Борис Янович Кесслеров, вольнонёамный труженик Особого Отдела, близоруко щурясь на солнце, и, проклиная свою забывчивость, целеустремленно шагал вперёд. Дорога была старая, проложенная, по выражению дяди Бори, ещё «при царе-косаре», а посему, вокруг Бориса настойчиво витала поднятая пыль. Путь его лежал мимо яблоневого сада к старому «барскому пруду».
Он уже миновал заброшенную церковь Михаила Архангела, когда спохватился – очки! На столе забыл! Злобно оглянувшись, Бернагард прикинул пройденный путь… нет, если он повернёт назад, повторить этот маршрут уже не захочется. И Борис упрямо продолжил поход. Если почитать, лёжа на траве – не суждено, так хоть искупается.
Пруд, уютно спрятанный среди старых, покрытых кружевом из белой коры, берёз, располагался в пяти, с небольшим, километрах от базы. Вечерами из пруда рождалось туманное причудливое облако, которое тихо приплывало на закрытую территорию и, укутав их общий дом, шептало в уши историка самые, что ни на есть, крамольные мысли.
Вчера этот туманообразный паршивец, пробравшись между деревьями, буквально напал на уставшего после перелёта Бориса и посмел заползти к нему в постель.
Всю ночь туман подло рассказывал уставшему мозгу о преимуществах совместного сна с черноглазой соседкой. Только рассвет смог загнать совратителя обратно.
Долгое время Борису казалось, что потеря семьи невосполнима. Потом всё, происходившее с ним ранее, подёрнулось пеплом, и, оказавшись в совершенно иррациональном мире, он перестал ощущать себя человеком. Словно насекомое, сидящее на цветке, бестолково зарытом в клумбу, Бернагард был готов к полёту – в один конец…
Пройдя мимо совсем недавно потерявшего свой бело-розовый лепестковый наряд сада, Борис углубился в лес. «Стоит, как невеста, после первой брачной ночи», – ни с того ни с сего, с раздражением, подумал он и споткнулся о невесть откуда взявшийся, почти раскрошившийся от времени, кирпич.
– Scheisse! – громко выругался путешественник, испуганно замерев от разлетевшегося звука собственного голоса. Он давно вслух не произносил немецких фраз. Живя в России, произносить их, было, (мягко говоря), чревато неприятностями.
Вокруг трещала кузнечиками природа. Густые прибрежные кусты раздвинулись, и хромающий натуралист оказался на берегу пруда.
Вся центральная его часть была покрыта маленькими зелёными чешуйками ряски, но около берега вода поражала хрустальной прозрачной чистотой. Пытаясь попасть в солнечные лучики-струйки, на дне играла рыбья мелюзга. Борис аккуратно подвернул брюки и, сняв сандалии, сел у кромки воды.
Сзади неслышно расступились кусты. Огромная волчья морда тихо высунулась и, криво улыбнувшись широченной пастью, полной жемчужно-белых клыков, беззвучно приземлилась рядом. Человек вздрогнул и обернулся.
– Мрак, а ты как здесь оказался?
Собака глубоко вздохнула и уронила тяжёлую голову ему на колени.
Над головой проплыла тень крупной птицы, а следом хлынул яркий солнечный свет. В пруду что-то тёмное и круглое зашевелилось, и друзья увидели, как из воды медленно рождается, на длинной толстой зелёной ножке, жёлтая, похожая на цыплёнка, кувшинка…
В прибрежной осоке зашуршало. Необычный звук, будто с трудом заведённый старый патефон напрягся и смог вставить тупую от старости иглу в дорожку пластинки, рождающую мелодии.
Они тихо сидели, смотря вдаль…
На том берегу в зыбком тумане, светловолосый мальчик строил башню из песка, а нескладный щенок, чёрный, большеголовый, смешно тыкая в неё носом, пытался помочь другу.
***
Фантазёры вернулись к обеду. Вернее, Мрак, невероятным чутьем охотника, почувствовал ароматы жаренного на углях мяса. «Мечты-мечтами, а обед по – расписанию», – прикинул он и, прихватив грезившего прекрасным образом друга, свернул экспедицию, вернувшись на базу.
Женской половины отдела не дождались. Уже ближе к вечеру, дежурный водитель привёз записку: «Останемся у Лены. Идём на «Садко», потом по обстоятельствам».
Борис, который к этому времени уже извёлся, в ожидании, потянулся за початой, но не выпитой даже наполовину бутылкой водки и, налив себе остаток в стакан, мгновенно опустошил большими глотками…
– Мдя, – философски протянул Ян. – Продукт извели. Завтра продолжаем отдыхать. Во вторник в девять все в гостиной. Илья! Я тебе завтра список дам, возьмёшь Отелло – и в Военторг, там талоны обналичите.
***
База Особого Отдела, пережившая ночью летнюю грозу, встретила утро весёлым птичьим гомоном, многочисленными сучками на дорожках и громким возмущённым мявом Олладия, в отсутствие Елены Дмитриевны, оставленного без блюдечка молока. На кухне хозяйствовал Борис Евгеньевич.
Видимо, решив совместить приятное с полезным, товарищ полковник, ровно в девять явившийся к завтраку, налил себе чаю и извлёк из синей папки, запечатанной сургучом, кучу фотографий. Передал их, с целью осмотра, сидящим за столом, затем прожевал бутерброд и начал:
– Итак!
…В районе Сихотэ-Алиньского заповедника 12 февраля 1947 года на территории не более 3 км в диаметре были обнаружены, разбросанные «веером», малые и средние артефакты, определённые, как детали разрушившегося в воздухе летательного объекта. При дальнейшем изучении обломков, было установлено: данный сплав металлов невозможен.
В тот же год, в мае в Кокчетавской области Казахстана местным жителем, (Бодня Н.Ф.), был доставлен в районный отдел милиции неопознанный металлический предмет из того же сплава. Во время допроса Николай Бодня утверждал, что общался с людьми, живущими в созвездии Альфа-Центавра. В настоящее время гражданин находится в психиатрической больнице №1 города Красноармейска. Общение с ним затруднено. Диагноз: шизофреническая кататония.
Самый большой интерес представляет найденный в августе 1947 года, почти не разрушенный, летательный аппарат, (район Столовых гор. 36 км от города Орджоникидзе), со следами обугливания металлического кожуха по краю. Находится на консервации в Гохране база №4, (Мытищи).
На всех найденных объектах присутствует символ полумесяца, с четырьмя лучами, исходящими из центра.
Мы получили разведданные о проведении подготовки к совещанию у Президента США, (Дуайт Эйзенхауэр), под кодовым названием «Водолей», («Aquarius»), целью которого будет решение о выделении финансирования для сбора информации по массовому появлению данного рода объектов над территорией США. В настоящее время имеется информация о 93 зафиксированных эпизодах.
Аналитический отдел КГБ считает необходимым сообщить:
«В воздушном пространстве, преимущественно в Западном полушарии, происходят военные столкновения внеземного происхождения – очевидно, двух разных рас, попадающих на различные территории планеты не объяснимым на сегодняшний день образом».
