Аманде сегодня было не по себе. Все были заняты своей войной, а ее послали дежурить… в библиотеку! Вы смеетесь? Что тут может произойти?! Демоница осмотрелась: пыльные фолианты легранов, обезмагиченные полки, безжизненная стойка библиотекаря, со следами взрыва. Каменные своды и фрески, полосатые колонны… все это дышало какой-то прошлой, давно ушедшей в небытие, жизнью. Словно, переверни страницу назад, и увидишь детишек, бегающих за бумажными журавлями вокруг библиотекаря Сида, или, переверни страницу вторую, и стеллажи сами затанцуют перед тобой, словно играя в домино, пытаясь уловить, какая книга тебе необходима, и предоставляя ее прямо в руки на розовой гравитационной волне.
Сейчас же… тут было пусто. Пусто настолько, что эта пустота угнетала!
Аманда сделала круг по залу, двигаясь по часовой стрелке. Никаких ловушек. Даже крыс и тараканов нет – словно вымерли. Даже, казалось, воздух здесь настолько спертый, что давит на легкие. Девушка прослезилась с досады – опять ее убрали, посчитав несведущей, недостойной и лишней. Волна обиды сразу погасла. Это напугало. Пульс, уже участившийся от страха и осознания, снова пришел в норму… Аманда взирала на библиотечное помещение с ровной осознанностью попавшей в ловушку дичи. Хватит ли ей сил?
Для начала, нужно было скрыть свою личность. Вдох. Закрыть глаза. Представить, как на нее сверху падает густая коричневая жидкость, которая, словно грязь, окутывает ее всю. Открыть глаза. Посмотреть на свои руки… Руки, исключая ногти и кисти, вся одежда и, даже волосы, – все стало ровного коричнево-шоколадного цвета. Защита, слабенькая и временная, но сработала. Дальше девушка достала из-за пазухи, из внутреннего кармана, шаровую молнию в хрустальном яйце, подарочек, что выдал Шарэль, на случай опасности. Начальство велело взрывать все, что угодно, не вдаваясь в подробности, и, не вступая в бой. Она так и сделала: острый ноготок большого пальца прорезал в хрустальном яйце, вмиг поддавшемся и смягчившимся, тонкую полосу, рука, почти без замаха, швырнула вспышку за спину, прямо в центр зала, куда-то совсем близко к стойке. Раздался треск молнии, но оглядываться запрещалось, чтобы не получить разряд. Аманда вышла, с чистой совестью, покинув свой пост. Здесь теперь творилась полномасштабная дезинфекция: артефакт вытравливал все магические ловушки и всех живых, и не очень, существ, что находились в замкнутом пространстве. Несколько часов туда входить никому не стоит.
Куда же теперь идти, да еще в таком виде? Девушка вспомнила о Себастьяне, потом о его бабушке. В ее лаборатории точно есть средства для любой необходимости. Замок показался через пятнадцать минут пути. За это время демоница поняла, что ее припечатало не так слабо… Моросивший дождик, дурное настроение и холодный озноб… ей хотелось спрятаться, зарыться куда-нибудь и спокойно поплакать. Ловушка выудила из нее много энергии и ярких эмоций. Коричневые волосы липли к плечам и спине, покрашенные руки, (как и вся кожа), создавали ощущение, что Аманда вывалялась в грязи вся целиком и еще не мылась.
По дороге встречались люди. Они все были в черных головных уборах или плащах. Ни один не поднял на нее глаз. Оглянувшись, она заметила, как они растворяются серыми тенями, стоит только отойти на пару метров. Это было совсем не хорошо! Под ногами был черный пепел, поднимавшийся от каждого шага и тут же опадавший обратно на землю. Не было ни растительности, ни деревьев. Домики были такими же черными, и ни в одном не горел свет.
«Если ты падаешь в самый низ, то стоит попробовать оттуда что-нибудь поднять» – машинально вспомнила она поговорку своей мамы. Главное, не вспоминать, чем занималась мать и как умерла…
Мысли снова вернули ее к замку Редвела. Только теперь идти было не обязательно. Аманда прищурила глаза и в один миг оказалась на пороге главного входа. На втором этаже, прямо на окошке, горела яркая оранжевая свеча. Это было очень хорошо! Значит, девочка не зря сюда попала!
Поднявшись, почти взбежав по ступеням, демоница увидела Ариду, та что-то спешно мешала у себя в котелке. Огонь под ним тоже горел, обжигая глаза светом, необычным для этого места.
– Что? – не оборачиваясь, спросила старшая, – уже пора, да? Мы с тобой куда пойдем-то? Наверх, или совсем вниз? – тут она повернулась, и ее глаза, словно отделились от остального лица и взглядом прошили гостью насквозь. Арида хмыкнула, показала куда-то вдаль указательным пальцем, словно требуя небольшой передышки. В котелке, как раз, закипало. Наклонив тяжелый, чуть зеленоватый сосуд, она слила свое зелье, по всем законам физики, обязанное быть горячим, как кипяток, но раствор был таким ледяным, что кристаллами снега покрыл склянку изнутри.
– Теперь готовы. Можно возвращаться, дорогая.
– Н-но, я не знаю, как…
– Топни трижды каблучками, Элли, и возвращайся в свой реальный мир! – словно процитировала какую-то очень известную книгу, бабуля, с интонацией сказки на ночь.
Аманда глянула на часы и увидела секундную стрелку, спешащую назад. «Время!» – крикнула Арида, дернув ее за рукав. Девушка щелкнула каблуками, видя, как с каждым ударом облетает пепел, из которого, как оказалось, состояло все вокруг… не испарялся только огонь, постепенно становясь большим и почти черным шаром.
– Сейчас ты умрешь! – услышала демоница знакомый голос. Второй скулил и просил пощады, но настолько фальшиво, что она сразу поняла: лишь тянул время. Завернув за стену коридора, уходящего в обе стороны круглыми завитками, как панцирь улитки, девушка увидела Сорренжа в черном плаще, от которого исходил черный дым, рассеиваясь через пару сантиметров, не рождая ни огня, ни запаха гари. Ее мало интересовал наряд, больше привлекла внимание поза другого мужчины: он сидел на коленях, смотря в пустоту исподлобья, как побитая собака, но сам весь дергался, передвигаясь довольно быстро для будущей жертвы. Его руки пытались нащупать что-то перед собой и со всех сторон, потом он надвигался на профессора еще на шажок и снова шарил. Сорренж, держа меч, выглядел немного ошарашенно, он уже закончил свою речь, объясняя провинившемуся, за что ему грозит смерть и месть, в руках был меч развоплощения, горящий двумя слоями пламени, но профессор не решался рубить с плеча, удивленный нетривиальной реакцией.
– Бей плашмя! – крикнула демоница, надеясь успеть. – Он же его не видит! Он ни черта здесь не видит!
До Сорренжа, кажется, стало доходить. Он встал, загораживая ядро собой, и, словно отмахиваясь от чего-то страшного, ударил по тянущимся к нему рукам императора, а это, несомненно, был он. Рука, сбитая наземь, показала полосу, которая стала светиться бело-голубым, и из нее во тьму пещеры просочился светлый клуб духа.
– Это ангельский дух. Третья ипостась… – прошептала Аманда. – Он хотел выпить наше ядро, но, вблизи ядра он теряет зрение.
Сорренж попытался разрезать расплывающееся облако мечом, но лишь проскользил сквозь него. Светлое облако всколыхнулось и сложилось в образ императрицы. Она скрежетнула зубами, слепо погрозила кулаком, и испарилась. Император застонал, обретая сознание.
Сорренжа трясло. Он упал на колени, воткнув меч перед собой, как поддержку.
– Я чуть не уничтожил весь Ръярд из-за собственной глупости… – прошептал он, охрипшим от осознания голосом. Аманда вышла к свету, и демон потерял дар речи. Перед ним стояло нечто коричневое, больше похожее на кошмар или видение. Сорренж протянул руку, нелепо касаясь собеседницы. Пальцы задели живот девушки, и две крохотные полоски начали светиться, словно изнутри, сквозь кожу и плоть, просвечивал огонек. Профессор широко раскрыл глаза от удивления и, не встретив сопротивления, словно забыв о неловкости, увлеченный странным чудом, приложил к едва округлившемуся животу девушки ладонь.
Аманда шарахнулась, в страхе поспешив уверить:
– Она не твоя дочь. Невозможно. – На животе явно проступил след ладони, светящийся ярким контуром.
– Не моя дочь. – Подтвердил Сорренж. – Но предназначена моему роду.
Из-за поворота из коридора вбежал сноп разноцветного огня, крича, и, размахивая руками. С него во все стороны сыпались искры и мельчайшие угольки.
– Потушите, черта ради! – прокричал Редвел. – Посмотрите, где от меня отвалилась эта дрянь!
Максимова и Оржицкий отправились в тесную комнатку. В ней было огромное окно во всю стену, впрочем, заколоченное. Единственную разболтанную форточку Оржицкий открыл с трудом. Софья додумалась протереть полки и папки влажной тряпкой, и после этих энергичных действий дышать в помещении стало намного легче.
– Ты существенно облегчила нам задачу, – глупо и как-то по-канцелярски поблагодарил ее Оржицкий.
– Лучше бы ты взмахнул своей волшебной палочкой, и вся работа была бы сделана, – лукаво улыбнулась Софья, – а, кстати, как ты сделал бабочек?
– Секрет, – серьезно сказал Тим.
– Может быть, ты Гед? – спросила Софья, – а покажи ещё что-нибудь волшебное!
Тим достал из кармана коробочку с невидимыми для Софьи бусинами, вытащил один кристалл. Это была угловатая маленькая бусина, уникальной прозрачности, наполненная ровным ярким светом. Тим скатал её из своего старого воздушного змея, который нашел на чердаке в Комарово.
Квинтэссенция счастья! Он хранил её про запас, вот она и пригодилась. Сам кристалл от взора Софьи был скрыт, но семицветную радугу, пронизавшую своими лучами каморку архива, она увидела. Розовые, зеленые и лиловые блики заиграли на серых пыльных папках с завязками, сходясь к центру как в калейдоскопе и расходясь лучами по углам комнаты. Широко распахнутые глаза девушки наполнились детским восторгом. Когда морок рассеялся, Тим наклонился к Софье и прикоснулся губами к щеке.
– Так вот оно что… – протянула разочарованно Софья, – это такой способ клеить девушек. А я-то думала…
Тим промолчал и пожал плечами, а когда Софья стала бить кулачком по дыроколу, пробивая листы для скоросшивателей, ответил ей:
– Неплохой способ клеить девушек, кстати, не каждому доступен. Буду пользоваться, когда появится подходящая ценительница.
Софья почувствовала укол, но промолчала, закусив губу. Она поняла, что сама разрушила волшебство и не знала, как загладить ошибку.
– Роза Соломоновна оценила бы, – сказала Софья, и оба прыснули.
***
– А мне эта девушка совершенно не понравилась, – сказала мать, поджав губы, – она совсем не подходит нашему Тиму. И на свадьбе настаивает зачем-то… Какие свадьбы в такие времена? Рубль вон как ухнул, летом яйца по четыре были, а теперь уже пятнадцать за десяток.
Отец кивал, удрученно рассматривая выцветшую и облезлую клеёнку на кухонном столе.
– Опять же надо решать что-то с квартирой, обменивать комнаты. Софья сказала, что в коммуналке жить она не хочет…
Отец снова кивнул, не найдя ответа.
– Ну что ты киваешь? Что киваешь? – возмутилась мать.
– Вот что, мать! – сказал Фенькин решительно, – я поперек счастья Тимке становиться не буду. Он и так с нами почти не общается, смотрит на нас волком. Не видишь, что ли? Любит он эту стерву, любит. Так что надо своё «нравится – не нравится» подальше засунуть и сыну помочь всем.
Через месяц две большие комнаты в коммуналке на Литейном преобразовались в однокомнатную квартиру на Бассейной. Холостой, а потому без права голоса, дядька- приживальщик съехал в Комарово, а Тим и Софья перебрались в новое жилье. Свадьбу сыграли студенческую: много подкрашенного спирта и плодово-ягодного вина, сосиски в тесте, куриные окорочка на костре, крепкие осенние яблоки и груши из комаровского сада, катание на лодках по Финскому заливу. Невеста в платье напрокат, жених в новом, почти картонном костюме. Подаренный на свадьбу фотоаппарат «Сони» сделал первые бессмертные кадры. Уже потом, пытаясь возродить мгновения счастья, Тим гладил глянцевые отпечатки, но они не откликались и не отдавали ничего. Пустые, аляповатые, безмолвные.
Подружки поговаривали, что Софья выскочила замуж за Оржицкого по залёту, а иначе чем было объяснить её выбор? Встречалась-встречалась с каким-то лысым папиком, катавшим её на «Вольво», возившим на сочинский курорт, а потом взяла и выскочила за Оржицкого на пятом курсе. Парень, конечно, неплохой, и добивался её долго, но…
Тем не менее, скороспелый брак был бездетным. Если Тим и печалился по этому поводу, то Софья детей не хотела. Она активно приводила квартиру на Бассейной в «надлежащий вид». Появился турецкий тюль на окнах, роскошный угловой диван невообразимого голубого цвета, кухня «под дуб». В углу комнаты Тиму обустроили рабочее место. Он сваливал на стол стопки ученических тетрадей, планов и методичек, проверяя ночами сочинения. Оржицкий не любил засиживаться в учительской, не брал часы классного руководства и другой внеаудиторной нагрузки. «К жене бежит, караулит», – перешептывались его коллеги из сто восемнадцатой школы.
