Было нечто общее между его, Лорика, новыми сородичами и мелкими млекопитающими древней Земли, что именовались “крысы”, а именно, если один из членов стаи приносил весть о беде или опасности, то вся стая зарывала норы, выходящие в эту сторону, и сидела, затаившись. Но у крыс были огромные витиеватые ходы, а соу людей? Неужто, они решили пересидеть тут?
Тем временем, Лорик крутил колечко на пальце, сидя за своим лабораторным столом. Что-то не укладывалось. Если такая продвинутая раса, как наги, владеет планетой, то зачем им шаттл и эксперименты с клонами? Как змеи уживаются с паразитами, которыми заражены люди? Какова их цель? И, если они владеют этим реактором, отравившим мертвое озеро, то откуда у Лорика-Тома их ключ?
Пока он складывал одно с другим и тем и этим боком, решая головоломку, кольцо в его руках щелкнуло. Сначала оно засветилось изнутри зеленым, прямо сквозь металл. Вероятно, как и браслет астронавта, стандартный номер один, кольцо считывало данные организма: пульс, температуру, может даже, осуществляло забор крови… решив обмануть технику, Лорик сунул живокорень в кольцо, красный сок этого растения имел большое сходство с кровью человека и рос на богатых железом почвах. Для начала, это должно обмануть датчики… корень был темно-коричневого цвета, как кожа южной расы, и даже пульсировал, подобно человеческим сосудам, то открывая, то закрывая клапаны растительных артерий. В середине корня был плотный узел, в котором помещалось этакое сердце и даже пятизубый рот. Лорик подробно разбирал это растение ночью, занеся в список потенциально опасных. Но местные его ели, находя вкус изысканным и неповторимым.
Кольцо выпустило пучок света, теперь уже красный, затем белая вспышка, и от корня осталось два извивающихся в агонии отрезка. Кольцо жило своей механической жизнью и, выпустив снова красную лазерную сеть, приступило к сканированию помещения и Лорика. Астронавт поставил свинцовую заглушку от печи между собой и неопознанным артефактом, еще раз порадовавшись экранированному лабораторному боксу.
В этот момент явилась Дахати. Девочка, с серьезным видом, объявила, что провинившийся Лорик будет находиться здесь, взаперти, дожидаясь своей предрешенной участи. Клан спасать его и оберегать не намерен и уйдет в подполье. Уточнить, где же здесь их поля, не получилось. Приоткрытая дверь разомкнула контур, луч пошел гулять по краю большого зала. Лорик крикнул Дахати, чтобы она закрыла створки, девочка, не привыкшая к тому, что на нее кричит взрослый, малознакомый мужик, метнулась к дверям и захлопнула их. Пучок света из кольца мигнул. Затем, подумав, сменился на белый.
– Ложись! – еще раз крикнул Фил и прихлопнул кольцо крышкой, ползком приближаясь к Дахати, и, затаскивая ее под железный лабораторный стол.
– Это передатчик? – шепотом спросила девчонка.
– Хуже. Это хранитель. – Так же шепотом ответил Лорик и приблизил палец к губам. – Тщ-щ-щ!
Железное помещение со всех сторон плясало красными пучками. Фил подключился к камере и наблюдал в маленьком экране, как из кольца высунулась крошечная лапка, подобная лапке железного паука, и начала движение. Не дожидаясь, пока кольцо отрастит еще семь таких лапок, Фил осознал, что в лабораторном столе всегда есть два предмета, способные помочь: это молекулярная горелка и баллончик с жидким азотом. Если первая просто уничтожит все, что попадет под плазму, разогретую до температуры ядра, то второе средство предоставит время для создания условий изучения, либо бегства от опасности. Астронавт потянулся к ящику, но замок был заперт. Еще три-четыре секунды ушло на создание электронной отмычки. Дахати сидела молча, с широко распахнутыми белесыми ресницами, вероятно, девочка и не знала о существовании ящиков, принимая тяжелый металлический литой стол за монолитный предмет.
Лорик с баллончиком в руке замер, ожидая удобного момента. Металлический корпус азотника был покрыт неопреном и был безопасен для рук, но, в условиях применения, нужны были перчатки посерьезнее. Покрутив колесико, Фил настроил впрыск большой струей, без лишних брызгов.
Когда красный пучок мигнул, обозначив цель, отсканировав зеркальное отражение в металлической стене, то Лорик вскочил и заморозил опасный предмет, пользуясь заминкой при переключении сканирования на боевой режим. Замороженное кольцо он лабораторным шпателем подхватил и положил в герметичный свинцовый бокс, куда долил еще азота.
– Теперь мы в относительной безопасности. – Радостно сообщил астронавт скрипящей зубами, скорчившейся под столом, главе клана. – Так что вы хотели?
– Ты остаешься ждать своей участи, пришлый. – Проговорила беловолосая, доставая потемневший четырехгранный клинок. – И нам нужно, чтобы наги не знали о нашем клане ни-че-го! Пусть думают, что ты спустился и тут слегка пошебуршал. В одиночестве. А чтобы они ничего не узнали, ты должен забыть все, что знаешь!
Удар пришелся в левую половину грудной клетки, ближе к середине. Должно быть, девчонка метила в сердце. И, вероятно, у нее был немалый опыт для ее примерно пяти лет от роду. Дети, в условиях войны, взрослеют быстро и жестко…
Лорик ощутил холод инородного предмета в своем теле, затем легкие осознали давление неудобного ножа и затруднение дыхания, мягкие ткани, раздвинутые и порванные острием, заныли, от помехи, а порванные сосуды подали, наконец, сигнал боли и хотели уже взорваться потоками крови. Но регенерация начала свою работу, первыми перекрывая мелкие сосуды и пораженные венки. Сердце, обожженное по краю металлической гранью, пропустило удар, Лорик закрыл глаза, практически лично наблюдая, как полупрозрачная белая паутинка на секунду обтянула остановившийся жизненно важный орган и снова пропала, не оставив и следа и повреждений. Организм сам вытолкнул из себя клинок, раздался глухой тяжелый лязг о металлические плиты пола.
