Переходные объекты
Комментарий к Переходные объекты
Обри Тайм узнает о том, что значит быть садовником.
Она пригласила его в свой кабинет, как она всегда делала, но он не развалился на стуле, как он всегда делал. Вместо этого он вошел в ее кабинет, а затем остановился. Он остановился, посмотрел в окно и издал явно раздраженный вздох.
«Я не собирался ничего говорить, но это уже слишком», — сказал он. Он сказал это таким тоном, который заставил Обри Тайм подумать, что я сделала-то, когда она закрыла дверь.
Кроули подошел к окну. Он подошел к дереву. Он посмотрел на дерево и потянулся к листу. Затем он посмотрел на нее, и он поднял лист на уровне ее глаз.
Лист был коричневым. Он посмотрел на нее, подняв коричневый лист, чтобы она увидела.
«Это мертвый лист», — сказал он. Как будто обвиняя.
«Бывает», — сказала она. У деревьев, по ограниченному опыту Обри Тайм, иногда появлялись коричневые листья. Просто так случалось. Сезон такой, наверное.
Она все еще стояла у двери. Она не собиралась садиться, пока он не сел.
«Этого не должно быть», — сказал он. Он раскрошил высохший лист, швырнул его в горшок дерева, а затем наклонился, чтобы присмотреться к нему поближе. Он потыкал в землю, и снова посмотрел на нее. Она хотела, чтобы он перестал вести себя как разочарованный школьный учитель и сел уже, но у него явно были другие планы.
«Разве Дейв не поливал его, пока Вас не было?» — спросил он.
«Что?»
«Если бы он заботился об нем, у него не было бы коричневых листьев».
Ради всего святого, подумала она. — «Кроули, Дейв не отвечал за мое дерево, пока меня не было. Дейв не несёт и никогда не будет нести ответственность за полив моего дерева».
Это звучало тревожно близко к эвфемизму, и это заставило ее вздрогнуть. По крайней мере, он этого не заметил. Его внимание вернулось к дереву.
«Так кто же должен был заботиться о нем? Потому что, могу Вам сказать, они вас обоих подвели».
В этот момент Обри Тайм пришло в голову, что, возможно, ей следовало попросить кого-нибудь позаботиться о её дереве, пока её не будет. Упс, подумала она. Очевидно, Кроули заметил, потому что он высказал свое осуждение.
«Деревья погибают, если их не поливать, Травинка».
«А я и не знала.» — ей было всё равно. Она указала на его место. — «Давай приступим к работе.»
«Нет», — сказал он, как властный школьный учитель, которым он был. — «Я больше не буду с этим мириться».
Он отвернулся, что дало ей хорошую возможность закатить глаза. Она смотрела, как он на мгновение оглядел комнату, прежде чем пошарить рядом с основанием горшка с деревом. Когда он вернулся, он держал лейку. У нее точно не было лейки, не говоря уже о том, что она стала бы её держать там.
«Я сейчас вернусь», — сказал он, проходя мимо нее и собираясь открыть дверь.
«Погодите, Вы куда?» — спросила она.
Он остановился достаточно надолго, чтобы взглянуть на нее. Это был взгляд, который означал, это самый тупой вопрос, который я когда-либо слышал. «За водой», — сказал он и потряс лейкой.
«А почему нельзя было просто…» — начала она, но он уже вышел за дверь. Она снова закатила глаза, сдалась и подошла к своему стулу. Села и ссутулилась в нём. Она ссутулилась, потому что не собиралась тратить свою профессиональную позу на пустую комнату.
Он вернулся, и она наблюдала, как за ним закрылась дверь. Он подошел к дереву с лейкой. Она наблюдала, как он присел на корточки, чтобы быть ближе к уровню почвы.
«Насколько тут хлорированная вода?» — спросил он.
«Без понятия.»
«А свинца сколько содержит?»
«Кто знает.»
Он поднял взгляд от дерева, чтобы зыркнуть на нее. «Не помогаете, Травинка.»
Она знала. Она продолжала сутулиться. Ей было скучно, и её радовало, что он это знал.
«Какую почву Вы используете?»
«А есть разные виды почвы?»
Он издал раздраженный стон. Он осматривал землю, и она не могла усомниться в том, можно ли получить информацию, потерев землю пальцами.
«Не волнуйся», — сказал он, хотя в его тоне было что-то другое. — «Мы оба знаем, что это не твоя вина».
«Чего?» — спросила она, но он не слушал.