Ян перевёл дыхание, отпил из белой полупрозрачной чашки только что заваренного чаю и по-идиотски хихикнул.
– На ловца и зверь бежит! Мрак, а ты у нас счастливчик! Нам на Кавказ, ребята! Канал прохудился. Слесарями поработаем, а заодно, и нашему красавцу девку поищем…
Затем ловко подцепил вилкой колбасу и, не глядя на жалобно скулящего, в надежде, Мрака, съел пряно пахнущий ломтик сам.
Оборотень возмущённо гавкнул на такое неуважение и, резко развернувшись, ловко ударил лакомку хвостом по колену. После чего, гордо удалился.
Борис с Ильей переглянулись, а присутствующий на секретном совещании Телицын встал в дверях «по стойке смирно», с вафельным полотенцем на перевес.
Группа ждала пояснений.
Начальство продолжало завтракать…
***
Год, насыщенный событиями, продолжался:
На Советской площади, (ныне Тверская), в Москве 6 июня открыт памятник Юрию Долгорукому.
Под лозунгом «Мирный атом в каждый дом» 26 июня запустили первую в мире АЭС в городе Обнинске.
Параллельно начато грандиозное строительство ядерного полигона на Новой Земле.
14 сентября при участии маршала Победы на Троцком полигоне под Оренбургом проведено несколько экспериментальных взрывов атомного оружия: под землей, на земле, в воздухе.
ВПК СССР в 1954 году, (за три года), перегнал США в производстве обогащённого плутония на порядок.
Летом 1954 года на орбите был обнаружен странный объект. Экспериментальным путём установлено: вероятность выхода на траекторию падения при низком уровне орбиты – нулевая. «Объект искусственного происхождения», – написал на папке с решением экспертной комиссии С.П.Королев. Этот документ хранится в открытом фонде музея космонавтики на Байконуре. В настоящее время объект «Чёрный принц» продолжает своё кружение…
В ночь на 31 августа в селе Копысь родился будущий президент Белоруссии А.Г. Лукашенко.
Самое необычное происшествие того года случилось 30 октября. Ночью самолёт ВМС США Lockheed R7V-1 Super Constellationruen исчез с радаров в районе Бермудского треугольника. Благоприятная погода, поиски с воды и воздуха в течение 10 суток не принесли ожидаемого эффекта. Самолёт с 42 людьми на борту просто исчез.
Он не был её возлюбленным, пожалуй, не был и любовником, ибо слово «любовник» происходит от слова «любовь». Он был занятным приобретением, редким трофеем.
Но владельцы бывают очень привязаны к своим вещам, особенно, если эти вещи добавляют им значимости. Такая привязанность восходит к истинной страсти, а утрата сравнима с трагедией. Курильщик опиума, лишенный своего зелья, вовсе не освобождается от пагубного пристрастия. Скорее наоборот, страдает, ищет свой утраченный рай, вдыхает едва уловимый запах, что доносится ветром из ближайшего притона.
Вот так же и Клотильда. Как одержимая, шла по призрачному следу. Как долго она здесь? Меня передёргивает.
«Здесь» категория смутная. Здесь — это и руку протянуть, и забросить взгляд за горизонт. Она могла побывать и здесь! В самом поместье! В доме.
Переодеться, подкупить. Боже милостивый! На спине, меж лопаток, потная морось. Она подглядывала, наблюдала. Подмешивала чумную сыворотку в колодец!..
Максимилиан тянет за рукав. Вернись, требует он, ты здесь, в настоящем. А настоящее — это пожар, это бедствие.
— Вы вернёте его? Вы вернёте?
— Да, мы вернём его.
— Я с вами? – робко, хрипло спрашивает он. – Я здесь не останусь!
В глазах Максимилиана отчаянная решимость. Такими глазами он смотрел на меня под тёмным сводом Консьержери, когда, обессилевший, с ободранными локтями, тронул за полу плаща.
Я протягиваю руку — и он хватает эту руку с благодарностью. Когда-то мы уже действовали, как союзники, чтобы спасти Марию. Почему бы теперь нам не спасти её отца?
Уже в роще, на тропинке, мне приходит в голову мысль, что я могла бы ехать верхом. Но бербера уже обтёрли и задали овса. Объяснить, что теперь мне требуется прямо противоположное, а затем дождаться этого противоположного, удостоившись нелицеприятных мысленных восклицаний в адрес женского племени, заняло бы времени куда больше.
К тому же, я рассчитывала сохранить преимущество неожиданности, чего непременно бы лишилась под стук копыт. Звук охотничьего рога предупреждает зверя и сгоняет его с лежбища. А я пугать зверя не намерена, да и зверь породы особой, наутёк, через бурелом, ломая ветки, не кинется, ибо принадлежит скорее к ползучим и шипящим, чем прыгающим и бегающим.
Этот зверь опасен не только ядом, но и разумом, злым, изощрённым, и чешуя змея искрится золотом, что роднит его с тем, самым первым, что ещё не ходил на брюхе и знал языки человеческие.
К такому зверю следует подкрадываться с мясницким крюком в одной руке и с веревкой в другой. Чтоб набросить и затянуть. А заготовленным крюком…
Я непроизвольно стискиваю пальцы. Ногти в ладони как испытание их прочности и длины. Так пробуют остроту меча прежде, чем бросить вызов.
Дом священника недалеко, меньше четверти часа быстрым шагом. Максимилиан знает дорогу. Я стараюсь не представлять, что в этом домике сейчас происходит. И почему обязательно сейчас? Это могло произойти ещё пару часов назад, если мальчик определил время правильно. Дом может быть и вовсе пуст.
Чего и кого ей, то есть, змею библейскому, в той обители дожидаться? Цель достигнута. Беглый схвачен. А дальше…
Дальше этот беглый, вероятно, будет возвращен в клетку, в Конфлан.
Мы идём по остывшему следу, спотыкаемся и задыхаемся. Нет там никого. Всё уже свершилось. С каким спокойствием я оцениваю и рассуждаю! Будто и не я вовсе, а некий персонаж, избранный автором для оживления сюжета.
Я держу книгу и наблюдаю, как этот персонаж двигается, действует, как сплетает выписанную автором цепь рассуждения, как задаёт вопросы и получает ответы, как хладнокровно препарирует душу и замыслы своего антипода. Этот сюжет волнует меня, увлекает, я прыгаю с одной строки на другую, нанизываю, соединяю слова, но сама этих слов не знаю.
Не мои они, чьи-то, губ и разума не касаются. Это означает, что я не осознала происходящего. Потрясение слишком велико. Я пребываю в прежнем, установившемся ритме, двигаюсь от события к событию по инерции. Живу в прошлом, не в силах угнаться за настоящим.
Уютное прошлое имеет власть надо мной. Я помню, что должна была привезти подарок. Помню, как выбирала эти подарки, как укладывала в короб и корзину. Я представляла свою встречу с возлюбленным, мечтала провести с ним остаток дня, вечер придумала во всех подробностях.
