— Поразительное хладнокровие, — обронил Лис прежним голосом, правда, растеряв свою придурковатость и заискивание. — Ты, Най, не устаёшь нас удивлять.
Най продолжал молчать. Либо это тоже иллюзия, только уже персональная, либо Боги непосредственно обращаются прямо к нему, смертному — и любое слово может быть понято ими неправильно. Богам следует почтительно внимать и не прекословить. Боги — они мудрые, сами всё видят и знают, нечего точить с ними лясы, не соседи.
Лис кинул мимолётный взор на беснующиеся вокруг волны, на нависшую над головой громаду косматого неба, затем задержался на своих тонких руках и снова посмотрел на застывшего Ная.
— По-ра-зит-тель-ное… — просмаковал он. — Итак, бывший недруг мой, я послан сюда Аклиссой. Ты смог её заинтересовать, поздравляю.
Най почтительно склонил голову. Лис улыбнулся своей прежней отвратной скользкой улыбкой. Правда, сейчас она Ная совершенно не раздражала. Он видел, что хоть облик высшего существа и являл какое-то сходство с зарезанным пройдохой, но в данный момент не являлся им ни в малейшей степени.
— Покровительница приглашает тебя на Остров и интересуется, что ты можешь предложить взамен?
Вон оно что… оказывается, тут проезд платный. Понадеемся, что цена посильная…
— Покровительница знает, что любую цену она и так может взыскать с меня не спросясь, — осторожно ответил Най, внимательно следя за реакцией вестника. — Разве она не так обычно поступает?
— И поразительная наглость, — отрешенно качнул головой Лис. — Нет, человек, так она поступает далеко не всегда. Например, если она возьмёт некие твои умения, то ты станешь для неё столь же бесплоден и неинтересен, как твои тщетно лелеемые пустые надежды.
У Ная мимолетно промелькнул нехороший прищур, но он быстро овладел своим лицом:
— Мои умения тоже целиком в её власти, — смиренно склонил он голову, и, выдержав должную паузу, снова взглянул на собеседника. Чем дальше шел разговор, тем меньше он ему нравился.
У существа напротив появился залихватский огонёк в глазах, и он придурковато ухмыльнулся, заставив Ная вздрогнуть: всё человечнее становился Лис, всё достовернее. Появилась даже тень желания пристукнуть эту ехидну ещё раз. Впрочем, лик собеседника снова неуловимо стал бесстрастным, и мимолетное сходство приснопамятных ужимок улетучилось.
— Покровительница запомнит твои слова, человек. Запомни их и ты, — торжественно и неспешно изрёк вестник, плавно взмывая со своего места и окутываясь сиянием. Силуэт его начал терять краски, чёткость — и вскоре упорхнул светящейся искрой в зыбкое марево постепенно сгущавшегося тумана. Най дёрнул головой, оглядываясь и удивляясь, как он не заметил невесть откуда взявшейся молочной взвеси, разлившийся вокруг. Туман сбивал с мысли — зачем являлся вестник, что нужно от него покровительнице?.. Умения? Какие?.. Зачем?..
Но вскоре туман просветлел и впереди стало проступать такое, что у Ная из головы мигом вылетели все вопросы и перехватило дыхание.
Глина бежала бесконечной лентой, околдовывая и завораживая. Пальцы Виктула коснулись бегущей плоскости, надавили — и за ними тут же побежала гибкая плавная борозда, углубляясь и закручиваясь в спираль. Загипнотизированный Эссиль уже несколько минут, открыв рот, смотрел на танец линий и спиралей, извивов и прямолинейностей, на зарождение борозд с холмами и плавное перетекание их в абсолютную гладкость.
— Нравится? — улыбнулся Виктул, не прекращая перебирать пальцами по крутящемуся на круге шмату глины.
Он с ещё более широкой улыбкой встретил ошарашенный кивок мальчика, безмолвно завороженного бегом бесконечности, затем увидел, что гладкость линий теряет чёткость и окунул руку в море. Выплеснув пригоршню воды на глину, он снова начал водить по ней пальцами. Линии опять стали гладкими, колдовскими и прекрасными.
— Зачем ты это делаешь? — смог наконец вымолвить Эссиль. У него затекла нога на грубых досках мостков, и он перенёс вес тела на другую ногу, всё так же не отрывая взгляда от чудесных линий.
