«Кто не был в Сиане, не посетил Поднебесную», ̶ говорят китайцы.
Город, ставший центром распространения буддизма.
Город ̶ начало Великого Шелкового пути.
Город, являющийся действительной колыбелью человеческой цивилизации. Первый среди четырёх древнейших городов. Константинополь, Рим, Багдад много моложе.
Сегодня это ещё и пятнадцатимиллионный мегаполис.
Город ̶ наукоград.
Город ̶ металлург.
Город, прочно связанный с туристическим бизнесом.
Город ̶ загадка.
***
Дорога невероятно вымотала всех. Разбитое шоссе и холод в самолете вытрясли силы, не дав при этом отдыха и сна. Группа оказалась в городе за трое суток до прибытия состава, но надежда на передышку истаяла в тот миг, когда нога Яна ступила с трапа на землю.
Перед прибывшими шли солдаты китайской народной армии ̶ по утоптанной дороге, которая извивалась вдоль каменной стены, ровной и бесконечной, до самой до линии горизонта,
— Великий Шёлковый путь, — ни к кому не обращаясь, сообщил полковник.
К ним, торопливо пересекая нескончаемый поток одинаковых серых усталых лиц, спешила рота совсем иных бойцов.
Солдаты, в толстых добротных ватниках и шапках-ушанках, гулко топали надетыми на серые валенки калошами. Остановившиеся китайцы косили глазами на необычное ухоженное воинство, с красными звёздами на лацканах, и на двух старших офицеров, которые ждали их у обочины. Один – могучий капитан, и, второй – полковник, (он казался худым, даже щуплым, рядом с рослой фигурой стоящего рядом богатыря).
От роты отделился прапорщик и, с чёткостью, которая вырабатывается автоматически годами службы, обратился:
— Товарищ полковник, разрешите доложить. – Дождавшись кивка, он продолжил с секундным перерывом: — группа размещена, люди накормлены. Ждём прибытия состава через 65 часов. Местность обследована. Холмистая. Удобная, как для дальнего, так и для ближнего боя. Всё в порядке.
Ян ещё раз кивнул и, повернувшись к Илье, скомандовал:
— Следуй с Борисом Евгеньевичем. Всё лично проверь и тренировки не забудь. Занятие позиций два раза в день. Инструктаж проведу лично, по прибытии поезда.
Затем, уже поворачиваясь к ожидающему его студебеккеру, приказал прапорщику:
— Людей кормить кашей с мясом! Мяса много давать. Силы будут нужны. Слышишь, Телицын, мяса, каши с маслом! Три раза в день. По две порции.
***
Вечером, в тёплом дощатом бараке, освещённом пыльными тусклыми лампами и уставленном двухъярусными нарами, Илья выстроил роту. Места было мало, и богатырю, только что пропаренному в бане, и, одетому в новую аккуратную гимнастёрку, почти излучающую свет от белоснежного подворотничка, приходилось вжиматься в перемычку нар. Голова слегка кружилась после съеденного ужина. Хотелось, как можно скорее, закончить этот бесконечный день, лечь на приготовленную обходительным Телицыным койку за занавеской… и спать-спать-спать…
Но пока до этого было далековато.
Перед ним стоял чисто выбритый, аккуратный и степенный Борис Евгеньевич. На его гимнастёрке, с тремя полосками после ранений, выделялся новенький орден Красной Звёзды, вручённый совсем недавно в очень торжественной обстановке самим Худояровым. За Калининград.
Он внятно, негромким чётким голосом, называл фамилии личного состава:
— Рядовой Петров!
— Я! – отзывался гулким эхом голос из строя.
— Рядовой Слобода!
— Я!
Все фамилии сливались в одну линию звуков, и Илье на миг показалось, что он опять сидит в опере и смотрит, как, прислонив смешной театральный бинокль на палочке к глазам, Ксения слушает арию.
Мираж разрушил гаркнувший в ухо голос:
— Рядовой Святошин!
— Можно Свят!
Илья сфокусировал взгляд на нарушителе вечерней переклички и, ещё не включив мысли, автоматически скомандовал:
— Четыре наряда вне очереди!
— Никак нет, товарищ капитан, — бодро парировал рядовой. — Больше трёх никак нельзя. По уставу не положено!
Илья, окончательно переставший медитировать, озадаченно уставился на разговорившегося бойца. Стоящие заулыбались, расслабившись.
— Отставить смех, — почему-то занервничал Телицын.
И тогда Илья грузно опустился на застеленную койку и начал рассказывать всё, что узнал от Яна о горе. Легенду про отдавшего жизнь учителя и побежавшего спасать его ученика. О твари, которую сейчас вёз Непершин, и о монстре, заточенном в горе.
Улыбки солдат таяли одна за другой…
— Мы — истребители нечисти, наша рота — пример всем и во всём. Мы обязаны быть лучшими в физической подготовке, в дисциплине и даже в ношении гимнастёрки. Никаких поблажек. И должны победить,— закончил он, удивляясь своей собственной, плавной торжественной и пафосной, речи. Усмехнулся, глядя в озадаченные лица:
— Всем спать. Завтра тяжёлый день.
***
Георгий Валентинович Утехин прилетел в Китай в третий раз. Дважды его принимали в столице, которую союзники и местные именовали Бейджинг, а иммигранты, во множестве спешно набранные переводчиками, по-русски называли Пекином.
Здесь, в этом почти первобытном мире дикой смеси каллиграфии, непонятных закорючек и значков, всё ещё шла истребительная гражданская война. Два непримиримых лагеря, две идеологии сражались и убивали ни в чём не повинных неграмотных крестьян – далеко-далеко от очнувшейся, после уничтожения, фашистской Германии Европы и возрождающегося из руин СССР.
Под впечатлением этой мысли он и находился всё время перелёта в Сиань, а прибывший с полковником Худояров хриплым кашлем отвлекал и раздражал его.
Наконец, Утехин не выдержал и поинтересовался:
—… Следовательно, вместо того, чтобы вспомнить речь товарища Берии и прощупать всевозможные варианты объединения разрозненных групп коммунистически настроенного народа, вы, как со списанной торбой, носитесь с какой-то проржавевшей цистерной? Надеетесь, что устроив спектакль, убедите меня в наличии потусторонних сил? Вы в уме, Худояров?!
Рашид Ибрагимович опять зашёлся в надсадном злом кашле, а стоящий рядом полковник только хмыкнул и, с жестом радушного хозяина, провозгласил:
— Там нам китайские товарищи стол накрыли. Надо не обидеть. Поесть. – Утехин зло посмотрел на наглеца, по которому явно давно плакала Воркута, но без возражений прошёл в соседнее помещение.
Некоторое время ели молча. Утехин наблюдал, как с аппетитом съел суп из молока и каких-то плавающих в нём бело-розовых червяков полковник, и как, нехотя, ковырял ложкой бурую рисовую кашу Худояров. Сам он смог съесть только белую лапшу с кусочками рыбы, поэтому, меньше чем через четверть часа, отодвинул тарелку.
Полковник, казалось, не заметил действий старшего по званию и, продолжая что-то жевать, интересовался через переводчика возрастом стоящих на полу ваз.
«Молокосос хочет таким образом поставить меня на место. С подачи Худоярова. Совсем распоясался. Наглец!» — думал Георгий Валентинович, всё больше раздражаясь.
Все эти мысли, естественно, не только не могли успокоить начальника 4-го отдела СМЕРШ, но и распалили его ещё больше.
— Однако, Ян Геннадьевич, у вас отменный аппетит, — осторожно заметил он, нанося пробный первый укол.
— А что же в этом плохого, — парировал наглый полковник, тут же переходя в наступление. — Голодный человек не воин, да и мыслить не умеет без энергии. Вы вот не едите ничего, а напрасно. У нас просто королевский приём. Карпа попробуйте. Китайский карп в кисло-сладком соусе — пища богов.
«Да он же типичный предатель! — вдруг осенило Утехина. – И Худояров, наверняка, давно «сливает» ему разведданные. Ну, конечно! На кого работает эта скотина? Я вскрою осиное гнездо!».
Наконец, все встали из-за стола, и, после показавшейся бесконечной церемонии раскланивания, китайские товарищи оставили их одних. Вяло приложив ладонь к виску, отбыл полковник, с кривой улыбочкой утащив с собой кашляющего Худоярова.
У Утехина же, к концу приёма разболелись глаза, от постоянных перелётов и бессонных ночей. Он на мгновение закрыл их и почувствовал, как мелкие острые иголки пронзают мозг, втыкаясь в глазные яблоки.
«Что всё это значит? — в сотый раз спрашивал он сам себя. — Китайцы, явно, до одури боятся вскрывать древнее захоронение в горе. Из Сарова везут какой-то странный груз, а два взрослых человека, прошедших войну, рассказывают ему сказки, про оживших мертвецов. Предательство? Несомненно! Но какая у них цель?».
Георгий Валентинович, пытаясь найти правильный ответ, никак не мог объективно сложить факты. Ему, вдруг, страстно захотелось в Москву, подальше отсюда, хоть он и отдавал себе отчёт, что подобное проявлении трусости может оказаться гибельным для всей работы с КП Красного Мао.
Он лёг. Наметил себе спать пять часов. Прикрыл глаза…
«Лично буду наблюдать, что они будут делать у этой чёртовой горы. Лично!», — решил он, засыпая.
***
Ксении не спалось. Она лежала в бараке, за плотной занавеской из плащ-палатки, и слушала здоровый храп, доносящийся из тридцати глоток сытых мужчин. Но только закрывала глаза, как сразу оказывалась с Василием Ивановичем, в мчащемся во тьме эшелоне.
Там что-то гремело по крыше вагона, словно ветер пытался оторвать эту самую крышу и забить всё тяжёлым мокрым снегом.
В коридоре, среди открытых дверок купе, несмотря на раздирающий рёв метели, которая гнала по дремучей бесконечной темноте состав, под всхлипы и визг мёрзлого железа колёс, она слышала голос матушки-игуменьи, бесконечно читающий Символ Веры и Богородицу. В какой-то миг, матушка подняла голову и посмотрела ей в душу:
– Чёрная, – услышала Ксения. – Но душа чиста, борись! Благословение моё с тобой. Посмотри. – И маленькая Ксюша, широко открыв глаза, за метелью видела зарево. Там, где над городом возвышалась поросшая лесом одинокая гора-пирамида, что-то шевелилось внутри, переваливалось и дышало. Так дышит огонь в горне, когда плавится сталь.
До прибытия поезда оставалось меньше суток, и теперь она знала, что везёт с собой их странный поп. Ей стало холодно. Она встала, накинув шинель, тихо пошла мимо спящих к печке. Неприятно влажный воротник не давал собрать тепло от трещавших, догорающих поленьев. Ей показалось, она видит, как ледяные сквозняки гуляют между нар… и на них уже не лежат бойцы.
– Смотри-ка, Ксения, какая твёрдая глина, – услышала она за спиной.
Девушка обернулась и вновь оказалась в вагоне, среди чугунного гула зло стучащих о рельсы колёс. Она пошатнулась, словно стены туго закачались, и увидела, как верхние нары в бараке замотало под бешеной скоростью разогнавшегося эшелона.
Она пошевелила ногами и услышала, как хрустит на деревянном полу иней. Спина совсем окоченела, и Ксения решительно открыла печку подбросить дров. В чёрной колючей темноте не горел огонь. Сбоку, на железной трубе, лежал мерцающий толстым слоем ослепительно-белый иней. Только маленьким неподвижным алым зрачком мерцало поддувало. Она огляделась по сторонам и в умирающем отсвете угля рассмотрела смешно торчащие в проходе новые валенки Бернагарда.
«Застынет фриц», — услышала она опять у себя в голове. Ксения с трудом разлепила губы, и в мёртвой тишине барака каркающим хрипом вырвался вопрос:
– Олладий, ты?
И, уловив слабое тепло, исходящее от серого вязкого клочка тумана, девушка закричала.
Огонь сам сорвался с пальцев, разгоняя тьму, пробуждая застывающих людей.
Где-то недалеко, сквозь шум и стук колёс этого нескончаемого пути, Ксения услышала голоса.
– Кто дневальный? Весь барак выстудили! Где он? – Люди вскакивали с мест и беспорядочно метались, зажигая лампы, и, не понимая причины ледяного холода. Испуганно вскинулся Борис, судорожно напяливая на себя шапку-ушанку, и, негнущимися пальцами аккуратно завязывая тесёмки под подбородком на бантик. Завыл Мрак. Заспанный, и, словно побитый, какими-то рваными прыжками к ней приближался Илья, а она всё стояла, обняв печь, и с замиранием души смотрела на летящий к горе состав.
– Кого вы ставили в охранение? – через полчаса зло допытывался у Телицына Илья.
– Рядового Петрова. Да он не со зла. Без умыслу парнишка-то, – оправдывался Борис Евгеньевич.
– Где он? Почему до сих пор не найден? – раздражённо требовал показать ему разгильдяя капитан.
В бараке стало, наконец, значительно теплее. Порядок был восстановлен, но дежурный рядовой исчез. Утром китайскими товарищами, в трёх метрах от входа, была найдена глиняная фигура русского солдата, в натуральную величину…
***
В начале десятого, нагрянуло начальство. Глиняного истукана, аккуратно завёрнутого в простыню, тщательно изучили китайские товарищи, а затем и Утехин с Худояровым. Ян к фигуре не приближался.
Вопросов ни у кого не было.
– Я виноват, Ян Геннадьевич, – сказал Илья, пытаясь как-то смягчить накал эмоций, после краткого рассказа прапорщика.
