Никто не считал убитых воинов – было не до того.
Сначала Харди совсем по-стариковски кряхтел, обтирая травой топор, и, ругаясь, что кровь так быстро засохла, а Макей обыскивал карманы и пояса, даже сапоги полегшего отряда стащил. Трент уплетал каравай, вгрызаясь, как сумасшедший. Никто ему не мешал – видя, как болезненно заострились скулы на его лице, и бледность стала скорее синюшностью. Менталист сильно им помог: на двоих вооруженных пришлось десять врагов.
Зедекия защищался по-своему: он сначала пятился пару шагов, уводя троих противников за собой, а затем кинул им под ноги мешочек с чем-то едким: пока воины откидывали забрала и чесали глаза, откашливаясь, пополам с руганью, он достал их клинком.
Макей минут десять пыхтел с одним тяжелым дядькой, кружа по поляне, и прыгая, как кузнечик. Тот не мог достать юнгу, а юнга проколоть доспех длинным ножом, которым резал окорок минуту назад. В итоге, мальчик не растерялся и прыгнул на остов какой-то гнилой коряги, которая подпрыгнула и огрела противника в подбородок. Пнув здоровяка по шлему, и, вонзаясь в горло ножом, мальчик слегка побледнел и ненадолго пропал в кустах, издавая кашляющие звуки.
Линдси и Харди бились спина к спине. Один с топором, второй с полуторным прямым мечом. Тяжелым даже на вид. Тут не обошлось бы без травм и смерти, но, всю гущу отряда оттянул на себя Трент. Он держал в оцепенении около семи тяжелых воинов, пока друзья не освободились. Потом сполз по хиленькому стволу и просто сел, не имея сил даже рук поднять. Минут за двадцать бой был окончен в пользу короны.
Друзья окружили окровавленную тело храмовника, пытаясь принять дальнейшее решение. Голова была на плечах, на виске была глубокая ссадина, среди грязи не ясно было общее количество залившей Росланга крови. Глаза были открыты и глядели двумя голубыми озерами в небо.
– Надо пробраться во дворец. Тут без вариантов. – Начал Харди. – Мы наняты ею, и мы не имеем права оставлять ее в беде.
– Обратная дорога займет около полутора часов пешком, если мы не наденем доспех людей Шелерта и не позаимствуем лошадей. Но в них далеко не уплывешь. – Включился в разговор Зедекия.
– Вот откуда у паршивца воздушник, а? Скажите?! – Харди развалился на земле. Мысль о том, что придется той же дорогой возвращаться – выводила его из себя.
– Видит Бог, я долго откладывал этот визит. – Глухо, словно ветер, задувавший в печную трубу, начал Линдси. – Давно стоило покарать мерзавца смертью за все то, что он сделал. Он убил мою женщину. Я видел ее в луже крови на его ковре. Нельзя оставлять королеву в его руках. Это не человек, понимаете?! Лучше убить ее, только не оставлять мучиться в лапах Шелерта.
Глаза храмовника моргнули. Губы дрогнули, затем хрипло что-то прошептали. Макей наклонился, чтобы лучше услышать волю умирающего – что Росланг умер, или при смерти, никто не сомневался, уже списав его со счетов.
– Зараза! – прорычал храмовник и, с ядреными ругательствами, которых мало кто ожидал от его ордена, резким движением рванул корпусом с земли. Сразу сесть не получилось. Он воткнул меч и, держась за скользкую от грязи рукоятку, все-таки поднялся.
– Вот это я понимаю, воля к жизни. – Ухмыльнулся Харди и кивнул Зедекии. Лекарь подсел к Алану и стал осматривать рану.
– Голова кружится? Тошнит? – Алан только отмахнулся, встал и пнул ближайшее тело. Со стороны он сейчас напоминал бешеного быка с налитым кровью взглядом. – Сначала здоровье, погоня потом. – Осадил его Зедекия и одним жестом за кисть опустил обратно на землю в полускрученном положении. Все притихли, не ожидая от лекаря таких выпадов. Алан поглядел на ловкача и, молча, позволил обработать рану.
– Мы решили переодеться в новенькое и рвануть за ней. – Поделился планами Харди.
– Жить будете, молодой человек, и даже к подвигам вас допускаю. Легкая ссадина. – Вынесен вердикт, и, наконец, убраны руки. Рубашка опущена. – Других ран на теле нет.
– Парни! Смотрите, кого я тут нашел! – Трент, давно съевший лепешку, и, отлучившийся в сторону кустов, возвращался, держа за связанное плечо прекрасную атлетически сложенную девушку в небольшом количестве чешуи, словно в золотом платье. Девушка кусалась, пиналась и, к концу, окончательно вырвалась от менталиста, но не убежала в сторону болот, а села верхом на прижатого к земле парня и, рыча, грозилась, что с ним сделает, если еще раз он так себя поведет. Видимо, ментально повлиять не получилось.
– Кто ты? Какого черта делала у Шеллерта? – Линдси приставил тяжелый меч к ее горлу, убеждая слезть и отпустить Трента.
– Я буду разговаривать с главным! – гордо проговорила девушка, презрительно осматривая меч и его хозяина, сплюнув коку под ноги. Отряд переглянулся. Алан, без обсуждений, встал и подошел к пленнице, снимая с ее плеч серебристые путы.
– С каких пор древнее племя служит низким человеческим нуждам и ворует чужих невест?
– Драконы никому не служат! – вскричалапленница, но снова примолкла, ощущая колкость лезвия у горла. –Мое имя – Диана, они сбили меня в горах и замотали вот этим! Я такая же пленница, как и ваша невеста!
– Ясно. В таком случае, ты в долгу у нас и исправишь то, чему пособничала, вольно или невольно. – Росланг был серьезен.
– В Брасне не все довольны новым режимом. – Вслух начала Диана. Есть замки недалеко от дворца. Я помогу добраться и сведу с нужными людьми.
– Так-то лучше! – стукнул обухом топор об блестящий шлем. – Нам обязательно надо ее вытащить. Это королева.
Диана еще раз внимательно оглядела с ног до головы Росланга, затем сделала его молчаливой фигуре поклон, касаясь рукой земли. Команда притихла, принимая от дракониды, наверное, первую в истории мира, клятву служить.
Собирались быстро: Росланг выбрал шлем с самым глухим забралом, пристегивая черный капитанский плащ к плечам. Трент распихал съестное за пояс и вырезал ладонь на пластинчатой снаружи перчатке. Харди покачал головой, и отбросил кирасу, узкую и в плечах и в боках, оставив кольчугу, наплечники и наручи, поножи и щит. Макей переодеваться не стал – на его худенькое тельце брони не было.
– Что-то мне не нравится, как она на храмовника смотрит. Не к добру. – Харди ущипнул кока и притянул ухом к себе.
– Это ты лицо Трента не видал. – Махнул кок. Менталист, действительно, с восторгом наблюдал за полуобнаженной девушкой.
– Готова лететь? – Алан ни слова не проронил, только по делу. Его лицо было непроницаемой маской.
– Да, господин. – Драконида прошла вперед него на более-менее твердую землю и тряхнула каштановыми густыми волосами. Хитро обернулась, ловя взгляд, но не нашла ничего, кроме тихого раздраженного ожидания выполненной команды. Нахмурив брови, Диана выгнулась и зарычала от боли: все ее тело покрылось чешуей, и кости начали деформироваться, превращая здоровое крупное девичье тело в золотую грациозную драконью сущность. Царапнув землю правой лапой, она недовольно сощурилась:
– Мешки оставьте. Не подниму.
– Не обсуждается. – Алан первым пробежался по опущенному до земли, наподобие невысокого амбарного настила, крылу к шее древней. Остальные, давно облегчившие свои торбы наполовину, и оставившие только самое необходимое, последовали его примеру. Диана выгнула шею, тряхнула головой. Ей нравилась такая манера командовать, ей нравилась жесткость и уверенность. Глаза переливались золотом, радуясь и, черпая невиданную энергию из своих эмоций, она взлетела с невероятной ношей, в этот раз без помощи воздушного мага. Пять человек плотно сидели на ее плечах. Харди, выпучив глаза, и, открыв рот, задыхаясь, отчаянно хлопнул Линдси по колену, обнаруживая свой страх высоты, но не смея громко кричать. Кок, недолго думая, опустил тяжелую перчатку ему на затылок, и вдвоем с Рослангом, они придержали обвисшее тело.
Рассвет только показался парой лучиков над городской ратушей, когда шесть человек особым образом постучали в массивные двери высокого замка из зеленовато-серого туфа. Богато украшенные ставни, оконные проемы, забранные стеклом, зеленые флаги на главной башне. Здесь жили родовитые дворяне. Предводители знати в Брасне. Они демонстративно игнорировали новый режим, но не нарывались на откровенную травлю, Шеллерт не трогал их, опасаясь местного бунта, а они ждали, когда объявятся законные властители.
– Вам чаво?! – злобно буркнул стражник в зеленой накидке поверх доспеха.
– Корона призывает верных псов. – Серьезно проговорил храмовник, к удивлению своих спутников, ничуть не стремясь унизить обитателей замка.
– Ожидайте. – Стражник отлучился почти бегом, чтобы уже через полминуты распахнуть ворота. За ними стоял начальник стражи и хозяин замка – крепкий седой старик с благородным профилем, высоким лбом и бриллиантовой серьгой в левом ухе.
– Королева с вами? – оглядывая пришельцев, бодро, несмотря на ранний час, осведомился Патрик Бардос.
– Ее похитил Шеллерт. Нам необходимо расположиться на вашей территории.
– Плохи дела. – Хозяин отнесся серьезно, поворачиваясь к путникам спиной, и, махнув, чтобы шли за ним. – Вам нужны покои в этом крыле. Башня ваша. Помыться организуют через пятнадцать минут. Сытный обед через полчаса. Уважаемой даме заколют корову и будут ждать в маленькой столовой. Гийом проводит.
– Но как он узнал? – Макей, сомневавшийся, что их вообще не погонят грязными тряпками, не сдержал удивленной реплики. Бардос обернулся с улыбкой.
– Если я, молодой человек, не смогу определять, что за гости передо мной с первого взгляда, то моя голова недолго будет принадлежать мне.
– Его люди доложили. – Потрепал мальчишку по макушке лекарь. – А значит, во дворец и мы сможем пробраться.
