Михаил лежал на тёплом, почти горячем мягком золотистом песке. Его глаза устали от пронзительной яркости пронизанной солнцем листвы, что как высокий зелёный шатёр возвышалась над его головой, и он, повернув голову, стал смотреть влево, на лежащую рядом Анаит. Девушка положила голову ему на плечо и чему-то улыбалась: то ли своим мыслям, известным ей одной, то ли лёгкому сну, овладевшему ею неожиданно. Они лежали на берегу Днепра. Лёгкий летний ветер приносил с реки вкус теплой влаги, который, смешиваясь с запахом прибрежной травы, превращался в неповторимый аромат, присущий только степям Юга России. Ветер перебирал чёрные кудри девушки, накрывал вдруг то только одной прядью, то настоящей волной, её лицо с точёными, совершенными чертами, делавшими её похожей на египетскую принцессу, то вновь являл её Михаилу, лишь оставляя на секунду или две тонкую прядь, смешавшуюся с ресницами.
Он лёг ровно и закрыл глаза. Странно. Как они оказались на берегу Днепра? На том самом месте? Да, именно на том самом… Где десять лет назад он, тщательно прицелившись… Тот же тёплый, почти горячий песок, те же пучки прибрежной травы, уже подсушенной беспощадным солнцем и потому шумящей даже от легкого ветерка… Трава была вокруг его головы, и её стебли, шершавые, мягкие и очень тёплые, касались всего его лица, словно лаская его. Так, очень давно, его вылизывала их ощенившаяся сука, когда он, маленький, приходил и ложился в сухое сено вместе со щенками.
С боков к Михаилу придвинулась и привалилась тёплая тяжесть, такая же легла на его грудь. Ему стало хорошо и покойно. Так было однажды, поздней осенью. Ему было семь лет. Они с отцом вернулись домой за полночь, в выстудившейся горнице было пронзительно холодно, и пока отец растапливал печь, маленький Михаил лежал на оттоманке, обложенный по бокам валиками и накрытый сверху тяжелой родительской периной, которую Савва вытащил из шкапа и укутал ею сына. А он лежал в этом построенном отцом логове, чувствуя, как оно наполняется теплом, смотрел на сидящего перед открытой печью отца, на его лицо, освещённое ещё не ярким, но уже набиравшим силу огнём, на его белые крепкие зубы, и на мгновение почудилось ему, что не отец это вовсе, а большой матёрый волк, но не испугался этого мимолетного наваждения, а наоборот. И казалось ему, что он сам волчонок, лежащий в родительской берлоге, надёжной и безопасной…
И сейчас ему, лежащему на берегу реки, было так же хорошо, как тогда, в отцовском доме. Его доме. Шершавые стебли продолжали касаться его лба и щек, а пришедшая из далекого детства теплая тяжесть согревала его.
Михаил спал. Положив голову на его плечо, лежала, крепко к нему прижавшись, девушка. А вокруг них, в ночи, бушевала и ярилась, бросая и крутя снег и ледяную пыль, буря…
***
Несколько мгновений потребовалось, чтобы осознать, что это не сон, не игра его воображения, а реальность, что он действительно видит её наяву. Она пришла в дивизию по личному приглашению командующего, который вручил ей благодарственную грамоту за выступление хора. Её звали Анаит. Михаил церемонно представился и попросил позволения проводить её. Она разрешила. Девушка была очень красивая, тонкая, хрупкая, и её изящество было даровано ей от рождения самой природой. Она блистала и завораживала незнакомой, новой для русского глаза и поэтому особо притягательной красотой, отличавших турецких армянок непривычным миндалевидным разрезом глаз, осиной талией. Михаил был просто зачарован ею. Сначала она, смешно коверкая слова, пыталась говорить по-русски, а потом выяснилось, что девушка неплохо знает французский, которым Михаил владел в совершенстве.
Они гуляли по городу, пили в кофейных настоящий турецкий кофе, густой, черный и горьковатый, пробовали терпкое местное вино, которое по двадцать копеек за глиняный кувшин продавалось на выставленных перед воротами скамеечках почти у каждого дома. Вечером они ужинали в ресторане гостиницы «Франция», одной из двух имеющихся в городе. Михаил проводил её до дома, чувствуя себя так, словно у него выросли крылья. По прошествии двух дней, переполненных ожидания и казавшихся ему совершенно бесконечными, они встретились вновь. Она повела его к дивному озеру, столь огромному, что противоположного берега было не видно, и носившему то же имя, что и город. Потом они гуляли по древней крепости, возведенной ещё до рождения Христа Спасителя, и любовались раскинувшимся внизу городом. Михаил был просто счастлив. Они были вместе, и так продолжалось, пока солнце не стало садиться. Он снова проводил её до двери и, еще стоя рядом с девушкой, уже жестоко скучал по ней, начав считать минуты до следующей встречи.
