Дома его ждал Очен. И вид имел весьма решительный. Предложил выйти из дому, где никто им не помешает. И начал без обиняков, что показалось Войте странным.
– Поклянись, что не покинешь Славлену после того, что я тебе скажу.
– Я и не собирался покидать Славлену. Но чего ради я должен тебе в чем-то клясться?
– Если ты уедешь, я окажусь предателем. Предателем Славлены. Но если я тебе об этом не скажу, получится, что я предал друга.
– Знаешь что, ты выбери сначала, кого ты хочешь предать – друга или Славлену…
– Мне сейчас не до шуток. Мой отец друг твоего отца, а ты спас мне жизнь в Храсте – но дело не в этом. Если бы у меня не было дочери, я бы никогда не пошел на это. Теперь я знаю, что такое быть отцом. Ты, наверное, еще не видел Дивну, мою маленькую девочку – я раньше считал, что такого чудесного ребенка нет больше ни у кого. Но мне объяснили, что любой отец считает так же…
Войта вовсе не считал своих детей такими уж расчудесными и сладких соплей, в отличие от Очена, обычно не распускал. Он знал, что имеет некоторые обязательства перед женой и детьми, но частенько об этих обязательствах забывал.
– Я узнал, что из замка твоего хозяина сегодня привезли письмо. Если твой хозяин через десять дней не вернется в замок живым и здоровым, твоих детей убьют. Было принято решение не говорить тебе об этом. Вообще никому не говорить.
Едрена мышь…
– А тебе об этом рассказали как заслуживающему доверия?
– Я… подслушал этот разговор. Случайно. Ну или почти случайно.
– И кто принимал решение? – Войта вдохнул поглубже, стараясь сохранить спокойствие.
– Ректорат школы.
– И твой добрый трогательный друг Драго Достославлен?
– Это предложил не он. Он даже высказал сомнение… Понимаешь, все решили, что если твои дети погибнут, ты возненавидишь мрачунов.
– А то, что я после этого могу возненавидеть чудотворов, никому в голову не пришло? – сохранять спокойствие не удавалось.
– Предполагалось, что ты не узнаешь о письме… Но я решил… Как бы твой хозяин ни был виновен, его смерть не стоит жизни троих детей. Я представил на их месте свою Дивну. И понял, что так поступать нельзя, это не жестоко даже, это нечто гораздо более худшее, чем жестокость.
– Я убью их всех… – Войта стиснул кулаки и шагнул к калитке, но Очен ухватил его за плечо.
– Погоди. Тебя схватят. Убивать не станут – ты в самом деле нужен нам. Но ты ничего этим не добьешься, только хуже сделаешь…
Войта потрогал шишку на затылке и вспомнил вдруг, что все они – ректорат – чудотворы… И каждый из них может убить его одним ударом. Победить одним ударом, уложить на лопатки. А упрямство – мудрость осла…
Удар чудотвора не имеет ничего общего с электрическими силами. Его нельзя описать и с точки зрения механики – он лишь похож на механический. Будто воздух становится магнитным камнем. И мрачуны, и примитивные твари, вроде гадов или мошек, выпивают его энергию, от него нельзя защититься – только встать под прикрытие мрачуна. Или многоглавого змея, мысли которого читает Очен. Или под защитное поле магнитофорной махины, оставленной в замке…
Ощущение бессилия, беспомощности, одиночества было, пожалуй, сильней, чем в первые месяцы плена, и сравниться могло только с отчаяньем, которое Войта испытал, потеряв способность к удару. Он чужой здесь, в родном городе. Он нужен Славлене, лишь как драгоценный трофей, и никому нет до него никакого дела. А впрочем…
Понятно, мать всегда встанет на его сторону, какую бы подлость или предательство он ни совершил. Но отец? Братья?
