Игоря Константиновича не предупредили. Только когда дверь небольшого сарайчика, (который лётчики гордо именовали командно-диспетчерским пунктом), практически слетела с петель, и красный от возбуждения полковник Габитов, топая кирзовыми серыми от аэродромной пыли сапогами, прокричал: «Почему не готовы?», его, (после непродолжительной перепалки), наконец, ввели в курс дела.
– Абдулла Гисматуллович, – миролюбиво протягивая стакан горячего чаю, начал начальник аэропорта. – Поле свободное. Небо, вон, ни облачка! Посадим как детушек.
– Ты, мне, смотри, Рябоволов, как бы ты у меня не сел. Группа к нам. Мне по ЧС пришло. По поручению ЦК. Никому не подчиняются. Всем обеспечить приказано. Лично сопровождать. Все дела бросить! – став сине-багровым от возложенного на него груза ответственности, сделал большой глоток полковник.
Горячий чай обжёг глотку. Кашляя и матерясь, особист выскочил на улицу. Устыжённый своим непониманием текущего момента, аэродромный персонал заторопился следом. Небо по-прежнему блистало голубизной и солнышком, ветер тоже не торопился срываться в шквал, так что прогноз Игоря Константиновича подтвердился на все сто процентов.
Минут через десять двухмоторный самолёт плавно взмахнул крылом и аккуратно приземлился на знойную августовскую землю Кабардинской Автономной Советской Социалистической Республики, спёкшейся коркой напоминавшую асфальтовое поле Московского аэродрома «Внуково».
Поставили трап, и из открывшейся двери высунулась любопытная чёрная морда огромной собаки.
– Надо же, волк! – поразился стоящий сзади Рябоволов.
– Поговори мне! – оскалился полковник и, вытянув руку вперёд, пошел здороваться.
***
Солнце ещё висело белой горелкой, когда колонна из трёх студебеккеров, скрипя скользкой от возраста резиной о красноватое полотно дороги, натужно поднялась в горы. Сидящий рядом с полковником молодой мужчина в синих потёртых плотных штанах и серой льняной рубахе всю дорогу крутил головой, с интересом оглядывая окрестности.
Габитов не сразу смог вычленить руководителя группы из толпы. Он ожидал прибытия отряда – и боевого командира. А увидел… дородного бородача, (невероятно похожего на попа), двух женщин, (неприлично одетых в трикотажные штаны и футболки), мужика в дерюжных брюках и двух, явно военных, (более-менее похожих на офицеров). Причём, представляться никто из гостей не спешил, ввергая представителя безопасности в тяжкие сомнения… Выбрав высокого и широкоплечего товарища, полковник сделал глубокий вдох, кашлянул и представился:
– Председатель Комитета Государственной Безопасности полковник Габитов!
Затем Абдулла Гисматуллович оглянулся на стоящих сзади подчинённых и продолжил:
– Сопровождающие меня…
Его грубо перебили сообщением:
– Ян Геннадьевич, полынью пахнет…
Встречающие растерялись. За годы их службы, приезжих в этих краях перебывало немало, и все начинали примерно одинаково: взаимные представления, а потом, всё как всегда: требования, угрозы или распоряжения – в зависимости от званий и задач новоприбывших. Но ещё ни один командированный не начинал с претензий к запахам полыни!
Из самолета, между тем, начали быстро выгружать ящики и мешки. Собака бодро помочилась на шасси и начала носиться по полю, разминая лапы. Спустившиеся по трапу дамочки протянули ему руки и поинтересовались, где им приобрести фруктов в дорогу. Бородатый… перекрестился. Последним спустился и их, мягко говоря, странный начальник.
И полковнику Габитову стало не по себе.
В его жизнь вошло непривычное… а всё непривычное – опасно…
***
Внизу осталась ослепительная зелень, прячущаяся от зноя в красноватых отблесках скал. Пустынная дорога сделала поворот, и машины, поднявшись ещё на один десяток метров, стали притормаживать, чтобы въехать на единственную улицу высокогорного аула.
Кавалькада остановилась у глинобитного дома, на котором горделиво висела синяя, блестящая новым лаком вывеска: «Поселковый сельсовет».
– Наконец-то, – буркнул извертевшийся за полтора часа пути руководитель отряда и торопливо распахнул дверь.
Улица была пустынна. На дверях служебного помещения висел амбарный замок.
Люди перепрыгнули через борт и подошли к ожидающему их руководству.
– Пожалел, что не с вами сел, – сообщил начальник. – Столько всего хотел рассказать, пока ехали. Итак, мы в Баксанском районе. Аул называется «село Заюково», «Зэикъуэ» в переводе с кабардинского обозначает – «Кизиловая долина», а вот по-балкарски, это село «Жайуукъол», или «Широкая долина». Балкарцев вывезли из республики почти всех. Так? – и он строго посмотрел на внезапно побледневшего Габитова.
Полковник подобрался и отрапортовал:
– Так точно!
– А зачем?
Следующий вопрос сбил настрой, и Абдулла Гисматуллович замялся, но вовремя спохватился и дал чёткий ответ: «Так решила партия!»
***
Вопрос выселения балкарцев был решён в 1944 году. 8 марта, при поддержке более 20 тысяч войск НКВД, людей партиями начали доставлять на железнодорожную станцию «Нальчик» к вагонам для перевозки скота. Направляли в Казахстан и Среднюю Азию. В 14 товарняков за сутки погрузили 37 713 балкарцев, из которых только 18% были трудоспособными мужчинами. Без еды, одежды и воды – везли стариков, женщин и детей. Их мужья в это время защищали свою страну на фронте. За 18 дней пути погибло 562 человека. Их тела охрана, не церемонясь, сбросила под откос.
В 1945 году в разорённые села стали возвращаться сыновья и отцы. Фронтовиков спешно ставили на учёт в спецкомендатуры. Они не имели права отлучаться более чем за 3 км от своего дома. Высылка продолжалась до 1948 года. Уничтожили весь уклад жизни, легенды, сказки, этнос древнего народа. Беглым фронтовикам, пытающимся найти свою семью, давали 20 лет лагерей.