– Софья, отчего же диван голубой? – с неудовольствием спрашивала мать, пришедшая полюбоваться на семейное гнездышко Оржицких.
– Чтобы не как у всех, – просто ответила Софья, – это ваше совковское пристрастие к бежевому и коричневому меня просто убивает. Пространство должно быть светлым, а заполнять его нужно новыми, яркими вещами, дарящими радость.
– На всё деньги нужны, – покачала головой мать, не решаясь спросить, на какие доходы живут Оржицкие.
– Деньги нынче под ногами валяются, – усмехнулась Софа и поправила волосы, высветленные у кончиков и затемненные у корней, – надо только уметь подбирать.
– Я не научилась, – вздохнула мать.
– Тим тоже не научился, а знаешь, если бы он не был таким лопухом, мы бы жили совсем иначе. У него есть такие уникальные способности, за которые иные жизнь отдадут.
Софья внезапно рассказала матери о том, как Тим делает какие-то странные таблетки, невидимые, но излечивающие любые болезни. Зависит, конечно, от степени запущенности этой хвори, но в целом для него нет ничего недостижимого. И она, Софья, никак не уговорит поставить его талант на коммерческие рельсы! Мать качала головой и не верила.
– Ему не в школе надо работать, тратить на это быдло жизнь свою! Он мог бы такие деньги поднимать… Но упрямый, как осёл, просто не знаю, что с ним и делать, – сетовала Софья.
Тибетская заварочная чашка в её руках крутилась, отбрасывая лёгкую тень на белую стену. Мать посмотрела на эту безделушку. Даже она стоила приличных денег, как ей думалось.
– Вы ссоритесь? – спросила она Софью.
– Сама посуди, как не ссориться, он же сопротивляется, сам своего счастья не понимает.
– А ты понимаешь? – тихо спросила мать.
– Ты на чьей стороне? – удивленно спросила Софья, – я тебе дочь или кто? Почему вы все восхищаетесь Тимом? И друзья, и подруги, и коллеги, и соседи. Да и ты с папой? А вы бы попробовали пожить с таким лопухом. Всё для людей, лишь бы им хорошо было, лишь бы никто не ссорился, лишь бы без конфликта. Надо? Сделаю! Бесплатно? Конечно! Ещё и сам заплачу, ещё и извинюсь триста раз! Вам рубашку последнюю? Нате, у Тима есть! Вам лекарство для старушки? А вот оно!
Софья распалялась, она уже не выбирала выражений.
– Доченька, – попробовала она успокоить Софью, – ну, Тим – добрый человек, ты же его за это и полюбила.
Неожиданно Софья скривила губы. Она подарила матери такой презрительный взгляд, что той стало страшно.
– Хватит. Без толку всё это, – прервала она разговор, – мне на работу надо собираться, Антон Игоревич сказал, что вечером делегацию встречаем из Чехии.
Софья начала укладывать волосы щипцами, имитируя естественные локоны. Мать замолчала, рассматривая взрослую дочь, так сильно изменившуюся за последнее время. Что-то раскрыло в ней яркую, сияющую красоту, она стала выглядеть уверенной в себе женщиной, осознающей свою магическую власть над мужчинами. Мать вспомнила рыжего, заросшего курчавой бородой Тима, в его клетчатой рубашке и старых джинсах, купленных ещё на первых развалах Апрашки. Он ли раскрыл в её дочери красавицу? Или какой-нибудь другой человек? Или волшебные таблетки? Ей стало неуютно от мысли о том, что каждый в этой семье по-своему несчастен.
***
Под «Миднайт Спешиал» охранник Антона Игоревича медленно и с явной скукой месил ногами лежавшего на полу мужчину. Тот, закрыв руками курчавую голову, старался сгруппироваться, прижимая колени к животу. Охранник ухал и крякал, а Антон Игоревич, набычившись, смотрел на происходящее из угла комнаты.
– Пусть подумает, может и поймёт, что дружить и служить не так-то и худо, – наконец распорядился насчет Оржицкого Антон Игоревич.
Когда дверь замкнули, и повисла тишина, Тим сел на пол и ощупал рёбра и спину. Болело везде. Коробочку с бусинами у него давно отобрали, но Тим без труда скатал себе нежно-розовую бусину из старых наручных часов, которые растоптал охранник. Эту бусину он положил под язык и рассосал.
Почти бессознательно он провёл несколько раз руками по стенам. Уникальный чёрный, почти гематитовый комок был первым сгустком тёмной материи, которая далась в руки Тиму. Действуя по наитию, Тим отполз в дальний угол комнаты и швырнул свежую плотную бисерину в запертую дверь. Раздался взрыв. Когда дым рассеялся, Тим вышел в появившийся неровный проём в тёмный коридор. Навстречу выскочил испуганный охранник, который совсем недавно молотил Тима ногами. Оржицкий сжал кулаки и прорычал: «Урою!», и охранник попятился и скрылся в какой-то комнате.
Постепенно мысли Оржицкого прояснились, в заплывшие глаза вернулось зрение, ушла резкая головная боль. Тело по-прежнему ломило, но оно уже слушалось. Тиму удалось подняться по железной лестнице из подвального помещения и выползти наружу. Оказавшись на тротуаре незнакомой улицы, Тим покрутил головой, пытаясь понять, где он находится. Однако его захлестнула волна боли, он закрыл глаза и очнулся он уже в больнице.
Тим лежал в коридоре на кушетке, в локтевой сгиб сердобольная медсестра воткнула какую-то капельницу, а на разбитое лицо наложили повязку.
– Мне домой надо, к жене, – прохрипел Тим голосом человека, который только что проснулся.
– Вот, – удовлетворенно сказала медсестра с поста, – очнулся родимый.
Она подошла к Тиму и объяснила, что домой его никто не отпустит, а лучше бы ему сказать телефон родственников, чтобы те привезли ему паспорт, СНИЛС и полис. А то в палату его не переведут и вообще, надо купить лекарств, потому что с сотрясением мозга и поломанными рёбрами без лекарств совсем беда. Да и кое-какое обследование тоже не мешало бы пройти. А вообще, она в полицию позвонила, и скоро придет участковый делать опрос.
Оржицкий без сил откинулся на кушетку и уснул, не выполнив просьбы ласковой медсестры.
К вечеру Тима нашла мать, обзвонившая все больницы и морги. Она сунула лечащему доктору несколько измятых купюр, и Тима перевели в палату.
– Где Софья? – сразу спросил он мать, но та ничего не могла объяснить Тиму, а только плакала, глядя на разбитое лицо сына.
Вечером я повел Ксапу и Жамах гулять по берегу реки. И пересказал разговор с Натой слово в слово. Жамах выслушала с каменным лицом и ничего не сказала. Ну да, она же не слышала осенью тех сказок, в которых Ксапа свой мир описывала. А у Ксапы глаза загорелись.
— Ты знаешь, Клык, в таком ракурсе я о своих делах не думала. Надо бы Мише намекнуть, что он мне по гроб жизни обязан. Нет, пусть ему это Мудр намекнет. Какая Ната умница-девочка. Жамах, надо ее в ваш совет
матерей внедрить.
— К этим плоскогрудым? Они только себя слышат. Давай лучше здесь совет матерей соберем, — предлагает Жамах.
— Здесь не из кого. Старая, мы с тобой, Ната… Можно еще Евражку пригласить, чтоб училась. Но кто нас слушать будет, если из местных только Старая. Давай лучше совет уважаемых охотников возглавим! — и хихикают обе. Берут меня под руки, разворачивают и куда-то ведут.
— Смотрите, какие у Клыка женщины дружные, да веселые, — слышу за спиной голос Баламута.
— Мы тоже дружные! — два возмущенных писка.
— А кто утром ругался?
— Мы помирились!
Оглядываюсь и подмигиваю парню.
Ведут меня, конечно же, к Мудру. Приходится пересказывать разговор второй раз.
— Что я тебе говорил, Клык! — улыбается Мудр. — С этого дня будем приглашать Нату на обсуждение важных дел.
У вечернего костра Мудр дарит Нате свое копье,хвалит и говорит, что заслужила. С этого дня она охотница.
— Нифига себе! Я — охотница? Держите меня четверо! — говорит Ната в ответном слове.
***
Ба-ба-ба-бах!
Уже привычно просыпаемся под грохот взрывов. Сегодня у нас выходной, поэтому договариваемся с Мудренышем сходить посмотреть, как идут дела у Степы Динамита. Жамах и Фантазер тоже просятся с нами. Мы же охотничья команда.
Идти далеко, но после шабашки это как отдых. Рассказываю, как бежал по этим сопкам за авиеткой. Все эту историю слышали, но геологи таких чудес навыдумывали, что невредно повторить. Специально крюк делаем, я показываю поляну, где стояла авиетка. Потом Жамах рассказывает, как к нам попала. Потом мы ей — как от пожара спасались.
Выходим к скалам — и не узнаем их. Вместо крутого склона горы — каменистые осыпи. Под этими осыпями частично скрылась скальная гряда.
Подниматься по каменной осыпи сложно. Я иду по ней вверх, а она подо мной шуршит вниз. Но, все-таки, мы поднялись на скальную гряду. Прошли по ней к ущелью, полюбовались, как кипит и бесится вода на порогах.
Вернулись к склону горы и спустились по осыпи с другой стороны скал уже в Секунду. Теперь пройти из Примы в Секунду трудно, но безопасно. А в прошлый год здесь Баламут ногу сломал…
Рядом с нами авиетка садится. Степа Динамит ругает нас нехорошими словами. Он наверху очередной ба-бах готовит, камни, которые ему мешают, вниз сталкивает. А тут — мы ходим. Убить же мог! Что сказать? Виноваты.
В трехстах шагах от нас экскаватор работает. Камни от склона горы отгребает. Я так понимаю, чудики начали строить дорогу через скальную гряду.
Из кабины экскаватора незнакомый чудик вылезает. Говорит, что только сегодня прилетел. Будет работать на экскаваторе, бульдозере, автокране и всем, к чему колеса или гусеницы приделаны. Я прошусь в кабину
экскаватора. Он разрешает. Отдаю копье Мудренышу, уточняю, какой рычаг для чего. Руля здесь нет, но есть два рычага, которые гусеницами управляют. И поворачивается не лапа экскаватора, а вся кабина.
Сначала я помахал лапой в воздухе, пока не освоился, потом воткнул ковш в гравий. Зачерпнул, развернул кабину, высыпал. Чудик дал пару советов, и дело у меня пошло. Наш маленький экскаватор попроще, но ПРИНЦИП тот же.
Потом на мое место садится Мудреныш, затем — Фантазер. И, наконец, Жамах. Канавы рыть ей не довелось, она только бочки топлива возила.Поэтому мы вчетвером на трех языках ей подсказываем! Жамах громко взвизгивает, когда экскаватор не то делает. Весело всем.
Назад летим вместе с техниками на авиетках. Прилетаем как раз к ужину. Выходной день — это здорово. Это чудики хорошо придумали.
***
— Скорее бы зима наступила, — говорит Мудреныш. — Отдохнуть хочу от такой жизни.
— И я отдохнуть хочу, — соглашается Ворчун. — Суетливыми мы стали.
Вспоминаю, год назад мы называли суетливыми чудиков. И все со мною соглашаются. Только Мудреныш хмурится при этом. Хмурится, но ничего не говорит. Думает. Завтра у нас праздник будет — малый ангар сдадим, а радости нет. Только усталость и хмурое настроение. Будто с охоты без добычи вернулся. Хорошо бы у меня одного — у всех так.
— А что мы в прошлый год в это время делали? — спрашивает Ворчун.
— Стену хыза закончили, внутри печь и камины из глины и камней лепили, — вспоминает Фантазер. — Радовались все.
— В прошлый год только хыз построили — сколько радости было. А в этот столько новых вещей появилось, а радости нет. Почему так? — спрашиваю я.
— Потому что в прошлый год сами думали и сами делали. А в этот — по подсказке чудиков живем, — чуть ли не рычит Мудреныш. — Не по нашим обычаям живем, вот в чем дело. С этой стройкой на охоту ходить забываем.
Год назад голодали бы от этого, а теперь всем обществом в столовую идем. Еду чудиков едим.
— Но ведь наши вдовы еду готовят.
— Да ты посмотри, похожи ли они на наших. Давно уже одеваются как чудики. И продукты им чудики привозят.
Я как-то не задумывался. Но все наши вдовы перебрались поближе к кухне. Готовят, посуду моют. Тетя Глаша их сманила. Говорит, кто при кухне работает, голодать не будет. Странно, вообще, с этой кухней. Считается, эта кухня должна чудиков кормить. Но там никогда никому не отказывают. Ни детям, ни взрослым. Шабашники в столовой едят — это понятно. Мы для
того столовую и построили. Мы работаем, нам некогда еду готовить. Но усталые охотники с охоты приходят, добычу Старой отдают — и в столовую. Не хотят ждать, пока им жены еду разогреют.
Как Старая с Глашей делят добычу, не знаю. Но как-то делят, потому что Старая запасает консервы на зиму, а в столовой часто кормят свежим мясом. ВАРЕНЬЕ варят сообща. Ягоды собирают наши девки, а сахарный песок
привозят чудики. Дети от ВАРЕНЬЯ в восторге, а мне как-то не очень.
Спрашиваю у Ксапы, как при кухне добычу делят. Рукой махнула. Говорит, она туда не суется. Бабы, мол, сами между собой договорятся, и не надо им мешать. Все сыты, голодных нет, значит, все идет как надо.