В юности Войта считал отца твердолобым и недалеким человеком, но теперь, когда имел полное право на такое мнение – благодаря не ученым званиям, а исключительно умению думать – он, напротив, с гораздо большим уважением стал относиться к отцовскому опыту, к его простой житейской мудрости. Чтобы там ни было, а мнение отца Войту волновало гораздо больше мнения Айды Очена и даже больше, чем мнение Трехпалого. Кроме того, с годами он в полной мере оценил, что «великого ученого» из него сделал в первую очередь отец, а уже потом Глаголен.
Признаться, он долго не решался заговорить с отцом. Но больше в Славлене не нашлось бы ни одного человека, который стал бы его слушать. И, пожалуй, не ради мудрого совета Войта решился на этот разговор – он будто бы хотел заранее оправдаться за то, что собирался сделать.
Если лет двадцать назад Войте сказали бы, что он боится отца, он бы кинулся на обидчика с кулаками. Наверное, потому, что в самом деле всегда отца боялся, но не желал признаваться в этом прежде всего самому себе – и ежедневно самому себе доказывал собственное бесстрашие. А теперь отчетливо понял, что боится отца. Сильней, чем боялся выступить на сессии Северского университета. Теперь у него так же пересыхало во рту и так же подгибались колени. И если на кафедру его силком вытолкал Глаголен, то теперь некому было хорошенько врезать Войте промеж лопаток, чтобы он начал, наконец, пресловутый разговор. Пока его не посетила спасительная мысль: теперь у него есть железное оправдание не желать смерти Глаголену, понятное каждому, даже самому бесчувственному или слабоумному.
Мать возилась с коровой в хлеву, отец в саду мазал известью комели яблонь – чтобы зимой их не грызли зайцы. Войта понаблюдал за ним издали, и только потом, набравшись решимости, подошел скорым шагом.
– Пойдем в дом, надо поговорить.
Отец ничего не сказал, молча поставил ведро с известкой на землю и отряхнул руки.
Войта начал вовсе не с того, с чего надо было начинать, когда они уселись за стол друг напротив друга.
– Один из мрачунов, которого сегодня в клетке возили по городу – тот самый человек, в замке которого я жил, который сделал меня доктором математики, выделил мне ренту, платит за обучение моих сыновей, твоих внуков…
Отец поднял на Войту взгляд – не испуганный пока, не настороженный, не осуждающий. Удивленный, пожалуй. И вздохнул, покачав головой:
– Значит, твой благодетель…
Войта слишком долго сдерживал гнев перед ректором и начальником стражи, чтобы и от отца стерпеть то же оскорбление: вскипел (так, что щекам стало горячо до боли) и изо всех сил жахнул кулаком по столу:
– Едрена мышь! Чтобы я этого слова не слышал!
И вместо того чтобы напомнить, кто здесь кому должен указывать, отец смешался и даже, пожалуй, оробел – выставил вперед ладони, будто защищаясь, и примирительно пробормотал:
– Ну извини, извини…
Выплеснув гнев, Войта понял, что погорячился, и поспешил пояснить:
– Доктор Глаголен – мой друг, наставник, а не благодетель.
– Хорошо, – кивнул отец. – Пусть будет наставник. Но если он убил чудотворов из школы, можно ли принимать его… хм… его помощь? Не осквернит ли это память убитых?
Однако! Отец не посмел утверждать – высказал предположение…
– Глаголен не имеет никакого отношения к убийству чудотворов, можешь мне поверить. Если хочешь – я в этом поклянусь. Он козел отпущения, богатый и влиятельный. Сперва с него собирались содрать выкуп, а потом узнали, что его знания в магнитодинамике угрожают Славлене, и решили казнить. Но дело не в том…
– Ладна? Дети?.. – догадался отец и прижал руку ко рту.
– Матери не говори. Очен только что рассказал: мне решили не сообщать, что, в случае казни Глаголена, в замке убьют мою семью. Ты понимаешь? Они договорились ничего мне не сообщать! Чтобы я возненавидел мрачунов! Будто у меня нет других причин их ненавидеть!