Кумехов Зубер Докшукович в конце 1943 года на имя Берия Л.П. написал донос о якобы имевшихся многочисленных случаях массового бандитизма среди балкарского населения. Этот коммунист и первый секретарь обкома подробно отобразил в донесении, какой опасный народ паразитирует на достойном теле Советской Страны. Притом, каждый второй из 53 тысяч балкарцев, защищавших в то время СССР от фашистов, погиб…
Не афишируются и другие интересные факты.
Например, что Зубер Кумеров, (адыг), происходил из старого рода. За сто лет до депортации, род вступил в непримиримую вражду с семьей Ульбашевых, (балкарцами). В результате кровной мести, в обеих семьях погибали молодые мужчины, в частности, отец Зубера. И что двигало секретарём обкома, когда он писал своё пламенное воззвание?..
Только 9 января 1957 года балкарцам было официально разрешено вернуться в родные места. 28 марта Кабардинскую АССР переименовали в Кабардино-Балкарскую. Домой из ссылки вернулось немногим более 22 тысяч.
Эксперты ЮНЕСКО однозначно признают одним из наиболее быстро вымирающих в мире языков карачаево-балкарское наречие.
***
Бестолково прождав около часа, (во время которого местные сотрудники органов собрали население и приступили к развертыванию праздника, по случаю приезда дорогих гостей), отряд, во главе с руководителем, отдохнул на ступеньках и, наконец, выслушал Яна, выложившего им будущие перспективы. Наелись. Переночевали в здании сельсовета.
Утром случилась лёгкая перепалка с Гамидовым, ни в какую не желавшим оставлять отряд без присмотра. Но, как выразился Борис Евгеньевич, «зря он так рискует…», победил здравый смысл. И, уговорившись о связи, отряд, со вздохом облегчения, остался в селе, а гостеприимные хозяева отбыли в Нальчик.
Сложив в сельсовете часть груза, и, расквартировав взвод выделенных обеспокоенным полковником солдат, (для охраны), ушли в горы. Борис Евгеньевич шёпотом спросил Илью про проводника, но богатырь безнадёжно взмахнул рукой, украдкой показав пальцем на Яна. Последний тут же обернулся и показал говорунам кулак.
Лес был мрачен. Несмотря на августовскую жару и перегретые за лето камни, темнота сгущалась. Чистый буковый лес быстро сменился осинником, который словно врос в скалы под давлением старых, поросших мхом елей. Редкие пихты торчали среди них чёрными обугленными свечами. Укутанные в ползучий, болотного цвета плющ, деревья стояли злой насупившейся стеной, образовывая над головами идущих подобие мрачной пещеры. Тропа ползла вверх, и очень скоро Василий Иванович, а потом Елена Дмитриевна, отстали. Уставшая парочка повернула за очередной уступ и остановилась. В этом месте тропа раздвоилась, ветви её шли резко в противоположные стороны. Вдали мелькнула коричневая куртка Телицына. Святой отец, перекрестившись, уверенно показал налево.
Через полчаса, так и не нагнав своих, они поняли, что повернули не туда, и, решив вернуться, заплутали окончательно. Ещё через час, до хрипоты накричавшись «Ау», усталые люди шагнули в круг яркого солнечного дня. Лес внезапно закончился. Перед ними, во всей своей цветущей яркой красе, предстала круглая, словно вычерченная циркулем, поляна. По её краям глухим забором стояли ровные ряды пихт, рядом с которыми белым резным кружевом невесомо подняли кроны молодые стройные берёзы. В центре поляны росло совершенно невообразимое древо с круглой зелёной кроной из мелких, похожих на иголки, листочков нежного салатного цвета.
– Похоже на гинкго, – любуясь видом, произнесла Елена Дмитриевна. – В Японии это дерево называют «гусиные лапки», а в Китае оно, вообще, священно. В нём живут духи леса…
Непершин строго посмотрел на разговорившуюся подругу и сделал неутешительный вывод:
– Значит, нас нечистый сюда заманил. Вон и место светлое, и трава-мурава, а в груди-то жаба подлая сидит. Тяжко здесь. Пойдём-ка. Ян найдёт нас. Но привал здесь делать нельзя.
Они вернулись на тропу и почти обогнули поляну, как Василий Иванович раздражённо начал:
– Нет, ну ты посмотри, что делается-то!
Висящая перед ними лёгкая дымка стала стремительно сгущаться и темнеть. Откуда ни возьмись, налетел порыв ветра, который сорвал с Непершина шляпу. Она мягко спланировала за его спину, священник обернулся и обомлел. Перед ним возвышалось то самое дерево. Они опять оказались на поляне…
Святой отец был возмущён! Козни нечистой силы нужно было пресечь. Не подняв шляпы, он резким движением достал нож и, срезав две ближайшие ветки с берёзы, соорудил подобие креста.
Вокруг резко почернело.
Василий Иванович, обернувшись на спутницу, зло задрал бороду и громко произнёс:
– На колени, Елена, вспомним всё…
И пошёл вокруг волшебного дерева – медленно и певуче растягивая слова, которые складывались в молитву. Женщина тихо стала подпевать священнику. Звонкий чистый голос мягко вплетался в уверенный бас…
Роща застонала. Ствол гинкго на глазах раздался вширь, и из него послышался тяжёлый вздох. Стало сложно дышать, как будто чьи-то огромные руки сдавили грудь.
Затрещали сучья, и на поляну, грузно встав на задние лапы, вышел медведь. Елена Дмитриевна вскрикнула, а Непершин, знающий о косолапых хозяевах ещё по лесоповалу, не бросая креста, потянулся за ножом.
– Уходи, – негромко, но чётко произнёс он.
Женщина попятилась, но, споткнувшись о брошенный рюкзак, неловко упала, да так и осталась лежать, с выпученными глазами, не имея возможности пошевелиться. Чьи-то невидимые, но очень сильные и холодные ладони прижали её к земле.
Медведь, зарычав, сделал первый шаг.
Переплетенные ветки осинника распахнулись, и в этой дыре появилась голова начальника особого отдела!
– Фух! Успел! Не подрались! – резюмировал он, словно только что прослушал доклад о политической обстановке в Руанде.
Поляна замерла.