Алан ушел вместе с Гийомом, вернулся раньше завтрака с подзорной трубой и в чистой черной одежде дворянского покроя. Ткань слегка блестела, серебряные пуговицы, и цепь на шее. Минимум украшений, но изысканный серьезный образ. Его напряженная молчаливость, будто ведром колодезной ледяной воды, окатила остальных, расслабившихся, было, в креслах с вином. Вручив Зедекии подзорную трубу, а на стол кинув странную яркую, всю в рюшечках, кружевах и с красной юбкой, одежку, Росланг приказал:
– Линдси, одевайся! Макей, пойдешь с ним.
– Я, че, рожей не вышел?! Зачем это? – попытался возразить кок, но друзья уже обступили его, желая помочь ему одеться вольно, или под убеждением.
Когда платье было надето, вроде бы передом, но как-то… точно не так, двери распахнулись, и вошла Диана. Она посмотрела на храмовника долгим взглядом, словно не замечая больше никого. Тот кивнул ей на начинающийся маскарад. Девушка с нежностью отвесной скалы и теплотой ледника одним махом дернула шнуровку, затягивая Линдси так, что он чуть не подавился, затем сцепила крючки корсажа у второго более скромного, но куда более короткого платья Макея.
– Штаны долой. – Скомандовала Ди. Мальчишка, не желая иметь проблем, когда все так серьезно настроены, повернулся спиной и сразу спустил до колен штаны, оголив почти детскую тощую задницу. Девушка прыснула и достала пузырьки, которые принесла с собой в мелкой корзинке.
– Кухарку ограбили, вот вам дорогое сокровище. – Мужчины не разделили ее восторга, сунув нос в коробку с румянами, Линдси громко чихнул. – Крашу поярче, чтобы вопросов кроме планов на вечер не возникало. Мило хихикать и жеманничать начинайте прямо сейчас.
Росланг предпочел не участвовать в этом переполохе, несмотря на призывные реплики и взгляды Дианы. Сжав челюсти, он смял и спалил в пламени свечи лист, на котором долго что-то черкал, затем, чертыхнувшись, написал всего два слова и капнул воска, запечатывая без оттиска кольца на своем пальце.
– На, передашь. – Вручил конверт Линдси. – Найти и прорваться обязательно. Слышишь? Обязательно.
– Алан, я понял задачу. – Хриплым мужским голосом, кряхтя в тугом корсете, произнес кок. – Но, может, ты пойдешь? Или, хотя бы, вместе?
Храмовник так посмотрел на него, что у будущей «швеи» волосы на затылке и руках зашевелились – столько злости было в почерневших глазах.
– Мне нельзя во дворец! – прошипел Росланг. – Меня узнают. И ее убьют.
– Ты знаком с Шеллертом? – перебила Диана. Алан, в этот раз не стал игнорировать вопроса и сообщил:
– Я потерял троих людей, пока лично не встретился с ним. Мы оба запомнили эту встречу… – мужчина замолчал, погружаясь в тяжелые воспоминания, но больше ничего не добавил о прошлом. – Мы должны достать ее оттуда. Живой!
Тут слуги внесли завтрак. Все приступили трапезе, а Росланг присел на подоконник и заглянул в подзорную трубу.
– Ты не будешь есть? – уже позавтракавшая Диана рядом привалилась к стене.
– Шеллерт не отравит ее. Нет, она не нужна ему мертвая. Он изобрел такой состав, что одурманивает чувства, наркотик, превращающий пленников в собственных сторожей и ярых поклонников тирана. Люди с собой кончали, сбежав.
– Я могу прокрасться во дворец и просто убить ее. – Откровенно сообщила драконида, сложив руки на груди. – Тебе было бы выгоднее.
– Нет! – Росланг подошел к ней и, ощутимо сжал уязвимое в человеческой ипостаси горло.
– Она столь важна? – удивленно выдохнула девушка.
– Да. И, что бы ты ни подумала, пусть это останется в твоей голове. – Рука отпустила захваченное, и Алан вернулся к подзорной трубе. – Я вытащу ее оттуда, и в целости… доставлю к Лизарду. Главное, чтобы она не пила воды…
Две яркие особы через час покинули замок и, в сопровождении троих стражников Шеллерта, вошли во дворец. Ворота сразу распахнулись. Хохочущие мечники не стремились к разговорам, пытаясь украдкой приобнять необъятное. Троим вошедшим рассказали шепотом о приказе молчать в присутствии гостьи и усадили пить пиво в караулке. Пиво никак не кончалось, а разговоры между собой, никто не отменял.
– Говорят, город перекрывают! Прямо за черным кварталом частокол поставили. Наших туда сгоняют.
– В три смены под солнцем и дождем.
– Да был бы толк! Кого ловить-то?
– Уж лучше там, чем во время свадьбы на площади, я вам скажу!
– Это да! Толпа затопчет, и никакая надбавка не будет сладкой.
– Надбавки не будет. Штат расширили, набирают из тюрем и со скотобоен. Катапульты приказали выкатить – боятся опасности с воздуха. Кого ловим, не сказали – только рубить все, что глянуло не так.
– Устроят потасовку, и сомнут нас, как петухов ряженых.
Влетел начальник стражи, из-за него виднелась красная юбка, спешно шуршащая в сторону ворот в обратный путь. Начальник, весь багровый, и с глазами навыкате, с вечной одышкой от круглого пуза, сначала вертел головой, беззвучно открывая рот, затем заорал, откашлявшись:
– Срочно, самых трезвых ко мне на инструктаж. Завтра свадьба. Пока вы, лбы, будете с толпой возиться, нам саму королеву охранять. Никакого перегара! Чисто помытые. Только из штата дворца.
– А денег заплатят? – догрызая куриную ногу, подпрыгнул здоровый детина в углу, но был быстро посажен обратно соседом.
– Денег нет, да и голову хрен унесете. – Вздохнул начальник. – Покушения ждем! А если не покушения, так кражи. Ночью поедем.
– Нам подходит. – Пробасил, поднимаясь лант с повязкой на подбородке, открывавшей только полные губы. Лицо украшал шрам на левом глазу. Начальник мало кого помнил, но тут решил выбрать кого-то более знакомого. Да только за лантом поднялись еще двое, похлопав его по плечу.
– Мы с тобой, брат!
– Да! С тобой!
– Боги любят храбрецов! На том свете искупаемся в золоте! – гулко ответил третий, сидевший, привалившись к стене, и не успевший поднять забрало.
– Хорошо, вы трое. Сейчас домой: отдохнуть и собраться… проститься… через восемь часов быть здесь, в полной готовности.
– Да, господин старший начальник стражи, Норест. – Хором отрапортовали трое, заставив его поморщиться от громкости. Виски ныли от недосыпа. Кошки, отчего-то, скребли на душе, но хоть не гадили. Начальник выдохнул и решил последовать выданному приказу и тоже сделать перерыв на сон.
Когда Ника заявилась в редакцию, главный редактор стоял в дверном проёме и как будто специально её поджидал. Заметив состояние, в котором находилась его подчинённая, Громов завёл её в свой кабинет.
– Я уже в курсе того, что было с вами в университете. Дорогин мне уже поведал, – молвил редактор, плюхнувшись в кресло и скрестив руки у себя на груди.
– Ну, это лишь часть истории, – тяжело вздохнула Калинкова. – Она имела своё продолжение. Очень неприятное.
– О том, что было в мэрии, я тоже знаю, – снисходительно говорил Громов. – Стешкин меня уже поставил в известность. Говорит, что это он тебя позвал, и очень сожалеет об этом, поскольку Графченко его дезинформировал, и он не ожидал, что тот себя так поведёт. Но всё-таки вернёмся к началу, к тому, с чего всё началось.
Громов, оказывается, уже знал, что на встрече с уполномоченной по правам человека они познакомились с Эллой Магниевой и та пригласила их поехать в университет, чтобы пообщаться со студентами, пострадавшими от нападений. И после того, как их попросили удалиться из аудитории, где Графченко вёл лекцию, ребята пошли на кафедру. У Калинковой осведомлённость её начальника удивления не вызывала – обо всём, что с ними было, ему рассказал Дорогин.
– Ты понимаешь, что всё гораздо серьёзнее, чем тебе может казаться. По сути, то, что произошло с вами на кафедре – это нападение на журналистов. Мы могли бы выкрутить из этого даже сенсацию общегосударственного масштаба. Если бы не одно «но»: на кафедру вы проникли незаконно, – раскладывал по полочкам главный редактор. – Вы туда пошли просто так, потому что вам стало интересно. Если бы не этот нюанс, мы бы могли так вздрючить этого профессора, так его «нагнуть»… Но сделать этого мы не можем, – пожал плечами Громов. – Получается как раз наоборот – это вуз может пожаловаться в полицию по факту незаконного проникновения на кафедру и воровства устройства, задействованного в научной или экспериментальной деятельности. Первое уже не столь страшно – страшно второе. Могут впаять не только кражу, но и промышленный шпионаж. Теперь придётся доказывать, что ты вытащила этот прибор из кармана профессора случайно, перепутав со своим мобильным, и выглядеть для многих оно будет именно как отговорка. И если сначала у меня был вопрос, зачем вы туда полезли, то теперь я уже думаю, что говорить, если к нам обратятся за разъяснениями, или если делом займётся полиция.
– Ни завкафедрой, ни руководство вуза писать на нас заявление не будет, – устало, но твёрдо произнесла Калинкова. – А если кто-то и тявкнет, мне есть что предъявить им в ответ.
– Хм, как интересно. Я прямо теряюсь в догадках, что же это может быть, – Громов откинулся на спинку кресла.
– Мне удалось зафиксировать факт воровства интеллектуальной собственности – заявку на получение патента. Профессор Графченко пытается присвоить себе изобретение другого учёного – Милоша Лучича, который жил и работал в Адмиральске. О самом изобретении и его авторе мне недавно рассказывал Стешкин.
Лицо Громова вдруг стало мрачным и серьёзным.
– Ну, а сам Стешкин в курсе?
– Я хотела ему сказать. И для этого как раз и пошла сразу в мэрию, а не в редакцию, тем более что он мне перед этим позвонил. Но…
– Но ничего рассказать не смогла, потому что в кабинете у Стешкина тебя уже поджидал Альберт Графченко. Я понял, – выдохнул главный редактор. – Хитрый лис. Сработал на опережение…
Громов думал, отбивая подушечками пальцев о поверхность стола, и принял, наконец, решение:
– Значит так, Ника. Давай-ка ты этот агрегат сюда. Завтра отвезу его к Караваеву и объясню, что в ваши планы совершенно не входило что-то воровать. Тем более, в АКУ вы пришли не по собственной инициативе – вас туда пригласил работник вуза. Вашей целью было опросить студентов в аудитории, но вас оттуда выставили. А по поводу того, что пробрались на кафедру, так Графченко вас сам же туда и направил. Вот с ними пусть теперь и разбираются.
