Он не был её возлюбленным, пожалуй, не был и любовником, ибо слово «любовник» происходит от слова «любовь». Он был занятным приобретением, редким трофеем.
Но владельцы бывают очень привязаны к своим вещам, особенно, если эти вещи добавляют им значимости. Такая привязанность восходит к истинной страсти, а утрата сравнима с трагедией. Курильщик опиума, лишенный своего зелья, вовсе не освобождается от пагубного пристрастия. Скорее наоборот, страдает, ищет свой утраченный рай, вдыхает едва уловимый запах, что доносится ветром из ближайшего притона.
Вот так же и Клотильда. Как одержимая, шла по призрачному следу. Как долго она здесь? Меня передёргивает.
«Здесь» категория смутная. Здесь — это и руку протянуть, и забросить взгляд за горизонт. Она могла побывать и здесь! В самом поместье! В доме.
Переодеться, подкупить. Боже милостивый! На спине, меж лопаток, потная морось. Она подглядывала, наблюдала. Подмешивала чумную сыворотку в колодец!..
Максимилиан тянет за рукав. Вернись, требует он, ты здесь, в настоящем. А настоящее — это пожар, это бедствие.
— Вы вернёте его? Вы вернёте?
— Да, мы вернём его.
— Я с вами? – робко, хрипло спрашивает он. – Я здесь не останусь!
В глазах Максимилиана отчаянная решимость. Такими глазами он смотрел на меня под тёмным сводом Консьержери, когда, обессилевший, с ободранными локтями, тронул за полу плаща.
Я протягиваю руку — и он хватает эту руку с благодарностью. Когда-то мы уже действовали, как союзники, чтобы спасти Марию. Почему бы теперь нам не спасти её отца?
Уже в роще, на тропинке, мне приходит в голову мысль, что я могла бы ехать верхом. Но бербера уже обтёрли и задали овса. Объяснить, что теперь мне требуется прямо противоположное, а затем дождаться этого противоположного, удостоившись нелицеприятных мысленных восклицаний в адрес женского племени, заняло бы времени куда больше.
К тому же, я рассчитывала сохранить преимущество неожиданности, чего непременно бы лишилась под стук копыт. Звук охотничьего рога предупреждает зверя и сгоняет его с лежбища. А я пугать зверя не намерена, да и зверь породы особой, наутёк, через бурелом, ломая ветки, не кинется, ибо принадлежит скорее к ползучим и шипящим, чем прыгающим и бегающим.
Этот зверь опасен не только ядом, но и разумом, злым, изощрённым, и чешуя змея искрится золотом, что роднит его с тем, самым первым, что ещё не ходил на брюхе и знал языки человеческие.
К такому зверю следует подкрадываться с мясницким крюком в одной руке и с веревкой в другой. Чтоб набросить и затянуть. А заготовленным крюком…
Я непроизвольно стискиваю пальцы. Ногти в ладони как испытание их прочности и длины. Так пробуют остроту меча прежде, чем бросить вызов.
Дом священника недалеко, меньше четверти часа быстрым шагом. Максимилиан знает дорогу. Я стараюсь не представлять, что в этом домике сейчас происходит. И почему обязательно сейчас? Это могло произойти ещё пару часов назад, если мальчик определил время правильно. Дом может быть и вовсе пуст.
Чего и кого ей, то есть, змею библейскому, в той обители дожидаться? Цель достигнута. Беглый схвачен. А дальше…
Дальше этот беглый, вероятно, будет возвращен в клетку, в Конфлан.
Мы идём по остывшему следу, спотыкаемся и задыхаемся. Нет там никого. Всё уже свершилось. С каким спокойствием я оцениваю и рассуждаю! Будто и не я вовсе, а некий персонаж, избранный автором для оживления сюжета.
Я держу книгу и наблюдаю, как этот персонаж двигается, действует, как сплетает выписанную автором цепь рассуждения, как задаёт вопросы и получает ответы, как хладнокровно препарирует душу и замыслы своего антипода. Этот сюжет волнует меня, увлекает, я прыгаю с одной строки на другую, нанизываю, соединяю слова, но сама этих слов не знаю.
