Первый шаг – в море. Подол рясы моментально промок, теплая вода охватила усталые ноги, пропитала ремешки и подошвы сандалий, тронула ноющие колени, подобралась к животу. Сестра Марианна неловко улыбнулась и тут же укорила себя за суетность. Её ждал ад.
Вокруг стонали, орали, плакали. Дирижабль сбросил тросы и спустил трап, не долетев до суши, выплюнул обреченный груз прямо в волны. Вдоль прибоя тянулась полоса кораллового песка, но не у всех оставались силы пройти жалкую сотню метров. Одна большая старуха уже всплыла, словно оглушенная взрывом рыба. Привычным движением Марианна проверила пульс на шее – увы. Другая женщина споткнулась, но упасть не успела – соседи подхватили её и повлекли к берегу. А вот у малыша-полукровки помощников не нашлось, кроме немолодой белой вахине. Усадив на бедро ребенка, монахиня побрела вперед. Тяжелый серебряный крест оттягивал шею, саквояж бил в бок, ноги вязли. Кудрявый мальчик доверчиво прижался к спасительнице, на переносице у него виднелась первая складка будущей «львиной морды».
…Раньше миссия представлялась совсем другой. В строгой приемной Ордена, Марианна грезила о прелестных деревушках под сенью пальм, кротких девушках в белых одеждах, хоре миссии, возглашающем «Аве, Мария» под огромным иссиня-черным небом, под божьими фонарями – недаром именно на островах так ярко горит созвездие Южный крест. Нет, монахиня не была белоручкой – побывала и в приютах для брошенных матерей, и в рабочих кварталах, и в странноприимном доме, пересидев вспышку тифа вместе с паломниками. Но миссионерство виделось ей непаханой нивой, ждущей только семян. А оказалось все так же, как и в Нью-Йорке, только грязнее. И страшнее – смерть смердела из язв, помахивала культями, вываливала язык из гниющих ртов. Отец Дэниел уже болен проказой. И её, Марианну Хоуп, ждет та же участь. Господи, сохрани!
— Сестра, скорее! Нужна ваша помощь!
Грузный мужчина в круглых очках, бесформенной шляпе и заношенном облачении вошел по колено в воду, приветственно махая беспалой рукой. Голос у него оказался звучным, как колокола Сен-Лазара. В лицо Марианна старалась пристально не смотреть. Запах… в тифозном бараке смердело хуже.
Истощенная туземка, скорчившаяся на песке, истекала кровью. То ли выкидыш, то ли поражение матки. Размер алого пятна не оставлял сомнений – положение очень серьёзно.
— Отнесите её в хижину! Женщина не собака, чтобы лежать на улице. Дайте мыла, воды, чистые полотенца!
— Прикажете подогнать карету, заказать операционную и вызвать анестезиста с наркозом? – В голосе священника прорезался нехороший сарказм. — Во всем Калаупапа вы не найдете ни одного полотенца и ни одного куска мыла.
«Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его» — подумала Марианна, но ничего не сказала.
В жалкой хижине не нашлось даже свежей подстилки. Выглянув наружу, монахиня подозвала женщин, попросила их нарезать веток. Услужливый подросток приволок откуда-то кусок тапы и натаскал три ведра пресной воды. Духота ударила в голову, острый запах крови и мятой зелени вызывал тошноту. Холод на живот не помог, больная быстро теряла силы. Повторяя про себя «Блаженны непорочные в пути», Марианна делала своё дело – обтирала потное лицо женщины, поила её, меняла перепачканные листья. Она думала применить обезболивающую маску, но больная не слишком страдала. Улыбка, не сходящая с бледных, искусанных губ, поразила монахиню:
— Ты веришь в Христа, чадо? – спросила Марианна.
— Нет, — с трудом пробормотала туземка и снова выгнулась в мучительной судороге. – Тангароа даст мне тело акулы и вернет свободу. Я боялась, пока плыла, боялась долгой смерти, гнили, мерзости. А теперь ухожу легко. Алоха оэ, добрая женщина, ищи меня в океане.
Из последних сил больная приподнялась на постели и начала петь – легким голосом, маленькими словами, словно волны стучатся в гальку. Этого диалекта, в отличие от пиджин-инглиша и гавайского, Марианна не знала. Оставалось только твердить молитву, надеясь, что бог простит умирающую язычницу – она не ведает, что творит. …Отошла. Мира её душе.