— Красиво, — криво улыбнулся Виктул.
— Очень красиво… — эхом повторил Эссиль и помолчал. — Но зачем?
— Не знаю… — сосед растерянно качнул головой. — Нравится. Хочешь попробовать?
Мальчик просиял, суетливо подсел поближе и робко протянул руку, собираясь коснуться живой ленты.
— Сперва намочи.
Эссиль быстро окунул руку в воду почти до локтя и, затаив дыхание, коснулся живой поверхности. За его пальцем тут же побежала новая борозда. Мальчик ахнул от восторга.
— Эссиль! — услышал он с берега. — Пошли купаться!
Мальчик сильно пожалел, что не может раздвоиться. Один Эссиль остался бы здесь, а другой убежал с друзьями. Но раздваиваться он не умел, а с друзьями должно быть гораздо интереснее, чем смотреть на красивые линии или даже рисовать их самому.
Виктул перехватил его жалостливый взгляд и усмехнулся:
— Беги, беги. Линии красивы, но быстро надоедают. Я оставлю круг здесь, если ты захочешь вернуться.
Друзья отошли подальше от обжитых мест и облюбовали себе неплохое местечко — недалеко от пляжа росло раскидистое дерево, и в его тень можно будет пересесть, если им захочется отдохнуть от жары.
Ребята расположились около самой воды и принялись возводить песчаный город. Эссилю это вскоре наскучило, и он объявил, что пойдёт окунётся. Сати встретила его слова с едва уловимой печалью, кто-то равнодушно кивнул, а иные и внимания не обратили.
Мальчик зачерпнул последнюю пригоршню текучего песка, водрузил её на маковку своего сооружения и попытался изобразить те плавные линии, что так хорошо получались у Виктула. Линии не получились совершенно, и Эссиль раздраженно поднялся. Он понял, чем мокрый песок отличается от мокрой глины — следующая его постройка будет увековечена в глине, это вопрос решённый. И если бы друзья сообразили подсесть к Виктулу перед тем, как идти на пляж, они тоже перестали бы сейчас так восторженно возиться с второсортным материалом.
Эссиль с гиканьем поскакал по мелководью, поднимая тучу брызг и наблюдая, как в них играет радуга. Когда глубина достигла того предела, что скакать более не представлялось возможным, Эссиль наскоро обтер мокрыми ладонями разгорячённое тело, чтоб нырок не вышел слишком контрастным. При этом взгляд его случайно упал на тёмное пятно на горизонте. На мгновение замерев, мальчик быстро понял, что это человек в лодке, и подплыл он уже довольно близко. Не было ничего странного в том, что такое большое тёмное пятно ускользало от его внимания раннее — из-за спины гостя слепило солнце, и мальчик попросту избегал смотреть в ту сторону. А на что там смотреть… море да небо. Эссиль набрал побольше воздуху в грудь, внутренне собрался и нырнул, сверкнув напоследок над водой острыми пятками.
Он собрался доплыть до лодки под водой, но не сумел. Пришлось вынырнуть и подгрести к странному пришельцу как все нормальные люди. Новый человек на острове — ведь он новый, ни у кого здесь нет лодок — целое событие, кому как не ему, Эссилю, надлежит встретить гостя и произнести торжественную приветственную речь. Ну или просто поболтать о лодках или погоде.
Уцепившись за тёплый деревянный край лодки, Эссиль легко подтянулся и с любопытством заглянул за борт, вдыхая терпкий, незнакомый смолистый запах. Ничего интересного он в лодке не обнаружил и перевел взгляд на человека.
Тот взирал на него с о-о-очень странным выражением.
Туман расступился, и перед глазами возникло полотно «Купание». Тот же пляж, то же драконово дерево на побережье, та же группа людей на берегу и тот же пацан на переднем плане. Най ещё не видел его лица, но подкоркой чуял — это он. Запоздало до него стали доходить и остальные нюансы, переворачивающие порядок всего сущего. Например, когда он проходил Пороги — был вечер. Тут же наличествовало явное утро: солнце располагалось ещё относительно низко, и вдобавок оно как-то переместилось ему за спину. Усталость ушла. Мозоли пропали. Казалось, его выдернули из привычного мира и усадили в чудной и застывший аквариум, напрочь меняющий все представления о восприятии мира. И мысли в голове витали какие-то… давно позабытые. Чужие. Что с ним сделал проклятый туман, в кого превратил?..
