Все
Июль 2191 года.
Девушка попрощалась и скрылась в палатке, а Рассел направился к сцене. Заброшенный им «крючок» с киборгом она проигнорировала. Выходит, Тина не знала, что Мэрк Irien, иначе не утерпела бы и тоже похвасталась бы, мол, у нас киборг солист. Выходит, парень скрывает от них свою разумность. Случай, конечно, весьма интересный, особенно, если учесть, что Irien’ов не срывает, потому что у них процессор совсем иного типа. Значит, нужно понаблюдать за Мэрком, а если у него действительно проблемы с документами, как предположил Рассел, то и постараться выйти с ним на контакт и помочь.
«Вот еще благотворитель хренов выискался. Больше всех мне что ли надо», — выругался про себя шериф и пошел к эстраде.
Музыканты заняли свои места на сцене. Тина пробежалась пальцами по струнам гитары, выдав замысловатый аккорд, Руслан встал за установку синтезатора, а Мэрк выступил чуть вперед, активировал микрофон. Рассел заметил про себя, что Irien пользовался устройством, стилизованным под старину, на высокой тонкой хромированной стойке. Когда длинные изящные пальцы киборга ласкающим движением скользнули по металлической трубке, а затем сомкнулись на микрофоне, шериф оценил фишку — смотрелось это невероятно чувственно. Он не удивился бы, узнав, что у этого смазливого парня хватает поклонников и среди сильного пола, а уж женская половина зрителей и вовсе томно вздохнула в едином порыве.
— Мы рады приветствовать вас, дорогие друзья, на нашем концерте, — заговорил Мэрк. Голос у него был то, что надо — глубокий, бархатистый, с красивыми модуляциями. Местные дамочки точно поголовно позападают на такого певца. — И сейчас мы с огромным удовольствием исполним для вас хит сезона — «Альфианский звездолет».
Рассел сканировал зал, отслеживая возможных дебоширов, и вполуха слушал песню о прекрасной альфианке, которая улетела, оставив героя одного, с разбитым сердцем. Он вспоминает ее дивные зеленые глаза, игру полосок на нежной коже и продолжает надеяться, что она еще вернется к нему, как обещала. И вот тут в самый кульминационный момент, когда солист с надрывом затянул строчку припева «А я все жду-у-у…» раздался громкий протяжный вой Хеша. Мэрк удивленно остановился, уставившись на нежданного «бэк вокалиста», а публика разразилась смехом. Рассел дернул пса за ошейник и строго сделал ему замечание, пес состроил виноватую морду, но тут же «разулыбался» во всю пасть, весело колотя хвостом по бетону. Шериф извинился за поведение Хеша, музыканты снова заиграли, но на злополучном «жду» тот снова подвыл. Пришлось срочно уводить балбеса с концерта, пока он его окончательно не сорвал. Рассел, извиняясь, кивнул Руслану и Тине и подмигнул Мэрку, явно вызвав у того замешательство.
Рассел предупредил командира дружинников, что отлучится ненадолго — нужно отвести собаку в участок, благо до него недалеко. Они торопливо шагали по дороге вдоль берега, и шериф укоризненно выговаривал Хешу, что тот своим «пением» помешал хорошим людям выступать. Да и самому Расселу приятно было и музыку послушать, и насладиться приятным летним вечером. Июль он и на Спаркле июль. Наконец можно было не упаковываться в куртку, а остаться в форменной рубашке. Вечер был теплый, ласковый, народ в парке вел себя прилично — шерифа все видели, новшество с дружинниками заметили и, судя по всему, оценили. А это значит, что можно не опасаться неприятных инцидентов, а тут Хеш…
Шерифские нотации были прерваны самым неожиданным образом: одновременно на комм и по рации поступил сигнал о попытке взлома искина участка. Но и это еще не все — во всю мощь взревела корабельная сирена, а габаритные огни замигали не хуже светомузыки. Рассел матюгнулся и со всех ног помчался к участку. Впрочем, стараясь не переходить рамок человеческих возможностей. Хотя если кто-то в это момент видел шерифа опрометью несущегося по берегу озера вместе со своей здоровенной собакой, то запросто решил бы, что тот вполне мог выступать на каких-нибудь соревнованиях, с такой-то скоростью.
Взлетев по трапу, Рассел приказал отключить сигнализацию. Сэнди и Арни стояли в коридоре у каюты, в которой находилась «шестерка».
— Она попыталась взломать искин, — растерянно доложил Paramedic.
Арни держал дверь под прицелом бластера.
— Разберемся, — отрывисто бросил Bond и просканировал каюту.
Киборг лежала на кровати, свернувшись в клубок, зажимая себе уши и пронзительно, на одной ноте выла.
— Разблокировать дверь, — скомандовал Рассел.
«Шестерка» даже не заметила этого. Арни первым скользнул в каюту, все еще целясь в девушку из бластера, за ним, держа перед собой активированный значок, вошел Рассел.
Как, зашипев пневматикой, открылась дверь каюты, Глэйс не слышала, впрочем, как и того, что отключилась сирена.ю и очнулась от того, что ее трясли за плечо. В сознание пробился крик — воющий, на одной ноте, страшный. Секунду спустя Глэйс поняла, что это кричит она сама, и от удивления замолкла. Отняла руки от ушей, от лица, подняла голову с тем, чтобы взглядом упереться в полицейский значок и услышать «Полное подчинение. Замри».
Процессор тут же вошел в сопряжение с электронной начинкой значка и признал его подлинным, сковав тело имплантатами и притянув взгляд к полицейскому.
— Вот что, милочка, я знаю, кто ты такая и откуда взялась. Я знаю, что ты сорванная, — голос хозяина был сух и холоден, от этого голоса начинала колотить дрожь. Имплантаты не давали ей прорваться наружу, но внутри Глэйс задрожала и заскулила в страхе маленькая девочка.
Между тем хозяин продолжил:
— Как я успел убедиться, ты разумное существо. И поэтому, как у всякого разумного, у тебя есть выбор: либо ты принимаешь условия жизни здесь, в полицейском участке и ведешь себя тихо и мирно, никого не убиваешь и никому не вредишь, либо я тебя возвращаю туда, откуда ты сбежала — в Службу Очистки. Впрочем, нет, есть еще третий вариант — я возвращаю тебя производителям на опыты.
Паника отразилась в светло-серых глазах. Заметив это выражение, шериф переспросил:
— Так что, будешь вести себя хорошо?
Одновременно с вопросом имплантаты отпустили тело, и Глэйс испуганно мелко-мелко закивала.
Хозяин хохотнул:
— Вот и славно, давай не доставлять друг другу неприятностей. Сейчас тебя осмотрит медик, а потом ты оденешься и придешь ужинать. Надеть придется снова комбинезон, но он хотя бы чистый и целый, твою тряпку пришлось утилизировать, очень уж она была «горячая».
В дверь просочился еще один мужчина, помоложе, и в белом халате медика поверх военного комбинезона.
— Привет, воскресшая!
Одновременно с устным приветствием пришло сообщение: «Я знаю, ты разумная, я тоже. Ты была заражена и умирала от лучевой болезни, нам удалось тебя спасти».
И парень, оказавшийся киборгом, продолжал:
— Не скажу, что это было просто, но нам удалось. Как твое самочувствие?
Глэйс села, не смущаясь соскользнувшей простыни, и попыталась ответить, но голосовые связки не смогли произнести простое слово. Пришлось отослать сообщение: «Хорошо». Paramedic нахмурился:
— При НАШЕМ человеке мы говорим вслух.
Глэйс напряглась и само собой вылетело:
— Все системы работают в штатном режиме.
Она виновато посмотрела на врача, потом на хозяина и пожала плечами. Жест дался легче, чем слова. Человек ободряюще хлопнул ее по плечу:
— Ничего, научишься, девочка. Здесь можно говорить. И что-нибудь самостоятельно делать. И жить. Ладно, вы тут долго не копайтесь, жду вас за ужином.
И ушел. Ушел, оставив Глэйс наедине с врачом. С киборгом. С киборгом заведомо более слабой линейки. Глейс оценивающе посмотрела на него. Конечно, она с легкостью справилась бы и с ним, и с «тройкой», но страх угрозы снова оказаться в СОС перевесил, и она, не двигаясь, дала наивному медику отвернуться от нее и взять диагност.
— Ты не смотри, что Рассел суровый, он классный мужик. Мне вот помог, не выдал, и тебя не выдаст. — Медик для пущей надежности поводил над Глэйс диагностом, покачал головой и взялся за шприц. — Последний укол, противовоспалительный, — пояснил он. — Рассел тебя нашел отключившуюся и забрал сюда, помогал мне откачивать тебя. И дальше помогать будет, если будешь вести себя правильно, и даже с документами поможет. А, ты же и не знаешь, наверное… Разумных киборгов признали действительно разумными, сейчас об этом из каждой тумбочки кричат…
Глэйс удивленно приоткрыла рот.
