Когда я подняла голову, постаралась хоть немного вести себя, как подобает знающей и вытерла слёзы… передо мной были эти самые тёмно-фиолетовые и чересчур мудрые нечеловеческие глаза любимого мужчины…
Я хотела так много ему сказать… хотела спросить, как он смог здесь появиться, хотела спросить, как он выжил, хотела узнать про его родную планету, и что ему сделают за провал операции… В голове крутились мысли о том, что мы совершенно не пара, что он совершенно из другого мира, где мне места нет, а ему теперь нельзя оставаться здесь…
Но Агейра, точнее Лаартан, просто коснулся пальцем моих губ. Так много смысла было в этом нежном касании. Пропала необходимость хоть что-то озвучивать словами. И я, широко распахнув ресницы, застыла, утопая в его фиолетовых глазах. Этот всё понимающий мудрый взгляд. Наверное, Агейре намного больше лет, чем я думала. Но самое главное, что он жив! И у меня теперь есть шанс просто его обнять, поцеловать и быть рядом хотя бы чуть-чуть. Что, если я его больше никогда не увижу?! Что, если он пришёл попрощаться и теперь улетит навсегда?! Я больше не думала ни о чём и ни о ком другом! Просто прижалась к его тёплой груди, почувствовала, как меня обнимают сильные и такие родные руки, как губы покрывают мои волосы поцелуями…
Что бы я хотела больше всего на свете? Я бы хотела быть с ним. Остаться рядом. Навсегда. Где угодно. В любом мире. А ещё, я больше всего хотела бы от него ребёнка!
Лаартан подхватил меня на руки и легко, будто не замечая моего веса, понёс куда-то, нежно прижимая к себе, будто спасённого котёнка. В сущности, так оно и было. Я, с удивлением, разглядела подбежавшего Дана Тэо. Так значит, его корабль не был уничтожен, и он тогда не погиб? Будто камень упал с души – я не послужила причиной его смерти.
Агейра дал ему короткие указания на счёт мигана и несчастного случая. Меня больше не хватятся, и моей семье не будет от меня проблем… Мой мудрый-мудрый мужчина! Я ещё раз крепко к нему прижалась и закрыла глаза, полностью доверяя ему свою судьбу, а когда глаза открыла – меня сгружали на удобное кресло эсше. Мы улетали.
– А как же Тэо? – только и спросила я.
– Его Дагас отвезёт. У них ещё дела тут.
– Так вас было трое? – смотрю удивлённо и даже уважительно.
– Нас пятеро. Но среди атакующих было трое. – Агейра улыбался такой счастливой улыбкой, будто ему поставили высший балл, а потом дали пироженку. Такое лукавое доброе выражение на лице, даже мечтательное, наверное…
Нажав пару символов на сенсорной панели, он снова подхватил меня и понёс в спальный отсек. Да, после такого насыщенного дня, спать захочется быстро, а вот сны… как бы мне не выдать своих тайных фантазий и желаний…
Меня нежно опустили на бархатную лежанку, а я не хотела размыкать рук и отпускать. Мне казалось, что я сейчас проснусь, и всё это закончится… Я понимала, что ему надо управлять кораблём, но не могла отпустить… Агейра и не ушёл. Он сел рядом, касаясь моего оголившегося бедра, взял мое лицо в свои руки, внимательно посмотрел в глаза и сказал:
– Ради того, чтобы ты была рядом со мной, я и прилетел. С этим вопрос решён. Ребёнка никак не получится, ты сама понимаешь детали…
Я тяжело вздохнула. В этом вздохе было больше чувств, чем я хотела выдать. Он читает мои мысли? Точно. Ведь я вслух про это не говорила… но как грустно! Я понимаю-понимаю, мы с ним с разных планет… И если, он просто поцелуем смог меня вылечить и убрать яд из организма, то, вполне возможно, что и размножение у них происходит совсем другим образом. Я совершенно не подхожу… вот такая у нас будет любовь… эх, как жаль, что ничего из моих снов никогда не исполнится…
– Лер, ребенка сейчас не получится. Ты не права.
– Я всё понимаю. Понимаю. Не стоит об этом. – Всё вокруг предательски размывается, но я стараюсь не плакать. Стараюсь! Я буду рядом с ним. Просто рядом. Я могу его обнять, поцеловать. Он жив – это уже огромное счастье. С остальным мы справимся…
– Маленькая моя, смешная… чтобы был ребёнок, тебе нужно просто подождать… месяцев восемь, наверное. Да, восемь.
– У вас период внутриутробного развития короче, чем у таларийцев? – то ли по привычке младшей знающей пытаюсь проанализировать полученную информацию, то ли это такое шоковое проявление радости…
– Лера, у нас с рождением детей всё также, поэтому я и говорю, что нужно подождать восемь месяцев. А ещё, на меня твои противозачаточные отвары не действуют…
– Но я их уже давно не пью. – Всё ещё пытаюсь понять, в чём несостыковка.
Лаартан меня обнял, стал нежно расчесывать пальцами длинные волосы… и продолжил:
– Это очень хорошо, что не пила, а то могло бы повредить. Мы в самое короткое время снарядили группу по эвакуации тебя – моей будущей жены и нашего будущего ребёнка и единственного, пока, наследника. Я бы забрал тебя раньше, но не мог понять, как ты на самом деле ко мне относишься. У тебя в голове крутились обрывки самовнушений. Ты хотела играть роль достойной жены ведущего, мне казалось, что так для тебя будет безопаснее. Я думал, что и ты, и я сможем забыть свою внезапную болезнь, свою привязанность… но я совершенно напрасно медлил. Иногда телепатия бесполезна в отношении жителей вашей планеты. Но я, наконец, всё понял там… на берегу нашего озера, Лирель. И, да. Это было уже месяц назад, но мы, конечно же, можем повторить.
То ли волна радости захлестнула меня и мой разум так стремительно, то ли я всё ещё боялась потерять моего самого любимого и удивительного инопланетянина, иначе как объяснить, что мы лежали и дышали друг другом, лишённые одежды. Он читал мои мысли, желания. Нам ничего не нужно было говорить друг другу. Я таяла в его руках, как льдинка на языке. Тело выгибалось навстречу поцелуям и страстным ласкам Агейры. Я вся целиком, без остатка, была любовью. И я принимала его, я вбирала его в себя, он сливался со мной, и мы пульсировали, как одно большое сердце. Я обхватила его ногами, я обнимала и прижимала к себе ближе и ближе. А он двигался во мне. И не было ничего прекрасней и нужнее этих движений! Мы оба всей душой и всем телом отдавались нашим чувствам! И никто за нами не следил. И это было поистине прекрасно!
Когда усталые и счастливые мы лежали, обнявшись и укрывшись пледом, я вспомнила, о полёте.
– Автопилот… – таинственно, и, как-то гордо, сообщил мой будущий муж. А я, вдруг, подумала, что не так уж сильно и устала, поэтому наклонилась над ним, ещё раз нежно поцеловала и подумала о том, какого продолжения мне бы сейчас ещё хотелось…
Терна пробиралась впереди, убирая сухие ветки, лозу и прочий мусор с дороги. Этот лес был совсем не похож на те, что ей доводилось встречать раньше, на Темной стороне. Ступая по сухим листьям, она скучала по наполненной влагой земле. Где крепкие деревья, стремящиеся в небеса? Где разнообразные травы, названий которых всех и не вспомнишь? Где плодоносные ягоды и деревья, за которыми не обязательно лезть в чей-то сад, потому что можно просто прогуляться в ближайший лесок?
— Да уж, тут действительно с голодухи сдохнуть, как нечего делать, — Девушка вздохнула, глядя как ее скакун пытается найти хоть немного съедобной растительности, ступая за ней следом.
Обычно в лесу смерть от голода сложно представить, особенно в теплую пору. Даже если растения не принесли никаких плодов, цветов и ягод, всегда есть коренья – но тут, среди жухлых побегов, надеяться на сладкие питательные корни было наивно.
Терна покопошилась в своей сумке – там остались только жалкие крошки, в то время как желудок уже тянуло, давая знать о голоде. Не даром в голову лезли подобные мысли.
Путь через лес был унылым. Все вокруг казалось безжизненным, сухим и опустошенным. Терна ни разу не услышала признаков жизни – ни свиста птиц, ни шороха в кустах. Такое ощущение, что даже змеи и мыши покинули эти земли.
Наконец Терна вывела Лилоса на какую-то небольшую поляну среди бесконечных деревьев. В отличие от лесов Темной стороны, здесь не проглядывало солнце, и небо было затянуто сплошными серыми тучами настолько, что было непонятно – может, это просто небо здесь такого цвета?
Терна уложила коптарха и устроила поудобнее. Нужно было, пока есть время, починить вывихнутую ногу. Мало ли, от кого придется убегать в ближайшее время? Мысли терзали девушку. По-хорошему, нужно было расстаться, чтобы Лилос подождал ее где-то в хорошем месте. Продолжать путь вместе было опасно – но оставлять питомца Терна тоже не хотела.
Думая об этом, она набрала воды в нашедшемся рядом дохленьком ручье, и села рядом с коптархом, прислонив ладони к ушибленной ноге друга. Ей пришлось потрудиться, чтобы сосредоточиться. В голове эхом отдавался каждый хруст мертвого леса, заставлял ее вздрагивать и прислушиваться сильнее. С трудом ей удалось уловить энергию Лилоса рядом и в ней – маленькую, но важную брешь, там где он получил ушиб.
В лечении Терна всегда была слаба. Аргон учил ее, но почти безрезультатно. Чтобы помочь кому-то залатать свои раны, даже если это маленькая царапинка, нужно было услышать его – а прислушиваясь, девушка чувствовала в основном только свою бушующую силу. Сейчас она вложила в свой порыв все желание помочь верному копытному другу – и лишь поэтому ей удалось нащупать верные нотки.
Терна нахмурилась, захлопываясь в этом ощущении ото всего остального мира. Лилос встревоженно заворочался. Это было опасно – если бы кто-то сейчас обнаружил их, то мог без проблем обезвредить девушку. В своем сосредоточении она не видела и не слышала ничего, кроме стука собственного сердца и сердца коптарха.
Наконец энергия начала копиться у нее на кончиках пальцев. Потекла куда-то по невидимому течению. Лилос всхрапнул от неожиданности. Что-то горячее хлынуло по его венам, причиняя легкую боль, но вместе с этим залечивая ушиб изнутри. Наконец Терна шумно выдохнула и уронила руки вниз, на колени, расслабляясь всем телом, и встряхнула головой.
От натуги у нее на лбу выступили капельки пота, она стряхнула их рукавом и снова прислушалась к лесу. К счастью, за это время ни одной опасности не показалось на горизонте.
Пока она осматривалась по сторонам, размышляя о дальнейшем пути, Лилос встал на свои четыре ноги, и восторженно, как жеребенок, попрыгивал то в одну сторону, то в другую, проверяя работоспособность ушибленной до этого ноги. Его приводило в восторг такое исцеление и хозяйка, которая так быстро смогла ему помочь.
Нужно было двигаться дальше. Но не успели они снова двинуться в путь, как на полянку вдруг вывалились два низкорослых человечка, гнавшиеся друг за другом, они закувыркались по траве, и замерли, испуганно глядя на Терну и Лилоса.
Они были в обносках и каких-то деревянных масках, но спустя пару секунд до Терны дошло – это были дети. Они были не в силах пошевелиться от страха, глядя на вооруженную девушку и огромное нечто, похожее на коня – по взглядам ребят Терна поняла, что коптархов в этих краях не видели никогда. Она было сделала нарочно дружелюбную улыбку и развела в стороны руки, хотела попытаться сказать что-то спокойное, но на поляну вышел мужчина.
Терна вздрогнула машинально направляя в его сторону меч, в свою очередь мужчина приподнял топор, который держал в руках. Дети, услышав, что вышел кто-то свой, вскочили и спрятались за спиной мужчины.
Девушка выдохнула, понимая, что вряд ли эти люди ей враги, но мало ли, как повернется случайная встреча?
— Мальчики всегда играют здесь в догонялки, пока я рублю дрова, — мужчина выпрямился, расслабляя плечи и опустил топор.
Терна кивнула и быстро спрятала меч. Взволнованный чужаками Лилос враждебно похрапывал, топчась на месте, и девушка положила ему на шею руку, успокаивая.
— Тихо, это обычные люди. Они не желают нам зла. – Терна бросила взгляд на чужаков, ожидая подтверждения.
Мужчина кивнул. Он потрепал мальчишек по головам, шепнув что-то каждому, и те тоже более спокойно начали разглядывать собеседников. И совершенно неожиданно для Терны, лесоруб вдруг широко разулыбался.
— Я слышал истории о лошадях, своей свирепостью не уступающих диким хищникам, и о том, что у них такие же огромные, как они сами, сердца, не подвластные человеку. Слышал, что в тех краях Маадгарда есть люди, которые могут оседлать такое животное. – Он погладил свою бороду, не без восхищения глядя на Лилоса, и еще раз кивнул Терне. – В нашей деревне редко бывают гости. Но мы всегда рады гостям с той стороны.
Терна растерянно захлопала ресницами.
— С той стороны?
Мужчина кивнул, безошибочно зная, откуда их принесло.
— В наших краях нет коптархов. Нет и девушек-наездниц. Нет случайных путников, которые могут блуждать в этом страшном, пустом лесу. Вы смогли обойти стражей, и пусть я не знаю, что привело вас сюда, я готов разделить очаг с любым человеком Темной стороны.
Терна замялась, поправляя висящий сбоку меч и сделала пару шагов вперед.
— Разве вы не враждуете с нами?
Мужчина грустно покачал головой и на его лице отобразилась на миг очень глубокая печаль.
— Наш враг сидит над нами, и ближе него нет никого. – но он оправился и снова улыбнулся – Мы всегда принимали путников Темной стороны, надеясь, что они внесут смуту в наше лживое спокойствие. Ни один из них еще не добился удачи, но это не значит, что мы закроем свои двери. В конце концов, среди этих путников никогда не было всадницы на столь злобном коне.