Но эта панорама… именно она выворачивала мозг больше всего. Мальчик достиг той точки, где он был на картине, послушно застыл на мгновение, и в этот момент сходство стало абсолютным — Наю с его памятью не составило труда отследить это вплоть до мелочей. Пацан нырнул, а у Ная пульсировала в мозгу навязчивая мысль: как он смог попасть в ту точку времени-пространства, которая прошла двести лет назад? Вернее, «как» — это наименее значащий вопрос. Почему!? Зачем?! И что ему теперь здесь делать?!! Это цирк? Иллюзия? Временная яма? Он сошел с ума? Или свихнулся весь окружающий мир? О, покровительница, дай силы… слишком жестоко караешь за дерзость, помилосердствуй…
Основная цель профессионального психотерапевта, такого как Обри Тайм, — вывести себя из употребления. Цель состоит в том, чтобы помочь клиенту обрести независимость, исцелиться до такой степени, чтобы он больше не зависел от терапевта. Многие коллеги Обри Тайм раньше думали о своей работе так: цель — прекратить отношения с клиентом с того момента, как они начали.
Обри Тайм выполнила свои профессиональные обязанности. Или, по крайней мере, она пыталась. Она думала о своих мотивах, когда думала о роскошном, медленном процессе своей работы с Кроули. Было ясно, что никто из них не спешил с концом дела. Было ясно, что она не хотела прощаться, и ей всегда нравилась возможность поработать с ним. Обри Тайм подвергла сомнению ее мотивы, и она не могла отрицать, что за ними скрывается некоторый эгоизм, но она также считала, что она была оправдана тем, сколько времени она посвящала работе с ним. В конце концов, ему нужно было пережить более 6000 лет. То, что ей казалось роскошно медленным, рассуждала она, будет совершенно отличаться от его вневременной перспективы. Она считала это правильным, учитывая то, кем он был как клиент, и его очень необычные терапевтические потребности, что их работа отнимала так много времени. Она считала, что это правильно, и убедилась, что он согласен.
Она позволила этому занять время. Она позволила ему течь медленно, очень медленно. Она будет идти настолько медленно, насколько нужно Кроули. В конечном итоге она проведет такую большую часть своей жизни, свою конечную смертную жизнь, довольствуясь тем, что она его терапевт, довольствуясь тем, что он ее клиент.
Они работали вместе, и так долго. Они работали вместе, и это было роскошно.
Она старела, а он — нет.
***
Падение было последним портретом, который он закончил. Для него логично было быть последним.
Это было совсем не то, чего она ожидала. Портрет был хороший, просто прекрасный, он был совсем не тем, чего она ожидала.
Это были две руки, крепко держащиеся друг за дружку, каждая из которых тянулась с противоположной стороны листа.
Они были стилизованы, поэтому она не поняла, чьи были чьи. Она знала, что у Кроули и Азирафеля были очень разные руки, но он сконструировал эти руки так, что не было ясно, какая рука принадлежит какой сущности. Не было фона, чтобы указать, где был верх, а где низ; не было с одной стороны облаков, а с другой — огненных ям. Были только две руки, сошедшиеся вместе, как будто из огромной пропасти.
«Он Вас тянет вверх?» — спросила она. — «Или Вы его тяните вниз?»
«Ни то, ни другое», — сказал он и улыбнулся ей. — «Мы встречаемся посередине».
«Конечно», — сказала она, понимая, что иначе и быть не могло, и ответила ему улыбкой.
***
«Что подумываете с ними делать?» — спросила она.
Они разложили все холсты на полу ее офиса. Было довольно много разных произведений. Некоторые из них выглядели несколько потрепанными — первые, когда Кроули все еще был поглощен своей ненавистью к себе. Однако многие из них были красивы. Некоторые из них были абсолютно потрясающими.
Лампы не было. Кроули объяснил: Азирафель не захотел расставаться с ней даже на день.
«Не знаю», — сказал Кроули.