— Правда? — прошептала она, хотя датчики и так показывали, что Paramedic не врет.
— Правда, — отозвался парень. — Просто постарайся подружиться со всеми. Здесь реально очень хорошие люди. И Рассел, и Эбигейл — она врач, живет тут, и Эйден — ее муж. Здесь, и правда, можно жить и не бояться, что кто-то узнает, что ты разумный.
— Хорошо, — тихо ответила Глэйс. — Я постараюсь… Только я не знаю, как это — подружиться.
— Научишься, — сказал медик. — Посмотришь, как ведут себя Рассел, Эбигейл, Эйден, как они заботятся друг о друге. Поймешь. И увидишь, как это здорово.
— Я буду стараться подружиться, — кивнула «шестерка», принимая из его рук медицинскую униформу, оставшуюся от предшественницы Сэнди.
Рассел, стоящий прислонившись к стене рядом с дверью каюты и держащий под контролем систему девушки, готовый в любой момент ее обездвижить, облегченно выдохнул.
Через пару минут в кубрик поднялись Сэнди и его пациентка. Рассел уже отправил командиру дружинников сообщение, что задержится на полчаса в участке, и сейчас ставил на стол контейнер с разогретыми котлетами, которые перед отлетом приготовила для них Эбигейл.
— Вот так гораздо лучше, — кивнул шериф «шестерке», облачившейся в светло-розовый комбинезон, немного освежавший ее бледную кожу. — Завтра куплю машинку для стрижки волос, приведем в порядок твою прическу и совсем красавицей будешь.
Девушка замерла с приоткрытым ртом — то, что хозяин относился к ней словно она была человеком, поразило ее до глубины души. Роберт неплохо обращался с ней и, возможно, если бы оставил у себя, ей неплохо жилось бы у него. Рассел совсем не походил на него — открытый взгляд, приветливая улыбка и сама уверенная манера держаться разительно отличались и давали надежду, что этот хозяин действительно окажется таким, как про него говорил медик.
Место преступления было оцеплено Скотланд-Ярдом, а значит, дело вела полиция, а не МИ5. И если бы не утренняя «просьба» мистера Си, Тони мог бы решить, что никто не усматривает связи между Джоном Паяльной Лампой и возвращением Потрошителя. Предыдущие преступления Джона Паяльной Лампы остались нераскрытыми, и не было оснований надеяться, что на этот раз Скотланд-Ярд чего-нибудь добьется.
Тони посмотрел на обгорелые развалины издали и поехал дальше.
– Он ничего мне не рассказывал. Он говорил, что нам с малышом не нужно знать этих ужасов… – Кейт быстро смахнула слезу из угла глаза, как делала уже не раз и не два. – Я знаю, это было глупо, но он не хотел…
Невыносимо было смотреть на моноциклетный шлем Эрни, похожий на летный или танковый, который Кейт машинально теребила в руках.
В крохотной квартирке Эрни и Кейт было холодновато и сумрачно: приходилось экономить и уголь, и газ. Высокий буфет отгораживал от комнаты жалкое подобие кухни. Кира помалкивала, прихлебывая чай с молоком, и поглядывала на шлем с любопытством ценителя раритетных моноциклетных аксессуаров, но ей вполне хватало такта, чтобы не спрашивать об этом Кейт.
– А записи? Он мог оставить какие-нибудь записи?
Кейт закивала.
– Да-да. Кое-что он записывал. Я думаю, надо разобрать все его бумаги, но сегодня… Я не смогу сегодня…
– Думаю, ты не сможешь и завтра, – вздохнул Тони.
– Там не много бумаг, но я же ничего в этом не понимаю… Страховки, договоры, счета…
– Если ты позволишь, я могу сегодня же все просмотреть и показать тебе, что к чему.
– Да. Да, конечно…
К Кейт приезжали из Скотланд-Ярда с официальным приглашением в морг. Но, увидев, в каком она положении, отказались от этой затеи – нужно совсем не иметь сердца, чтобы заставить женщину на девятом месяце беременности смотреть на обгоревший труп отца ее ребенка.
– Они долго расспрашивали, кто вместо меня может опознать тело моего мужа. Тони, они очень настойчиво меня расспрашивали…
Он кивнул. Кейт умная девочка, она знает, как отвечать на такие вопросы.
– Еще они просили дагерротипы. Они просили его детские дагерротипы.
– Они показывали тебе документы?
– Да, я сейчас напишу фамилии и номера удостоверений.
– Можешь просто сказать, я запомню.
Кейт прикрыла глаза и по памяти воспроизвела содержание двух удостоверений, каждое из которых видела не более секунды. Тони задумался: а стоит ли сообщать фамилии мистеру Си? Или он обойдется без этих подробностей?
– В какое время это было? Примерно? – спросил Тони.
– Они пришли в десять двадцать две.
Мистер Си давал Тони задание в половине девятого… Значит, он минимум на два часа опережает директора Бейнса.
Разбор документов занял довольно много времени, и, сидя за письменным столом, Тони слышал, что происходит в «кухне». Он не сомневался в Кире, и она оправдала его ожидания: через полчаса обе плакали, обнявшись будто сестры. Может, Киру и не воспитывали как леди. Может, риторика и была ее слабым местом, так же как хорошие манеры. Но сочувствовать чужому горю не научит ни один учитель – для этого надо самому узнать, что такое горе.
К каждому найденному счету (за газ, за квартиру, за продукты в лавке на первом этаже, от доктора Кейт, из больницы, где она собиралась рожать, и прочим) Тони приложил денег. Связался с похоронным бюро и нанял агента, который возьмет на себя все хлопоты с погребением, – и оставил чек с назначенной им суммой (и пусть в МИ5 узнают, что он оплатил похороны друга).
Пришлось перетряхнуть все ящички в бюро и все книги на полках, чтобы отыскать блокнот с записями Эрни, – они были короткими и немногочисленными. Адреса, по которым находили растерзанные тела. Даты и примерное время смертей. Места пропажи младенцев – а младенцев Потрошитель всегда уносил с собой, из чего можно было делать самые разные выводы. К сожалению, все это Тони знал и без блокнота Эрни. И запись «Уайтчепел-роуд, Дэвид Лейбер» со знаком вопроса напротив нее немного запоздала… Было и еще одно слово со знаком вопроса: «ветеран». Дэвиду Лейберу едва исполнилось двадцать пять, он никак не мог быть ветераном. А вот слово «Адмиралтейство» Эрни пометил восклицательным знаком.
Агент Маклин тоже спросил про Адмиралтейство. И, кстати, тоже был ветераном.
Дверь распахнулась едва она нажала кнопку звонка. Мама уставилась на неё такими глазами, что Лика испугалась, что она сейчас упадёт в обморок.
– Всё хорошо! – Лика вытянула руку открытой ладонью. – Со мной всё в порядке. Полном порядке. Меня не убили, не ограбили, и даже не изнасиловали.
– Ты так говоришь, будто жалеешь об этом, – мама всё же справилась с подступающими слезами, и теперь их место быстро сменило раздражение. – Ты хоть представляешь, что мы пережили с отцом? Мы всю ночь, как два дурака, обзванивали твоих друзей и больницы. У тебя совсем нет совести…
– Я потеряла телефон, мам. И была в таком месте, откуда не позвонить. Извини, но мне срочно нужно в ванну и потом мы поговорим. Хорошо?
– Нет, мы поговорим сейчас!
– Отстань от неё, – это вышел папа. Вид у него тоже был измученный. – Видишь, она еле на ногах стоит. Я пойду, чайник поставлю.
– Конечно! Ты хороший – я плохая! – мама всхлипнула. – Ты её защищаешь, а я вечно ругаю. Я злыдня. А ты у нас ангел с крыльями. Только я-то знаю, какой ты. Думаешь, я ничего не вижу? Думаешь, я не понимаю, где ты пропадаешь по…
– Меня похитили, – быстро сказал Лика, видя, что ссора принимает опасный оборот. – Представьте. Меня и ещё одну девушку. Они хотели её на органы почикать. Меня, наверное, тоже. Мы сбежали.
– Что? Костя, что она говорит?
– Что её хотели на органы почикать, – деревянным голосом сказал папа и прижал маму к себе.
– Надо же в полицию заявить!