Отец замолчал, обдумывая сказанное.
– То есть, мрачуны готовы обменять этого Глаголена на твоих детей? И что, наши на такой обмен не согласились?
– Я думаю, мрачуны готовы заплатить и немалый выкуп в придачу к твоим внукам… Но «наши» даже обсуждать этого не стали. Понимаешь? Они просто решили ничего мне не говорить!
Отец задумался снова. Войте показалось даже, что у него на глазах выступили слезы – но отец сглотнул, и слез Войта больше не видел.
– Послушай, а если… ну… упасть в ноги… Попросить пощадить детушек?
– Кому в ноги, Глаголену? – поморщился Войта. – Не хочешь ли ты, старый хрен, сдохнуть, чтобы мои дети остались в живых?
– Да нет, не ему, конечно. Градоначальнику там. Или даже ректору школы… Если тебе зазорно, могу и я, спина не переломится.
Надо же! Войта никогда бы не подумал, что отец может упасть кому-то в ноги…
– Ректору в ноги я сегодня уже падал, – оскалился Войта. – И начальнику стражи еще. До градоначальника не дошел, но он мне ответит то же, что и ректор. Когда Очен мне рассказал о письме из замка, я думал не в ноги упасть, а глотку ректору порвать… Вовремя вспомнил, что он чудотвор…
– Да и что, что чудотвор! – Похоже, отцу тоже больше нравилась мысль порвать ректору глотку, а не упасть ему в ноги…
– Бать, я же… Он меня одним ударом может убить… – Войта потупился.
– И ты поэтому испугался? – возмутился было отец, но вовремя одумался. – Я не то, конечно, хотел сказать… Сынок, ты… Ты не очень-то расстраивайся из-за этого. Все знают, что удара можно лишить только сильного человека, бесстрашного. Слабак или хитрец раньше сдастся. Ну хочешь, вместе к нему пойдем, а?
– Зачем? Шею ему свернуть? Не поможет!
– Нет, но… Просить-то можно по-разному. Я давно заметил, что человеку с арбалетом в руках в смиренных просьбах отказывают реже, чем человеку без арбалета…
– Не поможет…
– Знаешь, если моим товарищам рассказать об этом, никто в стороне не останется. А если в городе об этом узнают, твоего ректора на куски порвут.
– Бать, они скажут, что никакого письма не было, тебя убьют, а меня посадят на цепь в какой-нибудь школьной лаборатории. Скажи мне лучше, нет ли у тебя знакомых из стражи в крепости?
– Побег своему… хм… наставнику думаешь устроить?
– Нет. Мне нужно с ним поговорить. Верней… мне нужно получить ответ на один вопрос.
– Ну, для такого дела, может, и есть… – отец пожал плечами. – Но будет ли от этого толк?
– Толку от этого будет не много. Но я должен знать. Для себя должен знать… Понимаешь, когда стреляли в чудотворов, никто из мрачунов не ударил по стрелкам на балконе. Никто. Ни один. Я хотел спросить: почему? Не может быть, чтобы все до единого мрачуны были в заговоре. Глаголен точно не был. Я бы знал, понимаешь? Он должен был оглянуться на звук выстрела еще до того, как первая стрела попала в Литипу-стерка. И ударить.
– Может, мрачуны устроены не так? Удар мрачуна может убить человека, лишить разума, но ведь не мрачунов берут в наемники, а чудотворов. Может, они не привыкли отвечать ударом на выстрел?
Надо же, отцу не пришло в голову, что все мрачуны сговорились убить приехавших на сессию чудотворов… Может, он прав – мрачуны просто не привыкли защищаться ударом? Глаголен никогда не воевал, у него для этого есть обученная стража. Да и прочие мрачуны в зале совета на воинов походили очень мало.
Однако трость в руках Глаголена была опасней, чем палица в руках опытного наемника…
0
0