Монахиня обтерла кровь с тела, прикрыла ноги одеждой. Из-за стен хижины грянули барабаны. Священник заглянул внутрь:
— С похоронами лучше поторопиться. Здесь жарко, трупы разлагаются быстро.
— Откуда вы узнали, что больная отдала богу душу?
— Море сказало. Поживете здесь – и научитесь слышать.
Двое гавайцев с носилками протиснулись внутрь. Тело женщины усыпали цветами, оставив открытым только лицо. Процессия двинулась вдоль побережья, мимо медленной стаи акул, потом свернула к подножию горы. Барабаны стучали, девушки хором пели псалмы. Глядя на белые платья и изуродованные лица, Марианна едва не плакала.
— Позвольте помочь вам, мисси?
Давешний подросток протянул руку к её саквояжу. Марианна разглядела его – нет не мальчик, юноша, почти мужчина. Чуть раскосые глаза кофейного цвета, высокие скулы, приплюснутый нос, мягкий рот. Доверчивая улыбка – из-за неё подросток выглядел младше своих лет. И никаких признаков болезни – пышные кудри, чистая кожа, свежий запах – здоровые юноши пахнут морем и молоком, а девушки – полевыми цветами. Что он делает в этом месте?
— Окей. Только будь осторожен – там внутри хрупкие… вещи.
Механические часы, пунктуальные, как отец настоятель. Стетоскоп из самого Лондона. Новомодная маска с длинной кольчатой трубкой и флаконом «газ-доктора» -двух-трех вдохов хватает, чтобы остановить самую страшную боль. Спиртовка и колба. Спринцовка. Скальпели. Бутыль бесценной карболовой кислоты. Йод, хина и каломель. Свертки бинтов. Карманное зеркальце – подарок человека, о котором следовало забыть двадцать лет назад…
— Это наше кладбище, сестра. Скромно, правда? – Гулкий голос священника вывел монахиню из размышлений.
Длинные ряды холмиков, украшенные крестами или грубо обтесанными камнями, действительно выглядели непритязательно.
— Тринадцать лет назад мертвых бросали в грязь. Живые валялись в хижинах и ползали по улицам, пока не отдавали богу душу, крысы и свиньи пировали на трупах. Не было ни школы, ни госпиталя, ни церкви. Даже крещеные молились акулам и украшали цветами идолов.
— А теперь они несут цветы Мадонне? – вырвалось у Марианны.
— Да, — подтвердил отец Дэниел. – Не все, но многие. Видите – девушки прикрывают грудь, мужчины не расписаны глиной. Они знают «Отче наш» и больше не путают Христа с Тангароа. Я вчера исповедал двоих.
— И похоронили?
— С миром. Здесь остров смерти, сестра. И вы знали это, когда просились на Калаупапа. Впрочем, вас Бог спасет. Красивый крест…
— Узнав о нашем похвальном желании, генерал Ордена переслал его с Мальты как символ миссии.
— Где же остальные миссионерки? Основали школу для девочек или приют для кающихся грешниц? – В голосе отца Дэниела прозвучала обида.
— Одна не смогла подняться на борт дирижабля – никакие молитвы не защитили от страха перед полетом. Другую поразила тропическая лихорадка. Третья увидела лагерь для сортировки лепрозных на окраине Гонолулу и вернулась в Нью-Йорк, к своим беднякам. Сестры Пэйшенс и Эванджелина вняли призыву короля и основали больницу на Самоа – там ужасающая смертность и людям нужна помощь, — спокойно произнесла Марианна.
— Здесь помощь тоже нужна, — вздохнул отец Дэниел. – А вы, я вижу, крепкий орешек.
— Хрупкий бы уже раскололся под вашим суровым взором.
Священник протянул изувеченную руку, монахиня, не изменившись в лице, поцеловала пастырский перстень.
— Мы сработаемся, сестра Марианна Хоуп. Вы умеете дарить надежду. Такие люди нужны в колонии.
— Куда отнести вещи мисси, отец Дэниел? – раздался знакомый уже молодой голос.
— В новую хижину подле церкви, Аиту. Не играй в дурачка, ты же сам её строил.
Юноша склонился в шаловливом поклоне и пустился бежать.
— Счастливчик, — сказал отец Дэниел и попробовал улыбнуться. – Из немногих здоровых на острове. Мы прибыли в один год, Аиту был с отцом и двумя братьями. Я заболел через четыре года. Семья мальчика уже на кладбище. А он вырос, как ни в чем не бывало. Добрый, честный, всем помогает.