Мысленно я этот вечер уже проживала. После ужина, когда дети уйдут спать, Перл начнет травить свои непристойные байки; Липпо его обязательно перебьёт и поднимет на смех; кормилица пригрозит толстяку и напророчит раскалённую булавку в язык, едва лишь грешная душа провалится в ад; я сама буду пожимать руку Геро под столом, а он украдкой будет целовать меня в шею.
Вот таким день был задуман, уже разделён на часы, образы, движения и слова, и день этот ещё никто не вырвал, как испорченную страницу. Я в нём живу.
А то, что происходит сейчас, этот безумный бег по тропе, в зарослях лопуха и крапивы, вслед за худеньким белобрысым мальчиком есть сюжет сторонний, в котором я оказалась по недоразумению. И произошло это так неожиданно, что большая часть меня, мои чувства, мысли, намерения, планы, привычки, надежды, опыт и память ещё пребывают в сюжете основном, а в побочном двигается только взнузданное тревогой тело, звенящее пустотой, как колокол.
Меня нет, есть широкий, небрежный мазок золотисто-медной краски поверх бархатистой зелени. Каблук цепляется за выступающие корни, побеги ежевики ловят скользнувший подол. Но я не оглядываюсь и не смотрю под ноги.
Впереди, скачками, двигается Максимилиан. Он мог бы бежать быстрее, привычный с младенчества подныривать и уклоняться, но оглядывается и замедляет шаг, ожидает, пока я, подобрав юбки, преодолею небольшой подъём, а за ним – пологий спуск, выставляя изящный туфель бочком, с той презираемой столичной медлительностью, какой отличаются дамы. Но справляюсь я быстро.
Вот рощица и кончилась. Дальше нам предстоит выйти на дорогу. Это самый короткий путь из Лизиньи. Мы выходим из рощицы, но тут же отступаем под защиту деревьев.
— Смотрите, — шепчет Максимилиан, вытягивая шею. – Карета.
На дороге – экипаж четвёркой. Какой-то мужчина, лакей или кучер, крепит на запятках дорожный сундук. Больше никого нет.
— Ты его видел? – Я киваю в сторону кучера.
— Я видел только двоих, — шепотом отвечает мальчик. – Ту даму и служанку. Больше никого.
— А кучера? Или лакея?
— Нет, не видел.
Я оглядываюсь. Пробегая через двор вслед за Максимилианом, я заметила Перла и крикнула, чтобы он и Клермон следовали за мной к дому священника. Никаких пояснений дать не успела.
Остаётся верить, что эти двое не вознесут потребности желудка выше своего долга. Но почему экипаж ещё здесь?
Или это не её экипаж? Максимилиан, скорей всего, что-то напутал. Это я ободряю свою героиню из побочного сюжета. Подсказываю то, что автор не счел нужным пояснить, тайную подоплёку случившегося, что внезапный визит к старому кюре имеет особый, скрытый смысл, что в нём кроется зародыш будущих, ещё не объявленных событий.
Напоминаю, что особа, чье присутствие здесь мой персонаж боится подтвердить, весьма заносчива и высокомерна, что дама эта — первая принцесса крови и так одержима своим сословным превосходством, что крайне затруднительно объяснить присутствие этой особы лишь потребностью встречи с безродным любовником.
— Хотите, я сбегаю и посмотрю? – предлагает Максимилиан. От нетерпения он пританцовывает.
— Да что уж там, — храбрится мой персонаж, и не обеспокоенный вовсе, даже увлечённый, — пойдём вместе. С двумя дамами я уж как-нибудь совладаю, а ты отвечаешь за верзилу. Справишься?
В ответ вызывающее, самоуверенное хмыканье. Он тоже не верит, он в том же игровом, побочном сюжете. Поддразнил мою зрительскую отрешённость.
Артиллерийская дуэль меж тем продолжалась. Где-то за дымами погромыхивали пушки брига, с громким плеском ложились в воду промахи. Шипя рассерженными змеями, срывались с китовых спин все новые живые ракеты. С видимой даже сквозь клубы дыма вспышкой взорвался еще один из исполинов, пробив в сплошной завесе брешь, сквозь которую на Мориса хмуро взглянуло солнце.
Бриг, по всему видно, держался, стремясь если уж не уйти от неприятеля, так продать жизни своей команды одороже.
Следующий десяток минут Морис провел в мутном подводном сумерке, среди акул и объедков их бесконечной трапезы. Он вел стадо готфринов от одной китовой туши к другой, отдавая команды понятными животным жестами. Повинуясь его приказам, рыболюды, распугивая акул, проходили каждый под брюхом указанного ему кита, выпуская из полостей тела миног-мясогрызок и блёвных прилипал.
Миноги сразу впивались в гнилую бледную плоть китовых животов, прогрызая в ней норы, в которые втискивали свои студенистые тела липучие моллюски. От самого подхвостья, где вода пузырилась от кипятка, и до безвольно отвисших челюстей, полных изломанного набегающим потоком воды китового уса, по брюху каждого из китов протянулась двойная дорожка свисающих из нор, словно фитили, миножьих хвостов.
Вот вдоль каждой из этих дорожек следом за готфринами и проплывал, раскинув крыльями руки, Морис. Он способен был плыть гораздо быстрее сухопутных — почти так же быстро, как рыбы или готфрины. И об этом тоже не стоило знать капитану и его команде.
В каждой руке он сжимал за извивающиеся хвосты маленьких огнерыбок, поджигая от жара их тел живые запалы. Миноги тут же втягивались в свои норы, унося пламя с собой. В китовых внутренностях за спиной Мориса начинало рокотать — он чувствовал это через воду, всей кожей.
***
Готфрины опрометью мчались туда, где остался «Безрассудство». Морис успел ухватить за хвост замыкающего рыболюда, и его поволокло сквозь толщу воды. Когда вибрация вод стала невыносимой, готфрины, как по команде, рванулись к поверхности, пробив ее ослепительное зеркало, и свечами сверкающей чешуи вылетели из воды в облаках брызг.
Один за другим за их спинами взрывались мертвые китовые корабли жирожогов.
На том месте, где должен был находиться бриг «Безрассудство», вращалась, успокаиваясь, пенная воронка, да плавали обломки обшивки и рангоута.
Морис глотнул соленого воздуха и снова ушел в глубину. Готфринты последовали за ним.
Вскоре в темнеющей пучине показались знакомые очертания брига, который погружался с неубранными мачтами и клочьями облепивших реи парусов, увлекаемый подводным течением, раздувшим его глубинный парус. С борта сквозь иллюминатор замигал фонарь — Пилигрим ждал его возвращения.
Если бы Морис пользовался дышегубками, сейчас было бы самое время облегченно перевести дыхание.
Загнав рыболюдов в клетки сквозь распахнутые порты, Морис задраил люки и вновь очутился в чреве брига, наполненном запахами пороха и крови.