– Умри! – закричала, в панике, девчонка и рванула к дверям без оглядки. Нервно провернулся три раза верхний замок, нижний немного заклинило, но, после пинка, скрепя, лязгнул и его язычок.
– Какие все нервные… – хмыкнул Лорик, размышляя о дальнейших действиях. – Здесь должно быть меню с протоколом экстренной эвакуации персонала.
Руки привычно потянулись к плитке слева от двери, плитка мигнула, загорелся отпечаток пальца.
– Э-э-э, пожалуй, нет. – Лорик зажал в зубах лезвие ножа, прыснув из баллончика на ожившую технику нагов. Простая и гениальная конструкция не сильно отличалась от взломанного кухонного модуля. Замкнув нужные провода, и, поставив сцепку, Фил оглянулся, в поисках эвакуационного выхода. В полу на полсантиметра приподнялась одна из полуметровых металлических плиток. Чертыхнувшись, астронавт воткнул лезвие в узкий зазор между плиткой и остальным полом, нож, выгнулся, но выдержал и показался черный просвет хода.
– Вы издеваетесь? – затылок определенно чесался. – Неужто, придется ползти? Убраться бы еще!
Фил потратил драгоценные секунды на стрирание жесткой памяти видеозаписи и защелкивание панели управления. Часы, подключенные напрямую к сети этого объекта, были защищены анонимайзером. Наконец, пригодилось! Скачанная карта показывала, что лагерь представлял собой перевернутую, зарытую в скальных породах пирамиду, острием уходящую вниз, оттуда вел ход куда-то еще ниже. Лаборатория находилась на самом верхнем этаже, а цокольные блоки были обособленными, соединяясь лишь техническими каналами и воздуховодами.
Лорик прыгнул в люк, сложив ноги вместе, а руки прижав по швам. Темный тоннель начал мигать сваренными переходами и темно-синей подсветкой, проносясь мимо лица. Вжав голову в плечи, мужчина чувствовал, тем не менее, легкое жжение в затылке от скольжения. Браслет пиликнул, указывая, что нужный люк откроется через три секунды. Мужчина согнул носки ботинок и успел поймать незаметный уступ, тихо бухнув по перегородке, и, вынув заглушку, Фил пролез в перпендикулярное ответвление и поставил заглушку обратно. Лаз здесь был куда шире.
Аккуратно и тихо продвигаясь, Фил добрался до плотной квадратной решетки и заглянул вниз. Высокие потолки венчали огромный высокий зал. Посередине была белая трибуна, за которой стояла незнакомая девчонка-подросток с седыми-пепельными волосами и что-то говорила. А сзади нее были прозрачные колбы, где, вытянувшись по швам, как Лорик, пару минут назад, стояли все члены клана, принявшего его. Девушка с трибуны прокричала. Перед ней сидело около дюжины таких же седовласых, каждый из них поднял руку прямой ладонью вперед, словно отгораживаясь от этой сцены маленьким живым щитом. На лицах присяжных, как окрестил их Лорик, не было никаких эмоций.
– Сван Туруни, ты виновна, что привела на территорию клана чужого. Ты признаешь вину? – Девочка в колбе горько обреченно кивнула. –Ты виновна в том, что позволила ему жить. Ты виновна в том, что вы, низший клан, ворвались к нам и эвакуировались, приведя нагов к нам под бок. Ты и остальные члены клана приговариваетесь к мгновенной смерти! – Седая судья махнула рукой, и все сидящие вскочили, с интересом ожидая представления, они закричали, ритмично прикрывая округленный рот ладонью.
Воздух в колбе мгновенно исчез, Сван выгнулась грудью вперед и запрокинула голову назад, закрыв глаза и неосознанно пытаясь сделать предсмертный последний вдох. Следом с помертвевшим лицом стояла Дахати, готовая к той же участи. Лорик не мог оставить все так, как есть. Надеясь, что позже сможет связаться с базой и предупредить шаттл об опасности, он выстрелил в середину потолка, выпуская трос.
Есть лишь малая вероятность, что купол и колба поддадутся механическому воздействию. Некогда их плавить или сверлить! Это, к тому же, опасно для находящихся внутри – никаких осколков и температур. Нужно пробраться к контроллеру. Лорик проверил крюк, под сильным углом, почти плашмя, вонзившийся в белый пластик потолка, затем прыгнул, наметив жертву.
Этот парень не смотрел за происходящим, сидя позади всех. Он сверялся то с одним монитором, то с другим, и что-то нажимал, деловито поджав верхнюю губу и немного покусывая ее время от времени. Сбоку от него стояли двое в черных форменных костюмах, как у Лорика.
Фил подлетел и приземлился прямо на одного из двоих, стукнув его головой об ступень. Толпа ахнула и заулюлюкала с новой силой. Зрелище им нравилось, независимо от того, кого убивают. Парень за пультом посмотрел исподлобья, с интересом и без явного испуга. Он лишь последний раз что-то нажал указательным пальцем и отошел от приборной панели, высоко подняв раскрытые ладони.
– Я запустил автоматический режим. Ты ничем не поможешь им. – Спокойно проговорил юный циничный палач. Лорик обернулся и увидел, как Сван висит на прозрачных огромных шипах, выросших по кнопке пульта из самих стенок стекло-колбы. Времени размышлять не было. Риск был слишком большим. Уже Дахати начала корчиться в безвоздушном пространстве.
– Я отменяю приговор! – прокричал Лорик и схватил ручку ножа, второпях засунутого во время спуска в карман. Ручка точно вписалась в руку, замах получился больше ожидаемого. Стеклянные многогранные столбики перед приборной панелью, всем своим видом напоминавшей прозрачный орган, перерубились. Фил еще раз посмотрел на свой нож, и увидел лишь ручку меча, прихваченного им у убитого нага. Вместо острия было заметно слабое голубоватое свечение. При развороте плашмя, лезвие все подернулось рябью, впитывая маленькие пылинки.
«Молекулярный клинок!» – мелькнуло в мозгу Лорика, прежде чем второй охранник в черном огрел его обрубком кристалла по голове. Падая, Фил увидел, что колбы постепенно открываются – у него получилось замкнуть управление.