Ника вышла из кабинета шефа и зашла уже с рюкзаком. Громов в это время взял со стеллажа чехол, выложил оттуда камеру и сунул вместо неё прибор, который достала из рюкзака Калинкова.
– Лучше пусть побудет у меня. От греха подальше. Если придут из полиции, так и говори, что отдала прибор своему главному редактору. А сейчас я еду к Стешкину. И это, Ника… – Громов напряжённо выдохнул. – Он хочет обсудить всё то, что произошло сегодня в мэрии. И просит, чтобы ты тоже приехала.
– Александр Васильевич! Не надо его даже подпускать ко мне, – тут же оборвала его Калинкова.
– Кроме нас троих, никого больше не будет. Если ты чего-то не хочешь говорить мне, могу оставить вас двоих.
– После того, как он повёл себя в мэрии, когда Графченко меня унижал у него на глазах, а потом устроил мне обыск на выходе, я даже видеть его не хочу, – Ника снова едва не расплакалась.
Она подскочила от неожиданного стука в дверь. Но оказалось, что это был Дорогин – зашёл сообщить, что фотографии готовы. В то же время Ника понимала, что реальным поводом для появления её друга в кабинете начальника могли быть не столько фотографии, сколько беспокойство о её состоянии.
– Значит, так, Ника, – сосредоточенно вздохнул Громов. – Работать ты сейчас вряд ли сможешь. Давай я тебя отвезу домой, а с репортажем о встрече с омбудсменом мы уж как-нибудь сами.
– Подождите. Что значит – сами? – опешила Ника. – Там была я, там был Артур. Мы что, зря туда ходили? Тем более, фотографии Артур уже сделал. Остался только текст…
– Да, но этот текст надо написать. Я не думаю, что сейчас ты в подходящем для этого состоянии, – настаивал Громов.
– Слушай, Ника, ну я же всё равно ещё здесь. Давай я напишу. Что я, не смогу, что ли? – осторожно предлагал, пожимая плечами, Артур. – Тем более, другие сайты это уже поставили, что-то возьму у них. Они ведь тоже часто используют наши материалы при подготовке своих.
– Нет. Писать буду я сама, – решительно и твёрдо ответила Ника. – Вот к чему я действительно сейчас не готова, так это встрече со Стешкиным. Поэтому, Александр Васильевич, поговорите с ним сами. А я как раз займусь материалом. Дайте мне только собраться с мыслями.
– Хорошо, – согласился Громов. – Тогда я тебя оставляю в своём кабинете, здесь тебя отвлекать никто не будет. Со Стешкиным я тогда встречусь сам и передам ему то, что ты мне сказала. Думаю, он поймёт, о чём речь.
Громов направился к выходу из кабинета и жестом увлёк за собой Дорогина, намекая, чтобы тот ей тоже не мешал.
Сидя за компьютером главного редактора, Калинкова какое-то время пребывала в прострации и прокручивала в голове всё, что произошло с ней за сегодняшний день. Она вспомнила и иностранцев, которые преследовали её в АКУ, но по факту — спасли от повторной встречи с Графченко, и состоявшуюся перед этим встречу с уполномоченной по правам человека, где главный полицейский Пастыко убеждал всех в том, что негритянка сама напала на скинхедов, будучи в нетрезвом состоянии, а первый заместитель мэра Крючков подводил всё к тому, что нападения местных жителей на иностранцев провоцируют сами же иностранцы.
Она вспомнила про радикалов, о которых рассказывала омбудсмену Элла Магниева, и про то, как реагировали и с каким пренебрежением и высокомерием смотрели на неё власть имущие, когда та рассказывала о фактах нападений на иностранных студентов, и всё, о чём просила – всего лишь расследовать случившееся так, как того требует закон.
Ника представила, что чувствовала негритянка, когда группа здоровых парней избила её на набережной, а полиция, вместо того, чтобы защитить, её же выставила виноватой, и открыла уголовное дело не по факту нападения на иностранку, а по факту того, что африканка якобы сама напала на местных жителей.
Калинкова вспомнила о своей случайной встрече с Габриэлой Н’Тьямбой в парке рядом с университетом и представила себя на её месте. Девушка приехала из далёкой страны с самой благородной, мирной целью – обучиться судостроительной специальности и затем, вернувшись на родину, проектировать и строить корабли, реализовывать свой творческий и человеческий потенциал. Возможно, приехала в Адмиральск не просто чтобы получить образование, а чтобы осуществить свою детскую мечту. Ту самую, которую вынашивают многие мальчишки и девчонки и в Адмиральске, и в других городах Причерномории.
Возможно, когда Габриэла была ребёнком и училась в школе, Адмиральск вызывал у неё самые приятные ассоциации – приветливый причерноморский край, в котором живут и работают судостроители, конструкторы и инженеры. О многих, возможно, она даже слышала и хотела стать такой же, как они, приносить миру такую же пользу. И что же она увидела, приехав в этот город? Какие воспоминания об этом чудесном кораблестроительном крае она увезёт в свою страну? Что расскажет своим детям? О радикалах, которым не понравился цвет её кожи? О полиции, которая прикрывает радикалов и вешает их преступления на их же жертв?
«Мрази! Какие же вы все мрази!», – с ненавистью подумала Калинкова.
С этими словами, произнесёнными, возможно, даже вслух, Ника начала набирать на клавиатуре первые строчки будущего материала. Начала с того, как месяц назад полиция распространила свою версию конфликта на набережной, в которой говорилось о том, как пьяная гражданка одного из африканских государств напала на жителей Адмиральска. Все СМИ тогда раструбили это, и поскольку это была официальная сводка городского главка полиции, сомневаться в правдивости написанного и проверять изложенные факты никто не стал. Однако на встрече с уполномоченной по правам человека, в которой участвовали представители национальных диаспор и представители АКУ, выяснились весьма нелицеприятные детали. В частности, оказалось, что другими участниками конфликта были не просто жители Адмиральска, а члены ультраправой организации «Белый коготь». В городе они были хорошо известны как скинхеды, хотя сами позиционировали себя как борцы с преступностью и беззаконием. А поскольку многие входили ещё и в так называемые гражданские формирования, задействованные в охране общественного порядка и обладающие теми же полномочиями, что и наряды патрульной полиции, они проходили специальную подготовку и имели право на ношение оружия, в том числе огнестрельного.
И после того, как негритянка напала на шестерых скинхедов, которые мирно отдыхали на набережной (по крайней мере, такую цифру назвал в ходе встречи Пастыко), полиция приняла у всех шестерых заявления и открыла уголовное дело по факту нападения на них гражданки одного из африканских государств. Шестеро радикалов стали потерпевшими, а чернокожая девушка – подозреваемой. Позже исследование на полиграфе показало, что она была пьяна – это следовало из ответа на вопросы, находились ли рядом с ней во время инцидента пьяные люди и было ли в месте инцидента спиртное. Прямые вопросы: «Были ли ВЫ в момент инцидента пьяны?», «Употребляли ли ВЫ перед этим спиртные напитки?», – при этом не задавались. Но ответов на косвенные, неконкретные, сформулированные «издалека» вопросы полиции оказалось достаточно для того, чтобы обвинить негритянку в том, что в момент инцидента она была в нетрезвом состоянии и что именно она напала на радикалов.
Калинкова отлично помнила, что говорила об этом Магниева и что отвечал ей Пастыко, и этот момент в своём материале она описала подробно. Что-либо упускать ей не хотелось, так как это был именно тот случай, когда «дьявол кроется в деталях».
Во второй части материала Ника писала про то, как встретилась с Габриэлой Н’Тьямбой вблизи университета, как они гуляли около завода и как чернокожая девушка, приехавшая учиться на кораблестроителя, переживает за судьбу города и его предприятий похлеще многих адмиральцев. Ника описала и прогулку вдоль сгоревшего КПП и рассказала об идее студентов-иностранцев своими силами восстановить подожжённую будку, как они уже восстановили полузатопленную.
Вот такая она, африканка, которую обвинили в агрессии по отношению к местным жителям, толком даже не разобравшись в ситуации. А ведь надеяться ей не на кого. Посольства Анголы на территории Причерномории нет и защищать её права в данном случае некому, кроме родного вуза, в котором она проходит учёбу. Калинкова высказала мысль, что можно быть истинными патриотом Адмиральска, не имея ни гражданства этого государства, ни местных корней, а лишь горячее сердце и желание помочь. Сравнила действия африканки, которая вместе с другими иностранцами, с которыми её свела судьба, пытается сделать для города что-то поистине важное – и местных радикалов, которые сносят памятники, оставшиеся после неугодного им режима, и расписывают город вандальными надписями. И высказала предположения по поводу полиции: вместо того, чтобы ловить преступников, она прикрывает радикалов, уже практически в этих преступников превратившихся. «Если полиция их прикрывает, значит, ей они для чего-то нужны. Для чего же?», – задавала в статье вопрос журналистка.
Через два часа, когда Ника дописала последние строчки и думала над заголовком, дверь в кабинет открылась и в него вошла Светлана Ланина. На стол она поставила магазинный пакет и начала выкладывать из него фрукты. Как она сказала – «для подкрепления».
– Боже, Света, ну к чему такая забота? – застеснялась Ника. – Со мной всё нормально.
– Даже если бы тебе было не нормально, а хорошо, витамины в осенний сезон представителям пишущей профессии не помешают, – успокоила Ланина. – Тем более, Громов попросил меня проследить, чтобы ты была в порядке. Можешь считать это его редакционным заданием, которое я сейчас выполняю.
Ника в очередной раз восхитилась тем, насколько Ланина способна разрядить обстановку и сколько позитива она вносит в их скромный журналистский коллектив.
– А ещё Громов просил меня вычитать твой текст, как только он будет готов. Сам он был в полиции, вечером у него ещё дела и он не уверен, будет ли вообще сегодня в редакции.
– В полиции?
– Ну да, в полиции. Со Стешкиным, – сказала Света, чистя мандарины и раскладывая на тарелке их сочные половинки.
У Ники всё похолодело внутри.
– Ой, да ты вообще не в курсе последних событий! Их сейчас вся медиатусовка обсуждает – зайди в наши чаты, – ещё больше оживилась Ланина. – Все знают, что произошло, но всем же интересно, из-за чего.
– Так а что произошло?