— Ты медведя отпусти, он не нанимался людоедом подрабатывать, – спокойно продолжил Ян, обращаясь всё к тому же неизвестному собеседнику. – Шли, к тебе не лезли, никого не трогали. Давай-давай, отпускай.
Неведомый собеседник ничего не ответил. Но Топтыгин опустился на четыре лапы и, немного уменьшившись в размерах, тихо покинул поле битвы. На его месте, из сгустка плотного серого тумана, возникла фигура старика. Резкие черты лица, нависшие брови, жёсткая складка губ… ногти на руках и ногах напоминали орлиные когти, а длинная борода пряталась где то далеко в траве. Старик строго обвёл глазами присутствующих и, молча, уставился на Яна. Тот подчёркнуто мирно улыбнулся:
– Елена Дмитриевна, вещи собери, и попа нашего агрессивного забирай. Там за кустами Мрак. Я попозже приду. Кашу варить начинайте. Есть охота…
..Ян пришёл, когда небо уже готовилось уснуть, и сваренная каша окончательно остыла, превратившись в серый слежавшийся комок холодной пшёнки.
– На ледник не идём, – сообщил он, как будто люди знали, куда ведёт их странный начальник. Была у него такая манера…– Завтра сразу на место, и смотреть, что там спёрли, что сломали, что осталось. На горе нам делать нечего, да и лавина надёжно похоронила любопытствующих…
***
Летом 2015 года, недалеко от аула Заюково, на леднике, местные жители обнаружили батальон вмороженных в лёд немецких егерей, погибших, в результате схода лавины. В районе Приэльбрусья в тот момент шли кровопролитные бои, По словам старожилов, осенью 1942 года в Баксанское ущелье доставили на тягачах бурильное оборудование. Удивительно, но хорошо подготовленный батальон «Волчья пасть», квартировавший в Заюково, участия в боевых действиях не принимал, а занимался только геологическими изысканиями. Ранним утром люди куда-то уезжали и поздними вечерами возвращались, нагруженные ящиками. По словам поисковика Олега Заруцкого, 200 пропавших, которых при этом, не искали педантичные немцы – нонсенс. Скорее всего, погибшие пали жертвой собственной секретности, и их не смогли найти. Многочисленные жетоны, обнаруженные на трупах, свидетельствуют о принадлежности батальона к сверхсекретной нацистской организации «Аненербе».
***
Утром Ксения подошла к Яну и спросила:
– Кто этот дед в лесу, с которым Василий Иванович не поладил?
– Древний. Из первых, старых, – последовал ответ. Честный. А главное, понятный такой… примерно, как древнехалдейский язык. Но Ксюша, за десять лет общения, твёрдо выучила правила и не отстала.
– А кто он?
– Русы называли его Велесом. Аланы – Семарглом. А я ещё его имя по матушке не забыл, – хмыкнул начальник.
С интересом прислушивавшийся Борис поднял голову и тоже поинтересовался:
– Какое имя? Почему, по матушке?
– Так тогда матриархат был. Прометеем его греки звали. Сын Климены – Амиран. Тут и собака его где-то – Пурша. Наш Мрак его праправнук. Пошли. Легенды легендами, а ноги-то не козьи по горам скакать.
Помню ли я Феликса Риня? Ну и вопрос! Каждый, кто слышал рёв «жасмина» на станции «Гея», помнит и Риня, не сомневайся.
Тебе что, портрет его нужен? Ну, бледный, субтильный юноша, тонкие губы, изломанная улыбка, больше похожая на гримасу. Говорю же, молодой совсем, ему тогда едва пятнадцать исполнилось. Родился на Ульте, да. Коренной ультянин! Родители — Эва и Никол Ринь, из первопоселенцев. Люди несчастные, с трагической судьбой.
А-а, ну если полёт на Ульту считать подвигом, тогда — конечно.
Феликсу было года четыре, когда их засыпало в горах. И Феликс превратился в «краевого» ребёнка.
А то и значит: бóльшую часть своей короткой жизни он провёл среди кибервоспитателей. А ты думаешь, откуда у пацана с выраженным нервическим поведением столь горячее желание увидеть Землю?
Не-ет, это к психологам… Вон они какие тома понаписали… Ты ещё про «метод миграции» меня спроси, хххыы…
А давай лучше я спрошу. Тепловые смерчи класса «жасмин» на Ульте вовсе не редкость. Я их столько перевидал. Хотя тот, последний, легко даст фору всем предыдущим. Ну вот и вопросец. Как мог целый эшелон разведботов проглядеть такой климатический фактор? Уж наверное, для изучения подобной планеты следовало найти способы, отличные от лобовой колонизации.
А я о чём?.. К моменту, когда «жасмин» обрушился на «Гею», у Феликса уже был вчерне готов первый «мигратор». Устройство, которым человечество бредило спокон веку… Да-да, «нуль-т установка», «транспортер», «телепорт»… Эта штука оказалась до смешного простой в изготовлении. Неповторимо простой, точное замечание…
Феликс сумел соединить две точки в пространстве: отправную — на Ульте и точку прибытия на Земле. Причём — без приёмника.
Ага, мальчишка придумал, как перепрыгнуть пропасть. И в последние полчаса, когда «жасмин» мял постройки и выжигал всё живое на подходах к главкорпусу «Геи», успел развернуть светящуюся рамку портала перед переселенцами.
Мало кто поверил тогда в спасение, большинство сочли эскападу Феликса неумной шуткой неврастеника, но факты неумолимы — этот неврастеник спас почти триста человек. И наглядно показал, что «миграция», как он её упорно называл, не плод больной писательской фантазии, а вполне себе реальность, данная нам в ощущениях.
Что же касается метода, я ещё не выжил из ума, чтобы пытаться встать в один рост с гением. Потому что я очень хорошо помню, что он говорил и что делал. И что было у него в руках.
Хе-хе. Именно. Моток верёвки, несколько луковиц, фонарик и банка с фосфорной мазью для Хэллоуина. Попробуй-ка сложить во что-нибудь осмысленное, э?..
Кому ж не жаль! Принято считать, что ему тупо не хватило времени. Чушь! На деле всё проще. Характер! Знаешь, что он сказал в самом конце? Нужно обязательно закрыть дверь… Ясно? Кто-то должен был закрыть дверь, вытолкав тучу народа за порог.