– Он нам сильно помешал. – Недовольно ппроговорил палач, проверяя оборудование. – Этих в барокамеру, а его убейте и приведите ко мне. Первое поколение все еще полно сюрпризов.
– Да, Енц! – отрапортовал первый стражник, вставая со ступеней, и, потирая проломленную голову. Фил аж закашлялся от такой наглости.
– Рано списали! – Выкрикнул он и крутанулся с мечом в руках.
Встречаем новый образ Элиана-Безымянного)) После внеплановой трансформации автор его ещё не показывала!
Как думаете, останутся у котика остаточные следы шрамов или он полностью регенерирует?
Заглядывайте в группу https://vk.com/clubthreebileta и участвуйте в голосовании))
Все ранее опубликованные арты — в альбоме https://vk.com/album-156052173_277680665
И здесь хозяйская часть дома Альенде впечатляла даже с учетом ситуации. Виртуальные окна симулировали вид на землю с высоты орбитальной станции, причем крайне шикарной. Она, естественно, тоже представляла собой коридор, с небольшим уклоном уходящий по широкой спирали, но тут стены отстояли друг от друга значительно дальше, чем в служебной части дома.
Риккерт дождался его. Кивнул.
— Протокол безопасности три, разгерметизация, уровни семь, шесть пять, четыре. Подтверждаю. Вик, время. Уводи команду. Дай знать.
Протокол разгерметизации означал, что все двери на названных уровнях сейчас намертво заблокированы. А значит, если верить плану, в этом спиральном коридоре, откуда некуда деваться, сейчас заперты пятеро охранников и они вдвоем. Развлечение не для слабонервных.
Риккерт улыбнулся ему.
— Отключение освещения, отключение аварийного освещения, уровни семь, шесть, пять, четыре. Подтверждаю.
И превратился в зеленого призрака. Одним глазом — с линзой — Риан его видел. Другой видел только беспросветную тьму.
— Блядь. Предупреждать надо, — проворчал он.
Охрана Альенде были настоящие профи. Оставшись без зрения и связи, они быстро сумели найти друг друга, объединиться и сориентироваться. Проблем у ребят оказалось ровно две: что он, что Риккерт прекрасно видели в темноте, а по ковру такой толщины бесшумно мог пройти слон в железных тапках.
Риан выстрелил первым, стоя за спиной разноглазого. Метнулся в сторону, успев заметить, что его цель откинуло назад. В следующее мгновение охранники открыли огонь, весьма слаженный, учитывая, что стреляли вслепую, на звук и вспышку. Над головой у него со звоном разлетелось что-то стеклянное. Риан нырнул на пол, перекатился к противоположной стене, поднялся и с колена послал пулю в уже мертвое, падающее на пол тело.
Стало тихо.
Призрачные стволы в руках Риккерта сияли зелеными звездами. Вместо глаз были черные провалы.
— Предупреждать надо, — мрачно проговорил он.
Риан только теперь понял, в каком заторможенном состоянии был до этого. Грохот и особенный едкий запах в воздухе словно вытряхнули его из какого-то пузыря. И дали выход злобе. В два шага он преодолел разделявшее их расстояние, схватил разноглазого за косу и рывком нагнул его голову вниз, другой рукой прижимая еще горячий ствол к его виску.
— Слышь, ты! — сквозь сжатые зубы прохрипел он, с силой вдавливая ствол. — За лоха меня держать прекращай, паскуда!
Снова с искренним удовольствием рванул намотанные на руку волосы, заставив Риккерта наклониться еще ниже, так, что их лбы соприкоснулись.
— Чтоб я про каждый сраный чих твой знал, откуда, зачем и почему, понял меня?
Подобным образом он не раз общался с накосячившими братишками. Что-то вроде разборок в собачьей стае, когда вожаку подставляют горло и всем все понятно.
Риккерт мягким ленивым движением боднул его в лоб, вынудив запрокинуть голову сильнее. В такой близости ночное видение сбоило, поэтому перед глазами у Риана плыли зеленые пятна. За спиной вдруг нежданно-негаданно обнаружилась стена, а на затылок легла когтистая лапа.
— Я тебя понял, — просто сказал разноглазый и накрыл его рот своим.
Предшествующие два раза Риан помнил как-то обрывочно и даже не всегда был уверен, что это и вправду было — мозги его и не такие шутки шутили. Сейчас же шутки шутила темнота. Закрыть глаз с линзой — и все в мире будто выключилось, кроме тела, которому как раз все понятно. А тело радостно врастало кожей в ладони, обнимающие лицо, разжимало челюсти навстречу чужим губам и языку. Риккерт немного отстранился, приподнял его на один уровень со своим лицом, продолжая прижимать к стене. Голос его звучал глубже обычного.
— Директория жизнеобеспечения. Уровень два, сектор два точка один.
Он нежно скользил губами и носом по лицу Риана. В том, что тот называл своим сексуальным опытом, не было ничего даже отдаленно похожего.
— Внесение изменений.
Их рты снова соединились. Риан подался навстречу, продолжая держать дуло пистолета у виска Риккерта.
— Параметры искусственной гравитации.
Дальше последовал поток математической херни, которую Риан не понял бы и в обычном состоянии. Сейчас же его куда больше увлекало, что в темноте, когда собственных рук не видно, можно прикоснуться к чужому лицу. Риккерт потерся щекой о его пальцы, тронул губами запястье.
— Подтверждаю, — выдохнул, почти касаясь губами рта. Риан снова потянул его за волосы, на этот раз к себе, затылок его врезался в стену и ему показалось, что та ощутимо дрогнула.
— Чтоб вас всех, — тихо выругался Риккерт спустя некоторое время. Риан снова обрел контакт с реальностью, а ноги его — с полом. С некоторым сожалением он слушал, как Риккерт отменяет действие протокола разгерметизации и возвращает освещение.
— Понял тебя. Отправь людей за грузом в гараж. Мы здесь заканчиваем.
Риан встретился с ним взглядом. Облизнул прикушенную губу. В глазах напротив плясали привычные разноцветные смайлы. Что ж, делу, как говорится, время.