Худояров, стараясь не кашлять, шагал по бараку и делал вид, что не замечает белого от подступившего бешенства Утехина.
«Этот ничего не понял и не поймёт. Но в его выводах точно всё будет представлено иначе. В любом случае, я здесь до конца, а какой он, этот конец…» – спрашивал себя Рашид Ибрагимович. Его знобило, и простуда, тихо тлевшая несколько месяцев, разыгралась, превращаясь, похоже, в настоящую болезнь.
Он остановился перед стоящим немцем и обратил внимание, что этот белокурый и голубоглазый фриц имеет широкую кость… и весьма почтительный взгляд.
«Всё-таки, у этих в крови порядок и уважение к старшим по званию» – ни с того ни с сего решил он и одобрительно улыбнулся.
Утехин, молча прослушав информацию, что-то тихо диктовал адъютанту. Он ни разу не обратился с вопросами и не повысил голоса. Замершая близ начальства рота пыталась не дышать.
Наконец, он повернулся и, никому не глядя в глаза, глубоко вздохнул, а потом резким властным голосом начал:
– Приказ номер один начальника 4-го отдела СМЕРШ, генерал-майора Комитета государственной безопасности Утехина Георгия Валентиновича:
«За антисоветскую деятельность, организацию контрреволюционной повстанческой группы на территории дружественного государства, ПРИКАЗЫВАЮ:
Расстрелять: капитана Пескова И.А., прапорщика Телицына Б.Е.; приговор привести в исполнение в течение двух часов».
Это был миг ошеломлённой тишины. Строй качнулся, волной пробежал недовольный ропот.
Худояров вздрогнул и резко подскочил к Утехину:
– Вы не понимаете! Вы ничего не понимаете! Я требую! Немедленно! Отменить приказ!
Утехин стоял, словно по стойке «смирно», и смотрел прямо перед собой:
– Мне окажут помощь китайские товарищи! – в его голосе не было даже злорадства – только непреоборимая уверенность в своей правоте. – Выводите! Расстрел осуществить перед строем!
Зарычала собака.
Ксения подалась вперёд, зрачки заливала чернота.
Серая густая муть повисла над головой Ильи.
Китайцы не шевелились…
И тут, в гулкой тишине барака, все услышали:
– Товарищ генерал! – это произнёс Ян, странно почтительным и каким-то заискивающим голосом… подавальщика из кабака. – Там, товарищ генерал, обед готов. Сегодня пельмени заказаны. Вы не в курсе отличия китайских пельменей от сибирских? Я сейчас расскажу. Пока вспоминаю, вот бумажечка, ознакомьтесь…
И сунул в руки Георгия Валентиновича опломбированный конверт.
Утехин кивнул и, словно не своими, а какими-то чужими, рваными, механическими движениями, самостоятельно распечатал документ. Тот неподатливо трещал сухим сургучом, словно единичные выстрелы уже решили участь приговорённых.
Потом прочитал напечатанное, вздрогнул. Недоумённо нахмурился. И, подняв глаза, оглянулся, выискивая виновника созданной им же самим проблемы. Нашёл. И снова замер, глядя уже по-другому. Ошеломлённо.
– Непонятненько? – продолжил Ян, с преувеличенной любезностью, которую, однако, уже никак нельзя было принять за лакейскую услужливость. – Ну, я зачитаю, значит, сам.
– Не стоит, – сухо отозвался Утехин. – Здесь личная приписка Иосифа Виссарионовича. Рота, командование операцией полностью возложено на товарища полковника. Я и генерал Худояров… – голос споткнулся, но генерал поправился и закончил, – советники.
– Ну, вот и ладненько. Пока советники обедать будут. В пельмени китайские капуста добавлена для мягкости… мы потренируемся, как собирались. Рота, на выход!
У машины Ян отвёл Худоярова в сторону.
– Просьба у меня к тебе, Рашид Ибрагимович, прям, как к коммунисту. Я бы посоветовал тебе приглядывать за генералом, особенно, после вступления его в новую должность. Мне некогда смотреть. А он, вон какой слабый-то, оказался. Мне бы не хотелось привезти в Москву его глиняную фигуру…
***
В страшный год ельцинской перестройки, когда были вскрыты центральные архивы КГБ, и чьи-то потные от вожделения и грязные руки ковырялись в секретных документах уходящей эпохи, когда американские советники, бледнея от ужаса, рассматривали схемы прослушки своего посольства – из темноты сосновых ящиков извлекли этот документ:
«Сов. секретно. Экз №2 от 2 февраля 1946 года № 562/б
В соответствии с постановлением №3477ОС—ЧВ от 21.05.1943.
Возложить на начальника отдела обязанности командующего, (вплоть до трёх дивизий), с предоставлением ему широчайших полномочий. Все приказы непосредственно начальнику Особого отдела могут носить ТОЛЬКО СОГЛАСОВАТЕЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР.
Подпись.
Заместитель председателя Совета министров Союза СССР Берия Л.П.
Внизу приписка, оставленная рукой И.В. Сталина:
«Не мешать!»
И вот он испуган, ошеломлён, разочарован.
Как ребёнок, который еще не знает, что такое боль. Он предупрежден об опасности, ему запрещено касаться горящей свечи, но он суёт палец и кричит от боли. И от обиды на несправедливость мира.
А Клотильда вновь смотрит. Как смотрела на него тогда, с тем же научным интересом. Этот интерес почти невинен, как интерес того же ребёнка, отрывающего крылья бабочки. Творимое происходит из любопытства, а вовсе не из природной жестокости; из страсти к познанию, а не из первородного греха.
— Прости, — сказала герцогиня, — я вовсе не искала твоих страданий. Для меня это так же непросто, как и для тебя. Когда человек голоден, он вынужден охотиться и совершать убийство. Ты же сам не отказываешься от пищи. Ешь бульон, который приготовили из молодых цыплят. Или паштет из гусиной печени. Этих гусей держат в тесных клетках и насильно кормят, как тебе должно быть известно. Я уже не говорю об оленях, которых загоняют до изнеможения, а затем, ещё живым, вспарывают брюхо. Есть ещё молочные поросята, запечённые в золе, пироги с соловьиными грудками и много чего ещё. Наша плоть требует пищи.
— Я что-то вроде пирога с соловьиными грудками?
— Увы, — вздохнула Клотильда. – Я гурман из привередливых. Мне в пищу не годится даже фазан, не говоря уже о петухе, даже если он сварен в белом сотерне. Выбор у меня невелик. Либо умереть с голоду либо…
— Мне лечь на противень?
Клотильда поморщилась.
— Зачем так грубо? Изысканная трапеза начинается с изысканного вина и лёгкой закуски.
— Куда уж изысканней…
— Дай руку, — вдруг приказала она.
Он запутался во времени. Длинный стол с серебряным прибором, плачущий окорок, его изнывающий желудок. Тогда его обрядили в кружева. Под ними прятались его синяки. Следы, ремней, оков и верёвок. Приставленный к нему слуга смазывал эти багровые росчерки бальзамом.
А герцогиня пожелала на них взглянуть, как на первые пробные мазки, которые она нанесла на полотно его жизни. Что она желает видеть теперь?
Подчиняясь воспоминанию, он протянул обе руки. Клотильда усмехнулась и тем же далёким жестом обхватила оба его запястья. Не было обманчивой пены кружев. Манжеты из простого полотна. Под ними нет ран.
Клотильда держала его рук ладонями вверх, как цыганка. Затем перевернула тыльной стороной, будто и там искала некие знаки.
— Я уже и забыла, какие у тебя руки, — глухо проговорила она.
Вдруг прижалась к его левой руке щекой.
– Тёплая. Живая. Как же долго тебя не было… Какой долгой была ночь…
Она не разжимала пальцев и не спускала с него глаз, будто он мог исчезнуть, раствориться в воздухе. Она вела его в крохотную спальню священника.
— Меня мучит воспоминание, — шепотом продолжала Клотильда. – Тогда в доме епископа мне следовало настоять на своём, а я тебе уступила.
Геро был всё ещё не в силах уследить за реальностью, оставался где-то там, вне её пределов, наблюдая за взбаламученным, грязным потоком минут и мгновений, куда ему предстояло нырнуть. Он беспомощно цеплялся за какой-то торчащий обломок неверия. О какой уступке она говорит? Да и кто это — она? Кто эта женщина?
Она касается его рук, гладит его запястья, исследует ладони, но он её не знает. Он лишен памяти.
— Помнишь, — продолжала она, приблизив своё мучительно узнаваемое лицо, — тогда, в библиотеке, когда ты пришел ко мне, я хотела отвести тебя наверх, в спальню епископа, которую он любезно мне предоставил, как предоставлял её всем знатным кающимся. Пол в этой спальне был даже устлан ковром, гостям стелили свежие простыни, но сам епископ предпочитал следовать примеру старцев-пустынников и проводил ночи на узкой неудобной лежанке, поверх которой был брошен ветхий, истершийся тюфяк. Он ночевал в комнатке, примыкающей к часовне, чтобы ещё до утренней мессы вставать на молитву. Он ведь был так праведен, твой епископ. Он спал очень мало, и большую часть ночи проводил на коленях, молясь за грешников. А на лежанку возвращался тогда, когда ноги уже не держали. Он же был немолод, твой наставник, колени его слабели. В той спальне с роскошным альковом он не ночевал. И ты знал об этом. Знал о привычках своего приёмного отца, о его неуёмной праведности. И всё же осмелился перечить. Вообразил, что твой грех прелюбодеяния осквернит обитель святого, что его ложе станет пристанищем плотской скверны. А я была слишком нетерпелива, чтобы спорить. Я уже прикоснулась к тебе, распробовала вкус твоих губ. Мне уже было всё равно. Я желала тебя, и тёмная библиотека меня уже не пугала. Скорее наоборот, это огромное помещение с нависающим сводом, это нагромождение шкафов, набитых древними книгами, придавали моему приключению особый распаляющий привкус. Это было приключение, настоящее приключение. Авторы этих пыльных фолиантов представлялись мне тайными зрителями. Они все тайком подглядывали за нами. Большинство из них были священниками и ханжами. Писали трактаты о добродетелях, клеймили плотский грех, сулили грешникам геенну огненную. И всё же подглядывали. Я на одно мгновение вообразила эти сотни устремленных глаз и окончательно потеряла голову. Утратила остатки разума. В том и была ошибка. Я не должна была слушать ни тебя, ни собственное тщеславие. Я должна была увести тебя в спальню. Ты бы послушался. Я могла бы пригрозить тебе шумом, оглаской. А ты этого боялся. Ты бы пошёл на что угодно, чтобы скрыть постыдную тайну от жены, ожидающей ребёнка, и от праведного епископа. Но мне это показалось бессмысленным! Не бороться с тобой, с твоим глупым, монашеским упрямством! И я уступила. Уступила, черт меня возьми! Свою ошибку я поняла много позже. Год или даже два спустя, когда устала задаваться одним и тем же вопросом. Почему всё так отвратительно и кроваво? – Она смолкла.
Потому заговорила вновь.
– Если бы я увела тебя наверх, твоя жена нашла бы библиотеку пустой. Не застав тебя внизу, она вернулась бы к себе и легла спать. А утром ты бы поведал ей душераздирающую историю о том, как спасал кошку из горящего дома. И всё! Дело кончилось бы не трагедией, а маленькой ложью. Да, тебе пришлось бы солгать, состроить покаянную мину и вымолить прощение. Но твоя жена была бы жива! Жива, понимаешь? Через несколько дней она бы родила тебе сына. И твой мальчик тоже был бы жив. Он бы уже бегал! А ты… ты внезапно обрел бы таинственного и щедрого покровителя. Твоей жене не пришлось бы выпрашивать в долг у лавочника, твоя дочь не ходила бы в обносках, да и тебе самому не пришлось бы больше слепнуть и горбиться за тем столом. И главное… Главное, мы не были бы врагами.
Она вдруг как-то сникла, уже без наигранности. Её сожаление об упущенной возможности было искренним.
Пятнадцатого декабря в десять утра неожиданно для Нины прилетела Ира. Причём на грузовом флайере и с обоими киборгами. Вышедший на крыльцо Морж тут же кинул сообщение Хельги для Нины – и она пришла к дому с конюшни.
— День добрый! Ты куда собралась? Что-то случилось?
Ира была необычайно радостна и просто светилась от переполняющего её желания немедленно свернуть все горы и застроить побережье и тундру:
— Утро! Самое прекрасное на свете! Перебираюсь в Звёздный. Вот привезла тебе все мои растения… у тебя есть мастер за ними ухаживать. Лечу туда с Мариком и Зиркой… пока на неделю, а потом и насовсем. С собой только самое необходимое на неделю, запас продуктов, термобельё для охранников и две упаковки кормосмеси… на всякий случай. Зимой посёлок охраняют десять DEX’ов, права управления на всех получила…
— Ты в своём уме? Середина декабря! Мороз стоит… и ещё холоднее будет. А там ещё и полярная ночь… и где ты жить будешь? В модуле с охранниками? А твоя щитовидка и поджелудочная?
— Всё пройдёт! — весело ответила Ира, — помоги лучше горшки с цветами выгрузить. Ты только представь, какой там будет город! В стиле соцреализма… но в форме звезды! Посмотри по и-нету… Нарьян-Мар начала двадцать первого века на Старой Земле… вот красивый город! Примерно такой же у нас будет! Где у тебя цветовод? И… я не одна там буду, вся наша команда летит, нас двенадцать человек плюс свои киборги…
Нина вызвала из дома Вальтера и приказала заносить в дом горшки с растениями:
— …и расставь их так, чтобы тебе было удобно за ними ухаживать и так, чтобы они никому не мешали. Их уже столько, что пора зимний сад обустраивать.
