Конь шел шагом, потряхивая головой, и тыча горячие губы в подставленную ладонь. По уму, его следовало обтереть пучком травы, накрыть попоной и дать отдых после такой скачки. Но они должны были двигаться вперёд. Уйдя от внезапно появившегося неприятеля, после бешеной скачки наугад по извивающемуся змеей, узкому и тёмному ответвлению ущелья, они очутились наконец на открытом пространстве. Нависающие со всех сторон каменные стены расступились, сошли на нет. Но, оторвавшись от преследования, Михаил оказался в совершенно незнакомой ему местности, не представляя, где его товарищи и где сейчас находится он сам.
Перед ними была горная дорога. Михаил сориентировался по начинавшему заходить солнцу, тронул коня с сидящей в седле Анаит, и они двинулись вверх по дороге, на север, к пологому перевалу, туда, где должна была находиться бригада, туда, где была Россия.
Анаит, то и дело срываясь на рыдания, делая долгие паузы, потому что горло перехватывала и сжимала, не давая говорить, судорога, говорила о том, как она очутилась в ущелье. Слух о том, что турки прорвали фронт и идут к городу, распространились со скоростью пожара, и семья Анаит — отец, мама, сестра и братья, пяти и двух лет, — ушли из Вана вместе со всеми армянами, покидавшими город. Они оставляли родной очаг, потому что знали, что́ их ждёт, если остаться. Но смерть настигла их. Настигла там, где её уже не ждали. Когда караван беженцев вошел в ущелье, туда ворвались турки. Что́ они сделали, Михаил видел сам. Из нескольких тысяч вошедших туда в живых осталась только она. Одна. За минуту до нападения девушка отошла подальше в сторону, за камни, справить нужду, и потому выжила. Одна.
До верхней точки подъёма, до вершины перевала, откуда должен начинаться спуск, оставалось не более версты, когда синее небо потемнело и стало тёмно-серым. Задул холодный, сразу ставший ледяным, ветер, пошел дождь. Стало очень холодно, и температура падала с каждой минутой. Изнуряющая жара, мучившая Михаила с самого утра, за какие-то минуты сменилась леденящим холодом. Ветер набрал ураганную силу, то и дело менял направление, угрожая сбить с ног. Дождь постепенно превратился в нещадно хлещущий, колющий и секущий лицо снег, мокрая, насквозь пробитая дождем одежда стала негнущимся ледяным панцирем. Анаит распласталась на коне, плотно прижавшись к нему всем телом и обхватив лошадиную шею руками. Михаил, оскальзываясь на ледяной корке, моментально покрывшей камни, из последних сил передвигал ноги. И тут конь захрапел и встал на дыбы. Михаил едва успел подхватить Анаит, а конь, не реагируя на крики и зов хозяина, развернулся и умчался назад, в летящий и крутящийся снег, тут же исчезнув в уже полностью сгустившейся темноте. Михаил, прижимая к себе девушку, сделал несколько шагов и ударился коленом о камни. Это была разрушенная сакля. Он уложил девушку в углу, где камни стены были повыше, а над головой косо торчали рваные края уцелевшей части глинобитной кровли, давая иллюзию крыши над головой, и лёг рядом сам. От мысли взять шашку и выйти во вьюжную мглу в поисках деревца или куста для костра пришлось отказаться. Он надел на девушку свой башлык, — как бы сейчас пригодилась конская попона! — и обнял, стараясь хоть как-то согреть.
Чтобы идти дальше, нужно было переждать эту бурю. Пережить эту ночь.
***
Зелень листвы перед глазами местами потемнела, сменила конфигурацию, сквозь неё стали проступать очертания головы животного. Они становились всё чётче и чётче… Перед Михаилом была волчья морда. Очень крупный, правильнее сказать, огромный, чёрный, с серебристым подпалом зверь стоял, опираясь передними лапами о грудь Михаила и внимательно и спокойно смотрел ему в лицо. Михаил взглянул на Анаит. Она спала, уткнув голову в его плечо. Рядом с ней, уютно свернувшись и положив голову на грудь Анаит, лежала светло-серая, почти белая волчица. Почувствовав обращенный на неё взгляд, она повернула к Михаилу длинную тонкую морду. Он точно знал, что это волчица.
«Какая красивая! — подумал Михаил, и улыбнулся ей. Волчица, подняв голову, смотрела на него прозрачными голубыми глазами. — Прекрасный сон. Жаль, что нужно просыпаться и идти — отец, наверное, уже заждался…»
***
Солнце светило нестерпимо ярко, и радужные круги прыгали в глазах даже сквозь прикрытые веки. Михаил приподнялся на локтях. Он лежал в разрушенной сакле, в единственном сохранившемся углу убогого строения. Рядом лежала Анаит. Он потрогал подчелюстную артерию девушки — кровь билась ровно, шея с синеватой прожилкой была тёплой, даже горячей. Жива. Михаил сел, потер ладонями лицо.
В памяти разом всплыли вчерашний день и вечер. Последнее, что он запомнил, прежде чем провалиться в забытье, была внезапно начавшаяся буря, в мгновение ока сменившая удушливое жаркое марево на ледяной дождь, шквалистый пронизывающий ветер и убийственный, смертельный холод. Михаил встал. Всё вокруг было покрыто белым ковром снега и инея. Странно, но Михаил не ощущал ни холода, ни даже озноба. А температура была явно минусовая. Его форменные тонкая летняя гимнастерка и шаровары, насквозь промокшие и заледеневшие ночью, сейчас были сухими и теплыми. Анаит!
Девушка спала. Она дышала ровно и тихо, слегка разметавшись во сне, словно ей было жарко. Её высокие скулы окрашивал здоровый оливковый румянец. Михаил был военным врачом, прошедшим не одну кампанию, и прекрасно понимал, что ни он, ни, тем более, девушка, не могли выжить прошедшей ночью. Но они выжили. Более того, девушка выглядела так, как будто спала эту ночь дома, в своей тёплой девичьей постели, а не на голом камне, под ледяным дождем, в насквозь мокром тонком платье. И сам он чувствовал себя необычно, даже странно. Он не ощущал даже малейшего намека на усталость или утомление, которые должны после перенесенного просто пригибать его к земле. Наоборот, сила и энергия просто бурлили в нем. И тут Михаил увидел. Уже начинающий исчезать, таять под ярким утренним солнцем снег был истоптан следами лап крупного зверя. Следы были вокруг спящей Анаит, на полу разбитой сакли. Отпечатки волчьих лап. И не одного зверя — стаи. Перед Михаилом вновь пронеслись его ночные видения. Приснилось? Пригрезилось? А следы?
Он почувствовал на себе взгляд. Волосы на затылке слегка зашевелились… Михаил, расстегивая кобуру, медленно обернулся… Девушка, проснувшись, смотрела на него. Она улыбнулась ему, солнцу и потянулась.
— Как хорошо! Мне снилось, что мы лежим на песке у реки. Отвернись.
Михаил встал и подошёл к пролому. Ветер трепал приставший к камню клок шерсти. Вот ещё. И ещё. И следы. Их цепочка уходила вверх, в горы, теряясь в дали. Михаил смотрел на них, не шевелясь. А следы таяли вместе со снегом, принесенным ночной бурей…
Они легко, почти бегом, поднялись на вершину перевала. Внизу, у подошвы горы, верстах в полутора, сверкали штыки и играли на солнце значки идущих по изгибающейся дороге войск. «Славься, славься, ты, русский царь!» — донеслось пение.
Они взялись за руки и побежали вниз, к войску.
0
0