Капитан молча хлопнул его по плечу, а Пилигрим, стоя за его спиной, сложил лопасть-кисть в знаке одобрения — сродни поднятому большому пальцу у людей — и попытался улыбнуться неприспособленным для улыбок ртом.
Потом за капитаном на целую неделю закрылась дверь каюты. Препоручив заботу о ремонте «Безрассудства» старшему помощнику, он провел это время в пьянстве, целеустремленно пытаясь если не уничтожить, то хотя бы изрядно сократить корабельные запасы манджи и брога.
С момента, когда капитан вновь появился на палубе брига, мужественно, как и подобает настоящему морсковолку, борясь с похмельем, и до избиения Мориса миновали еще две недели.
***
Морису доводилось бывать в каюте капитана «Безрассудства» лишь однажды — еще в Винтбурге, той самой весной, когда солнце, луны и звезды сказали ему, что пришла пора возвращаться.
Тогда он был для всех просто прыщавым, покрытым с ног до головы скверного вида струпьями синекожим оборванцем невесть какой расы — впрочем, в портовых городах, улицы которых кишмя кишели представителями сотенразумных рас мира, давно перестали удивляться любой, пусть даже самой необычной внешности, и не задавали лишних вопросов. Синяя кожа не шла ни в какое сравнение, к примеру, с сотней рук крабоедов Перешейка, или источающими зловонную слизь пачкунами из подводного Рибердосса, или пятикрылами с ледяных пиков гор Последней Черты.
По меркам Винтбурга Морис выглядел более чем заурядно, особенно рядом с Пилигримом, которому пришлось согнуться, надломив тело в самых неожиданных местах, чтобы уместиться под низким потолком капитанской каюты брига
Капитан Буриан, средних лет здоровяк с широченными плечами, рябым длинным лицом и лихо закрученными усами под изборожденным прожилками носом, сидел тогда за столом, на котором поверх вороха морских карт была небрежно брошена та самая сабля, и разглядывал Мориса, не скрывая своих сомнений в его отношении. За распахнутым иллюминатором шумел порт.
Пилигрим уже объяснил капитану цель их визита. Теперь они ждали его решения, вполне готовые к тому, что их спустят кубарем с трапа. То, что их выслушали, было уже неплохим знаком — особенно учитывая репутацию капитана Буриана, безжалостного капера с верительными грамотами Адмиралтейства.
Три предыдущие встречи закончились, еще не начавшись. Добропорядочные капитаны указывали странной паре на порог прежде, чем Пилигрим успевал написать что-то, кроме положенного приветствия. Красноречивые шрамы на запястьях и шее Мориса с головой выдавали в нем пентерного раба. И раба, разумеется, беглого, потому что никто из рабов не покидает имперских пентер иначе, как в джутовом мешке, брошенном с палубы в море.
— Откуда мне знать, что мальчишка не лжет? — спросил капитан.
Вместо ответа Морис по жесту Пилигрима извлек из складок одежды самое дорогое свое сокровище и положил на стол перед капитаном.
Внутри прозрачного, с крупную жемчужину размером, шарика ровно и спокойно горел огонь.
Морис увидел, как вспыхнули глаза капитана. Буриану явно было известно, что это такое.
Даже одной Искры хватило бы для того, чтобы окупить экспедицию. Ее хватило бы на то, чтобы окупить десть экспедиций, а потом безбедно жить до конца дней, купаясь в роскоши. Капитан прочно попался на крючок.
Алчность была извечным движителем истории, верша человеческие и нечеловеческие судьбы, легко сгорающие в огне этой порочной страсти.
— Твой друг поведал мне твою историю, — сказал, с прищуром рассматривая Мориса уже новым взглядом, капитан. — На твою долю выпало немало злоключений. Как тебе удалось сохранить ее при себе?
— Я был осторожен, господин Буриан, — ответил Морис. — И скрытен. А подробностей, думаю, вам лучше не знать.
Капитан изумленно воззрился на него, а потом расхохотался.
— Находчив и дерзок, да, пацан? — сказал он. — Почему же ты пришел ко мне, а не купил себе корабль?
— Меня наверняка ограбили бы и убили, — пожал плечами Морис.
— Что же мешает сделать это мне? — спросил капитан, нависая над Морисом горой внушительных мышц. Глаза его блестели, ноздри раздувались.
— За вас поручился мой друг, — просто сказал Морис.
Капитан усмехнулся. Потом снова сел. Задумчиво покатал шарик по столешнице. Подул на обожженную ладонь.
— Похоже, у тебя жаростойкая задница,если ты хранил его именно там, — заметил он. — Впрочем, ты прав, о некоторых вещах лучше не знать. Но присматриваться к ним стоит попристальнее.
Морис предпочел промолчать.
— Хорошо, — сказал капитан после недолгого раздумья, крутанув ус. — Убедительно. И много ли там…таких?
— Россыпи, господин Буриан, — ответил Морис.
— С этой минуты для тебя — капитан Буриан, — сказал капитан. Возвращать огненный шар он и не думал. — Ты зачислен в команду. Что умеешь делать?
Пока Морис пытался сообразить, в чем, кроме гребли на имперских пентерах, он преуспел за последний год, Пилигрим черкнул что-то на воске и показал Буриану.
— Зверятник? — Пилигрим кивнул в ответ. — Что ж, годится. Знаешь, кто такие готфрины?
— О да, — Морис позволил себе наконец улыбнуться. — В моих краях они не редкость. Я умею управляться с ними.
Кто бы мог подумать, что гонки наперегонки с готфринами могут когда-нибудь сослужить добрую службу? Мама бы удивилась, подумал Морис, вспомнив всю бездну материнского неодобрения, которое она неизменно выражала при любом упоминании рыболюдов.
Вместе с этими мыслями нахлынула волна светлой печали, и Морис понял, что и впрямь соскучился по родовому гнезду.
Так, целую вечность назад, начиналось его возвращение. Теперь же он был на пороге родного дома.
Оставался один единственный, последний шаг.
И Морис был готов сделать его.
Это звучало так искренне, что Темери уже собралась высказать ей слова утешения… как вдруг услышала ехидный голос Ровве над ухом.
– Врёт. Смертельно испугана и тянет время.
Резко передумав её жалеть, Темери спросила:
– Кто вас надоумил подливать Кинрику зелье, вы же знаете, что оно недолговечно, и если не закрепить постоянным контактом, то объект всё равно вернётся в результате к той, кого любит. Сколько зелья он выпил?
– Я не знаю, – поникла «отравительница». – Всё, что было, наверное.
– А сколько было? – переспросил Шеддерик.
– Большая аптекарская склянка…
Столько залпом не выпьет даже исстрадавшийся от жажды путник. Значит, она поила бедного Кинрика несколько дней, и никто этого не замечал…
Кажется, это понял и Шеддерик.
– Вы налили ему в вино. Ещё куда?
– В стакан… здесь, в кабинете. И в графин в маленькой столовой. И остатки – в кувшин для умывания…
– Из графина и я пила, – вслух заметила Темери.
