— «Маша», свяжись с искином станции, — твердо приказал Станислав Федотович, — Тед, готовься. Мы стыкуемся.
Шеддерик прохаживался по холодной верхней галерее, накинув на голову капюшон от ветра. Кроме него здесь никого не было, да и час слишком ранний, все спят. Но в какой-то момент вдруг услышал подозрительный тихий звук. Словно кто-то едва сдерживает слёзы, пережидая, когда же любитель утренних прогулок убредёт подальше.
Он даже вспомнил, что слышит этот звук не впервые. Мимо этого места он проходил уже раза три – галерея не такая уж длинная.
Шеддерик огляделся и увидел, наконец, источник звука. Источник сидел, забравшись с ногами на белую летнюю скамейку, присыпанную редкой прошлогодней листвой. Подол длинного коричневого платья складкой спускался до земли, а руки обхватывали колени. Шеддерик её узнал – Шиона, компаньонка рэты.
Первая мысль, заставившая даже замедлить шаг, была – что-то случилось с Темершаной, но вчера они втроём вернулись из города почти в полночь, и с ней всё было нормально. Значит – другое.
– Позволите вам помочь? – спросил он, подойдя к скамье и дождавшись, пока девушка, наконец, обнаружит, что её уединение нарушено.
Но та вдруг охнула, и вся сжалась, как будто хотела стать ещё меньше, хотя – куда уж. И так – словно воробей, нахохлившийся на веточке.
«Ну вот, – подумал Шеддерик. – Уже и юные девицы стали меня бояться».
– Я вас напугал? Извините. Не смею нарушать ваше уединение.
Поклонился и отступил. Зачем ещё больше-то её пугать?
Ясно же, что она тут на рассвете оказалась не просто так. Но захотела бы – рассказала.
Он уже почти ушёл, как вдруг девушка передумала молчать.
– Постойте, благородный чеор.
Обернулся. Она уже стояла, глядя в землю и сцепив пальцы в кружевных перчатках. Почему-то эти перчатки первыми бросились в глаза.
– Скажите… меня тоже арестуют? И посадят в тюрьму?
Шеддерик склонил голову набок, и не подумав, спросил:
– А есть за что?
Из красивых глаз юной мальканки тут же потекли слёзы. И она несколько раз медленно кивнула.
– Я ведь тоже…
Она тоже участвовала в поджоге и в истории с зельем? Но Гун-хе проверил всех приближённых рэты, всех её недоброжелателей и даже некоторых из тех, кто просто имел счастье с ней разговаривать. Совершенно точно Шиона была ни при чём.
– Рассказывайте же!
– Мне тоже… очень нравится… нравился… наместник. Я даже написала ему письмо! И я молилась Ленне, чтобы он обратил на меня внимание! А все знают уже, что Вельва… что Вельву арестовали, потому что она его любит.
– Вельву арестовали, потому что она, возможно, причастна к поджогу усадьбы Вастава и ещё потому, что она подлила Кинрику столько любовного зелья, что он чуть ума не лишился. Вы тоже подливали моему брату любовное снадобье?
– Нет! И Вельва не подливала. Она не могла, я её знаю. А если и подливала, то её нельзя так уж винить. Ведь это из-за любви!
С такой точки зрения Шеддериик на этот вопрос не смотрел. Он почему-то сразу был уверен, что дело не в романтических чувствах, если они и были. Скорей – в жажде власти и денег. А гибель сиана та Манга косвенно доказывала его правоту. Если сиан причастен к афере с монастырским письмом, то скорей всего каким-то образом он связан и с другим важным кусочком мазаики – с заговорённым колье. Хотя заклятье накладывал другой сиан, этот тоже был замешан.
– Девочка, – сказал Шедде мягко, – ну какая же это любовь, когда один травит другого, чтобы лишить его права выбора и навсегда привязать к себе? Мне кажется, это называется как-то по-другому.
– Я думаю, – глаза у Шионы высохли, она шмыгнула носом и предположила, – всё равно. Вельва просто не могла рассуждать здраво. Так бывает, если очень кого-то любишь…
– Не буду спорить. Если очень кого-то любишь, здравомыслие часто отправляется отдыхать, пуская на своё место безрассудство. Но если любишь, то желаешь человеку только хорошего, ведь так? Чтобы тот, кого тебе выпало любить, был счастлив?
– Одиночество не приносит счастья, благородный чеор. Ей просто хотелось, чтобы её заметили. Я её хорошо понимаю, ведь раньше тоже этого хотела. Ей хотелось, чтобы он с ней разговаривал, а не просто здоровался при встрече, и чтобы были свидания. Зачем я вам это говорю? Пожалуйста, не слушайте меня!..
«Ей хотелось, – Шеддерик сказал бы это вслух, если бы перед ним стояла не заплаканная юная компаньонка рэты, а кто-то повзрослее и посильнее, – забраться в постель к Кинрику и потихоньку тянуть из него подарки и деньги на праздники и приёмы. А потом, может, убрать конкуренток и самой стать супругой наместника».
Но ответил он иначе.
– Ничего дурного вы не сказали. Кинрик хорош собой и нравится многим девушкам.
– Даже слишком многим, – впервые улыбнулась она. – Я решила, что больше не буду искать его внимания, когда поняла, что стану третьей или четвёртой в очереди. И что те, кто всё-таки своего добился, всё равно не станут его законными жёнами. И я оказалась права!
За одним исключением. Нейтри. Нейтри брат действительно любит.
Ещё летом Шеддерик не поверил бы, что Кинрик может остепениться и выбрать одну из десятка всегда сопровождавших его девиц. Да, пожалуй, потому он без всяких сомнений и настаивал на свадьбе с мальканкой, что был уверен – Нейтри тоже ненадолго, что вскоре появится кто-то ещё, а потом ещё кто-то.
Ночь после пожара приоткрыла ему, чем на самом деле живёт брат. И хотя раскаянья он не чувствовал, но понимать Кинрика ему стало немного легче.
– Не волнуйтесь, – вздохнул Шеддерик. – Вам точно ничего не грозит. Ну, если только вы не решите убить Кинрика или рэту.
– А если я знаю кого-то, кто был бы не прочь их убить?
Шиона вновь потупила взгляд и даже прикусила губу, словно бы уже жалела о выскочившем признании. Этим она трогательно напомнила Темершану – рэта тоже частенько в минуты волнения обкусывала губы.