Вообще, вдовы, с тех пор, как стали на кухне работать, приобрели спокойствие, уверенность в себе.Уважаемыми стали. А тут еще от Вадима услышал, что это первый шаг к матриархату. Нет, тут Вадим не прав. Первый — это моя Ксапа. Вдовы на кухне — это второй. Но так даже хуже.
Получается, уже два шага сделано. А тетя Глаша, которая еще и кладовщица, к которой мы за каждым гвоздем бегаем — это третий? Не нравится мне, в какую сторону наша жизнь меняется…
С этого дня Глаголен обращался к Войте не иначе, как «доктор Воен», и серьезность этого обращения звучала высшей степенью сарказма.
Войта, разумеется, не хотел идти на прием по случаю завершения сессии и за два часа до его начала снова попытался «отвертеться» от тяжкой обязанности, заявив об этом Глаголену.
– Доктор Воен, не надо плевать в лицо научному сообществу, это плохое начало. После этого приема ты можешь никогда больше не являться в Храст, но сегодня изволь предстать перед светлыми очами ректора – он собирается надеть на тебя докторскую тогу.
– А можно уйти сразу после того, как на меня эту тогу наденут?
– Вообще-то нежелательно. Но я, так и быть, скажу, что ты готовишься к световому представлению. Если, конечно, ты не хочешь хорошенько поужинать.
– Я замечательно поужинаю в любом трактире. Я могу вообще не ужинать. Едрена мышь, Глаголен, на меня опять будут смотреть как на говорящую собаку!
– Не без этого, – ответил мрачун без тени иронии. – Тебя это смущает?
– Меня это выводит из себя.
– Прими к сведению: у меня здесь много врагов. И, не осмеливаясь выступать против меня, по крайней мере в открытую, они воспользуются возможностью уязвить меня через тебя. Замечу, что мордобой, поножовщина и прочие способы выяснить отношения, принятые в твоем кругу, здесь вызовут недоумение. Тут в цене словесные поединки и подковёрные игры.
– Я не силен в подковёрных играх.
– Зато без словесных поединков ты не можешь обойтись и минуты.
– Отчего же? Я, например, никогда не спорю с женой, – усмехнулся Войта.
– Это жена никогда с тобой не спорит. Но я рад, что отточенным на мне остроумием ты не пользуешься против женщин и детей.
Да, на него смотрели как на говорящую собаку. Иногда шептались за спиной, иногда хихикали, а иногда, переглянувшись, провожали взрывами хохота. Войта порывался обернуться, но его останавливало присутствие Глаголена. Пока тот не проворчал вполголоса:
– Не понимаю, как тебе хватает сил сносить столь оскорбительное к себе отношение…
– Вы же сказали, что мордобой здесь не в чести, – пожал плечами Войта.
Глаголен лишь закатил глаза и выругался одними губами.
В зале совета сияли сотни, а то и тысячи свечей, полированный базальт пола матовым черным зеркалом удваивал их число – и все равно зал казался мрачным и полутемным. Два ряда блестящих черных колонн упирались в далекий сводчатый потолок, ниши в стенах хранили глубокие тени, тени собирались в тонкой резьбе выступов, карнизов и капителей, и выяснению отношений со здешней публикой Войта предпочитал размышления о свойстве черного камня скрадывать свет. Над парадной дверью нависал узкий балкон с витиеватым кованым ограждением, подтверждая это свойство как нельзя лучше.
Сотни ученых мужей праздно шатались по всему залу, чопорно приветствовали друг друга, собирались в группы, вели разговоры, иногда громкие и горячие, иногда – глухие и скрытные. Глаголен, направляясь вглубь зала, раскланивался с равными и кивал в ответ на приветствия остальным.
Сзади раздалось издевательское:
– Интересно, сколько нынче стоит чудотвор с ученой степенью? Я бы купил парочку…
Шутка понравилась не только тем, к кому обращалась – смех послышался сразу с трех сторон.
Назло Глаголену (чтобы в другой раз не ехидничал), Войта повернул назад и шагнул к шутнику – им оказался смазливый хлыщ в тоге магистра. Одного шага хватило, чтобы с его лица сползла уверенная усмешка.
– Тебе в самом деле пригодился бы чудотвор, – Войта подошел к хлыщу вплотную и толкнул бы его грудью, если бы тот не попятился, растерянно озираясь в поисках поддержки товарищей. – В качестве телохранителя, чтобы шутить без опаски.
– Как… как вы смеете… – выговорил шутник, бледнея и запинаясь.
– Но переплачивать за ученую степень не советую – никакого толку.
Посчитав, что вполне напугал хлыща-магистра, Войта поспешил догнать Глаголена.
– Мужик сиволапый… – прошипел хлыщ ему в спину.
Глаголен прикусил губы, расползавшиеся в усмешке.
– Согласитесь, это был именно словесный поединок, – заметил Войта.
– Не прикидывайся простачком, ты прекрасно знаешь, что такое словесный поединок… – Глаголен не удержался и издал придушенный смешок.
Чудотворы стояли особняком, в тени колонны, и издали бросались в глаза присутствующим. На прием явились только соискатели ученых степеней и их наставники, без телохранителей. Войта скользнул по ним взглядом и более туда не смотрел.
Глаголен нашел ученых с учрежденной им кафедры в дальнем конце зала, неподалеку от стола совета. И стоило попасть в поле зрения совета, как в их сторону тут же устремились два мрачуна в белых тогах.
– Глаголен, это и есть твой невольник? – бесцеремонно разглядывая Войту, спросил один из них, высокомерием и крючковатым носом напоминавший хищную птицу.
– Это правда, что ты научил его читать и писать? – поинтересовался второй, явно старавшийся угодить первому.
– Доктор Воен вышел из Славленской школы экстатических практик, где получил степень магистра, и случайно оказался у меня в замке. Но я рад этой случайности.
– Славлена – это деревушка в устье Сажицы, если я ничего не путаю? – поморщился хищный член совета.
– Славлена – это укрепленный город, – с вызовом сказал Войта. – А в школе экстатических практик подвизаются ученые со всех концов Обитаемого мира.
– И все эти ученые – чудотворы? – с отеческой улыбкой, за которой трудно было усмотреть издевку, спросил хищник.
– Да, все эти ученые – чудотворы, – кивнул Войта, не опуская глаз.
– Что ж, если со всего Обитаемого мира собрать чудотворов, умеющих читать, то это уникальное собрание можно назвать школой…
– Доктор Воен привез сюда непревзойденный математический труд и защитил его перед учеными Северского университета, – заметил Глаголен.
– Нет-нет, я не умаляю заслуг доктора Воена. Но это не заставит меня всерьез относится к славленским дроволомам, именующим себя учеными. Впрочем, один из их докладов показался мне забавным, поскольку относился к герметичной герпетологии – о многоглавых чудовищах Исподнего мира.
– И что же в нем было забавного? – вежливо осведомился Глаголен.
– Наглость, с которой чудотвор выдвигает научный труд по герметичной дисциплине, – хищник посмеялся над собственной шуткой. – Но выяснилось, что это не наглость, а глупость – автор доклада не подозревал, что герпетология – герметичная наука. Я знаю, ты противник герметичности некоторых наук, но, согласись, что герпетология ну никак не должна интересовать чудотворов.
– Да, я противник запретов, которые мы накладываем на знание, – с достоинством сказал Глаголен.
– Запрет на знание наложен не нами, а самим Предвечным, – назидательно, сверху вниз произнес хищник и раскланялся. Вместе с ним убрался и его подхалим.
– Ты только что имел честь быть представленным ректору Северского университета, – сообщил Глаголен. – Судя по всему, ты произвел благоприятное впечатление, несмотря на старания залезть в бутылку. Постарайся продержаться еще с полчаса, пока не начнется торжественная часть.
Войта слишком утомился за проведенные в зале несколько минут, и полчаса казались ему вечностью. Он поискал глазами местечко, где можно было бы укрыться от любопытных взглядов, но так и не нашел – стоял, заложив руки за спину, и перекатывался с пяток на носки от нечего делать.
От этого занятия его отвлек тихий оклик из-за колонны: Айда Очен не решился выйти на свет, пробрался на другую сторону зала по стеночке, прячась в тени. И изображал рукой недвусмысленную просьбу подойти к нему поближе.
– Что тебе нужно? – спросил Войта, вняв этой просьбе только от скуки.
– Я должен поговорить с тобой.
– О чем?
– Не здесь. Давай выйдем на галерею.
Больше всего Войте хотелось выйти из зала – хотя бы на галерею. Он посчитал для себя унизительным спрашивать разрешения у Глаголена.
Закатное солнце опускалось за стены университета, на галерее было сумрачно и тихо. Войта шел первым, Очен едва за ним поспевал.
– Ну? – Войта остановился в дальнем конце галереи и присел на каменное ограждение, предоставив Очену стоять напротив.
– Возвращайся в Славлену, Войта. С нами. Мы подумали и поняли, что несправедливо тебя осуждали. Мы вообще не имели никакого права тебя осуждать. Ты – гордость нашей школы, и ты нужен Славлене.
– А, то есть магистром я Славлене был не нужен, а доктором я ей понадобился…
– Не передергивай. Я понимаю, что у Глаголена тебе живется лучше. Рента и все такое… Но ты же чудотвор, Войта. Ты наш, ты защищал Славлену с оружием в руках, ты не сломался в плену…
Ни грана фальши не было в его словах, но Войта насторожился.
– И зачем же я вдруг понадобился Славлене? Столько лет Славлена жила без меня и внезапно соскучилась?
– Ты должен заниматься магнитодинамикой в Славлене. Герметичной магнитодинамикой, а не общей, понимаешь?
– Суперпозиция природных магнитных полей мало отличается от суперпозиции полей нескольких чудотворов, а потому нет никакой разницы между герметичной и общей магнитодинамикой. Ну или почти никакой.
– В этом все дело. Общая магнитодинамика сводит на нет уникальность наших способностей. Если двигать магнитные камни может естественная природная сила, зачем людям чудотворы?
– Ну, чудотворы неплохие наемники… И природными силами пока не зажигают солнечные камни.
– Ты напрасно шутишь. Послушай. Драго Достославлен добьется запрета на изучение магнитодинамики, он этого уже почти добился. Но в Славлене плюют на запреты мрачунов, а значит, магнитодинамика будет принадлежать нам безраздельно. Ты нужен Славлене, твоя работа нужна Славлене!
Не пытаться уничтожить – повернуть себе на пользу. Действовать ради будущего, отринув прошлое. Эти принципы беспринципности придумал кто-то из основателей школы экстатических практик. Например, простить предательство – для развития герметичной магнитодинамики. Не наказать в пример другим – заставить приносить пользу.
– Глаголену тоже плевать на запреты мрачунов. У него свой замок. И мне плевать – я не ищу одобрения Северского научного сообщества. И свои труды я от Славлены скрывать не собираюсь.
– Но в замке Глаголена ты не сможешь скрывать их от всех остальных!
– Брось, знания – неходовой товар, я не буду торговать им на ярмарках.
– Зато Глаголен сделает все, чтобы их распространить. Отдать в университетскую библиотеку – и этого будет довольно, чтобы мы никогда не лишили мрачунов власти.
– Видишь ли, изучать магнитодинамику без Глаголена, без его знаний – это напрасная трата времени. Да, я мог бы пройти его путем, но на это уйдут годы – и это будут бессмысленно потраченные годы. Зачем заново изобретать колесо, если его изобрели до меня?
– Нет, не бессмысленно! Лучше заново изобрести колесо, чем дать мрачунам оружие против нас!
– Это не оружие против нас! Это знание, знание природы вещей, оно ценно само по себе, понимаешь? Оно не для мрачунов, не для чудотворов – оно общее для всех! И мрачун Глаголен делится со мной знанием, не опасаясь, что оно станет оружием против мрачунов!
– Будем считать, что ты выведывал у Глаголена тайные знания мрачунов с тем, чтобы отдать их Славлене.
– Я не выведывал у Глаголена тайных знаний. Он дарил мне знания, отдавал безвозмездно. Глаголену плевать на мрачунов. И на чудотворов плевать тоже. Он – ученый, он ищет истину, а не власть и не богатство.
Торопливые шаги по галерее Войта услышал лишь благодаря привычке прислушиваться – Очен их прозевал. Люди, шедшие в их сторону под прикрытием тени, явно умели быть незаметным, и Войта сделал вид, что не ждет подвоха.
– Потому что у него уже есть и власть, и богатство. Возвращайся в Славлену, Войта. Пока не поздно.
– Звучит угрожающе.
– Пока ты не стал ее врагом.
Одним из двоих подошедших был Трехпалый, он появился неожиданно для Очена – тот едва не подпрыгнул от испуга. Второй предпочел остаться поодаль, в тени, и Войта не разглядел его лица.
– Тихо… – шепнул Трехпалый и приложил палец к губам. – Все изменилось, Айда, нет времени на уговоры. Войта, Достославлен только что узнал, что тебя собираются убить. Кто-то наверху оценил твою работу и понял, насколько для чудотворов важно ее продолжение. Не только твой мрачун считает, что магнитодинамика – это ключи к овладению миром. Тебе надо бежать. И если ты начнешь упрямиться, я увезу тебя в Славлену силой.
Войта не стал смеяться вслух, ибо война – это искусство обмана. Доводы Очена он счел более убедительными, чем откровенную ложь и угрозы Трехпалого, он собирался подумать – не пообещать подумать, а именно подумать, принять взвешенное решение. Кстати, посоветоваться с Глаголеном – ну, или как минимум поставить его в известность, буде примет решение не в его пользу.