И она была, эта встреча… Но совсем не такая, какой ему хотелось, о какой мечталось…
***
Михаил сидел расслабившись, опустив правую руку вниз, а левую, с накинутым на неё поводом, положив на луку седла. Каждый мало-мальски опытный кавалерист знал, что неправильно, да и невозможно находиться напряженным в седле длительное время —снижалась реакция, терялись силы, притуплялась бдительность. Поэтому во время долгих переходов необходимо было держать тело в минимально возможном напряжении, что позволяло при возникновении угрозы сразу сконцентрироваться, «подобраться». Михаил мягко покачивался в такт идущего шагом коня и вспоминал события минувших дней. Неожиданно закаспийской бригаде, в состав которой входил полк Михаила, было приказано спешно выступить из Вана и форсированным маршем следовать к Баязету. И тогда стало понятно, что на фронте произошло нечто страшное, непредвиденное — дорога на север, дорога, по которой шел их батальон, и близлежащие тропы — всё было битком забито беженцами. Михаил постоянно привставал в стременах, оглядывая людской поток, двигавшийся рядом с войском. Это были армяне, которые покинули Ван и его окрестности и уходили от наступавших турок. Потом стало известно, что их, стремившихся к спасительной русской границе, было порядка пятисот тысяч. Они шли нескончаемым потоком, пешком, на арбах, забитых скарбом, в доверху нагруженных узлами телегах, тяжело и натужно толкали перед собой тачки с кутулями, вели домашний скот, посадив на него стариков и маленьких детей.
Полк Михаила, получив приказ о выступлении, встал на марш, едва успев оседлать лошадей, и, конечно, не было даже речи о возможности увидеться с Анаит. И теперь, снова и снова, и в очередной раз вытянувшись и приподнявшись, он вглядывался в лица идущих с войском людей, надеясь увидеть, найти её. Но не видел, не находил. Не было её среди этих опаленных зноем и покрытых пылью фронтовой дороги лиц. Кончался июль.
***
Михаил открыл глаза и снова стал смотреть на волшебный, тихо колышущийся полог, составленный из огромных ярко зеленых листьев, очерченных по краю золотистым сиянием. Ему совсем не хотелось вставать и идти к дому, хотя давно пора было это сделать. Продолжая любоваться листвой в высоте, он думал, как представит отцу Анаит. Отец встанет от растопленной печи и подойдёт к ним, лежащим под тяжёлой тёплой родительской периной. Перина была очень тяжелая, горячая, ощутимо давила на грудь. Михаил заворочался, пытаясь сдвинуть её…
***
Михаил и с ним девять человек казаков подошли к краю ущелья, удерживая коней у самого края каменного провала. Сразу с восходом солнца штабом бригады были высланы разъезды — отследить возможное появление турок, — и Михаил был отправлен с одним из них. За девять месяцев войны ему пришлось увидеть много такого, что потом хотелось бы забыть навсегда. Но то, что открылось перед ними внизу, на проходящей по дну ущелья дороге, долгое время вставало перед его глазами.
На камнях лежали тела. Трупы. Много. Очень много. Мужчины, женщины, старики, дети. Армяне, беженцы. Смерть настигла их в этом каменном коридоре. Разъезд спустился вниз. Конь под Михаилом всхрапывал и закидывал голову, обходя и переступая лежащие тела. У всех без исключения взрослых было перерезано горло, у половины мужских трупов отсутствовала голова. Девочки, у которых появились признаки женского естества, девушки, молодые женщины, были раздеты, изнасилованы и зарезаны как овцы, у детей пробиты головы.
Михаил чувствовал, как закостенело его лицо. Больше всего на свете он боялся среди лежащих тел увидеть Анаит, и сердце его останавливалось при виде каждой тонкой черноволосой фигурки. Но превозмогая себя, он продолжал смотреть и искать, надеясь, что не увидит, не найдёт, что нет её там… И увидел. За огромным валуном. В стороне от дороги. Она сидела, опустив голову и плечи, сидела так, словно стояла на коленях, а потом опустилась на землю, когда силы покинули её. Она подняла лицо и посмотрела на него. Она была жива, не ранена — опытный глаз полевого военврача сразу определил это. Одежда на ней была цела. Михаил соскочил с коня, обнял девушку. Она приникла к нему, из глаз её покатились слезы.
Сверху ударили выстрелы, рядом взвизгнула, отрекошетив от скалы, пуля. Турки! Они появились на противоположном склоне ущелья и открыли по казакам беспорядочную стрельбу. Михаил в мгновение ока взлетел в седло и вскинул Анаит на коня, посадив перед собой. Рядом открывался узкий, похожий на расселину, проход, и разъезд, на ходу отстреливаясь, галопом ринулся туда. Через десяток метров проход раздваивался, потом еще раз, и ещё… Михаил, крепко держа девушку, мчался вперёд, не разбирая пути…
0
0