— Я возьму оставшуюся охрану.
Риан кивнул. Прочистил горло. Снова кивнул. Ему, значит, оставались гости и домочадцы.
Двоечник Евстигнеев — инопланетянин. Рубашка из штанов вылезла, кроссовки разных цветов: один жёлтый, другой розовый. На уроки он прилетает в невидимой летающей тарелке и так все уроки в ней и сидит, не выходя.
У всех ребят в одно ухо влетает, из другого — вылетает. А у Евстигнеева даже не залетает: в тарелке полная звукоизоляция.
-Читай, Евстигнеев, стихотворение, читай, Евстигнеев, правило, — Ольга Сергеевна повторяет. А Евстигнеев – ноль внимания. У него вообще на столе учебник по биологии лежит. Наставит Ольга Сергеевна Евстигнееву двоек, а он соберет портфель и домой. Как ни в чем не бывало.
Ольга Сергеевна с ним покоя не знала. То к психологу отправит, то на дополнительные. А психолог, что может с инопланетянином сделать? Только как особый случай зафиксировать и обратно Ольге Сергеевне вернуть.
После школы забежала Ольга Сергеевна в библиотеку книжку поменять. А там стоит двоечник Евстигнеев. В костюме, в бабочке, с томиком Паустовского подмышкой.
— Уж не думала, Евстигнеев, что тебя в библиотеке встречу. Куда это ты так вырядился?
— Ольга Сергеевна, а у меня сейчас лекция. Пожалуйста, присоединяйтесь.
У Ольги Сергеевны даже глаз от любопытства задёргался: так неожиданно попасть на лекцию к инопланетянину.
— Какая ещё лекция, Евстигнеев? Ты у доски двух слов связать не можешь. Ущипни меня, я сплю?
Евстигнеева позвали в читальный зал, там уже собрался народ. Ольга Сергеевна вошла и встала у стеночки, потому что все места уже были заняты. Наверное, все собрались на инопланетянина взглянуть.
— Аншлаг, — развела руками библиотекарша. – Когда Евстигнеев выступает, нужно заранее места занимать.
Евстигнеев вышел на середину и поставленным голосом опытного лектора начал:
— Константин Георгиевич Паустовский родился в 1892 году в Москве в семье железнодорожного служащего. Константин Геогриевич сменил много профессий: был рабочим, матросом, репортером. Участвовал в Гражданской войне. А в 1928 году вышел его первый сборник рассказов «Встречные корабли».
Зал заапплодировал, Евстигнеев выдержал паузу, а Ольга Сергеевна не могла поверить: она только сегодня этому Евстигнееву пару по чтению поставила, а сейчас сидит на его лекции по Паустовскому в библиотеке…
— В 1930-х годах Николай Георгиевич активно работал как журналист, побывал в Соликамске, Астрахани, Калмыкии, можно сказать, всю страну объездил. Многие впечатления этих поездок воплотились в художественных произведениях…
— Браво, Артём, всё верно, — не сдержалась Ольга Сергеевна. Зал посмотрел на учительницу с осуждением: вроде взрослая, а такая невоспитанная, перебивает лектора…А одна старушка на неё даже цыкнула…
— Самое большое счастье Константин Георгиевич находил в природе Мещерского края, о чём сам неоднократно писал. Природа этого края по истине чудесна…Хочется отметить большую ценность для современного человека местных мещерских лопухов. Именно на их основе разработан шампунь «Полюшко», который вы можете приобрести у меня только сегодня по эксклюзивной и очень выгодной цене.
— Артём, прости меня, что я тебе плохие оценки ставила, — начала извиняться Ольга Сергеевна, когда слушатели выстроились в очередь за «Полюшком». Я всё исправлю. Никогда не слышала, чтобы про Паустовского с такой любовью рассказывали. А про ценность мещерских лопухов вообще слышу впервые. Это твёрдая пятёрка.
— Я не понял, Ольга Сергеевна, при чем здесь пятерка? Вы шампунь-то брать будите или как?
Пришлось Ольге Сергеевне вместе со школьным психологом на «Полюшко» скидываться, а потом ещё на наклейки прикольные и разные вкусняшки, чтобы было, чем Евстигнеева к доске заманивать. А он с тех пор отличником стал по всем предметам, уже наклейки складывать некуда, а от вкусняшек диатез на лице.
Выйдя из школы, Женька завернул за угол и остановился в условленном месте. Высунулся из-за телефонной будки. Отсюда прекрасно просматривался выход из школы. Дверь хлопала каждую секунду. Потом реже, и вот замолчала совсем.
Ждать пришлось долго.
Он уже хотел уходить, когда она неожиданно выскочила из-за угла.
– Я думал, ты забыла, – сказал он.
– Так я сегодня дежурная. Ну что? Пошли.
– Альбина, у меня к тебе вопрос. – Он сказал это так серьезно, что она подумала: «Сейчас начнет про любовь».
Он загородил ей дорогу, остановился прямо перед ней и руки зачем-то повернул ладонями вверх.
– Скажи мне только честно, я выгляжу безобразно?
– Что это с тобой? – Она засмеялась. Но потом все-таки окинула его критическим взглядом и сказала: – Нормально ты выглядишь. Честно. На Леннона похож.
– На Ленина? – непонимающе спросил он.
– Ты что, Леннона не знаешь? – сказала она недоверчиво.
– Нет. А это плохо?
– Что? Не знать?
– Нет. Быть на него похожим?
– Это хорошо, – успокоила она. – Он хоть и некрасивый, но гений. Так что ты у нас теперь – Леннонский Проспект.
Вот уже больше месяца они возвращались домой вместе. То есть, он-то шел совсем не домой. Да и она теперь тратила на дорогу гораздо больше времени, потому что шли они медленно, да еще и у подъезда стояли по полчаса. После того, как однажды она попросила ее проводить, Женька зачем-то решил проводить ее и на следующий день. А она не отказалась. Просто рассудил про себя – раз ей было страшно вчера, то не исключено, что будет и сегодня. И не захотел себе признаваться, что ему просто нравится ее испуганный взгляд, такой, как в тот раз, когда им нужно было зайти вместе в подъезд.