«Ты у нас молодец, я знаю. Просто молодец». — он все еще возился с деревом, стаскивая еще один лист или два. — «Ты выживаешь изо всех сил, и я понимаю. Хорошее шоу, хорошая работа».
Что, повторила она, про себя. Ей больше не было скучно.
«А вот у меня дома есть парочка антуриумов, и им стоило бы у тебя поучиться упорству».
Что, она подумала в третий раз. Она выровняла спину.
«Как только разберешься в себе, возможно, тогда мы с тобой поговорим о том, чего ты должен достичь. Но мы оба знаем, верно? Мы оба знаем, что ты не ответствуешь за этот беспорядок».
Обри Тайм не могла не разинуть рот. Она не могла не пялиться на своего трижды неладного клиента, который в настоящее время приседал у её дерева, делая, кто-знает-что с его почвой, листьями и ветвями, и который явно не разговаривал с ней.
«Кроули…» — начала она, потом поняла, что должна начать снова. — «Кроули, Вы разговариваете с моим деревом?»
Он остановился, и посмотрел на нее. «Это старый садовый трюк», — сказал он, словно это было очевидно.
«Вы говорите с растениями», — проговорила она.
«Ну, с Вами же я разговариваю, верно?» — сказал он, как беспечный осел, которым он являлся.
«Вы говорите с растениями», — повторила она.
«Это садовый трюк», — повторил он.
«А они… Они отвечают?»
Она понятия не имела, что она будет делать, если он ответит да.
«Не говорите глупости», — сказал он, потому что это она тут, по-видимому, говорила глупости. Он встал, отряхивая руки и бросая последний взгляд на дерево. — «Это чтобы они не выходили из строя, чтобы они понимали, чего от них ожидают».
«Погодите, погодите…» — Обри Тайм зажмурилась и позволила себе подумать.
Обри Тайм была профессионалом с более чем десятилетним опытом работы с тяжелыми случаями травмы. У нее были клиенты, которые угрожали ей, орали благим матом прямо в лицо, предлагали ей заняться сексом и того хуже. Она даже узнала, что один из ее клиентов был буквальным демоном, и ей удалось выйти по другую сторону этого опыта, чувствуя себя свободной и компетентной, ее терапевтический альянс с этим демоном каким-то образом остался не поврежден. И всё же, даже имея более чем десятилетний опыт, всё еще есть способы, которыми профессионал, такой как Обри Тайм, может быть удивлена.
Например, она могла узнать, что её клиент, который был буквальный гребаный демон, имеет привычку разговаривать со своими гребаными растениями, и она почему-то не уловила этого за всё время совместной работы.
«Хорошо», — сказала она, пытаясь сориентироваться, пытаясь обдумать всё это. — «Давайте поговорим об этом. Я хочу знать, как управляться с садом. Объясните мне. Что Вы имеете в виду — «чтобы они не выходили из строя»?
Ее интерес заставил его смутиться, но ей удалось выманить из него ответ. Ей удалось заставить его объяснить, и она обратила на это объяснение гораздо более пристальное внимание, чем когда-либо, на всё, что он говорил о своем саду в прошлом. Она заставила его описать процесс, через который он прошел, то, как он реагировал, когда одно из его растений не оправдало его ожиданий, как он выразился. Она заставила его рассказать, на что это было похоже, в самый последний раз, когда он сделал пример из плохого исполнителя. На это ушел весь сеанс, но она всё же вытащила из него ответ. Она вытащила-таки, и каким-то образом, каким-то образом, ей удалось просидеть весь сеанс, ничего не выдав.
Потому что это было прекрасно. Это было абсолютно идеально. Это была самая очевидная, самая ясная, самая на носу писанная хренова вещь, о которой она когда-либо слышала. Это было то, что могло заставить кого-то поверить в чудеса — не Обри Тайм лично, нет, но, возможно, кого-то. Это было то, что могло заставить кого-то начать отливать телят из золота и начать поклоняться несуществующим богам психотерапии, просто чтобы можно было кого-то восхвалить. Всё было настолько идеально.
Обри Тайм знала хорошую метафору, когда её видела. Она знала плохую метафору, когда видела её, тоже. И, без сомнения, она знала метафору удар-по-лицу, это-же-настолько-банально-как-ты-могла-упустить, когда она, по сути, ударяла ее по лицу.
Я могу это использовать, — подумала она.
Она пока не знала как. И она уж точно не знала, когда — конечно, только пока. Но это был всё равно что туз в рукаве, и это было похоже на подобие плана, на обещание, что она сможет разработать хороший план. Ей нравилось это чувство.