– Стешкин разбил нос Графченко!
– Чего? – глаза у Калинковой расширились.
– Причём на глазах у охраны и десятка других людей, находившихся рядом, – продолжила Ланина. – Я была как раз в мэрии, выясняла подробности. Рассказывают, что сначала в мэрию вбежал какой-то разъярённый бородатый дед. Некоторые знают, что это профессор Графченко, но некоторые не знают. Охрана его знает, поэтому впустила, но просила успокоиться, поскольку вёл он себя неадекватно. Кричал, что он к Стешкину, потому что его подчинённая украла какой-то прибор из АКУ. Через полчаса начали досматривать журналистку с малиновыми волосами, которая якобы и совершила кражу, но ничего не нашли. Я сразу поняла, что это ты. Минут через пять из здания мэрии выходил Стешкин. Говорят, что был в угнетённом, подавленном состоянии, раньше его никогда таким не видели. Направился к своей машине. За ним на улицу выбежал Графченко, начал размахивать планшетом, тыкать в какую-то запись и кричать: «Вот, смотри! Она переложила его в рюкзак своего сообщника! Воровка! Паскуда!». Стешкин в этот момент подходил к своей машине, и когда Графченко с этими воплями его настиг, заехал ему кулаком по роже так, что тот аж отлетел на полтора метра и плюхнулся на капот машины Крючкова. Планшет отлетел ещё дальше и разбился вдребезги. Представляешь?
– Ничего себе, – изумлённо выговорила Калинкова.
– В машине сработала сигнализация, кто-то выбежал на улицу, кто-то на балконы. В общем, те, кто пропустил момент удара, наблюдали, как профессор сползает с капота, ему помогают подняться, а Стешкин преспокойненько садиться в свою чёрную «Волгу» и уезжает. «Скрывается с места происшествия», как бы потом написала полиция.
– А… что полиция? Её кто-то вызвал? – поинтересовалась Калинкова.
– Ну, конечно! И полиция, и «скорая помощь» – полный набор. Причём вызвал лично Крючков, который выбежал на звук сигнализации и испугался не столько за профессора, сколько за свою машину.
– А заявление профессор писал?
– Писал. Только не по факту вашего с Дорогиным проникновения на кафедру, а по факту сломанного носа и разбитого планшета… Ты бы видела, как перекосило Графченко, когда он в райотделе встретил нашего Громова. Обещал устроить нам проблемы за то, что ты и Дорогин шарились у него на кафедре и фотографировали секретные документы, и что сейчас же поднимет этот вопрос перед Пастыкой и ДГБ. Но наш главред ведь тоже не пальцем делан. Он ему ответил, что у нас есть доказательства воровства интеллектуальной собственности в АКУ, что мы проводим по этому поводу журналистское расследование и что на кафедре ты была по его заданию. И если он только попробует создать «Баррикадам» малейшие неприятности, ответочка ждать себя не заставит. Так что пусть сидит и не рыпается, иначе сделает хуже себе же. Графченко и заткнулся. В заявлении указал, что конфликт со Стешкиным произошёл на почве личной неприязни, и что требует возмещения стоимости планшета и суперпрограмм, которые были на нём установлены. Ни ты, ни ваша с Артуром вылазка на кафедру там даже не упоминаются. Так что Громову ты правильно сказала – жаловаться куда-либо профессор уже не посмеет. Кстати, Громов благодарил тебя – за то, что успела ему сказать о вашей находке на кафедре. Вы с Дорогиным хоть и сработали как папарацци, но добыли, как я понимаю, очень ценную информацию. Я ему ещё твой пост показала – ну, для него неудивительно, почему под ним столько дерьма. За границей такой компромат стоил бы огромных денег.
В это время Ланиной звонил Громов – узнать, как дела и что с материалом Калинковой.
– Да, уже прочитала. Внесла кое-какие правки, но они чисто технические… Как впечатления? Саша, да это шедевр! Я никогда не думала, что Вероника умеет так писать! Это даже не новостной материал, это полноценная статья! – с восторгом говорила Света. – И ставить его нужно не в новостную ленту, а в соответствующий раздел. Я бы даже попросила Никиту сделать баннер на сайт, ведущий на эту публикацию. Текст действительно шикарный.
Ланина продолжила слушать шефа, глядя то на Калинкову, то отводя взгляд куда-то в сторону. По её дальнейшим жестам можно было понять, что Громов дал добро на публикацию.
И как только Ланина отключилась, ей поступил ещё один звонок. Судя по реакции Светы, это был уже не Громов.
– Что?.. Вероника Калинкова? Да, она здесь… Прибор? Да, конечно. – И, передавая Нике телефон, сказала: – На, по твою душу.
Калинкова перепугано смотрела на Ланину, не решаясь взять телефон.
– Ник, ну что ты тормозишь? Коллеги звонят, просят тебя прокомментировать ситуацию с патентом, – слегка раздражённо протянула Ланина, держа смартфон в руке.
После чего включила мобильный на громкую связь.
– Наше издание хотело бы уточнить по поводу этой заявки, которую вы опубликовали у себя на странице, – раздался женский голос в динамике. – Откуда вам стало известно, кто является настоящим автором этого изобретения?
– Мне об этом рассказывал начальник управления земельных ресурсов Иван Митрофанович Стешкин, который работал в конструкторском бюро с изобретателем, знал его и вместе с ним участвовал в процессе работы над изобретением.
– Не удивлена насчёт Стешкина. Он у нас как универсальный солдат, – из динамика послышался смех. – А про то, то, что фирма «IT-United», которой в итоге передаются абсолютно все права на патент, принадлежит Владлену Альбертовичу Графченко, который является сыном профессора Графченко, вам тоже Стешкин говорил?
Ланина сделала круглые глаза и посмотрела на Калинкову. Ника растерялась и мысленно ругала себя за то, что так и не дочитала пост про «квантовую ловушку», который написал иностранец от её имени.
Норрингтон надеялся до последней минуты. Надеялся на то, что он ошибся, что у него слишком богатое воображение, и что не только Джек Воробей мог являться владельцем компаса, стрелка которого не указывала на север. Но его надеждам не суждено было оправдаться. Он понял это сразу, как только переступил порог крошечной каюты, расположенной в кормовой части «Каледонии». Ибо чернявый, неопрятного вида субъект, вольготно развалившийся на широком гамаке, бездумно устремив глаза в потолок, был, несомненно, Джек Воробей, либо его брат-близнец. Хотя идея насчет брата-близнеца казалась не такой уж фантастической, поскольку узнать знаменитого пирата в этой апатичной фигуре было не так-то легко. Джек заметно осунулся; его щегольская эспаньолка, кокетливо заплетенная в косички, исчезла, уступив место неухоженной щетине, наполовину скрывавшей свежий розоватый шрам от ожога на правой щеке, а волосы были обрезаны непривычно коротко и едва прикрывали шею. Кинув взгляд на правое предплечье Джека, на котором еще белела повязка, командор понял, почему Воробью удавалось до сих пор сохранять инкогнито — именно там находилось клеймо в виде буквы «Р», а также его широко известная татуировка, числящаяся в списках особых примет. Однако самой разительной переменой, произошедшей в облике Джека, было выражение его глаз. Никакие беды и испытания не могли погасить огня, пылавшего в их глубине, ничто не могло унять прыгающих в них чертиков. Воробей был отличным актером — он мог менять наряды, манеры, голос, но вряд ли простой смертный был способен придать себе вид неодушевленный настолько, что казалось – душа покинула эту бренную оболочку, и лишь по нелепому стечению обстоятельств то, что ранее называлось человеком, продолжало дышать и двигаться.
Норрингтон закусил губу. Нежданное появление Воробья как всегда сулило массу проблем и волнений. Проблемы начинались прямо в эту минуту. Несомненно, командору следовало немедленно отдать приказ о заключении Джека под стражу, после чего Воробья ожидал скорый суд и неизбежная виселица. Но отправить Джека на виселицу сейчас, когда он, по-видимому, даже не осознает того, что с ним происходит, у Норрингтона не хватало духа. Уже понимая, что отдать приказ он не сможет, командор проклинал себя, на чем свет стоит. У него было два пути – либо разоблачить Воробья, либо помочь ему сохранить инкогнито, что было непросто, поскольку многие в городе знали дерзкого пирата в лицо. Кроме того, помогая пирату, Норрингтон автоматически становился его пособником, рискуя не только офицерским званием и карьерой, но также свободой и самой жизнью. Что ж, дражайший командор никогда не искал легких путей.
— …сэр!
Голос Буллита вывел его из ступора.
— Э-э… Простите, капитан, я не расслышал вашего вопроса.
— Я спросил, знаете ли вы этого человека? – Буллит глядел на командора с любопытством, видимо уловив бурные эмоции под внешней невозмутимостью.
— Я… Да, я узнал его, — заявил Норрингтон решительно, — Хотя мы не виделись уже много лет. Его имя Джек… Флинн. Он служил лейтенантом на моем корабле, правда недолго…
Необходимость врать острым лезвием терзала душу командора, и он предпочел не распространяться далее о биографии «лейтенанта Флинна».
— Послушайте, капитан, — продолжал он после паузы, — вы не станете возражать, если я возьму на себя дальнейшую заботу о вашем госте?
— Н-нисколько, — промямлил слегка разочарованный Буллит.
— Тогда я заберу его прямо сейчас, пусть ему подберут какую-нибудь одежду поприличнее.
Уже в дверях командор вновь обернулся.
— Да, капитан! Перед отплытием я приглашаю вас нанести мне визит и в благодарность за свою честность и человеколюбие получить заслуженную награду.
— О, непременно! – Буллит расплылся в подобострастной улыбке.
— И еще – постарайтесь не распространяться о нашем госте. Думаю, он бы не захотел, чтобы бывшие сослуживцы узнали о его теперешнем душевном состоянии, вы меня понимаете? Скромность это еще одно достоинство, которое не останется без вознаграждения.
— О, да! – на лице капитана Буллита читалась бесконечная преданность, несомненно порожденная его природным бескорыстием.