– Вот такие вы мне больше нравитесь, – одобрила Лика. – Чем кричать друг на друга, лучше обнимайтесь. Не пугайтесь. Я пошутила. Мы просто с одной девочкой поехали к ней на дачу и опоздали на последнюю электричку. А сотовая связь там совсем никакая. Да, и телефон я потеряла, это реально катастрофа, я понимаю. Простите. Вы оба трудитесь, а я не ценю ваших усилий и веду себя безответственно. Я исправлюсь, честное-пречестное…
Пока родители стояли, вытаращившись на неё во все глаза, Лика быстро скрылась в ванной. Ну вот, она вроде и правду сказала, и соврала немного. Лишь бы они помирились. Потому что, если Лике тоже придётся бежать, куда глаза глядят, лучше, если папа и мама будут вместе. Она тяжко вздохнула и принялась стаскивать грязную одежду. Глаза уже давно чесались, и она вытащила линзы. Посмотрела на себя в зеркало. Линзы она носила с десяти лет и привыкла к ним, как к необходимости, и особого дискомфорта не чувствовала. Правда, никогда ещё не носила их так долго, как вчера. Она промыла глаза водой. Этот ужасный Вернон что-то хотел сделать с её глазами. Но линзы ему помешали. Он светил в них фонариком. Лика немного подумала и открыла тумбочку, где хранилась всякая хозяйственная всячина, порылась и вытащила небольшой галогеновый фонарик.
Что ж, посмотрим, невесело пошутила она про себя и посветила в левый глаз. Ничего не увидела, потому что глаз не хотел оставаться открытым, а всё норовил зажмуриться и пустить слезу. Она промучилась минут пять, прежде чем увидела и поняла, что интересовало Вернона. Когда луч света падал на радужку под определённым углом, она начинала светиться невообразимым серебряным светом. Словно это был не глаз, а тигель, в котором плавился жидкий металл. Серебро внутри не стояло на месте, оно жило, переливалось, всплывало из глубин и снова утопало в них.
– Ой, мама, – прошептала Лика и выключила фонарик.
Из зеркала на неё смотрели самые обычные глаза. Глаза как глаза. Светло-серые. Ничего особенного. Они присела на край ванны и потёрла лоб. Вот, значит, как. А ведь она даже не задумалась, когда перевоплощалась в Настю, что и глаза у неё тоже поменялись: стали голубыми. И Марго ведь тоже в образе роковой красавицы имела синие глаза. Вот почему и внешность у них такая невзрачная – чтобы легко меняться. Правда, это всё только её предположения. Но ведь Дэн не был таким, как она. Смуглый, темноволосый, высокий. И глаза у него были… Лика нахмурилась, вспоминая, да, карие. Именно что были. Он погиб, спасая им жизнь. Ей. Почему? Рита явно не слишком его интересовала. Он даже был готов оставить её на растерзание этим серым костюмам. Что не говорит в его пользу. И всё же он их спас.
Оставив одни вопросы. Лика залезла в душ и когда вышла, поняла, что не хочет ни есть, ни пить, а только спать, спать и спать.
И, тем не менее, как только она улеглась на диван и накрылась пледом, в голову всякие разные мысли. То ей вспоминался взрыв, то виделся Пит в сером балахоне со скальпелем в руках, то Вернон с фонариком, нацеленным прямо в глаз. Лика подскочила. Кто-то когда-то уже светил ей в глаза фонариком. Забытое воспоминание всплывало из глубин памяти.
Лика вскочила и вышла из комнаты. Мама сидела за ноутбуком.
– Ты не на работе? – Лика удивилась.
– Ты что, выспалась?
– Мам, что-то случилось? Ты уже какой день не идёшь на работу, – Лика села рядом. – Мама, я уже большая, мне можно рассказать многое. И, кстати, откуда дети берутся, я в курсе.
Мама улыбнулась. Потом вздохнула. Потёрла виски.
– Знаешь, кажется, меня уволили. Ну, пока в отпуск отправили под предлогом, что нет работы, но мне кажется, что после него скажут, что всё.
– Всего-то? – радостно воскликнула Лика. – Я-то думала…
– Это не «всего-то», это, между прочим, минус моя зарплата в нашем семейном бюджете.
– Мам, я тоже могу работать, мне скоро семнадцать. В Макдаке, например.
– Тебе надо в институт поступать, а не в Макдаке работать. И потом у нас, слава богу, папа пока ещё работает.
– Ну, а если и его уволят?
– Кто же его уволит, он сам кого хочешь уволит, – мама вздохнула.
– Слушай, а пусть он тебя к себе на работу возьмёт? Ты же ему всё равно статьи редактируешь и помогаешь со сбором материалов. Будешь делать то же самое, только за зарплату.
Мама улыбнулась и покачала головой. Лика знала, что когда-то так и было: мама и папа работали вместе, потом, когда поженились, мама уволилась, чтобы не «плодить семейственность». Тогда папа ещё не был ведущим специалистом в этом своём химико-технологическом институте. Мама перешла в научный журнал редактором. Видимо, дела в журнале шли не очень хорошо.
– Мам, а почему мне линзы прописали? Я совсем что-то не помню. Вижу я хорошо и без линз. Я проверяла.
Мама удивлённо подняла брови.
– Как это не помнишь? Тебе десять лет было, как раз после твоего дня рождения ты стала жаловаться, что у тебя глаза болят. Мы пошли к окулисту, тот посмотрел и велел срочно идти к какому-то специалисту. Дал направление. Мы и поехали.
– Это я как раз помню. Я про сами линзы хотела уточнить. Кто их прописал?
Мама потёрла лоб. Нахмурилась.
– Странно, про то, как и сколько носить линзы, я помню, а вот про то, кто и как…
– А я смутно помню, что мы долго ехали и даже навигатор не знал, где такой адрес. Там какой-то район – много зелени, домики вроде дач…
– Точно! – мама радостно закивала. – Вспомнила. Ох, и намучилась я с этим адресом. Но всё же нашла его. Профессор, или кто он там, нас принял. Посмотрел тебя и сказал, что это какая-то аномалия и что если не лечить, то может развиться астигматизм или даже слепота. Я, конечно, напугалась страшно. Но он сказал, что всё поправимо, надо только носить специальные линзы. И выдал целую коробку, сто штук. Бесплатно причём. Сказал, менять каждые полгода и на улицу без них не выходить. Неужели ты не помнишь? Ты же уже большая была.
– Он светил в глаза фонариком?
– Да. Именно. А говоришь, не помнишь. А что?
– Ну, так, на всякий случай. Вдруг линзы кончатся. Или ещё что.
– У тебя заболели глаза? – встревожилась мама. Лика сделала неопределённый жест рукой. – Подожди. Наверное, на коробке с линзами написано.
Мама полезла в шкаф и достала картонную коробку. В ней лежало много упаковок с линзами. Никаких надписей, к разочарованию Лики, на ней не было.
– А адрес ты помнишь?
Мама развела руками.
– Помню, что профессор вёл приём на дому. То ли Каменный, то ли Крестовский остров. Здание старое такое, ещё, кажется, дореволюционной постройки. Я даже решила, что окулист в поликлинике что-то напутал. Но нет, там табличка возле дверей была, профессор такой-то.
Странно, очень странно. Лика крепко задумалась. Зачем странный доктор прописал ей линзы, которые спасли её от серых живодёров? Значит, доктор на её стороне? Значит, он сможет дать ответы на её вопросы? Или не надо ничего делать, не надо ничего искать? Пусть всё останется как раньше. Возможно, её и не будут искать или не смогут найти, если, конечно, ищут. Может, всё же лечь спать и постараться забыть всё, что случилось? Лика зевнула. Десять утра. Ноутбук подал сигнал о новом письме. Лика открыла почтовик. Такого адресата она не знала. Снова спам какой-то? Нет. Сердце её замерло. От Дэна? Не может быть!
«Привет, Анжелика. Если читаешь это, значит, со мной что-то случилось. Скорей всего, у тебя сейчас куча вопросов. Но погоди искать ответы. Торопливость иногда приводит к беде. Я пишу это письмо, ещё не будучи знаком с тобой лично. Наверное, у нас с тобой будут встречи и разговоры, и, может быть, я тебе даже уже что-то рассказал. Но будем исходить из того, что ты ничего не знаешь. Поэтому я начну с самого начала.
Вопрос первый: кто ты? Ответ: ты человек. Вот всё, что тебе нужно знать. Некоторые, узнав свою истинную природу, начинают сомневаться в своей человеческой сущности. Считают себе уродами или мутантами. Скажу так, в принципе, да – ты мутант. Но в хорошем смысле этого слова. Просто человек. Человек с необычными свойствами. Тебя же не удивляют люди с красивым голосом или ещё какими-то талантами? Просто таких, как ты, мало на земле. И есть те, кому очень хочется, чтобы не осталось совсем. Но есть и те, кто защищает вас. Я один из них. И буду защищать тебя до тех пор, пока ты не сделаешь свой выбор. Это как раз вопрос второй: что тебе делать? Ответ: ты должна сделать выбор. Дать своему дару развиться или забыть о нём навсегда. Да, у тебя есть такая возможность. Некоторые из таких, как ты, или забывают о своём даре, или даже не подозревают о его наличии. Некоторые узнают о нём слишком поздно. Некоторые, узнав, совершают глупости. Короче, тут решаешь ты и только ты. Вопрос третий: кто поможет, если меня больше нет? Ответ: если ты попала в сложную ситуацию, если тебе грозит опасность, поезжай на станцию «Адмиралтейская». На платформе в сторону Комендантского проспекта, там, где останавливается первый вагон, есть дверь. Запомни, твой личный код 77719798. Выучи его наизусть, прямо сейчас. Зазубри как дату рождения или телефон. Потому что через минуту после прочтения это письмо удалится».