Киборг ответил: «Сделаю!», подхватил первые два горшка и понёс их в дом. Следующие пару горшков понёс в дом Марик. Зирка стояла рядом с Ирой – и Нина заметила, как тепло одеты оба киборга сестры.
Ира была так подозрительно радостна, что Нина пригласила её в дом, чтобы расспросить как следует:
— Проходи… и ребят своих зови в дом. Пусть разгрузят флайер и идут в столовую. Ты мне всё толком расскажешь, а я тебя кое с кем познакомлю. Но только в доме.
Заинтригованная Ира в дом зайти согласилась, и даже своим киборгам в дом войти разрешила, но только после того, как все растения будут занесены в дом.
В столовой было тихо, Нина выбрала столик у окна и попросила подать всем чай и блины с вареньем. Уже за столом Нина позвала Варю и представила её сестре:
— Варя отличный дизайнер интерьеров и может помочь тебе в работе над проектом. Она Irien, когда-то работала в архитектурном бюро… Варя, как звали того человека?
Варя назвала имя и фамилию — и Ира потрясённо уставилась на девушку. Через минуту она отошла от шока и спросила:
— Это же… гений архитектуры! Ты долго его знала? Какие у тебя были обязанности в его фирме? Я уверена, что по специализации он тебя не использовал… он был в таком возрасте, что уже не до этого… Он же… гений!
Варя взглянула на Нину с удивлением, и Нина начала ей объяснять:
— Ира теперь руководитель проекта по преобразованию посёлка геологов в Заполярье в городок. Название пока условное — Звёздный. Но явно будет постоянным. И ты как дизайнер можешь очень пригодиться в команде. Подумай.
— Это прямо сейчас надо? — спросила Варя, — мне собираться?
— Не прямо сейчас и не обязательно. Но если решишься участвовать в проекте, я тебя отпущу. Но только тебе надо найти замену. И охранника… всё-таки с кем-то из местных DEX’ов тебе будет спокойнее.
Ира смотрела, как спокойно Нина разговаривала с кибер-девушкой и объясняла, что это не приказ и что Варя сама может выбрать, оставаться здесь и далее заведовать столовой или полететь с Ирой и стать часть команды архитекторов, а Варя старалась не показывать своего удивления, чтобы хозяйка-опекунша — она же приёмная мать — не передумала. Заниматься дизайном ей нравилось — и она знала, что и хозяйке-теперь уже матери это нравится. Ведь она сама уже разрабатывала проекты — сначала ремонта в её городском доме, а потом и в этом доме. Но Нина поняла это её видимое безразличие по-своему:
— Если не хочешь, заставлять насильно не буду. Тогда… сейчас не полетишь с Ириной Владимировной, а будешь с ней на связи… хоть с видеофона, хоть через Зирку. А в следующий раз сможешь с ней улететь, если захочешь. И если найдёшь себе замену в столовой.
Варя согласилась, занесла в свой комм номер Иры и дала доступ к своим файлам Зирке и Марику. А Зирка по приказу Иры скинула Варе почти готовый проект строительства города и, когда Варя ушла на кухню, Ира наконец-то ответила Нине о своих болезнях:
— У нас в группе есть психолог. Женщина твоих лет, счастливо замужем, шестеро детей… и вот она говорит, что любая наша болезнь, кроме инфекций и травм, есть отражение подсознательного нежелания ходить на нелюбимую работу. И мне кажется, что она права. В городской конторе я кто была? Старший помощник младшего писаря… с моим-то образованием! Вот и болела постоянно. А теперь! Такой проект! И… мы пока всего на неделю, потом видно будет… кстати, Ратмиру я звонила, тоже обещался прилететь…
Ира ещё долго рассказывала о своих планах и улетела только после полудня, пообещав звонить.
***
С двадцать третьего по двадцать пятое декабря отмечали зимнее солнцестояние – а в самый короткий световой день в году отметили Карачун. Снова ходили на капище и снова в каждой деревне гасили священный огонь ушедшего года, чистили и мыли печи и лампады — и зажигали новый огонь. И волхв объяснял киборгам, что суровый бог зимы сам усмотрит себе жертву и потому на капище требу ему не приносят.
Змей снова участвовал в обряде наравне с мужчинами и парнями и снова получил свою часть Огня. А перед этим Миро погасил прежний огонь и вычистил лампаду, в которой его хранил весь прошедший год.
На островах волхв обряд провёл — но зажигать огонь решились только трое киборгов: Платон как муж хозяйки большого дома, Фрол как управляющий в модуле и Саня как глава медпункта. Поскольку все были киборгами, хоть и разных моделей, то священный огонь зажгли быстро — и сразу зажгли от него три лампады, которые должны будут гореть весь год до следующего обряда.
Несмотря на мороз, было весело: костёр, зажжённый в этот день, горел сутки, и киборги, поддерживавшие его, лепили снеговиков и сооружали ледовые горки для катания.
Но только до тех пор, пока Полкан перед рассветом не решил проведать лошадей – двадцать четвёртого декабря в пять часов утра пала Сопка. Полкан винил себя, что не уберёг её – Сопка была первой его лошадью и первой лошадью, попавшей на остров.
Irien помнил, как он заметил лошадь у идола Мары на берегу ручья, вытекающего из болота, где он с другими парнями собирал клюкву. Он тогда просканировал кобылу, обнаружил, что она жерёба – и вспомнил слова волхва, что беременных животных убивать нельзя – и потому отданную Маре лошадь решил забрать с собой. Помнил и то, как волхв уговаривал хозяина лошади оставить её у киборгов – и уговорил… он вспоминал всё это, сидя в деннике у тела Сопки, и плакал.
Отсутствие Полкана у костра первым заметил Гопал, Irien, ухаживающий за коровами, и отправился его искать – а когда нашёл, сообщил всем. Когда в конюшню вошла Нина с Платоном, Полкан плакал уже в голос, сожалея, что не может покончить с собой, а учитель стоял рядом с ним и говорил:
— Твоей вины в её смерти нет, она умерла от старости. Карачун выбрал себе жертву… она умерла легко, во сне. От старости нет лекарства… она и так долго прожила, успела родить и выкормить жеребёнка. Теперь её душа отправится в зелёные луга Ирия… она заслужила достойные похороны. И потому мы дадим ей кроду*.
— Что такое крода? – удивлённо спросил Полкан.
— Сожжение на костре… возвращение к богу Роду. Но она вернётся… в теле первого же рождённого весной жеребёнка. И ради него ты должен жить… и трудиться. И учиться. А теперь переведи пока этого жеребёнка в другой денник. И сразу вычисти и перестели этот денник. Ребята, — обратился волхв к DEX’ам, — осторожно выносите её… и несите на Козий остров, рядом с капищем сделаем кладбище. Платон, сообщи всем, чтобы собирали сушняк на костёр, можно вырубить несколько мёртвых деревьев, и потом принеси огонь от этого костра… а когда зажжём погребальный костёр, этот костёр можно будет погасить.
Полкан осторожно перевёл Сирень в другой денник, Платон подал тент и трое DEX’ов осторожно переложили мёртвую кобылу на него, вынесли из конюшни и понесли к месту кродирования. Там тело лошади было положено на нарубленные ветки деревьев, пока готовилось место для погребального костра, — и киборги под руководством волхва стали собирать по всем островам валежник и сухие ветки и приносить на отведённое на льду озера место.
Пока шли приготовления, Полкану было запрещено находиться рядом с телом Сопки. Волхв сказал ему:
— В первую очередь ты должен позаботиться о жеребёнке. Сирень осталась без матери и теперь ей трудно. И перестань рыдать. Этим ты не даёшь душе Сопки спокойно уйти в Ирий на зелёные луга. Радуйся, что ей теперь хорошо там… там она молода и сильна. Мы все будем радоваться за неё… и благодарить богам, что Карачун не забрал кого-то другого. Ты нужен живым.
Полкан согласился — и занялся устройством жеребёнка в другом деннике.
В большом доме и модулях готовились праздновать рождество Коляды, на кухнях готовили рыбу и бройлеров, девушки шили костюмы для ряженых и собирающихся колядовать — а Полкан и работающие с ним близнецы-Irien’ы молча наводили порядок в конюшне. В полдень Свен получил от Платона распоряжение запрягать Ливня для хозяйки и занялся конём — и вскоре уехал. А Олаф начал выводить лошадей на прогулку в леваду на Жемчужном острове.
Вскоре на конюшню пришла Инга с Туром, взглянула на печального Полкана – и кинулась было обнять его чисто по-дружески, чтобы посочувствовать, но мгновенно вспомнила, какой он модели – и, чтобы не напугать его (а вдруг ему это не понравится или напомнит что-то неприятное?) начала молча выводить одну за другой кобыл на прогулку в парк. Когда она вместе с Туром отшагала по парку по полчаса всех лошадей, Полкан сам подошёл к ней, обнял на долю секунды и тихо сказал: «Спасибо… я справлюсь… но всё равно спасибо.»
В четыре часа пополудни на льду озера зажжён погребальный костёр. Поскольку труп лошади весил почти полтонны и дров для его сжигания надо было бы очень много, и чтобы не было опасности лесного пожара, крода была установлена на льду озера и перед тем, как поджечь, Платон полил дрова горючей жидкостью для розжига костра из пятилитровой канистры, специально для этой цели купленной и доставленной дроном. В целях безопасности костёр был подожжён выпущенной с берега арбалетной стрелой.
Сдобренный горючим костёр горел около получаса – и затем провалился под подтаявший лёд.
***
Двадцать пятого декабря отметили рождество Коляды – молодого бога зимнего солнца, а сразу после празднования рождества Коляды начались Велесовы святки, когда можно ходить ряжеными. Нина сразу всех предупредила, что те, кто будет колядовать и ходить ряжеными, на Водокрес должны искупаться в озере – но киборги не испугались мороза, так как в прошлом году купание каждого киборга продолжалось не более полуминуты, а после него можно было погреться в бане или под душем и идти пить горячий чай с пирогами.
Инга и Джуна собрались улетать двадцать восьмого декабря, хотя до конца практики оставалось неполных три недели — Инге до начала учебы хотелось побывать дома. Но Тур, которому хотелось узнать, что такое святки, и хотелось отпраздновать местный Новый год – он же средний день святок, называемый «щедрец» — уговорил её остаться до Водокреса. Джуна не стала возражать – родных у неё не было, а лететь в гости к родителям Инги и выслушивать от них причитания о «бедной сиротинушке» не хотелось. Волчок тем более не возражал – ему совсем не хотелось улетать, но раз взялся сопровождать названную сестру, то должен и в пути быть рядом с ней.
Нина позвонила Василию с вопросом, не летит ли кто из музейных на Новую Самару числа пятого или седьмого января, и он пообещал сообщить, если кто-то соберётся в командировку так, что придётся нанимать отдельный транспортник, и будет ли свободные четыре места для пассажиров.
— Че-е-ерт!
Возможно, что именно так, а, возможно, как-нибудь по другому переводилось слово, произнесенное Ото на одном из редких языков старой Земли, вот только языка этого Иен, естественно, не знал, а потому мог лишь догадываться о смысле сказанного, ориентируясь исключительно на степень интенсивности эмоционального посыла. Определить же эту степень интенсивности с приемлемой точностью представлялось крайне затруднительным, поскольку Ото, чуть было не споткнувшийся в полутемном коридоре о DEX’а в спящем режиме, прокомментировал это несостоявшееся событие придушенным шепотом.
— Нет, ну вообще… Гектор… выход из медотсека киборгами обложил!
Иен изобразил на своем лице смесь ужаса и сочувствия.
— Я понимаю, что Второй меня бы не тронул, скорее всего, — это «скорее всего» прозвучало чуть менее уверенно, чем все остальное, но затем Ото продолжил с привычной живостью, — а вот если бы я испачкал своей обувью его новый комбинезон…
— Тогда бы Гектор тебе голову открутил, — согласился Иен, вспомнив байку, которую ему рассказали в первый же день его пребывания на базе.
Наверное, в каждой компании существуют свои традиции, появляющиеся непонятным образом: то ли по наследству, то ли благодаря деловым партнерам, то ли как побочный продукт деятельности менеджеров среднего звена. В частности, в «Полярной Звезде», закупавшей оптом списанных из армии киборгов, кто-то додумался до того, что DEX, одетый в новый, с иголочки, фирменный комбинезон с логотипом горнодобывающей компании, будет восприниматься сотрудниками как тоже новый, практически позавчера сошедший с конвейера, и что это обстоятельство каким-то образом должно повышать настрой и улучшать моральный климат во многочисленных подразделениях и филиалах.
Так уж случилось, что эта, на первый взгляд совершенно безобидная должностная инструкция, возникшая где-то далеко, в главном офисе, обернулась ежедневным кошмаром для обитателей базы компании на планете Новый Новый Южный Уэльс с того самого момента, как спасатели доставили им киборгов с единственным прилагающимся к ним комплектом рабочей одежды. Остальное приданое погибло вместе со злополучным «Арго», и это обстоятельство было воспринято Гектором почти как личная трагедия. В стремлении сдать начальнику следующей смены базу с оборудованием в состоянии, близком к идеальному, он терроризировал всех тех, чьи действия могли губительно отразится на внешнем виде уцелевших комбинезонов. DEX’ам, в общем-то, было не так уж и плохо — они реагировали на выволочки от руководства стандартными программными фразами, а вот люди… людям оставалось только смиренно надеяться на то, что неумолимое время, жестокие силы природы и шоколадно-ореховая паста сделают в конце концов свое доброе дело, превратив эти кошмарно новые комбинезоны в окончательно не новые.