– Вот потому он так и метался между вами. – Шеддерик улыбнулся, найдя решение очередной загадки. Но вдруг устремил на уже облегчённо выдохнувшую Вельву холодный и острый как нож взгляд:
– Вы не ответили рэте. Кто вас надоумил подлить наместнику зелье? И кто придумал заманить её в усадьбу Вастава?
Кажется, бледнеть ей было уже некуда. Вельва прижала руки к горлу и почти шепотом, сквозь слёзы выдавила:
– Это не я! Клянусь Ленной, это не я! Я не хотела…
– Письмо написали вы?
Она сглотнула, и не в силах больше говорить, кивнула.
– Кто диктовал? Сиан? Чеор Лоззерик та Манг?
Снова кивок.
Снова дал знать о себе Ровве:
– Сейчас всё честно. Но она вот-вот упадет в обморок. И она знает ещё что-то, о чём очень хочет, чтобы её не спросили.
Темери налила в стакан воды из графина, рассудив, что это любовное зелье Вельва уже испробовала, так что хуже не будет, и поднесла ей.
– Если ты никому не хотела зла, то тебе ничего и не грозит. Не о чем волноваться…
– Я думала, он хочет мне помочь, – простучала она зубами по стакану. – Лоззе всегда был таким милым. Я думала, что если вас не будет в замке, я смогу…
– Затащить Кинрика в постель, – досказал за неё Шеддерик. – Ну что же. Настало время поговорить с чеором та Мангом. Вы же, пока мы ищем подтверждения вашей невиновности… ни в чём серьёзнее любовного зелья, побудете пока под арестом. В своих покоях.
Шедде выглянул в коридор и отдал распоряжения ожидавшим там гвардейцам.
Когда Вельва оказалась уже в дверях, она вдруг остановилась. Медленно обернулась и упав на колени надрывно запричитала:
– Не верьте ему! Не верьте Лоззе! Он ненавидит меня и сделает всё, чтобы я оказалась в тюрьме. Ведь я люблю не его, а наместника. И всегда буду любить! Слышите? Что бы ни случилось!
Кинрик внезапно вскочил, метнулся к девушке, поднял её за руки, и обнял.
Темери даже показалось, что он шепчет ей что-то ободряющее.
Вслед неспешно подошёл Шедде, положил руку брату на плечо, и как-то очень осторожно оторвал его от уже успешно утопившей лицо в его воротнике Вельвы.
Когда девушку увели, раздавленный Кинрик упал в кресло:
– Поверить не могу. Но может, она и вправду просто слишком… привязалась ко мне? Разве за это казнят? И почему, зная об этом, я всё равно хочу её? Я сошёл с ума?
– Немного, – развёл руками Шеддерик. – Но это поправимо. Сейчас поговорим с сианом, и займёмся. Впрочем, рэта, наместник… – он окинул прищуренным взглядом обоих супругов, – если вы желаете, я могу продолжить допрос и один. Мне даже удобней будет делать это у себя в кабинете, с секретарём и в присутствии Гун-хе.
Рэта видела, что чеор та Хенвил специально даёт им возможность уйти, словно проверяет, насколько они оба заинтересованы в результате разговора с та Мангом.
Никуда уходить она не собиралась. Ещё чего.
А Гун-хе вернулся один.
– Я немного опоздал, – покаянно признался он. – Сиан чеора Эммегила вычислил негодяя почти одновременно с нами и вошёл в его комнату первым. Он испугал чеора та Манга и тот выпрыгнул из окна. Я видел, как всё происходило, так что могу подтвердить – молодой чеор сделал это сам. Падение оказалось смертельным. Мои люди уже несут труп в лабораторию.
– Я могу, – Темери облизнула пересохшие губы, – я могу поговорить с ним, как служительница Ленны. Если он ответит, то не сможет скрыть правду.
Шеддерик кивнул.
– Я думаю, нужно позвать сестёр из храма Ленны – это будет вернее. А мы с вами… и с наместником… поприсутствуем. И попробуем задать правильные вопросы. Кстати, Гун-хе. Охрану чеоры Вельвы надо усилить: если она знает больше, чем нам рассказала, то тоже может внезапно и беспричинно умереть. А мне бы этого не хотелось.
Призрачно всё ещё присутствующий при допросе Ровве зачем-то пояснил:
– Её дед погиб, считай, из-за нас с Шеддериком, сестру убил этхар – тоже потому, что это Шеддерик её связал, и она не смогла убежать. Шедде обещал чеоре та Зелден, что присмотрит за ней, и он честно пытается сдержать слово. А сейчас и вовсе получается, что Вельва последняя в роду.
Темери сразу вспомнила мёртвую чеору со сломанной шеей – в день, когда она познакомилась с Шеддериком. Тогда был единственный раз, когда она увидела лицо самого Ровве. Мёртвое лицо. Тогда они с пресветлой сестрой тоже просили ответа у мертвецов по просьбе ифленца.
Тогда ответы не помогли.
Темери уже собралась встать, чтобы отправиться за посохом-эгу, когда Шедде вдруг озадачил их с наместником ещё одной новостью:
– Этим вечером будьте готовы. Нам с вами, рэта, нужно посетить Нижний город. И Кинрику тоже – он пока не знаком ни с Януром Текаром, ни с хозяином Каннегом. Кинне, идём. Самое время заняться твоим любовным зельем. А пока сиан работает, познакомишься с кое-какими документами.
Старые портреты
Шеддерик та Хенвил
Сиан был тот самый, которого отрекомендовал Эммегил. Старик в тёмной мешковатой одежде держался, словно снизошедший до крестьян император. Подозревать его в том, что это он подтолкнул коллегу та Манга в распахнутое окно, выглядело бы глупостью. Но Шедде всё равно подозревал. Сианы владеют многими силами, неподвластными обычным людям.
У распахнутого окна лежала раскрытая книга, но старик не заглядывал в неё даже для вида. Несколько вешек, украшенных приметной резьбой, были воткнуты по всей комнате, одну Кинне держал в руке, не особо представляя, что с ней делать.
Шедде, который в теории знал, что делает сиан, притворялся, что не обращает на старика внимания. Это того полностью устраивало.
Когда Кинрик – по глазам было видно – перестал страдать от грандиозного предательства Вельвы Конне и начал страдать от безделья, он плюхнул перед ним довольно толстую стопку бумаг.
– Что это?
– Это? Проект изменений налоговой системы в Танеррете. Никто не отменит ежегодную подать в пользу империи. Но кое-что, если мы хотим иметь мирную процветающую провинцию, а не тот кошмар, что устроил на Побережье наш батюшка, сделать нужно прямо сейчас.
– Откуда это?
– Над этим, – задумчиво сказал Шеддерик, – мы работали с казначеем и его помощниками подробно и внимательно последние дней… ну дней десять. И весь предыдущий месяц сочиняли расклад, который и нас в убыток не вгонит, и у метрополии не вызовет вопросов. И позволит хоть немного вздохнуть местным дельцам. Это только предложение, имей в виду. Дорабатывать после обсуждения с городом придётся уже тебе.