в которой Тони Аллен пытается поймать Потрошителя, взламывает аналитическую машину контрразведки, а полковник Рейс изучает биографию Тони Аллена
Кадавры бродят средь живых и притворяются живыми. Их кормит адское пламя, поднявшееся из пекла сквозь пробитые Дьяволом бреши. Кадавры тянутся к пеклу, сползаются со всех концов к дьявольским топкам, нежатся в невидимых адских лучах, набирают силу, обретают власть. Плоды их блуда, дарованные Князем Тьмы, истинные исчадия ада, пожирают людскую плоть и пьют человеческую кровь. И скоро на земле не останется места живым – кадавры овладеют миром, заполонят города и веси и станут пожирать друг друга, подобно голодным крысам. Но как крысы плодят несметное число себе подобных, так и мертвецы, надругавшись над божественной заповедью, станут плодиться и размножаться, и не иссякнет источник их пищи никогда…
Преподобный Саймон Маккензи часто видел их с колокольни – кадавры грелись у адского пламени и даже не прятали лиц! Он давно научился отличать живых от мертвых, если мертвые и притворялись живыми. Они не могли долго оставаться в церкви, выходили поспешно, кашляя и пригибаясь; колокольный звон, вызывающий умиротворение у живых, повергал мертвых в трепет, но главное – печать Дьявола, одна из тринадцати: нечистый непременно оставлял кадаврам метку. Преподобный давно начал составлять списки притворявшихся живыми мертвецов, из тех, что посещали его церковь или обитали неподалеку, – о, здесь, возле дьявольской топки, их собралось превеликое множество! И самое страшное – кое-кто из них вступал с женами в противоестественную связь, от которой рождались чудовища. И эти жены несли чудовищ в церковь! О, как, наверное, хохотал Сатана, исподтишка наблюдая надругательство над таинством крещения! О, как, должно быть, радовался он свершившемуся святотатству! Какие далеко идущие вынашивал замыслы! Но преподобный Саймон Маккензи слышал сатанинский хохот и лишь усмехался в ответ – ибо не суждено было исполниться дьявольским замыслам.
Слёзы душили. Казалось, они специально копились все эти годы беззаботной жизни, чтобы сейчас хлынуть и затопить улицу, и прохожих, и саму Настю. Она задрала голову вверх, загоняя солёный ручеёк обратно. Какая-то старушка, проходя мимо, что-то злобно прошамкала, окинув её презрительным взглядом. Настя сморщилась ей вслед. Тоже мне блюстительница нравов. Потёрла пальцем щёку. На неё нанесли столько грима, что впору было отковыривать пластами. Настя задумалась, где бы ей смыть с себя всю эту тонну макияжа? Старушка ладно, а вот мама точно не одобрит. Тем более, если узнает, куда ходила дочь. И откуда её так беспардонно выгнали. Настя снова и снова переживала этот позор.
Студия, где проходили съёмки, находилась в каком-то богом забытом месте. Мало того, что пришлось пересечь полгорода, так ещё и пробираться какими-то подворотням. Нет, в самом помещении всё было похоже на настоящую студию: софиты, отражатели, белый задник, перед которым стояла роскошная кровать. Куча камер на штативах. Одна из фотомоделей уже расположилась на шёлковом покрывале. Над ней стоял мужчина и командовал, какую позу принять. Остальные девушки, отобранные на предыдущем этапе, терпеливо ожидали своей очереди. Почему-то все были полураздеты.
К Насте подошёл один из организаторов кастинга, спросил фамилию, сверил со списком, сунул в руки какую-то тряпку, велел переодеться. Не успела она посмотреть, что там, к ней подбежала девушка со всклоченными волосами, принялась пудрить лицо, подкрашивать губы и брови. Потом снова появился мужчина со списком в руке, стал ругаться, почему она ещё не готова. Настя только тут посмотрела на то, что держала в руках: кружевное бельё красного цвета. Да, в общем-то, и на бельё это не сильно походило: тонкие прозрачные трусики и такой же эфемерный бюстгальтер. Видимо, на её лице что-то такое отразилось, что мужчина тяжко вздохнул и спросил, сколько ей лет. Настя от волнения и стыда принялась что-то мямлить. Он выдернул из её рук кружево, развернул лицом к выходу и подтолкнул.
– Наберут, чёрт знает кого! Вы хоть смотрите или объясняйте, что к чему. Только скандалов мне не хватало.
Девушки, переодевавшиеся прямо тут на глазах у всех без всякого стеснения, громко засмеялись. Настя пулей вылетела за дверь и скатилась по лестнице, пробежала дурнопахнущую парадную и очутилась в узком дворе-колодце, откуда не сразу поняла, как попасть на улицу.
Было стыдно. Стыдно, что выгнали, и стыдно, что так обманулась. Ей почему-то грезилось, как она будет стоять под светом прожекторов в нарядных платьях, и принимать разные очаровательные позы. Ага. Настя шмыгнула носом. Вообще, что-то не ладилось в Настиной жизни последнее время. С тех пор как Лика с какого-то перепугу решила вместо неё пройти ЕГЭ, всё шло не так. О том, что она сама просила подругу сдать за неё экзамен, Настя как-то уже и не помнила. Нет, помнила, но она же не заставляла её, просто предложила. В шутку. Именно. Это была просто шутка. А Лика, дурочка, и рада стараться. Теперь вот у Насти неприятности, большие неприятности. И пожаловаться некому. Мама, чуть что, сразу или в крик, или в слёзы. А Насте теперь отдуваться. Телефон зазвонил, и Настя от страха не сразу нашла его в сумочке. Опять они. А ей нечего им сказать. Совсем. Солёный ручеёк опять потёк по щеке, оставляя тёмную дорожку на толстом слое пудры.
Разноглазый, конечно, на месте не стоял, но и плясать под пулями не подумал. Он уворачивался гигантскими скачками, сокращая при этом расстояние. И когда в обойме закончились пули, он за ногу сдернул Риана с зиплайна и с размаху запустил им в ближайшее зеркало. Осколки со звоном посыпались вниз, Риан, пролетев сквозь раму, зацепился руками за перила подвесного мостика. Раскачался, перепрыгнул на ближайший пандус и что есть духу помчал вниз, к дверям зала. К его глубокому сожалению, твари, дома таскающей на себе полтонны веса, ничего не стоило сигануть вниз на восемь с гаком метров, взбежать по почти отвесной стене и пинком в грудь отправить его в полет сквозь еще одно зеркало. На сей раз Риан снес зеркало вместе с рамой, и приземлился спиной прямо на злосчастный мостик. Предпринять что-нибудь еще он не успел – Риккерт легко перепрыгнул к нему, оторвал его от остатков зеркала и вместе с ним спрыгнул вниз, где и шваркнул его напоследок спиной об пол.
Вот теперь, лежа среди осколков и глядя на возвышающуюся над ним тварь, Риан себя понимал.
Он приподнялся на локтях. Риккерт опустился на колени между его ногами. И в глазах его не было ничего человеческого. Риан слышал только шум своего тяжелого дыхания и грохот в висках. Он еще приподнялся. Потянулся рукой, с удивлением обнаружив застрявший в ладони кусок зеркала. Разноглазый зубами вытащил стекло.
— Да выключи ты уже ёбаный свет, — хрипло сказал Риан искусственному интеллекту зала.
На Луне тьма если наступает, то совершенно беспросветная. Что не может не радовать. Риан не летал никуда дальше Луны, но про прыжки, конечно, знал. И тьма для него теперь значила то же самое.
Другая вселенная. В которой можно все. Абсолютно все.
— Ты в меня стрелял.
Риан лежал мордой вниз, упершись лбом в собственные руки. Риккерт скользил языком по его спине и сплевывал на пол найденные осколки.
— Охренеть, да, — вяло проговорил Риан. – Пиздец мне.
— Охренеть, — подтвердил разноглазый. – Восемнадцать патронов в обойме. Не попал вообще ни разу. Это не пиздец. Это ебаный пиздец.
Риан понял, что смеется.
— Ну, блядь, не все же рождаются со стволом в руке, как некоторые.
Теперь смеялся Риккерт.
— В первый раз ствол попал мне в руки в девятнадцать лет. И я выстрелил себе в ногу. Кстати, промахнулся.
Отсмеявшись, Риан перевернулся на спину. Под потолком дохлой летучей мышью висел наполовину оборванный мостик. Скалились острыми зубами разбитые зеркала. Одна перекореженная рама валялась неподалеку. Мертвым черным квадратом на проводе висел экран. В экран он, видимо, все же, попал.
— Что-то мне кажется, нас в этот клуб больше не пустят, — задумчиво проговорил он. Риккерт огляделся и только фыркнул.
Риан закрыл глаза. Улыбнулся.
— Да куплю его, и все…
– Женечка, сходи в седьмую, лекарства занеси. Здесь фамилии написаны.
Сестричка Наташа Муранец сияла своими голубенькими, как незабудки, глазками, щедро сдобренными не менее голубыми тенями. Почему, подумал Невский, все сестры на отделение так друг на друга похожи? Их что, в медучилище за голубые глазки принимают?
Муранец была приезжей. Откуда-то с Украины, что ли. Он сразу услышал своим чутким ленинградским ухом ее мягкий говорок. Она была старше Женьки лет на десять. Невысокая, знойная, цвета крем-брюле. Белый халатик на ее полной груди натянут был так, как тетива лука в руках Одиссея. Того и гляди, пуговицы отскочат прямо в глаз. Каблучки ее стучали по коридору, беспокоя тяжелых больных и вселяя надежду, что достучатся они когда-нибудь и до них.
Его почему-то каждый раз напрягало, когда их рабочие дни совпадали. Взгляд у нее был какой-то липкий, как облизанный до блеска петушок на палочке.
Однако, таблетки в палату Женька понес…
В просторном коридоре большие лампы на потолке уже не горели. Маяком светила только настольная лампа сестринского поста. За столом сидела аккуратненькая Наташа, и что-то сосредоточенно писала. «Что они все время все пишут? – подумал Невский. – Так и меня скоро начнут заставлять. Сколько уток вынес. С какой скоростью вымыл пол… А вот к Пригарину-то сестричку не посадят, чтоб все за ним записывала. Она лучше про таблетки будет всю ночь писать».
– Я думала, ты уже ушел давно… – На лице ее появилось властное выражение. А прозрачные глаза ее вдруг показались Женьке похожими на большие голубые бусины с дырочкой для нитки посередине.
– Все нормально. – И он сдал ей ключ от подсобки.
– Ой, слушай, Женечка, не уходи еще, а! – Она сложила брови домиком, как Пьеро, и сказала жалобно: – Будь другом, достань мне в кладовой клеенки новой для процедурного. Пожааалуйста! Мне самой не достать. Пойдем, я покажу где.
Пришлось опять возвращаться. В подсобке, за белыми, занавесочками на полках до самого потолка были целые залежи всякой больничной всячины. А грязно-оранжевые рулоны клеенки хоть лежали и не под самым потолком, но, пожалуй, невысокой Наташе и вправду удобнее было воспользоваться помощью кого-то подлиннее.