– У меня есть некоторые обязательства. На сегодня. У меня семья в замке Глаголена. Но главное – в замке Глаголена мои записи, потеря которых обойдется слишком дорого. Чудотворам обойдется. – Войта говорил медленно, чтобы выиграть время и обдумать дальнейшие действия.
– Тебя убьют сегодня, здесь, а потому лучше отказаться от некоторых обязательств. Юкша соберет твои записи и выведет твоих из замка.
– Откуда бы Юкше знать, о каких записях речь?
– Твой сын – умный мальчик, весь в отца. Он соберет не только твои записи, но и наиболее ценные книги Глаголена, и его черновики.
– Мой сын шпионил за мной все это время? – Войта не удержался и вскинул глаза. В сгустившемся сумраке лицо Трехпалого показалось куском белого камня.
– Не шпионил. Наблюдал.
Стоило определенного труда унять ставшее тяжелым дыхание. Войта не устоял бы против Трехпалого и в честном поединке, а неспособность к удару сводила возможность победы на нет. До замка добираться дня три, и вряд ли чудотворы дадут Юкше сигнал сегодня, сейчас, – они все это спланировали заранее. А значит, что бы Войта ни ответил, что бы ни предпринял, Ладна и дети уйдут из замка и окажутся в руках чудотворов. Как и бумаги – его и Глаголена.
– Уезжая, Глаголен оставляет волоски на ящиках стола… – медленно начал фантазировать Войта. – Он вообще мастер на разные механические штучки… Если волосок порвется, поднимется звон, который поставит на уши весь замок. Не забудьте передать это Юкше – пусть будет осторожен.
«Убью щенка», – мелькнуло в голове.
В искусстве обмана Трехпалый Войте не уступал и ничем не выдал беспокойства – лишь незаметно сжал и разжал кулаки. Покивал:
– Да, это важно… Надо обязательно его предупредить.
– В ближайшие полчаса ректор собирался надеть на меня докторскую тогу. Думаю, мое исчезновение сразу же заметят. И догадаются, в какую сторону я отправился.
– Храст – большой город, искать здесь человека сложней, чем иголку в стоге сена. До завтрашней ночи отсидишься в надежном месте, а потом мы найдем способ вывезти тебя из города. Так что? Ты согласен бежать?
Следовало поломаться для верности, показать характер…
– Я считаю, что бежать нужно после светового представления Глаголена, ночью. Это надежней.
– Тебя убьют, – напомнил Трехпалый.
– А чтобы меня не убили, ты одолжишь мне свою броню. Если моя жизнь в самом деле тебе дорога.
– Стрела пробьет броню.
– Нож не пробьет. А стрела – это слишком в зале совета, – Войта еле заметно усмехнулся. – К тому же я буду осторожен и не стану появляться там, где в меня можно прицелиться из лука.
Трехпалому следовало признать, что это слабое место в его плане. Если он будет настаивать на своем, ему придется перейти к открытому противостоянию, а это совсем другой разговор.
– Это опасно, Войта… – задушевно произнес Трехпалый. – Очень опасно.
Вряд ли он начнет рвать на себе волосы, заламывать руки и кричать, что не позволит Войте рисковать. Но тут Войта ошибся: роль кликуши отводилась Очену.
– Вы что? – воскликнул он вполне искренне. – Крапчен, вы не должны ему позволять! Его убьют, и мы будем в этом виноваты!
– Айда, давай побьемся об заклад, что я останусь в живых после представления Глаголена.
Трехпалый думал напряженно, не желая мириться с поражением – вряд ли Войта сумел его обмануть. Что он выберет? Вязать Войту тут же, на галерее, рискуя поднять шум и потом бежать от погони? Или убедиться в его предательстве и организовать похищение потом? А ведь Трехпалый должен надеяться и на то, что Войта его не обманет и бежит ночью.
– Глаголен поздно ложится, но крепко спит. Вы хотите отправить меня в Славлену верхом или водой?
Наверное, они думали отправить его в Славлену связанного, на телеге.
– Сначала верхом, потом по Лудоне, – ответил Трехпалый медленно – тоже думал, как выкрутиться.
– Я выберусь из его дома перед рассветом. На рассвете откроют ворота в город, и когда меня хватятся, я буду уже далеко от Храста.
Обсуждая детали побега, они оба едва не забыли о броне, и это доказывало Трехпалому, что Войта не верит в ложь об убийстве, а Войте – что Трехпалый лжет.
Чужая броня пахла чужим потом, была великовата и, зашнурованная потуже, набивала подмышки. Войта давно не надевал доспехов, отвык. К тому же оплечья торчали из-под суконной безрукавки, а рубаха их скрыть не могла. Но в зале совета никто не обратил на это внимания.
Войта выдохнул с облегчением, когда вернулся в зал, освещенный тысячью свечей. И удивился, наткнувшись на Глаголена у самого входа.
– Ты едва не опоздал, – проворчал тот, скорым шагом направляясь вглубь зала.
– Но ведь не опоздал же…
– Мне казалось, что я знаю тебя как облупленного… – хмыкнул Глаголен.
– А, то есть я должен был опоздать?
– Что там за волоски я вешаю на выдвижные ящики, когда уезжаю? – Глаголен даже не посмотрел в сторону Войты. – Ты ведь должен понимать, что оборванный волосок не может привести в движение систему, способную поставить на уши весь замок!
– Отчего же? Система рычагов…
– Если сумеешь нарисовать чертеж такой системы, я буду тебе весьма признателен.
– Я говорю о принципиальной возможности, а не о чертеже.
Глаголен качнул головой.
– Но ведь можешь! Можешь, когда хочешь! Не вставать в позы, не драть подбородок, не лезть в бутылку… Можешь! Умеешь быть хитрым!
Чудотворы так и стояли особняком в тени черной колонны, будто прокаженные, к которым опасно приближаться. Едва поспевая за Глаголеном, Войта поймал взгляд Литипы-стерка – долгий и печальный, не осуждающий, а сожалеющий… Войта выдержал этот взгляд, не отводя глаз, и именно в тот миг, когда собирался отвернуться, сквозь монотонный гомон присутствующих услышал вдруг шорох стрелы, рассекавшей воздух. Время приостановилось, замедлилось, стало вязким, как патока…
Стрела вошла Литипе в основание шеи, толкнула назад – стерк пошатнулся, и лицо его из сожалеющего стало удивленным, руки потянулись к горлу, из приоткрытого рта толчком выплеснулась кровь, а Войта слышал шорох других стрел, которые били по стоявшим особняком чудотворам – и попадали точно в цель. Войта оглянулся – шея поворачивалась еле-еле в вязкой патоке времени. Если бы он не лишился способности к удару, то сейчас размазал бы по стене четверых стрелков узком балконе над входом в зал. Впрочем, они могли быть мрачунами, которым не страшен удар чудотвора. Но тогда почему никто из мрачунов их не остановил? Например, Глаголен?
Соискатели ученых степеней и их наставники, пятеро ученых из Славлены один за другим падали на блестящий черный пол, и кровь выливалась на полированный базальт, образуя странные выпуклые лужицы, похожие на ртутные – и Войта медленно думал о силах, натягивающих поверхность жидкости, что не позволяют ей растечься по полу тончайшей пленкой. Пока не покачнулся, едва не опрокинувшись навзничь – он видел много крови на неровном сером камне крепостных стен, там она выглядела совсем иначе, в ней не отражались тысячи свечей.
Глаголен ухватил его за выпиравшее из-под безрукавки оплечье брони и удержал от падения, ученые мужи отпрянули в стороны, кто-то кричал, кто-то упал на пол, совет поднялся из-за стола, вытягивая шеи – колонна закрывала произошедшее от столпов научного сообщества.
– Вот уж не думал, что ты, как девица, соберешься упасть в обморок при виде крови… – прошипел Глаголен Войте в лицо.
Сквозь вязкое как патока время понеслись быстрые мысли – толкаясь и обгоняя друг друга. Глаголен слышал разговор на галерее. Никто теперь не увезет Войту силой – и Трехпалый с галереи тоже теперь не уйдет. Глаголен не остановил стрелков, хотя мог сделать это без труда.
А потом время метнулось вперед, как перепуганная птица, словно наверстывая упущенное. Прогрохотали сапоги городской стражи – будто ждавшей у боковых выходов, когда пора будет вломиться в зал. Стража сновала по верхней галерее в поисках растворившихся в темноте стрелков, металась по лестницам, со всех сторон раздавались короткие приказы десятников, скрипели и хлопали двери.
Тела убитых чудотворов исчезли за одной из боковых дверей и оставили за собой кровавые дорожки – сетку из мелких круглых капелек, по свечке в каждой, и мутные сухие разводы, не отражавшие ничего.
Глаголен слышал разговор на галерее.
По залу туда-сюда катался ропот, пахло нюхательной солью, никто из членов совета так и не вышел из-за стола. Подхалим, сопровождавший хищного ректора, поднялся и провозгласил спокойствие. Сразу пятеро лакеев с ведрами и тряпками смывали с пола опавшие, скукожившиеся капли крови, размазывали лужицы, похожие на ртутные, стирали оставшиеся от лужиц бурые ободки…
Глаголен не остановил стрелков.
На том месте, где только что лежали убитые чудотворы, снова блестел полированный базальт, но никто не осмеливался на него наступить. Будто прокаженные оставили после себя заразу. Подхалим ректора снова призвал к спокойствию, объявил произошедшее неприятным казусом, с которым скоро разберутся, и сообщил, что случившееся не остановит хода сессии и не отменит многолетних университетских традиций.
Теперь никто не увезет Войту силой. Теперь не требуется искусство обмана – потому что не с кем воевать. Некого обманывать.
Хищный ректор зычным голосом начал приветственную речь – и ропот в зале перешел в тихий шорох, разбавленный чьим-то покашливанием. Будто несколько минут назад в зале обнаружили дохлую кошку, а не убили пять человек.
Даже если бы Войта не потерял способности к удару, он бы все равно не смог остановить ректора, потому что тот был мрачуном. Глаголен не смотрел в сторону совета, продолжая держать Войту за оплечье брони. Молча. Войта рывком освободился от его рук, развернулся и пошел к выходу, расталкивая плечами тех, кто не догадался уйти с дороги.
– Доктор Воен… – услышал он за спиной негромкий голос Глаголена, ненавязчивый, даже растерянный, пожалуй. – Войта…
На галерее было совсем темно, особенно после яркого света в зале. Темно было и на площади вокруг фонтана – Войта подумал, что идет дождь, услышав шорох воды. Где-то перекрикивалась стража, но далеко. Он не замедлил шаг, двигаясь к лестнице, едва не скатился вниз, не заметив в темноте первые ступеньки, а спустившись на площадь, тут же поскользнулся на брусчатке – не то чтобы упал, скорей оперся рукой о землю, тут же выпрямившись.
– Едрена мышь… – прошипел он сквозь зубы и понял, что скользкое и липкое на пальцах – это опять кровь. И не нужно было иметь степень доктора, чтобы догадаться: кровь Трехпалого и второго чудотвора, бывшего с ним на галерее, которого Войта не разглядел.
Позади раздался не то вздох, не то всхлип, Войта замер и прислушался – шорох фонтана заглушил чужое дыхание, но Войта чувствовал чье-то присутствие совсем близко, а потому свернул под лестницу, вглядываясь в темноту и ожидая оттуда удара. Лучшая защита – нападение.
Но вместо удара из-под лестницы раздался тихий, с придыханием, шепот:
– Войта?
И вопрос этот был полон надежды.
– Очен, ты, что ли? – коротко и тихо спросил Войта.
– Да, – еле слышно отозвался однокашник. – Они убили Сорвана и Трехпалого. Надо бежать! Надо предупредить остальных!
– Так чего ж ты расселся?
Довен не убежал. Наблюдал за действиями ифленца прищуренным недобрым взглядом, стоя в пяти шагах от него, и лишь от нетерпения изредка похлопывал себя по бедру.
Далее шли задворками, мимо покосившихся хозяйских сараев, каких-то заборов, мусорных куч, дровяников. Онемение в руке всё не исчезало, и это отвлекало Шедде от наблюдения за окружающим миром. Раньше ничего подобного не случалось – видимо, много вложил сиан в свою магию…
…и тем явственней должен был он почувствовать прикосновение саруг…
Миновали калитку, потом пересекли широкую улицу. Гостиница была уже близко. Довен шёл, как ни в чём не бывало, по центру улицы, Шедде осторожно следовал за ним в тени деревьев и оград.
Он даже уже видел гостиничные ворота, празднично раскрашенные красной и жёлтой краской, когда вдруг его провожатый резво скрылся в ближайшей подворотне, и оттуда несколько раз залихватски свистнул в два пальца.
Помянув недобрым словом морских жуфов, Шеддерик устремился к воротам. Но именно оттуда навстречу выскочили имперские солдаты. Было видно, что условный сигнал их застал во время застолья – кафтан у главаря не застегнут, шапка есть лишь на одном из троих, а плащи и вовсе все трое оставили в доме. В руках у них действительно были ружья, и оставалось только надеяться, что не заряженные.
Шедде вскинул пистолет, не целясь выстрелил, и тут же спрятался за ближайшим древесным стволом. Следовало убрать бесполезное оружие за пояс и приготовить саблю. И самое главное, не дать противнику прицелиться. Если хоть у кого-нибудь из них ружьё готово к стрельбе, шансов выбраться живым из этой передряги у него будет немного.