– Шедде… я не смогу. – Выставил вперед руки Кинрик, забыв про вешку, – Я вообще ничего в этих цифрах…
Сиан сердито зыркнул на него, но поскольку «инструмент тонкой магической настройки» почти сразу вернулся в прежнее положение, ничего не сказал.
– У тебя умная жена. И очень толковый казначей. Так же неплохо привлечь та Торгила, он у нас привык заниматься исключительно праздниками, а это неправильно. Советник он, или кто?
– А может, всё же, ты…
– За неделю? Сам знаешь, если на Побережье штиль, то значит, в открытом море ветер дует с севера и северо-востока. Это попутный ветер, флот прибудет дня на три раньше, чем мы рассчитывали.
– Но может, ты всё-таки останешься. Ты здесь нужен, император не может этого не понимать.
– Если всё прошло хорошо, у императора этой зимой родился долгожданный сын…
– И?
– И. Как ты думаешь, кто сейчас официальный, признанный наследник императорского престола? И почему?
Кинрик никак не думал. Он всегда принимал решения императора как данность. Император – это стихия. Может солнышком пригреть, а может и молнией осалить. И причины искать бессмысленно.
– Ладно, – нехотя подвинул он к себе папку. – Попробую разобраться.
– Это не всё.
Шедде положил перед носом брата ещё одну папку, лишь чуть меньше предыдущей.
– А это?
– Проект управы порядка в Нижнем городе. Структура, система подчинения, финансирование. ещё сейчас у нас в работе – предложения по реконструкции порта и старых пирсов, а так же ремонт моста через Данву… но это уже потом.
– Шедде, ты спишь вообще?
Вопрос заставил Шеддерика задуматься – Кинрик был вторым человеком, за последние дни, намекнувшим ему, что изредка надо и отдыхать.
«Вообще», он спал. Часа по три-четыре каждые сутки. А в эту ночь – даже шесть.
Но сделать предстояло ещё очень много.
Кинрик вскочил вдруг, подошёл к окну. Поёжился от прохладного весеннего ветра. Сказал:
– Шедде, мне страшно. Если одна плохо соображающая девица смогла подстроить тот пожар, и ей почти удалось уйти от наказания… Что будет, если кто-то более умный попробует устроить что-то подобное? До вчерашнего дня я не знал, насколько мы уязвимы. Насколько врагам легко нас достать!
– Это означает только, что тебе нужны сильные и надёжные друзья. И уж это будет зависеть только от тебя.
Поморщился – звучало это как наставление. Да вообще, многие его речи в последнее время выглядели именно так. Шеддерик внутренним чутьём чуял – открытие навигации добра не принесёт.
– Юноша! – возмутился старый сиан, – Немедленно вернитесь в кресло. Если вам немного полегчало, это ещё не значит, что процедура окончена!
– Да, конечно. Шеддерик, я у тебя ещё кое-что хотел спросить, но не знаю, уместно ли это.
Что он такого придумал?
Хиссов ублюдок светлый вел себя совершенно неправильно.
Наверное, это можно было объяснить влиянием Аномалии. Наверное, да. Это было хорошим объяснением. Самым безопасным. Потому что иначе следовало признать, что Дюбрайн задумал какую-то глобальную пакость, смысла и целей которой Рональд никак не мог разгадать.
Он обращался с Рональдом так нежно, осторожно и бережно, словно тот был не темным, шисов дысс, шером под сраку лет, а нежным девственным цветочком из специализированного борделя!! Но при этом Дюбрайн вовсе не сошел с ума и отлично помнил, кто он, а кто Рональд, и кто они друг для друга — он тоже помнил.
“Мы враги, — говорил он с печалью в бархатном голосе, — мы враги. Не забывай об этом, мой темный шер. Пожалуйста…” И слова его горчили на языке так явственно, что Рональд и сам ощущал эту горечь. И думал шисов ублюдок то же самое, один в один, хотя кто у нас правду-то думает…
И при этом — обнимал, крепко и жадно. Зарывался носом в волосы, вылизывал все, до чего мог дотянуться. Кусался… Светлый! Кусался. Расскажи кому — не поверят… да только не станет Рональд никому об этом рассказывать. Трахался и трахал шисов ублюдок тоже с одинаковым энтузиазмом, словно ему абсолютно все равно — снизу быть или сверху. Словно ему действительно наплевать. И — обнимал, обнимал, обнимал, всегда, из любой позиции, неважно, насколько удобной или неудобной, крепко, горячо, нежно, ласково, осторожно… Словно понимал, насколько же Рональду это нужно, словно мог догадаться… да нет, чушь, неоткуда ему было догадаться… Обнимал крепко, но осторожно, словно боялся повредить или сделать больно. Словно вот это-таки как раз ему не все равно.
Это… завораживало.
Нет, Рональд, конечно же, не идиот. И уж тем более — не доверчивый идиот. И он понимает, что светлый такой заботливый не просто так и наверняка предполагает впоследствии поиметь с этой ночи какую-то свою светлую выгоду. Все они, светлые, такие. Глупо было бы даже думать…
Но все равно — завораживало.
И пусть эта восхитительная аномальная магия только на одну ночь — что ж, прекрасно. И Рональд будет трижды идиотом, если упустит хотя бы секунду этой потрясающе восхитительной завораживающей ночи, в которой до одури сладко кусаются светлые, а полковник Магбезопасности стонет и выгибается под натиском его губ, умудряясь при этом не размыкать объятий.
Самому стонать, сладко и голодно, подставляя шею и плечи под острые поцелуи до крови, слизывать ее потом с прокушенных светлых губ, восхитительно вкусную, терпкую, свою и чужую вперемешку, и от этого еще более сладкую, сплетаться огненным мраком с солнечной бирюзой, пронизанной бело-фиолетовыми прожилками, до скрипа, до искр перед глазами, до невозможности дышать… И лежать потом в обнимку, переплетясь конечностями так, что сразу. наверное, и не распутать без магии, и аурами тоже переплетясь, словно это самое естественное — вот так сплетаться темной и светлой аурам… чувствовать невесомые прикосновения спящей Грозы… наверное, поэтому спине и не холодно, хотя по полу должно сквозить… лежать, уткнувшись носом в шею, одуряюще пахнущую удовлетворенным мужчиной и немножечко морем и соснами, дышать этим запахом, пропитываясь и ощущая чужое дыхание в районе подмышки, щекотное и сонное. И мысленно — только поглубже. чтобы точно никто не услышал, — иронизировать над самим собой в том смысле: как дешево же можно тебя купить, Рональд темный шер Бастерхази, а еще полпред Конвента, называется!..
И давить, давить, давить тоску о том, что теперь о нормальных отношениях с шисовым ублюдком Дюбрайном глупо даже мечтать.
Шисов секс! Он всегда все только портит.