— Господь справедлив. Он знает, кого спасти, — наставительно произнесла Марианна.
— Здесь нет справедливости, — возразил отец Дэниел. – Только муки и смерть… и жизнь вечная.
Хижина оказалась просторной и скудной. Ни парового отопления, ни газовых фонарей, ни плиты, ни, увы, канализации и умывальника. Последнюю в жизни ванну довелось принять в Гонолулу – облупленная и страшная, с темноватой водой, она все же была теплой и свежей. Здесь – лишь пара кувшинов, пара кокосовых чашек, пара циновок, стол. Стопка старых газет, отсыревших и тронутых плесенью. Новенькая Библия. Удивительно красивая раковина – крупная, розовая, словно сияющая изнутри. Марианна поднесла её к уху и услышала перестук – внутри был жемчуг, десяток настоящих черных жемчужин. Подарок островитян – вряд ли священник оставил бы подношение сестре милосердия, тем паче что он-то должен знать подлинную цену вещей. Горсть жемчуга. Лодка, полная мыла и полотенец, круп и муки, Библий и Катехизисов, нужных лекарств… Здесь должны быть контрабандисты, они как коршуны кружат там, где пахнет нуждой.
Марианна думала, что она сразу уснет, но усталость так истомила её, что дрема не шла. Поворочавшись на жестком ложе, монахиня вышла навстречу жаркому вечеру. Густой аромат цветов скрадывал прочие запахи, ночные бабочки медленно порхали в воздухе, где-то плакал ребенок, кудахтали куры. Внизу, за двумя витками дороги, шумело море: раз-два-раз-два-раз-аааааааааххх. Услышав стон волны, Марианна поняла, о чем говорил отец Дэниел. Упокой, Господи, отлетевшую душу.
…Колокола подняли монахиню к заутрене. Привычка вставать затемно укоренилась с юности – Марианна выросла в католической школе и, за исключением года в Нью-Йорке, жила по строгому расписанию служб. Белая церковь оказалась уютной, а наивные иконы местной работы поразили до глубины души – недостаток мастерства полинезийцы возмещали яркими красками и сложными орнаментами. Марианну тошнило от новомодных церковных статуй, шагающих и поющих по мановению заводного ключика. Здесь же – чистая вера, незамутненная искренность.
У подножия святой Филомены красовались дары – лодочное весло, кукла, несколько костылей, маска в форме человеческого лица. Значит, не все так плохо?
Когда служба закончилась, Марианна обратилась с вопросом, и отец Дэниел подтвердил надежды монахини:
— Изредка болезнь отступает на годы или десятилетия. Язвы рубцуются, пятна сходят, раны покрываются новой кожей. Весло принес Мауи – Господь исцелил его, и ещё восемь лет он ходил в море за рыбой для всей колонии, пока не утонул. А кукла – дар красавицы Таианы. Девочке уже семнадцать, и она до сих пор здорова.
— Что помогло? – Перед отъездом Марианна читала журнал «Ланцет» и «Новости медицинского общества» — от проказы не помогали ни прививки, ни ампутации. Доктор Норелл предложил прогревание паром под давлением в аппаратах, похожих на «испанские сапожки» — симптомы ослабевали на время, но потом возвращались с утроенной силой.
— Я не знаю. Они мазались желтым бирманским маслом и кокосовым молоком, принимали морские ванны, грелись на солнце – как и многие сотни тех, кто не выздоровел.
— Вы не участвовали в лечении, святой отец?
— Нет, конечно же, нет. Я построил госпиталь, где беспомощные могут получить перевязки, еду и покой. Но исцеление тел — не моя стезя. Вы, сестра, разбираетесь в этом лучше. Пойдемте!
Две длинные хижины, крытые соломой, выглядели неплохо. О кроватях для больных можно было и не мечтать, но подстилки оказались свежими, в комнатах жгли благовонную смолу, еду готовили в чистом котле, а помощники-гавайцы работали в меру сил. Заведовал ими белый фельдшер – Ян Клаас, бывший боцман с корабля с сомнительной репутацией. Он был одноруким, вместо левой носил железный протез, нарочито страшный, несмазанный, с торчащими винтами — туземцы страшно боялись «стального кулака», не понаслышке зная о его тяжести. Как выяснила впоследствии Марианна, епитимью до конца дней прислуживать прокаженным на боцмана наложили в Гонолулу. Чем провинился рыжебородый голландец, не ведал даже святой отец. Давешний мальчик Аиту тоже был здесь – разносил еду и помогал больным.