– Скажете мне?
– Но… это только догадка. Я слышала от слуги чеора Эммегила, что эта свадьба… свадьба наместника и рэты, мешает каким-то его планам.
Ну, это не новость – Эммегил лишь ждёт момента, чтобы укрепить позиции. Но вот что это за момент и чем могла помешать свадьба?
Ах, конечно! Оружие в город хозяину Каннегу продал через подставное лицо именно он. Значит, он надеялся, что город его поддержит в случае гибели наместника. А вот гибель рэты вызовет обратный эффект. А сейчас, после свадьбы, устроить переворот, избавившись от кого-то одного, стало невозможно.
Шеддерик снова мысленно похвалил себя, что вчера взял с собой и Кинрика и Темершану. Теперь Эммегилу будет ещё сложнее настроить Тоненг против них.
– Он сказал что-то конкретное?
– Нет. Но… я могу спросить. Я ему, кажется, немного нравлюсь.
Этого не хватало. Девочка не умеет притворяться, а если будет задавать слишком много вопросов, то тоже рискует выпасть из окна. «Как неосторожно! Нужно было попросить слуг починить рамы!».
– С этим лучше справится тайная управа. Но к вам у меня тоже будет одна просьба.
– Какая?
– У рэты мало подруг. А наместник не может всё время быть рядом. И я тем более не могу. Приглядите, чтобы ей чего-нибудь не подсыпали тоже… от большой любви.
– Хорошо. Но знаете, благородный чеор…
– Что?
– Любовь всё-таки существует. А то, что у вас сердце старика, и вы сами не можете её испытывать, не значит, что все люди такие.
Шеддерик усмехнулся, и галантно предложил даме руку. Кажется, за время этого разговора она окончательно перестала его бояться.
А он действительно почувствовал себе старым-старым дедом. Который, может, и знал раньше, что такое эта их любовь, да только прочно запамятовал.
Всё-таки, мальканка права. Спать иногда нужно. Даже если снятся преимущественно подвалы и палачи.
Спать нужно. Но уже не сегодня.
Планы светлейшего чеора Эммегила
Рэта Темершана Итвена
День, когда сианы объявили о том, что могут связаться с флагманом ифленского флота, был одним из целой череды прохладных ясных дней, привычных для этого времени года на Побережье. Всё это время облака показывались лишь изредка, у самого горизонта. Море казалось спокойным и пустынным, особенно по утрам. По утрам гладь морская превращалась в зеркало, и отражённое солнце слепило почти так же, как настоящее.
Она думала, что пожар что-то изменил в ней самой или в мире, но постепенно и неуклонно всё возвращалось на круги своя. А может, она сама хотела забыть ту страшную ночь. Так хотела, что успех превысил все ожидания.
Память возвращала какие-то урывки, куски, мгновения. Словно кто-то нарочно прятал самое страшное. Если бы всегда было так!
В то утро Гун-хе нашёл и арестовал поджигателей, а сёстры собрались, чтобы расспросить мёртвого сиана. Темери не позвали – она вышла из-под покровов Великой Матери, – но возражать её присутствию не стали. Хотя могли.
Были так же и Шеддерик, и южанин, и даже наместник. И уж чего никак она не ожидала – сиан светлейшего чеора Эммегила.
Еще был Ровве. Призрак-Покровитель как будто принял решение неотступно всюду следовать за Темери и помогать, если только понадобится хоть какая-то помощь. Однажды она спросила:
– Почему ты ни разу не попробовал поговорить с чеором та Хенвилом? Теперь-то ты знаешь, что он вполне тебя может видеть.
– Как-то, – ответил он, – являться людям в образе Покровителя, приносящего благо и вообще, почти святого, проще, что ли. Чем в образе какого-то привидения.
– Ты что же, стесняешься?
Привидением Ровве оказался больше похож на человека. Он словно вспоминал себя прежнего. Таким он Темери нравился куда сильней… но всё время щемило в груди от понимания, что этот всегда ироничный, немного печальный молодой человек – безвозвратно умер. Мёртвые ведь не возвращаются, что бы по этому поводу ни говорили сианы.
– Нет, Шанни. Просто не хочу его расстраивать. Он считает, что я упокоен по всем правилам. И пусть так будет.
Сейчас Ровве не был виден даже Темершане, но сёстры всё равно встревоженно обсуждали, что их посохи ощущают колебания в слоях Эа.
В конце концов, они всё-таки решили не обращать на эти колебания внимания: слишком незначительны.
А если это ловушка? Приманка великолепна, и она сработала. И ты стоишь тут, как приклеенный, злясь и ненавидя собственную доверчивость, но не смея уйти, в робкой надежде, что про тебя не забыли, не пошутили, не решили поиздеваться, что Дайм это всерьез… Да полно, какое всерьез?! Когда светлые считали обещания, данные темным, чем-то большим, чем мусор у них под ногами? Ну, если, конечно, обещания эти не подтверждены Двуедиными.
Дайм обещал только тебе. Он ничего не обещал перед лицами близнецов, Тьма и Свет не подтверждали его клятвы. Значит, считай, никакого обещания и вовсе не было. Так… листья, брошенные на ветер. И ничто не мешает ему, покончив с генералом, развернуться к тебе и спросить, в деланом изумлении вскинув брови: “А вы что тут делаете, темный шер Бастерхази? И почему Магбезопасность в моем лице до сих пор не получила от вас отчета?”
Мысль о том, что именно так все и будет, была просто невыносима. И с каждой секундой казалась все логичнее. Если светлый так унижает знаменитого генерала, любимца солдат и народа, героя войны с зургами… с какой стати ему церемониться с каким-то там темным? Пусть даже и полпредом Конвента, но — темным.
В какой-то момент ждать стало совсем невозможно.
Конечно, пока ты ждешь, еще остается надежда, призрачный шанс, что все случится совсем иначе. Но ты ведь реалист, Роне, правда? Ты ведь знаешь, что иначе не будет. Тогда зачем тянуть шиса за хвосты? Пусть лучше быстрее все это случится и… случится. И можно будет уйти… уползти зализывать раны… Нет. Уйти, гордо и нагло, с ехидной понимающей ухмылкой, развязно, издевательски, словно ничего другого и не ждал, словно тебя совсем не задело, словно тебе совсем не…
— Вы закончили, светлый шер?