А вот он понимал. Он с самого начала понимал, что второго шанса не будет.
Хотя я лично думаю, у него вообще никогда не было никаких шансов на спасение.
Ни одного.
Спускаясь, она считала ступеньки: три, пять, восемь, девять, двенадцать…
На улице шел снег, он укрыл мокрым покрывалом, газон, асфальт и ледяные лужи. Первый снег упал на землю в день отъезда Лукаса. С тех пор прошло три дня. Три длинных дня, наполненных ожиданием, и две бесконечных ночи. Ночью шел снег, а утром он таял.
Лукас должен был вернуться сегодня. Сюда. Но не вернулся.
…шестнадцать, восемнадцать, двадцать одна.
Выскочив из подъезда, она не сразу смогла затормозить, остановилась у края тротуара. Мимо промчалась машина. На ботиках и на пальто повисли грязные комки. Марион не обратила на них внимания. Мысли ползли по кругу, пойманные в ловушку бессмысленного счета.
Ступенек больше не было. А ей хотелось и дальше играть в цифры, чтобы… Чтобы не дать мыслям вернуться к услышанному в коридоре квартиры на втором этаже.
Что она сделала неправильно? Почему Лукас бросил ее? Опять ее ставили перед выбором, превращая его в дорогу в один конец. И такой конец ей ужасно не нравился. Так уже было.
Темная комната, освещенная тусклым светом флюорессаров. Одна, вторая, третья… шесть… девять. Она пересчитала светящихся рыбок уже раз восемь. Но счет не помог. Впервые не помог.
― В чем твоя пригодность? — отец не подбирал слова. Когда надо, он говорил на восьми языках без акцента и ошибок не допускал. Но сейчас предупредил Марион, что выделываться не будет. Волн, мол, ее добыча не гонит. От него она — рябь.
Лукас пожал плечами:
— Не знаю. Я — искатель сокровищ. И приключений. Вольная пташка без гнезда и стаи. А что вам нужно?
— Верный вопрос, — отец сделал вид, что задумался, но губы сжались. Он знал, что попросит. И Марион знала — коку. Потому что скоро не останется лекарства даже для самых нуждающихся — детей. А без столь необходимого всем снадобья никто долго не живет. Что ответит Лукас? Тогда она и начала считать рыбок. Потому, что поняла: у Лукаса, а значит и у нее, больше нет выбора. Лукас обречен добыть для отца коку, а она…
― Эй! Девушка! Чо стоим? Куда подкинуть? ― машина, замершая рядом, не знакома, голова водителя едва видна за приспущенным стеклом. Лукас водил синий кадиллак, а это…
Снежный вихрь ударил в лицо, заставив прикрыть глаза. Есть ли у нее выбор сейчас? И стоит ли искать другой путь?
― А везите!
Открыла дверцу за водителем и замерла. Машина стояла против движения. Она подъехала нарочно? За ней? Почему? Это как-то связано с Лукасом?
Косяк вопросов мечется в голове, как макрель при виде акулы. И не одного ответа. Пусть. Если машину прислал Лукас, она, наконец, узнает причину его исчезновения. А если нет…
Что ж… врагов Лукаса тоже можно использовать. А врагов у него, как выяснилось за эти месяцы, хватает.
Она сказала адрес гостиницы, где они поселились, едва оказались в этом городе. Тогда чужом и враждебном. Это было три месяца назад.
Сейчас он стал почти своим, но враждебности не убавил. Путал. Или водитель ехал не в гостиницу?
Высказать недоумение и возмущение? Стоит ли? Изображать из себя… Как Лукас назвал ту девчонку в «Красном Колоколе»?
Это был первый их вечер вдвоем. Закончив разговор, отец отправил Лукаса наверх, на Марион даже не взглянул. А после сделал вид, на самом деле он все понял о планах дочери насчет парня, которого она притащила в дом, что не заметил ее ухода. А она поплыла следом. Волны послушно несли ее к берегу. Она совсем немного отстала от посланцев отца. Лукас стоял у кромки прибоя и смотрел на скалы. Она вскользнула из воды как из одежды и, не стесняясь наготы, пошла к Лукасу.
Ее наготы испугался Лукас. Она тогда не поняла почему. Темная чуть коричневатая кожа, не единой жировой складки и серебреные волосы, пышной волной падающие на спину и грудь. Ей нравился такой облик. Белая кожа — фу! Даже у Лукаса она не белая, он сказал — загорелая. А тогда он закутал Марион в свое еще влажное после бури полотенце и на руках отнес к машине. Это понравилось: ее не носили на руках. Никогда прежде. Опустив ее на сиденье, он спросил:
— Тебя послали следить за мной?
Она презрительно дернула плечом и гордо произнесла:
— Я уже взрослая и сама решаю, как поступать. Никто мне не приказывает. И зачем это нужно ― следить? Ты же не обманщик.
Несколько минут Лукас молча вел машину. Солнце уже скрылось за горизонтом, а впереди показались первые дома, когда он бросил:
— Пойдем в «Красный Колокол». Там друзья. Они подберут тебе одежду.
В том кабаке, а то, что это кабак, причем, невысокого пошиба — Неон рассказывал ей о таких, он часто бывал на берегу — Марион поняла сразу, их встретила такая же тьма, что окружала ее сейчас. Только там не было струй дождя со снегом, стекающих по стеклу, смазывающих и так неясную картинку. Там картинка была хорошо различима: танцующие женщины высоко поднимали ноги. Слишком высоко. Но одежду ей они нашли без вопросов. Каждая предлагала, какую-нибудь вещичку. Некоторые она видела первый раз…
Тормоза резко взвизгнули, машина развернулась почти на месте. Водитель выругался и завертел руль, объезжая другие машины и нечто, показавшееся Марион разбросанным на дороге мусором.
— Объезд, — бросил он небрежно. Слова тоже были мусором. И так понятно, что тут не проехать.
Вода и вправду была холодная. Не ледяная, градусов пятнадцать, но кровь и голову остужала знатно. Пожалуй, метод стоило взять на вооружение. Особо зарвавшихся сажать в гидрокостюме и в маске в водичку похолоднее, и чтоб еще ни шиша не видно. Сразу полное просветление и принятие всей душой пути Дао, Шмао и Фигао.