Ото нацедил себе из кофемашины остатки кофе, сваренного аж полчаса назад, и выпил его. Слишком быстро. Не как вкусный напиток, который можно с упоением смаковать, а как таблетку стимулятора, с которой надо поскорее разделаться и забыть про нее.
— Как они? Им не лучше? — Иен уже догадывался, что не лучше, потому что иначе Ото сразу бы об этом сказал.
— Проблема даже не в том, — доктор зарядил кофемашину по новой, — что им не лучше. Проблема в том, что им как-то одинаково не лучше.
Ото уставился в окно. Вид был не ахти: ангар в серых сумерках наступающего утра и несколько образцов невысокой местной растительности, которую обитатели базы, не вдаваясь в подробности, называли либо кустами либо кустиками.
— Иен, — Ото, похоже, на что-то решился, — ты ведь практически был последним, кто продолжительно общался с Петром, когда он еще находился в здравом уме?
Практически так оно и было. Иен кивнул.
— Я тут подумал, — Ото забарабанил пальцами по столу, — Гектор, счастливчик, спит. DEX’ы дежурят. Возможно, нам с тобой сейчас имеет смысл слетать на то самое место, где вы вчера работали, и внимательно его осмотреть. Разумеется, с использованием дополнительных мер безопасности…
***
Протяженная долина между двумя хребтами была по-своему живописной. «Кусты» и «кустики», похожие на те, что росли возле базы, обильно заполняли собой впадины, такие же пологие, как и холмы. Никаких скал. Никаких острых выступов. В таком месте даже этим прохладным ранним утром сложно было найти то, что отбрасывало бы длинные тени.
Ото, медленно обходивший округлый валун, который после вчерашнего дня мог спокойно претендовать на звание самого обследованного объекта на планете, резко замер на месте.
— Иен! — в голосе доктора среди всех чувств лидировало восхищение. — Смотри!
Пятно на неоднородной по цвету поверхности валуна можно было обнаружить только потому, что цвет самого пятна был однородно серым. А еще потому, что при ближайшем рассмотрении это пятно оказывалось не частью валуна, а тончайшей пленкой, покрывающей небольшой участок поверхности. Пленка на глазах утолщалась, пятно сжималось и, в конце концов, отвалившись от валуна, превратилось в нечто, отдаленно напоминающее земного слизняка, только не покрытого слизью. Сползшее вниз существо не стало долго задерживаться на месте. Оно слегка покачалось и поползло прочь.
— Нет, ты видел, как он это делает? Я сейчас попробую повторить, — Ото подбежал к флайеру, раскинул руки и, всем телом прижавшись к еще теплому летательному аппарату, попытался в общих чертах продемонстрировать Иену, как именно серый комочек растекается по камню.
Ползун остановился. Затем плавным движением вернулся к валуну и снова растекся по нему тонкой пленкой. Ото «отклеился» от флайера и присел на корточки. Ползун отвалился от камня и замер, будто бы в ожидании дальнейших маневров Ото.
— Извини, дорогой, — медленно и отчетливо произнес Ото, — мы еще немного погуляем и потом улетим. Нам здесь ничего не нужно.
Иен каким-то восьмым чувством определил, что ему сейчас лучше всего молчать и следовать за доктором.
На семи из десяти осмотренных ближайших валунов они снова застали ту же самую картину превращения неприметной серой пленки в деловито уползающее прочь существо.
— Что среднее между слизняком и мышью. Крупной такой мышью. Но помельче, чем крыса, — заключил доктор.
— А ведь Карла тоже испугалась мыши. И там тоже был круглый валун. — Иен отчетливо вспомнил разыгравшуюся тогда сцену.
— Возможно, к каждому камню прилагается своя «мышь». — Ото поморщился, будто вспоминая какое-то несоответствие общей картине. — А вчера ты их не видел?
— DEX видел. Но не на камне, а уже уползающую. Наверное, днем они не сидят на камнях.
— А ночью сидят? Зачем? Греются? Камни-то до сих пор теплые, и это после целой ночи.
— То есть именно ночью по камню растекается…
— Ползун, — подсказал Ото.
— Да, ползун. Он прилипает к камню, потому что иначе замерзнет…
— И, вероятно, погибнет. — закончил Ото.
— Он — хозяин камня? — Эта гипотеза уже не казалась Иену дикой.
— Может, и он… в смысле, может и хозяин, — поправился Ото. — В любом случае надо убираться отсюда.
Флайер под управлением Иена медленно набирал высоту, и Ото, занятый созерцанием долины в целом, не иначе, как под влиянием развернувшейся перед ним величественной картины плавно перешел от воспоминаний о контакте с конкретным ползуном к почти философским обобщениям.
— Иен, — спросил он, — ты часто задумываешься о странностях человеческой натуры?
— Бывает, — сдержанно отозвался Иен.
— Почему на этой вновь открытой планете в первую очередь проводится геологоразведка без предшествующей ей ксенобиологической экспертизы?
— Потому что так выгоднее? — предположил «второй пилот»
— Потому что люди это всегалактическое сообщество идиотов, которых даже пугать совершенно бесполезно. — Ото горестно вздохнул, всматриваясь куда-то вдаль.
Внизу под флайером проплывали долины и холмы, щедро согреваемые теплом восходящей звезды. В лучах ее света приближающийся комплекс зданий базы выглядел по домашнему уютным и безмятежно спокойным.
Гости пожаловали, едва рассвело. Джек, который собирался не спать всю ночь, проснулся от шума мотора на улице и понял, что в окна давно уже стучится утро.
В улицу втягивался длинный остроносый автомобиль цвета зеленого горошка. Затемненные стекла не позволяли разглядеть его пассажиров, но Джеку этого и не надо было. Он и так знал, кого принесло в это забытое богами место.
Джек толкнул брата и вернулся к окну. За его спиной забулькало, а потом брат разочаровано протянул:
— Кончилась…
Бутылка грохнула об пол и покатилась в угол.
— Это уже неважно, — сказал Джек. — Не сейчас.
Машина остановилась напротив гостиницы. С шипением распахнулись дверцы, и семь небольших коренастых фигурок выбрались наружу. При каждом был скрипичный футляр, или футляр для кларнета, или для тубы, или для какого-то еще инструмента. Все синхронными движениями жевали жвачку. Глаза каждого прятались за дымчатыми очками.
Гости были и впрямь очень похожими друг на друга. Почти одинаковыми. Одинаковыми не как, скажем, горошины. Возможно, как фасоль. Сходная форма при некоторых допустимых погрешностях в размерах.
Они не спеша осматривались вокруг. Серо-зеленые лица, одинаково невзрачные, не вызывали симпатии или антипатии. Они безо всяких эмоций отмечали расположение зданий, а в зданиях — дверей и окон. Пиджаки топорщились подмышками от спрятанного оружия, а надвинутые на глаза шляпы говорили о том, что эти ребята стоят по одну из сторон закона — причем в самой опасной близости от черты, разделяющей порядок и хаос.
Потом все они, как один, повернулись и посмотрели прямо на Джека.
Старик и его ведьма отыскали их, наконец.
— Пора, — сказал Джек.
Положил на стол рядом с креслом брата пару заряженных револьверов. Заглянул брату в глаза. Сквозь янтарное блаженство хмеля увидел в них обожание, любовь и печаль.
— Прощай, — сказал ему брат.
Джек стиснул на мгновение его недоразвитое плечико, смахнул мучнистый налет с огромного шара головы — словно погладил — и решительно вышел вон.
В гостиничном холле царила суматоха. Бармена видно не было. У самой стойки огненным всплеском мелькнул рыжий хвост. Давешняя лиса игриво улыбнулась ему навстречу.
— Скучал по мне, красавчик? — спросила она.
— Конечно, — сказал Джек и сунул ей в лапку горсть монет. — Пока я буду занят, присмотри за моим братом. В прошлый раз у тебя недурно получалось.
— А ты? — спросила лиса.
— Мне нужно кое-кого убить, — сказал Джек и оставил ее за спиной.
Они ждали его. У ног каждого стоял раскрытый футляр, а содержимое футляров было уже у них в руках. В крепких маленьких кулачках люди-горошины держали оружие, в совокупности составлявшее весьма впечатляющий арсенал.
— Где этот ком недомолотой муки? — спросил один из людей-горошин. — Он ведь с тобой.
Джек осклабился. А это, надо сказать, было одной из вещей, которые удавались ему лучше всего.
На мгновение в тусклых глазках людей-горошин за стеклами очков-хамелеонов промелькнуло беспокойство.
— Я вижу, Старик и его страшила-жена как следует вас обработали, — сказал Джек, улыбаясь во весь рот. — Что, размололи, развеяли, а потом соскоблили с полок, вымели из ларей и слепили то, что вышло, да?
— Не твое дело, — ответил кто-то из людей-горошин. Джек не понял, кто именно.
— Фантазия у них небогатая, — заметил Джек. — Люди-бобы, и машина — стручок. Давно в зеркало смотрелись, ребятки?
Жующие челюсти на мгновение замерли — все одновременно. Потом задвигались вновь, но медленнее. Желваки на серо-зеленых скулах так и ходили.
— Таким людям, как Старик, не нужна фантазия, — сказал наконец один из них. Остальные встретили его слова согласным гулом. — У них есть все, что им надо. Деньги и власть.
— Этого, по вашему, достаточно? — спросил Джек.
Они синхронно пожали плечами.
— Вполне.
— А что есть у вас? — спросил Джек.
— Верность. Преданность. Долг. Тебе не понять.
Говорили они по очереди — но было чувство, что говорит кто-то один. Один за всех.
— Ты тянешь время, — заметил один из горошин. — Твой брат все равно не уйдет. Старик не прощает предателей.
— А уж Старуха..
— Леди.
-…Старуха — в особенности, — словно не заметив, продолжал Джек. — Климактерическая стервь-садистка.
— Побольше уважения, эй! — В грудь Джека смотрел десяток разнокалиберных стволов.
— А то что? Убьете меня? — прищурился Джек.
— Да, — сказали люди-горошины.
И тогда Джек, продолжая улыбаться, распахнул свой похоронный фрак и приступил к делу.
Рост позволял ему подвесить в ременных петлях подмышками по одному томми-гану с барабанным магазином, и теперь он пустил их в ход.
Люди-горошины выпалили в него из всех стволов. Кто-то даже попал. Джеку некогда было обращать внимание на подобные пустяки.
Люди-горошины были отличными солдатами. Подвижные и прыгучие, очень компактные, они были идеальными воинами для уличных боев — чего не сказать о длинном нескладном Джеке, который больше всего был похож на огородное пугало.
Плотность его огня сразу выкосила почти половину человечков-горошин, но на этом везение Джека кончилось. Рассредоточившись и прячась за машину, стекла которой уже осыпались внутрь, за бочки для сбора дождевой воды, за брошенные хозяевами подводы, они обошли Джека с флангов и принялись хладнокровно расстреливать его.
Улицу наполнил запах кордита, перекрывший привычную вонь конского навоза и силоса из ям на окраинах.
Джек схлопотал по пуле в каждую из своих голенастых конечностей. Его чрезвычайная худоба все еще спасала его от шквала пуль, большая часть из которых до поры пролетала мимо. Но бесконечно так продолжаться не могло.
Ему удалось достать еще одного из горошин, подловив его на перезарядке дробовика. Джек, не скрываясь, подошел вплотную и расстрелял его в упор, превратив в серо-зеленое пюре с прожилками красного.
Потом его автоматы одновременно умолкли, и он выпустил их из пальцев. Автоматы безвольно повисли в петлях, исходя дымком из стволов. Пришло время револьверов.
И тут в Джека попали.
Пуля вошла ему в глаз и вырвала здоровенный кусок затылка, сбив заодно с головы цилиндр.
Величественно, словно подрубленное дерево, Джек завалился назад и рухнул в уличную пыль.
Наступила тишина.
Человек-горошина с простреленной грудью, истекая серо-красной кровью из раны, выбрался из-за превращенной в решето машины и осторожно приблизился к телу Джека. Ткнул его носком остроносого ботинка. Поднял пистолет, чтобы выстрелить в голову.
Грохнул выстрел, и над подоконником одного из окон второго этажа гостиницы взлетел легкий дымок.
Человек-горошина мертво ткнулся в Джека лицом .
Оставшиеся двое горошин принялись палить по гостиничным окнам. Один бросился через улицу к дверям, второй прикрывал его, стреляя с двух рук из-за машины-стручка.
Ворота кузницы с грохотом распахнулись, и смертомобиль выскочил оттуда в клубах дыма и вихре искр. Промчавшись по улице, он ударил зеленую машину, смяв ее корпусом того человека-горошину, что прятался за ней.
Потом машина-стручок вспыхнула. Языки пламени побежали по краске, заставляя ее вздуваться безобразными пузырями ожогов.
Второму человеку-горошине почти удалось добежать до дверей гостиницы, когда из-за колонны крыльца вышел гробовщик и снес ему голову точным ударом лопаты.
И не осталось никого.
Кузнец выбрался из смертомобиля и сосредоточенно тушил пылающие останки машины горошин. Гробовщик подошел к Джеку и протянул руку.