Вот так. И пусть тебя самого корежит от злобного презрения в собственном голосе, но светлого наверняка перекорежит еще сильнее, только так и надо, только так и можно, только так, и никак иначе.
— Закончили, — буркнул Дюбрайн, оборачиваясь. И вдруг улыбнулся — той самой неподражаемой светлой даймовской улыбкой, от которой трудно становилось дышать… и которой Роне уже не верил.
А поэтому надо рвать самому. Самому не так больно.
— Позаботьтесь об инфанте, генерал, — проскрипел он самым мерзким тоном, который только смог выдать. — А нам надо составить доклад. Для Конвента.
Вот так. Просто доклад. И ничего более. И теперь у тебя уже не получится пнуть доверчиво подставившегося темного, светлый шер Дюбрайн. Никак не получится. Это не ты решил, это Роне решил. Сам. Самому не так больно. Наверное.
Ну давай, Дюбрайн. Произноси свою коронную фразу, после которой все встанет на свои места и будет привычно, что-нибудь вроде: “До завтра, темный шер…”…
— Доклад, значит… — Усмешка у Дюбрайна была кривоватой, а взгляд… Роне предпочел бы смотреть в любую другую сторону, но бирюза затягивала, не отпуская. — Она не темная, мой темный шер. Называть ее темной слишком… жестоко. И неправда.
Почему-то казалось, что это не просто слова, и не только про Аномалию говорит сейчас светлый. Что есть какое-то второе дно, третий смысл, пятый ментальный уровень… Может быть, потому, что высверки перламутровой ауры больше не напоминали уколы рапирой? Они стали мягче и теплее даже на вид, тянулись навстречу радостно, и уже местами успели переплестись с черно-алыми протуберанцами… Вот же паскудство! И как это Роне не уследил?!
А и шис с ним. Если светлому надо — пусть сам распутывает или рвет, если распутывать побрезгует. А Роне себе не враг: отказываться от удовольствия, за которое не надо платить.
— Не темная, — чопорно поджал губы Роне. — Сумрачная. Склонность ко тьме — девять из десяти.
Вранье на одну десятую. Глупо врать менталисту? Нет, не глупо. Если хочется просто потянуть время, делая вид, что ты на полном серьезе споришь, а вовсе не млеешь и не тащишься. И вообще не замечаешь, как твою окончательно отбившуюся от рук тьму ласкает теплый перламутровый свет с бирюзовыми прожилками.
Ну и если, конечно, светлый шер Дамиен Дюбрайн… Дайм… тоже делает вид, что вовсе не замечает ничего предосудительного в поведении собственной ауры.
— Восемь десятых, мой темный шер. И я заберу ее в Магодемию. Ее нельзя оставлять без присмотра.
Дайм не может не понимать, что Роне никогда на это не согласится. Тогда зачем? Очень хочется поверить, что он тоже просто тянет время, не желая проговаривать финальную фразу. Очень хочется поверить…
Или это опять ловушка, только более сложная.
— Я присмотрю за ней, мой светлый шер. Так и быть.
— Нет уж! — Дайм фыркает, доставая из воздуха бутылку и делая крупный глоток. — Как-нибудь обойдемся без твоего присмотра. Будешь?
Опосредованный поцелуй. Тоже ловушка? Пожалуй, для ловушки чересчур утонченно и ненавязчиво, слишком легко не заметить. Или сделать вид, что не заметил. Больше все-таки похоже на осторожный и вроде как бы почти не намек. Неужели Дайм боится быть неправильно понятым? Или что сам что-то понял неправильно? Да нет, глупость какая-то! Быть такого не может…
— Буду.
Вот так. Сразу, решительно, на все, что ты там спрашивал или не спрашивал, ясно тебе?
— Медный отвезет ее в Сойку до шестнадцатилетия. А мы с тобой завтра обратно в Суард…
“Мы с тобой”…
Боги, как же он это сказал… И как так получилось, что между ними осталось всего полшага?
— Не доверяешь, мой светлый шер?
Хотел произнести ехидно, а вышло до отвращения нежно. Но испугаться не успел, потому что Дай ответил — с точно такой же нежностью, если не большей:
— Ни на ломаный динг. Полная взаимность, мой темный шер, не так ли?
И шагнул навстречу, преодолевая последние сантиметры.
— Полнейшая, — шепнул Роне куда-то за Даймово ухо, роняя бутылку на пол и обеими руками прижимая Дайма к себе. Тот застонал в ответ, потерся всем телом, выдохнул хрипло, почти отчаянно:
— Не здесь же…
И Роне вдруг с кристальной ясностью понял, что ловушка там это или не ловушка — ему плевать. Лишь бы услышать еще хотя бы раз, как Дайм просит его о чем-то таким же вот голосом, хриплым и тающим.
Маленькая Птичка (Кюджюбиркус), бывшая Шветстри Бхатипатчатьхья
— Ой, мамочки! — прошептала Ясемин, прижимая ладошки к побледневшим щекам, когда ведущая урок калфу вдруг замолчала на полуслове, а в учебную комнату гедиклис из полутемного коридора шагнула Кёсем. Прошептала одна Ясемин, но вздрогнули при этом почти что все, даже сама Кюджюкбиркус, хотя и была уверена, что уж ей-то точно опасаться нечего.
Сегодня вся учеба шла наперекосяк. Как ни старались калфу сделать вид, что все идет как обычно, но саблю под чоли не спрячешь, как и не скроешь секрета в гареме — все гедиклис еще до полуденного намаза знали о том, что сегодня решается их судьба. Кого-то сочтут достойными и переведут на ступеньку выше, приоткрыв проход в будущий старший гарем, остальных же оставят продолжать обучение и надеяться на лучшее. А какое лучшее может быть, если не выбрали, если сочли недостойной? Женский век короток, красота — цветок хрупкий: два-три раза вот так не выберут — и все, так и будешь до самой могилы штопать чужие сальвари и подавать сандалии тем, кому выпал более счастливый жребий.
Стоит ли удивляться, что все гедиклис сегодня ведут себя так, словно вместо мягких подушек им под седалища подсунули щетки для вычесывания верблюжьей шерсти? Право, не стоит этому удивляться. Тем более что Кюджюкбиркус постаралась, преувеличенно сочувствуя самым нервным и в красках расписывая, сколь незавидна и ужасна будет участь отвергнутых. Даже Фатима, гордая и надменная Фатима, утверждавшая громогласно, что уж она-то за себя спокойна — и та не выдержала! Дважды роняла веер, а потом не смогла правильно повторить «волну прельщения», после чего убежала в спальную комнату и рыдала там не менее часа, как маленькая. А теперь сидит с опухшим лицом, кусает губы в бессильной ярости. Понимает, что такую зареванную точно не выберут. А никто не виноват, сама же и виновата!