«Как Вы думаете, что Азирафель бы с ними сделал?»
Он проворчал: «Я не хочу, чтобы весь коттедж был завален этими штуками».
«Правда?» — подтолкнула она. — «Неужели это было бы так уж плохо?»
«Хм.»
«Что?»
«Я сказал, нет, не было бы», — он поворчал еще немного, хоть и не был раздражен.
Он слегка, удовлетворенно улыбнулся.
***
Все было роскошно, пока оно длилось.
***
Они сидели друг напротив друга на двух креслах. Ему нечего было собирать; они с искусством покончили. Они со всем этим покончили.
Они закончили то, что намеревались сделать.
Они сидели друг напротив друга на двух креслах, так же, как и проводили вместе так много времени. Кроули выглядел немного нервным, немного грустным. Обри Тайм предположила, что она тоже.
Она улыбнулась ему. Это была грустная улыбка. Для них обоих было нормально чувствовать себя немножко грустно.
«Это не конец», — сказала она. — «Это просто изменение, но не конец».
Его губы изогнулись в улыбке. Для них обоих было нормально чувствовать себя немножко грустно.
«Вам всегда здесь рады, если я когда-нибудь Вам снова понадоблюсь», — сказала она.
«Я знаю», — сказал он.
Они уже обсуждали это раньше. На самом деле ей не нужно было ничего говорить. Было просто приятно сказать это.
Было нормально грустить при расставании с клиентом.
«Величайшие хиты», — сказала она, переключая внимание. — «Какие воспоминания Вы унесете из этого места?»
Он усмехнулся, размышляя. Он ковырял ткань подлокотника своего кресла, как будто рассеянно.
«Как поживает ваше дерево?» — спросил он, как будто это был ответ. Может, так и было.
«Думаю, с ним все в порядке», — сказала она. Она улыбнулась, и каждая улыбка сегодня будет грустной. — «Хорошо отреагировало на пересадку. Меня беспокоит приближающаяся зима, но я дам Вам знать, если мне понадобится совет по этому поводу».
В эти дни у нее была собственность. У нее был участок, далеко от города. Она купила этот участок и подарила своему дереву постоянный дом на этом участке. Она посвятила себя наблюдению за тем, как это дерево растет.
«Мне понравилось, когда Вы принесли то яблоко», — сказал он.
Она улыбнулась и кивнула, вспоминая об этом. «Мне тоже. Для меня это было очень важно».
«И для меня», — сказал он, и не пытался этого скрывать.
«Черт», — подумала она. — «Мы же сейчас расплачемся».
Но это было нормально. Все было хорошо.
Слезы — это нормально, когда ты открыт и честен.
«Обстоятельства были не самые лучшие, — сказала она, — но я была рада увидеть Ваше жилище. Я рада, что Вы показали мне M25[10]».
«Хех, да». — он ухмыльнулся. Он фыркнул. — «И я рад, что Азирафелю удалось показать Вам книжный магазин».
«Ага, это было хорошо».
Его глаза сияли, но теперь его улыбка стала еще шире. — «И, должен сказать, мне было очень весело, когда Вы еще думали, что я человек».
Она засмеялась и вытерла глаза. «Вы — засранец», — сказала она со всей любовью, какую только могла вложить в эти слова.
«Тогда я мог говорить все, что хотел, а Вы не понимали, о чем я вообще говорю».
«Вы хоть представляете, как усердно я работала, пытаясь понять Вас? Я разработала целую теорию, почему Вас так интересует история с яблоком, знаете ли».
«Да ну?» — он приподнял бровь. Он выглядел счастливым, даже с такими блестящими глазами.
«Я думала, Ваша печать была татуировкой, которую Вы сделали в подростковом возрасте».
«Ха!»
Все было хорошо. Все было хорошо. Все было хорошо, и им больше нечего было делать.
«Оставайтесь на связи», — сказала она.
«Обязательно», — сказал он.
«Моя дверь всегда открыта», — сказала она.
«Я знаю», — сказал он.
Он говорил серьезно. Он знал, что это правда. Он так усердно и много работал, чтобы понять, что это правда: она не бросит его. До тех пор, пока не останется выбора. Пока она жива, она будет рядом с ним. Он так много работал, чтобы получить это знание, чтобы почувствовать его и прожить его. Он так много работал, и она очень гордилась этим.