С левой стороны под выключателем стояла у стенки табуретка. Она резво взяла ее и, громыхая, переставила.
– Больных не разбудите? – спросил Невский, одарив ее осуждающим взглядом.
– Отсюда им ничего не слышно. – И добавила, чуть насмешливо, глядя ему в глаза: – Женечка.
– Я и без табуретки достану, – сказал он, желая ускорить дело и уйти, наконец, домой. А по дороге подумать обо всем, что поведал ему Пригарин. Он уже потянулся было, но она остановила.
– Ты не знаешь, которую. Лучше меня подержи! – И она мгновенно забралась на табуретку, а оттуда еще и на полку. Но прежде, чем оторвать вторую ногу от стула, скомандовала, глядя на него сверху вниз и снисходительно улыбаясь: – Ну, держи! Я же упаду!
На вопрос, за какое же место ее держать, достойного ответа он так и не нашел. За что ни возьмись – все как-то двусмысленно. Но она покачнулась и ойкнула, и ему ничего не осталось, как мгновенно схватить ее за ноги выше колен, да еще и под халатом. Придя в ужас от содеянного, он чуть было ее вообще не отпустил. Но вовремя спохватился.
Наташа нарочито медленно перебирала все рулоны, которые только были. Потом, наконец, стащила с полки самый из них тяжелый. И жалостливо попросила:
– Сними меня отсюда, Женечка. У меня руки заняты. Схватиться нечем.
На этот раз ему захотелось предложить ей «схватиться» зубами. Но все-таки он сдержался. Только шумно вдохнул и стащил ее под мышки вниз. Таким профессиональным «санитарским» движением, каким привык уже подсаживать лежачих больных, желающих получить судно. Собственно, и ассоциации у него возникли именно такие. А вовсе не те, на которые рассчитывала Наташа.
Она же решила, что почва вполне подготовлена.
Опустила рулон на пол. Повернулась к нему и, не обращая внимания на его изумленный взгляд, положила руки ему на плечи и жарко прошептала:
– Умеешь целоваться? Хочешь научу? – Она неотвратимо стала к нему приближаться. Но он вдруг сильно ее оттолкнул. Да так, что она чуть не упала, споткнувшись о лежащий на полу рулон.
– С сестрой, – неожиданно жестко сказал он, – нельзя!
Решительно выходя из подсобки и ударившись плечом о косяк, он услышал ее крикливый, резко изменившийся тон:
– Ах так, да? Смотри, какой гордый. Что ж думаешь, я не вижу, как ты на меня смотришь? Дай думаю, мальчику жизнь скрашу. А ему – не нравится. Пожалеешь… Гаденыш. Будешь меня век помнить.
– Да уж… Не забуду, – пробормотал он, уже выбегая на лестницу.
Делу время, а потехе – час.
Сафинар не подвела. А как она могла поступить иначе? Мусульманские женщины отрицают всяческую возможность ослушаться мужа. Пророк не велит.
Не успела постель остыть, а она уже смоталась на такси в Южную бухту и принесла важные новости.
Подводный човен «Запорожье» оказался на месте. По случаю очередных ремонтных работ команды на борту не было, что немалым образом облегчало работу диверсантов.
Сафинар сняла мужу и его товарищу шаланду для прогулки по ночному морю. Собственно, шаландой эту старую шлюпку и подобием паруса называл только хозяин, но средство передвижения было найдено.
— Не знаю, чего тебе на дорогу приготовить, — вздохнула жена.
—Не знаешь – приготовь чебуреки! – сказал Мустафа.
Поздним вечером Мустафа и Рустем двинулись в путь. На автомобиле они добрались до бухты, где ждала шлюпка.
— Если ты помнишь, я все-таки председатель меджлиса, — безразлично сказал в пространство перед собой Мустафа.
Рустем поплевал на ладони и взялся за весла.
Весла они предусмотрительно обвязали тряпками, плеска от них не было, правда, грести Рустему было намного тяжелее. Мустафа сидел, подставляя морщинистое лицо солоноватому морскому ветерку. О чем думал председатель меджлиса, задумчиво глядя, как его товарищ горбит плечи, гоня шлюпку к заветной бухте?
Об оставленной дома жене?
Об умершей в младенчестве внучке?
О сыне, сидящем в российских казематах?
О Норике Ширине иле Юре Османове, рядом с которыми он не хотел выглядеть маленькой тявкающей собачкой?
Мустафа думал о своей не слишком удачливой жизни — за свои политические взгляды и антисоветскую деятельность Мустафа был исключён из вуза и семь раз представал перед судом. Всего он провёл в местах лишения свободы пятнадцать лет. Некоторые утверждали, что он судим за изнасилование. Нет, он не был судим за такое гнусное преступление. Опущен был в первую судимость в Ташкенте, да! Оттуда у него появилась привычка открывать сигареты с торца, чтобы все видели, чья это пачка. Привычка, от которой трудно избавиться. Сколько он потом выкарабкивался, полз, лез, заводил и рвал союзы, пока не возглавил меджлис, пока не стал украинским депутатом. И вот, когда фортуна показала ему свое сияющее лицо, когда начал налаживаться бизнес в Турции, когда татарский Крым оказался у его ног, пришли эти вежливые русские солдаты и все испортили!
Наверно, и он в чем-то был виноват.
Ведь позвонил ему сам Путин, имел с ним получасовую беседу, а в результате можно было сохранить авторитет, остаться у власти в меджлисе, а главное – оставаться в Крыму, крепить бизнес. Нет, отказал диктатору, бросился к Эрдогану, умоляя его отправить военный флот к берегам полуострова. И что это ему дало? Эрдоган отделался орденом, назвали именем Мустафы парк в Анкере, улицы в турецких городах, библиотеку университета в Караккале, но по поводу отправки флота к берегам Крыма Эрдоган просто пожал плечами – зачем будить северного медведя?
А сколько времени и сил было потрачено на эвакуацию крымских татар во Львов? Во время событий по возврату Крыма в состав России именно ему пришлось курировать переброску трех тысяч боевиков с полуострова на Западную Украину. А сейчас он отвечал за переброску террористов ИГИЛ через Украину в Турцию. И что это ему дало? Шиш да кумыш!
Сейчас почетный гражданин турецких городов Кастамону и Кырыккале сидел в лодке и думал, куда его несет?
Может, проще было договориться с Путиным? Другие же договариваются, никто их не трогает, бизнес процветает, нары не грозят…
Мустафа не служил меджлису и татарскому народу.
Он не служил Украине. Турции он тоже не служил.
Все врали газеты.
И бессовестно врала кремлевская влада.
Он служил себе.
Шлюпка гулко стукнула о металл.
— Приплыли, — вздохнул Рустем, убирая натруженные горящие ладони с весел.
Подводный човен был темен и казался безжизненным. Вот в таких местах и водится нечистая сила. Вылетит сейчас на палубу, гукнет, потребует Вия, и будет кружить в готовности растерзать пришлых искателей приключений.
На борт подводного човена поднимались в некоторой напряженности. Ленур, вспомнив наказы одесских командиров, повозился в рубке и металлические внутренности човена высветились тусклым светом аварийного освещения. Видно было плохо, но даже поверхностный осмотр оказался неутешительным – наполовину разобранный дизель тускло блестел внутренностями. Аккумуляторных батарей – вечная беда човена! – не было вовсе.
Можно было спокойно покидать човен и отправляться в Одессу для доклада военно-морскому командованию.
Судно было безвозвратно утеряно для флота.
Зловещий скрип заставил диверсантов испуганно обернуться. Ничего страшного, люк внутренней переборки гостеприимно открылся, словно приглашал их в темную полную страхов глубину.
— Пошли отсюда, — сказал Мустафа и первым направился на выход.
Шлюпка спасительно покачивалась около темного борта подводного човена.
— Греби! – повелительно сказал Мустафа, и шлюпка медленно двинулась к выходу из бухты. Над пологими горами метались голубые лучи прожекторов.
Море и в самом деле было черным. Темные волны бились о борт шлюпки и пенились белыми хорошо различимыми барашками.
Внезапно рядом что-то плеснулось. И еще. И еще!
Рядом с шлюпкой неслись по воде уверенные в своей силе, прекрасные в своем хищном полете… Нет, не подберешь названия! Животными их язык не поворачивается назвать, а рыбинами назвать нельзя, даже если у них есть хвосты и плавники. Ангелы моря неслись рядом с лодкой, шумно отфыркиваясь и скрипуче переговариваясь на своем морском языке.
— Наши, — с улыбкой сказал Рустем и объяснил: — Я сам для ВМФ у турецких рыбаков трех дельфинов покупал!
Один из дельфинов, высоко выпрыгнув, выбил из рук Рустема весло.
— Ну, ну! – прикрикнул на дельфина Рустем. Повернувшись к Мустафе он, продолжая улыбаться, объяснил: — Играет!
Но дельфины не играли.
Окружив шлюпку, они явно чего-то ждали.
И это что-то явилось, медленно выплывая из ночного мрака и освещая прожектором шлюпку и бледные лица нарушителей.
Патрульный катер!
Мустафа тут же бросился в воду. Он бы уплыл, если бы не одежда, которая намокла и повлекла его в глубины. Впрочем, это был бы достойный конец, Мустафа даже смирился с ним, но утонуть помешали дельфины. Черт бы побрал этих морских бестий с их способностью приходить на помощь утопающим, даже если эти утопающие помощи не хотят!
Нарушителей порядка в бухте извлекли из воды. Мустафу, не смотря на его сопротивление, тут же раздели и накинули на него сухое байковое одеяло армейского образца – темно-синего цвета с белесыми полосами на узких краях. Стало немного теплее, но оттого еще хуже!
Из рубки вышел офицер-пограничник. На Рустема он даже не посмотрел, разве будет помнить валет шестерку, если она даже не козырная? Зато Мустафе покивал, как хорошему знакомому.
— Что же вы уважаемый Мустафа, — пограничник подошел ближе. – Как сыч, среди ночи… Ну, как дети, право!
— Я председатель меджлиса, — сипло сказал Мустафа. – Это наш Крым, я плаваю, где хочу!
— К сожалению, — тонкими губами офицер изобразил улыбку. Чисто выбритое лицо отражало скуку, словно офицер выполнял опостылевшие обязанности. – Плавать здесь вы уже не можете, уважаемый Мустафа Абдулджеми́льевич, вы приплыли. А вот выехать без права въезда… Это российская территория!