Еще нет. Конечно, еще нет. Но когда-нибудь. Она могла подождать. Она могла бы сохранить этот туз в рукаве.
Ей с Кроули еще работать и работать.
***
«Всё было плохо.»
«Ну, это уже что-то». — это не было чем-то. Это было ничего. Они провели несколько сеансов, пытаясь вытянуть из него любое описание огня, кроме плохо, и у них не получалось. Но он пытался, и ему было трудно, и она поддержит его. — «Проверка. Уровень стресса. Сколько?»
«Двадцать», — сказал он.
Двадцать было не здорово, но и не плохо. Двадцать было лучше, чем на прошлой неделе, по крайней мере. Двадцать означало, что они могут продолжить.
«Когда Вы приехали, что Вы услышали?»
«Сирены».
«Опишите их».
«Громкие».
«Проверка?»
«Тридцать.»
«Вы слышали сирены, и они были громкими». — Она сделала паузу, чтобы они могли сделать глубокий вдох. — «Что произошло дальше?»
«Я припарковался».
«И что Вы увидели?»
«Шестьдесят. Уже шестьдесят».
Обработка травм во многих отношениях является формой контактной терапии. Клиент снова и снова подвергается воспоминаниям о травмирующем событии, не позволяя воспоминаниям сокрушить его, пока он не сможет надежно получить доступ к этим воспоминаниям без стресса. Чем больше клиент сможет выразить то, что произошло, четко и основательно, не чувствуя себя расстроенным из-за воспоминаний, тем меньше травматический опыт влияет на мозг клиента. Таким образом, это форма неврологического обучения: мозг клиента медленно тренируется, как нетравматично реагировать на то, что было настолько подавляющим.
Чтобы помочь в этом процессе, такие врачи, как Обри Тайм, иногда ссылаются на СЕДы или Субъективные Единицы Дистресса. Клиента просят предоставить оценку по шкале СЕД, описывая травмирующий ряд событий, и обработка памяти приостанавливается, если рейтинг растет. Как правило, Обри Тайм нравилось использовать шкалу СЕД от 1 до 100, и она заставляла клиентов останавливаться на любом рейтинге выше 50. Однако ей не нравилась аббревиатура седы и поэтому не использовала этот термин с клиентами. У Обри Тайм были стандарты.
Кроулина оценка подскочила, и они остановились. Они остановились, как и раньше. Они остановились, точно так же, как и каждый раз, когда Кроули подходил к описанию дыма, пламени или даже жары в отношении пожара в книжном магазине. По крайней мере, на этот раз он остановился на 60 по шкале СЕД. На прошлой неделе было 85.
Он мог обсуждать другие пожары без стресса. Он подробно описал ей, каково было вести свою машину прямо сквозь огненную стену. Он мог также описать, каково было, когда его машина взорвалась. И описал он это много раз, подробно, с такими деталями, что она не знала, что и думать. Они говорили и о других пожарах. Они даже провели некоторое время, щелкая указательным пальцем, как зажигалкой, не достигая даже 1 по шкале СЕД.
Пожар в книжном магазине, однако, отличался.
«Так, как я Вас учила?» — подсказала она. Он знал, что делать. Они медленно дышали. Он вытянул пальцы, затем руки и так далее. Он медленно оглядел комнату и сосчитал, что видит. Он успокоил себя.
«Дайте знать, когда будете готовы попробовать снова», — сказала она. Ее голос был мягким. Он работал очень, очень усердно.
«Готов», — сказал он через полторы минуты.
Она наблюдала за ним, и решила, что он действительно готов попробовать еще раз. Хорошо, кивнула она.
«Я ехал в книжный магазин и пытался дозвониться Азирафелю».
«Проверка.»
«20.»
«Так.»
«Азирафель не отвечал».
«Как вы себя чувствовали?»
«Это было ужасно».
Слава Богу, подумала она, потому что это было что-то новое. А потом она подумала: Нет уж, больше я об этом не буду думать. И тогда она вернула свое внимание к своему клиенту.
«Вы ехали в книжный магазин, и это было ужасно, что Азирафель не отвечал на телефон. Уровень стресса?»
«Двадцать пять.»
«Когда Вы приехали, что Вы слышали?»
«Сирены».
Она сделала паузу, глубоко вдохнула. Он последовал ее примеру.
«Уровень стресса».
«Тридцать.»
Еще одна пауза.
«Опишите сирены».
«Громкие. Все еще тридцать».