Окинул быстрым взглядом улицу, в поисках путей отхода: дорога к лесу пока была свободна. Но не тащить же вооружённых солдат по своему следу?
Он метнулся к гостиничному забору. Глухо бабахнуло неподалёку ружьё, но пуля прошла стороной. Невысокий гнилой этот забор оказался всё-таки серьёзной преградой уставшему телу – подтянуться и перемахнуть на противоположную сторону вышло лишь со второй попытки, и Шедде даже услышал звук приближающихся шагов – это преследователи решили взять его живым. Пусть пытаются! Не такие пытались!
Теперь важна была только скорость…
Нет, пожалуй, скорость и везенье. Но об этом лучше не думать. Шедде бежал к хозяйственным постройкам, ощущая у себя на спине перекрестье чётко нарисованной мишени.
Жалкие два десятка шагов – и целая вечность ожидания выстрела.
И всё же выстрел грянул, когда он уже скрылся за телегой с бочками, которую как раз начала разгружать гостиничная прислуга.
Стараясь не сбить работников с ног, он метнулся в открытый склад. Куда дальше?
Небольшая дверь в дальней стороне помещения вывела к двум проходам, один вёл в каретный сарай, другой – вниз, должно быть, к запасам вина и копчёного мяса.
Шеддерик рассудил, что там, где экипажи, где-то неподалёку должны быть и лошади, и не ошибся. Каретный сарай, расположенный на первом этаже гостиницы, примыкал одной стеной к денникам. У выхода ожидала хозяина лошадь под седлом. Шеддерик оглянулся: за его спиной нарастал шум. Преследователи столкнулись внутри с гостиничной обслугой. Эта задержка была настоящей удачей. Шедде вскочил на оседланную лошадь. Та от неожиданности немного присела. Это была одна из коричневых длинноногих лошадок, что содержались в гвардейских конюшнях Тоненга, о чём говорили и серебряные, особого рисунка бляхи на сбруе, и чёрная седельная «форменная» сумка.
Одной проблемой меньше – чья-то личная лошадь могла и отказаться нести незнакомого седока.
Лошадь быстро поняла, что к чему, и вынесла Шеддерика к воротам.
И тут стало понятно, что Довен-Рыбак соврал и о количестве засевших в деревне ифленских солдат.
Их было больше пяти – наверное, целый десяток.
Некоторые из них оказались сообразительней товарищей, и пока одни бегали по двору, пытаясь поймать Шеддерика и только мешая друг другу, другие преспокойно зарядили ружья и устроились ждать у ворот. Потому что другого выхода с гостиничного двора просто не было… во всяком случае выхода, пригодного для всадника.
Правда, залп никто не скомандовал, так что Шедде встретил одиночный выстрел, и снова ему повезло. Стрелок поторопился, пуля прошла мимо.
Шедде проскочил засаду и пришпорил лошадь. Из-под копыт брызнула чёрная грязь. И вот тогда кто-то заорал сзади «Цельсь», а потом сразу – «огонь»!
Осталось лишь ниже пригнуться к лошади и призвать на помощь всех известных и неизвестных богов.
Одна из пуль всё-таки до него добралась, чиркнув горячим по плечу. Вторая продырявила раздувшийся на встречном ветру плащ. Ничего, главное – оторваться от погони. Теперь у них будет лошадь и всё содержимое седельной сумки.
Пожалуй, одно полезное дело Довен-Рыбак всё-таки сделал – он предупредил Шеддерика о сиане. Если бы не это, выбраться из деревни не удалось бы никак. Пусть сианы – не таинственные этхары и даже не маги Низин, они всё же многое могут…
Шедде прикрикнул на кобылу, и та помчалась ещё быстрей – хотя казалось, что быстрее невозможно. Сзади снова начали стрелять, но это было уже не так страшно: он почти ушёл.
Деревня закончилась невысоким глухим забором с распахнутыми воротами, впереди был пустынный к вечеру тракт.
Именно тут из-за воротины и выскочил ещё один стрелок. Шедде даже успел его рассмотреть. Это точно был ифленец, правда, одетый в традиционную мальканскую парку. Лицо он прятал под платком, но шапка сбилась, и светлые волосы оказались хорошо видны. Шеддерику даже показалось, что глаза стрелка ему знакомы. И он уже видел – этот не промахнётся.
В последний миг перед выстрелом он всё-таки выставил вперед левую руку, как будто так можно защититься от пули. И выстрел грянул…
Темершана та Сиверс
Темери услышала стук копыт задолго до того, как увидела мчащегося по дороге всадника. Выстрелы, что раздались ранее, испугали её, даже заставили сойти с дороги, но время шло, больше ничего не происходило, и она продолжила путь.
Теперь тоже стоило бы спрятаться, но, как назло, лес в этом месте отступил, начиналось старое, заросшее низким кустарником поле, так что она ограничилась тем, что просто присела у обочины и стала ждать, когда кто-нибудь покажется из-за поворота.
И дождалась.
Всадник мчался, низко пригнувшись к лошадиной шее, и она скорей угадала, чем узнала в нём Шеддерика та Хенвила.
И если бы она не вскочила и не махнула рукой, он её даже не заметил бы.
Но заметил, остановился.
Темери выдохнула от облегчения, но оказалось, рано. Услышала хриплое:
– За нами погоня. Быстрее!
Не спрашивая разрешения, он как-то ловко нагнулся и вздёрнул её на лошадь. Перед лицом оказалась тёмная и влажная ткань шеддерикова плаща.
– Держитесь за меня… Крепче!
И не успел договорить, как лошадь уже несла их по осенней сумеречной дороге.
Темери изо всех сил вцепилась в складки одежды своего спутника. Лошадь под ней шевелилась, сидеть было неудобно и страшно от того, что повод не у тебя в руках.
Она слышала, чувствовала стук собственного сердца и рядом – хриплое дыхание ифленца. И всё ей казалось, что лошадь сейчас или споткнётся, или упадёт от усталости, ведь ей приходится нести двойной груз…
Страх заставил замереть в одной позе и не двигаться. Страх и ещё то, что жизнь её вновь зависела от одного-единственного человека. И от того, насколько крепко получится за него держаться…
Ветер трепал волосы, мелкая морось секла кожу там, где она оставалась не прикрытой. Бока лошади ходили ходуном. Казалось – это никогда не кончится… но кончилось. Шеддерик не собирался загонять кобылу. А на тракте уйти от погони вдвоём на одной лошади шансов не было никаких.
Там, где дорога снова убежала под тёмные кроны, Шеддерик натянул поводья и заставил лошадь остановиться. Быстро, но не очень ловко спрыгнул на землю. Темери едва смогла удержаться. Велел:
– Сядьте в седло. Перекиньте ногу… так. Отлично. Держитесь крепче и берегите глаза от веток – пойдём быстро.
На самом деле он уже вёл лошадь в сумрак за деревьями.
Они снова уходили с наезженной дороги в неизвестность, но так было безопасней, и Темери не спорила.
Тем более что эти места она уже не знала совершенно – бывала пару раз, но всегда – только на большой дороге.
Впрочем, кое-что вспомнилось:
– Здесь где-то должна быть река, – громким шепотом сказала она. – Большая река, Данва. Она почти к тракту подходит. Там лошадей поят и купают, скот, если на водопой, тоже гонят туда.
Сверху ей было видно лишь спину чеора та Хенвила. Чеор слегка прихрамывал, но шёл бодро. И ответил всего через несколько шагов:
– Это нам ничем не поможет. Вот если бы была лодка…
– Но там есть! Там летние рыбацкие домики. И лодки сохнут… правда, это было в прошлом году, когда мы здесь шли Дорогой Долга. Может, что-то поменялось…
– Хорошо помните, где это?
– Нет, но где-то совсем рядом. А может, там не домики, сараи просто. Чтобы сети хранить…
И действительно, скоро лес поредел, потянуло холодным упругим речным ветром.
Шеддерик остановил лошадь.
– Темершана, сами слезть сможете?
Конечно, сможет. Главное, не запутаться в собственном платье. И так лучше, чем терпеть нежеланные прикосновения.
Через несколько мгновений она была уже на земле. Рядом тяжело дышала взмыленная лошадь. Благородный чеор отстегивал пряжки, к которым крепилась седельная сумка.
Темери видела, что движения его потеряли обычные чёткость и точность, но пока не решалась подойти и спросить. В конце концов, они оба устали. Им обоим нужны сон и еда…
Наконец, сумка оказалась в руках у ифленца. Тогда он развернул лошадь к дороге и вдруг сильно хлопнул по крупу:
– Пошла, милая! Вперёд! Надеюсь, тебя не скоро отыщут… Темершана, где вы! Идём!
Лошадь легко зарысила к лесу.
Темери заторопилась в противоположную сторону, туда, куда уже ушёл ифленец.
Там лес заканчивался, открывался просторный берег быстрой равнинной реки. На пологом берегу виднелось несколько деревянных сараев. А у самой воды, кверху днищами, сохли тёмные рыбачьи лодки. Она воспрянула духом – значит, память не подвела. Вот только, преследователи обязательно осмотрят сараи, как только найдут. В них не укрыться… тогда что же делать?
Третьего августа бригада Змея была временно переведена на другие работы. Самого Змея и Марина Некрас отвёз на самый дальний от деревни покос и стал обучать косить траву не только трактором, но и ручной косой, а также учил ворошить сено и ставить стога, так как они оба должны знать все работы по ведению хозяйства. В свободное время Змей охотился на «зайцев» и ловил рыбу в ручье, а Марин готовил добычу и кормил работников.
Микс и Самсон получили задание собирать грибы и ягоды и приносить их в деревню. Каждый день оба DEX’а обходили отведённую им для этого территории (от деревни до зимовки, в которой жили), и полные корзины Микс сразу доставлял в деревню и передавал Миро, который обрабатывал и перерабатывал их добычу. Работа для DEX’ов была несложной и посильной (двадцать-двадцать пять километров в день шагом и с корзиной – прогулка для боевого киборга), жить в избушке, рыбачить и охотиться на разрешённых животных для себя им не запретили – и они были вполне довольны.
Уже на следующий день Змей в разговоре с Ниной уверял её, что всё отлично и что он вполне способен управиться и с трактором, и с ручной косой, и даже скинул пару видеозаписей, снятых Марином, где было видно, как он работает — и она радовалась, что её приёмный сын такой ловкий и умелый.
Но по сети Змей сообщил Платону, что плохо понимает смысл данной ему работы: «Вот знаю, что сено нужно, чтобы коров и овец кормить. Но неужели нельзя животных отвезти туда, где трава растёт круглый год и не надо её срезать и сушить? Не проще ли это? Ведь получается, что зимой животные работают на людей, а летом люди работают на животных… это нормально? Только не говори матери, что я не могу справиться с работой, а то она прилетит помогать. Я научусь. Но программка бы не помешала. От сельхоз Mary.»
Платон ответил так же — по сети: «Коров никак нельзя перевозить на зиму. Они знают своё место. И – да. Летом люди работают на животных. Заготавливают корма и ремонтируют коровники, курятники и овчарни. Сытые и здоровые коровы дадут больше молока, чем голодные. И у сытых овец шерсть лучше. Своеобразный симбиоз. Не надейся на программу, учись сам. Сможешь прилететь завтра? Или тебе послать программу по сети?»
«Вряд ли прилечу, работы много. Пока погода не испортилась, косим. Пойдут дожди когда, прилечу».
«Хорошо, пришлю по сети. Пока лови книги. Читай. Вникай. Учись. Пока.»
Платон послал Змею по И-нету учебники старших классов средней школы и за первый курс вуза: по истории Федерации, по зоологии и ботанике, по экологии, обществоведению, физике, химии и по экономике сельского хозяйства… — и изумлённый таким количеством книг Змей возмутился: «Ну, ты борзой! Это уже слишком!»
«Это ещё мало, — так же по сети ответил Платон. — Если ты хочешь жить своим хозяйством и быть вожаком в своей семье и общине, знать надо ещё больше. Намного больше. Когда начнётся учебный год и Лютый будет сопровождать Миру в школу, попроси его транслировать или записывать для тебя уроки. Пригодится. Учи. Потом прогоню по тестам».
«Ты? Будешь? Меня? Тестировать?» — DEX был настолько потрясён словами Irien’а, которого он же и спас когда-то, уговорив Нину купить его, что ничто другое сходу не пришло ему в голову. Платон был младше его по возрасту и другой линейки – но старше по статусу, и потому получать нравоучения от него было не просто неприятно, но даже немного унизительно.
«Не возмущайся так…» — Платон попытался его успокоить, но, похоже, не слишком удачно: «Ты и сам отлично это понимаешь. Я тоже учусь. Тоже все эти учебники изучаю. У нас будет большой дом, а при доме мастерские, конюшня, овчарня, курятник, гаражи — и надо уметь управлять всем этим. Для этого надо учиться, пока есть время.»
Обычно всегда спокойный и уравновешенный Змей тут же позвонил Нине по видеофону и рассказал о присланных Платоном книгах:
— А ещё он тестировать меня собрался! Как это понять?
— Тестировать? Если ты про стенд, то вряд ли, у нас его нет, — уставшая за день Нина не сразу поняла, о чём речь, и Платон скинул ей запись его разговора со Змеем. Нина просмотрела текст и усмехнулась:
— Змей, тебя уже тестируют. Причём все. Причём в большинстве случаев с твоего согласия. И ты тестируешь… всех и по-своему.