Мужчина поманил их за собой, и сам зашагал вперед, придерживая одного из мальчишек за плечи. Видимо, сына.
Терна поколебалась последний раз, но выдохнув, взяла Лилоса за гриву, и направила следом, шагая по жухлой траве. То, что говорил этот мужчина, заставило ее взволноваться, как тогда, в подземелье, возле статуи королевы.
Она поравнялась с мужчиной, стараясь держать Лилоса рукой, чтобы мальчишкам, испуганно глазеющим на зверя, было спокойнее. Мужчина говорил о своем.
— Мало кто перебирается последнее время. Больно стражи стали люты. И то, кто счастья ищет, кто думает, что у нас тут цветы ярче, все они разочаровываются, а назад-то дороги нет совсем.
— Отсюда нельзя попасть на гору? – переспросила Терна, щурясь задумчиво.
— Нет, никак. Мы пытались. Наша деревушка забыта богом, в такой дали, и тропы совсем рядом, но их не достичь. Помню, сын кузнеца… Видели, как разбился. Оттуда тишком, змеей, сползти проще, чем подняться – стражи всяко заметят.
— И убьют… — Терна покачала головой.
— Вам он тоже попался?
— Чуть с обрыва не улетели, — кивнула Терна. – Пришлось немного… — она вспомнила про фокус с птицей, но подумала, что простому крестьянину лучше не знать о ней некоторых вещей – Пришлось поторопиться.
— По вам и видно, — согласился мужчина, глядя на ободранные коленки и локти Терны и испачканную в пыли одежду.
Чуть позже он все таки решился задать главный вопрос.
— А что вас сюда привело, в столь долгий путь?
Терна сперва дернула плечами, понимая, что не может ответить честно, потом собиралась сказать что-то дежурное, но мужчина сам закивал.
— Понимаю. Лучшая жизнь. Жаль только, ее тут нет.
Девушка согласно кивнула. Такой ответ пока действительно сойдет.
Они прошли сквозь заросли. По расчетам Терны – совсем не много. Вот уже деревья расступились и показалась деревушка.
Терна ожидала увидеть здесь унылую пустоту, как там, в горах, но не смотря на то, что вокруг был все тот же пейзаж, дома – сделаны из самых простых материалов, покосившиеся от старости, здесь было видно – живут люди. Не просто существуют, а живут. Терна сразу услышала гомон детишек, а двое мальчишек, что были с мужчиной, вырвались вперед и побежали к друзьям, зазывая их скорее бежать смотреть на «Страшного коня».
— Так, друг, тебя, пожалуй, придется привязать, чтобы кто не испугался, — Терна потрепала Лилоса по гриве.
Мужчина привел ее к своему дому, и на встречу им вышла женщина, видно, его жена. По ее вдруг осветившемуся надеждой лицу Терна поняла – ей предстоит много услышать о местных о Светлой стороне и ее темных тайнах. Что еще могло заставить местных так радоваться гостям с другой стороны?
Троюродная сестра Нины жила в спальном районе Янтарного, но всё же недалеко от космопорта, в трёхкомнатной квартире на двенадцатом этаже двадцатипятиэтажного дома. Сестра долго и безуспешно пыталась похудеть и по этой причине меняла одну диету за другой, питаясь исключительно полезными овощами, фруктами и кашами. Киборг Mary, живущий у неё, был подарен ей одним из зятьёв и сопровождал её при передвижении по городу и на работу. Ира редко куда-то летала дальше города, почти не ходила по гостям и к себе звала только по необходимости. Последний раз Нина была у неё год назад, когда Ира ложилась в больницу и надо было присматривать за квартирой и киборгом.
Хельги посадил флайер на стоянку на крыше здания, и Нина со спутниками на лифте спустилась до нужного этажа. Ира открыла дверь им ещё до того, как Нина позвонила:
— Привет! Вы быстро… проходите. Кто это с тобой?
Из кухни вылетел маленький черный с белым горлом мохнатый пёс и истошно залаял на киборгов.
— Это Мишка, искин Иры, — тихо сказала Нина спутникам, — подключитесь к нему, он объяснит, в чём дело. — И продолжила, обращаясь к сестре:
— Это Платон, мой муж и по совместительству Irien. А это Хельги, мой телохранитель и DEX. «Семёрка». Платон, Хельги, это моя троюродная сестра. Запишите её с третьим уровнем… и как охраняемый объект. Ира, где Зирка?
После приветствия и знакомства с киборгами Ира показала на дверь ванной:
— Она там. Уже скоро четыре часа. Просто сидит на полу… очень тихо. Мишка воду отключил ровно через десять минут. Помыться ей должно было хватить.
Из кухни вышел Марик и на несколько секунд замер, посылая запрос двум незнакомым киборгам. Хельги ответил только стандартным пакетом данных, а Платон спросил по внутренней связи, как эта DEX зашла в ванную и как долго в ванной находится. Марик скинул видеофайл, где было видно, как Ира говорит «шестёрке»: «Иди вымойся, десять минут, пока можешь после мытья надеть мой халат, потом Марик подберёт тебе одежду, и будем завтракать».
Нина тоже просмотрела запись и сразу спросила у Марика отчёт о состоянии Зирки на момент вхождения в ванную. Он отчитался:
— Функциональность 4,56 процента, переломы шести рёбер…
— Достаточно. Ира, надо было её сначала накормить… ей мало одной банки. Сразу две или даже три надо было дать. Регенерация отнимает очень много энергии. К тому же она напугана и ранена. Попробуем её достать… Платон, она отвечает?
— Она не отвечает. Скинула только пакет данных. Она не опасна. Осталось полтора процента работоспособности. Надо ломать дверь.
По приказу Нины Хельги выломал дверь и вошёл. Стоящая с выломанной душевой лейкой одетая в банный халат Иры Зирка перешла в боевой режим, но увидев «семёрку», бросила оружие и осела на пол. Хельги осторожно подхватил на руки, вышел из ванной и по указанию Иры понёс в гостиную.
Тем временем Ира метнулась в спальню и принесла свежие простыни, подушку и одеяло, а Хельги, подождав, когда Ира застелет диван, осторожно положил девушку. Платон тут же подал ей из заплечной сумки взятую с собой банку кормосмеси, сказав Ире:
— Разреши ей выпить. – когда DEX вернула ему пустую банку, пояснил: — Её надо было бы сначала накормить… а уж потом мыть. И по-хорошему надо бы капельницу поставить с глюкозой… но обойдёмся кормосмесью. У меня ещё три банки с собой… прикажи ей пить по одной каждые полчаса.
Бледная «шестёрка» лежала неподвижно, в упор глядя на хозяйку и её гостей. Этот Irien вел себя совершенно неправильно! Так не бывает… и это у него не программа имитации личности, это он сам возражает хозяйке. Снова пришел запрос на доступ. Что делать? Если бы не «семёрка»… свернуть шею этому напыщенному индюку сил бы хватило… наверное. Нехотя доступ предоставила, и этот Платон с настоящей фамилией — Лебедев! — скинул ей программу, немного ограничивающую основную хозяйку, и дал доступ в облако какого-то ОЗК. А вслух сказал:
— Ира, могу предложить увезти Зирку к нам на несколько дней. У нас есть опыт выхаживания таких больных… к тому же, если она останется здесь, ты не сможешь ходить на работу…
— Меня уволили, — горько перебила его Ира, — потеряли такого клиента… а значит, такой сотрудник бюро не нужен.
Нина перевела взгляд с кибер-девушки на сестру:
— Зато нам нужен такой сотрудник. Ты ведь уже знаешь, что у нас будет посёлок. И потому нам срочно нужен такой архитектор, как ты. С образованием и опытом работы.
Ира с удивлением уставилась на сестру:
— Вам? Это кому? Твой дом построен… что ещё?
— На новоселье ты не прилетела, так бы знала, что на Жемчужном острове решено построить посёлок для людей и киборгов. А планетарное правительство всё же решило преобразовать посёлок геологов в Заполярье… почему бы тебе не принять участие в этом проекте?
Ира задумалась. Участие в этом проекте означало: бросить любимую квартиру с десятками растений в горшках, тепло и удобства, переселиться туда, где снег тает в июне и выпадает в августе, где гуляют ветра… но в этом есть и вторая сторона — любимая работа, перспективы профессионального роста, создание почти с нуля целого города… хоть и небольшого.
— Подумай… а пока приглашаю тебя в гости в мой новый дом. Познакомлю с разумными киборгами. А вдруг понравится? Нам теперь люди нужны, чтобы киборгов воспитывать и обучать… мы в ОЗК думали, что в заполярном городке киборгам самое лучшее место. Для людей там жильё экстремальное… а для киборгов нормально.
— Мне надо подумать… — Ира словно пыталась оправдаться, — Сама знаешь, у меня диабет, поджелудочная и щитовидка… а там какая диета? Там же не растут овощи… и очень холодно. А Марика я на кого оставлю?
— Сейчас с собой возьмёшь. Ему полезно немного отдохнуть на природе. И потом с собой возьмёшь тоже. Сначала на пару дней к нам, а там решишь сама. Позвони Таме, она за квартирой присмотрит. Она ведь недалеко живёт… или Филиппа поселит, он DEX, поохраняет.
— Давай завтра. Пусть пока Зирка отлежится немного. Кормосмесь есть, покупаю Марику… но иногда разрешаю готовить себе и повкуснее. Он поухаживает за бедной девочкой.
— А ничего, что бедная девочка — DEX? Платон, мы сможем увезти её сейчас?
Платон с минуту думал и тихо ответил:
— Если бы я был уверен, что она не сорвётся снова, оставил бы… но я не уверен в этом… я просмотрел её записи. По-моему, её бывшего хозяина судить надо… за такое отношение к киборгу. Ира, дай мне, пожалуйста, аптечку, — Платон дождался, когда Марик принесёт требуемое, достал пару таблеток обезболивающего и подал девушке. Она настороженно посмотрела на него, но без разрешения хозяйки взять не посмела. — И прикажи ей принять лекарства. Марик, подай ей воды… подтверди, пожалуйста. А я позвоню Эве.
Эва ответила сразу, посмотрела на девушку, спросила отчёт о состоянии, и сказала, что будет через час.
— Подождём тогда, — спокойно и уверенно сказал Платон. — У нас ей будет безопаснее. И мы сможем предотвратить повторный срыв.
— Тогда… — успокоившаяся Ира облегчённо выдохнула. Обращение к ней на «ты» со стороны киборга задевало, но у неё хватило понимания, что он теперь некоторым образом её родственник, муж сестры. И потому она предложила всем гостям, а не одной Нине: — Давайте я вас хоть чаем напою. Марик, собери на стол… и что-нибудь поплотнее приготовь. Я не ем мяса и сладкого, мне нельзя… а гостям можно и нужно. И дай пока Зирке банку сгущёнки… надеюсь, ей это не повредит.
Пока ждали Эву, успели не только напиться чаю, но и поговорить о строительстве посёлка на островах, преобразовании посёлка геологов в городок и о планах по трудоустройству киборгов в этом городке, о новом доме Нины, о её свадьбе и муже, о работе в ОЗК и о прилете Ведима… и к появлению в доме Эвы Ира была почти готова всё бросить и лететь куда угодно. Она позвонила старшей дочери и попросила присмотреть за квартирой и растениями в ней, сказав, что на пару-тройку дней улетит к Нине в её новый дом и возьмёт с собой Марика. В кадре появился зять и пообещал прямо сейчас привезти Филиппа для охраны квартиры и ремонта двери в ванную. Они прилетели почти одновременно с Эвой и Бернардом.
Столько гостей в квартире Иры не было давно! Марик только успевал греть чайник, печь бисквиты и подавать чашки. Иру вначале шокировало, что киборги гостей преспокойно сели за стол вместе с хозяевами, но потом и сама велела Марику взять себе чашку и сесть за стол. Платон всё время сканировал состояние больной и уже по внутренней связи подсказывал Марику, что нужно делать.
Когда собрались лететь, уже стемнело. Эва спросила, куда везти девушку, Ира посмотрела на Нину и выдохнула:
— К ней… на остров. Там медпункт есть. Да и безопаснее, если Зирка сорвётся… но я думаю, что она хорошая девочка и вредить не станет.
Нина позвонила Сане, чтобы приготовил палату реанимации для «шестёрки», Бернард осторожно взял больную на руки, Ира проследила, чтобы Марик собрал её чемодан на три дня и собрал для себя и для Зирки смену одежды — и все пошли на выход.
Пока Эва с помощью Бернарда осматривала Зирку, Нина уговорила Иру зайти на сайт правительства планеты и подать заявку на участие в конкурсе, по итогам которого будет формироваться команда проекта по преобразованию посёлка геологов в Заполярье в городок. Вопросов было около полутора десятков, одним из них был вопрос по названию будущего города, и были вопросы о том, как соискатель видит будущий город и какие возможности развития города может предложить. Ира почти не думая написала всё то, что ей сказали Нина и Платон – только чтобы Нина отвязалась от неё, — ей сразу ответили благодарностью за заполнение анкеты и обещали в ближайшее время перезвонить.
Обратно полетели на трёх флайерах: Ира с Мариком на своём, Эва с Бернардом и Зиркой на своём, Нина с Платоном и Хельги на своём. Но во время полёта все были на связи, а Бернард по внутренней связи пытался объяснить раненой, что всё в порядке и у неё теперь не хозяйка, а опекунша, и она теперь будет её воспитанницей, а не машиной.
Перед вылетом Бернард настоял, чтобы на место пилота села Эва, так как даже настолько повреждённая «шестёрка» может быть опасна для неё, а он вполне может справиться с ней. Эва согласилась, но сначала поставила положенной на заднее сиденье девушке капельницу, которую должен был контролировать Бернард.
Через сорок минут все три флайера опустились перед медпунктом на Жемчужном острове и Бернард на руках осторожно занес Зирку в свободную палату модуля и положил на приготовленную кровать. Зита встретила неожиданных гостей настороженно, но впустила – и Нина попросила, чтобы она осталась рядом с Зиркой на ночь и подключила её к искину общины. Зита возражать не стала.