Она улыбнулась. «Ладно. Вы слышали сирены, и они были громкими. Что произошло дальше?»
«Я припарковался».
Глубокие вдохи.
«Что Вы увидели?»
Он был очень близок к тому, чтобы сказать, сказать я увидел дым. Она увидела, как открылся его рот, она увидела слова почти, почти сформировались. Затем она увидела, как эти слова застряли, стали ядовитыми, пробрались сквозь его тело, как боль. Он испустил гортанный вопль, а не слова, и катапультировался с кресла, чтобы он мог пошагать взад-вперед.
«Я не могу это сделать», — прорычал он, как только успокоился, чтобы заговорить снова.
«Это не легко», — сказала она.
«Мы топчемся на одном месте».
«Погодите-ка», — осторожно сказала она. — «Я отслеживаю каждый Ваш уровень стресса. Вы знали это? Я их записываю. Они становятся ниже».
«Вы их записываете?» — он перестал ходить, чтобы посмотреть на нее.
«Так я знаю, что они снижаются».
«Правда?»
«Медленно, но снижаются».
«Это обычно занимает столько времени?»
Вовсе нет, — подумала она. «Нет смысла сравнивать», — сказала она.
Он громко вздохнул. Она наблюдала, как он подошел к краю комнаты и прислонился лбом к стене. Она наблюдала, как беспокойство, плывущее по его телу, начало увядать. Она наблюдала, как он осел.
«Не думаю, что смогу попробовать снова», — сказал он. Он сказал это так, как будто это было поражение, как будто он был разочарован собственной слабостью. Однако, она понимала, что это было нечто совершенно другое.
«Я очень рада, что Вы смогли распознать это и выразить», — сказала она, и она говорила серьёзно.
То, что Кроули только что сказал, свидетельствует о значительном повышении его способности к самоанализу и заботе о себе. Возможно, ему пришлось подраматизировать, чтобы сделать это, театрально прижаться к стене через всю комнату, но это все же было достижением. Она была им горда.
«Это не должно быть так сложно», — пробормотал он стене.
«Слушайте», — сказала она, и она переместилась на своем месте. — «Почему бы Вам не сесть, и мы можем поговорить об этом».
Кроули повернул голову, не отрывая ее от стены, чтобы он мог смотреть на нее. Сейчас на нем не было очков, поэтому она могла видеть по его глазам, как он размышляет. Обдумывание было медленной работой для него сегодня. Он ничего не сказал, но, наконец, оттолкнулся от стены, почапал к стулу и рухнул на него.
«Хорошо», — сказала она, чтобы начать. — «Вам хочется поговорить о книге в целом?»
Он сделал жест, жест, который означал давай уж, не тяни. Таким образом, она решила надавить.
При работе с пережившими травму, особенно с теми, кто пережил множественные травмы, существует риск того, что любой попадет в ловушку, думая о каждой из этих травм как об отдельных и разных проблемах, которые, таким образом, могут быть рассмотрены отдельно и четко. Их легко разделить на части, осмыслить отдельно, игнорировать истинную природу травмы. Травма сидит в мозгу, как вездесущая реальность, и каждый отдельный травмирующий опыт хочет сидеть в мозгу точно таким же образом, в одном и том же месте. Они не хотят аккуратно разделять себя, разграничивать энергии мозга на твою и мою. Вместо этого они толпятся друг с другом, они трутся друг о друга, они складываются друг на друга и вжимаются друг в друга. Травмы накладываются поверх других травм, мозг просто неврологически не способен различать их.
Это особая проблема, когда речь идет о работе с клиентами, которые пережили травмы в детстве. Детские травмы поселяются в мозгу, пока мозг все еще формируется, пока личность растет, в то время как сам человек все еще учится понимать мир. Возможно, что вся личность человека будет сформирована детской травмой. Для этой детской травмы возможно иметь контроль над любым другим опытом, каждой другой памятью, каждой отдельной мыслью и чувством. Таким образом, травмы будущего формируются и деформируются этой детской травмой. И все это будет очень проблематичным, когда будущая травма уже имеет форму, дизайн, структуру, которая плотно вписывается в контуры этого раннего опыта.
Травма происходит в слоях. Она происходит в слоях невыразимого ужаса и отчаяния, и эти слои вжимаются друг в друга, так что более свежие слои создаются по образу более старых. Травма происходит в слоях. Она происходит в слоях, и травматологическая терапия может быть успешной, только если эти слои заметить.
Об этом она и хотела поговорить. Вот почему было приятно иметь туз в рукаве.