— А я украинский гражданин, — Мустафа смотрел перед собой.
Ничего интересного он не видел. Так, вода, даже дельфины куда-то уплыли, видно, посчитали, что их задача выполнена.
— Если мы задержаны, прошу вызвать украинского консула!
— В два часа ночи? – удивился пограничник. – И потом, с чего вы взяли, что в Крыму уже существует украинское консульство? Мы ведь оккупанты, о каких дипломатических связях может идти речь?
Мустафа гордо промолчал.
— Конечно, это ваше дело, — сказал командир русского патрульного катера, выждав момент, когда человек в форме пограничника отошел, — но плавать с такой наколкой в наших водах небезопасно. По первой ходке накололи?
Мустафа зло сверкнул глазами. Будь на месте командира катера кто-то похлипче, лежать бы ему на полу рубке кучкой пепла.
— Впрочем, — спохватился капитан, — вы же в Европу идете. Там это сейчас в тренде!
Он повернулся ко второму нарушителю границы.
— А у вас такая татуировка есть?
Вежливый, сволочь!
— Нет, — мотнул головой Рустем.
Командир катера береговой охраны заржал, открывая прекрасные ровные зубы, и пообещал:
— Будет…
— Зачем ты это сделал? — спросил Кроули Азирафаэля вслух, когда они бродили по саду перед собором Святого Павла.
— Я был бы дураком, если бы этого не сделал. Сабраэль предоставила мне все карты. Моя жизнь — это моя работа. Чудеса, за которые меня вряд ли когда-нибудь накажут. — Азирафаэль восхищенно посмотрел на длинный ряд кустов рядом с собой. — Кроме того, если мы с тобой сейчас действительно на нашей стороне, такой Архангел, как она, может стать могущественным союзником.
— Держи друзей близко, а врагов еще ближе? Похоже на то, что сделал бы я.
— Ты отличный дипломат, хотя и по неправильным причинам.
— А как насчет другого?
— Чего?
— Сказать им, что Бог уже знает.
— Ах, — Азирафаэль смущенно рассмеялся. — Не знаю, что на меня нашло.
— Если бы я не знал тебя лучше, то подумал бы, что ты разжигаешь раздор.
— Раздор? Нет, дискуссию Да. Именно. Я бы не стал им мешать. — Азирафаэль провел ладонью по аккуратно подстриженным верхушкам кустов. — Есть одна действительно ценная вещь, которую я понял после всего этого.
— Что это?
— Что небесные надзиратели и близко не похожи на Разум улья, как я раньше думал. — Азирафаэль продолжал водить кончиками пальцев по листьям. — На самом деле, похоже, интриги в офисе могут быть весьма интенсивными.
— Видел бы ты Ад.
Азирафаэль посмотрел на него нечитаемым взглядом:
— Но, дорогой мой, я его видел.
Азирафаэль взмахнул рукой, как в адской ванне, и на каждом кусте, к которому он прикасался, расцвела гроздь белой сирени. Они наслаждались запахом цветов и сине-золотым закатом, а затем Кроули вдруг невесело рассмеялся, запрокинув голову.
— Смешно было! Я только сейчас понял.
Азирафаэль отдернул руку.
— Что?
— Гавриил. Я совсем забыл врезать ему по морде. А ведь собирался.
— Я думаю, что вино Сабраэль было более тяжким оскорблением.
— О, это была классика. Он будет веками мучиться из-за этого. — Кроули ухмыльнулся со злобным ликованием. — И все же. Таков принцип этой штуки. Но вот что я тебе скажу: я бы заплатил деньги, чтобы посмотреть, как ты будешь с ним бороться.
Завернув за угол и ступив на мост Миллениума, они увидели Сабраэль, одиноко стоящую на краю дорожки. Она смотрела на реку, сложив руки и высоко подняв голову, неподвижная одинокая фигура среди шумной толпы.
Азирафаэль указал носком ботинка в ее сторону.
— Не возражаешь?
Кроули кивнул.
— Давай. Я буду ждать тебя.
— Я только на минутку.
Азирафаэль рискнул выйти на простор моста, лавируя между толпами любопытных туристов, делающих снимки. Он присоединился к Сабраэль рядом с одним из гребней сводчатого стального каркаса, и Сабраэль сделала решительный шаг и заговорила первой, не глядя в его сторону.
— Тебе должно быть стыдно за меня.
— Вряд ли. — Азирафаэль задумчиво качнул головой. — За Гавриила — да. Ты… я думаю, в тебе есть нечто большее.
— Ты был прав.
— В чем?
— Во всем. Особенно в том, через что я заставила тебя пройти. Извини.
Азирафаэль пожал плечами.
— Я прощаю тебя.
— Странно будет снова подняться наверх и работать с ним. Как будто ничего не случилось. Так всегда бывает.
— Вы… встречались раньше?
— Первый раз это случилось лунной ночью в 1929 году. Он и я были в Египте, охраняя Ковчег Завета. — Сабраэль рассказала ему эту историю задумчивым голосом. — Я хотела бы, чтобы он был всем тем, на что, как я знаю, он способен. Я не могу вернуться, пока он не научится извиняться. Я в долгу перед собой.
— Мне кажется, что ты имеешь над ним большую власть.
— Неужели?
— Ты же знаешь, что он не придерживается высоких моральных принципов. Почему бы тебе этим не воспользоваться?
Сабраэль отпрянула.
— Азирафаэль. Это хитро. Даже коварно!
Азирафаэль пожал плечами.
— Во всем виновато демоническое влияние.
— Ну что ж… Не пойми меня неправильно, но я надеюсь, что мы не увидимся еще много лет.
— Я тоже. В конце концов, у тебя будет много работы.
— Что ты имеешь в виду?
— Из тебя вышел бы хороший реформатор, если бы ты захотела.
— Реформатор?
— Сегодня ты сделала маленький шаг к изменениям. Кто знает, что может принести завтрашний день.
— Ты знаешь, с чем мне придется столкнуться?
Азирафаэль выглядел безмятежным.
— Удача благоволит смелым.
На минуту между ними повисло спокойное, умиротворяющее молчание, пока жизнь проходила мимо, и полы их пальто трепетали на ветру. Азирафаэль сунул руки в карманы и собрался уходить, но не успел сделать и двух шагов, как Сабраэль окликнула его.
— Азирафаэль?
Азирафаэль оглянулся через плечо.
— Что?
— Что он для тебя?
Азирафаэль развернулся во весь рост.
— Ты сейчас о чем?
— О нем.
Уши и щеки Азирафаэля вспыхнули.
— О, я не могу объяснить. Вернее, могу, но долго. Мы бы проговорили до завтра.
— Попробуй. — Сабраэль спрятала руки под пальто. — Я хочу понять: что может стоить того, чтобы рисковать всем?
Азирафаэль помолчал, подбирая слова, и, пока он обдумывал их, его взгляд смягчился.
— Он меня понимает.
Сабраэль склонила голову.
— Хм.
— Твое “хм” звучит довольно скептически. Но почему? Разве у тебя было не так?
— Нет.
Азирафаэль моргнул.
— Тогда как?
— Он был красив, и я смотрела на него снизу вверх, и я… Я не знаю.
— Тебе было одиноко.
Сабраэль напряглась.
— Не говори глупостей. Ты же знаешь, что мы не созданы для этого.
— Даже небесные тела нуждаются в ночном тепле звезд.
Толпа двигалась за ними, внизу бурлила река, и чем дольше Сабраэль медлила, тем более несчастным становилось ее лицо. Ее каблуки щелкнули, когда она зашагала к другому концу моста, а затем она снова остановилась и заправила прядь волос за ухо.
— Знаешь… — Ее лацканы затрепетали, когда она подтянула их к шее, — если это что-то значит, я думаю, ты можешь быть лучшим из нас.
— Почему?
— Ты такой, каким должен быть ангел. — Сабраэль посмотрела на облака. — Не то, чем мы стали.
— Рай — это то, чем он всегда был. Это ты теперь другая.
— Может быть, и так, — Сабраэль едва заметно улыбнулась. — Будь здоров, Княжество.
Азирафаэль улыбнулся в ответ.
— Прощай, друг мой.
Сабраэль отвернулась от собора и зашагала сквозь толпу, высоко подняв голову и держа за спиной стропила моста, как крылья. Рукава ее пальто хлопали вокруг нее, и в порыве перьев и света она закрыла глаза и растворилась в вечернем небе.
Азирафаэль глубоко вдохнул прохладный, резкий воздух, поправил галстук-бабочку и направился обратно через мост. Кроули оторвался от бетонного блока, выпрямился, и они вместе двинулись в путь. Зажглись ближайшие уличные фонари.
— Как она?
— Чувствует себя виноватой. И влюбленной. — Азирафаэль сцепил руки за спиной. — Она немного напоминает мне меня самого когда-то.
— Да ладно тебе! — возмутился Кроули. — Твой вкус не мог быть настолько плох.
— Нет, хотя я подозреваю, что у нас общая слабость к изящно очерченной линии подбородка.
— Хм, — надулся Кроули. — Спасибо за такое сравнение.
— Не за что. У тебя прекрасный подбородок. И я надеюсь, что никогда больше не увижу ту мерзкую бороденку 1601 года.
— Что?! Ангел! Тогда это было в моде.
— Ты мне нравишься, какой бы ты ни был. Но мне все еще позволено питать слабость к тебе с короткими волосами. И гладковыбритому. — Азирафаэль предложил Кроули сгиб локтя. — Ну а теперь… Что скажешь насчет ужина?
— Знаешь, мне хочется чего-нибудь побыстрее.— Кроули взял его за руку. — Как насчет «Нандо»?
— Прекрасно.
— Божественное местечко. Почти как ты.
Сашу Трубицына разбудил шум над головой. Казалось, в квартире этажом выше орудовала бригада пьяных грузчиков. Слышались громкий топот, крики, взрывы идиотского смеха, глухие удары и треск. Похоже, горе-работяги решили как следует отвести душу и вместо того, чтобы перетаскивать мебель, стали ее ломать.
Саша резко сел, напугав пристроившегося в ногах Рыжика. Кот сиганул вниз и мгновенно спрятался под кровать. Только хвост мелькнул.
— Трус, — пробормотал Саша, валясь обратно на подушку.
Шум не прекращался, он даже усилился — кто-то из разошедшейся бригады начал со всей дури колотить по стояку. Крики стали угрожающими — не иначе, «грузчики» принялись выяснять отношения.