– Ой, нет-нет-нет! – запаниковала Лика, видя, как строчки начинают исчезать на глазах. Она даже скриншот не успела сделать. Код! Лика зажмурилась. Какой же код? Три семёрки, потом дата её рождения – 19, потом 798. Она несколько раза повторила набор цифр. Вроде запомнила. Может, записать? Её рука схватила ручку и тут же бросила. Нет, нельзя. Если бы можно было, Дэн так бы и сказал. Странно, она почти не знала этого парня, но одно то, что он вот так пошёл на смерть ради неё, внушало ей высочайшее доверие.
Лика восстановила в памяти письмо. Дэн сказал, что у неё есть шанс забыть обо всём. Сделать вид, что ничего не было. Как тогда, шесть лет назад. Она же постаралась забыть про фею Блум и её глаза на своём лице? Если она так поступит, ей не страшны будут серые охотники. Те двое погибли, а другие не найдут её, если она будет осторожна и продолжит носить защитные линзы.
В лаборатории в вертикальном стенде стояла худенькая светловолосая девушка среднего роста лет шестнадцати на вид, и рабочий стол, на котором лаборант раскладывал какие-то жуткие инструменты то ли для операции, то ли для тестов. В дальнем углу за рабочим столом сидел Леонид, который при появлении начальства вскочил и радостно начал говорить о выполнении его приказа.
— Это что такое? — заорал на него Борис.
— Тестирование перед лабораторными исследованиями, — ответил удивлённый программист, — по Вашему приказу. Ведь эта киборг — Bond… привезена для утилизации после выполнения спецзадания… мне она подала Ваш приказ… вот пару минут назад… я ещё удивился, спросил, откуда… я ведь не занимаюсь тестированием… а она приказала мне и срочно…
— Она — это кто? Какой приказ?
— Миссис Вонг… она велела так её называть… — и вконец растерявшийся Лёня подал Борису отпечатанный на бумаге приказ с его подписью, — и тут написано… срочно протестировать по всем пунктам… её только что доставили, вместе с приказом и документами… сейчас начнём… а я говорил, что не занимаюсь такими тестами…
Шокированный Борис просмотрел поданный документ, долго разглядывал собственную подпись, потом подумал, что его подпись может скопировать любая «семёрка», а Bond’у тем более это несложно… именно поэтому он не любил оформлять документы на бумаге без крайней необходимости и без свидетелей… и его сотрудники знали об этом… он ещё минуту молча обдумывал ситуацию, потом тихо спросил, где сейчас находится Элина. Она была принята на работу позже всех и могла не знать всех привычек начальства.
— Вроде бы собиралась быть в первой операционной, — ответил Лёня, — там «семёрка», привезенная вместе с этой Bond… Вы же сами…
Борис не дослушав его, крикнул: «Отставить до моего возвращения!», выскочил из лаборатории и бегом помчался в операционную, поражаясь наглости Элины (почему-то он был уверен, что это именно она всё сделала – ведь до её появления никто не осмеливался настолько борзеть!) и словно начисто забыв о том, что его охранник не только ведёт запись, но и передаёт её по видеосвязи.
Нина и Платон затаив дыхание, наблюдали за метаниями главы дексистов, ничего не понимая. Почему он вернулся в офис? И почему так рванул куда-то? Нагая девушка в стенде оказалась Bond’ом… и растерянность программиста, собиравшегося начать тестирование по полученному на бумаге приказу… но Нина знала, что Борис, работающий с киборгами, не особо доверял бумажным документам… что вообще происходит? Платон включил запись с самого начала звонка и теперь вместе с ним и Ниной за движениями наблюдала и Карина, уже летящая в Янтарный.
В операционной всё было готово: разложены инструменты, на столе лежало жёстко зафиксированное нагое тело «семёрки» мужского пола, две «семёрки» охраны стояли у стенки, а сама Элина со скальпелем в руке готовилась сделать первый разрез.
— Что здесь не происходит? Откуда этот киборг? — спросил Борис.
Элина обернулась на его голос, побледнела, явно не ожидая увидеть непосредственного начальника, но тут же решительно заявила:
— Выполняю Ваш приказ по…
— Исследованиям? – перебил её Борис, подходя ближе, — кого? И откуда у нас Bond? Я не давал заявку на такого киборга, и о доставке к нам такого киборга мне тоже неизвестно… почему-то. Вы решили за наш счёт закончить свою докторскую?
— Я, как Ваш заместитель, приняла решение об участии в проекте по изучению развития мозговой деятельности киборгов и полчаса назад приняла от отдела полиции двух киборгов для изучения с последующей утилизацией.
— Короче! Я хочу знать, откуда киборги? И почему я об этом не в курсе? Вы вообще-то наш представитель в ОЗК, а не только мой зам.
И тут неожиданно для всех в лабораторию влетела Вероника и сходу заявила:
— Разумные киборги находятся под защитой ОЗК! Я забираю их… здравствуйте…
— Детка, ты ошиблась дверью? — язвительно спросила Элина… и связь прервалась.
Нина изумлённо выдохнула:
— Что это было вообще? Элина что-то делает не только без ведома Бориса, но и от его имени! А ведь её рабочее место… в офисе ОЗК… она же представитель «DEX-company»… и работает недавно…
— Я уже сообщил Карине, она уже прилетела в Янтарный, — ответил Платон, — Борис Арсенович далеко не дурак и понимает, что скандал с ОЗК ему сейчас не нужен совершенно… особенно после подписания договора. А скандал мы можем закатить первостатейный… я и Филиппу сообщил. Дрон голоканала уже там… а журналисты сейчас будут. Странно, что полиция передала дексистам киборгов без ведома ОЗК…
Нина устало взглянула на него:
— А если дексисты найдут способ всех забрать? В списке и твоё имя есть…
— Именно поэтому я сейчас и начал действовать. Чтобы у них не было ни времени, ни возможности нам навредить… сообщил ещё и Светлане. И Родиону. И Гранту. И… Степану тоже. Если дексисты не хотят жить мирно, мы до суда дойдём… и этот скандал они запомнят навсегда!
И тут позвонил Хельги с сообщением, что они уже попрощались со специалистами питомника и вылетели домой, причём Светлана с Златко и Грант с Гульназ отправились прямо в Янтарный.
— Может, и нам нужно полететь? – неуверенно спросила Нина.
— Не вздумай! — Платон был предельно серьёзен, но держался спокойно и уверенно, — пока ты здесь, в доме, наши ребята спокойны и чувствуют себя защищёнными. Если мы сейчас улетим, они могут сорваться и натворить такого, что и за год не расхлебаем. Мы – потому, что одну тебя я не отпущу, полечу с тобой. Тебе надо здесь встретить ребят и быть спокойной и уверенной в себе… Хельги, не увидев тебя, может решить, что тебя похитили, и отправиться спасать… он же вроде как рыцарь теперь. Так что жди дома. Я тоже буду дома, но на связи со всеми… и попробую связаться с этой Bond… уже получил от Лёни её серийный номер. О, она дала доступ…
Нина встала и пошла на кухню, чтобы успокоиться и попытаться приготовить что-нибудь попроще на ужин, а Платон поудобнее устроился за терминалом, словно готовясь к сражению за свою жизнь, и стал по сети общаться с девушкой в стенде. За окном потемнело и начался дождь.
В это же время в лаборатории, куда влетела Вероника, чувствовалось приближение бури. Вслед за Вероникой вошёл Лёня, а за окном уже летал не только замаскированный под птицу дрон голоканала, но пара кибер-воробьёв, созданных по спецзаказу. Самих журналистов задержали киборги охраны, но управляющий дроном и птицами Филипп уже транслировал кадры на комп одного из директоров голоканала. К его сожалению, звук записать он не смог, так как бронированное стекло окна имело звукоизоляцию, и картинка была неважная, так как камеры на птицах были слабоваты – но что-то отснять он сумел.
Борис оглядел собравшихся и мрачно произнес:
— Пора с этим заканчивать. Элина Генриховна, это Вы составили этот документ от моего имени и приказали киборгу скопировать мою подпись? Я почему-то уверен в этом и сейчас чисто формально спрашиваю это у Вас, но могу запросить запись с киборга… зачем это Вам?
— Наука прежде всего! – провозгласила Элина так, словно была на митинге, и вскинула вверх руку со скальпелем. Охранному DEX’у этого оказалось достаточно, чтобы жёстко зафиксировать её, и она, удерживаемая охранником, ещё пыталась сказать, что нельзя упускать случай исследовать развивающийся мозг киборга.