Ах, как же удачно все складывается для Кюджюкбиркус! И самая грозная соперница — вовсе не соперница нынче, и Кёсем пришла не на какой иной урок, на урок украшения надлежащим образом лица пришла она, не иначе как рукой богини ведомая. Что ж, Кюджюкбиркус остается лишь доказать, что богиня не ошиблась в своем выборе. Хотя она конечно же не ошиблась, сама мысль о таком просто кощунственна!
И пока остальные ахали и охали, провожая затравленными взглядами Кёсем, которая словно бы в задумчивости ходила между сидящими девочками, поглядывая то на одну, то на другую, Кюджюкбиркус скромно потупила взор и с еще большим усердием продолжила растирать на глиняной плашке сурьму с пчелиным воском — не забыв, конечно, отвести плечи назад и слегка прогнуться, чтобы женские достоинства ее стали выглядеть более внушительно и округло, чем пока еще были на самом деле.
Кёсем между тем перестала прогуливаться по комнате, остановилась рядом с наставницей-калфу и сказала той несколько слов — Кюджюкбиркус, как ни старалась, но так и не смогла расслышать ни единого. Калфу согласно склонила голову, после чего тремя звонкими хлопками в ладоши привлекла к себе внимание гедиклис.
— Ты, ты и ты! Вы обе! И ты тоже! — Ее палец, словно перст пророка, выделял то одну, то другую, и те бледнели, не зная, радоваться ли им этому выбору или впадать в отчаяние. Ведь непонятно пока было, избранных ли счастливиц выделяет он, этот указующий перст, или же отвергнутых неудачниц, а зловредная калфу ни взглядом, ни намеком не дала понять истину. Как ни была уверена Кюджюкбиркус, что уж она-то не может оказаться среди неудачниц, но и у нее перехватило дыхание, когда покрытый алым лаком ноготь нацелился ей точно в середину лба, словно брачную метку-типак поставил.
Наконец Кёсем удовлетворенно кивнула, и калфу снова хлопнула в ладоши:
— Вы остаетесь. Остальные могут быть свободны до вечера.
Свершилось!
У Кюджюкбиркус так сильно колотилось сердце, что она даже не видела толком, как уходили не прошедшие первого этапа отбора — понурые и притихшие, и совсем не обрадованные даже тем, что их вечер вдруг оказался совершенно свободным и можно делать что хочешь, а не хочешь — так просто лежать на мягкой травке в саду, наслаждаясь бездельем. Отметила только, что Айлин совсем не умеет держать себя в руках, а красные пятна гнева делают зареванное лицо Фатимы еще более уродливым.
Когда шаги последней из отвергнутых стихли в дальнем конце коридора, Кёсем заговорила снова.
— Вы все показали себя хорошими ученицами, достойными гедиклис, старательными в услужении и усердными в науках. Но достаточно ли вы обучены? Не вызовете ли какой случайной оплошностью или неловкостью недовольство шахзаде? Вы подготовлены лучше прочих, но безупречны ли вы? Готовы ли вы к неожиданностям? Мужчины, особенно юные, скоры на гнев и невоздержанны в словах и поступках, они часто сгоряча творят то, о чем потом сами жалеют, да только вам-то от этого будет не легче. Не бойтесь вызвать мое неудовольствие или раздражить наставниц — опасайтесь прогневить султана… ну или того, кто, возможно, станет султаном. Я следила за вашими занятиями несколько последних дней и убедилась, что наводить красоту вы умеете. Сегодня же я хочу проверить вашу находчивость и расторопность. Но до того, как мы приступим к испытанию, я прошу вас сходить во двор и умыться хорошенько. Мы не будем работать с перетертыми до дыр палимпсестами, а начнем с чистого листа — и чистого лица!
Большую часть речи Кёсем Кюджюкбиркус пропустила мимо ушей, выделив главное — лучше прочих, безупречны, наводить красоту, шахзаде. От этих слов бросало в жар и в животе танцевали бабочки, зачем другие слова, когда есть эти, самые важные и прекрасные?
Избранниц, прошедших первый отбор и допущенных к испытанию Кёсем, оказалось семеро. Это Кюджюкбиркус даже слегка расстроило — многовато! Зачем столько? Ну ладно еще Мейлишах и Ясемин, но остальные точно лишние. Достаточно было бы одной Кюджюкбиркус!
Впрочем, пока бегали к фонтану и смывали с лиц рисованную красоту, Кюджюкбиркус почти совсем успокоилась: из этих девиц опасаться стоит разве что Нергиз, остальные точно не соперницы! Джайлан дрожит всем телом, словно действительно газель, увидавшая льва! Если бы она так дрожала на уроке танцев — наверняка заслужила бы одобрение калфу. Подружки Фатимы растеряны, хватаются друг за дружку, словно маленькие, Мейлишах вот уже третий раз спотыкается на ровной дорожке, а у Ясемин глаза на мокром месте. Вот же глупая! Думает, что если все лицо мокрое, то и не заметит никто? Кюджюкбиркус же вот заметила! И Кёсем наверняка тоже заметит, не слепая же она. Нет, эти двое не соперницы, можно из головы выкинуть. Нергиз вот только… Волевая, умная, почти совсем спокойная Нергиз, словно бы невзначай бросающая на Кюджюкбиркус неприятно цепкие взгляды. Тоже оценивает. Тоже ищет самую сильную соперницу. Тоже опасается. И правильно опасается! Нергиз, может, и хороша, но поддержки богини у нее точно нет.
Когда вернулись в учебную комнату и расселись по своим прежним местам, Кюджюкбиркус была уже совершенно спокойна и не улыбалась во весь рот только потому, что осознавала всю торжественную серьезность происходящего. Кёсем сидела на месте калфу (та стояла рядом, чуть склонившись в подобострастном полупоклоне). И как-то так получилось, что все девочки оказались сидящими как раз напротив них.
Краем глаза Кюджюкбиркус отметила, что подружки Фатимы попытались пододвинуться поближе к Нергиз — возможно, стремились найти в ней новую предводительницу, хотя бы на время. Но та отодвинулась, причем довольно резко и недвусмысленно. Настолько резко, что даже на миг привлекла особое внимание Кёсем.