Тонкая рука обхватила его запястье, и Джек сел, стряхнув с себя труп человека-горошины.
Гробовщик принес ему пробитую пулями шляпу. Джек нахлобучил цилиндр так, чтобы не было видно дыры в затылке.
— Вы знали, что мы не оставим вас, — сказал гробовщик. Он не спрашивал.
— Верно, — ответил Джек.
— Но вы ни о чем нас не просили.
— Верно. — Джек поднялся на ноги, покачиваясь.
— Пуля в голову, — заметил гробовщик.
— У меня пустая голова, — ответил Джек, морщась.- Так меня не убить. Странно, что они не знали.
— А как вас можно убить? — спросил гробовщик.
Джек пристально посмотрел на него и смотрел так долго, что гробовщик смутился и пошел прочь, сметая серым хвостом дорожную пыль.
— Кузнец считает себя должным мне за смертомобмль и наводку на источник топлива для него, — сказал Джек ему в спину. Последствия контузии стремительно проходили, и он уже твердо стоял на ногах.
— А я? — спросил гробовщик, приостановившись и глядя на Джека..
— У вас оплаченный контракт на погребение, — сказал Джек. — А вы профессионал.
— У меня контракт на девять похорон, — сказал гробовщик, прищурившись.
— Но вы еще и реалист, — усмехнулся Джек.
Гробовщик кивнул и занялся ближайшим мертвецом.
Джек подобрал револьверы, проверил, все ли люди горошины мертвы, и двинулся к гостинице.
Гробовщик сосредоточенно громоздил зеленокожие трупы на подводу. Гора трупов с торчащими во все стороны безвольными конечностями и обмякшими в посмертном покое лицами казалась сюрреалистической скульптурой, невесть как попавшей в этот затерянный среди полей заштатный городок.
В таких местах нужда — архитектор, а скульптор — смерть, подумал Джек.
— Еще одно пожелание, — сказал Джек и вложил ему в руку несколько тяжелых монет.
— Разумеется, сэр, — сказал гробовщик.
— На кухне в гостинице должна быть посудина, в которую легко поместился кролик, — сказал Джек. — Поскольку я лишил вас тогда законного дохода, то вот вам компенсация. Этих господ следует перед погребением хорошенько отварить.
— Хорошо, сэр, — гробовщик не моргнул и глазом. — Тогда, быть может, лучше их?..
И многозначительно указал подбородком на снопы искр, рвущиеся из трубы кузницы.
— Нет-нет, — сказал Джек. — Развеянный пепел даст ранние всходы, и уже весной у нас… Впрочем, вы ведь и сами поняли. Нам с братом нужна фора. Фора хотя бы в год. Потом сухой закон отменят, и все вновь заживут счастливо, и в жизни моего брата снова появится смысл. У вас замечательные гробы. Воспользуйтесь ими, как собирались.
— Как скажете, сэр, — сказал гробовщик, коснулся тульи мятой шляпы и вернулся к своим трупам.
В гостинице было тихо. Очень тихо.
— Брат! — крикнул Джек. -Бра-ат!
Потом, прыгая через половину пролета за раз, помчался вверх по лестнице. Дверь в номер была открыта настежь.
Лиса стояла над телом его брата с ножом в руке. Из перерезанного горла текла янтарная жидкость. Лезвие ножа и платье лисы тоже было все в брызгах янтаря. По губам стекала янтарная струйка. Острый язычок мелькнул между зубами, слизывая с губ капли.
Джек молча смотрел на нее. Лиса уронила нож и заплакала.
— Они сказали, что ты умрешь, и заплатили, чтобы он не смог ускользнуть.
— Они обманули тебя, — сказал Джек.
— Теперь ты убьешь меня? — спросила лиса, заливаясь слезами. Мушка на губе намокла от слез и оторвалась. Лиса сразу утратила все свое очарование, но Джеку было плевать.
— Нет, — сказал Джек. Он не лгал. — Мне понадобится твоя помощь.
Она кричала, когда он заталкивал ее, связанную по рукам и ногам, в мешок. Кричала до тех пор, пока Джек не заткнул ей рот ее же хвостом. В мешке тихо и покойно лежало уже тело брата, зияя огромной раной рассеченного горла. Глаза брата были пусты, но на губах застыла понимающая улыбка.
— Прости меня, братик, — сказал Джек. И зашил мешок через край суровой нитью.
Тачка все еще стояла у входа в гостиницу, и сейчас она пригодилась как нельзя более кстати. Джек катил тачку с погруженным на нее мешком к выезду из города — туда, где на небольшом всхолмке среди полусжатых кукурузных полей вкривь и вкось торчали памятники городского кладбища.
Город провожал его смятенными взглядами из-за кружевных занавесок и грязных стекол. Ничего, подумал Джек, вот настанет весна после зимы, а потом лето — и к следующей осени вы отойдете, вы оттаете, тогда кровь моего брата согреет ваши жалкие тела, разгонит серость ваших мыслей, заставит вас наконец почувствовать себя живыми.
Надо только еще чуть-чуть набраться терпения.
Осталось совсем недолго.
Кузнец махнул ему лапищей, стоя в воротах кузни. За его спиной довольно скалился обретший наконец дом смертомобиль. Насаженные на пики длинноносые головы украшали столбы ограды.
Джек помахал кузнецу в ответ.
Кладбище встретило его запахом сырой земли и зиянием девяти могил среди по-осеннему пожухшей травы. Семь могил были выкопаны рядом, еще две — поодаль от них. В кучу земли рядом с самой дальней из могил была воткнута лопата. Джек покатил тачку туда.
Лиса забилась с утроенной силой, когда Джек, особенно не церемонясь, спихнул мешок в яму. Когда весной брат проснется, ему нужно будет быстро набраться сил. Паника и радушные объятия земли сделают его первую трапезу в новой жизни незабываемо вкусной.
Ростку нужна пища, чтобы пробиться сквозь землю к солнечному свету и теплу.
А самому Джеку предстоит сделать очень многое за грядущую зиму.
И прежде всего — разобраться со Стариком и его супругой.
Иначе и следующий год будет очень похожим на предыдущие двенадцать.
Джек обвел взглядом кукурузные поля под низким серым небом, бросил в яму звезду шерифа, поплевал на ладони и принялся за работу.
Вслух она, конечно, не задала ни тот, ни другой. Даже поспешно сменила тему:
– За дверью ждёт гвардеец. Думаю, за капитаном можно отправить его.
– Конечно. Ну что, попробуем… как вы сказали? Натянуть им всем нос?
Темери казалось, что Кинрик уж слишком возбуждён, и глаза у него блестели, как воспалённые… но загадочная простуда, казалось, отступила. Так что она решила пока забыть о ней. А потом осторожно рассказать о своих наблюдениях Шеддерику.
А ведь ещё неизвестно, одобрит ли чеор та Хенвил эту авантюру.
Благородный чеор Шеддерик та Хенвил
Чеор та Хенвил, может, и не одобрил бы. Если бы знал, что она уже появилась и начала воплощаться. Благородный чеор был занят: выяснял у мальканских кухонных бунтарей, откуда именно пошли гулять по городу сплетни, и, самое главное, не приплачивает ли кто-либо сплетникам за искренность и правдоподобность.
Ему удалось раскрутить довольно длинную цепочку, он даже сам удивился небывалой скорости получения информации. От пьянчуг по первому адресу (один выбитый зуб и одна совместно выпитая кружка какого-то крепкого деревенского пойла), он узнал, что новость они подхватили на улице в нижнем городе, неподалёку от известного всему кварталу питейного заведения. Шеддерик отправился туда и обнаружил, что кабак ещё открыт, и, хотя народу в нём немного, среди этого самого народу есть и искомый «вестник справедливости».
Вестник встрече не обрадовался, но проявлять героизм и личным примером вдохновлять присутствующих малькан на уничтожение всего «белобрысого заморского племени» тоже почему-то отказался. Чеор та Хенвил его и пальцем не тронул, чему свидетелями были все присутствующие, но сумел узнать довольно много. О себе самом – это понятное дело, но и о том, откуда вести – тоже. «Сплетню» ему передал некий богатый и довольно известный малькан, имя которого он, к сожалению, запамятовал… так вот, этот чеор сам видел труп рэты Итвэны, в чём клялся собственным здоровьем… точно ли чеор? Только что был малькан? Да нет, малькане там тоже были, и даже трое, или нет, больше… но и ифленец был, да тоже знатный. Не из самых известных, правда… нет, имени не вспомнить… а, описать смогу. Видел его как вас, благородный чеор…
Шеддерик вытянул из полутрезвого сплетника и описание, и адрес, где происходил разговор, и оставил его в покое. Горожанам, которые уже начали переглядываться и тянуться за оружием, посоветовал не спешить – завтра правда так или иначе всё равно раскроется – и ушёл. Горожане не поверили, но с этим придётся смириться: ифленцам в Тоненге, как и прежде, верили меньше, чем торговцам.
По названному адресу пришлось вернуться почти что обратно к дому ювелира, а потом ещё пройти несколько кварталов в сторону каменных городских окраин.
Эта часть города ещё не успела превратиться в трущобы. Старые дома давно не ремонтировались, но были некогда так качественно построены, что держались на ещё том заделе прочности. Принадлежали они частью – обедневшим ифленским дворянам из младших родов, чьи гербовые кольца были узкими и сверкали свежим металлом. Частью – мальканским дворянам и хозяевам. Правда и то, что настоящие владельцы здесь бывали редко. Часть домов сдавалась, часть – попросту пустовала, а в некоторых самовольно селилась окраинная голытьба. Патрули здесь бывали редко, а драки – часто. Но, тем не менее, район этот считался более безопасным, чем порт или трущобы за рекой. Здесь нечего красть, стоимость товаров невелика, а ифленское и мальканское население как-то за минувшее десятилетие научилось жить в вынужденном худом мире, который, по мнению и Шеддерика тоже, был всё-таки лучше хорошей войны.
Тёмный двухэтажный дом под островерхой крышей, несколько узких окон. Шедде решительно толкнул калитку и поднялся на крыльцо. На стук вышел слуга, спросил, кого принесло среди ночи. Пришлось представиться и потребовать хозяина.
Шеддерик был уже морально готов встретиться с самим Эммегилом, хоть и с трудом мог его представить себе в здешней убогой обстановке, но нет. Вышел к нему сутулый, когда-то высокий худой ифленец в сальном халате поверх серых солдатских штанов, на три размера больше, чем требовалось. Штаны прохудились на коленях, их тоже покрывали жирные пятна – скорей всего хозяин имел привычку вытирать об них руки.
От него разило перегаром, табаком и ещё чем-то кисло-тошнотным.
И тем не менее, Шеддерик его узнал.
А ведь многие годы считал адмирала Кленнерика та Нурена мёртвым.
И может быть, был бы рад и дальше так считать: адмирал в давние годы был боевым товарищем и сподвижником его отца, Великого Ифленского наместника в землях мальканских Хеверика та Хенвила. Правда тогда Хеверик ещё не был наместником.
И про Танеррет, и про Тоненг он рассуждал тогда исключительно как о цели очередной экспедиции, заманчивом жирном куске почти ничейной земли в тёплых уютных широтах, которая лишь по недоразумению пока ещё не принадлежит Ифлену, а тамошнее отсталое население только и ждёт просветителей и мудрых наставников с севера.
Шеддерик едва заметно тряхнул головой, отгоняя полезные, но не слишком своевременные воспоминания об этом человеке, и сказал:
– Чеор адмирал та Нурен? Вот это встреча!
– Давно уже не адмирал. – Проворчал хозяин, отступая вглубь помещения, – разжалован ещё вашим покойным отцом, если это вы и есть – благородный чеор та Хенвил.
«Тоже узнал», – с досадой подумал Шеддерик.
– Входите, что на пороге разговаривать. Давно ведь я вас жду… почитай, с самой безвременной смерти наместника. Все думал сначала – будут ли наследники искать убийц? Или сами руку приложили? А? Я бы от этого старого подлеца избавился, не раздумывая. Это ж скольким он жизнь поломал, скольких благороднейших людей лишил кого жизни, кого земли, кого состояния… я-то ещё легко отделался, да.
Дом бывшего адмирала ифленского флота был под стать ему нынешнему. Тёмные стены с остатками дорогих обоев. Мебель когда-то тоже была дорогой, но сейчас облезла и протёрлась, да и было её немного. Пол… во времена, когда этот дом построили, пол покрывал ценный паркет, но сейчас от него мало что осталось. А дыры оказались где заколочены дешёвым горбылем, где просто прикрыты старой парусиной.
Интересно, откуда у него деньги на содержание слуги, между делом подумал Шеддерик, но почти сразу выкинул это из головы.
– Вина? – предложил хозяин и распахнул потёртый резной бар. Внутри Шедде успел разглядеть несколько глиняных кувшинов с высоким горлом, в каких малькане продают те свои вина, которые сделаны всё-таки из винограда, а не из яблок. Напитки подороже даже здесь, на Побережье, давно уже разливают в бутылки.
Посмотрев на заляпанные стаканы, которые со стола, похоже, не убирались никогда, Шедде предпочёл отказаться.
– А я выпью, да. За те былые прекрасные времена, когда мне не нужно было клянчить деньги у ростовщика, а всякие ублюдки не могли являться ко мне без приглашения среди ночи и требовать каких-то ответов!
Шедде приподнял брови, ожидая, когда та Нурен выпутается из своего тоста, наполнит стакан и залпом его осушит.
Когда-то этот человек и в Императорский дворец входил, как к себе домой.