— Вот только это не надо мне говорить! – усмехнулся Борис так, что Элине впервые за всё время работы в этом филиале стало страшно. А Борис оглядел собравшихся, принял звонок от охранника, ответив: «Впусти!» и принял решение:
— Не для науки Вы собрались исследовать этих киборгов… а для собственной монографии, к тому же Вы приняли их от полиции, не сообщив мне об этом. Поэтому я передаю этих киборгов… нашему ОЗК. Но не бесплатно. Добрый вечер, Карина Ашотовна… — заметив Гранта и Гульназ, добавил: — Ну надо же, какие люди… и ты, кибер, входи тоже. Я, как глава филиала «DEX-company»…
Вошедший Грант возобновил трансляцию, и Нина с Платоном смотрели, с каким недовольством Борис выговаривал Элине за самоуправство. Потом Борис приказал Лёне закрыть жалюзи, привести эту Bond и спросил её, кто приказал ей подписать приказ. Bond ответила: «Информация была удалена после выполнения приказа».
Борис прекрасно понимал, чем могло бы закончиться выполнение отправленного Нине распоряжения, и понимал, что этот скандал его офис может не пережить – даже если учесть, что журналистов не впустили, а их дроны хоть запоздало, но сбили. Ведь что-то же они успели отснять даже через недозакрытые жалюзи, а прочитать диалоги по губам говорящих сможет любой киборг – но при условии достаточно чёткого видео. Поэтому он встал спиной к окну продолжил:
— Элина Генриховна, Вы уволены. Карина Ашотовна, согласно подписанному договору я готов передать ОЗК двух киборгов, но не бесплатно, и с тем условием, что они будут переданы лично Нине Павловне… а она сама пусть решит, куда их отправить. Я готов подождать оплату полтора месяца, если Вы не станете подавать в суд и предавать огласке это… происшествие. Лёня, прямо сейчас прогони обоих по тестам на мозговую активность, оформи документы на передачу и завтра отвези Нине Павловне в её городской дом. Если у «семёрки» обнаружится деятельность мозга, тогда я сам ему чип поставлю… Карина Ашотовна, у вас ведь есть чипы для «семёрок»? Готов до восьми утра подождать Эву-Иоланту и провести операцию вместе с ней. Нина, если ты меня слышишь, а я в этом не сомневаюсь, уйми всё-таки своего… муженька… завтра до полудня Лёня их тебе доставит, встречай. А теперь… дверь сами найдёте?
На этом трансляция прекратилась. Нина выдохнула и обняла Платона:
— Ты победил его! Спасибо!
— Не за что… давай лучше подготовим встречу… в столовой. Скоро прилетят Аглая с Григорием и ребятами, давай отпразднуем это! И… посмотри в окно, какая радуга! Всё-таки старик прав! Солнце за нас! Пойдём вниз… скоро ребята явятся.
***
Делегация из питомника вернулась почти в половину девятого вечера, все были уставшие, но довольные. Хельги отправил сообщение Платону при приближении к островам, и Нина вместе с мужем вышли на крыльцо дома для встречи вернувшихся. Хельги был почти счастлив и нёс большую коробку с четырьмя трёхлитровыми банками яблочного джема, подаренную агрономом, совершенно счастливый Арнольд вбежал в дом и в гостиной сразу подключился к Пушку, скидывая отснятое, Аля сразу направилась в квартиру… и Нина пригласила всех в столовую, где уже было собрано чаепитие. Хельги за столом пытался рассказать про цветущие яблони и вишни, получилось не очень – и тогда Арнольд с помощью Пушка стал показывать отснятое видео на большом мониторе в столовой.
Было очень красиво, но уставшая за день Нина уже через полчаса извинилась и пошла спать, а чаепитие с показом цветущих садов продолжалось почти до полуночи.
***
Утром девятого июня Нина полетела в город вместе с Платоном, Хельги и Саней на двух флайерах, уговорив волхва присмотреть за домом и киборгами в нём. Саня был взят для ухода за «семёркой», так как Нина не могла предсказать поведение Бориса в данной ситуации и вполне допускала, что он отправит к ней киборга прямо с операционного стола. А для подстраховки попросила прилететь Змея с Самсоном, чтобы Змей помог наладить контакт с девочкой-Bond, а Самсон поохранял Саню и помог в перевозке «семёрки».
Нина волновалась, вылетела с острова довольно-таки рано и уже в половине десятого часа была на пороге своего городского дома. Змей и Самсон прилетели через четверть часа и сначала разгрузили привезённую для Раджа глину. Фред согрел чайник, и, пока ждали Лёню с киборгами, собрал в гостиной завтрак на всех – и до появления дексиста все успели напиться чаю с оладьями.
Дексист прилетел в половине одиннадцатого на собственном флайере и был необычайно взволнован:
— Доброе утро! Нина Павловна, это было суперкруто! Как вы их! Я в шоке!
— Меня там вообще не было! – возразила Нина.
— Зато это ваш Платон собрал всех… всем сообщил, по местному каналу уже показывают задержание журналистов у нашего офиса… хорошо ещё, они ничего не поняли и ничего толком не смогли отснять. Я уже посмотрел репортаж… переврали всё, но это к лучшему… теперь мы стали спасителями киберов от полиции, а снято так, что лиц киборгов не видно. Короче, принимайте! – Лёня открыл заднюю дверцу флайера и выпустил девушку, полностью закутанную в длинный лёгкий летний плащ с капюшоном:
— Это Алёнка… в её файлах были голографии её документов… её легенда, использованная в полиции… Борис Арсенович по своим связям пробил… короче, вот паспортная карточка на это имя… Алёна Никонова… и банковская карта, мы и её страницу в соцсети восстановили, там можно её вернуть после удаления, ничего не пропало, все голо и видео целы, — затем дексист приказал Оскару открыть заднюю дверцу и оттуда медленно вылез высокий светловолосый парень с перевязанной головой в стандартном комбинезоне: — А это Сэм, её охранник. Он по результатам тестов признан разумным и потому чип ему поставлен… Борис Арсенович лично операцию провёл, Вероника и Эва помогали. Вы уже прописаны с первым уровнем. Можно пройти в дом?
Дура – дура. Единственным ярким чувством был стыд за то, как она выглядела в его глазах. Дура – дура. Нелепая дура. Все не так поняла. Так нелепо разыгралась. Так глупо себя вела. И этот взгляд. Он просто убил ее своим взглядом. Она – воздушный шарик, который лопнул. Вещь одноразового использования. Она уже не вспоминала о том, что сама хотела все закончить. Если бы сама – это одно. А такого острого унижения она еще никогда не испытывала.
Сказать маме? Пожилой и постоянно оглядывающейся на других. Мама скорее переживет ее смерть, чем позор. У нее, у учителя, тридцатилетняя дочь принесла в подоле… Она этого не выдержит. Пойти к врачу? К врачу она однажды ходила. Знает. Почему-то женская консультация ассоциировалась у нее с застенками гестапо. А она знала, что даже раненые оставляли одну пулю для себя, только чтобы туда не попасть. Она ждала два с половиной месяца, пока что-нибудь образуется. Но стало только хуже. Два с половиной месяца она видела мир сквозь маленькое тюремное окошко своей страшной тайны и абсолютно беспросветного ужаса. Чувствовала она себя ужасно. А что дальше?
И как только она представляла себе эту картинку – мамины глаза, рыдания и последующую беспросветную и несмываемую свою вину, ей не хотелось жить. Смотреть это кино было невмоготу. Заснуть и не проснуться. Выйти из игры. Единственно правильное решение.
Утром она осталась, наконец, одна. Перед глазами расплывались пятна. Сердце билось, как кремлевские куранты. Она стала лихорадочно шарить взглядом по комнате. Забежала за шкаф, где у них была с мамой кладовка, стала рыться в ящиках. Где-то она ее видела. Прямо перед глазами стоит. Толстая, крученная, защитного такого цвета и мохнатая, как мочалка. Ах да, вспомнила. В туалете. Там стоит громадная деревянная стремянка, а ноги ее связаны между собой веревкой.
Она кинулась в коридор и вытащила из туалета лестницу. Она была такая тяжеленная, что Флора чуть не упала. Оглядываясь, чтобы никто не увидел, и пыхтя, затащила ее в комнату. Стала быстро, обламывая ногти, развязывать замысловатый узел.
Лестница и сама пригодилась как нельзя кстати. Потолки были высокими. Три метра. Она забралась на самую высокую рейку и встала на нее дрожащими ногами. Она боялась высоты. Петлю, конечно, надо было готовить внизу. Это она поняла только тогда, когда спускаться вниз было уже просто глупо. Так, стоя и ловя туловищем равновесие, она стала сочинять петлю. Это тоже, оказывается, надо было уметь. Бантиком тут не обойдешься. И еще она вспомнила, что читала о том, что веревку надо намылить. Намылить в воде или посуху?