DEX уставился на неё с таким недоумевающим видом, что Нина стала объяснять ему:
— Тестирование что такое? Проверка. В твоём случае – проверка твоего умения рыбачить или охотиться, проверка знания обычаев и обрядов, твоего отношения к семейным ценностям, умения ладить с людьми, умения подчиняться старшему в группе, бригадиру без прав управления на тебя, и умения руководить бригадой. Тебя проверяют ежедневно. Все. Жизнь тебя проверяет. На взросление. На готовность к самостоятельной жизни. В деревне люди имеют право знать, кто уведёт в свой дом их дочь и сестру, они хотят, чтобы Мира в твоём доме ни в чём не нуждалась. И жизнь проверяет не только тебя. Ты тоже проверяешь людей… как они относятся к киборгам, какие дают задания, как награждают за успехи. Мы все проходим это тестирование… каждый день… и проверяем других людей сами… это нормально. А насчёт учебников… их ещё мало тебе Платон скинул. Если не будешь учиться, не сможешь управлять своим домом, то и жениться не сможешь. Я найду учебники по остальным предметам школьной программы и пришлю тебе. И художественную литературу тоже… классику. Читай книги в любое свободное время… и, если возникнут вопросы, постараюсь ответить.
Змей успокоился, сказал: «Спокойной ночи!» — и отключился. В этом мать права – проверяют его все. Ненавязчиво спрашивают, много ли рыбы поймал и на какую наживку, умеет ли силки сделать и поставить, где сейчас стадо лосей и сколько он сможет добыть… а теперь и по школьной программе, значит, начнут спрашивать. Значит, надо учить… самому, а не по программе. Змей перебрал присланные файлы, и начал с учебника по истории Федерации.
А Нина задумалась – случилось то, чего она опасалась. Платон начал указывать Змею, что и как ему делать – его статус отчима выше статуса приёмного сына. И Змею это явно не понравилось. Но доносить втихаря он не стал, позвонил сразу и высказал всё в присутствии Платона – а это уже хорошо. И то, что Платон скинул ей запись их разговора по сети в присутствии Змея – тоже хорошо… наверное. Сразу поговорили и сразу всё выяснили… и не пришлось выбирать, на чью сторону встать. Кажется, Змей всё-таки понял, что ему надо учиться.
А она поняла, что надо всё-таки строить школу для киборгов на острове. Или приглашать учителей из сельских школ. Учить ребят надо… но сначала надо убедить их в необходимости учиться. И желательно поселить на островах несколько человек уже в этом году… киборгов всё больше и больше, а человек на архипелаге постоянно живёт только один — старый учитель.
Позвонить ему? Уже поздно… почти ночь. Но сообщить необходимо.
Нина отправила волхву сообщение по И-нету и уже собралась идти в спальню, но волхв позвонил сам:
— Вечер добрый! Прочитал… дело пишешь. Поговорю в сёлах, попробую уговорить учителей прилетать хотя бы раз в неделю. И спрошу видеозаписи уроков. А школу мы обязательно построим. Пока. Спокойной ночи!
— Спасибо! — успела сказать Нина до того, как волхв отключился.
Подумав, написала сообщение Ведиму о необходимости обучения киборгов и планах строительства посёлка на островах — и пошла спать.
***
Шестого августа Платону исполнилось восемь лет. Нина поздравила его в восемь утра заказанным тортом из мороженого и вручила подарок — Всемирную Энциклопедию на инфокристаллах. От неожиданности киборг завис — и она рассмеялась:
— Ты забыл про свой день рождения? Поздравляю, родной мой! Это тебе подарок. Садись завтракать, пока торт не растаял.
— Я… не забыл… но всё равно это неожиданно. Благодарю тебя… и приглашаю вечером в ресторан. Теперь у меня есть деньги… мы будем вместе… только ты и я.
— Сначала отметим в ОЗК, там наверняка тоже знают о твоём празднике и приготовили подарок, а вечером… пойдём. Но… я никогда не была в настоящем ресторане… а там надо ещё уметь правильно всё есть… а давай в кафе?
— Тогда кафе-мороженое… то самое, у детского парка. Тогда я закажу столик на шесть часов. Кофе, мороженое и никакого алкоголя. И сначала в ванную… и позовём всех на завтрак с тортом.
Для всех кухня оказалась маловата — и Хельги с Раджем принесли из мастерской стол и раздвинули его в гостиной, Варя стала носить чашки и тарелки под торт, а Аля развела тесто. Пока Нина плескалась в ванной, праздничный стол был готов – блинчики, варенье, чай и кофе, булочки… и торт из мороженого. Праздновать с самого утра было непривычно – но если есть хорошее настроение и отличный повод, то почему бы и не порадовать себя и своих «деток»? К тому же – детского сада с «утренниками» ни у кого из них не было. Да и детства не было ни у кого. И Нина заказала с доставкой ещё два торта – бисквитный шоколадно-вишнёвый и песочный с кремовыми розами – плюс четыре пиццы и два больших пирога с рыбой.
За одним столом сидели киборги разных линеек и один человек – и отмечали день рождения, он же день выпуска, киборга, ставшего мужем своей хозяйке. Нина оглядела ребят – Платон сидел рядом и был совершенно счастлив; Вальтер, Арнольд и Альберт спокойно ели мороженое; Радж ел положенную ему часть песочного торта; Варя наливала желающим чай; Хельги и Аля сидели рядом и очень осторожно пили чай с пирогами. А ведь у Вальтера день выпуска остался неотмеченным… и у Вари… и у Раджа… как же она упустила это? И Платон не подсказал… почему-то. Не подумал, что надо отметить? Надо исправлять ситуацию, причём срочно.
Нина набрала на видеофоне сообщение Василию: «Если можешь, купи восемь плюшевых зверей и прямо сейчас привези. Или пришли с курьером» и перевела ему сотню галактов. DEX явился уже через пять минут с двумя огромными сумками – и Нина вручила всем киборгам по игрушке.
— А теперь нам пора в ОЗК. Наша смена сегодня с десяти, потом в кафе… придем поздно. Сегодня объявляю всем выходной, можно смотреть мультфильмы и играть. Вася, если хочешь, можешь остаться… или прилететь после работы.
Василий согласился, но только после работы – и улетел в музей. Вслед за ним и Нина с Платоном и Хельги вышла из дома.
В «Надежде» их уже ждали с подарками — это было приятно, хоть и немного неожиданно. Карина даже сказала речь:
— Ты был одним из первых разумных киборгов ОЗРК и помогал нам налаживать контакты с новичками… и ты заслужил этот праздник… поздравляем! — и от всего ОЗК вручила Платону подарок — машинку для вязания спицами и набор пряжи разных цветов.
— Ты начинал осознавать себя с вязания, потому и подарок такой… — пояснила Светлана, — твори. Теперь ты женат и должен думать не только о себе.
Платон с благодарностью принял подарки, но сказал, что праздновать лучше всего в обеденное время. И в полдень в столовой собрались все сотрудники ОЗК и «Лады» поздравить киборга с днём рождения.
Нина позвонила в ближайшее кафе и заказала с доставкой торт из готовых побольше размером и большой пирог с рыбой, и курьер привёз заказанное уже через пять минут. И только когда Платон открыл коробку, оказалось, что торт свадебный – трёхъярусный, с двумя кольцами и с кремовыми розами. Она застыла в изумлении, но её муж-киборг радостно улыбнулся:
— Можно снова отпраздновать свадьбу… ты не против? Я — за!
— Можно… — растерянно ответила Нина, — но это уже два праздника в один день… это ты вмешался в заказ? Неожиданно… но приятно.
Платон разрезал торт и раздал всем по кусочку. За одним большим столом, состоящим из сдвинутых столиков, сидели люди и киборги и пили чай с тортами, пирогами и вареньем. День прошёл быстро и незаметно, и сразу после дежурства Платон повёз Нину в выбранное им кафе.
Там Платон сразу выбрал два столика рядом — для себя и Нины и для Хельги. И еду заказал сразу на всех — фруктовый салат, мороженое и кофе для себя и Нины. Ничего алкогольного заказывать не стал, так как в доме Нины спиртного никогда не видел. Нина заказала для Хельги жареную курицу с собой, так как телохранителю нельзя есть на работе, а поощрить его хотелось.
Платон красиво ухаживал за женой, приглашал танцевать, заказал ещё капучино и мороженое, и снова приглашал танцевать… она таяла в его руках. Домой они попали почти в десять часов вечера, когда кафе стали закрывать.
Платон был счастлив – это был первый в его жизни настоящий день рождения! Не хотелось, чтобы день кончался… и потому дома снова были пирожные и кофе.
И полная взаимной любви ночь с женой.
Грант, который Академия Океана получила от группы международных экологических фондов, позволял трактовать пути расходования средств весьма вольно. Это позволило укомплектовать довольно-таки универсальную по составу, целям и задачам экспедицию, в которую привлекли высококлассных специалистов из-за рубежа. Те в последнее время очень охотно участвовали в подобных проектах; казалось, условные границы государств, особенно эфемерно выглядящие на бескрайних изменчивых пространствах океана, день ото дня становятся всё более зыбкими и вот-вот сотрутся окончательно.
Анечка Медведева, совсем недавняя выпускница Факультета ихтиофауны и морских млекопитающих приполярных морей, была в таких экспедициях новичком. За ее хрупкими плечиками только и было, что производственная практика на Кольском полуострове и на Чукотке, да летняя практика в Антарктиде, где со студентов спрос был не особенно велик, и где они скорее учились работать, нежели работали по-настоящему. Теперь, на пороге новой, взрослой жизни, она старалась относиться к своим обязанностям очень и очень серьезно.
Это было непросто. Особенно когда все остальные – и экипаж научно-исследовательского судна «Академик Хоффман», и команда научников в без малого полном составе – откровенно смеются над твоей работой, пусть даже ты строго следуешь предписаниям и стараешься сохранить совершенно индейское непроницаемое лицо, игнорируя шквал насмешек, который сыпался на многострадальную анечкину голову с самого начала плавания.
Проблема была, разумеется, не в Анечке. Проблема была в целях экспедиции, а точнее, в той их части, которая касалась работы возглавляемой Анечкой, молодым ассистентом родной кафедры со специальностью «цетология» в дипломе, научной группы в количестве двух…гм, человек. Вернее, одного человека и одного модифицированного ультраанимала, или зверогиброида, если быть точнее.
То есть Умкыра.
Только его врожденная невозмутимость в самые трудные, первые дни экспедиции и позволяла Анечке выдержать не всегда безобидную бурю веселья, которую неизменно вызывало одно упоминание о целях их миссии.
Подобно полувековой давности бредовым псевдонаучным исследованиям, когда европейские ученые на полном серьёзе и при серьёзной же поддержке грантодателей-коммерсантов изучали опасность производимого коровьим пищеварением метана для биосферы планеты, тем самым низведя ценность научного поиска до уровня балаганного развлечения, – так и теперь, в эпоху изобилия, некоторые состоятельные борцы за экологию вдруг озаботились восстанавливающимся поголовьем китообразных. А кит – это ведь вам не корова, и метана он производит не в пример больше! Не говоря уже о… Словом, не только метане.
Так и возник проект по изучению загрязнения акватории высоких, включая арктические, широт отходами жизнедеятельности китообразных с тщательной оценкой оных отходов по двум десяткам основных параметров. На проект международными консорциумами были выделены соответствующие денежные средства – пустячные для консорциумов, но совершенно сумасшедшие по масштабам современной морской науки, – и Анечку срочно откомандировали на борт научного судна «Академик Хоффман», которое круглый год, лишь изредка заходя в порты, чтобы пополнить запасы воды, топлива и провианта, бороздило Северную Атлантику между шестидесятой и восьмидесятой параллелями.
Прикомандированный к ней урсог уже ждал её там.
Анечка, влюблённая в предмет своего профессионального интереса – китов – до потери памяти, детально ознакомилась со своим заданием только в стратосферном лайнере на подлёте к Рейкьявику и немедленно пришла в ужас. На борт «Академика Хоффмана» она ступила в состоянии, близком к полуобморочному.
Разумеется, их сразу прозвали «копрофилами», хотя на деле они были всего лишь копрологами. Это уже потом появились и другие, не менее обидные для Анечки, прозвища. Что до Умкыра – так он и ухом не повел, то ли не вполне понимая предмет шутки, то ли считая ниже своего медвежьего достоинства реагировать на выпады малоумных обезьяноподобных противников.
С тех пор вот уже полтора месяца, продвигаясь на север вместе с китовыми стадами вслед за уходящим льдом, они самозабвенно, целиком и полностью отдались нелегкому делу изучения китовьего дерьма во всех его проявлениях.
Как ни странно, дело оказалось интересным. Анечке, стоило лишь преодолеть врожденное отвращение существа разумного ко всяческого рода фекалиям и абстрагироваться от первоначального предубеждения, открылись вдруг незамеченные ранее перспективы.
И ведь действительно – для того, чтобы изучить рацион китообразных, совершенно необязательно варварски убивать их, потрошить, а потом совсем уж шамански гадать по внутренностям, словно отправляя нечестивый кровавый ритуал. Можно просто изучить то, во что превратились все эти моллюски, рыбы, иглокожие, ракообразные, и прочая, и прочая и пр., которых пожрали в промежутках между веселыми играми и не менее веселыми совокуплениями изящные дельфины и их более неповоротливые старшие братья.
Ну, вы поняли, что именно.