Мейлишах и Ясемин тоже придвинулись поближе к Кюджюкбиркус, но та отодвигаться от них не стала — зачем? На фоне этих двух неумех она сама будет выглядеть куда эффектнее.
Кёсем и их одарила взглядом.
И у Кюджюкбиркус на миг мелькнула пугающая мысль — а что, если испытание уже началось? Что, если оно давно уже идет полным ходом — только тайно, и никто из гедиклис не знает его условий, да что там гедиклис, калфу и та не знает, знает только сама Кёсем… И только она одна знает, как именно должна вести себя Кюджюкбиркус, чтобы испытание пройти, а Кюджюкбиркус не знает и может легко ошибиться…
— Давайте помечтаем! — сказала Кёсем мягко и вкрадчиво, и Кюджюкбиркус выбросила глупые мысли из головы. Испытание начинается, и сейчас им расскажут его условия.
Но Кёсем поначалу заговорила о странном — о том, о чем мечтали и шептались между собою все гедиклис, но именно что между собою, и никогда со старшими.
— Представьте, что вы уже стали избранницами правящего султана, — говорила Кёсем, и голос ее ласкал уши, а слова — сердце, медовой патокой тая под языком Кюджюкбиркус. — Все вы его любимые фаворитки, каждая из вас. И каждая вкушает пятнадцать положенных любимице блюд ежедневно, и каждой из вас считает за великую честь услужить любая из гедиклис, и у каждой есть свои собственные покои и свои собственные доверенные служанки. Но сыновьями султана ни одна из вас пока еще не одарила, и потому положение ваше не слишком прочное и надежное, за него еще надо бороться, причем всеми возможными средствами. А что мужчины больше всего ценят в женщинах? Конечно же, красоту. Ну, во всяком случае, так им кажется, и умная женщина не станет их разубеждать. Умная женщина постарается быть усладой для мужского глаза. Самой красивой. Самой желанной. Всегда…
Рядом вздохнула Мейлишах, прерывисто и смущенно. Кюджюкбиркус тоже ощущала себя не очень уютно, хотя ей и были приятны речи Кёсем. Но все-таки… когда твои собственные тайные мечты рассказывают тебе со стороны — есть в этом что-то почти неприличное.
— И вот представьте, — продолжала тем временем Кёсем вкрадчиво, — что вы, любимая наложница правящего султана, после парильни и массажа отдыхаете в собственных покоях и уже почти готовы ко сну. Султан вас сегодня на ложе не звал, и вы чувствуете себя совершенно свободной. Лежите, отдыхаете, уже почти спите… И вдруг прибегает евнух с известием, что ваш господин и повелитель решил почтить вас своим визитом. Самолично. Да, это грубейшее нарушение этикета, так не бывает, евнух сам в ужасе, бежал, теряя туфли и путаясь в полах халата, как не бегал уже много лет… Но — султан есть султан, его воля закон, и если он вдруг решил сам и неурочно посетить одну из своих наложниц — кто может ему запретить? И вот он уже покинул свою опочивальню и направляется к вам. А вы не готовы! вы не накрашены! вы только что из парильни! А ему осталось пройти всего лишь пять поворотов по дворцовому коридору… Сумеете ли вы за это время сделать со своим лицом нечто такое, что было бы не стыдно представить пред глазами султана?
Кёсем оглядела растерянных гедиклис, пояснила буднично:
— Это не просто вопрос. Это и есть задание. Ваши краски при вас, умения и знания, надеюсь, тоже. Если, конечно, вы не оставили их сегодня утром в спальной комнате под тюфяками. Я пройду от стены к стене пять раз — и это будет значить, что время вышло и султан на пороге ваших покоев. И мы все вместе посмотрим, что же он увидит. Итак, время пошло!
Она вдруг резко вскочила, так, что полы расписного халата взвились крыльями бабочки, и пошла к стене. Вроде бы не особо и торопясь, своей обычной походкой — но кто же в Дар-ас-Саадет не знает стремительности походки Кёсем?! Все гедиклис дружно охнули и так же дружно схватились за баночки и мисочки с разными красками, за мягкие кисти из конского волоса и чернильные палочки — срочно белить, румянить, подводить глаза и губы, красить ресницы…
Все — кроме Кюджюкбиркус.
Ранняя пташка привыкает не только вставать раньше всех и убегать со всех ног, она и думать привыкает так же быстро. Оценивать. Взвешивать. Выбирать наилучшее решение и наикратчайший путь. Воздушная плясунья подобна слезинке на реснице Аллаха: мигнули — и нет ее. Хочешь удержаться — умей учитывать все: силу и направление ветра, натяжение веревки под ногами, влажность воздуха (в сезон дождей веревка скользит и провисает намного сильнее), множество других мелочей, и любая пропущенная может стоить здоровья и жизни.
Мигнули — и нет тебя.
А самое опасное и смертоносное — не понравиться повелителю, тому, кто смотрит снизу и готов платить деньги за увиденное. За твои танцы. Твой страх. Твою красоту. Значит, надо уметь быть красивой всегда. Яркой. Цветной. Улыбающейся. Такой, за один взгляд на которую хочется заплатить, и заплатить подороже. В Дар-ас-Саадет гедиклис долго учили, что и как нужно делать, чтобы усладить взор султана и порадовать его сердце. Только вот сейчас это все не подходит — слишком много требует времени.
Но ведь султан — по сути такой же зритель, как и все остальные…
Парадная «писаная красота»? Выбросить из головы, нет времени. Будничная подкраска? Теплее, но тоже выбросить, Кёсем уже дошла до стены и громко хлопнула по ней ладонью, отмечая первый поворот. Не успеть.
Значит, работаем «внезапный визит раджи».
На памяти Шветстри такое с труппой случалось всего дважды, но тетя Джианнат натаскивала упорно, ибо раджа потому и назван внезапным, что его появление никак нельзя предугадать заранее и подготовиться. Остается лишь сделать лучшее из того, что имеем. И как можно быстрее, ибо раджа ждать не любит.
Минеральные белила-аксырлар?
Отпадают! Слишком долго.
Немножко крахмальной пудры-нишасты на кончик кисточки, растереть со щепоткой мягкой охры — совсем чуть, только на лоб, нос и подбородок, чтобы пригасить жирный блеск кожи.