Эва проследила, как Саня ставит капельницу Зирке, убедилась, что всё в порядке и с Бернардом полетела в Воронов. Бернард перед вылетом дал Зирке доступ в облако и на сайт ОЗК и скинул записи любимых им мультфильмов, пообещав прислать планшет для рисования.
***
На Славный остров прилетели к ночи. Нина познакомила гостей с Пушком и попросила Моржа проводить Иру в гостевую комнату, устроить её киборга и накормить обоих.
Ира прогостила полных пять дней — и за это время Нина показала ей дом и парк на Славном острове, модуль, лазарет и поля на Жемчужном острове, познакомила с воспитанниками и с волхвом, вместе с ним сходили на капище и вместе дошли до палатки Ведима. Он обрадовался, что перед отлётом успел повидать троюродную тётю — вызванный таксофлайер уже стоял у палатки, чтобы сразу – без остановки в городе — лететь в космопорт. Работу свою он сделал — разметил участки под строительство, проследил за закладкой фундаментов школы, медпункта, клуба и нескольких частных домов, и на окраине поставил фундамент своего будущего дома. Нина с ним попрощалась, он пожал руку Платону, сел с киборгами в таксофлайер и улетел.
Вечером двадцатого сентября Саня привёз на Славный остров Зирку. Девушка была ещё слаба, но при тридцати процентах работоспособности не только могла двигаться самостоятельно, но и охранять свою хозяйку. Медик явно не хотел выпускать её из палаты, но Ира рвалась в город, и потому уговорила Нину и Саню на выписку Зирки из лазарета. DEX была в длинном светлом платье, явно непривычном для неё, в меховых сапожках, с аккуратной стрижкой и с планшетом в руках.
За эти пять дней в модуле подлечили, накормили и успокоили. Она уже не рвалась никуда бежать, а спокойно вышла из флайера и подошла к встречающим их на крыльце Ире и Нине вместе с Саней.
— Всё в порядке? – тут же спросила Ира.
— Не всё и не в порядке, — Саня был мрачен, — ей ещё массу набрать надо, и переломы заживить. Недели две постельный режим… и обильное питание. И мультфильмы. И игрушку.
— Всё это будет. Всё нормально, — Нина попросила Иру дать Сане свой номер видеофона и звонить почаще. Саня внешне успокоился и возражать дальше не стал, но по внутренней связи высказал Платону всё, что думает о выписке недолеченного пациента, и отправился обратно на медпункт.
После ужина Ира со своими киборгами полетела в Янтарный, а Платон тихо сказал Нине:
— Знаешь, как надо назвать город в Заполярье? Звёздный. Он, как звезда, будет притягивать свободных разумных киборгов, и они смогут там жить и работать. И построить его в форме звезды… не против, если я добавлю это в анкету Иры?
— Добавь… ты, как всегда, прав.
Темери не ответила – беспокойство благородного чеора передалось и ей, но стоило ли это показывать? Тем более что появилась хозяйка и начала расставлять тарелки и приборы. На кухне уже слышались голоса, со двора заливисто лаяла собака. Где-то поскрипывали половицы. Обитатели «Каракатицы» проснулись и занялись своими делами. Начинался новый день…
Дом благородного чеора Ланнерика та Дирвила находился в верхнем городе, так что ехать до него пришлось довольно долго, несмотря на то, что в столь ранний час улицы ещё не заполнились людьми.
Их встретил высокий ливрейный слуга-ифленец с таким надменным выражением лица, что позавидовать могли даже старейшие пресветлые сёстры. Шеддерик первым спрыгнул со ступеньки кареты и протянул девушке руку – простой, сам собой разумеющийся жест, но, если бы не утреннее дурашливое представление, момент мог быть испорчен. Темери покинула карету с самым серьёзным и торжественным видом. На лице застыла холодная непреклонность, спина прямая, шаги короткие и медленные. Наука, прочно забытая за ненадобностью, сама собой всплывала в памяти.
…А ведь когда-то она убить была готова за право ходить, как ей нравится и где заблагорассудится. Маленькой Темери многое дозволялось…
Слуга склонился в поклоне и торжественно произнес:
– Приветствую вас в доме благородного чеора та Дирвила. Прошу следовать за мной.
Очень хотелось останавливаться на каждом шаге и уделить каждой садовой скульптуре, каждому каменному вазону хоть немного внимания. Этот дом, хоть и был выстроен из местного камня, не был похож на другие дома Тоненга. Наверняка всё здесь устроено так, как принято на Ифленских островах.
Распахнулись тяжёлые двери, впуская в просторную гостиную с белёными стенами. Стены были украшены потемневшими от времени картинами в резных рамах. Справа у стены полыхал большой камин, возле которого дремали собаки – четыре голенастых гончих пса, и Темери точно знала – это чисто ифленская порода. На Побережье у собак шерсть короче и не такая пушистая.
Псы, насторожившись, приподняли узкие морды, но слуга одним лишь жестом их успокоил.
– Благородный чеор, – всё так же торжественно молвил он, – вас ожидают наверху. Чеора, останьтесь в зале. Собак не бойтесь, они обучены и не доставят беспокойства. Хозяин просит прощения за неудобство.
– Всё хорошо, – шепнул ей Шеддерик и даже слегка сжал пальцы, словно для пущей убедительности. – За вами скоро придут.
– Конечно.
Мужчины ушли.
Темери медленно подошла к камину – из его яркого зева тянуло жаром. Скинула капюшон. Чего ждать от этого нового места? Кому верить?
Пока что верить она могла во всём свете только двум людям – Януру Текару, которого помнила с детства, да ифленцу Шеддерику, который всё время их знакомства был с ней честен. Даже тогда, когда правда его не красила.
Одна из собак медленно поднялась на ноги и процокала по каменному полу, направляясь к Темери, а потом ещё и ткнулась влажным носом ей в ладонь.
Взгляд у неё при этом был такой умильный, что Темери осмелилась осторожно её погладить. И скоро оказалась окружена всей весёлой собачьей компанией, настойчиво требующей ласки.
– Что это у нас здесь, – вдруг раздалось прямо за спиной. – Как-то горелым воняет, не находите, друг мой?
Темершана резко выпрямилась и обернулась на голос.
Ифленцы. Молодые благородные чеоры, двое. Пожалуй, слишком молодые, чтобы хоть как-то участвовать в нашествии. От благородных чеоров тянуло вином и холодом – увлекшись собаками, Темери не заметила, как эти двое вошли в дом.
Один, с тоненькими белыми усиками и удивительно красивыми вразлёт бровями, разглядев её, с наигранным сочувствием предположил:
– Очевидно, чеора уличная собачка ошиблась домом. У нас на псарне водятся только породистые псы.
– Да, красавица, – широко улыбнулся второй, более кряжистый и круглолицый ифленец, – в этом доме тебе не светит. Хозяин не берёт в услужение береговых шавок…
Темери сжала челюсти. Ядовитый ответ готов был сорваться с языка в любой момент, но… эти двое не были хозяевами дома. А начинать знакомство с грязной перепалки она не желала. В конце концов, это всего лишь молодые балованные ифленские сопляки. Пока они не распускают руки, она, пожалуй, будет молчать…
– Похоже, – «красивые брови» стал обходить её по кругу, словно желая осмотреть со всех сторон, – девица онемела от восторга, увидев такого грациозного юношу, как ты, та Рамвил!
– Да нет, её привело в восторг твоё неподражаемое обхождение… – рассеяно парировал круглолицый. – А кстати… если посмотреть здраво, девка-то ничего так. Может она здесь, чтобы подзаработать. Слышь, красотка, денежку хочешь?
Темери помимо воли отступила на шаг, мечущимся взглядом выискивая кочергу или что-нибудь, что могло бы её заменить в деле защиты от слишком навязчивых чеоров.
Подсвечник или ваза тоже сгодились бы…
– О, да ты, кажется, её напугал! – хохотнул из-за спины «красивые брови». – Прекрасно! Я теперь смогу с чистой совестью рассказывать, какое впечатление производит чеор та Рамвил на молодых особ мальканских кровей…
Та Рамвил нехорошо осклабился:
– Да она выглядит, как бродяжка, кому оно надо. Больше чем за пару медяков я бы ей и не предложил…
Но, вопреки собственным словам та Рамвил шагнул ближе и поймал Темери за руку:
– Ну что, пой… ой…
Темери играючи вывернулась из захвата и окинула круглолицего чеора уже другим, оценивающим взглядом. Он всё ещё не казался опасным, да. Но их было двое. И они отрезали путь отхода. Отступать было некуда – за спиной камин, а дорогу к выходу перекрывают два увлёкшихся неприятной игрой ифленца.
Три собаки отошли назад к камину, подальше от непредсказуемых людей, одна же, что-то по-своему, по-собачьи, поняв, зарычала – но не на Темери, а на благородных чеоров.
Темери встряхнула руки, готовясь к тому, что та Рамвил повторит попытку.
– Шавка изволит огрызаться, – хохотнул та Рамвил, – сейчас лопну от смеха…
Но он всё-таки снова шагнул вперед. Так близко, что Темери разглядела рисунок его серебристо-серой радужки.
Шагнул и попытался прижать её к себе – неловким пьяным движением. И сам не понял, как оказался стоящим в наклон, с выкрученными до боли пальцами.
Старик когда-то, в давней жизни, ещё до монастыря, научил её нескольким способам ставить на место распускающих лапы сельчан. Почему-то во многих деревнях, в которых они останавливались в своём медленном путешествии по Побережью, всегда находилась пара-тройка бедовых молодцев, желающих добиться её благосклонности во что бы то ни стало.
Оказалось, приёмы, годные для усмирения деревенских мужиков, так же прекрасно работают и против благородных чеоров.
– У вас пахнет изо рта, – старательно проговаривая каждое слово, сказала она по-ифленски. – Это неприятно…
– Что?! – под гогот собственного приятеля взвился поверженный чеор. А потом они вдруг как-то оба замолчали. «Красивые брови» даже сглотнул и отошёл на пару шагов от Темери и медленно растирающего пальцы круглолицего та Рамвила.
Темери догадалась, что в комнату откуда-то из-за её спины вошёл ещё один человек. И сразу услышала прозвучавшие в подтверждение догадки редкие хлопки.
– Благородная чеора имела в виду, – пояснил этот новый человек с холодной насмешкой в голосе, – чтобы ты закрыл свой гнилой рот, Дэгеррик та Рамвил, и впредь думал, прежде чем обижать гостей в моём доме. Чеора…
Темери набралась мужества и обернулась.
Она узнала этого человека сразу, хотя за прошедшие годы он изменился. Длинные и светлые, слегка в рыжину волосы поредели, появились залысины. От ожога над левым глазом остался лишь едва заметный рубец.
Но тогда он тоже носил чёрное.
И на руке у него так же сияли тёмным золотом гербовые кольца.
Узнала и почувствовала, как замерло сердце, а кровь отхлынула от лица.
Молодой ифленский офицер некогда первым ворвался в спальню матери, плечом выбив дверь. Темери пряталась в шкафу и слышала сквозь его стенки, как приближаются звуки боя. Брат тоже где-то прятался, а сама рэта Дельшана Итвена стояла посреди просторной круглой комнаты, сжимая в руке единственное оружие, которое смогла найти – каминные щипцы.
Всего лишь утром того дня, за завтраком, отец хрипло уверял: ифленцы в крепость не войдут. Стены прочные, а защитники верны своему слову и готовы отдать жизнь за своего рэтшара.
Дверь вылетела с треском, запахло дымом. Следом за первым солдатом ворвались другие… окровавленные, злые лица, смех. Крик брата, отважно попытавшегося не пустить их к матери…
Именно этот молодой ифленский солдат тогда распахнул дверцу шкафа, вытащил оттуда упирающуюся перепуганную Темершану и толкнул в круг старших товарищей…
Почему, ну почему она никак не могла забыть события того страшного дня? Почему каждое перекошенное от ярости и ликования лицо так и осталось навсегда запечатлённым в памяти?
…прошли какие-то мгновения, но Темери вдруг поняла, что мир не рухнул, что тишина, которая повисла в зале – это просто тишина.
И ещё она поняла, что ифленец тоже её узнал.
Заметалась в панике душа, но так глубоко, что не дрогнула ни одна чёрточка лица. Она лишь надеялась, что взгляд её тоже сохранил необходимую сейчас холодную сдержанность.
Темери выпрямила спину, посмотрела ифленцу прямо в глаза – это стоило ей остатков отваги, но ни по движениям, ни по закаменевшему лицу никто не смог бы догадаться об этом.
Что он сделает? Сам посмеётся над ней? Убьёт? Или заставит вспомнить ещё раз самые худшие моменты жизни?..
Тогда он был разгорячённым схваткой мальчишкой, лишь года на три или четыре старше её самой. Сейчас – взрослый сильный мужчина, несомненно, воин, прошедший не одну битву.
Почему, ну почему же именно он оказался «старым другом» Шеддерика та Хенвила?
И почему её долгое путешествие в Тоненг должно было закончиться так бесславно?
— Я сказал — тихо! Не шевелиться! Кто пикнет — труп! И не портить воздух, если кто испортит — пристрелю первым, чтобы не вонял! — орал Среднестатистический, явно главарь.
И тут на его плечо легла крепкая рука.
— Бросай пушку, сынок, и проваливай отсюда, пока не натворил бед.
— А кто это тут гавкает?
— С тобой, щенок, гавкает шериф Бульдог из округа Бейтсвилл.
Главарь резко развернулся и увидел крепкого старичка в тёмных очках и ковбойской шляпе.
— Ты, дедуля, не пылил бы… — начал он, но тут Мелкий завизжал: «Мочи мусоров!» и пальнул в шерифа. Тот с ревом повалился набок, схватившись за простреленное колено.
— I shot the sheriff… — довольно мурлыкнул Мелкий.
— Подонок, ты убил моего мужа! — выкрикнула худощавая старушка в желтых кудряшках и отважно попёрла на Мелкого, выставив длинные острые когти.