Мда…
***
Борт «Академика Хоффмана» навис над «зодиаком» необъятной стеной ярко-оранжевого цвета. Корпус пока успешно сопротивлялся натиску волн, не было тех вмятин усталого металла, которые обнимают ребра-шпангоуты старых, видавших виды судов. Ошвартовав лодку, Умкыр придерживал одной лапищей штормтрап, а другой направлял анечкино восхождение на палубу, аккуратно подталкивая кверху ее тугие ягодицы, обтянутые неопреном гидрокостюма. Анечка, обвешанная подсумками с образцами, как новогодняя ёлка игрушками, оказавшись на палубе, свалила свою ношу под фальшборт и, перегнувшись через планширь, потянулась навстречу новым «подарочкам», которые Умкыр ловко бросал ей прямо в руки.
— Я в душ! – заявил, оказавшись на палубе, урсог.
Теперь, спустя полтора месяца знакомства, Анечку уже перестала удивлять любовь напарника к водным процедурам. Из воды он мог не вылезать часами, очень любил нежиться в горячих источниках на побережье и греться в судовой сауне; поговаривали, что на то, перегреется там Умкыр в своей шкуре или всё-таки нет, делались немалые ставки; результат игры на судовом тотализаторе пока оставался неизвестным – зверогиброид легко выносил совершенно смертельный по человеческим меркам перегрев.
Анечка ахнула ему рукой и волоком потащила свою часть груза в лабораторию. На полпути почувствовала, как мощная лапа подхватила поклажу, и, не оглядываясь, благодарно кивнула:
— Спасибо, Умк!..
Обработав образцы, Анечка почувствовала вдруг, что адски проголодалась. Скинув наконец гидрокостюм и переоблачившись в рабочий комбинезон, она вприпрыжку побежала в сторону кают-компании. Успела как раз к ужину. В кают компании царило дурашливое веселье, которое, стоило только Анечке переступить комингс, немедленно обратилось на нее.
— О-о, а вот и наш прекрасный цетолог! – приветствовал анечкино появление в дверях кают-компании руководитель научников Смекайло, человек незлой, вдумчивый, но довольно ехидный по своей натуре. – Какие у нас сегодня достижения? Сколько центнеров органических удобрений с гектара акватории собрал нынче наш ударный экипаж?
— Ах, Алексей Сергеич, оставьте, право, – сморщила носик Анечка. – Сколько уже можно смеяться над одним и тем же?
— Не поверите – мне еще не надоело, Анна Николаевна! – Начрук откровенно развлекался; по всему было видно, что пребывает он в самом что ни на есть превосходном расположении духа.
Вежливо улыбнувшись, Анечка получила от кока Семёна, бойко орудовавшего черпаками за стойкой буфета, свой ужин, плюхнулась за свободный столик и ожесточённо заработала ложкой. Есть хотелось адски. Публика, однако, не унималась и всё приставала с расспросами.
— Говорят, сегодня маловато собрали? – доверительно наклонился к ней от соседнего столика океанограф Любимов, простодушно хлопая выпуклыми водянистыми глазами. – Экосфера всё ещё в опасности?
Анечка, не переставая жевать, неопределенно пожала плечами. Иногда вынужденная невозможность ответить бывает очень кстати. Иначе можно такого наговорить!..
Жест её, впрочем, был истолкован вовсе не как попытка уйти от разговора.
— Вотт неззадачча! Что, сладкайя мойя Анна Никколаевна, никкак деррмометрр забаррахлилл? – участливо спросил с характерной протяжной напевностью в интонациях Олле Пекколайнен, гидролог. По-русски он говорил давно и неплохо и вполне мог даже позволить себе шутить на неродном языке.
— Нет, наверное, с пердографом проблемы! – вторил ему раскосый ихтиолог Касимов, щеря крупные зубы. Никто так и не мог добиться, каким ветром его занесло из засушливого центра континента сперва в специальность, а потом – в океан. «Водичку люблю», – отвечал он на подобные вопросы и довольно щурил глаза так, словно это все объясняло. Впрочем, возможно, как раз и объясняло.
— Пукоизмеритель накрылся! – веселились аккустики.
— Говносчетчик не откалиброван! – вторили им радиометристы.
— А-ха-ха!
— Гы-гы-гы!..
— Дельфины-то – это ещё что-о! Дельфин – пустяк, много не нас.ёт! А вот погодите, господа-товарищи золотари, тут у нас аэронаблюдатели с гидроаккустиками сообщают, что на подходе стадо гренландских китов голов этак в сто. Вот тут-то будет, где поработать! Вот где объемы! Вот где – масштаб!..
И так далее. Обычный вечер в кругу друзей, чо.
— Ша.
В кают-компании воздвигся Умкыр, благоухая ромашковым шампунем. Оглядел всех собравшихся с высоты своего роста – то есть из-под самого подволока. Дружелюбно оскалил десятисантиметровые клыки:
— Ы-ы. Всем привет!
Шутники, как всегда, заёрзали-занервничали и потянулись из кубрика по внезапно возникшим неотложным делам.
— Спасибо, Умк, – Анечка благодарно улыбнулась и прижалась на миг щекой к меховому боку. От гиганта веяло теплом и покоем.
Помедлив, тот осторожно-осторожно накрыл ее голову своей огромной лапищей.
Анечка счастливо вздохнула всей грудью – и замерла, не смея поверить нахлынувшему вдруг счастью.
Потому что вдруг совершенно отчетливо поняла: вот оно, и другого – не надо…
Всем чемпионам закрепили на лбу камеры и построили на берегу. Сейчас, когда их лишили мантий и облачили в купальные костюмы, стало особенно заметно, насколько Поттер всех младше. И Азирафель ещё раз порадовался, что нашёлся способ ему помочь если не превзойти остальных участников, то хотя бы уравнять шансы. Братья Уизли провожали чемпионов в воду, касаясь палочками их камер, которые тотчас же начинали передавать изображение на большой экран, ради такого случая разделённый на четыре части.
Кроули с гордостью взирал на плоды своего труда, и Азирафель радовался вместе с ним. Даже вспышки камер почему-то умиляли и представлялись анонсом будущего фейерверка. Чемпионы скрылись под водой, и зрители теперь могли лишь на экране наблюдать за их действиями. И это было очень интересное зрелище, ведь мало кому удалось бы побывать на дне Чёрного озера и разглядеть его обитателей. И если быть честным, то русалок Азирафель представлял себе как-то иначе… или это всё же были не русалки? Когда одно из этих существ вцепилось в ногу Поттера, Азирафель не выдержал:
— И мы собираемся просто на это смотреть?
— Тише, ангел, — Кроули успокаивающе погладил его по руке. — Это всего-навсего гриндилоу, их тут проходят на третьем курсе.
Словно в подтверждение его слов Поттер махнул палочкой, из кончика которой вырвалась струя воды, судя по всему, очень горячей, потому что гриндилоу отпрянули, как ошпаренные, и скрылись в водорослях. Они злились и, похоже, выкрикивали ругательства, но приближаться опасались, зато к Поттеру подплыло что-то похожее на привидение. Кажется, Азирафель видел такое в замке.
— Что я тебе говорил про уши?! — прошептал Кроули. — Они повсюду!
— Помню-помню, — улыбнулся Азирафель. — Даже у уток.
Крам и Диггори тоже довольно легко справились с гриндилоу, а вот мисс Делакур не повезло. Она явно не знала нужного заклинания и попыталась схитрить, вступив с этими тварями в переговоры. Но чем дольше она говорила, тем больше их собиралось, и скоро они набросились на бедную девушку с такими плотоядными улыбками, что Азирафель заподозрил худшее. Но мисс Делакур удалось сбежать, только вот, похоже, она заблудилась, и в то время, как остальные чемпионы уже добрались до подводного города, она продолжала метаться вдоль полосы водорослей, кишащих гриндилоу, пытаясь найти безопасный проход. Братья Уизли комментировали почти каждый шаг чемпионов и, надо отдать им должное, были весьма остроумны.
А в подводном городе первым до пленников добрался Поттер. Он обнаружил их привязанными к какой-то колонне и погружёнными то ли в сон, то ли в подобие транса. Поттер замешкался в поисках камня, которым разрезал верёвки, удерживающие его друга, но почему-то медлил, не торопясь выбираться. Неужели забыл условия испытания?
— Поттер! Поттер! — скандировала трибуна выходцев из Гриффиндора, если судить по цвету шарфов. — Поттер!
Конечно же, он их не слышал и дождался, пока не появился сначала Диггори, а потом Крам. Его противники быстро освободили «своих» пленниц и всплыли вместе с ними на поверхность, где их уже на лодках встречали организаторы соревнования. А Поттер всё медлил…
— Поттер! Поттер! — надрывалась трибуна Гриффиндора.
— Чёрт! — Кроули вдруг изменился в лице, глядя перед собой.
Азирафель проследил за его взглядом и обомлел: рядом со Снейпом на трибуне сидел Блэк и азартно стучал кулаками по скамейке.
— Идиот! — одними губами выругался Кроули.
Блэк дернулся, словно получил тычок в спину, и, мгновенно сообразив, что к чему, приложился к фляжке, снова принимая облик Филча. Это заняло у него не больше пары мгновений, и были основания надеяться, что никто ничего не заметил, тем более что публика яростно болела за Поттера, наблюдая за тем, как тот отчаянно пытается утянуть с собой пленницу, за которой так и не пришла мисс Делакур.
— Я сам его прибью! — шёпотом пообещал Кроули. — И его милого друга.
— Снейпа-то за что? — едва слышно поинтересовался Азирафель.
— Не уследил! А то бегать друг за другом они мастера…
Азирафель покосился на Флитвика, который хоть и следил за экраном, вполне мог обладать острым слухом.
— Тс-с! — теперь уже Азирафель сжал ладонь Кроули и погладил его холодные пальцы, пытаясь успокоить. — Потом…
В этот момент Поттеру удалось отбиться от тритонов и, подхватив сразу двух пленников, устремиться наверх. Но одно дело вытаскивать одного, и совсем другое — двоих. Особенно находящихся в бессознательном состоянии и никак не помогающих спасению. Уже все остальные чемпионы добрались до берега и даже успели дать короткие интервью «о своём героизме» братьям Уизли, уже Помфри начала отпаивать плачущую мисс Делакур какими-то зельями, показывая ей на экран, а Поттер всё ещё выплывал. Он поочерёдно выталкивал то одного, то второго пленника и совсем выбился из сил, прежде чем достиг поверхности воды. Его завернули в плед, но он всё равно дрожал и стучал зубами, и Азирафелю пришлось очень постараться, чтобы поддержать его единственным доступным способом. Всё равно благодать в этом мире никто не считал.
Не прошло и четверти часа, как все чемпионы приняли обычный вид и предстали перед судейской комиссией в ожидании вердикта. Судьи же продолжали о чём-то горячо спорить, при этом Бэгмен нападал на Каркарова, а мадам Максим ласково придерживала его и даже пыталась погладить по голове. Дамблдор сумел их утихомирить и вызвался сам объявить результаты.
— Итак… — Дамблдор явно собирался постучать в гонг, но, не обнаружив его, просто коснулся горла палочкой, и его голос значительно усилился: — Мисс Флер Делакур продемонстрировала замечательное владение заклинанием головного пузыря, но на нее напали гриндилоу, и она не сумела спасти своего пленника. Комиссия присудила ей двадцать пять баллов… простите, очков.
Мисс Делакур шагнула вперёд и поклонилась, сохраняя достоинство, однако всё равно было заметно, что она расстроена. А Дамблдор продолжил:
— Мистер Виктор Крам продемонстрировал неполное превращение, что, впрочем, не помешало ему выполнить задание, и он вернулся вторым. Его оценка — сорок очков.
Конечно же, громче всех Крама приветствовал Каркаров, но и трибуна Дурмштранга показала, как они умеют радоваться. А Дамблдор тонко улыбнулся:
— Мистер Седрик Диггори также использовал заклинание головного пузыря и первым вернулся со своим пленником, но вернулся на минуту позже установленного времени. Тем не менее, он заработал сорок семь очков.
Трибуна Хаффлпаффа взревела и разразилась аплодисментами, подхваченными и другими зрителями. Дамблдор дождался, когда восторг поутихнет, и продолжил:
— Мистер Гарри Поттер с успехом воспользовался жаброслями. Он вернулся последним и потратил на задание гораздо больше условленного времени. Однако все мы были свидетелями того, что мистер Поттер первым нашел пленников и задержался на дне только потому, что желал вернуть на сушу непременно всех пленников.
Бэгмен что-то крикнул Дамблдору, но тот лишь махнул рукой, словно желая ему замолчать, и взглянул на Поттера. Бедолага казался таким несчастным, словно что-то натворил и был пойман с поличным.
— Почти все судьи посчитали, — улыбнулся Дамблдор, — что такое поведение говорит о высоких моральных качествах и заслуживает высшей оценки. Однако… оценка мистера Поттера — сорок пять очков.
Его голос заглушил восторженный рёв толпы, а Поттера в этот миг стиснула в объятьях мисс Делакур, и Азирафель точно знал, какая фотография завтра окажется на первой полосе «Пророка».
— Могу поспорить, читателям это предложат под соусом дружбы школ, — ехидно заметил Кроули.
— Ты против? — удивился Азирафель.
— Что ты! Я только за. Главное, чтобы «взгляд небесно-голубых глаз лучился светом и уверенностью, выгодно выделяя Л. Малфоя в любой толпе».
— Не сомневаюсь, что Скитер сделает всё, как ты хочешь.
— Мне тоже так кажется.
Кроули попытался изобразить скромность, но эта эмоция всё ещё оставалась ему неподвластна. Трудно показывать то, чего никогда не испытывал, особенно с видом, будто только что сотворил какую-то шалость.