Правда, давненько никого не встречалось, к кому хотелось бы такую методу применить. Что странно. В прежние времена их было бы — да каждый второй. Надо же, оказывается, смена круга общения имеет значение.
Без карты, нарисованной роем, он точно заплутал бы — в мутной воде свет фонаря чаще мешал, давая видимость сантиметров на пятьдесят вперед. Линзы же показывали оранжевые контуры выступающих сводов, о которые можно было бы без проблем расколотить голову, и задавали направление, моргая злобным красным цветом, когда он отклонялся от курса. Поэтому фонарь он почти сразу выключил. Маска исправно перерабатывала воду в дыхательную смесь.
Нейроконтроллер молчал, как дохлая мышь.
Арранхо все это начинало даже нравиться.
Второй шкурник — гораздо шире первого, почти парадные ворота среди шкурников — вывел его таки в галерею, заполненную водой не доверху. Высунув голову из воды, он услышал тихие, наполненные смертным отчаянием всхлипы.
Контроллер привычно отозвался вибрацией.
Луис включил фонарь и сказал:
— Ну-ка, бля, не реви.
Услышав его голос, Тойнде Крайсс разревелся так, что чуть не захлебнулся.
Утешать Арранхо никогда никого не любил и не умел, поэтому первым делом напялил на пацана дыхательную маску и вкатил ему в бедро заботливо положенный кем-то в мешок инъектор с транками. После этого приступил к осмотру.
Да, попал Той знатно. Пытаясь прорваться сквозь узкую расщелину, он не просто застрял, а еще и насадил себя боком на острый камень. И все это время торчал, изогнувшись, как опарыш в пинцете, цепляясь пальцами за свод, чтобы не захлебнуться. Проваландайся они подольше — истек бы кровью или утонул бы, потеряв сознание. Или просто устал бы бороться.
По счастью, у нас есть тут самый настоящий геанейский нож. Таким — точнее, прямо этим же — один товарищ, не будем тыкать в него пальцами, прорезал как-то броню лаэртских спецвойск. Да-да, ту самую, Той. Так что с каким-то вшивым камнем он справится, как два пальца. Потом мы заклеим тебя быстренько, возьмем на вязки и поедем на выход. Там тебя примет док, и будешь ты скоро плясать со своей Офелией. Дождется она тебя, куда ей деваться с острова в пещере, сам подумай.
Той, конечно, ничего не отвечал. До того, как лицо его скрылось под маской, он успел потребовать, чтобы Луис его немедленно бросил и срочно спасал Кейлин. Потом, по счастью, подействовали лекарства, и он перестал мешать.
У последнего шкурника их ждал уже разобранный завал. Лилвайн и Крайсс осторожно вытянули Тойнде. Луиса Стейднер, не церемонясь, выдернул за протянутую руку, как морковку.
— Есть проблема, — сказал Арранхо, стуча зубами, едва освободился от маски. Надо же, а в воде казалось, что не так уж и холодно.
— Та щель, где застрял пацан, слишком узкая. Я не пролезу даже в мыле, а до девицы не докричаться — там вода, и она прибывает. Надо как-то расширять щель, или я не знаю.
— Иди наверх, — мягко сказал Сэм. — Ты синий, как труп. Кейлин сидит в окружении роя, она знает, что их нашли. Телси забросила в Глаз Элизари с малым проходчиком, они попробуют пройти завал и добраться до девчонки с той стороны. Сама Телси потом двинет сюда, она отличная пловчиха, и тощая при этом. Иди. И Мюссе с собой забери, он меня заколебал.
— Я никуда не уйду, — тихо и твердо сказал Мюссе. — Без Кейлин не уйду.
Белыми пальцами он сжимал края мягкого экрана, на котором в серо-зеленом освещении виднелся силуэт его дочери, сжавшейся в комок на островке.
Стейднер закатил глаза. Выразительно посмотрел на Луиса — мол, хоть ты меня не изводи.
Вдвоем со старшим Крайссом они вынесли Тоя на поверхность. По дороге встретились уже закрепившиеся членистоногие шахтерские «паучки». Машины отращивали длинные прочные колонны и заполняли трещины цементирующим составом с какими-то мутантными бактериями. Тойнде немедленно попал в лапы бригады дока, Луису же досталось термоодеяло и горячая кружка. В их компании он отвалил к самому краю расчищенной территории и там уселся, слепо уставившись в небо.
Ему было странно. В жизни ему никогда не доводилось кому-то сочувствовать. Он в принципе не знал и не понимал, как это выглядит и ощущается. Но сейчас он почему-то никак не мог вытравить отпечатавшуюся на внутренней стороне век фигурку Кейлин на экране в дрожащих руках ее отца.
Вынырнувший из травы Фиаско по-хозяйски царапнул коготками запястье. Потом забрался в одеяло, притиснул мордочку к шее и прерывисто засопел в ухо. Так вдвоем они и дождались Телси. Луис поднялся ей навстречу.
— Я в курсе, уже готова, — кивнула она обритой головой. — Думаю, под водой будет быстрее. С той стороны породы, как назло, твердые, а проходчик идет на нижних оборотах, боятся все обрушить.
— Правильно боятся, — кивнул Луис. — Там фонарь не поможет. Только навигация от роя.
Телси кивнула — приняла к сведению.
Фиаско с тихим писком носился кругами. Цепкими пальчиками ухватил Телси за штанину, взобрался по одежде ей на руки. Она осторожно отцепила зверя, передала Луису и побежала. Фиаско рвался из рук, будто пытаясь удрать следом.
Пилотесса скрылась в норе. Луис смотрел ей вслед. В душе его росло беспокойство. Фиаско продолжал рваться из рук, пришлось отпустить его, и зверь снова принялся носиться кругами.
Арранхо убедился, что под термоодеялом одежда уже просохла и только в ботинках еще слегка хлюпает. Постоял немного.
Беспокойство росло.
Он сделал пару шагов в сторону пещеры. Каждая клетка ощутила низкочастотный, утробный рык до того, как его уловило ухо. Твердь под ногами слегка дрогнула.