«Скоты, — подумал Саша. — Нашли опустевшую квартиру и куролесят. Эпоха перемен, чтоб ее… Твори что хочешь — Переход все спишет. Ну и плевать на эту шушеру. Лишь бы не придумали ко мне ломиться…»
Он, конечно, храбрился: задумав что-нибудь, шушера не останавливалась ни перед чем. На прошлой неделе Лена рассказывала ему по телефону о взрыве в соседнем доме. Судя по всему, там собралась похожая компания, устроила оргию в одной из квартир, а перед уходом включила конфорки на плите и открыла газовый кран. Логика таких поступков ужасала, но была предельно ясна. Все равно ведь скоро переселяться в Иномир, а там никто не будет доискиваться до грехов, которые ты оставил за спиной…
Саша бросил взгляд на часы: пять минут одиннадцатого. Да, разоспался…
Кот выбрался из-под кровати, укоризненно посмотрел на хозяина и мяукнул. Хозяин не удостоил его вниманием.
Рыжик переступил с лапы на лапу и мяукнул еще раз — уже громче и настойчивей. Взгляд его из укоризненного сделался осуждающим.
— Что, котяра, брюхо подвело? — риторически спросил Саша. — Ну ладно, ладно, сейчас…
Потянувшись, он откинул одеяло. Первым делом — посмотреть, что творится во дворе. Этой ночью было на удивление тихо, но мало ли…
Раздернув шторы, Саша глянул вниз. Нет, ничего не изменилось. Все так же чернели остовы шести сожженных иномарок. То ли им просто не повезло, то ли вандалы действовали избирательно, не посчитав изделия родного автопрома достойными огненной смерти. Как бы то ни было, все три припаркованные у дома «Лады» отделались выбитыми стеклами и проколотыми шинами. Ну что ж, хуже не стало — и то хорошо. Все какая-никакая стабильность…
Теперь — насыпать Рыжику корма. Кот немедленно пристроился к плошке, словно в ней заключался смысл его жизни.
— Дармоедина ты рыжая, — сказал Саша. — Трескаешь и в ус не дуешь. А если я все-таки передумаю и удеру отсюда в светлое будущее? Что без меня делать-то будешь, а?
Кот, не отрываясь от плошки, презрительно помахивал хвостом. Мол, куда ты, хозяин, от меня денешься, скажи на милость? Просто смешно!
Завтракал Саша, по старой привычке, перед телевизором. Тот все еще работал, и это казалось чудом, потому что в последние дни каналы умирали уже не поодиночке, а по три-четыре. Сейчас их осталось два, и нельзя было поручиться, что оба доживут хотя бы до вечера.
Саша тыкал вилкой в яичницу и слушал, как ведущий донимает известного популяризатора науки — академика Горянского. Запись была не новой — ее повторяли с завидной регулярностью.
— Так что же с нами происходит, Олег Владимирович? — спросил ведущий, глядя на академика так, словно от того зависела судьба цивилизации.
— Как ни банально это звучит, происходит эволюция. Очевидно, мы в своем нынешнем виде не являемся конечной фазой развития Хомо сапиенс. Чтобы было понятнее, рассмотрим насекомых. У них, как известно, сложный цикл: личинка, куколка и, наконец, крылатая особь — имаго. Так вот, похоже, что высшая стадия, аналогичная имаго, есть и у человека. Природа предусмотрела ее, но по загадочным для нас причинам отложила на неопределенный срок. И вот он настал.
— Именно сейчас, ни с того ни с сего?
— Причина, конечно же, была. По мнению ряда моих коллег, все дело в непрерывном накоплении негатива. Во-первых, люди окружили себя искусственной средой, без которой шагу не могут ступить. Во-вторых, едят ненатуральную пищу — сплошные ГМО и добавки, счет которым уже идет на тысячи. В придачу ко всему — постоянные стрессы. Ритм жизни непрерывно ускоряется, и мозг испытывает нагрузки, на которые не был рассчитан. Таким образом, мы сами начали подавать сигнал SOS. Природа его услышала и приняла меры — скачком перевела нас на новую ступень. Другие ученые называют эту версию неубедительной и выдвигают собственные гипотезы. Некоторые даже полагают, что не обошлось без инопланетян.
Ведущий натянуто улыбнулся:
— Но вы-то так не считаете, верно?
— Верно. Я связываю происходящее с вирусом «Эйк».
— Это тот, который якобы разработали в секретных лабораториях Пентагона?
— Он самый. Американцы, правда, все отрицают, да и трудно понять, как его можно использовать в военных целях. Он никого не убивает, не вызывает тяжелых болезней. Просто провоцирует в организме некоторые генные изменения, но таким сложным образом, что никто не может разобраться до конца.
— Зачем же тогда было создавать этот «Эйк»?
— Я могу лишь строить догадки. Допустим, разработчики хотели получить спецагентов с заданными свойствами, каких-нибудь зомби-диверсантов. Но ничего не вышло — вирус повел себя непредсказуемо. Затем он каким-то образом вырвался на волю и начал распространяться по планете.
Ведущий достал платочек и промокнул лоб — то ли его действительно бросило от услышанного в пот, то ли это была игра на зрителя.
— Олег Владимирович, вы сравниваете Переход с превращениями насекомых. Но ведь есть огромная разница! И гусеницу, и куколку, и крылатую особь можно увидеть, потрогать. А человек…
Горянский кивнул:
— …попросту исчезает, словно телепортируется отсюда в Иномир. Физики доказали, что в результате такого переноса человеческое тело не может представлять собой единое целое. На стадии имаго оно превращается или в некое облако из мельчайших частиц, или в энергетический сгусток. Однако сознание сохраняется. Это подтверждают длинные выкладки, которые, естественно, я не могу здесь привести. Звучит фантастично, согласен. Но мы раз за разом убеждаемся, что нет ничего фантастичнее природы. И если она решила на конечной стадии развития лишить нас телесной оболочки, оставив мысль, — значит, в этом есть высший смысл.
— Хорошо, пусть так, хотя у меня голова идет кругом. Но где же он находится, этот Иномир?
Академик развел руками:
— Понятия не имею. Могу лишь предположить, что существует некая Земля-2 — то ли в параллельной Вселенной, то ли в другом измерении. И назначение ее изначально было в том, чтобы принять людей-имаго. Но, сами понимаете, эта гипотеза пока ничем не подкреплена.
— И все же, Олег Владимирович…
Не дослушав ведущего, Саша переключил канал — и попал на другую телебеседу. Только теперь вместо ученого гостем студии был олигарх — когда-то скандально известный своими выходками, а в последнее время от скуки занявшийся политикой и самопиаром на ТВ.
На сей раз физиономия у олигарха была кислая.
— Я надеюсь, здравый смысл все же победит, — нервно теребя галстук, говорил он ведущему. — Зачем бежать в какой-то никому не ведомый мир, если есть отличная возможность остаться в этом? Хоть убейте, я этого не понимаю.
«Зато тебя понять нетрудно, — подумал Саша, выключив телевизор. — Дрожите за свои империи, господа. Все отчалят, и никому не станет дела до ваших миллиардов, нажитых непосильным трудом. Долларами можно будет только подтираться или жечь их в камине холодными зимними вечерами. Что останется? Стометровая яхта без матросов, личный самолет без экипажа, «Бентли» без водителя? Фамильный замок, купленный у обедневшего аристократа? Но кому он нужен без света, газа и тепла? К тому же его запросто отнимет любой амбал — без гроша в кармане, но с дубиной. Вот тебе и власть над миром…»
Саша отнес сковородку на кухню и сунул в мойку. Затем достал домашнюю аптечку и вынул оттуда оранжевый пластмассовый футляр. На крышке крупными черными буквами было написано «Симпедол». Внутри находились безыгольный инъектор и небольшая ампула. Воспользоваться этим набором означало аннулировать билет в Иномир. Тот самый билет в один конец, что природа бесплатно выдала каждому жителю Земли.
Теплых чувств к олигархам Саша не питал, но за одну вещь был им благодарен. Столкнувшись с первыми случаями Перехода, они поняли, что их сокровища скоро обратятся в черепки, и забили тревогу. Вложив гигантские деньги в фармацевтику, миллиардеры потребовали от ученых как можно быстрее создать уникальный препарат. Такой, чтобы гарантированно избавлял человека от стадии имаго.
Затея казалась бредовой, но биохимики, на которых обрушили настоящий золотой дождь, прыгнули выше головы. Изучив изменения, происходящие в организме перед самым Переходом, они все-таки синтезировали нужное вещество.
После этого симпедолом завалили все аптеки. Его можно было брать совершенно бесплатно и в любых количествах, не выходящих за пределы разумного. Реклама чудо-средства заполонила экраны и страницы газет, непрерывно звучала по радио, мозолила глаза на растяжках и баннерах. Спасительные ампулы расхваливали поп-звезды, известные актеры и шоумены. Им вторили депутаты и чиновники всех рангов, с обращениями к согражданам выступали президенты.
Саша всегда ненавидел рекламу, но выбор сделал без колебаний. Он слишком дорожил своим телом и привычными земными радостями, а потому обзавелся симпедолом, едва тот появился в аптеках. Для этого пришлось отстоять огромную очередь. Ажиотаж был сумасшедший, и скоро, по подсчетам специалистов, оранжевыми коробочками запаслась большая часть населения планеты. Тем, кто передвигался с трулом, их доставляли прямо на квартиру.
Организаторы кампании не сомневались в ее успехе и испытали шок, когда она закончилась провалом. Инъекторы имелись почти у всех, но мало кто пускал их в дело, и каждый день миллионы людей безропотно дожидались Перехода.
Были проведены многочисленные опросы. Их результаты засекретили, но кто-то допустил утечку информации. Как выяснилось, прежде всего в Иномир устремились больные, немощные, запутавшиеся в долгах, нищие, бездомные и просто беспросветно бедные. Их оказалось много, немыслимо много! Внушительную группу представляли те, кто руководствовался религиозными мотивами. Они были уверены, что распахнулись двери Царства Божия, и смиренно ожидали вознесения в рай. Хватало и других аргументов в пользу исхода с грешной Земли. Даже такой: ну, сделаю я себе инъекцию, а двое других не захотят, и что за жизнь у меня настанет? В Иномире я не пропаду, а вот если здесь разом исчезнут две трети врачей, энергетиков, фермеров, хлебопеков — это будет настоящий конец света!
Повертев коробочку в руках, Саша вернул ее на место.
«Спешить некуда, — подумал он. — Вот начну превращаться в имаго — тогда и решать буду. А пока пусть полежит».