Она подняла оглавление в одной руке, чтобы он мог видеть его. «Вот о чем я думала», — сказала она.
Другой рукой она с помощью карандаша указала на заголовок главы, Эстрада. «Это ведь тогда все скатилось под откос, верно? Вы с Азирафелем поссорились, и ссора закончилась тем, что Вы были отвергнуты кем-то, кто значил для Вас больше, чем что-либо еще».
Она была очень осторожна с тем, как она сформулировала это утверждение. Она была очень осторожна, чтобы не сказать, Вас отверг кто-то, кого Вы любите. Она внимательно следила за ним, чтобы понять, не слишком ли сложна для него эта формулировка. Но он слушал, и он выглядел уставшим. Итак, она продолжила.
Карандаш шевельнулся, теперь постучав по заголовку главы Тот ещё беспорядок. «Что произошло потом? Вы узнали, что все те, с кем вы работали, теперь стали Вашими смертельными врагами, и они хотят убить вас».
Она смотрела на него. Выражение его лица не изменилось. Итак, она продолжила.
Теперь карандаш переместился к Пожару. «А потом Вы оказались полностью окружены пожаром».
Выражение его лица не изменилось. Он выглядел уставшим. Она наблюдала за ним и дала ему время подумать, хотя он не выглядел задумчиво.
«Это напоминает Вам о чем-нибудь?» — подсказала она, и удостоверилась, что ее голос был успокаивающим и добрым.
Она ждала. Выражение его лица не изменилось.
Она ждала.
Выражение его лица все еще не изменилось, но взгляд изменился. Он обращал на нее внимание, а теперь — нет. Произошел сдвиг в его фокусе, сдвиг в его внимании. Теперь он был далеко.
«Я не хочу говорить об этом», — сказал он, и он говорил так устало, и он говорил так испуганно и тихо.
Эта честность была неожиданной. Она её не ожидала. Вместо этого она ожидала, что он сменит тему, попытается отвлечь ее. Она ожидала, что он будет раздражительным и чрезмерно драматичным. Она ожидала, что он сделает вид, что делает ей одолжение, желая поговорить о падении. Но он этого не сделал. Она спросит об этом позже. Пока она будет уделять ему все свое внимание.
«Думаю, нам придется», — сказала она. Это было слабое утешение, она знала. Она положила оглавление вместе с остальным содержимым книги и положила всё на свой столик. Это был сигнал: он полностью сосредоточился на ней.
«Мне не нравится об этом думать», — сказал он.
«Но Вы наверняка думаете об этом».
В ответ он тяжело вздохнул. Он посмотрел на нее. Он посмотрел на нее, его глаза были такими грустными и уставшими. Она бы спасла его, если бы у нее был шанс.
«Что Вы хотите знать.» — Это должен был быть вопрос, но у него не хватило на это энергии. Энергии хватило только на утверждение.
Она не станет давить. Она не станет. Она совсем не хотела на него давить. Но она знала свою работу. Она знала свои профессиональные обязанности. Она знала, что если она подождет, пока он не станет менее уставшим, он никогда не станет менее уставшим.
«Всё, что приходит Вам на ум», — сказала она.
Она смотрела ему в глаза, его грустные и испуганные глаза. Она видела, как они расширились, прямо как тогда, когда они были полны слез, и как он отчаянно пытался удержаться. Она наблюдала, как его глаза метались — вверх, в сторону, к ней, а затем вниз к полу.
«Было больно», — сказал он.
Она слушала.
«Было очень больно», — сказал он, а затем глубоко и резко вдохнул. Это был не тот глубокий вдох, который мог помочь ему успокоиться, но что-то другое. Это был вдох, который мог помочь ему закупорить себя. Это был вдох, который он использовал, чтобы сдержать рыдания.
«Мне жаль», — прошептала она.
Она смотрела на его глаза, на его слезы и страдания. Она наблюдала, как они снова задвигались по комнате. Она наблюдала, как они быстро моргали, что было для него непривычно, что, как она знала, означало, что он пытался не плакать. Она наблюдала, как он сделал еще один резкий вдох, и она наблюдала, как он надолго задерживает дыхание глубоко внутри. Он держал это дыхание внутри и использовал его. Он использовал это дыхание, накопил его в своих легких, использовал его, чтобы оттолкнуть слезы, чтобы оттолкнуть то, каким грустным и испуганным и маленьким он себя чувствовал, чтобы оттолкнуть боль, которая была слишком ужасна, чтобы позволить настигнуть его. Она наблюдала, как он отодвинул все это, отодвинул это назад, отодвинул это назад в глубокое темное место, где он, должно быть, держал это всегда.