Альбина никак не могла понять, что же такое происходит. Они разговаривали, как будто он был ее вторым Я. Ведь когда говоришь с собой, никогда не выпендриваешься и не строишь из себя бог весть что. Ей и в голову не приходило ему себя подавать. Какая есть. И он совершенно не был похож на всех ее знакомых мальчишек. Говорил, что думал. А думал, видно, много.
Когда они были вдвоем, ей было комфортно и просто.
Но стоило ей подумать, что об этом узнают в школе, как она сразу же начинала комплексовать и высокомерно отдаляться. Странная связь с Невским была в ее глазах порочащей связью. Она была уверена, что над ней будут смеяться. А у нее не хватало великодушия взять на себя смелость и быть ему другом до конца. В школе она всегда делала вид, что вообще с ним не знакома.
– Я не хочу, чтоб к тебе из-за меня приставали. Поэтому никогда не подходи ко мне ни в классе, ни на переменках.
– А я не боюсь, – с удивительным для него самого вызовом отвечал он.
– Ну, просто я прошу. Я знаю то, чего не знаешь ты. – Так, окутывая тайной свои слова, она и выкручивалась.
Толстая ветка яблони растёт почти горизонтально. К ней на расстоянии тридцати сантиметров друг от друга намертво прикручены два конца жёсткой веревки — так, что внизу получается петля. В эту петлю уложена крашеная дощечка с боковыми пропилами. Я сижу на дощечке, поджав ноги и вцепившись в верёвку побелевшими от напряжения пальцами.
— Держись крепче, — говорит папа и начинает медленно раскачивать меня.
Вперёд-назад. Вперёд и вверх. Назад, вниз и снова вверх, но уже спиной.
Набегающий поток воздуха свивается в упругий кокон.
— Шухер! — кричит соседский Вовка.
Сочная абрикосовая мякоть сладко тает во рту. Косточка падает на землю, а правое ухо вдруг пронзает острая, разрывающая сознание боль… чьи-то безжалостные пальцы выкручивают мочку, окунают меня в огонь… Вечный огонь едва виден на солнце… и я стою неподалёку в чёрных шортиках и белой безрукавке. На шее у меня красный пионерский галстук, а в животе — странный мятный холод. Пионеры маршируют в ряд.
— Когда летишь вперёд, выпрямляй ноги! — громко учит папа.
Его голова покоится на больничной подушке. Лицо измождённое, с пергаментной кожей на острых скулах. Из носа тянутся тонкие пластиковые трубочки. В груди у меня тесно. Нечем дышать.
Вни-и-из!
Папа улыбается.
— Семь да пять. Как правильно: одиннадцать или адиннадцать?
Он с трудом шевелит бескровными губами.
— Двенадцать. — шепчу я.
Мама вытирает слёзы скомканным платком.
Земля подо мной выгибается чёрной дугой.
Вверх!
И я, отвечая на Женин поцелуй, распадаюсь на части. Меня больше нет. Она нереально красивая девочка и позволяет мне даже… о-о-о-у-уууу!!!
Надо открыть глаза! Непременно открыть глаза!
В это невозможно поверить! Это происходит с кем-то другим, не со мной, не сейчас, не здесь.
Я падаю в небо. Вниз? Каким-то чудом выныриваю из затяжного пике.
Крики болельщиков придают мне сил. И я рву грудью финальную ленточку. Это чистая победа!
Вверх!
Ух, какая кипенная, какая нестерпимо острая белизна! Даже больно смотреть.
— У нас всё ещё может быть, Вика!
— Нет, я больше не люблю тебя!
Вниз!
Сердце сжимается до размеров фасолины и проскальзывает в живот.
И моя небритая физиономия отражается в зеркале напротив.
— Папа, хочу на атлакционы! — канючит Димка.
— Будет тебе аттракцион!
Я веду сына к старой яблоне.
Папа раскачивает меня, страхуя от возможного падения.
В полёте я кричу во весь голос.
Мне холодно. Мне жарко.
— Да, конечно… проходите, — Нина пропустила прилетевших в дом, мимоходом удивившись такой скрытности Леонида, которой она в нём не замечала ранее, так как лицо и фигура девушки были скрыты плащом.
В гостиной Лёня взглянул на Оскара, стоящего сзади Сэма – и Нина попросила Саню и Самсона проводить Сэма в мансарду и помочь ему заснуть, чтобы отлежаться после операции, а потом попросила Хельги выйти на крыльцо и поохранять дом, разрешив запустить оба игрушечных флайера. Когда все вышли, Лёня передал Нине документы на киборгов и сообщил:
— Мы Bond’ов не продаём вообще-то… но у нас с ОЗК договор, в котором написано, что мы всех… то есть, совсем всех киборгов передаём ОЗК… всех! Найденных, купленных, изъятых, пойманных… это имелось в виду… но вот никак не подумали, что у нас появится Bond… это такая редкость в наших краях… по тестам она разумна. Откуда привезли и что она делала, совсем не в курсе, но могу предположить по её фенотипу и скачанным от неё файлам, что ловили на неё маньяка, как на живца. Платон супер-психолог у Вас! Уговорил её достать из облака голографии документов и адрес страницы в соцсети… полицейские всё удалили из памяти при списании, а она сохранила в облаке. Парень, судя по всему, её охранял… издалека наблюдал и… короче, он разумен только по тестам, а так – совершенно исправная машина полутора лет, и я назвал его Сэмом… потому, что «семёрка». В плаще привёз потому, что соседи Ваши слишком любопытны… а вдруг Вам захочется её куда-нибудь внедрить, так не следует всем знать её в лицо. Борис Арсенович это сказал вроде в шутку, но… сделал всё возможное, чтобы оформить на неё нормальные документы. Задерживаться не буду… мне пора. Кстати, это Вероника посоветовала так её одеть, свой плащ отдала и платье ей купила… и да… мы помирились.