Шеддерик помнил надменного юношу, с которым в детстве его пару раз оставляли, считая, что моряку будет о чём рассказать мальчишке. Но «моряк» тяготился этими обязанностями. И со временем его отношения с Шеддериком только ухудшались.
Правда, Шедде наивно полагал, что та Нурен его не помнит ни в лицо, ни по рассказам, ни по делам.
– Я ведь знаю о тебе, Шеддерик Хенвил, почти всё. Даже больше, чем твой покойный отец знал… потому, что кем бы меня ни считали при императорском дворе, а мне многие доверяли свои секреты, ибо я умел их хранить… в этой голове, юноша, столько чужих тайн, что захоти я разбогатеть шантажом, то обеспечил бы себя на долгие годы… и ещё внукам бы досталось. Но нет! Потому что репутация дороже. Хотя, кому я говорю про репутацию.
Он снова наполнил стакан и отсалютовал им Шеддерику.
– Репутация! Ужасный гнет общества. Из-за неё многие расстались с жизнью и со свободой. Доброе имя в нашем обществе ещё кое-что значит, и ради его сохранения люди иногда идут на такие поступки… на такие поступки… – он гортанно рассмеялся и вдруг громко поставил стакан на стол – так что вино пролилось на разостланную там тряпку, добавив ещё одно пятно к уже существующим.
– Так какого морского жуфа тебе от меня понадобилось, Шеддерик та Хенвил, наследник Хеверика та Гулле, та Лемма, из Фронтовой бухты, брат молодого наместника Кинрика та Гулле? Что тебе понадобилось от бедного больного старика, о которого твой отец когда-то публично вытер ноги?
Шеддерик не знал до сих пор даже о том, что та Нурен ещё жив, не то, что о ссоре между ним и покойным Хевериком.
– Вы разносите по городу вести о гибели рэты Итвены. Зачем?
– Рэта Итвэна? – Хохотнул бывший адмирал и нежно погладил пальцем свой замусоленный стакан. – Маленькая мальканская шлюха? Признаться, я был удивлен, когда понял, что то, что вы притащили из монастыря – и верно она. Я-то думал, мальчишке хватит толку её добить. Но право, она и десять лет назад была горячей штучкой… жаль, кроме меня и подтвердить-то уже некому. Морду мне расцарапала, шрам остался даже…
– Что?
– А ты думал, вам с братом целка досталась? Да её весь…
Договорить он не успел, вдруг оказавшись придавленным к полу коленом и ощутив на шеё жёсткий захват.
– Кто ещё там был? Ну?
Та Нурен захрипел, дёрнулся в захвате, но тот стал только ещё болезненней.
Шеддерику казалось, что та Нурен получает удовольствие, называя имена. Шесть имен.
Дослушав, чеор та Хенвил перехватил поудобней руки и резко дёрнул голову бывшего адмирала вбок и вверх. Шея хрустнула, стало тихо.
Он не спеша встал, отряхнул руки. Вспомнил про слугу, но того не оказалось ни в соседних комнатах, ни в спальне этажом выше.
Во всех помещениях этого дома воняло грязью и несвежим потом.
Ясно, что та Нурен в сговоре с чеором Эммегилом. Кто ещё рвется успеть в наместники до прибытия флота? Правда доказательств всё-таки нет… пока нет.
Конь шел шагом, потряхивая головой, и тыча горячие губы в подставленную ладонь. По уму, его следовало обтереть пучком травы, накрыть попоной и дать отдых после такой скачки. Но они должны были двигаться вперёд. Уйдя от внезапно появившегося неприятеля, после бешеной скачки наугад по извивающемуся змеей, узкому и тёмному ответвлению ущелья, они очутились наконец на открытом пространстве. Нависающие со всех сторон каменные стены расступились, сошли на нет. Но, оторвавшись от преследования, Михаил оказался в совершенно незнакомой ему местности, не представляя, где его товарищи и где сейчас находится он сам.
Перед ними была горная дорога. Михаил сориентировался по начинавшему заходить солнцу, тронул коня с сидящей в седле Анаит, и они двинулись вверх по дороге, на север, к пологому перевалу, туда, где должна была находиться бригада, туда, где была Россия.
Анаит, то и дело срываясь на рыдания, делая долгие паузы, потому что горло перехватывала и сжимала, не давая говорить, судорога, говорила о том, как она очутилась в ущелье. Слух о том, что турки прорвали фронт и идут к городу, распространились со скоростью пожара, и семья Анаит — отец, мама, сестра и братья, пяти и двух лет, — ушли из Вана вместе со всеми армянами, покидавшими город. Они оставляли родной очаг, потому что знали, что́ их ждёт, если остаться. Но смерть настигла их. Настигла там, где её уже не ждали. Когда караван беженцев вошел в ущелье, туда ворвались турки. Что́ они сделали, Михаил видел сам. Из нескольких тысяч вошедших туда в живых осталась только она. Одна. За минуту до нападения девушка отошла подальше в сторону, за камни, справить нужду, и потому выжила. Одна.
До верхней точки подъёма, до вершины перевала, откуда должен начинаться спуск, оставалось не более версты, когда синее небо потемнело и стало тёмно-серым. Задул холодный, сразу ставший ледяным, ветер, пошел дождь. Стало очень холодно, и температура падала с каждой минутой. Изнуряющая жара, мучившая Михаила с самого утра, за какие-то минуты сменилась леденящим холодом. Ветер набрал ураганную силу, то и дело менял направление, угрожая сбить с ног. Дождь постепенно превратился в нещадно хлещущий, колющий и секущий лицо снег, мокрая, насквозь пробитая дождем одежда стала негнущимся ледяным панцирем. Анаит распласталась на коне, плотно прижавшись к нему всем телом и обхватив лошадиную шею руками. Михаил, оскальзываясь на ледяной корке, моментально покрывшей камни, из последних сил передвигал ноги. И тут конь захрапел и встал на дыбы. Михаил едва успел подхватить Анаит, а конь, не реагируя на крики и зов хозяина, развернулся и умчался назад, в летящий и крутящийся снег, тут же исчезнув в уже полностью сгустившейся темноте. Михаил, прижимая к себе девушку, сделал несколько шагов и ударился коленом о камни. Это была разрушенная сакля. Он уложил девушку в углу, где камни стены были повыше, а над головой косо торчали рваные края уцелевшей части глинобитной кровли, давая иллюзию крыши над головой, и лёг рядом сам. От мысли взять шашку и выйти во вьюжную мглу в поисках деревца или куста для костра пришлось отказаться. Он надел на девушку свой башлык, — как бы сейчас пригодилась конская попона! — и обнял, стараясь хоть как-то согреть.
Чтобы идти дальше, нужно было переждать эту бурю. Пережить эту ночь.
***
Зелень листвы перед глазами местами потемнела, сменила конфигурацию, сквозь неё стали проступать очертания головы животного. Они становились всё чётче и чётче… Перед Михаилом была волчья морда. Очень крупный, правильнее сказать, огромный, чёрный, с серебристым подпалом зверь стоял, опираясь передними лапами о грудь Михаила и внимательно и спокойно смотрел ему в лицо. Михаил взглянул на Анаит. Она спала, уткнув голову в его плечо. Рядом с ней, уютно свернувшись и положив голову на грудь Анаит, лежала светло-серая, почти белая волчица. Почувствовав обращенный на неё взгляд, она повернула к Михаилу длинную тонкую морду. Он точно знал, что это волчица.
«Какая красивая! — подумал Михаил, и улыбнулся ей. Волчица, подняв голову, смотрела на него прозрачными голубыми глазами. — Прекрасный сон. Жаль, что нужно просыпаться и идти — отец, наверное, уже заждался…»
***
Солнце светило нестерпимо ярко, и радужные круги прыгали в глазах даже сквозь прикрытые веки. Михаил приподнялся на локтях. Он лежал в разрушенной сакле, в единственном сохранившемся углу убогого строения. Рядом лежала Анаит. Он потрогал подчелюстную артерию девушки — кровь билась ровно, шея с синеватой прожилкой была тёплой, даже горячей. Жива. Михаил сел, потер ладонями лицо.
В памяти разом всплыли вчерашний день и вечер. Последнее, что он запомнил, прежде чем провалиться в забытье, была внезапно начавшаяся буря, в мгновение ока сменившая удушливое жаркое марево на ледяной дождь, шквалистый пронизывающий ветер и убийственный, смертельный холод. Михаил встал. Всё вокруг было покрыто белым ковром снега и инея. Странно, но Михаил не ощущал ни холода, ни даже озноба. А температура была явно минусовая. Его форменные тонкая летняя гимнастерка и шаровары, насквозь промокшие и заледеневшие ночью, сейчас были сухими и теплыми. Анаит!
Девушка спала. Она дышала ровно и тихо, слегка разметавшись во сне, словно ей было жарко. Её высокие скулы окрашивал здоровый оливковый румянец. Михаил был военным врачом, прошедшим не одну кампанию, и прекрасно понимал, что ни он, ни, тем более, девушка, не могли выжить прошедшей ночью. Но они выжили. Более того, девушка выглядела так, как будто спала эту ночь дома, в своей тёплой девичьей постели, а не на голом камне, под ледяным дождем, в насквозь мокром тонком платье. И сам он чувствовал себя необычно, даже странно. Он не ощущал даже малейшего намека на усталость или утомление, которые должны после перенесенного просто пригибать его к земле. Наоборот, сила и энергия просто бурлили в нем. И тут Михаил увидел. Уже начинающий исчезать, таять под ярким утренним солнцем снег был истоптан следами лап крупного зверя. Следы были вокруг спящей Анаит, на полу разбитой сакли. Отпечатки волчьих лап. И не одного зверя — стаи. Перед Михаилом вновь пронеслись его ночные видения. Приснилось? Пригрезилось? А следы?
Он почувствовал на себе взгляд. Волосы на затылке слегка зашевелились… Михаил, расстегивая кобуру, медленно обернулся… Девушка, проснувшись, смотрела на него. Она улыбнулась ему, солнцу и потянулась.
— Как хорошо! Мне снилось, что мы лежим на песке у реки. Отвернись.
Михаил встал и подошёл к пролому. Ветер трепал приставший к камню клок шерсти. Вот ещё. И ещё. И следы. Их цепочка уходила вверх, в горы, теряясь в дали. Михаил смотрел на них, не шевелясь. А следы таяли вместе со снегом, принесенным ночной бурей…
Они легко, почти бегом, поднялись на вершину перевала. Внизу, у подошвы горы, верстах в полутора, сверкали штыки и играли на солнце значки идущих по изгибающейся дороге войск. «Славься, славься, ты, русский царь!» — донеслось пение.
Они взялись за руки и побежали вниз, к войску.
А потом к нам зачастили проверки. Сначала пришли представители золотого клана и так невзначай спросили: а не находили ли мы часов некоего кланового преступника, сбежавшего не так давно? Понятное дело, что мы не находили, в чем клятвенно заверили золотых парламентеров. Вот только после их визита резко захотели найти.
Судя по коротким недомолвкам и обрывкам фраз золотых драконов, преступником был некий их ученый, работавший над секретными проектами и получивший условное право проводить эксперименты на сородичах. А вот дальше пошли сплошные непонятки. То ли кто-то умер, то ли умер не один, то ли умер некто важный, позволивший провести на себе опыт, однако результат был закономерный — ученого объявили преступником и решили не отходя от кассы угробить. Поскольку дракон был не дурак, то смылся сразу же, не желая лишиться драгоценной головы. Ну, а поскольку мы тоже не дураки, чтобы разбрасываться учеными — а грамотные изобретатели и экспериментаторы на дороге не валяются — то решили действовать на опережение, желая заполучить его себе живым и, по возможности, здоровым.
Единственное место, где мог спрятаться дракон от своих же, не считая нашего закутка и системы, подаренной вершителям, — это межмировая помойка. Там столько всякого дерьма в прямом и переносном смысле слова, что искать там кого-нибудь гиблое дело. Особенно бессмысленно там искать дракона, сделавшего все и немного больше для того, чтобы его не нашли. Но мы решили попытать счастья, отыскав некоего эспера, способного найти все, чего только пожелает наша душа.
Эспер неплохо прижился на «Звезде души» и, что самое смешное, хранил в своей комнате старый скафандр, в котором я его брала на поиски еще кого-то… да не помню уже, кого. Удивительно, но скафандр оказался вполне рабочим, хотя прошло уже около двух лет, а на его долговечность я тогда не замахивалась, надеялась, что он понадобится один раз и все. Размечталась.
От нового скафандра парень отказался, решив пользоваться своим «счастливым», да и особо его никто не уговаривал. Работает — и ладушки. На всякий случай со мной пошли Шеврин с Шеатом, поскольку от загнанного в угол золотого дракона можно было ожидать чего угодно. Тем более, дракона, наверняка прихватившего из лаборатории какие-нибудь смертельные разработки и желающего дорого продать свою жизнь.
Эспер нашел золотого достаточно быстро, мы даже не успели ничего толком придумать. Просто забрать его, так золотой клан рано или поздно догадается, где скрывается их беглец. Конечно, в нашу лабораторию на корабле ни одно нормальное существо в своем уме не сунется, но так то ж нормальное существо, а то золотой клан… Черт его знает, что они там мутят. Я на всякий случай послала письмо их королеве, мол, ваши тут пропажу ищут, мы ни при чем, но нам интересно и все такое. Дипломатия хренова… Чего не люблю, так это всех этих политических тонкостей, от которых сводит зубы. Сначала наверняка сами заставили его проводить опыты на каких-нибудь вынужденных добровольцах, а потом, когда результат оказался не совсем таким, как хотелось бы, сами же и обвинили во всех смертных грехах.