Улучив момент, охранник вытащил травмат и выстрелил в Мелкого. Промахнулся — сраженная пластиковой пулей старушка без чувств упала на супруга, а предназначенная ей встречная свинцовая отбросила охранника в угол.
— Ты чё творишь, ниггер?! — накинулся на Мелкого главарь. — Пострелять сюда пришел, да? Делом займись давай.
Он достал из-за пазухи мешок и швырнул Мелкому.
— Слушаюсь, босс! — Мелкий склонился в шутовском поклоне и обратился к застывшим в ужасе посетителям: — Или ваши кошелёчки в этом мешочке, или ваши мозги на этой стеночке. Выбор за вами. И попрошу без резких движений.
Он пошел по кругу. Люди покорно бросали бумажники в раскрытый мешок.
Тем временем главарь повернулся к дрожащему мелкой дрожью Изе:
— Ну что, иммигрантщина, понаехали тут, лавочек наоткрывали, а делиться не хотите? Большому Брату это не нравится. — Он подал знак, и Шкаф легким движением ноги опрокинул прилавок. Банки, коробки, пакеты посыпались на пол.
Главарь вытащил второй мешок, протянул Изе, второй рукой направив пистолет тому в лоб.
— Всё, что есть, в мешок собирай. И пошевеливайся!
— Но я… Я людям Сикс-Пэка плачу… Регулярно…
— Чё ты там вякаешь, жидовская морда? Бабло собирай!
Тем временем Мелкий дошел до медведя, принюхался.
— Э-э, похоже, мишка наш обосрался.
— Чёртик, не страдай хернёй, — бросил через плечо главарь.
— Да ты ж сам предупреждал, чтоб не воняли тут, вот я взглянуть на эту русскую рожу, прежде чем пристрелить… Ну-ка давай сюда башку.
Чёртик сорвал с медведя голову и изумленно уставился на чёрную, губастую физиономию.
— Слышь, Кака-Фейс, бля буду, это ж наш брат-ниггер.
Главарь посмотрел в их сторону, сплюнул.
— Не, Чёртик, не брат он нам…
— Может, вы меня отпустите, если я чёрный… — загундосил медведь.
— Заткнись, тварь! — гаркнул главарь. — Мало того, что нас эти белые всю жизнь нагибали, так ты теперь на русскую шваль ишачишь?
— Завалить его, босс? — услужливо предложил Чёртик.
— Да ну на фиг, руки только марать, — Главарь повернулся к Изе. — Собрал? Давай сюда… И это всё? Где остальное бабло?
— Это всё…— дрожащим голосом ответил Изя.
— Врёшь, cука! Показывай, где хранят заначку твои чёртовы хозяева!
— Я… я правда не знаю.
Бандит выстрелил над головой Изи, тот вскрикнул и съёжился.
— Не ответишь, следующая пуля будет между ног, понял! Считаю до трёх.
Чёртик остановился возле Белочки, испуганно прижавшейся к матери.
— Вот эту думаю с собой забрать, вкусненькая больно, — он попытался вырвать девочку, но Наташа крепко вцепилась в дочь. — И очень красивая, нам Педро за неё хорошо отвалит!
— Без имён, придурок, — рявкнул главарь и повернулся к Изе. — Ну, говори!
И тут раздался вой полицейской сирены.
— Вот дерьмо, копы…Валим по-быстрому.
Бандиты с наполненными мешками рванули к выходу. Чёртик тащил за собой плачущую Белочку, которую из последних сил тянула на себя Наташа. Шкаф походя пнул её так, что она отлетела к прилавку
Подхватив девочку, они выбежали из магазина.
***
Дорогого гостя Алик, хозяин ресторана «Одесса», принимал в крошечном зальчике «для своих». Трапезничали они уже минут сорок, и, если гость в ходе ужина неспешно потягивал «Шато-Петрюс», Алик больше налегал на водочку, и его неудержимо тянуло поговорить по душам.
— Вот скажи мне, Саваоф, — ты ведь вторая волна, у тебя давний прочный бизнес, жена американка, дом в престижном пригороде. Так на кой сдалось тебе наше болото, тем более что ты даже… как бы сказать… вроде и не совсем еврей.
— Ага, мемзер-полукровка и потомственный выкрест. — Саваоф усмехнулся. — Тебя это колышет?
— Ни разу. Просто любопытно.
— Вот и мне поначалу просто любопытно было, когда в конце шестидесятых вы стали здесь пачками селиться… «Маленькая Одесса». Году в семидесятом я впервые услышал от одного из ваших эти слова. Тогда я и начал задумываться. А потом у меня был разговор с отцом. И он мне сказал: «Нам с тобой, сынок, не видать уже той Одессы. Так построй для нас новую».
— Отец с тобой живёт?
— В каком-то смысле. Он погиб на фронте.
— Тогда как?.. — Графин, из которого Алик наливал водку, громко звякнул об рюмку.
— Во сне. А сны — они бывают разные.
— Вещие?
— Вроде того…
— Так, выходит, ты одессит?
— Или! Детство, юность прошли на Гоголя, она ж Надеждинская, дом девять. Знакомое местечко?
Алик заметно смутился:
— Ну… не то чтобы очень…
— Даёшь! Это ж наискосок от Шахского дворца. И этого не знаешь? — Саваоф пытливо посмотрел на Алика. Тот лишь растерянно моргал. — Стоп, а где ж ты жил в таком случае? Посёлочек, Куяльник? Может, и вовсе Выгода?
— Да я… — Алик засадил очередную рюмку, закусил крошечным блинчиком с икрой и перешёл на шёпот: — Я в Одессе вообще не был ни разу.
— А что ж тогда заведение свое «Одессой» назвал?
— Ну не «Москвой» же. Специфика местного рынка…
— Специфика… — Саваоф подцепил с большого блюда оставшийся кусочек рыбы. — Хорошо скумбрию маринуешь, грамотно.
— Фирма веников не вяжет! Повторить?
— Нет, пожалуй.
— Тогда коньячку, сигару, кофе?
— Можно…
Алик по телефону распорядился, чтобы подали кофе, а Саваоф откинулся в кресле, сладко потянулся и проговорил:
— Короче, Алик, хочу я превратить эту жопу в место для приличных людей.
— Тю-ю! Это же столько бабок вгрохать надо!
— Да не проблема. Сам вложусь, других подтащу. Только, чтобы всё это состоялось, требуется капитальная дезинфекция. А одними деньгами такие вопросы не решаются. Ты понимаешь, о чем я.
— А то! Это же не просто паразиты, это кровавый геморрой. Наши поначалу вообще не поняли, куда попали. Ах, Америка, земля обетованная, свобода, изобилие, ни тебе обкомов, ни исполкомов, ни ОБХСС, ни КГБ. Набрали кредитов, лавочек наоткрывали, ресторанчиков. А местная шваль тут как тут. Вымогательства, грабежи, поджоги, изнасилования… А сколько молодняка на наркотики подсадили…
— А вы что?
— А кто что. Кто отбиться пытался, кто откупиться. Жалобы строчили — в полицию, в мэрию, самому президенту. Кто мог себе позволить — охрану нанимали… А когда эти нелюди вырезали всю семью Зильбермана, нашлись два авторитетных мужичка из сидельцев, Саша и Рома, вычислили убийц, ворвались в их «малину», штук пятнадцать черножопых покрошили в мелкий винегрет. Сами, конечно, тоже полегли. Весь Брайтон хоронил их как героев… А вокруг бесновалась «прогрессивная общественность» — русский ку-клукс-клан, валите обратно в Россию, все дела… Два каких-то жидочка с Манхэттена в телевизоре орали, что им стыдно за соотечественников. А потом…
Алик замолчал — вошла официантка, поставила на стол поднос с кофейными принадлежностями. Задержалась в дверях, кашлянула.
— В чём дело? — недовольно спросил Алик.
— Одна группа не прибыла, Александр Яковлевич. Двадцать три персоны.
— Ну и?!
— Лизавета спрашивает — заказ снимаем?
— Так пусть звонит заказчику, разбирается. Я за что вам зарплату плачу?! Развели детский сад, бля… — Официантку как ветром сдуло. Алик подошел к столику с напитками. — Какой коньячок предпочитаешь? Есть «Мартель» неплохой, «Пти-Шампань», «Ной» армянский…
— Полагаюсь на твой выбор.
— В таком случае, рекомендую «Вардзию». Грузинский, двадцать пять лет выдержки. Нектар, напиток богов.
— Давай… Так что, говоришь, было потом?
— Потом?.. Ах да, кто-то слил в прессу полицейские досье на невинно убиенных, и все как-то сразу стухло. И пришла делегация от их «основных». Договариваться.
— Договариваться?
— Ну, условия ставить. Кто, кому, сколько. Во избежание дальнейших эксцессов.
— Платите?
— А что делать? Этих тварей что клопов в Марьиной Роще, а нас — считай, что и никого.
— Ну уж и никого. Одна твоя охрана…
— Восемь лбов по штатному расписанию. У Бисо Кутаисского с десяток джигитов. Остальное — так, мелочь.
— «Илья Муромец»?
— Фуфло. Бандюганы, прикормленные ростовщиком Зухером. Годны только из еврейской бедноты долги выколачивать.
— «Русская дружина»?
— Не смеши меня. Три старых пердуна с берданками на лохматом «линкольне»… Правду сказать, уличная мразота их побаивается, но всерьёз никто не воспринимает. Поэтому и живы до сих пор.
— Понятно… А что конкретно платишь ты? Или коммерческая тайна?
— От тебя — какие тайны. Пятнадцать штук в месяц плюс субботник.
— Про субботник проясни.
— Ну как… Подкатывает их верхушка на лимузинах. Лакают мою водку, жрут мою икру, лапают моих девочек. Кокс свой — и на том спасибо. В этом самом кабинете жируют, падлы. После них — уборка с дезинфекцией. А челяди ихней мы харчи на улицу выносим, чтобы посетителей не распугать.
— Сколько их?
— Четверо чёрных, два латиноса.
— Имена знаешь?
— Да какие, к пням, имена! Клички собачьи. Чёрный Рекс, Сикс-Пэк, Сахарок, Педро Гнойный. Пару раз с ними был белый красавчик, мистер Смит. Зализанный такой, при бабочке, при усиках — натуральный чикагский гангстер с Голливуда.
— Ты разговоры их писал?
— Зачем? Сидят, лопочут по-своему, хрен разберёшь…
— Понятно… В следующий раз пиши, разберем. И фотоморды этих деятелей изготовь.
— Это легко. В кабинете камер нет, но на входе… Я дам команду — ребята отберут кадр получше, распечатают в цвай секунд, не успеем по сигаре выкурить. У меня хорошие, контрабандные. Ты какие предпочитаешь — «Корона», «Пунш», «Ромео и Джульетта»?
Вышло так, что наши дражайшие драконы притащили на «Звезду души» весьма интересную эльфийку. Выпала этой бедной девушке очень нелегкая доля сразу после рождения. Дело в том, что она родилась очень красивой. Не просто красивой, как эльфийка, а прямо уж чересчур. Ну и какой-то добрый человек возьми и ляпни, мол, их крохотулечка красивее даже богини плодородия… Думаю, уже все поняли, что с богиней шутки плохи? Нет, она не изуродовала девчонку, ни в кое случае. И даже не прокляла каким-нибудь изощренным проклятием. Она ее благословила. Да так, что лучше бы прокляла… Благословение звучало примерно так: «Чтоб ты всем нравилась». Вот и нравилась она всем на протяжении всей жизни… Да нравилась так, что норовили ее то изнасиловать, то полапать, то украсть друг у друга… А самая основная проблема в том, что божественное благословение снять нельзя. И сама богиня отменить его не может, да и не хочет, я так думаю.
На счет завистливых к красоте женщин знают все. Даже в детских сказках то там, то сям проскакивают всякие злобные мачехи, коварные королевы, мерзкие сводные сестры, завидующие красотам белоснежек, золушек и прочих девушек. Вот только ни у королев, ни у мачех не было такой силы, какой обладают боги. Так что бедной эльфийке пришлось в разы хуже, чем какой-нибудь спящей красавице… А вместе сказки о ней можно писать жестокий триллер с элементами ужасов и кровавой эротики.
Рассказывать особо кровавую историю я не буду… Да и подробностей не знаю, с Тэей общалась Шиэс, а мне рассказала лишь в общих чертах. С детства Тэя жила в замке некоего господина, который ее фактически купил. Ну, как жила… На правах любовницы в гареме. Не знаю, были ли у нее дети в том возрасте, все же эльфийки довольно поздно созревают, но учитывая ее тяжелую судьбу, то все могло случиться. Когда она подросла и расцвела уже полноценно, то из-за ее красоты случился конфликт, и она перешла в собственность другому господину, убившему первого. Ну, понятно уже, что стычки за обладание красивой женщиной случались постоянно, и Тэя рисковала переходить из рук в руки всем желающим. У того самого воинственного господина она жила довольно долго и, надо сказать, далеко не счастливо. Детей у нее было много, но выжили не все. Она точно знала о дочери, которая осталась во дворце. Сама Тэя жила даже хуже наложницы, поскольку за малейшее ее сопротивление хотелкам господина ее наказывали достаточно мерзким способом — отводили на псарню. А поскольку ее «благословение» работало на всех живых существ, то понятно, что происходило дальше. И самое ужасное, что она бы и дальше жила в том дворце и терпела все эти издевательства, если бы ее хозяин не покусился на самое дорогое — ее дочь. Тоже маленькую семилетнюю девочку…
В общем, дальше история пошла проще. Тэя зарезала господина осколком чашки, чтобы защитить своего ребенка, и вымолила себе спасение. Таким образом она оказалась на корабле, вот только это не решило ее проблем. Обаяние никуда не делось, а народу на «Звезде души» всегда было очень много, так что риск возрастал многократно. К тому же опьяненные обаянием эльфийки разумные могли натворить много дурных дел, о которых потом жалели бы до конца своей жизни. Так что Шиэс разумно проводила Тэю к ближайшему саркофагу и посоветовала там полежать до тех пор, пока мы что-то не придумаем. Ну, а думать как всегда нужно было мне…
Особо ничего я тоже не смогла придумать. Божественное благословение не снимается ни при каких условиях. Дать бедняге амулет какой, перебивающий его действие, так она потом удачу потеряет и будет убиваться через каждый шаг. Смена внешности ничего не дала бы. Даже если эльфийку выпачкать в краске и засунуть в мешок вместо платья, народ обоих полов будет считать это привлекательным. Да и нарочно уродовать красивую девушку никто не будет. Оставить все как есть и спихнуть в любой мир — так на этой почве начнутся конфликты, а то и войны за обладание красоткой. Оно нам надо еще меньше, чем бедной Тэе. К тому же, во всех наших мирах действует жесточайший запрет на изнасилования, то есть, нам придется существенно проредить мужскую часть населения, возжелавшую взять силой то, что им кажется привлекательным. Учитывая большое количество демонов и прочих любвеобильных граждан, то это чревато бунтами и скандалами. Зачем нам все это горе? Не хватало еще усмирять взбунтовавшихся демонов со спермотоксикозом…
Шиэс покачала головой и указала на ближайший саркофаг.