Не мои они, чьи-то, губ и разума не касаются. Это означает, что я не осознала происходящего. Потрясение слишком велико. Я пребываю в прежнем, установившемся ритме, двигаюсь от события к событию по инерции. Живу в прошлом, не в силах угнаться за настоящим.
Уютное прошлое имеет власть надо мной. Я помню, что должна была привезти подарок. Помню, как выбирала эти подарки, как укладывала в короб и корзину. Я представляла свою встречу с возлюбленным, мечтала провести с ним остаток дня, вечер придумала во всех подробностях.
Мысленно я этот вечер уже проживала. После ужина, когда дети уйдут спать, Перл начнет травить свои непристойные байки; Липпо его обязательно перебьёт и поднимет на смех; кормилица пригрозит толстяку и напророчит раскалённую булавку в язык, едва лишь грешная душа провалится в ад; я сама буду пожимать руку Геро под столом, а он украдкой будет целовать меня в шею.
Вот таким день был задуман, уже разделён на часы, образы, движения и слова, и день этот ещё никто не вырвал, как испорченную страницу. Я в нём живу.
А то, что происходит сейчас, этот безумный бег по тропе, в зарослях лопуха и крапивы, вслед за худеньким белобрысым мальчиком есть сюжет сторонний, в котором я оказалась по недоразумению. И произошло это так неожиданно, что большая часть меня, мои чувства, мысли, намерения, планы, привычки, надежды, опыт и память ещё пребывают в сюжете основном, а в побочном двигается только взнузданное тревогой тело, звенящее пустотой, как колокол.
Меня нет, есть широкий, небрежный мазок золотисто-медной краски поверх бархатистой зелени. Каблук цепляется за выступающие корни, побеги ежевики ловят скользнувший подол. Но я не оглядываюсь и не смотрю под ноги.
Впереди, скачками, двигается Максимилиан. Он мог бы бежать быстрее, привычный с младенчества подныривать и уклоняться, но оглядывается и замедляет шаг, ожидает, пока я, подобрав юбки, преодолею небольшой подъём, а за ним – пологий спуск, выставляя изящный туфель бочком, с той презираемой столичной медлительностью, какой отличаются дамы. Но справляюсь я быстро.
Вот рощица и кончилась. Дальше нам предстоит выйти на дорогу. Это самый короткий путь из Лизиньи. Мы выходим из рощицы, но тут же отступаем под защиту деревьев.
— Смотрите, — шепчет Максимилиан, вытягивая шею. – Карета.
На дороге – экипаж четвёркой. Какой-то мужчина, лакей или кучер, крепит на запятках дорожный сундук. Больше никого нет.
— Ты его видел? – Я киваю в сторону кучера.
— Я видел только двоих, — шепотом отвечает мальчик. – Ту даму и служанку. Больше никого.
— А кучера? Или лакея?
— Нет, не видел.
Я оглядываюсь. Пробегая через двор вслед за Максимилианом, я заметила Перла и крикнула, чтобы он и Клермон следовали за мной к дому священника. Никаких пояснений дать не успела.
Остаётся верить, что эти двое не вознесут потребности желудка выше своего долга. Но почему экипаж ещё здесь?
Или это не её экипаж? Максимилиан, скорей всего, что-то напутал. Это я ободряю свою героиню из побочного сюжета. Подсказываю то, что автор не счел нужным пояснить, тайную подоплёку случившегося, что внезапный визит к старому кюре имеет особый, скрытый смысл, что в нём кроется зародыш будущих, ещё не объявленных событий.
Напоминаю, что особа, чье присутствие здесь мой персонаж боится подтвердить, весьма заносчива и высокомерна, что дама эта — первая принцесса крови и так одержима своим сословным превосходством, что крайне затруднительно объяснить присутствие этой особы лишь потребностью встречи с безродным любовником.
— Хотите, я сбегаю и посмотрю? – предлагает Максимилиан. От нетерпения он пританцовывает.
— Да что уж там, — храбрится мой персонаж, и не обеспокоенный вовсе, даже увлечённый, — пойдём вместе. С двумя дамами я уж как-нибудь совладаю, а ты отвечаешь за верзилу. Справишься?
В ответ вызывающее, самоуверенное хмыканье. Он тоже не верит, он в том же игровом, побочном сюжете. Поддразнил мою зрительскую отрешённость.
0
0