Он развернул. Теперь два сочленения треуха расположились на его висках, а третье опускалось к самой переносице. Толстая куцая антенна мелко завибрировала.
— Всё. Начинайте хотеть домой.
Ник начал, затем стал хотеть так интенсивно, что побагровел. Впрочем, его усилия не мешали злобно поглядывать на меня: не смеюсь ли я над ним? Наконец он выдохся и сорвал треух с головы.
— Проклятье! Чертова бесячая приблуда! Не контачит. — Он помолчал, усиленно соображая, затем заскрежетал зубами:
— Это не потому, что мы в тюрьме и сигналы отсюда не проходят?
— Сигналы проходят, — заверил я его. — А вот сама тюрьма… возможно, вы и правы…
— Да говори ты толком! — взвыл он. — Что не так с тюрьмой?
— В тюрьме мы отрабатываем проступки. Когда отработаем — получим обратно наши чувства и эмоции.
— Что-о?
Я уткнулся губами в костяшки пальцев. Надо ли объяснять? А поймёт?
— Давным-давно наши ученые… правоохранители решили, что все преступления от излишка страстей. И изобрели треух, — я кивнул на прибор, лежащий на столе. — С его помощью можно манипулировать чувствами человека: усиливать, уменьшать. Лишать, в случае необходимости. Передавать от одного к другому. А потом эстафету по лишению у населения чувств подхватили генетики…
— Короче, Фил! Поменьше вдохновения, время дорого.
Его совершенно не интересовало, что я рассказывал.
Нетерпение лишало его разума.
— Видите ли, Ник, — я не могу испытывать вдохновения, я его лишен в данный момент. Равно как и всего остального эмоционального багажа…
— Всего?!
— Ну, не совсем. Мне остался… м-да… я могу взаимодействовать со страхом. Страх — жизнеобразующая, подсознательная вещь. Инстинкт. Его нельзя лишить, человек станет идиотом, а таких последствий никому не нужно. И у подавляющего числа остальных работников тюрьмы тоже ничего нет, кроме страха. Как правило. Так что они — то есть, мы — можем вас блокировать, притягивать, сами того не желая. В противовес… вашим друзьям. Вы ведь появились именно здесь, среди нас.
— Дьявол! Проклятье!..
— Да, неприятно. Но если вы позволите, я помогу. Отсеку и свои потребности, и потребности прочих… наказанных.
Я достал из ящика другой треух и выжидательно стал вертеть в руках. Ник, не замечая этого, ругался, уставившись в пустоту перед собой. Таких изощренных, затейливых эпитетов я сроду не слыхал. Странно. Человек узнал существенную информацию о проблеме, о чужом мире, о вариантах решения, ему предлагают помощь — и что? Ничего. Раздражение и растерянность. Наругавшись всласть, Ник наконец развернулся, увидел второй треух в моих руках и, вероятно, вспомнил о том, что ему предлагали помощь.
— Черт знает, что! Они ща вообще доиграют и разойдутся по домам, пока мы тут возимся! Ну, давай попробуем. Если я вдруг исчезну, прими мою безмерную благодарность. Ты клёвый парень, Фил. Извини, что не сразу это понял. Я тут… не в своей тарелке.
Я кивнул и надел треух, Ник надел свой. Зубы мои непроизвольно сжались. Что это? Страх? Или нечто иное? Сердце билось ровно, но мне уже хотелось улыбаться.
Глаза Ника ожидаемо выкатились из орбит с таким затравленным выражением, что я на мгновение ощутил потребность в жалости к этому, в общем то, неплохому, наивному человеку. Угодившему, как он выразился, не в свою тарелку: в проницательности ему не откажешь. Получится ли у меня должным образом просмаковать нежданный деликатес? Сейчас узнаем.