Баночка с аллик? В сторону! Румяна надо накладывать медленно и аккуратно, и растушевывать по краям. А иначе будешь выглядеть, словно торговка рыбой, пытающаяся выдать себя за жрицу Лакшми. Несколько быстрых энергичных щипков за кожу на скулах — и вот уже щеки горят от прилившей к ним крови, и никаких румян не надо.
Отлично!
Кёсем дошла до противоположной стены учебной комнаты и хлопнула по ней ладонью. Слева кто-то охнул, справа звонко разбилась о каменный пол уроненная кем-то миска, но Кюджюкбиркус не повела и глазом ни влево, ни вправо — некогда! Тут каждая сама за себя. Со своим заданием справиться бы. Быстро растирая чернильной палочкой на глиняном черепке почти чистую сурьму, она одновременно грызла губы — не от нервов, для красоты. Впилась острыми зубками в нижнюю, сжала раз-другой, потом несколько раз куснула и верхнюю. Превосходная замена помады, когда работаешь «внезапного раджу» и времени нет совсем. Искусанные губы краснеют и припухают — то, что надо. Больно, конечно, но выглядят соблазнительно, а это сейчас главное.
Третий хлопок!
Некогда.
Теперь глаза…
Римель, которым обычно красят ресницы — в сторону! Некогда. Коричневая сепия — тоже, она не такая контрастная, без накрашенных ресниц лицо будет казаться плоским. Значит — широкая полоса по верхнему веку сурьмой на твердом бараньем жире, как раз очень удачно замешала, на миндальном масле слишком жидкая, не успеть правильно нанести. Сурьма — обязательно, пророк подводил ею глаза каждый день по три раза, и всем правоверным заповедовал. Любая женщина знает и умеет готовить пять-шесть разных составов сурьмы, каждый для своей определенной надобности. У Кюджюкбиркус под рукой сейчас три, но пригодятся лишь два. Второй — исмид-куджал, сухой серебристо-серый порошок, им мазнуть по верхнему веку. Один глаз готов. Отлично…
Четвертый хлопок!
Со вторым глазом всегда сложнее — неудобно держать палочку, неудобно вести рукой, все неудобно… готово! Вытереть испачканную руку…
Пятый хлопок.
Кюджюкбиркус последний раз куснула губы и растянула их в самой радостной улыбке, на какую только была способна, буквально вся устремляясь в сторону входа, рядом с которым стояла Кёсем. Кёсем же обводила мрачным взглядом гедиклис, замерших по пятому хлопку, и взгляд ее не предвещал ничего хорошего тем, на кого падал.
— Что ж, — сказала Кёсем, немного помолчав, — султан к вам пришел… но будет ли он доволен? Ясемин! Посмотри на себя, покажись подругам и честно ответь — будет ли доволен тобою султан?
Ясемин всхлипнула.
Кюджюкбиркус скосила глаза — и с трудом удержалась от глумливого фырканья: тем, что успела сотворить с собой несчастная Ясемин, султан мог бы остаться доволен лишь в том случае, если бы оказался он слеп на оба глаза. Толстый слой жирных белил превратил ее лицо в плоскую непропеченную лепешку, неоконтуренные и казавшиеся от этого лишенными ресниц глаза выглядели двумя влипшими в тесто тараканами. Брови нарисовать она тоже не успела, а вот помадой воспользовалась — хотя лучше бы, видит Аллах, не успела бы и ею тоже! Ибо сейчас вместо красиво очерченных алым губ по низу непропеченной лепешки ее лица расплывалось багровое бесформенное пятно, от носа до подбородка. Хороша красотка, нечего сказать! Истинная услада для глаза. Во всяком случае — для глаза Кюджюкбиркус. На таком фоне будет не так уж и сложно показать себя во всей красе. Это Кюджюкбиркус удачно сделала, что не стала отодвигаться.
— А теперь посмотрите на Джелайн и Йилдиз — и поучитесь, у них почти получилось накрасить друг друга. Они достойные бусины в ожерелье для будущего султана.
Кюджюкбиркус посмотрела ревниво — и сморщилась: тоже мне почти получилось! У Йилдиз не подведены нижние веки и нет стрелочек, у Джелайн только левая бровь нарисована и стрелки кривые, левая вниз, а правая вверх, чуть ли не на лоб залезла. Вот же косорукие! А Кёсем их хвалит. Ну, если Кёсем хвалит даже их — Кюджюкбиркус точно прошла испытание с блеском! Лучше всех. Или все-таки не всех?
Стараясь не слишком заметно вертеть головой, Кюджюкбиркус быстро осмотрела соперниц, и сердце ее екнуло. Нергиз! Не зря она так опасалась именно этой гедиклис, слишком умной, слишком понятливой, слишком шустрой, слишком… похожей на саму Кюджюкбиркус! Да к тому же удостоенной первого гаремного имени — в честь цветка с белоснежными лепестками и золотой сердцевиной-короной. Кожа Нергиз — белее карахского мрамора, а потому она не стала пользоваться пудрой и смогла потратить все отведенное на испытание время на подводку глаз, стрелки и тени на веках; и как бы ни хотела Кюджюкбиркус сказать, что у нее ничего не получилось, но не могла она сказать этого, не покривив душой. Если и есть в этой комнате соперница — то это Нергиз.
А между тем Кесем еще раз внимательно осмотрела гедиклис, задержав взгляд на Кюджюкбиркус, пожалуй, чуть дольше, чем на прочих, качнула головой, словно сама с собой соглашаясь или споря, и… вышла. Так ничего больше и не сказав. Выглядела она при этом не слишком довольной, а главное, когда смотрела она на Кюджюкбиркус, странным был ее взгляд. Не полным заслуженной похвалы, не одобрительным, что было бы вполне понятно — разочарование и досада светились в нем.
Как же так? Ведь Кюджюкбиркус справилась! Точно справилась!
Или… нет?
Вошла строгая калфу, начала распекать лентяек, отлынивающих от дел, раздавать щедрые розги налево и направо. Кюджюкбиркус повезло — ее руки оказались куда умнее головы, и пока мысли метались растерянно испуганными пичугами, руки сами схватили ступку и пестик, продолжили перетирать кхоль-исмид, ведь всем известно, что порошок никогда не бывает мелким настолько, чтобы его невозможно было измельчить еще больше, хотя бы на чуточку.