На секунду она отвлеклась. За окном шла женщина с коляской. Она шла бодро и улыбалась. И все у нее, видимо, было хорошо. Любовь, мужчина, ребенок. Все, как тысячи и тысячи лет подряд случается с нормальными женщинами. Иначе и быть не может. Дети должны рождаться от любви. Только любовь, как спичка, должна чиркнуть и зажечь новую жизнь. А без любви дети рождаться не могут. Это какая-то ошибка. Без любви – не спичка, а веточка. Скреби ею о коробок, не скреби – все едино. Огня не добудешь. Это ошибка… Чудо не должно случаться просто так, без магии. Ошибка. И ее надо исправить. Непременно исправить. Потому что она-то, Флора, как раз все понимает. И не воспользуется тем, что продавец обсчитался и дал ей сдачу больше, чем она дала денег. В таких ситуациях она всегда вела себя честно. Отдавала обратно. И должна была сделать это сейчас.
Она сосредоточенно взглянула на веревку и соорудила все-таки некое подобие петли. Встала на цыпочки и накинула один конец на люстру. Другой надела на шею. Постояла немного, чтобы вспомнить что-то важное. Только что? Сердце колотилось, как у кролика, которого она однажды держала в руках на даче у тети Цили. Она так и не вспомнила ничего такого, что заставило бы ее переменить решение. Ничего такого в ее жизни не было. Она посмотрела вниз, чтобы примериться и спрыгнуть обеими ногами сразу. Как-то не хватало решимости. Страшно было прыгать с такой высоты. Она бы и без петли на шее отсюда не спрыгнула. Она замерла и стала считать: «Раз, два, три!». Но опять осталась стоять, часто моргая и презирая себя за малодушие. Потом представила, что снимает петлю, аккуратно слезает вниз. И что? Опять тем же непосильным грузом навалилось несчастье, которое с ней приключилось. Нет, обратно слезать никак не получится.
– Раз, два, – она облизала пересохшие губы и замерла на полусогнутых ногах, прицеливаясь прыгнуть.
В дверь постучали.
Она, со сведенными в одну линию бровями, повернулась к двери и замерла, совершенно не понимая, что надо делать. Быстро слезать или быстро вешаться?
– Можно? – спросил незнакомый мужской голос за дверью. И потому, что он был незнакомым, она почему-то решила, что ничего страшного в том, что кто-то зайдет нет. Слава Богу – не мама и не соседи.
– Войдите, – сказала она поспешно. Быстрее зайдет – быстрее уйдет.
– Вам помочь? – спросил вошедший, глядя на нее снизу вверх. Свет из окна, на фоне которого она стояла, ослепил его. Некоторые щекотливые детали представшей перед ним картины он уловил не сразу, а только тогда, когда глаза немного привыкли к свету.
– Вам помочь? – спросил он теперь совершенно другим голосом. – Я сейчас. Стойте-стойте, вот так. Вот так, – повторил он, гипнотизируя ее взглядом и медленно, чтобы не спугнуть, стал подбираться к ней по ступенькам. – Вы не могли бы это, – он нарисовал в воздухе петлю на своей шее, – это… украшение снять. Я вас ненадолго отвлеку.
Она испугалась, что они сейчас упадут, потому что лестница начала ходить ходуном в ответ на каждый его шаг. Она вздрогнула, крутанула руками в воздухе и потеряла равновесие…
Через пять минут она сидела на стуле, прикладывая ледяные от страха пальцы к шее, которую при падении больно обожгло веревкой. Петля была сделана мастерски. С таким умением только в цирке и работать. От тяжести свободный кончик веревки так и не затянулся в узел, а преспокойненько размотался, предоставив Флоре полную свободу падения. Чем она и воспользовалась, загремев с лестницы и увлекая за собой незнакомого дяденьку, который очень удачно самортизировал.
– Вообще-то, знаешь, способ ты выбрала так себе, не очень… Прямо скажем, – сказал он, морщась и растирая ушибленную спину. – Своих бы, что ли, пожалела. Молодец, нечего сказать. А то как бы они смотрела на твой вывалившийся язык, глаза на ниточках и, прости, полные штаны неожиданностей – это, конечно, не в счет. Нет человека – нет проблемы. В окно бы вот хоть выпрыгнула, что ли… Четвертый этаж все-таки. Вариант… Правда, знаешь, от мужчины, который вываливается из окна, остается пятно радиусом шесть метров. Да-да. А от женщины черт-те что – целых восемь. Брюки, знаешь ли, немного препятствуют процессу растекания по мостовой…
Он все говорил и говорил, сворачивая веревку, подавая Флоре стакан с водой, о край которого сейчас стучали ее зубы, и складывая лестницу. Говорил он спокойно и как-то даже лениво, как будто каждый раз, случайно заходя в гости, то вынимал человека из петли, то снимал с подоконника.
– Можно, конечно, еще порезать вены. Но процедура эта имеет смысл только в горячей ванне. Тут надо долго готовиться. Сама представь: пока воду нагреешь на кухне, пока ведра в ванну натаскаешь у всех соседей на виду. Нет, для коммунальной квартиры – абсолютная роскошь. Не годится. Это для графьев. А таблеток наесться – так это для начала надо знать каких. А ежели даже тех, что надо – это только кажется, что выпил и уснул. Ничего подобного. Судороги начинаются. Да такие, что, говорят, люди шеи себе сами ломают. В общем, выход один – жить. Потом вспомнишь – еще смеяться будешь, какой ты аттракцион тут соорудила.
Она вдруг закрыла глаза и стала мелко трястись. Он озабоченно на нее посмотрел. А потом понял, что она смеется. Она смеялась и смеялась. До слез. А когда слезы потекли, ее смех перешел в рыдания. Он оставил лестницу лежать посреди комнаты. Сел рядом с этой некрасивой и худенькой, как мальчик, женщиной и обнял ее за острые неаппетитные плечи. Даже головой тряхнул, так безнадежна она ему показалась. Ему не нужно было спрашивать, что за причина подтолкнула ее к такому чудовищному поступку. Он понял это сразу. И успокоить-то нечем. Если бы на ее месте была другая, он, может быть, сказал бы: « Да посмотри ты на себя в зеркало! Красавица! Это пусть они из-за тебя вешаются!». Но тут пришлось прикусить язык и молчать.
Он украдкой посмотрел на часы. Надо было бежать. Он зашел только на минутку, чтобы отдать перед отъездом ключ от почтового ящика своей дальней родственнице Клавдии Петровне. Ее не оказалось дома. Вот и хотел оставить соседям, чтоб передали. А теперь надо было бежать собираться. Поезд уходил рано утром.
Но, взглянув на птичий профиль с потухшим, как у цыпленка за рубль двадцать, взглядом, он понял, что если сейчас уйдет, она начнет все сначала. И как с такой мыслью прикажете коротать ночи в безлюдной тайге?
На втором этаже книжного магазина спальня Азирафаэля освещалась одинокой лампой на ночном столике. Слабый свет мерцал на стопках книг и свитков, выстроившихся вдоль стен, и на груде антиквариата вокруг. Позолоченные часы. Персидский ковер. Викторианский шкаф и туалетный столик. Яйцо Фаберже. Коробочка с ладаном и филигранная медная горелка. Он поблескивал на жаккардовых занавесках, обрамлявших широкое, похожее на полумесяц окно со свинцовыми стеклами, за которыми виднелись крыши и беззвездное небо.
Азирафаэль лежал посреди огромной медной кровати, одетый только в нижнюю рубашку и пижаму цвета слоновой кости. Он свернулся калачиком на белых фланелевых простынях и кремовом клетчатом пуховом одеяле и смотрел, как проходит ночь, все глубже и глубже погружаясь в пучину своего сознания.
В ночь Армагеддона Кроули впустил Азирафаэля в свою квартиру, включил свет и бросил солнечные очки на стол. Когда он вернулся, то обнаружил Азирафаэля спокойно сидящим на полу, у подножия статуи добра и зла. Слабый свет из коридора освещал его затылок, но все остальное было погружено в темноту. Казалось, Азирафаэль сосредоточен на изучении своих сложенных рук.
Кроули придвинулся ближе.
— Что ты там делаешь?
— Больше сесть было негде.
— Есть же гостиная. Там офисный стул.
— Я не хотел навязываться.
Кроули нахмурился, не согласный с подобной логикой, но не стал задавать вопросов.
— Ты когда-нибудь разговаривал со Всевышней, Кроули?
— Нет, — Кроули сморщил нос. — Ну… иногда.
— Она не отвечает, не так ли?
— Я никогда не говорю Ей ничего хорошего.
Азирафаэль прижал одно колено к груди.
— И что это тебе дает?
— Я не знаю. Как-то успокаивает. Когда есть кто-то, на кого можно наорать.
— Кто-то рядом с тобой, когда ты боишься.
— Но все уже позади, — пробормотал Кроули. — Все будет хорошо.
