А если это ловушка? Приманка великолепна, и она сработала. И ты стоишь тут, как приклеенный, злясь и ненавидя собственную доверчивость, но не смея уйти, в робкой надежде, что про тебя не забыли, не пошутили, не решили поиздеваться, что Дайм это всерьез… Да полно, какое всерьез?! Когда светлые считали обещания, данные темным, чем-то большим, чем мусор у них под ногами? Ну, если, конечно, обещания эти не подтверждены Двуедиными.
Дайм обещал только тебе. Он ничего не обещал перед лицами близнецов, Тьма и Свет не подтверждали его клятвы. Значит, считай, никакого обещания и вовсе не было. Так… листья, брошенные на ветер. И ничто не мешает ему, покончив с генералом, развернуться к тебе и спросить, в деланом изумлении вскинув брови: “А вы что тут делаете, темный шер Бастерхази? И почему Магбезопасность в моем лице до сих пор не получила от вас отчета?”
Мысль о том, что именно так все и будет, была просто невыносима. И с каждой секундой казалась все логичнее. Если светлый так унижает знаменитого генерала, любимца солдат и народа, героя войны с зургами… с какой стати ему церемониться с каким-то там темным? Пусть даже и полпредом Конвента, но — темным.
В какой-то момент ждать стало совсем невозможно.
Конечно, пока ты ждешь, еще остается надежда, призрачный шанс, что все случится совсем иначе. Но ты ведь реалист, Роне, правда? Ты ведь знаешь, что иначе не будет. Тогда зачем тянуть шиса за хвосты? Пусть лучше быстрее все это случится и… случится. И можно будет уйти… уползти зализывать раны… Нет. Уйти, гордо и нагло, с ехидной понимающей ухмылкой, развязно, издевательски, словно ничего другого и не ждал, словно тебя совсем не задело, словно тебе совсем не…
— Вы закончили, светлый шер?
Вот так. И пусть тебя самого корежит от злобного презрения в собственном голосе, но светлого наверняка перекорежит еще сильнее, только так и надо, только так и можно, только так, и никак иначе.
— Закончили, — буркнул Дюбрайн, оборачиваясь. И вдруг улыбнулся — той самой неподражаемой светлой даймовской улыбкой, от которой трудно становилось дышать… и которой Роне уже не верил.
А поэтому надо рвать самому. Самому не так больно.
— Позаботьтесь об инфанте, генерал, — проскрипел он самым мерзким тоном, который только смог выдать. — А нам надо составить доклад. Для Конвента.
Вот так. Просто доклад. И ничего более. И теперь у тебя уже не получится пнуть доверчиво подставившегося темного, светлый шер Дюбрайн. Никак не получится. Это не ты решил, это Роне решил. Сам. Самому не так больно. Наверное.
Ну давай, Дюбрайн. Произноси свою коронную фразу, после которой все встанет на свои места и будет привычно, что-нибудь вроде: “До завтра, темный шер…”…
— Доклад, значит… — Усмешка у Дюбрайна была кривоватой, а взгляд… Роне предпочел бы смотреть в любую другую сторону, но бирюза затягивала, не отпуская. — Она не темная, мой темный шер. Называть ее темной слишком… жестоко. И неправда.
Почему-то казалось, что это не просто слова, и не только про Аномалию говорит сейчас светлый. Что есть какое-то второе дно, третий смысл, пятый ментальный уровень… Может быть, потому, что высверки перламутровой ауры больше не напоминали уколы рапирой? Они стали мягче и теплее даже на вид, тянулись навстречу радостно, и уже местами успели переплестись с черно-алыми протуберанцами… Вот же паскудство! И как это Роне не уследил?!
А и шис с ним. Если светлому надо — пусть сам распутывает или рвет, если распутывать побрезгует. А Роне себе не враг: отказываться от удовольствия, за которое не надо платить.
— Не темная, — чопорно поджал губы Роне. — Сумрачная. Склонность ко тьме — девять из десяти.
Вранье на одну десятую. Глупо врать менталисту? Нет, не глупо. Если хочется просто потянуть время, делая вид, что ты на полном серьезе споришь, а вовсе не млеешь и не тащишься. И вообще не замечаешь, как твою окончательно отбившуюся от рук тьму ласкает теплый перламутровый свет с бирюзовыми прожилками.
Ну и если, конечно, светлый шер Дамиен Дюбрайн… Дайм… тоже делает вид, что вовсе не замечает ничего предосудительного в поведении собственной ауры.
— Восемь десятых, мой темный шер. И я заберу ее в Магодемию. Ее нельзя оставлять без присмотра.
Дайм не может не понимать, что Роне никогда на это не согласится. Тогда зачем? Очень хочется поверить, что он тоже просто тянет время, не желая проговаривать финальную фразу. Очень хочется поверить…
Или это опять ловушка, только более сложная.
— Я присмотрю за ней, мой светлый шер. Так и быть.
— Нет уж! — Дайм фыркает, доставая из воздуха бутылку и делая крупный глоток. — Как-нибудь обойдемся без твоего присмотра. Будешь?
Опосредованный поцелуй. Тоже ловушка? Пожалуй, для ловушки чересчур утонченно и ненавязчиво, слишком легко не заметить. Или сделать вид, что не заметил. Больше все-таки похоже на осторожный и вроде как бы почти не намек. Неужели Дайм боится быть неправильно понятым? Или что сам что-то понял неправильно? Да нет, глупость какая-то! Быть такого не может…
— Буду.
Вот так. Сразу, решительно, на все, что ты там спрашивал или не спрашивал, ясно тебе?
— Медный отвезет ее в Сойку до шестнадцатилетия. А мы с тобой завтра обратно в Суард…
“Мы с тобой”…
Боги, как же он это сказал… И как так получилось, что между ними осталось всего полшага?
— Не доверяешь, мой светлый шер?
Хотел произнести ехидно, а вышло до отвращения нежно. Но испугаться не успел, потому что Дай ответил — с точно такой же нежностью, если не большей:
— Ни на ломаный динг. Полная взаимность, мой темный шер, не так ли?
И шагнул навстречу, преодолевая последние сантиметры.
— Полнейшая, — шепнул Роне куда-то за Даймово ухо, роняя бутылку на пол и обеими руками прижимая Дайма к себе. Тот застонал в ответ, потерся всем телом, выдохнул хрипло, почти отчаянно:
— Не здесь же…
И Роне вдруг с кристальной ясностью понял, что ловушка там это или не ловушка — ему плевать. Лишь бы услышать еще хотя бы раз, как Дайм просит его о чем-то таким же вот голосом, хриплым и тающим.
0
0