Оставшиеся до входа в пещеру метры он бежал.
За последнее десятилетие силами кафедры сравнительного ксенолитературоведения Асцеллского университета имени Рейнолдса было опубликовано несколько довольно интересных работ, посвященных представлениям различных рас, входящих в Галактическую Федерацию, о музах — существах, пробуждающих творческое вдохновение у деятелей искусств или наук. Как и следовало ожидать, эти существа внешне выглядят совершенно непохожими на пышных дам в античных одеждах, приносящих откуда-то свыше выдающиеся идеи, но при этом занимаются тем же самым — приносят откуда-то свыше выдающиеся идеи.
Шоаррцы верят в так называемых домовых муз, живущих рядом с каждой семьей. Им дают имена вроде следующего: «та, что нежна, как цвет пустыни, озаряемой первыми лучами восходящей звезды» или еще какого-нибудь в том же духе, и о них крайне неохотно разговаривают с посторонними. Все дело в том, что в не очень далеком прошлом шоаррская племенная знать усиленно боролась с попытками написания художественных текстов, но при этом покровительствовала создателям исторических хроник, научных трактатов и бухгалтерских отчетов, творившим в особом возвышенном стиле. Бережно сохраняя эту традицию, современные шоаррцы частенько балуются сочинением изящных кулинарных рецептов, правил дорожного движения, инструкций к товарам и прочих литературных изысков, к сожалению, не поддающихся переводу на стандартную интерлингву, вследствие чего «осторожное касанье зубами, не причиняющее ранений, а также сопутствующих им боли и страданий, но лишь добавляющее азарта разгоряченному славной охотой» превращается в «лживый кусь».
У алькуявцев одна муза на всех. Точнее будет сказать, не на всех алькуявцев вообще, а только на тех отщепенцев, что регулярно предаются совершенно недостойному разумного существа занятию, а именно стихосложению. Алькуявская муза по прозвищу «Болтливый» имеет отвратительную с точки зрения большей и лучшей части общества внешность и круглосуточно вдохновляет своих служителей на создание канонических стихотворений из семи слогов, хотя в последнее время из Большого Магелланова Облака все чаще поступают сведения о неком движении реформаторов, настаивающих на том, что пора бы уже узаконить форму из девяти слогов.
Уже из этих двух примеров можно было бы сделать вывод о том, что существа, поставляющие по всей Галактике муки и радости творческого вдохновения, весьма разнообразны и удивительны, но у Эррэаккадуээммэтрэ было своё, особое везение — ещё никому до него не являлась муза, единая в двух лицах и семи мордах.
Коллеги Эррэаккадуээммэтрэ исподтишка разглядывали собравшуюся у его стойки оформления документов на вылет компанию с откровенной завистью. Кутрээссэтитрэ — стажер со второго терминала, мечтательно расправив темно-зеленый гребешок, заявил сослуживцам, что за возможность провести это дело по процедуре номер два с дополнениями и изменениями лично он, не задумываясь, отдал бы три плановых перерыва на перекус и одно внеплановое опрыскивание освежающим раствором. На что Чиаккадуэтитрэ — его сосед по терминалу возразил, — что лично он бы вообще ни на какие быстроползающие деликатесы такое роскошное задание не променял, но в крайнем случае мог бы уступить его офицеру-наставнику исключительно из уважения к его бледной складчатой шкурке. О таком отношении к нему со стороны учеников наставник, конечно же, знал, а еще он догадывался о том, что именно в данный момент к Эррэаккадуээммэтрэ лучше вообще не подходить ни с какими заманчивыми предложениями, потому что тот со все более возрастающим интересом наблюдал за своими клиентами.
Самый большой по объему пакет документов предстояло оформить разумному существу, указавшему в анкете, что пол у него есть, а еще есть самоназвание — женщина. Не так давно, всего-то год назад, она прилетела на планету (подтверждено — деловая поездка). Согласно архивным документам, на тот момент при ней находилась гравитележка с личными вещами (количеством — одна) и существо, находящееся на низком уровне развития (древесный ежик, количеством — один). Здесь на месте женщина обзавелась официальным партнером (количеством — один, пол есть, самоназвание — мужчина, предоставленные документы требуют уточнений по приложениям номер семь и двенадцать к основной процедуре номер два), ее ежик оказался ежихой, да не простой (потомство — шесть особей неопределенного статуса), а гравитележка трансформировалась в гравиконтейнер (количеством — один).
Собственно говоря, ничего особенного здесь не происходило и происходить не могло: пара довольно быстро и безошибочно заполняла форму за формой, вот оно — доказательство того, что продолжительное пребывание на крамарской территории в целом благотворно сказывается на интеллектуальном уровне ксеносов. Заскучавший было Эррэаккадуээммэтрэ переключился на разглядывание древесных ежиков, с самым маленьким из которых, похоже, начинало твориться что-то неладное: зверек обмякал на глазах, жалобно попискивая. Его мамаша забила тревогу первой, вслед за ней заверещали остальные ее отпрыски и женщина бросилась к своим питомцам, прервав заполнение формы номер 17 на самом интересном месте…
— Простите, офицер, могу ли я заполнить оставшиеся анкеты вместо своей супруги?
Оторвавшись от созерцания коллективной истерики древесных ежиков, Эррэаккадуээммэтрэ кивнул:
— Да, если она оформит на вас соответствующую доверенность, предварительно предоставив…
— А если в данной ситуации это представляется затруднительным? — Партнер хозяйки ежиков явно не был новичком в обращении с крамарским делопроизводством.
— В данной ситуации возможно оформление доверенности от лица, находящегося в прямой видимости, по упрощенной схеме, предполагающей только постановку подписи, при условии, что после заполнения каждой страницы документов вы проходите тест, подтверждая тот факт, что доверяющее вам лицо все еще находится в прямой видимости.
— Отлично, офицер, можете сбросить мне эти файлы.
Эррэаккадуээммэтрэ не очень долго боролся с желанием задать человеку не относящийся к делу вопрос.