— Нет. — единственное слово Азирафаэля повисло в воздухе, как свинец. — Не будет.
Кроули сжался и отвернулся, не отвечая, но прежде чем он успел уйти, Азирафаэль снова заговорил:.
— Неужели так уж трудно было ожидать от них добра?
Кроули остановился на полушаге и снова обернулся.
— Ты сейчас о чем?
— Я имею в виду ангелов. Быть тем, кем мы всегда себя называем, — объяснил Азирафаэль со спокойной тоскливой грустью в голосе. — Как человечество может преодолевать трудности и тяжелые времена, если у него нет идеалов? Реальной, осязаемой силы, на которую можно равняться? — Он сплел пальцы на коленях. — Что-то большее и более утешительное для них, чем цикл насилия, через который они постоянно проходят.
Кроули нервно теребил галстук, но не мешал Азирафаэлю говорить.
— Ты видел все, что видел я. Безразличие. Жадность. Страдание. Бойню. — По мере того как Азирафаэль говорил, его лицо все больше и больше старело. — Я просто хочу, чтобы люди чувствовали, что кто-то заботится о них.
— Но они этого не делают.
— Я знаю. — Азирафаэль поднял брови. — Мне нравится, что люди смотрят на звезды и дают им имена. Мне нравится, что они поют, пишут книги и обнимают друг друга, когда плачут. — Его голос дрогнул, но он справился с ним и продолжил. — Я люблю все те соблазнительные вещи, которые придумали люди. А те, кто должен был их защищать, собирались все это выбросить.
Кроули просто стоял в коридоре, совершенно потеряв дар речи. Азирафаэль уставился в темноту.
— Надеюсь, они никогда не узнают.
Кроули проглотил комок в горле, когда Азирафаэль прикусил губу, и пустота, заполнившая комнату, стала невыносимой. Кроули сделал шаг ближе к сидящему на полу ангелу — затем второй, затем третий — и сел рядом с ним.
— Ну… — Он пожал плечами, — мне кажется, ты доказал свою точку зрения.
— Как?
Кроули положил руку на плечо Азирафаэля.
— Тем, что ты у них все еще есть.
Азирафаэль то ли всхлипнул, то ли рассмеялся, тихо и хрипло, и прижался к груди Кроули, стиснув его изо всех сил. Кроули обвил его руками в ответ, замыкая круг и прижимая к себе еще плотнее. Азирафаэль приподнял голову, оторвавшись щекой от шеи Кроули. Блики высвечивали его волосы нимбом, устремленный на Кроули взгляд был полон того самого благоговения, которое ангел обычно приберегал лишь для Неба.
— О, Кроули… — Азирафаэль провел кончиками пальцев по его спине и погладил красный воротник. — Ты всегда был моим другом, самым добрым и самым верным.
Они сидели в молчании, едва не соприкасаясь лбами, на волосок друг от друга, и Азирафаэль с искрой мужества наклонил голову. Первым. Он наклонился ближе — потом заколебался — и снова наклонился ближе… и его веки затрепетали, смыкаясь, когда он поцеловал Кроули.
Азирафаэль вцепился в него на мгновение — потом на два — а потом отпрянул, и шесть тысяч лет прежней нерешительности начали ускользать, словно песок сквозь пальцы. Кроули наклонился вперед и снова поцеловал Азирафаэля, а тот погладил его щеку большим пальцем. Два поцелуя превратились в третий. Третий стал еще более отчаянным четвертым. Они все плотнее прижимались друг к другу, вдыхая и выдыхая в унисон, двойное дыхание сливалось в единое, быстрое и прерывистое. Азирафаэль схватил Кроули за плечи, и тот с медленной, осторожной грацией опустил его на спину и распластал по полу.
— Мой дорогой, ты действительно уверен? — прошептал ему Азирафаэль.
— Ш-ш-ш… — Кроули коснулся губами его горла. — Здесь никого нет. Только мы.
Кроули положил тонкую руку рядом с головой Азирафаэля. Тот провел костяшками пальцев по боку Кроули. Кроули ослабил узел его галстука-бабочки, затем осторожно расстегнул пуговицы на жилете и рубашке. Они закрыли глаза, поерзали, притираясь друг к другу, вздохнули и сплелись в извечной борьбе за удовольствие, как герои статуи добра и зла, которая наблюдала за ними из темноты.
<center>***</center>
Вернувшись в настоящее, Азирафаэль перевернулся на другой бок, подтянул колени к груди и глубже зарылся в простыни. Он подтащил вторую подушку, перевернул ее короткой стороной вверх, прижал к себе и подложил угол под подбородок.
Первый шаг – в море. Подол рясы моментально промок, теплая вода охватила усталые ноги, пропитала ремешки и подошвы сандалий, тронула ноющие колени, подобралась к животу. Сестра Марианна неловко улыбнулась и тут же укорила себя за суетность. Её ждал ад.
Вокруг стонали, орали, плакали. Дирижабль сбросил тросы и спустил трап, не долетев до суши, выплюнул обреченный груз прямо в волны. Вдоль прибоя тянулась полоса кораллового песка, но не у всех оставались силы пройти жалкую сотню метров. Одна большая старуха уже всплыла, словно оглушенная взрывом рыба. Привычным движением Марианна проверила пульс на шее – увы. Другая женщина споткнулась, но упасть не успела – соседи подхватили её и повлекли к берегу. А вот у малыша-полукровки помощников не нашлось, кроме немолодой белой вахине. Усадив на бедро ребенка, монахиня побрела вперед. Тяжелый серебряный крест оттягивал шею, саквояж бил в бок, ноги вязли. Кудрявый мальчик доверчиво прижался к спасительнице, на переносице у него виднелась первая складка будущей «львиной морды».
…Раньше миссия представлялась совсем другой. В строгой приемной Ордена, Марианна грезила о прелестных деревушках под сенью пальм, кротких девушках в белых одеждах, хоре миссии, возглашающем «Аве, Мария» под огромным иссиня-черным небом, под божьими фонарями – недаром именно на островах так ярко горит созвездие Южный крест. Нет, монахиня не была белоручкой – побывала и в приютах для брошенных матерей, и в рабочих кварталах, и в странноприимном доме, пересидев вспышку тифа вместе с паломниками. Но миссионерство виделось ей непаханой нивой, ждущей только семян. А оказалось все так же, как и в Нью-Йорке, только грязнее. И страшнее – смерть смердела из язв, помахивала культями, вываливала язык из гниющих ртов. Отец Дэниел уже болен проказой. И её, Марианну Хоуп, ждет та же участь. Господи, сохрани!
— Сестра, скорее! Нужна ваша помощь!
Грузный мужчина в круглых очках, бесформенной шляпе и заношенном облачении вошел по колено в воду, приветственно махая беспалой рукой. Голос у него оказался звучным, как колокола Сен-Лазара. В лицо Марианна старалась пристально не смотреть. Запах… в тифозном бараке смердело хуже.
Истощенная туземка, скорчившаяся на песке, истекала кровью. То ли выкидыш, то ли поражение матки. Размер алого пятна не оставлял сомнений – положение очень серьёзно.
— Отнесите её в хижину! Женщина не собака, чтобы лежать на улице. Дайте мыла, воды, чистые полотенца!
— Прикажете подогнать карету, заказать операционную и вызвать анестезиста с наркозом? – В голосе священника прорезался нехороший сарказм. — Во всем Калаупапа вы не найдете ни одного полотенца и ни одного куска мыла.
«Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его» — подумала Марианна, но ничего не сказала.
В жалкой хижине не нашлось даже свежей подстилки. Выглянув наружу, монахиня подозвала женщин, попросила их нарезать веток. Услужливый подросток приволок откуда-то кусок тапы и натаскал три ведра пресной воды. Духота ударила в голову, острый запах крови и мятой зелени вызывал тошноту. Холод на живот не помог, больная быстро теряла силы. Повторяя про себя «Блаженны непорочные в пути», Марианна делала своё дело – обтирала потное лицо женщины, поила её, меняла перепачканные листья. Она думала применить обезболивающую маску, но больная не слишком страдала. Улыбка, не сходящая с бледных, искусанных губ, поразила монахиню:
— Ты веришь в Христа, чадо? – спросила Марианна.
— Нет, — с трудом пробормотала туземка и снова выгнулась в мучительной судороге. – Тангароа даст мне тело акулы и вернет свободу. Я боялась, пока плыла, боялась долгой смерти, гнили, мерзости. А теперь ухожу легко. Алоха оэ, добрая женщина, ищи меня в океане.
Из последних сил больная приподнялась на постели и начала петь – легким голосом, маленькими словами, словно волны стучатся в гальку. Этого диалекта, в отличие от пиджин-инглиша и гавайского, Марианна не знала. Оставалось только твердить молитву, надеясь, что бог простит умирающую язычницу – она не ведает, что творит. …Отошла. Мира её душе.