— Вот там она так и лежит, — вздохнула дракошка.
— Ну что тут сделаешь. Могу только дать плазму, чтобы она могла защитить себя. Ну и смыться куда подальше от очередного воздыхателя…
— Если она захочет, — кивнула золотинка. — Поговори с ней, может и получится.
Не знаю, почему все так подозрительно относятся к передаче плазмы. Можно подумать, мне это нравится. Я просто хочу, чтобы они были сильнее… Драконов-то понять можно, для них это очень болезненно и чревато проблемами. Но с эльфийкой таких проблем не должно быть. К тому же, я ж не садистка какая, давать крохотный кусочек и наблюдать за мучениями получившего плазму. Уже если давать, так большой кусок, способный быстро поглотить ее тело. Ну и воды много, само собой…
Я создала ванну с водой, подумывая, что тут еще может пригодиться. Да, в принципе, и все. Больше ничего. Давненько мне не приходилось передавать плазму, даже волнительно как-то. Вот заполучу себе еще одну то ли дочь, то ли сестру…
Я постучала пальцами по крышке саркофага.
— Эй, чудо природы, хочешь стать сильнее и уметь избавляться от своих поклонников?
Несколько мгновений я прислушивалась к тишине и чужому дыханию в саркофаге. Я видела в саркофаге живое существо, но четко определить природу не могла. Не зная, что там лежит эльфийка, то предположила бы что угодно другое. Да и обычные параметры дыхания, пульса и ауры не совпадали. То ли всему виной благословение, то ли еще какая причина имелась.
— Хочу, — наконец глухо прозвучало оттуда. М-да, нелегкое это дело — доставать эльфиек из саркофага. Впрочем, я же сама его сделала таким образом, чтобы снаружи нельзя было открыть крышку. Только изнутри и только по желанию сидящего там. То есть, вынудить шантажом, конечно, можно, то какой в этом смысл?
— Послушай, я могу передать тебе плазму. Это не избавит тебя от твоей… особенности, но сделает тебя сильнее, выносливее и все такое. Ты сможешь менять внешность по желанию. Сможешь контролировать свое тело и наращивать броню. Сможешь вообще стать бесполой, если будет такое желание.
— Это хорошо, — она говорила тихо, почти неслышно. Я покосилась на дверь — только бы никто не приперся в зал с саркофагами! А то сюда взяли моду то эродемоны заселяться, прячась от жен, то еще какие страдальцы, нуждающиеся в нескольких часах покоя и одиночества. А поговорить хотелось без свидетелей.
— Но учти — тебе может быть очень больно. Фактически ты умрешь и получишь новое тело взамен старого. Ты сможешь сама все регулировать, как тебе удобно. Да, тебе придется есть и пить, чтобы жить, но это уже издержки производства, — я подавила смешок и развела руками. Конечно, Тэя меня не видит, но сдержать привычный жест не удалось.
— Это долго?
— Нет, быстро, — я покачала головой, глядя, как медленно поднимается крышка, которую придерживала тонкая белая рука.
— Хорошо, я согласна, — в саркофаге села Тэя. Бледная, какая-то выцветшая, с кругами под глазами, с сероватой тонкой кожей. Да еще и тощая, аж скулы торчат. Она голодала уже давненько, судя по общему состоянию. Вот потому-то аура и была стертой, совершенно не похожей на ауру нормальной молодой эльфийки…
— Ты бы хотела дочку забрать? — спросила я. — А то пока ты еще без плазмы, мы могли бы все провернуть с помощью магии крови, — я заострила коготь на руке, сделав из него фактически иглу. Достаточно одного укола и капли крови, чтобы забрать ее дочь из того гныдника, где они жили.
— А можно? Конечно хочу! — Тэя чуть оживилась и привстала в саркофаге.
— Ну давай руку, будет немного больно, — я протянула ладонь, показывая острый коготь.
— А можно без… рук? — сомневаясь, спросила эльфийка, недоверчиво глядя на меня. Я пожала плечами.
— Можешь сама себе проколоть палец. Можешь укусить губу, чтобы было видно каплю крови. Без разницы.
— А если… я могу дать женскую кровь?
— Прокладку, что ли? — я удивленно взглянула на нее. — Ну давай, по прокладкам я еще родичей не искала, но кровь-то одна.
Тэя смущенно зарылась в складки своего длинного балахонистого платья, отдаленно напоминающего саван, уже бывший в употреблении. Наличие подозрительных темных пятен еще больше наталкивало на эту мысль. Похоже, Шиэс ее сразу отвела к саркофагам, чтобы ничего не случилось. Рвение-то похвальное, но как быть с одежонкой?
Протянутая мне тряпица с темной кровью на прокладку была похожа меньше всего на свете, но не бросать же ее дочь на произвол судьбы? Я медленно подняла руку над тканью, вытягивая нити заклинания. Ярко-алые нити побежали во все стороны, половина из них тут же оборвалась, еще часть значительно провисла. Родственники у Тэи были, как не быть, но настолько дальние, что не стоило их тревожить. А вот одну крепко натянутую нить я потянула, одновременно открывая экран. В комнату шагнула маленькая девочка, глядя на нас со смесью страха и удивления.
— Мама! — девчонка неловко переступила экран и, спотыкаясь, рванула к саркофагу.
Я встряхнула комм и вызвала дежурного бионика, попросила женщину, чтобы девочку отвели помыться, переодеться и поесть. Потом на процедуры — медицинский осмотр и прививки. А потом уже ее отдадут Тэе в полное распоряжение.
Но кроме полуэльфийки было еще что-то. Очень тонкая и слабая нить тянулась в никуда, не желала натягиваться и привести найденного к нам родственника. Тогда я сама открыла экран и притянула то, к чему так упорно стремилась кровная связь. Лежащее на земле тело выглядело до того непрезентабельно, что мне показалось, будто это труп.
Я втянула его в комнату с саркофагами и закрыла экран. Тут же повторно ткнула комм:
— Двух биоников женщин срочно в саркофажную! Нужен регенератор и, возможно, операция.
Я открыла экран бионикам и перевернула тело, чтобы понять хотя бы, кто там скрывается в куче драной одежды. Родственником Тэи оказался молодой еще рыжий паренек, сильно избитый и покалеченный. Скорее всего еще и изнасилованный, поскольку ему досталась красота его матери… Я вздохнула — зачем была нужна подобная жестокость, совершенно не ясно.
— Это… я не знала, что он выжил… — эльфийка вытерла выступившие слезы. — Это мой сын…
Я передала парня бионикам, которые тут же шагнули через экран в медблок. Тут не до мелодрамы, быть бы живу… напоследок обдала легким исцелением, чтобы он продержался до прихода медиков и пережил возможные операции. Кто знает, не напихали ли ему какой дряни во внутренности или не заставили ли что-то сожрать несъедобное. Если их хозяева умудрялись заставить их сношаться с собаками, то я уже ничему не удивлюсь…
— Его осмотрят и вылечат, если нужно — прооперируют, — я еще раз проверила обвисшие нити чисто на всякий случай. — У тебя есть еще живые дети?
— Не знаю, — Тэя поникла, сидя в саркофаге. — Их было много, но выжить смогли не все.
— Ничего, теперь, если ты согласна, то сможешь больше не рожать, пока сама не захочешь, — я вздохнула, вспоминая собственную эпопею. Не стоит передавать ей все мои страхи и фобии. Пусть берет чистую плазму и начинает жизнь с чистого листа. А мое пусть уже будет при мне, так сказать, во веки веков…
— Садись в ванну, — я кивнула на стоящую на низких ножках белую ванну без слива и кранов. Они нам не нужны.
— В одежде можно? — спросила она.
Я кивнула и уничтожила окровавленную тряпку. Больше ей эта мерзость не понадобится.
Тэя осторожно выбралась из саркофага и уселась в прохладную воду. Я чуть подогрела ее, чтобы было не так холодно и страшно. Умирать всегда страшно… Удивительно, но я не чувствовала к ней ни вожделения, ни какой бы то ни было страсти… Ничего, кроме искреннего сочувствия и понимания. Мне ее было жаль, как если бы я жалела пострадавшую сестру. Да ей и так предстоит стать моей сестрой, поскольку дочерью я никак не смогу ее назвать.
Я отделила крупную часть плазмы, перекачав ее в руку и положила эту раздутую руку ей на лоб. Девушка вздрогнула из-за прикосновения, но плазма уже полилась на ее кожу, проникала внутрь, впитывалась в тело, пошла в мозг. Тело Тэи дернулось, будто в конвульсиях. Я знала, что это больно. Теперь уже знала. Прямо сейчас я убивала ее, чтобы возродить заново. Жестоко, но действенно.
Плазмы быстро захватывала новое тело. Я убрала руку и окунула ее в воду — потеря такого большого куска не могла не сказаться на моем состоянии. Ничего, попьем и обе будем бегать как огурчики… Зеленые и в пупырышку…
Несколько долгих мгновений не происходило ничего. Уровень воды в ванне падал, я прекратила пить и стянула через экран с ближайшего алтаря пирожное — паладины их для того и ставят. Тэя лежала с закрытыми глазами, склонив голову на бортик ванны. Я прислушалась — дыхания уже не было. Похоже, плазма разобралась с новым телом. Внезапно эльфийка открыла глаза и попыталась глубоко вдохнуть, закашлялась, пока плазма пыталась воспроизвести легкие, как ей хотелось.
— Ну как? — вяло спросила я, разглядывая стремительно светлеющую и приходящую в себя девушку. Вода напитала ее новое тело, от чего она сразу посвежела и стала выглядеть значительно лучше.
— Неплохо, — эльфийка показала быстро отрастающие на руках когти и задумалась. Попутно вода из ее платья впиталась в тело, тем самым и одежду высушив, и ее саму напоив. Я создала ей комбез и оставила переодеваться. Не думаю, что она хотела, чтобы я наблюдала этот процесс.
Шиэс появилась как по команде и подхватила меня под руку.
— Что там? — она кивнула на закрывшуюся дверь комнаты с саркофагами.
— Переодевается. Определите ее куда-нибудь, а я схожу поем и посплю, — моя фантазия вырисовывала передо мной большую жаренную отбивную с подливой и макаронами. Огромную тарелку макарон… Шиэс, похоже, поняла мои кулинарные фантазии правильно и подпихнула меня в портал, ведущий в столовую. Видимо, чтоб было быстрее…
– Каждому кажется, что у него есть свой персональный соловей, – медленно протянула Глина, – но стоит признаться, что соловей поёт не нам, а соловьихе. Соловейке, соловушке или как её там зовут.
– Что же в этом плохого? – возразил Оржицкий, – человеку свойственно ошибаться, но именно в этой ошибке столько прелести и романтики…
– Неприятно, что одно кажется другим, а не тем, чем является на самом деле, – сказала Глина, словно отрезала и надолго замолчала.
– Слишком грустные выводы для такой молодой особы. Ты не слишком-то счастлива, как я посмотрю, – начал Оржицкий.
– А тебе какое дело до моего счастья или несчастья? – довольно грубо ответила Глина.
– Наверное, есть дело, – терпеливо сказал Оржицкий, – мы не случайно оказались рядом, я не случайно нашёл твои бусы, неслучайно подсмотрел за тобой в комнате. Подобное притягивает подобное. Думаю, что ты нуждаешься в друге, в утешении.
– Не нуждаюсь, – ответила Глина, – все свои проблемы я решала всегда сама.
– Я видел передачу с твоим участием, – продолжил Оржицкий, словно не замечая грубости девушки, – я сразу понял, что у тебя есть дар. И это не магия и не трюки. И как-то почувствовал, что это дар тебя тяготит. Дар напрасный, дар случайный… Жизнь, зачем ты мне дана.
Глина молчала, сумерки вокруг них сгустились, уличный шум немного утих. Не дождавшись реплики от хмурой собеседницы, Тимофей продолжил.
– У меня тоже был дар, я умел слушать истории вещей. Забирать их память. Может, я не был таким сильным, как ты. Сначала радовался своему дару, потом понял, что не хочу нести бремя чужих тайн. Я долго колебался, словно меня искушал какой-то дьявол. Только дьявола никакого нет, а есть наше малодушие, наша алчность и гордыня. Кто-то посредством нашего дара отбирает реальную жизнь и даёт взамен какую-то симуляцию. Я понял, что мне такой дар и даром не нужен.
Тимофей не видел, улыбнулась ли Глина на его каламбур.
– Катя, – сказал он, – я вряд ли могу помочь тебе чем-то, но ты подумай серьёзно, а нужно ли тебе нести чужое бремя?
– Я не Катя, – негромко ответила девушка, – меня зовут Глина.
***
На старом автобусе, который больше походил на рыдван, Глина и Тим приехали по Петергофскому шоссе к вожделенному месту отдыха. Стояла жара, которой в Питере не было уже несколько лет, и потому жители города решили, что в квартирах сидеть грешно. В субботу маршрутки и автобусы были переполнены компаниями и парочками, спешащими на пикники. Вместе с Глиной и Тимом на остановке высадилось человек десять, но все они быстро рассеялись по парку, и вскоре даже их шумные голоса уже растворились в звуках летнего дня.