— Простите мне мое невольное любопытство, — осторожно поинтересовался он, — я знаю, что подавляюще печальное большинство представителей вашей расы крайне негативно относится к работе с так называемым избыточным объемом документов, в то время как лично вы добровольно вызвались заполнить почти в два с половиной раза больше форм, нежели вам это было положено по первоначальной процедуре, в связи с чем…
Эррэаккадуээммэтрэ окончательно запутался в своей собственной фразе и затих.
— Да все просто, — мужчина бросил быстрый взгляд на свою спутницу, все еще хлопочущую возле переноски со зверьками, — ради нее я заполню сколько угодно анкет, тестов и доверенностей. И еще эти… приложения номер семь и двенадцать к основной процедуре номер два.
Эррэаккадуэммэтрэ задумался. На несколько стандартных секунд.
— Мне кажется, — прострекотал он, — что в вашем случае приложения номер семь и двенадцать к основной процедуре номер два не понадобятся. Работайте, не торопитесь, в случае чего я найду способ немного задержать вылет вашего лайнера.
Пару часов спустя, проводив взглядом уходящих на посадку ксеносов и удобно устроившись за своим терминалом, Эррэаккадуэммэтрэ составил прошение о предоставлении ему отгула на один день. Потом немного подумал и исправил «один день» на «два дня».
Первый день отгула таможенник безвылазно провел у себя дома и довольно таки быстро, практически на одном дыхании написал небольшой рассказ, в котором были загадочные ксеносы, мудрые крамарцы, экзотические животные и всего двести тридцать семь правок.
На второй день он отправился в издательство литературного журнала, где ему совершенно неожиданно не отказали. Возможно, потому что чувствовалась в этом вежливом и застенчивом новичке какая-то сила, а сила — это такая штука, которая не знаешь чем обернется в следующий раз. А возможно, потому что рассказ получился действительно хорошим.
На третий день у Эррэаккадуэммэтрэ возникла новая идея.
– Вас-то за что?
– Не перебивайте! Прошу. Есть причина. Я мог ему возразить. Мог придумать другой выход. Но я счёл, что Шеддерику виднее.
Темери поняла, что разговор этот – только вступление. Что поговорить Кинрик хотел о чём-то другом. Это было странно, ведь Кинне – не из тех, кто долго терзается сомнениями и подбирает слова.
А ещё дней десять назад она могла поклясться — Кинрик и не стал бы: десять дней назад они были друг для друга меньше, чем просто случайными знакомыми.
– Пожар. – Наконец решился он. – Вы спасли Нейтри… и я у вас в долгу, который никогда невозможно будет оплатить. Но тогда вы не знали, кто она для меня и не знали, что ребёнок, которого она носит – мой.
«А если бы знала, – додумала Темери за Кинрика, – не подумала бы ей помогать?»
Всё-таки общение с тенью та Манга и на неё наложило серьёзный отпечаток. Иначе, может быть, она хоть попыталась бы придумать достойный ответ.
Но навалившаяся как-то разом усталость и та особая опустошенность, которая всегда приходит после большого душевного усилия, позволили ей лишь покачать головой и, отвернувшись от наместника, застывшего в ожидании, медленно пойти к выходу.
Только у самой двери она услышала покаянное:
– Рэта… Темершана, я не то хотел…
В два шага Кинрик её догнал и даже поймал за руку, но тут же отпустил.
– Прости, я не хотел сказать ничего обидного. Я не знаю, как быть: Темершана, я люблю Нейтри. Но это не честно по отношению к вам… к тебе… а расстаться с ней… это слишком тяжело для нас обоих.
– Так что же вы хотите от меня? – прозвучало слишком холодно, и Темери постаралась сгладить эффект улыбкой.
– Не знаю, – он потёр лицо руками. – Глупо вышло, да? Я всё время боюсь подвести брата. Теперь ещё – и вас подвести боюсь… и каждую минуту боюсь за Нейтри. Особенно после пожара. Меня там не было, но он мне снится. И это сводит с ума.
Темери взяла себя в руки. Кинрик не виноват ни в её состоянии, ни в её сомнениях и бедах. Если задуматься, ему не легче.
– Я не желаю зла ни вам, ни Нейтри. Но я могу лишь пообещать, что никогда не причиню ей вреда.
Кинрик выдохнул, словно у него от сердца отлегло.
Темери догадалась:
– Вы хотели её навестить. Но не знали, как мне сказать, и придумали самый глупый из возможных способов.
– Да! – с ещё большим облегчением выдохнул он. Потом в сомнении покачал головой. – Всё-таки вы с Шедде невероятно похожи. Я даже не мог представить, насколько!
Какое между ними с чеором та Хенвилом Кинрик сумел углядеть сходство, Темери даже представить боялась. Но упоминание о нём заставило вспомнить и о том срочном деле, ради которого она искала братьев. Темери, сама себе удивляясь, ободряюще провела ладонью по плечу Кинрика: «Всё будет хорошо!». А вслух сказала:
– Монахини не услышали. Но уходя та Манг подтвердил, что за идеей пожара и за планом с ожерельем кто-то стоял. Будьте осторожней и… может, стоит придумать для Нейтри какую-то более солидную охрану.
Кинрик зажмурился, так постоял несколько мгновений, а потом вдруг поймал руку Темери и церемонно поцеловал. Без всякого подтекста, просто в знак благодарности за предостережение.
– Шанни, – Когда Темери наконец оказалась в одиночестве, рядом появился Ровве. – Ты его поразила до самой печени. Кажется, Кинне теперь считает тебя чем-то вроде пресветлой всеблагой младшей сестры Золотой Матери Ленны.
– Он сказал, что мы с чеором та Хенвилом похожи.
– Ну, это смотря в чём. Вот ты, например, намного его терпеливей.
– Что?
– Ну, он, когда я начинал говорить всякие глупости, обычно сразу пресекал. Угрожал и злился. А ты терпишь.
– А чем я тебе могу угрожать? – почему-то болтать с Ровве было легко и просто. Совсем не то, что с Кинриком, от которого всё время приходится ждать подвоха. И уж конечно, не то, что с Шеддериком. – Разве что как кошке – тапкой!
– Представляю, как удивятся уважаемые обитатели крепости, увидев, как супруга наместника гоняет обувью привидение!
– Ровве!
– Ну вот. Оживилась! А то с этими вашими играми с Эа, сама ходила, как привидение.