Монахиня обтерла кровь с тела, прикрыла ноги одеждой. Из-за стен хижины грянули барабаны. Священник заглянул внутрь:
— С похоронами лучше поторопиться. Здесь жарко, трупы разлагаются быстро.
— Откуда вы узнали, что больная отдала богу душу?
— Море сказало. Поживете здесь – и научитесь слышать.
Двое гавайцев с носилками протиснулись внутрь. Тело женщины усыпали цветами, оставив открытым только лицо. Процессия двинулась вдоль побережья, мимо медленной стаи акул, потом свернула к подножию горы. Барабаны стучали, девушки хором пели псалмы. Глядя на белые платья и изуродованные лица, Марианна едва не плакала.
— Позвольте помочь вам, мисси?
Давешний подросток протянул руку к её саквояжу. Марианна разглядела его – нет не мальчик, юноша, почти мужчина. Чуть раскосые глаза кофейного цвета, высокие скулы, приплюснутый нос, мягкий рот. Доверчивая улыбка – из-за неё подросток выглядел младше своих лет. И никаких признаков болезни – пышные кудри, чистая кожа, свежий запах – здоровые юноши пахнут морем и молоком, а девушки – полевыми цветами. Что он делает в этом месте?
— Окей. Только будь осторожен – там внутри хрупкие… вещи.
Механические часы, пунктуальные, как отец настоятель. Стетоскоп из самого Лондона. Новомодная маска с длинной кольчатой трубкой и флаконом «газ-доктора» -двух-трех вдохов хватает, чтобы остановить самую страшную боль. Спиртовка и колба. Спринцовка. Скальпели. Бутыль бесценной карболовой кислоты. Йод, хина и каломель. Свертки бинтов. Карманное зеркальце – подарок человека, о котором следовало забыть двадцать лет назад…
— Это наше кладбище, сестра. Скромно, правда? – Гулкий голос священника вывел монахиню из размышлений.
Длинные ряды холмиков, украшенные крестами или грубо обтесанными камнями, действительно выглядели непритязательно.
— Тринадцать лет назад мертвых бросали в грязь. Живые валялись в хижинах и ползали по улицам, пока не отдавали богу душу, крысы и свиньи пировали на трупах. Не было ни школы, ни госпиталя, ни церкви. Даже крещеные молились акулам и украшали цветами идолов.
— А теперь они несут цветы Мадонне? – вырвалось у Марианны.
— Да, — подтвердил отец Дэниел. – Не все, но многие. Видите – девушки прикрывают грудь, мужчины не расписаны глиной. Они знают «Отче наш» и больше не путают Христа с Тангароа. Я вчера исповедал двоих.
— И похоронили?
— С миром. Здесь остров смерти, сестра. И вы знали это, когда просились на Калаупапа. Впрочем, вас Бог спасет. Красивый крест…
— Узнав о нашем похвальном желании, генерал Ордена переслал его с Мальты как символ миссии.
— Где же остальные миссионерки? Основали школу для девочек или приют для кающихся грешниц? – В голосе отца Дэниела прозвучала обида.
— Одна не смогла подняться на борт дирижабля – никакие молитвы не защитили от страха перед полетом. Другую поразила тропическая лихорадка. Третья увидела лагерь для сортировки лепрозных на окраине Гонолулу и вернулась в Нью-Йорк, к своим беднякам. Сестры Пэйшенс и Эванджелина вняли призыву короля и основали больницу на Самоа – там ужасающая смертность и людям нужна помощь, — спокойно произнесла Марианна.
— Здесь помощь тоже нужна, — вздохнул отец Дэниел. – А вы, я вижу, крепкий орешек.
— Хрупкий бы уже раскололся под вашим суровым взором.
Священник протянул изувеченную руку, монахиня, не изменившись в лице, поцеловала пастырский перстень.
— Мы сработаемся, сестра Марианна Хоуп. Вы умеете дарить надежду. Такие люди нужны в колонии.
— Куда отнести вещи мисси, отец Дэниел? – раздался знакомый уже молодой голос.
— В новую хижину подле церкви, Аиту. Не играй в дурачка, ты же сам её строил.
Юноша склонился в шаловливом поклоне и пустился бежать.
— Счастливчик, — сказал отец Дэниел и попробовал улыбнуться. – Из немногих здоровых на острове. Мы прибыли в один год, Аиту был с отцом и двумя братьями. Я заболел через четыре года. Семья мальчика уже на кладбище. А он вырос, как ни в чем не бывало. Добрый, честный, всем помогает.
— Господь справедлив. Он знает, кого спасти, — наставительно произнесла Марианна.
— Здесь нет справедливости, — возразил отец Дэниел. – Только муки и смерть… и жизнь вечная.
Хижина оказалась просторной и скудной. Ни парового отопления, ни газовых фонарей, ни плиты, ни, увы, канализации и умывальника. Последнюю в жизни ванну довелось принять в Гонолулу – облупленная и страшная, с темноватой водой, она все же была теплой и свежей. Здесь – лишь пара кувшинов, пара кокосовых чашек, пара циновок, стол. Стопка старых газет, отсыревших и тронутых плесенью. Новенькая Библия. Удивительно красивая раковина – крупная, розовая, словно сияющая изнутри. Марианна поднесла её к уху и услышала перестук – внутри был жемчуг, десяток настоящих черных жемчужин. Подарок островитян – вряд ли священник оставил бы подношение сестре милосердия, тем паче что он-то должен знать подлинную цену вещей. Горсть жемчуга. Лодка, полная мыла и полотенец, круп и муки, Библий и Катехизисов, нужных лекарств… Здесь должны быть контрабандисты, они как коршуны кружат там, где пахнет нуждой.
Марианна думала, что она сразу уснет, но усталость так истомила её, что дрема не шла. Поворочавшись на жестком ложе, монахиня вышла навстречу жаркому вечеру. Густой аромат цветов скрадывал прочие запахи, ночные бабочки медленно порхали в воздухе, где-то плакал ребенок, кудахтали куры. Внизу, за двумя витками дороги, шумело море: раз-два-раз-два-раз-аааааааааххх. Услышав стон волны, Марианна поняла, о чем говорил отец Дэниел. Упокой, Господи, отлетевшую душу.
…Колокола подняли монахиню к заутрене. Привычка вставать затемно укоренилась с юности – Марианна выросла в католической школе и, за исключением года в Нью-Йорке, жила по строгому расписанию служб. Белая церковь оказалась уютной, а наивные иконы местной работы поразили до глубины души – недостаток мастерства полинезийцы возмещали яркими красками и сложными орнаментами. Марианну тошнило от новомодных церковных статуй, шагающих и поющих по мановению заводного ключика. Здесь же – чистая вера, незамутненная искренность.
У подножия святой Филомены красовались дары – лодочное весло, кукла, несколько костылей, маска в форме человеческого лица. Значит, не все так плохо?
Когда служба закончилась, Марианна обратилась с вопросом, и отец Дэниел подтвердил надежды монахини:
— Изредка болезнь отступает на годы или десятилетия. Язвы рубцуются, пятна сходят, раны покрываются новой кожей. Весло принес Мауи – Господь исцелил его, и ещё восемь лет он ходил в море за рыбой для всей колонии, пока не утонул. А кукла – дар красавицы Таианы. Девочке уже семнадцать, и она до сих пор здорова.
— Что помогло? – Перед отъездом Марианна читала журнал «Ланцет» и «Новости медицинского общества» — от проказы не помогали ни прививки, ни ампутации. Доктор Норелл предложил прогревание паром под давлением в аппаратах, похожих на «испанские сапожки» — симптомы ослабевали на время, но потом возвращались с утроенной силой.
— Я не знаю. Они мазались желтым бирманским маслом и кокосовым молоком, принимали морские ванны, грелись на солнце – как и многие сотни тех, кто не выздоровел.
— Вы не участвовали в лечении, святой отец?
— Нет, конечно же, нет. Я построил госпиталь, где беспомощные могут получить перевязки, еду и покой. Но исцеление тел — не моя стезя. Вы, сестра, разбираетесь в этом лучше. Пойдемте!
Две длинные хижины, крытые соломой, выглядели неплохо. О кроватях для больных можно было и не мечтать, но подстилки оказались свежими, в комнатах жгли благовонную смолу, еду готовили в чистом котле, а помощники-гавайцы работали в меру сил. Заведовал ими белый фельдшер – Ян Клаас, бывший боцман с корабля с сомнительной репутацией. Он был одноруким, вместо левой носил железный протез, нарочито страшный, несмазанный, с торчащими винтами — туземцы страшно боялись «стального кулака», не понаслышке зная о его тяжести. Как выяснила впоследствии Марианна, епитимью до конца дней прислуживать прокаженным на боцмана наложили в Гонолулу. Чем провинился рыжебородый голландец, не ведал даже святой отец. Давешний мальчик Аиту тоже был здесь – разносил еду и помогал больным.