— Внедрить? А это мысль… передай моё «спасибо» Борису. Я подумаю над этим… и до встречи! — Нина проводила Лёню до крыльца, посмотрела, как улетает его флайер, и обратилась к девушке:
— Сними капюшон… платье есть? – девушка молча кивнула, и Нина разрешила снять плащ. Bond оказалась одета в светлое летнее платье по колено и лёгкие сандалии. Нина оценила выбор Вероники – платье было точно по размеру и очень подходило к светлым волосам до плеч и синим глазам девушки – и продолжила:
— Лёня сказал, что ты разумна. Значит, ты уже знаешь, куда попала… нам надо поговорить. Но сначала пообедаем. Посиди пока на диване. И можешь подключиться к Кузе и посмотреть видео из нашего колхоза.
Нина попросила Фреда накормить ребят в мансарде, разрешила Раджу вернуться в мастерскую, Сане — сходить в аптеку и закупить медикаментов, попросив Хельги сопроводить его, а Самсон остался в мансарде присматривать за спящим Сэмом и смотреть мультфильмы, включенные Кузей. В это же время Платон согрел чайник и приготовил на обед сырники для себя и Нины и густую пшённую кашу на молоке для Алёны.
После обеда на кухне, где Нина разрешила девушке есть всё, что захочется, без ограничений, но с учётом повреждений после тестирования, Нина с киборгами перешли в гостиную для разговора.
Тем временем вернулся Саня с Хельги из аптеки, погрузил коробки с медикаментами в флайер Фрола, на котором он прилетел, и Нина попросила Самсона спуститься из мансарды, сопроводить Саню до медпункта на Жемчужном острове и подождать её там, а Хельги и Фреду разрешила выйти и поиграть в песочнице, проверила мирно спящего Сэма — и только после этого спросила у девушки:
— У тебя своё имя есть? То есть… имя Алёна тебе нравится?
— Вы можете присвоить… — начала кибер-девушка, но заметила удивление на лице новой хозяйки и поправилась: — Да, есть… извините, мне надо привыкнуть, что у Вас киборги живут как люди… это очень непривычно, но я успела просмотреть часть Вашего архива и познакомиться с некоторыми киборгами. Думаю, что у вас мне будет лучше, чем у дексистов. Да, это имя мне нравится… у меня и паспортная карточка есть, и банковская… то есть, были… у меня стёрли цифровую память, когда списывали… но в облаке сохранились голографии этих карточек и Платон убедил меня показать их этому программисту. Лёне. Их восстановили… и страницу в соцсети тоже… и свою легенду я помню.
Нина достала из пакета документов, привезённых Лёней, паспортную и банковскую карты. На них значилось именно это имя, возраст без полутора месяцев семнадцать лет, место рождения – Старая Земля.
— Хорошо, будем звать тебя Алёной. Карточка эта действительна только на одной планете, межгалактическая выдаётся только в восемнадцать лет… и у тебя есть шанс её получить, — она быстро взглянула на Платона и продолжила:
— Ты уже знаешь, что на наших островах, и вообще в ОЗК, киборги живут дружно… что у нас колхоз, что есть медпункт и будет школа. Но… Змей, Платон, я хочу предложить Алёне пожить в деревне. Алёна, пару дней поживёшь в этом доме, пока Сэм полностью не поправится, а потом я отвезу тебя в Орлово, у Миры как раз каникулы… и я попрошу её показать тебе деревни, чтобы познакомить с людьми. Поедешь как человек, скинь мне файлом свою легенду, чтобы и мне её знать, прими от Кузи файлы с местным календарём и обычаями… и… надо, наверно, спросить твоего согласия… тебе, может быть, это не нравится?
— Понравится, — быстро ответила Алёна, — это лучше, чем лаборатория… но у Вас явно другие планы… вам интересна моя специализация? Ведь если мне восстановили обе карточки, то…
— Да, ты права. Леонид сказал про внедрение… и мне пришло в голову, что ты можешь всем нам помочь. Я прошу тебя понаблюдать за Мирой и обеспечить её безопасность, пока у неё каникулы, а в ближайшие две недели быть особенно внимательной, — призналась Нина и обратилась к Змею:
— Ты помнишь тот день, когда я по видеосвязи объясняла тебе и Мире о предсказании? О замещающих обрядах… и приказала тебе подать ей ложку в стакане воды? Тебе тогда это не понравилось. Тогда Мира сказала, что ей несколько парней принесли ложку в стакане с водой… вроде как встреча с не-человеком в воде. Прошло два года… даже больше, а я ни разу не заметила, чтобы кто-то из парней за ней ухаживал и дарил подарки… а должны были бы… теоретически… хоть один, да должен был бы ухаживать за ней. У неё и тогда был достаточно высокий статус в общине… всё-таки её отец бывший военный, а воинское сословие выше крестьянского, а сейчас у неё столько подруг-киборгов… и потому она завидная невеста. Вряд ли все-все парни согласны с её выбором, ведь здесь не было случая, чтобы девушка вышла замуж за киборга.
— Но для них тогда это было шуткой, не более! — рассмеялся Платон.
— Видишь ли, — ответила ему Нина совершенно серьёзно, — даже если это и так и все просто глупо пошутили, я хочу быть совершенно уверена в её безопасности. В идеале можно было бы запереть её в доме и не выпускать никуда… но это не выход. Она закончила школу и должна определиться с поступлением в вуз… но ей семнадцать и хочется свободы. Чисто теоретически она должна бы уже устать от постоянной охраны. И несмотря на обилие смотрящих за ней DEX’ов она вполне может уйти от дома подальше. Например, с человеком, которого все знают и не подозревают в злом умысле. Может быть, ей другой парень более нравится, но она не говорит об этом, чтобы не сердить родных.
— Мама, ты права, — медленно сказал Змей, — но рядом с ней Лютый и он её сможет уберечь от нападения… он стал её братом и всё время рядом. Она сама знает, что я её суженый, и я не замечал, чтобы она кого-то из парней выделяла… но она имеет право выбора — и я это знаю. Предсказание было, но настолько не ясное, что можно понимать его по-разному… ложка тоже не-человек и тоже была в воде. И в деревнях знают, что она сказала при спрашивании в день её рождения… но ты права, охрана ей нужна.