Калфу, проходя мимо Кюджюкбиркус, лишь покосилась неодобрительно, посопела носом, но ничего не сказала и наказания не назначила. Кюджюкбиркус ее почти и не заметила, руки работали сами, отдельно от головы.
Что же она сделала не так? В чем ошиблась?
Или Кёсем совсем ослепла? Или Аллах повредил ее разум? Ведь не могла же она не заметить достоинств Кюджюкбиркус, ее расторопности, умелости, ее красоты, особенно на фоне остальных неумех! Тем более что совсем рядом сидели две главные неумехи, подружки так называемые, Мейлишах с Ясемин, они и так с красками не сказать чтобы очень ловко управляются, чуть ли не каждый день дополнительные задания получают, а сегодня еще и перенервничали…
Мейлишах с Ясемин. Подружки. Как Джелайн и Йилдиз, бусины в ожерелье будущего султана…
Понимание обрушилось на затылок, словно удар набитой песком подушкой — мягко, но оглушающе, Кюджюкбиркус даже чуть ступку из рук не выронила. Вот оно! Как же она могла забыть про ожерелье! Глупая, трижды глупая Кюджюкбиркус, как она могла забыть, что Кёсем не выделяет одиночек! А еще Нергиз опасалась… да Нергиз — не соперница перед глазами Кёсем именно потому, что слишком хороша!
Может быть, появись в учебной комнате султан или шахзаде — опасность бы существовала, они могли бы выбрать и Нергиз, но они и Кюджюкбиркус бы наверняка тоже выбрали — они, но не Кёсем! Это султану или же шахзаде может показаться интересным поиграть и с отдельной бусиной из своего ожерелья — но никак не Кёсем, она возьмет лишь связку. А связки-то и нет! Глупая бусина захотела выделиться, стать самой красивой, радовалась тому, что другие в грязи запачкались — и в итоге сорвалась с нитки и сама же в грязь и упала. Глупая, глупая бусина!
Кюджюкбиркус застучала пестиком быстрее — в такт стремительным мыслям, сменяющим друг друга со скоростью мелькающих спиц в колесе, катящемся с горки. Глупость совершена, сожалеть о ней — еще более глупо. Нужно придумать выход. Что же сделать? Попытаться найти себе другую покровительницу и ей понравиться? Трижды глупо. Кёсем — самая надежная во всем гареме, самая высокая цель, все остальные слабее и хуже. Не меняют канат во время танца, тем более на гнилую веревку. Значит — вернуть ее расположение. Любой ценой.
А для этого, похоже, придется собирать обратно ожерелье из трех бусин-гедиклис на тонкую ниточку доверия и взаимопомощи. И самой следить, чтобы две другие бусины — видит Аллах, до чего же глупые бусины! — выглядели не менее яркими и блестящими. Если хочет она добиться успеха — придется постараться за троих, ибо понятно же, что сами по себе эти две неумехи ничего не добьются! А потом… а потом, наверное, придется искать и другие бусины — ведь ожерелья из трех бусин слишком мало для любого уважающего себя султана…
Продолжая растирать в пыль сероватый порошок с вкраплениями сверкающих блесток, Кюджюкбиркус развернулась к подружкам — посмотреть, чем заняты они. Посмотрела. Подавила тяжелый вздох. Мейлишах еще ничего, хоть и понурая, но тоже за ступку держится так, словно в ней одной спасение, а Ясемин руки опустила и рыдает в три ручья, слезы уже промыли дорожки в белилах, всю одежду закапали. Чему-то учить ее совсем не хотелось.
Однако же у хорошей перчатки не может быть собственных желаний — а свое желание богиня выразила весьма недвусмысленно, треснув тугодумную по затылку невидимой подушкой. Тяжелой такой подушкой, наверняка набитой глупыми мыслями. Так что нечего тянуть и притворяться еще более глупой и непонятливой, чем ты есть на самом деле.
Кюджюкбиркус покосилась — далеко ли наставница? Не накажет ли за неуместные разговоры? Убедилась, что далеко, если говорить негромко — то не услышит. Тронула Ясемин за колено, привлекая внимание. Зашептала торопливо:
— Никогда не бери жирные краски, если торопишься! И не разводи тут сезон дождей, мы все равно лучшие, нас же выбрали! А что испытания не прошли — ну и подумаешь, так ведь никто не прошел, зато следующее пройдем обязательно! А в пудру всегда добавляй чуточку охры — совсем капельку, полщепотки на баночку, не больше. Тогда лицо будет не просто белым, а словно благородная слоновая кость…
«Вам пришло текстовое сообщение»
Сегодняшнее утро получилось предсказуемо скомканным. Олаф на автомате оплатил продление срока аренды оборудования еще на 24 часа, собрал все, что необходимо для защиты проекта, и напоследок проинструктировал Крошку:
— То, что в холодильнике, можно съесть. И то, что на этой полке, — тоже. Ты умеешь варить кофе? Сегодня мне не звони. Я не смогу тебе ответить. Пришли текстовое сообщение — я его прочитаю. Ровно в 10:45. Да, можно не «здравствуй, дорогой», а «привет». Все, я побежал. Постараюсь. Спасибо!
Это была его первая защита собственного проекта. Основанного на оригинальной идее, с полным обоснованием и расчетами. Можно было сколько угодно гордиться своими творческими способностями, но после всего проделанного стало ясно, что если и гордиться чем-то в первую очередь, так это способностью довести задуманное до конца, ведь благодаря тому, что…
«Вам пришло текстовое сообщение»
Все правильно. До начала заседания комиссии осталось ровно пятнадцать минут.
«Привет тебе, Олаф, альпийский стрелок!»
Нет, он конечно уже стал привыкать к ее стилю, но почему именно…
«Ты, наверное, хочешь узнать, почему я так тебя называю?»
Олаф кивнул.
«Возвращаются из похода два альпийских стрелка. Один спрашивает другого: «Что ты делаешь, переступив порог своего дома?» Тот отвечает ему: «Я сразу отдаю жене свой супружеский долг», а первый говорит: «Ну, ты даешь! Я сначала снимаю лыжи.»
Олаф стал размышлять о том, что, вернувшись домой, он этой альпийской стрельчихе… стрелке… Но тут его вызвали.