«Увидимся», — сказала она.
«До следующего раза», — сказал он.
И вот ему пора уходить.
Они встретятся снова. По крайней мере, они оба знали, что еще раз встретятся. Но они не могли знать больше. Обри Тайм не могла знать, где и когда они встретятся снова, или сколько раз они еще встретятся на протяжении ее оставшейся жизни. Это было точкой прекращения, даже если и было больно: она освобождает его от безопасности терапевтического союза, верит в то, что у него есть сила, стойкость, мудрость и проницательность, чтобы справиться самостоятельно, хорошо прожить свою жизнь, воспользоваться временем, которое ему было доступно.
Они встретятся снова. Обязательно. Хотя бы еще раз. Этого не избежать. Но в лучшем случае это было сладостно-горьким утешением. Она будет скучать по Кроули. Она будет скучать по нему. Пора уж ему уходить, но ей будет его не хватать.
Пора уж ему уходить, и она будет скучать по нему. Обри Тайм подумала, и заставила себя сосредоточиться на гораздо более сладком утешении: она будет скучать по нему, и ей было грустно, но она очень гордилась им. Она очень гордилась ими обоими, всей работой, которую они проделали.
Она могла умерить свою печаль чувством глубокого удовлетворения от того, что хорошо закончила работу.
Прекрасное утро! Дождь с повышенным содержанием кислоты пролился ночью и успел стечь в канализацию. Солнце нежно грело, в отличие от деньков, когда начинало поджаривать с шести утра, словно мама на сковородке яичницу.
Даже маску можно снять, такой приятный воздух. Как Витька из второго «Б».
— У тебя кот глюченный, — авторитетно заявил он.
— Почему? — удивилась я.
Чёрный котёнок с белыми носочками весело прыгал в чистой траве. Скорее всего, за жуком Светки. Жук маленький, на него часто наступают. Шестерёнки и пружинки в стороны, Светка плачет, и папа ей нового покупает.
— Скачет он у тебя странно. Видно, программа плохая. С Китая папаша привёз?
Витька раскачивался с пятки на носок, подражая своему отцу-депутату. Витька очень гордился, что его отец голосовал за закон анимирования… Нет. Антианимализинирования… Короче, за запрет живых домашних любимцев. А ещё Витька гордился своим щенком.
— Мой Хэнк лучше. Он бегает правильно, хвостом виляет правильно, даже в туалет ходит после моего согласия. А твой блохастый вот что-то опять в сторону умчался…
Прекрасное утро. Было.
— Сам ты блохастый! — огрызнулась я.
— Точно глюченный, точно, — злорадно произнес Витёк.
Он провёл рукой по сальным волосам, затряс упругими щеками. Копия отца!
И тут прискакала Светка. Она сразу поняла, не первый же день вместе гуляем. Вот только котика мне папа неделю назад привёз, и Витьку аж корёжит.
— Наплюй на него! Он же Бешка! Ревнует, что у тебя такой котик!
— Рты закройте! — пискнул Витька.
— А что, нет? Думал, у тебя самый большой анимароид в школе? А вот и нет! Теперь и котёнок есть!
— Да-да, а говорить «закрой рот» не вежливо! Так только твой отец говорит! — добавила я. — А ещё Хэнк застыл и не двигается!
Витька затрясся и сказал:
— Фас.
В этот момент щенок прыгнул в сторону моего котёнка, но попал на Светкиного жука. Даже на расстоянии мы услышали хруст пластмассового хитина.
Мой же котёнок выгнул спину и махнул лапой.
— Жук! — закричала Светка.
— Хэнк! — закричал Витька.
— Тигра! — выкрикнула я и поняла, что наконец-то придумала имя котёнку.
На крик выбежали родители. Папа Светки тут же достал из кармана нового жука. Отец Витьки обещал жаловаться.
Мой же папа забрал котёнка и повел меня на качели.
Когда мы остались одни, я спросила:
— Пап, а можно я Светке расскажу тайну, что Тигра настоящий?
— Потерпи. Скоро разум победит и отменят дурацкие законы.
От папы пахло табаком и какао. Тигра же просто сказал:
— Мяу.
И утро снова стало прекрасным.