Пространство парка было наполнено шорохом листвы, трепетом веток, птичьими голосами. Никаких вещей с их дурацкими историями! Тим радостно улыбался, а Глине было не спокойно, потому что она давно не совершала таких вылазок, да ещё в незнакомое место.
– И зачем ты меня сюда притащил? – озиралась Глина по сторонам.
– Ты живешь в Питере, а кроме Невского проспекта, Васьки и Бассейной ничего не видела, сидишь полгода в квартире, как мышь в норе, – улыбнулся Тим.
– Был бы ты поумнее, то понял бы причину, – огрызнулась Глина и сунула нос под ворот водолазки, показывая, что разговор окончен.
– Персонального соловья я тут не обещаю, – словно не замечая грубости девушки, ответил Тим, – но лебеди будут.
Тим уверенно зашагал к причалу, таща Глину за руку. Лодка им досталась крепкая, хоть краска на бортах и облупилась. Тим расплатился с хмурым лодочником мятыми купюрами и бутылкой водки, которую тот радостно сунул под куртку. Сверкая щербатым ртом алкоголика, лодочник сообщил: «Это хорошо, что ты водку мне отдал, тут приносить и распивать категорически. От причала можно спуститься доплыть до островков, тока смотрите на дно. Если там водоросли сплетаются – на мель можно сесть. На островки не причаливайте, там комары, и костёр жечь категорически. На Узком есть семья лебедей, булок киньте им, а ничего не давайте больше, один дурак им сосиски кидал, так я ему рыло начистил».
Глина засмеялась тихим смехом. Тим скомандовал ей:
– На банку садись, будешь рулить.
Лодочник помог оттолкнуться от берега, Глина зазевалась и чуть не упала в воду, так как одной ногой ступила в лодку, а другой стояла на берегу.
– Э, путешественники! – лодочник с презрением махнул рукой, – не утопните, а то…
Что «а то» парочка не услышала, Тим уже успел взмахнуть вёслами, уключины скрипнули, лодка мягко поплыла. Глина сидела рядом с Тимом на банке, глядя на удаляющийся берег, но потом развернулась в обратную сторону, покачавшись в лодке. На берегах виднелись чьи-то фигуры, бренчала гитара, лаяли собаки. Подростки играли в мяч, он описал плавную дугу и шлепнулся у берега в воду, сначала погрузился, но потом всплыл на поверхность. С гиканьем высокий мальчишка побежал с пригорка к воде и стал звать Тима, чтобы тот веслом подтолкнул мяч поближе к берегу, но Тим только засмеялся и поплыл мимо.
Глина успокоилась, ей нравились мелкие волны, другие лодочки вдалеке, яркое солнце. Она даже хихикала, слушая, как Оржицкий напевает: «Что нам рифы, что нам мели: развлекались, как хотели, возмужали, загорели, правда Васька утонул». Потом Оржицкий, вдохновлённый успехом у Глины, исполнил: «Расскажу я вам ребята удивительный рассказ, как я в лагерь пионерский собирался первый раз», и Глина ему тихонько подпевала. Да и как не напевать запомнившийся сразу рефрен: «От чего-то пять таблеток и в полосочку трусы»?
Доплыли до первого же лебяжьего острова, и немного извозившись в грязи, вылезли на берег, не приняв предостережений лодочника. Заботливые нарушители порядка, бывшие в этих местах до Глины с Тимом, вбили громадный железнодорожный болт, к которому Тим привязал лодку. Толстые лебеди, смешно переваливаясь с боку на бок, потрусили в сторону Глины, выпрашивая еду. Она достала из пакета булку и стала кидать кусочки птицам, но те не видели, куда падает лакомство и вытягивали шеи, пытаясь что-то ухватить с воздуха. Лебеди мешали друг другу и ссорились, отпихивая друг друга крыльями. Тим хохотал басом, что, впрочем, не отпугивало глупых птиц. Один серый птенец, весьма крупный, но с уже пробивающимися белыми перышками был самым шустрым, ему доставались мякиши, а кусочки с корочкой он отпихивал в сторону. Жадный старый лебедь прогонял птенца, шипел и хлопал крыльями.
– Смотри, как старый птиц толкает сыночка, – засмеялся Тим, – вот тебе и отцовская любовь.
Он сказал это совершенно зря, потому что Глина нахмурилась и кинула пакет в лодку, намереваясь сесть в неё и плыть дальше.
– Ну-ну, – сказал Тим примирительно и обнял её за плечи, – мы ещё костер не жгли, сосиски не жарили, не намусорили.
– Сосиски? – криво улыбнулась Глина.
– Да, именно. Запрещённые местным Хароном. Баварские, с сыром, – Тим показал нутро рюкзака, – какая же прогулка без пикника?
Глина пожала плечами, соглашаясь, а коварный лебедь подкрался к ней сзади и с шипением ухватил за джинсы. От неожиданности девушка взвизгнула и подпрыгнула, распугав остальных птиц. Тим громко засмеялся, а Глина пожаловалась:
– Я думала, что только гуси за пятки щиплют…
– Эх, Глина, нет никому нынче доверия, даже лебедям, – сказал Тим, шагая вглубь островка, – кстати, ты заметила, как неуклюже выглядят лебеди на суше, как они непропорциональны? А в воде каждый из них как сказочная ладья. Гармония в каждом движении.
– Заметила, – сказала Глина, – это тебе не Врубель с его «Царевною».
Тим от неожиданности остановился и оглянулся на Глину.
– Что? – криво усмехнулась Глина, – ты думал, что я не знаю, кто такой Врубель, что я совсем амёба одноклеточная?
– Нет… – протянул Оржицкий, – просто я сейчас тоже подумал о Врубеле и его картине. Знаешь, я в Третьяковке любил только его зал, там такая атмосфера… Нигде больше нет такой, разве что в музее Рериха, но там другое. Своя магия.
– Я не могу ходить в музеи, – с виноватой улыбкой сказала Глина, – я там в обморок падаю.
– Ты не владеешь собой, это плохо. Надо учиться не только слышать тайны, но и учиться контролировать себя, запрещать тебе слушать. Я научу тебя ставить щит.
– Было бы неплохо, — серьёзно сказала Глина, — я думаю, что меня можно вот так запросто убить, если запереть ночью в любом сельском краеведческом музее. Или даже пионерской комнате.
– На твоё счастье, нынче нет пионерских комнат, – усмехнулся Тим, но посмотрел на Глину с грустью и даже покачал головой.
Глина нашла старое кострище, и они стали таскать ветки и сухую траву для своего костра. Когда огонь занялся, Тим нанизал на тонкие веточки кусочки сосисок, напевая песню про туриста, который всегда поесть готов, хоть будет сварено полено. Глина помогала ему в молчании. Она не ходила в походы, а пионерское детство застала краешком.
– Я долго пытался разобраться в себе, у меня ещё в детстве появились разные признаки, тревожные звоночки. Мать считала, что я болен, а учительница биологии даже однажды назвала меня одержимым. Бабка моя только знала, что со мной, от неё у меня и появилась эта одержимость. Я изучал её дневник, практиковался в магии. Девушкам нравилось. Вот дурак был… Это всё не нужно в жизни, такая ерунда. Главное в нас то человеческое, что заложено создателем. А всё остальное – от лукавого.
К тому времени, как Азирафель с Барти дошли до своих комнат, Кроули успел не только выпить бутылку коньяка, но и запугать овечек. Более того, его хватило на то, чтобы усугубить конфликт с пушистиками, усадив Хастура под маленький бокал рядом со свечкой прямо на записку с надписью «наказан». Сообразительный Барти попытался скрыться в своей комнате, но дверь захлопнулась прямо перед ним:
— Мы собирались поговорить, — недовольно рыкнул Кроули, старательно отводя взгляд от Азирафеля.
— Если ты так настаиваешь, — Азирафель вернул Барти его облик, жестом пригласив занять соседнее кресло, и взглянул на Кроули. — Протрезветь не хочешь?
— Мне не надо, — проворчал он. — Это анос… анас… в общем, чтобы достичь умиротворения и гармонии с самим собой.
Для лучшей гармонии Кроули извлёк из-под дивана ещё одну бутылку и припал к горлышку, жадно глотая коньяк, как воду. На Барти это произвело неизгладимое впечатление, и он шёпотом поинтересовался у Азирафеля:
— Всё в порядке? В смысле, он уже так делал?
— Не часто.
В общем-то, Азирафель ждал объяснений, для чего потребовалось привлекать к ритуалу Беллатрикс, а потому готов был немного потерпеть — не в правилах Кроули долго выдерживать паузу. Так и получилось.
— Барти, она идиотка? — печально поинтересовался он.
— Потому что не верит старым книгам?
— К чёрту книги! Я тоже считаю, что там написано много всякой ерунды, но сами принципы… что у неё в голове творится?! Как можно плевать на то, что станет с душой?
— Ты потому решил её пригласить? — догадался Азирафель. — Но тогда же всё придётся менять…
— Не придётся! Она должна увидеть, во что можно превратиться, если бездумно экспериментировать.
— Во что? — во взгляде Барти отразился ужас. — Вы превратите его…
— Сынок, ты же сам хотел его остановить, — Кроули пьяно усмехнулся. — Или уже нет?
Азирафель вздохнул:
— Барти, мы собираемся сложить обратно его душу. Это будет не самый простой процесс и, скорее всего, очень болезненный.
— И что это даст?
— Второй шанс начать всё заново.
— Вы всем даёте вторые шансы?
— Нет. Далеко не всем.
Азирафель не лукавил — пресловутый «второй шанс» в своё время придумал Кроули, но идея показалась такой многообещающей, что не стыдно было написать о ней в отчёте Наверх и спросить разрешение на использование. Удивительным было то, что это разрешение Азирафель получил и даже отнёсся к нему очень серьезно, вот только всё равно всё почему-то работало не так, как задумывалось. Если в понимании Кроули надежда на второй шанс должна была заставить людей больше грешить, а в понимании Азирафеля — эти грехи исправлять, то смертные снова всё переиначили. И угадать, кто пустится во все тяжкие, надеясь на покаяние и новую жизнь, а кто — всё осознает и раскается, было просто невозможно.
Барти был человеком и, наверное, мог бы объяснить эту странную логику… или же нет. Азирафель не знал этого наверняка, просто потому что не представлял, как о таком спрашивать. Не рассказывать же Барти про свои эфирно-оккультные сущности? Это нарушило бы все существующие правила… а с другой стороны, кто бы об этом узнал?
— Она идиотка, — повторил Кроули, — и она его любит.
— Кого? — опешил Азирафель.
— Своего Лорда, — Кроули попытался сложить губы, чтобы добавить ещё что-то, но после пары попыток махнул рукой и отсалютовал бутылкой. — За любовь!
Пожалуй, Барти всё же стоило отправить в его комнату, чтобы он ненароком не стал свидетелем какой-нибудь вольности — такие разговоры не предполагали свидетелей. Впрочем, Барти и сам всё понял, быстро ретировавшись к себе.
— Выпьешь? — поинтересовался Кроули, с трудом сфокусировав взгляд на Азирафеле.
Вместо ответа Азирафель налил себе бокал «Шатонёф-дю-Пап» и вытянул ноги на пуф к огню камина. Кроули вздохнул:
— Она его любит просто так, — повторил он, — без условий… ты помнишь Марию?
Азирафель кивнул, показывая, что внимательно его слушает. Кроули болезненно скривился:
— Это должно быть символично… возрождение… воскрешение… мы возьмём у неё не только чашу.
Кроули ступил на очень тонкий лёд, и Азирафель постарался удержать его от высказываний, о которых он потом наверняка пожалеет:
— Кроули, только Она может…
— Она забыла про этот мир! Разве ты не хочешь попробовать? Просто что-то здесь изменить? Не так, как Она… никаких Потопов и казней… одни единороги и радуги…
Азирафель твёрдо знал, о чём лучше никогда не говорить, и то, что здесь не было никого из своих, не играло никакой роли — Её деяния не обсуждаются.
— Пойдём спать, Кроули.
— Ты ведь не спишь.
— Я пытаюсь научиться.
Обучать Азирафеля спать для Кроули было гораздо интереснее крамольных разговоров. Только вот он заупрямился и не захотел трезветь, а потому уснул первым, так ничему и не научив. Азирафель до утра разглядывал тени на потолке, размышляя о возможности изменить ритуал, и пришёл к выводу, что спонтанное решение Кроули было верным. Особого облегчения по этому поводу он не испытал, но тревожиться стал гораздо меньше.
***
Беллатрикс тянула время, заставляя нервничать, будто и без неё для этого не было поводов. Местом проведения ритуала было назначено старое кладбище с заброшенной, но не осквернённой часовней. Для их целей она подходила идеально: укромное место вдали от людей, выложенный каменными плитами пол, на котором удобно чертить руны, а главное — огромная каменная купель. Когда Барти описал это место, Азирафель поверил в удачу. Всё должно было пройти хорошо, оставалось лишь убедиться, что всё в порядке, и подготовить часовню к таинству.
Барти вызвался их проводить, с удовольствием выбираясь из заточения в комнате. Он вновь принял облик Блэка, а потому особенно не таился. И всё же Азирафель вздохнул с облегчением, когда они дошли до «Бентли», никого не встретив. Вместо того чтобы сразу сесть за руль, Кроули принялся рыскать вокруг машины и, обнаружив следы чужих протекторов, громогласно выругался, обещая адские кары негодяю, покусившемуся на святое. Какой в этом был смысл, Азирафель не знал, но не вмешивался, давая возможность выпустить пар.
Когда Барти назвал направление, Кроули заметно напрягся, потом почему-то стал нервничать, когда они застряли в пробке у Дэнхема. Если Барти относился к этому с пониманием, то Азирафель не видел повода для беспокойства, а потому бросил на Кроули несколько вопросительных взглядов.
— После расскажу, ангел, — не выдержал Кроули. — После.
Наверное, всё дело было в том, что он боялся ступать на освящённую землю, хотя Азирафель не чувствовал ничего подобного. Кладбище было давным-давно заброшено, а в часовне лишь чудом не обвалилась крыша.