Не то чтобы Рональд шер Бастерхази (Роне. Дайм называет его Роне, и это звучит так глупо и так приятно) не любил секс. Покажите хотя бы одного темного… Ладно, пусть не темного. Просто истинного шера покажите! Который бы не любил. Шерам не подходит обычная мораль бездарных, с точки зрения обывателей все шеры жутко развратны и на сексе просто помешаны. Вот и Рональд… ладно, пусть Роне… тоже. Как все. Просто конкретно у Роне с сексом были связаны некоторые нюансы. Приводящие потом к определенным… скажем так, неприятностям.
Не проблемам, нет. Всего лишь небольшим затруднениям, вполне поддающимся корректировке, но требующим для этого приложения определенного рода усилий (о да, навык успешного оперирования канцелярскими формулировками очень удобен, за ним много чего можно спрятать — например, собственное нежелание убивать полковника Магбезопасности, хотя это выглядело наиболее рациональным решением возникшей проблемы).
Устранение негативных последствий отнимает слишком много времени, сил и… нет, не нервов, просто времени и сил. А потому Роне последние пятнадцать лет старался всего этого избегать. Тем более что на этих самых нюансах ветра не встали, ведь правда же? Он давно не забитый подросток, шарахающийся от собственной тени или желающий эту тень уничтожить, он вполне себе состоявшийся магистр-трехстихийник, менталист пусть и не подтвержденной пока, но категории дуо, да что ему какие-то там глупые желания и предпочтения, тем более что он отлично знает, откуда у них растут ноги? И каковы будут последствия, он знает тоже. Да чтобы он с ними да не справился?
Ну да.
Мастер самообмана категории зеро.
Теперь пришел наш черед восстанавливать пепельный клан. У нас уже был некоторый опыт помощи нефритовому клану, когда мы создавали клонов, чтобы те хоть как-то увеличили численность драконов. Так что изобретать велосипед мы не стали и тоже взяли у молодняка генматериал для клонов. В основном волосы и чешую, их было добыть проще всего.
Взрослые пепельные сидели тихо, как мыши, понимая, что клан не выдержит еще какого-нибудь бума. Мы же пытались найти кого-то, кто станет достойным главой клана. И тут выскакивала проблема. Дочка бывшей главы, которая и должна была наследовать трон, отказалась от поста. Другие девушки оказались не готовы к подобному, а более-менее шарящий в клановых делах парень не мог сесть на трон потому, что парень. Этот матриархат навыворот меня довольно сильно раздражал. Какая разница, кто будет греть задом трон, лишь бы у него голова была на месте и желательно без паразитов внутри… С горем пополам мы нашли одну девицу, способную заняться кланом, и приставили ее восстанавливать раздербаненные владения. Сами-то мы ничего не ломали, а вот после чертового тумана смерти замок нужно было хорошенько отремонтировать и отмыть…
Ситуацию осложнили остальные кланы, у которых шило в жопе появилось и зачесались руки сгрести себе ослабевших пепельных. На этот раз отгавкивался Шеврин, устроив капитальные поединки для тех, кто заявлял свои права на пепельный клан. Все же целители были лакомым кусочком для любого клана, а заполучить их себе в абсолютное пользование как, например, тех же сапфировых, желали многие. Беда в том, что мы так просто сдаваться не собирались и бросать ослабевших пепельных никто бы из нас не стал. Да, их глава намутила дел, но все остальные не были ни в чем виноваты. Точно то же самое было в Совете демиургов, ну так не уничтожать же теперь всех демиургов…
В общем, Шеврин провел несколько показательных поединков, чтобы успокоить всех желающих. Кровавые и драконы смерти отделались скорее постановочными боями до первой крови сугубо для формальности. Сомневаюсь, что им на самом деле нужен был такой гемор, как целый пепельный клан да еще и с нами над душой, они просто поучаствовали для количества и чтобы показать, что они еще ого-го! В целом, это понятно: проявишь слабость — и вот уже твой собственный клан под пятой. Так что к ним никаких претензий.
Нефритовые лишь посочувствовали, они сами до сих пор толком не восстановились, так что лезть на рожон не стали. Новообразованный клан сапфировых молчал в тряпочку, надеясь, что про них не вспомнят и не тронут. Зато золотые и серебряные активировались не на шутку. Ума не приложу, чего еще не хватает золотым, но факт остается фактом — их представитель получил более существенных люлей и уполз на родину. Пожалуй, нужно было предупредить королеву, что мы таки зла не желаем, но и трогать пепельных не дадим. Им и так хреново — шутка ли, треть клана вымерла за день — еще и золотые лезут, куда не просят. С серебряными была та же фигня — их поединщика Шеврин отметелил от души и отправил домой залечивать переломы и раны без помощи целителей. Учитывая, что пепельным было глубоко не до него, а свои собратья вряд ли станут проявлять сочувствие к проигравшему, то лечиться ему придется с помощью собственной регенерации и каких-нибудь зелий-заклинаний, которые он там выучил и наварил или купил.
В целом, теперь все зависело от того, сумеем ли мы отстоять пепельных так же, как нефритовых и сапфировых, и от скорости роста клонов в лабораториях. Так что тут уже как нам повезет. Дракона растить было намного более трудоемким делом, чем человека или того же бионика. Оставалось только сидеть, ждать и помогать пепельным по мере возможности. К примеру, давать денежные заказы и нанимать их целителей к себе в клинику с оплатой в виде энергии, кристаллов или каких-либо услуг. Они ж гордые, просто так подачки брать не будут, вот и приходилось выкручиваться, как умеем. Мы делали вид, что нам так проще, пепельные делали вид, что они нехотя соглашаются лечить людишек и всяких пострадальцев, а в итоге все были довольны.
А еще мы активно занимались нашим пепельным пострадавшим. Поскольку после столь сильных травм позвоночника у него слегка помутилось в голове, то я временно назвала его Шор, да так это имя и прижилось. Как оказалось, его не только помучили, но еще наверняка и ставили над ним опыты, иначе куда бы у него делать довольно большая часть спинномозговой жидкости и крови? Так что на данном этапе он себя ощущал и вел как человек после инсульта. У него была плохая моторика рук, потому мы дали ему специальные резиновые мячики, чтобы он тренировал пальцы, а когда пепельный уже более-менее мог правильно двигать руками, то добавили к мячикам цветную глину, которую он лепил за столиком в палате.
Ел он сам, категорически отказавшись от помощи медперсонала, так что порой бывали казусы. То рассыпет, то разольет что-нибудь. Но на этот случай мы создали ему целую кучу мягких пижам и салфеток, так что беспокоиться за одежду не стоило. Сам Шор заставлял себя сначала сидеть и упражняться с мячами, потом кое-как начал вставать и стоять у кровати, опираясь на спинку. Позднее начал потихоньку ходить и делать самые простые упражнения. На большее его не хватало, но в целом для того, кто был неделю назад одной ногой в могиле, это казалось хорошим результатом.