Она смотрела, как он разделял на части.
Она наблюдала, как он отмежевался от всего, что не приносило ему чувства безопасности.
«Конечно», — сказал он через мгновение, и его голос вернулся в нормальное русло, его энергетический уровень вернулся в норму, и он вернулся к сварливому обманщику, каким он себя представлял. — «Я действительно думаю, что это было частью Её плана».
«Вы и раньше так говорили», — сказала она. Она не станет указывать на его разделение на части. Она не станет указывать на его защиту, его сопротивление. Не сейчас. Её работа была подтолкнуть, а не уничтожить.
«Кстати, пожалуйста», — сказал он, словно дразня, как язвя, как будто он был не более чем раздражительным, инфантильным ослом. Он ухмыльнулся, или, по крайней мере, попытался. — «Было бы приятно узнать, что хоть один человек выражает хоть какую-то благодарность за то, что мир всё еще здесь, знаете ли».
Она не клюнула на его приманку. Она не станет. Она продолжала сидеть, тихая и сострадательная. Она продолжала сидеть с весом всего, что он чувствовал, даже если он не мог ответить тем же.
«Она планировала, чтобы Вы пали», — подытожила она, резюмируя, тихая и сострадательная.
«Неважно», — сказал он, пожал плечами, он отрицал и отгонял от себя.
Еще раз, подумала она. Еще один разочек.
«Она создала Вас, чтобы Вы пали».
Вот оно: гнев. Энтони Дж. Кроули всегда был сердит, и это было видно по его глазам. Это была просто вспышка, быстрая вспышка, жесткая и чрезвычайная вспышка гнева в его глазах, направленного прямо на нее. Она могла бы взять его. Она могла взять этот гнев, она могла позволить ему направить его на нее. Она могла бы принять его, пока он не найдет лучшего направления для него.
«Вам нужно быть осторожнее, Обри Тайм», — сказал он, подчеркивая каждое слово, так он говорил, когда пытался удержаться от шипения.
«Нам нужно поговорить об этом», — сказала она. Это был не толчок, это не подталкивание. Это было просто правдой.
«Нет.» — Он помотал головой, но не сводил с нее глаз. — «Нет, нельзя просто говорить такие вещи».
Обри Тайм никогда не нравилось, когда он пытался сказать ей, что она могла или не могла говорить. Обри Тайм не нравился кто-то, кто пытался сказать ей, что она могла или не могла говорить. Она пыталась игнорировать это, но этот укол раздражения все равно присутствовал. Она решила, что ему-то лучше знать о работе, которую они проделали, о ней.
«Мы здесь не подвергаем себя цензуре», — сказала она. Конечно, это была ложь: она постоянно подвергала цензуре то, что говорила, основываясь на том, что терапевтически подходило ее клиенту. Но он не должен был подвергать себя цензуре, и он не должен был подвергать цензуре её. Она решила, что он должен знать ее лучше.
«Обри», — сказал он. Он сказал это, и он сел на свое место, чтобы он мог наклониться вперед. Он сказал это, и он заставил своё лицо ожесточиться определенным образом, который она узнала, который означал я сейчас дело говорю. Он сказал это, но его челюсть едва двигалась, когда он произнес слова. «Когда демон говорит Вам, что есть вещи, которые нельзя говорить, Вы должны его ссссслушаться».
Она позволила этим словам повиснуть в воздухе между ними.
Обри Тайм провела месяц в тишине, живя с буддийскими монахами. Она провела месяц в тишине, живя с людьми, которые верили, что жизнь есть страдание, что жизнь — это не что иное, как страдание, что существование — это не что иное, как страдание на страдании. Обри Тайм провела месяц в тишине, живя с буддийскими монахами, и она использовала это время, чтобы научиться быть свободной. Она использовала это время, чтобы признать, что она свободна, что она компетентна, что она будет именно тем, кем она будет выбирать, снова и снова, снова и снова, если это то, что человеку позволено делать. Обри Тайм провела месяц в тишине, живя с людьми, которые верили в страдание на страдании, и она использовала все инструменты, которые они предоставили, чтобы найти принятие, найти мир и принятие, найти свободу.
Обри Тайм потратила месяц на изучение того, как принять и охватить чувство свободы. И она не собиралась позволять своего сварливого, грустного, напуганного демона-клиента пытаться задушить его.
Но конец сеанса уже почти наступил.