– Молитва Ленне, это не…
– А посохами своими вы не помогаете себе погрузиться в глубинные слои Эа, а так, мух гоняете!
Так, шепотом препираясь с Ровериком, Темери дошла до дверей в большой каминный зал. Ну вот, сейчас она расскажет чеору та Хенвилу о том, что скорей всего нужно ждать очередной пакости от светлейшего чеора Эммегила, и можно будет тоже, наконец, отдохнуть…
Благородный чеор Шеддерик та Хенвил
От камина привычно тянуло жаром. Вопросы, на которые ответы были получены и те, которые только ждали своей очереди, толклись где-то снаружи Шеддериковой головы, которая сама по себе оставалась пустой и гулкой. Так было всякий раз, когда он сталкивался со странной магией служительниц Ленны.
А в этот раз всё было даже хуже. В этот раз казалось, что тени, которые неизменно сопутствуют монахиням, обретают черты и лица. Они словно пытаются говорить, но не с людьми и не друг с другом, а просто в пустоту. Но стоило лишь вглядеться внимательней, и тени таяли, то сливаясь с силуэтами на стенах, то просто терялись за спинами живых.
И в этот раз был сиан. Вроде бы ничего плохого он не делал, даже помогал. А всё равно чувство такое, словно его присутствие только мешало.
«Привести дела в порядок» – та ещё задача, когда точно знаешь, что в запасе не больше недели. И приходится выбирать, что важней – раскрыть поджог и нападение на жену наместника, что на самом-то деле и есть его прямая обязанность, или же быстро договориться с городом об экономической политике, хотя бы на ближайшую навигацию, что вообще-то обязанность наместника, если бы он ещё об этом помнил…
Или вместе с Гун-хе потихоньку усиливать охрану внутри крепости и по разговорам, по едва заметным намёкам выяснять, когда Эммегил начнёт действовать открыто. Чтобы к этому моменту быть готовым. Что светлый лород что-то затевает – ясно, и что всё случится до прибытия флота – тоже ясно. Но скорей всего, не сегодня и не завтра… потому что…
Потому что он слишком яро показывает свою лояльность. Помогает. Он ещё не готов…
Возможно, не готов. Хорошо, если не готов.
Шеддерик смотрел на пламя, и в мыслях составлял письмо ифленскому Императору об изменении в структуре управления Танерретской колонии. Начиналось письмо со слов: «Какого морского жуфа, дядя, вы хотите от территорий, которые грабили десять лет…»
Он даже представлял выражение лица Императора, когда ему это послание принесут, и он начнёт его читать. Выражение Шедде нравилось.
Жаль, этим мечтам суждено было остаться только мечтами: скорей всего, корабли ифленского флота привезут обратно на острова не корреспонденцию Шеддерика, а его самого.
Если вообще озаботятся довезти.
Но Каннег обещал, что если наместник не станет поддерживать дальнейшее разграбление Танеррета, то вполне может рассчитывать на поддержку города.
Конечно, тайная власть Тоненга к ним с братом продолжала относиться с подозрением, но это как раз закономерно. С этим предстоит справляться уже Кинрику, его советнику та Торгилу, рэте. Другим людям. Им будет трудно, но, если они справятся, малькане будут поддерживать их и дальше… хотелось бы верить.
От медленно плавившихся в камине мыслей Шеддерика отвлёк скрип отворяемой двери и лёгкие шаги. Он даже сразу, ещё не взглянув, определил – мальканка.
И именно поэтому не стал торопиться. Медленно расправил плечи, спокойно поднялся навстречу, когда до камина ей оставалось шагов пять.
– Темери. Рад видеть, что вы в порядке. Что-то случилось? Я могу помочь?
Вздохнула. Постояла мгновение, то ли вглядываясь во что-то за спиной Шеддерика, то ли к чему-то прислушиваясь.
– Не знаю, – улыбнулась она. – Не знаю, может ли это подождать: даже старшим сёстрам разговор с тенью даётся тяжело, так что может быть, стоило дать вам и Кинрику отдохнуть. Но дело в том… та Манг ответил на ваш последний вопрос. Сёстры были заняты и не услышали. Но он ответил утвердительно. Кто-то ещё стоит и за пожаром, и за… – она непроизвольно коснулась шеи, – и за тем ожерельем.
– Я скажу Гун-хе. – хмуро кивнул он. – Проверим. Всё равно будем усиливать охрану в крепости, и усиливать ночные патрули.
Думать хотелось не о словах мёртвого сиана, а о том, какие у Темершаны Итвены огромные печальные глаза. И что совершенно невозможно смотреть в них, любоваться ими и помнить о таких глупостях, как фамильное проклятие или скорая разлука со всем, к чему – и к кому – он успел привыкнуть на Побережье.
Та юная компаньонка рэты была права. Если годами держать сердце в клетке, запрещая ему не то что любить, даже просто испытывать привязанность, оно, в конце концов, поверит, что это ему и нужно.
Что это действительно решение. И выход.
Темери набрала побольше воздуха и продолжила делиться неожиданно полезной информацией.
– Я была на маяке. Мне сказали, что старые вещи из комнат моего отца унесли туда, на нижний этаж. Когда я была маленькой, там тоже хранили старые вещи.
– Зачем?
Она пожала плечами. Словно и сама не понимала – зачем. А может, цель была, но она не хотела сейчас об этом говорить. В некоторых вопросах Темершана была скрытней, чем Гун-хе.
– Там стоят старые картины, недалеко, у входа. Я… они висели раньше в этом зале. А часть висела наверху, в новой части замка.
– Вы хотели бы их забрать? Они сохранились?
– Хотела бы, – быстро согласилась она, – Я сначала не собиралась вам говорить, но вдруг вы знаете больше и это важно. На старом семейном портрете… на парадном портрете семьи рэтшара, есть хозяин Каннег. Конечно, он там моложе, но я не могла перепутать! Я не знаю, как объяснить. И клянусь вам, я никогда его не видела раньше, до нашей встречи у шкипера Янура. Да, я помню этот портрет, но, наверное, никогда к нему не приглядывалась…
– Надо взглянуть. Покажете?
– Конечно!