— Змей, у Лютого своя жизнь впереди, и если на Купальские праздники прилетит Данка с Любице, то он будет думать только о ней. Наверняка Данка уже в курсе их отношений, а Лютый вполне может отпроситься в село на день или на два для встречи с девушкой. К тому же он парень и не сможет быть рядом с Мирой, когда она будет плести венки и спускать их на воду. Если, конечно, родители разрешат ей это в этом году. А сёстры других парней могут быть с ней рядом и могут уговорить её слетать к ним вроде как в гости… и оставить на ночь.
Змей задумался на минуту, потом тихо заговорил:
— Мира сейчас окончила школу и планирует поступать учиться далее, её братья между собой говорят, что готовы отпустить её и на другую планету, только когда ей восемнадцать исполнится… а в других деревнях говорят: «Куда это годится девицу киберу отдавать замуж, когда парней свободных и нормальных полно…»… это Лютый услышал, записал и поделился. Люди обсуждают, всерьёз ли у нас… многие не верят, что девушка может полюбить киборга. А я… пошёл бы за ней на край света…
— Змей, может, поверь мне, может… — так же тихо ответил ему Платон, — твоя мать меня любит, мы уже женаты по обряду… а скоро и распишемся. Если разочаровавшаяся взрослая женщина смогла найти в себе силы полюбить, то и юная девушка сможет… уже смогла. Просто верь ей. И не обращай внимания на сплетни. Люди много чего говорят… ведь она выбрала тебя сама, считая человеком, и не оттолкнула, узнав, что ты киборг. Нина, а какой выход ты предлагаешь? — спросил Платон у жены, — ведь если ты начала этот разговор, то есть, что сказать.
— Да, есть мысль. Нам крупно повезло, что появилась Алёна… игры богов непостижимы для людей, и… если Макошь спряла именно так нити судеб, что Алёна попала сюда, то надо использовать эту возможность. И отправить Алёну в Орлово, подружкой к Мире. У Миры как раз каникулы, и есть время и возможность показать Алёне свою деревню и другие тоже… скажем, Алёна единственная дочь моей однокурсницы, которую я лет двадцать не видела, жительница мегаполиса и отправлена в провинцию на каникулы на свежий воздух и натуральные продукты… её мать увидела по голо репортаж из Ново-Самарского музея и уверена, что на острове киборгов её дочь не только узнает о жизни на природе, но и будет в безопасности. К тому же по легенде Алёне будет семнадцать лет через полтора месяца… двадцать первого июля. Вот такой подарок ей от её матери на окончание школы и день рождения.
— Это вполне укладывается в существующую легенду для всех и я так должна вести себя при ней и её семье. Хорошая легенда прикрытия для меня была разработана. А на самом деле… охрана? – Алёна спрашивала настолько деловито, что никак не вязалось с её внешностью подростка, что Нина снова и снова мысленно говорила сама себе, что она – киборг и может то, что никто другой не сможет.
— Алёна, ты могла бы у Миры узнать, кто из парней приносил ей ложку в стакане воды и всё узнать не только об этих парнях, но и о их семьях и друзьях. Нужно познакомиться с ними, возможно, отвлечь их внимание на себя… узнать, что они думают на самом деле. Может быть, я зря переживаю… но я предпочитаю перебдеть. Через две недели праздник Купалы, в деревнях парни и девушки будут жечь костры, прыгать через них, хороводить… и ходить в лес и на острова искать цветок папоротника. Лучшее время для похищения или побега девушки трудно найти… к сожалению, традиции допускают похищения девушек, но только с их согласия и в том случае, если родители против выбранного ею парня… или у девушки нет достаточно приданого. Я опасаюсь, что её смогут похитить…
— И я должна предотвратить похищение? — спросила Алиса, — у неё есть охрана?
— Есть. В деревне достаточно киборгов для этого… но девушка в семнадцать лет скорее всего уже устала от постоянного надзора и наверняка хочет свободы… а Купальские праздники как раз подходят для этого. Или её могут похитить… или сама может захотеть сбежать… с братом, например, в соседний город… или на соседнюю планету на пару дней. Её за это если и поругают по возвращении, что улетела без спроса, то не строго, потому что с братом… а если она не вернётся? А если с ней что-то случится… вот из-за чего мы все должны переживать, ведь она совсем неопытная… деревенская девочка, практически нигде не бывавшая. И ещё… — Нина на миг подумала, что, может быть, не стоит так откровенно говорить с совершенно незнакомым киборгом, но решила, что хуже от этого точно не будет, и после паузы продолжила:
— Мира тогда говорила, что первым подал ей ложку в стакане воды Дробот… это её троюродный брат… довольно-таки неприятный молодой человек. Но он её брат и она ему полностью доверяет… и потому я не хотела бы сообщать ей о своих опасениях. Если я всем сообщу, что ты киборг, то он перед похищением может предпринять встречные меры… вплоть до подставы на срыв и вызова дексистов. Значит, ты отправишься в деревню как человек. И прежде всего постараешься узнать о нём всё, что только возможно.
Когда холодный и легкий, как перышко, серый рассвет прокрался над крышами, Кроули вышел из своей квартиры и оставил машину позади.
Он шел квартал за кварталом из Мейфэра на восток, пока переулки не сузились, а из труб не повалили белые облака. Он прошел мимо железной лестницы. Мимо высоких черных фонарных столбов. Мимо закопченных кирпичных мастерских. К башням, которые маячили вдали, как бетонные часовые. Вскоре он почувствовал запах рыбы и масла, услышал характерный лязг доков, поднял лацканы, засунул руки в карманы и пошел дальше.
На углу старый уличный музыкант импровизировал на трубе, и минорная мелодия следовала за Кроули, пока он брел по пустой улице. Он прошел мимо черного кота и пнул камень, лежавший на мостовой, потом посмотрел на витражи и вспомнил, что было тут раньше. Бельевые веревки. Машины с высокими тонкими решетками. Дети в кепках газетчиков. Акушерки на велосипедах в развевающихся малиновых плащах. Театр, где они с Азирафаэлем видели «Бен-Гура», билетная касса была закрыта ставнями, а на двери висела тяжелая цепь. Он не обращал внимания на облачка пара изо рта и дымку, клубившуюся вокруг ног, погруженный в элегию о городе, который никогда не вернется.