Пока я щелкала клювом, таращась на совещающихся парней, драконы придумали простенький и в чем-то дурацкий, но вполне реализуемый план. Они должны сделать вид, что ловят и убивают этого беглеца, беглец красиво и качественно «умирает» на камеру, мы подсунем вместо него чужой драконий камень и все… План вроде бы хорош, вот только нестыковки в нем все же были. За камнем душ пришлось попросить сбегать одного путешественника, поскольку просто так камни драконьих душ на дороге не валяются. Это только нам везет на параллелей, которые их чуть ли не в трусах таскают… Потом еще пришлось с большим трудом и осторожностью связаться с беглецом и предложить ему нашу помощь и поуговаривать его подыграть на публику. Я не сомневалась, что золотые ошивались где-то поблизости, поскольку ну куда еще бежать объявленному преступнику? Не к серебряным же и не к кровавым, в самом деле. И не к сверхам, которые дракона сами на опыты пустят на радостях. Черт их знает, что творится в их любящих и добрых семействах, если от них народ бежит в Академию, едва успев дорасти до положенного возраста…
С горем пополам золотого уговорили пойти на подобный риск, обещая спрятать его в лаборатории Зеры. Туда обычно никто не суется по доброй воле, а потому и намного меньший шанс того, что его кто-то узнает или выдаст. Зере не до того, Рен тоже ерундой не страдает, так что за них можно поручиться.
Постановку разыграли быстро. Стоило только получить искомый камень, как драконы устроили потасовку на такой скорости, что все только мелькало. Я-то запись вела и даже в замедленной съемке, но толку-то. Будем надеяться, золотые как-то смогут понять, что именно там произошло. Зато смерть разыграли они картинно, даже для дела порезали ученого, чтобы показать натекшую кровь. Порез-то зажил, а вот лужа крови, растекшаяся по щербатому бетонному блоку, плавающему на просторах помойки, смотрелась весьма внушительно. Я бы даже сказала органично, поскольку лишь ее и не хватало на этом сюрреалистичном пейзаже.
Эспер тоже таращился на это дело во все глаза, хотя я сомневалась, что он смог там что-то разобрать в мешанине тел, рук, ног, хвостов и мечей. Ну, покрасовались мужики, без этого никуда… Эффектная вспышка скрыла заклинание невидимости, наброшенное на слегка помятого беглеца, которого Шеат аккуратно запихнул в экран, ведущий прямиком в лаборатории. Судя по шевелящимся губам дракона, он что-то сказал золотому, скорее всего, предупредил, чтоб ничего не жрал из рук Зеры и лежащее просто так тоже не жрал.
На месте потасовки в луже крови оказался небольшой овальный камушек нежно-розового цвета, похожий на кварц. Шеврин показал камень для съемки и предложил его быстро отнести золотым, чтоб те ничего не заподозрили. Когда этот ученый умудрился заколдовать камень, я так и не поняла. Быстрый, однако…
В общем, таким макаром мы получили себе еще одного умника, быстро наладившего контакт с Зерой. А уж что они там наизобретают время покажет.
***
Следующими ревизорами стали серебряные. Им не понравилось то, что за день до этого мы вытащили двоих драконов смерти из морозилки. Мое внимание к морозилке было приковано еще и по причине сна, в котором я видела пепельного Шеата, якобы вышедшего куда-то в очень холодное место. Логично было предположить, что межмировой морозильник и есть то самое очень холодное место. Но увы, в нем нашлись лишь два придурка, которых убили их бабы. Одного грохнула сверхиня, с которой он предавался плотским утехам тайком от ее мужа. Второго укокошила собственная жена, поскольку он занимался тем самым — грешил на стороне без нее. В общем, мне они оба не слишком понравились, поэтому я позвала Шеврина и пояснила, что так как они сородичи, то пусть он и решает их судьбу. Мне не принципиально.
Шеврин этих двоих забрал в Академию преподавать азы науки и мучиться со студентами и мелкими учениками. А на следующий день пригремела дружная комиссия в лице троих серебряных драконов с такими пафосными лицами, что мне стало тошно.
Собственно, мне изначально было не до них — к «Звезде души» как раз с горем пополам и с помощью чертовой матери пристыковался поломанный круизный лайнер с беженцами, которым досталось от пиратов и от собственного государства. Судя по маркировке и названию лайнера, беженцы все же пробились аж из Федерации, поскольку наших местных пиратов мы с Шиэс недавно хорошо пощипали, чтобы им не так сладко жилось.
Поэтому я больше была занята сортировкой людей по степени заболеваний, слабости, возрасту и умениям, и мне совершенно не хотелось заниматься серебряными послами и разбираться в тонкостях количества потеряшек на одну драконью морду. Примерно это же я им и высказала, когда они подошли к месту стыковки лайнера и имели честь наблюдать весь этот хаос с больными, вредными и скандальными людьми. Плакали дети, на них шикали женщины, бионики таскали одеяла и одежду для тех, кто просто замерз и не нуждался в лечении прямо сейчас. Самых тяжелых через порталы и экраны уже отправили на Приют залечивать болячки и ранения.
По ходу дела я окатывала этих граждан исцелением, стараясь не переборщить, чтоб им хуже не стало. А то от щедроты душевной могла перелить больше силы, чем нужно и как-то повредить людям. Все-таки они слишком хрупкие.
Серебряные послы топтались на месте, раздражая меня до нервного тика. Вот для полной картины только этих трех рож и не хватало. Хоть фотографируй их на месте, с их скривленными лицами и надменными взглядами… Поэтому я спросила, хватит ли шестьсот человек, чтобы уравновесить двоих драконов смерти и не пошатнется ли равновесие, если три серебряных дракона помогут распределить людей. Как оказалось, с равновесием абсолютно ничего не случится, а драконы поспешили ретироваться прочь, чтобы не участвовать в происходящем веселье. На самом деле мы бы и без них справились. Да и что уж там, экипаж справился бы и без меня, все давно налажено и усвоено, все знают, что делать в таких случаях. Просто с исцелением было быстрее, да и я чувствовала себя нужной…
Так что на первое время от ревизоров удалось отделаться. Но чувствовала моя задница, что это не надолго.
Азирафелю показалось, что Кроули почти готов сдаться — после всего, что они пережили, после того, как всё уже закончилось, он сдавил голову ладонями, будто опасаясь, что она взорвётся, и снова заговорил про побег на Альфу Центавра… Бетонная площадка дрожала под их ногами, раскалываясь и вставая на дыбы. Наверное, тут были задействованы какие-то другие механизмы, такие же древние, как и сама Земля. Казалось, только Адам Янг сохранял спокойствие в этой обстановке. Он с сожалением взглянул на Кроули, потом на Азирафеля:
— И что теперь делать?
— Бежать! — тут же отозвался Кроули. — Сейчас сядем в джип…
— Вы не поняли, — Адам покачал головой, — от этого не убежать, потому что некуда. Это наша земля.
Кроули с трудом поднялся и, разглядывая кусок железа в руках, сказал, ни к кому не обращаясь.
— Он появился здесь гораздо раньше.
— И что? Разве он хоть что-то сделал для Земли, чтобы иметь на неё права? — резонно заметил Адам. — Хоть какие-то?
— А вы? — заинтересовался Кроули.
— А у нас есть шанс… только я не успеваю это обдумать.
Точно! Ему требуется время… Азирафель замер, понимая, что сейчас нужно сделать, пока не стало слишком поздно.
— Кроули! Ты понял?
— Да.
Конечно же, он понял. Кроули сжал в кулаке бесполезную железку и раскрутил ее, а потом поднял руки, сотворяя чудо. Время остановилось, и Азирафель вдохнул полной грудью, расправляя крылья. Как хорошо, оказывается, очутиться в тишине и покое.
— Где мы? — взглянув на крылья, Адам, казалось, совсем не удивился, но он с любопытством разглядывал изменившееся пространство.
— Не знаю, — пожал плечами Кроули, — это твоё место.
— Тогда это будет лес Хогбэк, — пожелал Адам и, оглядывая заросший овраг, присвистнул: — Класс!
— Адам, ты собирался подумать, — осторожно напомнил Азирафель.
— Да, собирался! — мальчик наморщил нос, будто сдерживая слёзы. — Что я могу сделать? Я ведь ещё ребёнок, а Он…
— Ты можешь, Адам, — Азирафель встал с ним рядом и, взмахнув мечом, заставил полыхнуть лезвие огнём. — На твою… нет, на нашу удачу тебя предоставили самому себе, и ты вырос человеком! Не воплощением Зла или воплощением Добра, ты стал просто воплощением человека — и это лучшее, что могло случиться и с тобой, да и со всеми нами. Что бы ты сейчас ни решил, мы будем с тобой!
Азирафель взмахнул пламенеющим мечом и взял за руку Адама. Кроули взял мальчика за другую руку и выдохнул:
— Мы будем с тобой, Адам, пусть я и не думаю, что эта штуковина, — он покрутил железку от «Бентли», — хоть как-то повлияет на ситуацию.
— Спасибо, — очень серьёзно кивнул Адам, и лес вокруг стал такой же пустыней, что окружала когда-то сад Эдема. — Я знаю, что делать.
— Надеюсь, — прошептал Кроули, раскручивая железку. — Я запускаю время!
В тот же миг вернулся душераздирающий гул, и земля, казалось, ещё больше начала раскачиваться под ногами, а её поверхность пошла трещинами, больше похожими на каньоны. Удержаться на ногах теперь стоило большого труда, а запах серы стал совершенно невыносимым.
— Вот Он! — прохрипел Кроули, пытаясь выпрямиться. — Сам… явился…
Адам на мгновение сжал ладонь Азирафеля, словно прощаясь, и тут же отпустил, бесстрашно шагая навстречу жуткому чудовищу, вылезшему из недр земли, словно из жерла вулкана. Очевидно, желая запугать, Люцифер явился в самом грозном своём воплощении и, конечно же, начал с упрёков:
— Что ты творишь, мой мятежный сын?
Рядом с ним Адам казался слишком маленьким и хрупким, чтобы не просто противостоять, а хотя бы сопротивляться, но, к огромному удивлению Азирафеля, сдаваться он точно не собирался.
— Сын?! — насмешливо переспросил Адам. — Разве отцам нужно ждать одиннадцать лет, чтобы объявиться, и то лишь для того, чтобы отругать? Ты не мой отец!
— Что?! — взревел Сатана, и Азирафелю показалось, что он слышит, как от этого голоса сходят лавины где-то в швейцарских Альпах.
— Ты не мой отец, — твёрже повторил Адам, — и ты не имеешь никаких прав меня воспитывать!
Теперь Азирафель понял, что происходит, и восхитился изяществом и красотой решения. Такая мысль просто не приходила ему в голову, где сейчас было слишком тесно от размышлений о непостижимости, воле, любви и свободе выбора. Кажется, Кроули тоже оценил замысел, потому что выдохнул:
— Давай, Адам, ты сможешь! Ещё раз!
Словно услышав его, Адам устало покачал головой:
— Ты не мой отец и никогда им не был…
Это было то самое мгновение, которое неумолимо меняет весь мир. Адам был на своей собственной земле, и это был его мир, который стоил того, чтобы жить. Окончательно и бесповоротно.
— Интересно, Она знает? — прошептал Кроули.
— Наверное, да… говорят, что внуков любят больше, чем детей, — так же тихо ответил Азирафель.
Кроули на мгновение застыл, и в его взгляде появилось восхищённое понимание:
— Как говорил один наш хороший знакомый — охренеть!
И ведь не поспоришь. А тем временем грохот затих, трещины на земле пропали, и лишь в месте появления Сатаны еще вилась дымка, которую уже почти развеял лёгкий вечерний ветерок. А потом послышался шум подъезжающей машины, и слегка заскрипели тормоза.
— Что здесь происходит? — Артур Янг наконец выбрался из машины. — Адам? Адам!
Но дети не стали дожидаться воспитательной беседы — они уже почти скрылись из вида на своих велосипедах. Адская гончая бодро тявкала и вновь атаковала колесо, не причиняя ему никакого вреда.
— Что еще он здесь натворил? — казалось, Артур Янг не рассчитывал получить ответ. — Куда этот мальчишка опять помчался? Адам! Вернись сейчас же!
Чтобы не вызывать лишних вопросов, Азирафель спрятал меч за спину и подмигнул Барти, который понятливо поднял коробку с вещами всадников Апокалипсиса, прижимая её к себе как величайшую ценность. Наверное, так оно и было, хотя что с этим наследием делать, всё ещё было неясно. Не нести же к себе в магазин? Азирафель вспомнил о пожаре, и сердце заныло.
— Добрый вечер, мистер Янг, вы меня не помните? — женщина, чья зажатая под мышкой книга всё ещё будоражила воображение Азирафеля, мило улыбнулась, поправляя очки. — Я Анафема Девайс, ваша соседка из Жасминового коттеджа.
— Приятно познакомиться, мисс… — Артур покосился на её спутника и продолжил: — мисс Девайс. Что мой хулиган опять натворил? Я встретил мистера Тайлера, он наговорил мне кучу неприятных вещей.
— Он преувеличил, — наконец подал голос кавалер этой Анафемы, поборов природную скромность. — Я… мы с Анафемой присмотрели за ними… всё нормально.
— Нормально? Они пробрались на авиабазу и неизвестно чем тут занимались.