Потом ему дали простейшие тренажеры, которые Шор таскал по всей палате, а порой забывал и в кровати. На что-то полноценное его еще не хватало, но все же он старался.
Вот с лицом была беда. Кожу-то мы восстановили, но мышцы заживали очень медленно, срастались с рубцами, так что мимика у него была как у паралитика — то уголок губ обвиснет, то вместо улыбки выйдет оскал, то еще что-то такое же непонятное. Никто не обижался, наоборот, его старались поддерживать и помогать, чтобы он не чувствовал себя ущербным. Да, на восстановление этого дракона шло очень много сил, но я сомневаюсь, что это зря. Ничто не бывает просто так, значит и этому парню в будущем придется сыграть какую-то свою роль уже в нашей вселенной. Поэтому с нашей стороны делалось все возможное для его восстановления.
Через неделю после его возвращения мы с Шиэс решили попробовать его слегка помассажировать для восстановления нормального кровообращения и мышц. Спину пока трогать не решились, давая зажить и позвоночнику, и нервам, поскольку что именно там с ним творили, мы не знали, и боялись сделать хуже. Поскольку Шор уже ел более-менее нормальную пищу — супы, жидкие каши, пюрешки и прочее, то мы решили, что нужно давать его телу легкую нагрузку, чтобы съеденное шло на восстановление мышц. Так что массаж на время стал еще и способом размять мышцы. В дополнение к массажу шла легкая зарядка — согнуть-разогнуть руки и ноги, сделать какой-либо жест, немного поприседать без особой нагрузки и тому подобное.
Ходил Шор еще не очень хорошо и постоянно останавливался постоять и отдохнуть, так что ходьбой мы его не нагружали. Зато могли дать время постоять у окна, поддерживали его за пояс, чтобы не свалился. Выпасть наружу сквозь сверхпрочное стекло он не мог, а вот упасть на пол вполне. Так что сначала такие сеансы были всего на пару минут, потом стали длиться дольше. Потом мы приобрели специальный тренажер, за который он мог держаться и стоять или выполнять какие-то простейшие упражнения. В целом, наши врачи только удивлялись — люди после такого не выживали, а даже если бы каким-то чудом и выжили, то никогда бы не встали с кровати. А дракон ничего так, пытался, старался и у него даже получалось. Так что все были довольны.
Через две недели Шор уже достаточно восстановился, и мы впервые вытащили его на прогулку к морю. Вообще, прогулку попросила я лишь бы куда-нибудь, где будет тихо, спокойно и свежий воздух, а то после больничных коридоров с въевшимися в стены запахами лекарств и дезсредств мне уже порой становилось тошно и дурно.
На прогулку выбралось все семейство, поскольку когда еще выпадет такое счастье? Я создала Шору шезлонг и усадила его туда, а потом выставила его так, чтобы дракон мог макнуть ноги в воду. И терапия опять же, и просто для разгрузки нервов. Шеат притащил бутерброды с напитками, зная, что рано или поздно кто-то да захочет жрать. Шеврин уселся прямо на серый песок и тоже стянул сапоги, поставив ноги на границу между водой и сушей. Граница была весьма так зыбкой, и на ноги дракону то и дело накатывали волны. Я укрепила шезлонг силовыми подпорками, чтобы сильной волной его не перекинуло, и тоже села рядом, решив приобщиться к новому ритуалу.
Шиэс принесла покрывало и постелила его рядом с нами, но пересаживаться было лень, да и мне не принципиально, на чем сидеть. Зато рядом с нею на покрывале разлегся Ольчик, который взялся править еще и голову Шора, поскольку там была и травма, и паршивые воспоминания, и куча всего того, что лучше бы вообще выкинуть, но увы. Так что на ближайшее время сверх был обеспечен пациентами в нашем лице.
Этот холодный участок моря граничил с Северными горами Шаалы, а потому не был ни курортом, ни каким-либо стратегически важным местом, так что посторонние нам не грозили. Можно было расслабиться в кои-то веки. Я разглядывала слабый, бледно-оранжевый закат и полоскала ступни в воде. Драконы молчали. Серый песок — следствие давнего вулканического выброса — холодил тело, но пока еще никто не замерз. Серое море медленно лизало берег, будто пробовало его на вкус. Будто неделю назад не было сильного шторма, который мы кое-как обуздали с местными богами. Ну зато никто не пострадал, а образовавшийся смерч разбился об эти так удачно появившиеся скалы.
— Так тихо, — наконец проронила Шиэс и создала тонкий плед, которым укрыла Шора, поскольку становилось все холоднее. Нам-то было не страшно, а вот ослабленный пепельный мог простыть.
— Идеально, — вздохнул Шеврин, глядя на солнце, уже почти опустившееся за море. Я кивнула, не желая нарушать тишину. Здесь было чертовски спокойно. И, несмотря на холод, достаточно уютно. Пожалуй, здесь можно будет сделать какой-нибудь курорт или, еще лучше, монастырь для отшельников. Рано или поздно всегда найдется кучка желающих пожить где-нибудь в уединении от остального мира.
— Вот вы где, — из экрана вышел Лэт, прихватив с собой пепельного Твэла, который вертел головой, пытаясь понять, куда это его притащили. — А я уж думал, случилось чего.
Он подвинул Ольчика и устроился на краешке пледа, предоставив демона самому выбирать себе место. Тот, не долго думая, пошел пробовать воду и зафыркал — море здесь было не слишком теплым, даром, что в северном полушарии сейчас царило лето. Слишком далеко на север мы забрались. За горами уже начиналась вечная мерзлота, снег, холод и все то, что могло бы свалиться на головы бедных жителей материка осенью и зимой, но успешно удерживалось горами. Трогать эти горы никто не стал, поскольку они являлись как бы заслонкой от холодов и снегов. Возможно, именно благодаря им климат на северном материке был довольно мягким и теплым.
Шеврин легко достал Твэла из воды и обсушил, наказав больше не лезть, а если тот хочет позагорать и поплавать, то можно открыть экран на теплый курорт на юге. Но демон отказался, решив не отбиваться от всей компании.
Почему мы все не пошли на теплый курорт, я не знала. Подумала, что Шору хватит мочить ноги и выправила шезлонг так, чтобы он выровнялся и держал дракону ноги над водой. Сам пепельный относился к этому спокойно, если не равнодушно. Ему будто было плевать, что мы с ни делали, лишь бы не убивали. Другое дело, что такое выражение лица могло быть из-за нарушения мимики. Он там, в душе, мог пытаться улыбнуться, но снаружи казался кирпичом. Хорошо хоть, что новое лицо прижилось и вполне соответствовало тому, что я видела ранее во сне. Так что отражение в зеркале его не должно было пугать. А вот что делать с телом… боги его знают. Шрамы почти не рассасывались, до сих пор багровели и наверняка болели. Так что долго рассиживаться мы не стали. Доели бутерброды, напоили Шора теплым бульоном, поскольку колбасы ему еще было нельзя, а мясо он получал в виде тонких паровых котлет, да и собрались домой.