Азирафель поражался тому, как быстро летит время. Раньше он почему-то ничего подобного не замечал. Наверное, просто не обращал внимания, а сейчас присмотрелся. И из-за возможного Апокалипсиса, и просто из-за отношения к этому смертных. Ведь, если задуматься, их жизнь пролетает так быстро, что сложно уследить за всеми перипетиями. Вот они и торопятся жить. Как умеют — и из-за этого совершают множество ошибок, порой глупых, а порой гениальных. Хотя ошибаются все, и даже Кроули умудрился что-то напутать в той истории с ребёнком. Но время всё равно двигалось быстрее, чем того хотелось, и начало второго состязания Турнира почти застало Азирафеля врасплох. Нет, он, конечно, слушал все эти разговоры и даже участвовал в педсоветах, но не мог представить, что за такой короткий срок удалось осуществить все задумки.
Конкурс сценариев завершился полным провалом, и Кроули, шипя и ругаясь, придумывал всё сам. Кое-какими идеями он даже делился с Азирафелем, интересуясь его мнением. Во всяком случае, марш чемпионов в ластах Азирафель одобрил, да и против торжественного появления лебедей ничего не имел. Только вот Кроули почему-то этого не оценил, назвав «отстоем», и всё переписал. Разумеется, прислушиваясь к советам Скитер.
Так или иначе, но Азирафелю казалось, что между рождением идеи и её воплощением должно пройти больше времени, но Кроули уверил его, что «с колёс» делаются все современные шоу. Возможно, он был прав, ведь именно он придумал телеканал на шотландском языке, а значит, его мнение ценилось знатоками ремесла. Но всё-таки на стадион Азирафель отправился, терзаемый лёгкой тревогой. Уж очень хотелось, чтобы это детище Кроули все оценили. Смешно, конечно, но, наверное, Азирафель слишком отуземился, раз так трепетно начал относиться к мнению смертных.
— О, мистер Азирафель, пожалуйте на трибуну, — Дамблдор радушно его приобнял, слегка разворачивая, для удобства съёмки.
— Спасибо, Альбус, я, пожалуй, устроюсь с краю…
От вспышек заслезились глаза, и Азирафель не сразу сумел разглядеть гостей Турнира. Школы противников держались поодаль и сразу бросались в глаза единообразием нарядов. Наверное, в этом был смысл — так сразу было видно, кто кого поддерживает. Хотя, конечно, выходцы из Дурмштранга в красно-чёрных цветах выглядели несколько агрессивно.
Азирафель перевёл взгляд на свою трибуну, сразу же отвечая кивком на приветствие Бэгмена. Тот то кутался в шарф, то замечал, что его снимают, и принимался позировать, то доставал из кармана какой-то листок, чтобы перечитать. Сидящих с ним рядом Азирафель видел впервые, но вот через ряд расположился Крауч-старший, придерживая за локоть спутницу, в которой с трудом можно было узнать трактирщицу из Хогсмида. На сей раз она выглядела, как знатная леди, подобрав даже перья на шляпке в тон к тёплой мантии. Она загадочно улыбалась, слушая шёпот Крауча.
Азирафель отыскал в толпе Барти и поразился его выдержке — всё же наедине он вёл себя гораздо импульсивнее. Он заметил взгляд Азирафель и, криво усмехнувшись, отсалютовал фляжкой, прежде чем из неё отпить. Рядом с ним сидела Хуч, и у неё единственной хватило здравого смысла завернуться в плед. Чуть поодаль устроилась Макгонагалл и наводила на всё подряд бинокль, над которым она не переставала колдовать, наверняка настраивая. Место Спраут пустовало, и на него Трелони поставила большой баул. Она с такой завидной частотой доставала из него термос, чтобы приложиться, что не оставалось никаких сомнений — там точно было не какао.
— Не возражаете, если я сяду рядом с вами? — Флитвик наколдовал себе подушку повыше, намереваясь расположиться с комфортом.
— Хорошо, только давайте немного подвинемся, чтобы у Кроули было место.
— О! — Флитвик смутился. — Я был уверен, что он не присядет, так и будет бегать, как Скитер.
— Что вы! Кроули любит с комфортом наблюдать за плодами своих усилий. Он скоро появится, — улыбнулся Азирафель. — Но места хватит всем.
Флитвик немного поёрзал на своей подушке, устраиваясь поудобнее. У него явно было настроение немного посплетничать, потому что он заговорил таинственным шёпотом:
— Я удивился, что Помона не пришла. Она обычно любит такие мероприятия.
— Её можно понять, — Азирафель прикрыл рот ладонью и прошептал: — Медовый месяц, все дела. Наверняка у неё есть занятия поинтереснее.
— Но Филч-то пришёл! — Флитвик несколько раз подпрыгнул, оглядываясь. — Вон он, рядом со Снейпом. Так невольно и задумаешься над словами нашей дорогой Сибиллы.
Филч в сочетании со Снейпом наводил на нехорошие мысли, но деваться было уже некуда — привлекать внимание к этой парочке Азирафель не собирался, искренне надеясь на благоразумие Блэка и осторожность Снейпа. Может, повезёт, и беда пройдёт мимо.
— А я у него, кстати, спросил, что с Помоной, — не унимался Флитвик.
— А он?
— А он сказал, что у неё разболелась голова, и она решила никуда не ходить. Будто нет зелий!
— Может, он как раз зельями интересуется? О чём ему ещё говорить со Снейпом?
— Ну, не зна-а-аю, — Флитвик хитро усмехнулся и поиграл бровями. — Купил же Снейп зачем-то новую мантию? И я тоже видел их прогуливающимися по коридору. Знаете, туда-сюда, туда-сюда…
Азирафель пожалел, что не обладает бесцеремонностью Хуч — та уже давно пресекла бы неуважительное отношение к части оппозиции.
— А вы слышали, как Дамблдор разговаривал с русалками? — попытался он отвлечь Флитвика.
— А ещё я лично видел, как после этой «прогулки» Снейп сбежал из замка и ходил у озера, пока не околел. Как думаете, почему?
— Не знаю, — честно признался Азирафель.
— А если подумать?
Подумать помещало появление Кроули. Он уселся на оставленное ему место и энергично потёр руки:
— Ну что, господа, начинаем?
Он рассчитал, как по нотам: стоило ему щёлкнуть пальцами, и небо над стадионом расцветилось многочисленными фейерверками, под звуки марша со стороны экрана на мётлах появились братья Уизли и громогласно объявили о начале второго тура. После этого они взмыли в небо, где пропали среди разноцветных вспышек, чтобы сразу же появиться изображениями на экране. Они хлопнули друг друга по рукам и по очереди стали представлять гостей и членов судейской бригады. Шоу началось.
Кроули сидел рядом, едва ли не подпрыгивая. Он явно знал сценарий наизусть, потому что поворачивал голову именно туда, где мгновением позже начинало что-то происходить. Очевидно, это был его триумф, который он хотел разделить с Азирафелем:
— Смотри, ангел, а сейчас после лебедей появятся чемпионы! Вот они! А на голове у них камеры, и мы будем видеть всё то же самое, что и они. На большом экране.
— Но как? — голос Флитвика дрожал от восхищения. — Как вы до такого додумались?
— А вы думали, маггловедение — это про магглов? Нет! — глаза Кроули азартно сверкали за стёклами очков. — Маггловедение — это про технологии. И про культуру. Вы слышали Фредди Меркьюри?
— Кто это? — лицо Флитвика вытянулось от удивления.
— А вот кто! Слушайте! Мы вас раскачаем!
— Это «Квин», — обрадовался Азирафель.
— Именно! — Кроули начал подпевать: — «Дружище, ты молод, но уже знаешь, чего хочешь…»
Азирафель едва не пропустил появление чемпионов, догадавшись взглянуть в их сторону, лишь когда публика радостно взревела. Надо сказать, многие чиновники из Министерства не понимали, как реагировать на такую музыку, зато Дамблдор явно знал в ней толк. Он встал и, подняв руки, принялся раскачиваться в такт. Рядом с ним встала Макгонагалл, потом Хуч, и не прошло и пары мгновений, как все профессора Хогвартса едва ли не подтанцовывали под непривычную для этого мира музыку. Малфой быстро сориентировался и поддержал общий настрой, а за ним поднялись уже и бывшие Пожиратели смерти.
— Разве не здорово?! — Флитвик восторженно озирался. — Я всегда знал, что музыка объединяет.
И Азирафель был с ним полностью согласен.
«Сегодня поговорим о религии», — сказал он, еще до того, как сел, на их следующей сессии.
«Хорошо», — сказала она, принимая это. Это было не то, что она планировала, но оно казалось уместным, учитывая акцент на правде и знаниях в их предыдущем обсуждении. — «Про какую религию?»
«Вашу, в частности», — сказал он. — «Я хочу знать, почему Вы стали атеисткой».
«Я всё еще хочу знать, что заставило Вас думать, что я атеистка», — сказала она.
«Прекратите». — Он не был впечатлен. — «Почему Вы атеистка?»
«Почему Вы хотите знать?»
«Просто хочу. Почему?»
«Это не ответ.»
Он издал недовольный звук, вроде шипения. «Это важно. Для меня. Мне нужно знать».
«Нужно ли? Объясните, почему».
«Это изменит вещи».
«Как?»
«Просто изменит».
«Как?»
«Проссссто…» — его дефект речи был заметен, и она знала, что это случалось, когда он был взволнован. Он дернул головой в сторону, а затем вернулся, явно решив сменить тактику. Он снял очки и посмотрел ей прямо в глаза. — «Обри Тайм, скажите мне, почему Вы атеистка».
Что касается тактики, то она была довольно хорошей, ей пришлось признать. Это удивило ее, и она старалась не показывать этого. — «Энтони Кроули, скажите мне, почему Вас это волнует».
Он не мог спрятаться без очков. Его глаза были полны разочарования и упрямства, а также страха и надежды. «Пожалуйсссссста. Доверьтессссь мне».
Иногда он мог выглядеть как человек, которому никогда и ни за что нельзя доверять.
У нее было меньше доли секунды, чтобы решить, как реагировать, продолжать ли противостояние, или капитулировать, или попытаться отвлечься. Она чувствовала, что это был важный момент, что направление, которое она выбрала, могло отразиться на их будущих сессиях, изменив динамику между ними. Имело значение, что он сказал, и будет важно, как она ответит, прямо сейчас, в этот момент, достоверно. У нее не было времени сделать обоснованный призыв, сформулировать гипотезы и оценить их на основе их терапевтических качеств. Она должна была полагаться на свои чувства и интуицию, на свои интуитивные чувства, и она могла только надеяться, что её многолетние тренировки и опыт оставили их достаточно умело отточенными, чтобы они не сбили ее с пути.
«Ладно, ладно.» — Она подняла руки, умиротворяющая и добрая. — «Хорошо, Кроули.» — Она слегка улыбнулась. — «Мы можем поговорить об этом».
Он успокоился. Он не надел солнцезащитные очки, но отвел взгляд в сторону. Он ждал. Она тоже немного подождала, пока он успокоится.
Она смоделирует для него честную беседу.
«Думаю, я просто не считаю, что в этом есть смысл», — сказала она.
«В чем?»
«Во всем этом». — Она пожала плечами. — «Это не то, что мне удобно обсуждать».
«В чем нет смысла?» — снова спросил он настойчиво.
«Это трудно объяснить. Во всей идее бога, рая и ада. И зла. Это всего лишь мое мнение».
«Зло не имеет для Вас смысла?» — Похоже, она говорила глупости. Это заставляло ее волноваться, что она и в самом деле говорила глупости.
«Что у Вас на уме, Кроули?»
«Почему зло не имеет для Вас смысла?»
Обри Тайм была очень вдумчивой женщиной. Она была женщиной, которая выбрала профессию, где вся ее работа была думать о мыслях. Она была женщиной, которая тоже много думала о своих мыслях. Но это не означало, что все ее мысли были полностью, тщательно выражены. Частично причина, по которой Обри Тайм было неудобно говорить о религии, заключалась в том, что по самой своей природе она должна была выходить за рамки того, что можно выразить.
Она выразила это так, как только смогла: «Я просто думаю, что мы используем только слово «зло», чтобы описать то, что не можем понять».
«Хм», — сказал он. Он выглядел задумчиво.
«Я думаю, что все вопросы заслуживают ответов».
«Ага», — сказал он. Он кивнул немного. Он вертел очки в руках. Она видела, как его глаза слегка метались. Он что-то размышлял, она просто не знала, что.
«Это только мое мнение. Мой собственный взгляд. Вот и все.»
«Я понял». — Он продолжал кивать, продолжал думать. Он снова надел очки. — «Да, я понял».
«Хорошо», — сказала она, потому что не знала, что еще сказать. Она дала ему минуту, чтобы он продолжил прорабатывать любые мысли, которые он имел в виду, а затем она сказала: «Мне бы очень хотелось немного поговорить о том, что происходит».
«О, с удовольствием», — сказал он. — «Но боюсь, у нас не осталось времени».
«Что?» — Они же только начали. Она знала, что они только начали. Все её годы опыта оставили её с внутренними часами, которые были точно откалиброваны для измерения 50-минутных инкрементов. И эти внутренние часы были очень, очень уверены, что прошло не более десяти минут. Она посмотрела на внешние часы на своей стене, и она была встревожена, увидев, что они согласились с Кроули. — «Как мы…»
«Мне пора, увидимся на следующей неделе», — сказал он, прежде чем она смогла разобраться. Он выбежал за дверь, прежде, чем она смогла оторвать свой угрюмый взгляд от часов.
Она чувствовала себя дезориентированной весь остаток дня.