— Я всё вам объясню… меня зовут Ньют Пульцифер и я программист…
Программист-Ньют уводил мистера Янга к машине, явно пытаясь произвести впечатление на Анафему, а та с интересом разглядывала Азирафеля, вернее, книгу, выглядывающую из его кармана.
— Я не покажусь слишком бестактной, если спрошу, откуда у вас эта книга?
— Что вы, мисс! — отозвался Кроули. — Какие условности между своими?
— Я коллекционирую редкие издания, — улыбнулся Азирафель.
— «И не заградит путь их ни рыба, ни гроза, ни дорога, ни Диавол, ни Ангел», — процитировала она по памяти. — «И ты будешь с ними, Анафема».
Этими словами начиналась книга, и теперь Азирафель уже не сомневался, что речь шла об этой молодой мисс.
— Вы тоже это расшифровали? — Анафема прикусила губу, пристально разглядывая Азирафеля. — «Явятся Четверо на конех, и паки Четверо, и Трое с теми в небеса поскачут, и Един помчится во пламени». Вам не кажется, что кого-то одного не хватает?
— Всех хватает, — пробурчал Барти и вытащил из кармана пушистика. — Он был с нами. Скакал в небесах, если можно так сказать.
Странно, но эта мелочь обрадовала Азирафеля гораздо сильнее, чем он мог предположить. Жаль, конечно, что Барти взял только Хастура. Пушок, пожалуй, будет скучать.
— Барти, но зачем?
— Какая прелесть! — Анафема не устояла перед обаянием пушистика, сразу же начиная его гладить и почёсывать то место, которое считала шеей. — Это ваш любимый хомячок?
— Почти, — Барти почувствовал себя особенно неловко под взглядом развеселившегося Кроули и, конечно же, начал оправдываться. — Мне казалось, вы будете по ним скучать.
— По ним?
— Ну, не мог же я их разделить? Второй остался где-то на кровати, — кончики ушей Барти покраснели.
— Что? — скривился Кроули. — В моей постели поселился этот… пушистик?
Азирафель вспомнил, что Кроули так и не поладил с Пушком, и поспешил перевести разговор на нейтральную тему.
— А ваш кавалер, милая мисс Девайс, упоминался в том Пророчестве?
— Конечно, — Анафема немного смутилась. — Он появился именно так, как и было предсказано на триста девяносто четвёртой странице. И это именно он остановил запуск ракет.
— Мне кажется, он волнуется, — улыбнулся Азирафель.
Ньют с явным неудовольствием разглядывал Барти, к которому по этикету прошлого века Анафема стояла слишком близко. Впрочем, Азирафель мог ошибаться на этот счёт, потому что правила менялись слишком быстро, чтобы успевать за всем уследить.
— Он немного ревнует, — Анафема выглядела довольной. — Мы с ним просто не очень давно вместе. Он такой милый.
Чтобы закончить разговор, Барти снова засунул пушистика в карман, но Ньюту этого показалось мало, и он крикнул, обозначая свои позиции:
— Дорогая, мистер Янг любезно согласился нас подвезти. Ты идёшь?
— Его зовут Адам Янг, — ответила молодая женщина, появившаяся непонятно когда, впрочем, как и её кавалер.
— Именно так. Адам Янг, — подтвердил подросток.
— Славная работенка. Тебе удалось спасти земной мир. Теперь можно и отдохнуть, — Кроули скривился, изображая улыбку. — Делу время, потехе час, всё такое… хотя, по большому счету, сам черт не разберет, где кончается одно и начинается другое.
Азирафелю не оставалось ничего другого, как подтвердить:
— Мне кажется, ты прав. Я уверен, что наши хотят Армагеддона. К великому сожалению.
— Может, кто-нибудь объяснит нам, что происходит? — строго спросила Пеппер, скрестив на груди руки.
Азирафель пожал плечами:
— Это очень длинная история, — начал он. — Я был дежурным по яблоне, а он…
Кроули явно собирался прервать рассказ, но не успел: полыхающая молния ударила в нескольких метрах от Адама, связав землю и небо раскаленным столбом.
— Началось, — обречённо выдохнул Кроули, и Азирафель был полностью с ним согласен.
Пожалуй, только Гавриил мог обставить своё появление на Земле такими эффектами — кто-то другой вспомнил бы, с кем предстоит иметь дело, и не стал бы пытаться давить авторитетом и мощью. Впрочем, вздыбившийся коркой асфальт, огненный шлейф и чёрный дым свидетельствовали о том, что и Внизу придерживались той же концепции. Вельзевул появилась позже всего на пару мгновений, но внимания привлекла не меньше. Вечные противники переглянулись и синхронно двинулись к Адаму Янгу, безошибочно выделяя его среди прочих. Они шли, как на параде, Азирафель даже невольно залюбовался выходом начальства, настолько, что не услышал вопрос, заданный Вельзевул. Но Адам отлично владел ситуацией:
— Что? — поморщился он, будто не расслышав, и тут же ответил: — Нет. Меня зовут Адам Янг, а вас?
— Лорд Вельзевул, — с несколько издевательским поклоном представил Кроули своего шефа.
— Предатель Кроули, — у Вельзевул лишь брезгливо дёрнулась верхняя губа, но внимание по-прежнему было сосредоточено на мальчике.
— «Предатель»? Какое отвратительное слово, — пробормотал Кроули.
— Остальные ещё хуж-же. Не сомневаюсь, тебе придется сообщить мне уж-жасно много.
Если Кроули и хотел возразить, то, поймав убийственный взгляд, замолчал, покрепче перехватив железку, оставшуюся от «Бентли».
— Итак, мальчик… — Гавриил принял торжественно-величественный вид, — Адам Янг. Мы, конечно же, ценим твою помощь, но Армагеддон надо запустить снова. Могут возникнуть временные неудобства, однако их надо стойко выдержать ради окончательной победы добра…
— Ради чего придется терпеть, еще неизвестно, — перебила его Вельзевул. — Но все действительно должно решиться немедленно, мальчик. Таково твое предназначение. Так предписано.
— Зачем?
— Битва должна состояться! — терпение Вельзевул было не безгранично.
— То есть вы хотите всё это уничтожить… — Адам немного растерянно оглянулся: — Всех этих дельфинов, китов, — пёс жалобно гавкнул, и Азирафель запоздало сообразил, что это и есть Адская гончая, — собак… просто для того, чтобы посмотреть, кто победит. Прямо, как мы с Джонсонитами. Но ведь победа всё равно будет ненастоящей, потому что всё начнётся сначала. Вы снова заселите Землю, а потом отправите кого-то, чтобы строили и разрушали козни. А люди только-только начали додумываться, что нельзя причинять столько вреда природе и экологии, и могло бы получиться…
— Ага! — обрадовалась Вельзевул. — Ты всё-таки хочешь править миром.
Гавриил хотел что-то добавить, но Адам не дал ему вставить и слова:
— Я подумал об этом и понял, что не хочу. Мне хватает дел здесь, с моими друзьями. Я люблю придумывать новые игры, но было бы нечестно, если бы они играли только по моим правилам.
Вельзевул и Гавриил переглянулись, явно испытывая лёгкую тревогу.
— Ты не можешь отказаться быть тем, кто ты есть, — назидательно начал Гавриил. — Твое рождение и предназначение являются частью Великого замысла. Известные события должны произойти. Выбор уже сделан.
— Я не против бунта, — подхватила Вельзевул, — но порой бунт прос-сто невоз-змож-жен!
— Но я не бунтую! — Адам казался спокойным и очень рассудительным. — Я лишь выясняю, чего вы хотите. И мне кажется, что вам тоже не стоит воевать. Как и людям. Любая война — плохо!
— Чепуха! — отмахнулся Гавриил. — Ты не можешь противоречить Великому Замыслу. Ты для этого рождён. Подумай!
— Это предначертано! — подхватила Вельзевул.
На мгновение показалось, что Адам готов дрогнуть и отступить, и чтобы его поддержать, Азирафель шагнул вперёд:
— Вы говорите о Великом Замысле, но ведь он всё ещё непостижим!
— Это Высший Замысел, — Гавриил одарил Азирафеля презрительным взглядом, — и это всем прекрасно известно. Миру отпущено шесть тысячелетий…
— И он сгорит в огне, — подхватила Вельзевул.
— Да-да, всё верно, — улыбка Азирафеля вышла немного нервной. — Я просто спрашиваю, остался ли он непостижимым?
— Не имеет значения! — слишком поспешно возразил Гавриил.
— Иными словами, вы не уверены?..
Договорить Азирафелю не дал Кроули, мгновенно вставший с ним плечом к плечу:
— Её замысел непостижим, а вы всё ещё не можете быть уверены в том, что все эти события являются единственно верными.
— Так предначертано! — рявкнула Вельзевул.
— Но вы точно не знаете! А возможно, в другом месте предначертано что-то совсем другое, — ехидно заметил Кроули. — Только вам об этом ещё не известно, а оно там уже написано…
— Большими буквами, — подхватил Азирафель.
— И подчёркнуто! — согласился Кроули. — Может быть, испытание предназначено не только для мира, а для какой-то одной из его реальностей? Или вовсе для вас?! Не приходило в голову?
— Она никогда не разыгрывает своих преданных слуг, — голос Гавриила звучал недостаточно уверенно, и в нём слышалась тревога.
— Ой ли! — усмехнулся Кроули. — Так уж и никогда?
Молчание показалось Азирафелю немного затянувшимся, но иначе было нельзя. Внимание всех собравшихся было сосредоточено на Адаме Янге, а он думал. И страшно было представить, насколько абсолютно всё сейчас зависело от его решения. А мальчик улыбнулся:
— Я не понимаю, почему так важно, что там у вас написано. Даже если речь идет о людях. Ведь можно вычеркнуть одно и написать другое.
Легкий ветерок пронесся над авиабазой. Собравшиеся в небе воинства подернулись рябью, подобно миражу. Наступил момент такой тишины, которая, возможно, была за день до Сотворения. Адам стоял, глядя на представителей двух миров, и довольно улыбался, уверенно балансируя между Небесами и Адом.
— Нам надо посовещаться, — объявил Гавриил и, подхватив Вельзевул под локоть, отвёл в сторону.
О чём они совещались, никто, конечно же, не услышал, но когда они обернулись, Азирафелю очень не понравились их взгляды, адресованные ему с Кроули. Наконец они вернулись, и Гавриил смерил Адама грозным взглядом:
— Ты непослушный маленький…
— З-зас-сранец, — подхватила Вельзевул. — И можешь мне поверить, когда об этом узнает твой отец, он будет недоволен!
— А он обязательно узнает, — подтвердил Гавриил.
— Уж поверь мне! — припечатала Вельзевул, прежде чем исчезнуть.
Гавриил тоже ушёл, совершенно незаметно и не прощаясь. И небесный свод покачнулся, став просто небом, а клубившиеся облака начали распутываться и растворяться. Азирафель почувствовал, как сильно устал, только когда понял, что Кроули его продолжает поддерживать плечом, не давая упасть.
— Как думаешь, теперь уже всё? — улыбнулся ему Азирафель.
— Не для нас, — поморщился Кроули.
— У вас нет оснований для тревоги, — тихо сказал Адам. — Я всё про вас знаю. Не переживайте.
Азирафель хотел было возразить, но вдруг замер от посетившей его мысли: и ангелы, и демоны ведь изначально были Её детьми, даже Люцифер. А если Люцифер — отец Адама, то получалось…
— Не может быть… — прошептал Азирафель.
Его услышал лишь Кроули и мгновенно встревожился:
— Что?!
— Он Её внук…
Адам улыбнулся ему с таким видом, будто всегда это знал и сейчас поражался недогадливости окружающих. Азирафелю стало не по себе, а в животе словно появился комок льда. А если бы Барти его не остановил? Азирафель отошёл в сторону, пытаясь отдышаться. Прямо под ногами у него валялись атрибуты всадников Апокалипсиса: весы, корона и меч. Впрочем, меч уже можно было изъять и, наконец, избавить себя от вечного вопроса, где он. Азирафель начудесил коробку, как раз такую, что в неё легко поместились весы и корона, и, подняв меч, задумчиво разглядывал его лезвие, которое сейчас и не думало пламенеть. Как легко когда-то он отдал его смертным, и к чему это привело?
— Да будет тебе, ангел… ну, подумаешь, чуть не ошибся… с кем не бывает?
Всё-таки утешать Кроули совершенно не умел. Азирафель согласно кивнул и попытался улыбнуться:
— Видишь, не зря мы его усыновили… и свободная воля — потрясающая штука.
— Как думаешь, Она знала?
Кроули старательно делал вид, что ответ его не сильно интересует, но для того, чтобы в это поверить, Азирафель слишком хорошо его знал.
— Наверное… я не слишком силён в непостижимом.
Адам весело смеялся со своими друзьями, и Азирафель наконец-то обратил внимание на ту женщину со спутником, которые появились слишком внезапно, но явно тоже входили в число посвящённых. Удивительно, но у неё в руках была точно такая же книга Пророчеств, как и та, что за последние сутки была уже дважды спасена Кроули. Надо бы выяснить…
— Вам не кажется, что что-то горит? — улыбка медленно исчезала с лица Барти. — Но ведь все закончилось? Сейчас уже ничего не должно случиться! Наше… наше противостояние, подходящий момент или время… осталось в прошлом! Все закончено!
Земля содрогнулась, и от гулкого рокота заложило уши.
— Это уже Сам. Его Отец! — Кроули вдруг рухнул на колени, будто его с силой прижало к земле. — Но Армагеддона не будет. Это личное.