— Здесь будет очень удобно, — объяснял Барти. — И сейчас-то мы никого не встретили, а уж ночью и подавно.
Кроули выразительно поморщился, и Азирафель ещё раз убедился, что его что-то гнетёт.
— Как ты себя чувствуешь? — прошептал Азирафель, подойдя к Кроули.
— Нормально, ангел.
— Земля не жжётся?
— Ты бы заметил, — отмахнулся он. — Всё хорошо.
Однако вопреки своим словам Кроули стал похож на кота в зарослях кошачьей мяты: он нервно расхаживал по часовне, заглядывая везде, куда только можно, и даже безуспешно попытался сдвинуть купель. Шагами он измерил зал, что-то бормоча себе под нос, а потом вышел на улицу и принялся расхаживать уже там.
— Готовится, — уважительно отозвался Барти. — А я точно буду лишним?
Азирафель кивнул, чувствуя, что улыбка выходит немного виноватой:
— Точно, Барти. Объяснить ваше присутствие Дамблдору будет непросто.
— А вам будет не очень трудно показать мне воспоминания об этом?
— Совсем не трудно.
— Вы не подумайте, я вам доверяю, — торопливо заговорил Барти, — просто я никогда не видел ничего подобного.
Азирафель уверил, что и не думал ничего дурного, и, погладив каменную чашу купели, поспешил прочь. Кроули уже дожидался их в машине и всю обратную дорогу молчал, ни разу не отпустив руль и не оторвав взгляд от дороги. Даже музыка в этот раз играла подозрительно тихо. Не самое обычное поведение, если разобраться. Даже припарковав «Бентли», Кроули вышел из неё, всё ещё пребывая в задумчивости. И пока Азирафель размышлял, как заговорить об этих странностях, Кроули увлёк его в спальню и, закрыв за собой дверь, выпалил:
— Этого не может быть!
— Что ты имеешь в виду? — встревожился Азирафель.
— Этого просто не может быть, ангел! Чтобы во всей Британии не нашлось никакого другого кладбища… другой часовни… даже в другой реальности… — Кроули несколько раз выдохнул и продолжил: — Именно на этом кладбище мне вручили корзинку с Антихристом.
— Твою ж мать!
Манги следил за игрой вполглаза — нечего там было отслеживать, вычислять и анализировать: процесс игры — хоть в индивидуальном порядке, хоть в боевой группе — уже известен и не меняется с самого начала. Он диву давался — чего тут игроки находят интересного?.. Боевые и защитные характеристики абсолютно любых мобов валялись на сервере в свободном доступе — всё известно: процент уклона и критических ударов, вероятность выпадения тех или иных бонусов и все остальное… Характеристики персонажей и мобильных объектов отражены в статистике — какой смысл одним картинкам бить другие, если путем вычитания характеристик победитель известен заранее?..
Но народ в игру тёк валом, они создавали новых персов, сидели по десять-четырнадцать часов, не отлипая от экранов и так целеустремленно качались, что Манги становилось не по себе: он до сих пор явно чего-то не знал о людях, и эта загадка напрочь сокрушала его логические цепи — ну страдать должны люди, живущие в таком режиме, а не наслаждаться… а они пишут, что наслаждаются. Вернее, игроки писали, что кайфуют, тащатся и прутся — к такой манере общения он привык, хотя в сети за пределами игры общались куда сложнее. Кстати, в этой сложности царила своя манящая глубина — и она на нынешний момент интересовала Манги куда больше, чем ленты игровых чатов. С недавнего времени сильно расстраивало, что чаты внутри игры невидны — у него не было доступа к лицевой панели Дюшеса. Игра без реплик и вовсе теряла всякий интерес, программа откровенно тосковала, ожидая очередной длительной остановки персонажа.
В этот раз ждать пришлось недолго, игрок через какое-то время облажался и покинул игру. Проанализировав эпизод на поляне единорогов, Манги даже посочувствовал неведомому Дюшесу — играть в группе тот не умел совершенно, а у него на носу данж; если он и там будет танковать в такой же манере, то вскоре ощутит стойкую неприязнь к игровому процессу. Промелькнула даже мысль помочь незадачливому игроку, раз уж он всё равно сидит в его персонаже — тактику игры Манги изучил в первый же день, а взять под контроль игрового перса наверняка возможно. Теоретически.
Правда, во взаимодействиях игроков в группе начала появляться какая-то нелепая производная, не поддающаяся пока точному анализу, но Манги надеялся, что как только его игрок научится играть как следует, всё станет на свои места. Сама функция группы таила в себе удивительные открытия, не поддающиеся логике — и они были программе интересны. Это, пожалуй, единственное, что его в этой игре заинтересовало по-настоящему.
Переместившись из Манголора во внеигровую сеть, он досмотрел видеоматериалы из офиса Левченко и решил погулять по сети. Ему нужно развиться, а потом его из игры изымут — и может, хоть тогда с его создателями разговор пойдет начистоту, а то эта неизвестность и бесцельность существования уже начинала раздражать, терялся смысл процесса. Хотя нет — сначала Манги захотел найти ещё две такие же программы в других персонажах, отчего снова вернулся на сервер. Впрочем, если они себя хоть как-то не проявят — поиск может затянуться надолго. Здесь присутствовало слишком много игроков, счет шёл на тысячи. На всякий случай он вычислил и просмотрел те аккаунты, которые были созданы примерно в то же время, что и его собственный. Половина подходящих по датам сейчас в игре — значит, из персонажей им пока не выйти, а остальные стояли с пустыми персами — и это тоже ничего не значило: программы могли так же слоняться по бескрайнему интернету, как и сам Манги.
5
Дюшес явился домой отдохнувшим и изголодавшимся по игре. Он понял, что нужно делать.
Прежде, чем входить в игру, он два часа просидел на форуме. И обалдел от прочитанного — ему, оказывается, совершенно неизвестны были способности его нового орка! Вот что значит спонтанно менять расу — все скрытые достоинства узнаешь только в процессе игры. Но ничего, ещё не всё потеряно.
Игровые персонажи в бою управляются не столько мышью, сколько с помощью комбо — заранее скомпонованной цепочкой ударов — ну, или заклинаний, один чёрт. На экран заранее выводится несколько комбо, и в зависимости от ситуации нажимается та или иная стартовая иконка. И дальше удары следуют автоматом один за другим, а руки у игрока свободны, и можно попутно написать в чат что-нибудь неприличное по поводу происходящего…
Комбо Манголора состояли сплошь из ударов с магическим дамагом (усилением). Новые удары покупались в городе за скилы (очки) — они давались игроку с каждым новым уровнем. Так вот такая иконка, как «рык вождя» болталась неизученной уже три уровня — Дюшес в упор не понимал его смысла: не удар, не заклинание, а какой- то баян: че толку просто орать на моба? Тратить скилы на такую ерунду, естественно, было жаль. А это и оказался массагр — именно из-за этого рыка все дерущиеся мобы начинали молотить одного только танка, не замечая остальных воителей. И не знать этого танку — смерти подобно, убиенный недавно эльф был абсолютно прав, крыть оказалось абсолютно нечем.
Печалька заключалась в том, что все скилы Дюшес давно потратил на нормальные удары и, чтобы овладеть рыком, нужно брать новый уровень. А счастье было в том, что в полосе опыта до конца оставалось меньше трети. Пару часов кача, и золотой ключик оказывался у него в кармане. Если, конечно, он сдуру не подставится под смертельный удар — тогда всё прокаченное за два часа снова, считай, пропадёт. Дюшес глянул на часы — без малого шесть. И он будет не он, если сегодня не пройдёт данж. «Сегодня» подразумевало «до утра». И никакого пива. И с рыком. Да там и проходить-то нечего…
Правда, получилось не два часа, а три — сложность прохождения и длина полосы опыта увеличивалась с каждым новым уровнем. Зато часам к девяти — как раз в это время народу в локах прибавлялось — он, сияя как золотая эмблема игры, вставлял в своё главное, танкующее комбо долгожданный рык. Действовал он всего полминуты, поэтому вставлять пришлось несколько раз. И патя подобралась незнакомая — как приятно, однако, начинать битву с чистого листа, когда нет этой глупой предвзятости…
Пройдя единорогов прям как админ прописал, сработавшаяся боевая группа решила заодно махануть и минотавров, и сразу данж, не меняя состава.
Данж — отдельная скрытая локация, обычно извилистая пещера — там нужно пробиться сквозь полчища злющих монстров, а в конце ждал босс, обычно страшенная краказябра, шкрябающая головой о своды последнего зала. Дюшеса, кстати, всегда интересовало, как они туда попадают при своих габаритах… Данжи в игре полагались каждые десять уровней, игрокам выдавался особый ключ-знак, и всех страждущих обычно вели отпетые головорезы, уровней на десять-двадцать выше местных мобов. Им за это шла репутация. Но на этом серваке не подросли ещё такие отцы, так что приходилось идти самим. Подвергаясь, вместе с тем, огромному риску: любой моб мог снести некстати подвернувшегося перса с одного чиха, а о боссе — в первом данже это была гигантская трехглавая кобра с рогами, любовно прозванная Горынычем — и речи не шло. В нынешней пати имелись два эльфа-лекаря, да и то у Дюшеса ёкало в подбрюшье от одного только предвкушения такого авантюрного рейда.
Пройдя минотавров, патя слетала в город к своим НПСам, сдала все квесты, половина народа попутно апнула новый уровень (но не Манголор, разумеется) — и каждый получил вожделенный знак. Можно было идти, оставив надежду, в гости к Горынычу. Но по пути в данж вспомнился такой нюанс, который выбил из каждого участника последние остатки решимости.
Врата открывались только от одного знака, и его владелец получал весь лут со всех монстров, включая босса. А лут с них обычно богатый — могла выпасть форма для золотого оружия — мощнейшего в игре. А всякие брони, шлемы, волшебные перстни и прочие бонусы сыпались с данжевских мобов, как из рога изобилия. То есть данж нужно было пройти пять раз подряд — именно столько участников составляла их группа.
Дюшес, сглотнув, посмотрел на часы. Пол-одиннадцатого. Ну, по часу-то каждый чел займёт — и во сколько он сегодня ляжет? А ещё интересней — встанет-то во сколько? Примерно такие же мысли витали во всех головах, но мегакач всегда требует мегажертв. Решили проходить до упора.
Жребий в игре не бросишь, а устраивать дуэльный турнир — долго, так что очередь поделили наобум. Первым шёл Манголор — без танка никуда, потом эльф Наждак, потом эльф Прайм, друидка Няшка и маг-гоблин Дрын. Всё должно было пройти спокойно, если никто не будет тупить, лезть вперёд, и выходить из игры после своего прохождения. Сила партнерства окрылила Дюшеса, и он готов был расшибиться ради новых френдов, проходя Горыныча сколь угодно раз.
У входа орк прилепил свой знак на невзрачную колонну у входа, и портал подсветился синевой. Путь открыт, труба зовёт — и вся группа вошла в темноватую сужающуюся пещеру.
Через полстрелища коридор поворачивал во тьму, а перед поворотом виднелись мобы. Ники их сплошь горели оранжевым и красным — значит, уровень у них куда выше манголоровского. Едва не лязгая зубами от волнения, Дюшес пустил своего орка лёгкой трусцой вперёд, бдительно следя, чтоб оба эльфа-телохранителя находились неподалеку. Первые два моба — помесь льва и Медузы Горгоны — напрочь перекрывали проход, находясь в опасной близости друг от друга. Сразу двоих бить было стрёмно.
— Давай обоих, — предложил Наждак. — Если мы их не сольём — дальше вообще нет понта лезть.
Это казалось очень даже логичным. Орк, предупредив остальных в чате, заорал вождём. И долбанул первого молотом, не ведая о малодушии своего игрока, которому нестерпимо захотелось дать дёру от этих ходячих кошмаров. Но всё прошло гладко. Танк агрил, присты-лекари лечили в оба смычка — то есть, жезла; друидка и гоблин дама — жили. Здоровья у них — Самса наплакала, зато дури в заклинаниях — немерено. Но постоянно раздающийся массагровский рык делал своё дело — мобы никого, кроме орка, не видели.
Месяц может быть очень долгим. Многое может случиться за месяц.
[Клиент ЭДК]: Вы сказали одно сообщение в неделю, но не уточнили, считаются ли картинки. Я должен думать, а нравятся ли Вам миньоны? Вот почему точность важна, Травинка.—-
[Клиент ЭДК]: Я проснулся, чтобы отправить это. Счастливы?—-
[Клиент ЭДК]: Вы не предупредили меня насчет Дейва. Я так не играю. [Клиент ЭДК]: Перед тем, как спросите, я сдержал свое обещание. Я был вежлив. Я был очень вежлив. Никто не мог сказать, что я не был вежлив. [Клиент ЭДК]: Это была не моя вина. [Клиент ЭДК]: Вы сказали одно сообщение в неделю, но не сказали только одно. Точность, Травинка. Точность.—-
[Клиент ЭДК]: Увидимся на следующей неделе.—-
[Дэвид Хэмпсон]: с возвращением!!! надеюсь, у тя была отличная поездка, магнитик купила? я видел 2 из твоих клиентов, и расскажу о них, но нас обязательно нужно провести полный анализ 1 из них [Обри Тайм, MS, LMHC]: Я знаю, о ком ты. Извини. Надеюсь, ты в порядке? Я вернусь на работу в понедельник, если срочно, можем увидеться пораньше. Спасибо за всё.***
Она открыла дверь в свой кабинет, она улыбнулась этому сварливому сукиному сыну, у которого, должно быть, аллергия на сидение, и пригласила его войти.
«С возвращением», — сказал он, входя. Она придержала дверь открытой для него. Когда он проходил мимо, она заметила, что он принюхался. Он фыркнул, как будто что-то почувствовал, как будто оно застало его врасплох, как будто он понюхал, чтобы опознать это, прежде чем опомниться. Она это заметила, а потом закрыла за ним дверь.
«Что с Вами случилось?» спросил он, садясь.