Первым меня окатил, разумеется, чужой страх — отражение моего воздействия. М-да, бедолага совершенно не представлял, к кому угодил на обеденный стол… Воля. Чужая, стальная воля, внезапно всколыхнувшаяся и на мгновение меня опалившая. Злость. Ну, понятно. Я потонул в безграничной, неистовой злобе Ника, но до сих пор не мог этому даже порадоваться! Где радость, черт бы её побрал?!! Обида. У-у, какая обида! Отчаянье, надежда. Надежда?! Ни-ик… у-ха-ха, Ник, поганец, прекращай… хватит. Нет, эта жадная, меркантильная скотина и не собирался униматься! Сидел, приплюснутый пятой треуха-убийцы, и пучил глаза, будто у него запор. Да еще антеннка эта вибрирующая…
Это юмор? Нет, разве это юмор? Юмор был у той, вечно ржущей пигалицы с новых кварталов — именно из-за неё меня сюда и загребли… Ох, как она умела шутить… Я помню. И навещу её рано или поздно.
Надеюсь, навещу.
Я всасывался в Ника, как в копчёный мосол: со вкусом, едва не пуская слюну по лыбящемуся подбородку. А это что? Радость. Наконец-то… Но радость — совершенно не то, зачем я полез на рожон, рискуя очутиться в доме для умалишенных. Радостью торговали на каждом углу, ей не насытишься.
Азарт, вожделение, вера, жажда приключений, любовь, интерес… всё не то.
Вот оно. Я едва не заскулил от нахлынувшего полноводного, бархатного чувства. Того, которое на мгновение продемонстрировал Ник полчаса назад. Чувства удовольствия от достигнутого: удовлетворения.
Чувства, давно потерянного в нашем мире даже среди элит. Чувства, являющегося основой счастья. Сытости. Достатка. Самолюбования. Чувства, совершенно Нику не нужного: он заявился с собственным флеш-роялем в пустой, выдохшийся мир и был бы тут богом — так нет, черта с два — он собирался вернуться домой! К таким же, небось, упёртым, самоуверенным и слепым олухам. Ничего не желающим знать, кроме того, что вбито в голову. Не умеющим удовлетворяться ничем мало-мальски стоящим… Позвольте-ка… а не ревность ли это, часом? Он — или все они — не желают пользоваться тем, что для меня дорого. Хе… Похоже, ревность. Эта мысль меня рассмешила. К чему гадать, через минуту богом стану уже я. Земным богом, удовлетворенным и самодостаточным.
И тут Ник исчез.
С надетым треухом, за чью пропажу меня без звука утилизируют с потрохами. Но не от этого я заорал. Незаконченная эмопередача обнулилась, моментально и полностью. Крик на полувздохе оборвался, я стоял, как громом пораженный, ощущая — это, видимо, тоже инстинкт? — чувство обманутости.
Не знаю, что послужило причиной исчезновения: резонанс Ника со страхом его друзей, или всё меньшее удерживание Ника нашей подсознательной жаждой — не важно, мне даже думать об этом не хотелось. Не хотелось вообще ничего. Аккуратно положив треух обратно в ящик стола, я снова взялся за чертёж.
На полу остались разбросанные картинки Ника с самой выигрышной комбинацией из его мира. Я иногда поглядывал на эти картинки, как на мусор.
Минут через десять моя комната пропала. Я оказался в накуренном шалмане с низким потолком. Посреди помещения стоял стол с зелёным покрытием, по нему в беспорядке были раскиданы те самые картинки Ника — иные даже в виде вееров. Вокруг него, на стульях сидели люди, перед собой они держали эдакие чертёжные доски, сляпанные из чего угодно — из подноса, табуретки, чемодана и прочего, относительно плоского, барахла. На псевдодосках лежали листки бумаги, а на бумаге они чертили домики. От висков людей тянулись проволоки (и прочие провода всех видов) к голове Ника — на ней петушиным венцом гудел-трепыхался антенной треух. По обеим сторонам от Ника стояли двое громил, поигрывая гладкими длинными дубинками с неприятным утолщением в их верхней части.
На лице у Ника медленно воссияло удовлетворение.
0
0