Защита проходила тяжело. Потому, что в первый раз. Потому, что он слишком молод. Потому, что присутствуют инвесторы. И даже потому, что он очень хорошо все подготовил. Вопросы следовали один за другим. Вирт-окна менялись. Отвечая на вопрос о снижении расходов и экономии средств, Олаф указал на построенный им ранее график с разноцветными линиями, взлетающими вверх, и, после прохождения пика, идущими вниз. Картинка явно напоминала о горах. В голове всплыло: «Олаф… альпийский стрелок». Он невольно улыбнулся уголками губ и расправил плечи. И тут вопросы неожиданно закончились.
Дальше были ответные выступления, поздравления. Главный говорил что-то о перспективах, о том, как важны во время доклада подача материала, выражение лица и осанка, о премии… Кстати, о премии.
Пару лет назад на полученные деньги Олаф, не задумываясь, поменял бы флайер. Но сейчас он уже хорошо осознавал, что это, в сущности, мальчишеское решение — будет реальное изменение статуса, будет и другая машина. То же самое можно сказать об аренде квартиры в более престижном районе — все это ерунда по сравнению с мечтой о собственном доме. А в данный момент Олаф понял, что он просто не может потерять Крошку. И что он выкрутился бы даже без премии. Что вместе с маленькой ириенкой от него уйдут удача и какое-то странное счастье. Странное, потому она, конечно же, не человек. Она… другая форма жизни.
Управляющий прокатной конторой повел себя несколько необычно. Конечно, совершенно нормальным было то, что он упорно торговался и взвинчивал цену на уникальную модель. Но Олафа не оставляло ощущение, что все это — игра. Хотя, может быть, конкретно этот сотрудник именно таким образом получает удовольствие от работы. В конце концов, это его дело, главное то, что Олаф получил свое — договор купли-продажи.
— Шницель, штрудель и шнапс! — продекламировал он с порога.
— Шнапс? — Крошка выглядела удивленной.
— Насчет шнапса я пошутил. Не люблю крепкие напитки. Зато я взял красное аркадийское. Ведь у нас сегодня двойной праздник: я защитил свой первый проект, а еще… вот. — Олаф аккуратно положил на стол договор. И замолчал. Зачитывать вслух текст явно не стоило. Надо просто убрать документ в надежное место.
Они вместе накрыли на стол. Ужинали, смеялись. Олаф рассказывал про графики — Крошка понимающе кивала головой. Он вспомнил о сказке и потребовал рассказывать ее прямо сейчас, потому что за столом точно никто не заснет.
— Завистливый и коварный первый министр задумал погубить полководца и стал плести интриги, — продолжила Крошка, — но верный молодому военачальнику человек смог предупредить его об угрозе. Полководец погрузился в медитацию, дух его успокоился и мысли его очистились. Он понял, что сейчас стоит рассчитывать не на свою силу, а на слабости других. Что это за слабости? Первая: к нему неравнодушна дочь правителя. Это приятно и полезно. Вторая: правитель легко поддается убеждению. Это хорошо и плохо одновременно. Третья: первый министр жаден. Это тоже можно обратить во благо себе.
— И полководец смоделировал ситуацию или несколько ситуаций таким образом, чтобы выиграть за счет…. Стоп! Дальше не рассказывай! Дай мне время, хотя бы час, и я попробую сам разгадать эту загадку. А ты пока… зайди в инфранет, присмотри себе что-нибудь из одежды, например. Как я вообще про это мог забыть? У тебя же ничего своего нет.
— Спасибо, Олаф. — Крошка встала из-за стола и отправилась в соседнюю комнату, где находился терминал. И, перед тем, как выйти, посмотрела на молодого человека и улыбнулась. Улыбка была такой озорной и живой…
А может быть, это просто показалось?
***
Тремя часами ранее в DEX-company.
Этих двоих сотрудников отдела экспериментальных инноваций в шутку называли Славик и Славик. А если немного серьезнее — Ярик и Болек. Зашедший к ним из соседнего отдела технолог сразу понял, что у приятелей в очередной раз что-то получилось.
— Нам дали так мало времени на этот эксперимент, — заливался соловьем Ярик, — но мы сделали это. Ты только посмотри на характеристики: последняя версия программы имитации личности, опция «нежное эхо», программа самообучения, которая в будущем позволит… — тут Ярик понял, что еще немного и он наговорит лишнего, и замолчал.
— Анализ ситуаций и огромный объем информации по истории и литературе, — подхватил Болек.
— И фольклору. — Ярик ожил.
Технолог присмотрелся к экрану. На нем продолжал разворачиваться практически бесконечный список: «…малые эпосы Шоарры. Сага об Эймунде. Запретные авшурские сказки…»
— Парни, — поинтересовался он, — а то, что вы сделали, это точно Irien?
— Самое замечательное, что это точно Irien.
— И зачем такой… такая нужна?
— Знать не знаем и ведать не ведаем, — Болек ответил за себя и за приятеля. — Наше дело маленькое. По результатам конкретного исследования мы имеем: формирование в кратчайшие сроки сильной привязанности, вследствие чего потребитель платит за нашу продукцию цену, существенно выше рыночной, лишь бы не расстаться со своей игрушкой. Так что, можешь нас поздравить.
— Он не хочет нас поздравлять. Вот зануда!
— Не зануда я, — технолог вздохнул, — родители завтра приезжают, а в моей берлоге такое творится…
— Ну ты прямо, как в первый день вообще. Зайди в отдел напротив, возьми у них мэрьку экспериментальную бесплатно. Она за несколько часов твою берлогу отмоет-отчистит. Мама будет счастлива, что у сыночка так чисто в квартире, а папа будет счастлив, что мама счастлива.
— Наверное, я так и сделаю. Возьму себе мэрьку экспериментальную… Так, признавайтесь, это какой-то подвох?
— Никакого подвоха, бери — не сомневайся, — разулыбался Ярик.
— Так я вам и поверил, — продолжал упираться технолог.
— Если кому и верить в этом мире, — назидательно изрек Болек, — так это нам. Мы — сама невинность.
Технолог ушел. Приятели переглянулись — судя по звукам, он все-таки отправился в отдел напротив.
— А что ты такое в конце разговора сказал? — Ярик явно что-то обдумывал.
— Про невинность… Нет! Что, опять новая идея? Тьфу на тебя уже с твоими идеями! Я вообще… в буфет ухожу!
— Болек, ты только подумай, что прекраснее: какой-то жалкий бутерброд с кофе или настоящий, полноценный мозговой штурм!
Ярик хищно улыбался — он уже знал ответ.