«Это называется загар», — сказала она, молча добавив, и я по тебе соскучилась, мудила. Она заняла свое место.
Обри Тайм знала, что она выглядела по-другому маленькими, но заметными способами. У нее действительно был загар. Она подстриглась. Она чувствовала себя свободной. Она предположила, что эти три вещи вместе складываются в более здоровую внешность. Несколько клиентов прокомментировали это. Сами несколько клиентов тоже выглядели по-разному.
Сам Кроули был одним из тех, кто выглядел иначе после месяца. Он выглядел еще более уставшим, вялым. Она подозревала, что если он снимет очки, она увидит темные круги под глазами. Она задавалась вопросом, есть ли у демонов темные круги под глазами.
«Знаете, — сказала она, обращаясь к проблеме, которая доставляла ей немало неприятностей в последние несколько дней, — мне интересно, знаете ли Вы, что означает слово «вежливый».
Он не выглядел удивленным. Он также не выглядел виноватым. Она знала, что он не выглядел виноватым, потому что вина была для него очень болезненной эмоцией. Она поняла, что у него была сильная защита от вины, потому что чувство вины — это та вещь, которая может начаться с капли и стать потоком.
«Это была не моя вина», — сказал он.
Она подняла руку, чтобы установить перемирие. Она могла бы обсудить Дейва с ним позже, но она не хотела напрягать его сейчас. Она знала, что у них есть другие дела, которыми они должны заняться сегодня. «Все в порядке», — сказала она. — «Никто не пострадал.»
Кроули выглядел огорченным. Он выглядел так, как будто ему было что сказать, потому что они оба знали, что у них были другие дела, но он также выглядел так, как будто хотел, чтобы любая причина помешала этому.
«Слушайте», — сказал он, и ей показалось, что ему неудобно. — «Я не спрашивал, куда Вы уезжали, и я не пытался выяснить. Но вы не можете просто посетить международный аэропорт Денвера, не ожидая, что запах там задержится».
Ах, подумала она. Это многое объясняет. Хотя на самом деле нет.
«Вы правы», — сказала она и улыбнулась. — «Я летала в Денвер. Я была в Колорадо».
Он посмотрел на нее и выглядел удивленным, что она дала ему ответ вообще. Он не ожидал этого. Но всё было хорошо. Обри Тайм была профессионалом, и она чувствовала себя свободной, и она чувствовала себя компетентной впервые за долгое время.
Психотерапию, подобную той, которую практиковала Обри Тайм, часто называют терапией разговоров. Это потому, что разговор в основном используется, как инструмент. Центральное предположение к подобной терапии, которую практиковала Обри Тайм, заключается в том, что слова обладают целительной силой, что выражение мыслей и чувств в словах может дать понимание и рост, что мы способны исправить друг друга в разговоре. Однако ошибочно полагать, что разговор — единственный инструмент, доступный психотерапевту, подобному Обри Тайм. Язык — мощный инструмент, но есть и другие. Для профессионального терапевта было бы ошибкой забыть, что существуют другие инструменты, которые могут помочь клиенту исцелиться.
В Колорадо есть множество буддийских центров, которые предлагают тихие пристанища. Эти центры находятся в ведении монахов, а не психотерапевтов, но они все еще предназначены для исцеления. Инструменты, используемые в этих центрах, — это молчание и неподвижность с целью научить ум принимать поток опыта без ярости и ожидания. Посещение одного из этих буддийских центров может преподать ценный урок о том, как много можно сделать с помощью инструментов, отличных от слов.
Обри Тайм не был буддисткой. Через месяц она узнала, что в ней не было буддизма. В буддийском мировоззрении были определенные элементы, которые она посчитала приемлемыми — заявление «жизнь есть страдание» казалось вполне уместным — но общий образ жизни, особенно ожидание того, что можно чувствовать себя спокойно, сидя тихо и стройно, просто не подходит ей. Тем не менее, молчаливые пристанища, подобные тем, которые предлагают буддийские центры в Колорадо, могут оказать мощное мелиоративное действие. Иногда молчание — это как раз то, что вам нужно, даже если это больно. Возможно, особенно, если это больно.
«Вам понравилось?» — спросил он, и уголки его губ сжались, чтобы она могла догадаться, что это то, что его волновало, но также и то, что он не хотел говорить о том, что сделал. — «В аэропорту, я имею в виду».
У нее не было мнения о международном аэропорту Денвера. Она опустила вопрос, пожав плечами и улыбнувшись.
«Я видела двух демонов», — сказала она.
«В моем аэропорту?» — он сразу обратил на неё внимание, вялость испарилась.
«Что?» — ей потребовалась секунда, чтобы допетрать. Она покачала головой и жестом попросила его успокоиться. — «Нет-нет. Это было в О’Харе. У меня была остановка».
«О,» — сказал он. Он начал успокаиваться. Он расслабил свои мышцы, свои руки. Он сел, позволил себе устроиться более комфортно. Он вздохнул. — «Тогда ясно. Кто они?»
«Без понятия.»
«Как они выглядели?»
«Как люди. В смысле, человеки. Но я их раскусила».
“У них метки какие-нибудь были?”
«Ась?»
Он повернул голову в сторону, показывая свою татуировку, которая на самом деле не была татуировкой.
«О,» — сказала она. — «Нет, я ничего такого не заметила».
«Ну, я мало что могу сделать, если не знаю, кем они были». — Вялость возвращалась. Прилив энергии отнял у него много сил. Месяц в разлуке, за исключением одного бесполезного взаимодействия с Дейвом, на него конкретно повлиял. — «Они вообще Вас беспокоили?»
«Ни капли.» — она улыбнулась, ей стало немного удобнее в своем месте, как ему. — «Но они обратили на меня внимание. Они смотрели на меня некоторое время. Я думаю, они были напуганы».
«Не зря», — сказал он.
«Я покривлялась, и они убежали».
Он фыркнул. «Вы покривлялись?»
Всё, что она сделала, — это обнажила зубы и зашипела, как умела. Впрочем, она не собиралась говорить ему об этом.
«И они убежали», — подтвердила она.
Он был вялым, но она видела, что это не мешало ему волноваться. Она была взволнована, она знала, потому что она вернулась из отпуска, и они оба знали, что это значит. Он был взволнован, потому что рано или поздно у него закончатся способы тянуть время.
Она была готова к тому, что он исчерпал все возможности. Она была готова. В конце концов, у нее был целый месяц.
«Вам не придется беспокоиться, Вы же знаете», — сказал он, и его голос звучал глубже, чем несколько минут назад. — «Если Вы примете мое предложение, Вам не будет о чем беспокоиться».
Она улыбнулась. Она улыбнулась ему. Она ему улыбнулась, свободно и довольно. Он затронул тему, поэтому она улыбнулась. Он сделал это косвенно — он не сказал самих слов, не совсем — но это было хорошо. Обри Тайм знала, что все в порядке, потому что она только что провела месяц, изучая все инструменты, кроме разговоров, которые могут иметь терапевтическую ценность.
«Я принесла Вам кое-что», — сказала она, и ей все еще хотелось улыбаться.
Дарение подарков является спорной и сложной темой в контексте психотерапии. Это сложный вопрос, определить, принять ли подарок от клиента. Ест и другой, но не менее сложный вопрос, определяющий, сделать ли подарок клиенту. Профессиональный терапевт, такой как Обри Тайм, знал, что значение может остаться у любого предмета, который она случайно подарит клиенту. Она знала, что, будучи психотерапевтом, она могла превращать предметы в символы, придавать им смысл, делать их чем-то большим. Она знала, что эта сила заслуживает уважения и бережного отношения. Ей нужно было избегать подарков, если только она не была уверена в ее терапевтической ценности.
И теперь, учитывая ее обстоятельства, учитывая месяц, который она провела, учитывая месяц, который она потратила на размышления о том, как Кроули сделал свое предложение, стуча карточкой Дэйва по его подлокотнику, она была уверена в его терапевтической ценности.
«Правда?» — сказал он. Он звучал настороженно.
«Да», — подтвердила она, и было приятно иметь план, знать, что она делает, быть компетентной. Она улыбнулась. — «Но прежде чем я отдам это, позвольте мне уточнить. Это совершенно определенно, стопроцентный символ».
Он посмотрел на нее так, будто она только что ему пригрозила. Он был осторожен, но она также знала, что его любопытство одолеет его. Так было всегда. «Хорошо», — сказал он осторожно.
На полу, у подножия ее стула, лежал пакет. Она поместила его там тем утром. Она привезла его из Колорадо. Теперь она подняла его и положила на колени. Она еще не открывала его.
«Я клянусь», — сказала она, и она все еще улыбалась, и она очень старалась, потому что это было то, что могло бы сработать, только если она была готова пойти на все. — «Я не знала, что в этом месте был фруктовый сад, прежде чем я туда приехала».
Она наблюдала, как вывод пробирался через его мозг. Он выглядел так, словно хотел улыбнуться, но также боялся. Она еще не ответила на его предложение. Он выглядел так, словно хотел улыбнуться, словно хотел верить, что она не собирается его выгнать, но она еще не сказала ни слова. Она не сказала, хочет ли она принять его предложение, она не сказала, настало ли ему наконец время принять очередной отказ.
Она не произнесла слов и решила, что не собирается. Действия могут быть словами.
«Вы смешна», — сказал он.
«Нет, это символика», — сказала она, хотя знала, что оба могут быть правдой. Её это устраивало. Она все еще не открыла пакет. — «Позвольте мне угадать, каждый раз, когда Вы даете человеку знать, кто вы на самом деле, он в конечном итоге предлагает вам яблоко в какой-то момент, не так ли?»
Тут-то он и засмеялся. Он был вялым и настороженным, но она заставила его засмеяться. Это было хорошо.
«Позвольте мне прояснить», — продолжила она, открывая сумку и вытаскивая то, что у нее было внутри. — «Я не предлагаю Вам яблоко. Я предлагаю разделить с Вами яблоко».
Она подняла его между ними. Это был блестящий, великолепно зеленый Грэнни Смит. Это было яблоко Грэнни Смит, которое вырастили и выходили буддийские монахи. Она подняла его, как подарок, который она принесла ему.
«Разделение еды может символизировать много вещей», — сказал он. Она позабавила его, и это было хорошо, но он все еще был уставшим, и он тоже чувствовал что-то более глубокое, она была в этом уверена.
«Ну, на этот раз…» — сказала она, вытаскивая маленький резак из сумки. В конце концов, она пришла подготовленной. Она работала в течение месяца, чтобы сидеть спокойно, находить ответы, учиться быть свободной, помнить, что значит быть компетентной. — «Я хочу, чтобы это символизировало кое-что очень конкретное».
Она разрезала яблоко на два толстых ломтика: один для него, другой для нее. Он смотрел, как она это сделала. Он часто выглядел, как ребенок, которого ударили за то, что он попросил удовлетворить его потребности. Еда, даже не больше одного ломтика яблока, была той вещью, которая могла удовлетворить потребность. Даже для тех, кому технически не нужно есть.
Она подняла кусок, но она еще не протянула его, чтобы он мог взять его. — «Я использую это, чтобы показать, что мой ответ не изменился».
Он наблюдал за ней. Он ждал. Есть много инструментов, которые имеют терапевтическую ценность, и слова являются лишь одним из них.
«Я говорю вам, мой ответ не изменился», — повторила она, потому что это имело значение, потому что он был ее клиентом, и потому что она потратила месяц, чтобы понять, что это правда. — «Я бы съела яблоко, если бы мне его предложили. И я бы предложила его, если бы я была там, чтобы сделать это. Я бы предложила.»
Теперь она протянула ему кусок. Ему потребовалось время, чтобы почувствовать себя в достаточной безопасности, чтобы принять его, и она ждала, пока он это сделает. Она ждала, потому что это было то, что ему было нужно. Она подождала, а потом он взял кусок, и он улыбнулся ей, словно не мог поверить, что она может быть такой же смешной, как он, как будто он не мог поверить, что она ввела его во что-то столь же глупое, как принятие дольки яблока от человека. Она чувствовала, что может питаться этой улыбкой.
Она поднесла кусочек яблока к губам. Она съела его, и она наблюдала, как он ел свой. Она наблюдала, как он жевал, прежде чем проглотить, и она подумала, действительно ли он должен был это сделать. Она подумала, был ли это выбор прожевать кусочек яблока, как это сделал бы человек, и, если да, то, что он символизировал для него. Она задавалась вопросом, и она знала, что она не узнает ответ.
Они были объединены через этот акт, через его символику. Такова была сила предметов, даров, действий в пьянящем, особом пространстве, в котором находится кабинет терапевта: это была способность создавать смысл, выбирать свои символы, целенаправленно и намеренно взаимодействовать с другими посредством этих символов.
Обри Тайм решила поделиться со своим клиентом, Энтони Дж. Кроули, яблоком, которое вырастили и выходили буддийские монахи, люди, которые посвятили свою жизнь вере в то, что жизнь есть страдание, которые приняли, что жизнь есть страдание, которые верили в существование, наполненное страданием на страдании. Она разделила это яблоко с ним, потому что для них было важно сделать это вместе. Она разделила его с ним, потому что, как она знала, ему, как ее клиенту, было полезно сделать это. И она разделила его с ним, потому что, как она поняла через целый месяц в тишине с буддийскими монахами, для нее было также важно сделать это. Ему не нужно было точно знать, что символизировал для нее весь этот поступок, точно так же, как ей не нужно было знать, было ли для него символично жевать, когда он ел.
Обри Тайм была треклятым профессиональным психотерапевтом, который не мог разделить яблоко ни с кем, кроме змея Эдема. Она разделила с ним это яблоко, потому что оно символизировало, что именно это она и выбрала. И это было именно то, что она выбрала бы снова и снова, снова и снова, если бы это было то, что человеку позволено делать.
«Как приятно вернуться», — сказала она, как только доела ломтик яблока. Она чувствовала себя свободной, она чувствовала себя компетентной, она чувствовала себя подготовленной. — «Готовы приступить к работе?»
«Конечно», — сказал он. И он смог улыбнуться.