В конце концов Кроули вернулся на главную улицу и увидел красно-бело-синюю вывеску станции метро. Он неторопливо спустился по широкой темной лестнице, прошел мимо билетных киосков и обнаружил на платформе несколько ранних прохожих. Слипшаяся в объятиях парочка. Бизнесмен в помятом костюме. Человек, который зевал, сутулился и цеплялся за портфель. Мимо, не останавливаясь, пронесся поезд, взъерошив им волосы и пальто, и скрип рельсов эхом отдался в туннеле, когда он умчался.
Пока Кроули расхаживал взад и вперед под длинными неоновыми лампами, он увидел хорошо одетого мужчину лет пятидесяти, читающего на скамейке. Он на мгновение задумался, затем нырнул в альков и устроился в дальнем левом углу скамейки, как всегда делал с Азирафаэлем. Прошла минута — потом две, — и он, изнывая от любопытства, заглянул в книгу этого человека. “Перепутье: иудаизм и христианство в Древнем Риме”.
Еще один поезд с ревом въехал на станцию и замедлил ход, а когда двери распахнулись, оттуда, шаркая ногами, вышли несколько молодых людей, заспанных и усталых. Мужчина продолжал читать молча, почесывая аккуратную седеющую бородку, и наконец Кроули отбросил осторожность и заговорил с ним:
— Она хорошая?
Мужчина опустил книгу и посмотрел на него.
— Что?
— Та книга, которую вы читаете.
— Не знаю. Я еще не слишком далеко продвинулся. — Мужчина пожал плечами, просматривая синопсис на задней обложке. — Один мой коллега рекомендовал ее. В следующем семестре я буду читать серию лекций о связях политики и монотеизма.
Кроули по-собачьи склонил голову набок.
— А. — Мужчина хлопнул себя ладонью по груди. — Я профессор. Из Оксфорда. Специализируюсь на авраамических религиях.
Кроули поднял бровь.
— Вот как?
Мужчина сунул большой палец в книгу.
— Совершенно верно. Я только что отослал очередную публикацию по Септуагинте.
Кроули заколебался, когда мимо промчался третий поезд, и смерил мужчину взглядом от коричневых башмаков до серого шерстяного пальто.
— На самом деле… — Кроули скрестил руки на груди. — Я искал кого-то вроде вас.
— Вам нужна помощь?
— Мне нужен кто-то, кто не так уж сильно переживает из-за того, что кто-то другой «задает вопросы».
— Ну, это в буквальном смысле моя работа. Отвечать на вопросы. Могу я тебе чем-нибудь помочь?
— Может быть. — Кроули вытянул ноги перед собой. — Как много ты знаешь об ангелах?
— В теологическом смысле?
— Совершенно верно.
— Ну, я читал Книгу Еноха только один раз, но…
— Этого вполне достаточно. — Кроули неопределенно указал на другую сторону скамьи. — Я имею в виду, для понимания теории…
— Ну конечно. — Мужчина потянулся, открыл защелку своего портфеля и вытащил закладку. — Хотя некоторые философские школы говорят, что они принимают физические формы на Земле. Что кто-то, мудрый не по годам, может быть сосудом для ангела.
— Я, кажется, даже знаю такого парня. — Кроули изучал носки своих ботинок. — Такой же карамельно-зефирный, как все они, но иногда бывает настоящей праведной занозой в заднице.
Мужчина подавил смешок.
— Похоже на то, что говорит обо мне мой муж.
— Да?
— Он никогда не может оставить последнее слово за мной. Это его просто бесит. — Мужчина сиял, как солнце, глядя вдаль и предаваясь воспоминаниям. — В любом случае, продолжайте.
— Сколько свободной воли у ангелов?
— Что вы имеете в виду?
— Как много они могли бы сделать сами, прежде чем… ну, знаете… пасть?..
— Мы говорим о христианских ангелах?
— Да. Нет. Не только.
— Это предмет, где важна конкретность. — Мужчина вынул большой палец из книги. — Священник, имам и раввин сказали бы вам совершенно разные вещи.
— Просто попробуйте ответить на один конкретный вопрос, который я вам задам.
Мужчина заложил книгу большим пальцем.
— Отлично.
— Скажем, ангел попал в переделку и совершил что-то человеческое. Не такую уж плохую вещь, как таковую, но ее нет в небесном сборнике гимнов и методичках по правильному поведению правильных ангелов. — При разговоре Кроули энергично помогал себе руками. — К ней можно было бы отнестись снисходительно, она не такая уж и страшная. По сравнению со всеми этими убийствами и соблазнами. Но хоть кого-то это волнует? И… — он прервал себя, — есть ли во всем этом хоть какой-то смысл? Я не понимаю… но чувствую, что это не так.
— Похоже, я отлично вас понял — Мужчина нахмурился и покачал головой. — Вы хотите знать, является ли ангельская мораль абсолютной или же ее постулаты подлежат обсуждению и могут стать предметом коррекции?
— Думаю, да. — Кроули снова скрестил руки на груди. — Как далеко они могли бы отступить от Небес, не потеряв своих крыльев.
— Насколько мне известно, восставшие ангелы всегда падали. Те, кто хранит свои нимбы, находятся в полном согласии с Богом. Я никогда не читал ничего, однозначно подтверждающего или опровергающего, что так на них влияет их собственный выбор… или же что им просто никогда не приходит в голову подвергать вещи сомнению.
— Я имею в виду, что этот ангел все еще хочет быть среди своих, творя великое благо и все такое. Просто он не всегда готов придерживаться генеральной линии партии.
— Ах, это огнеопасное риторическое яблоко, которое можно выбросить. «Высшее благо». — Мужчина положил книгу рядом с собой на скамью. — Вопрос о добре и том, что правильно и что неправильно, мучил людей с незапамятных времен. И это правильно. Без всякого подтекста и двойного смысла.
Кроули фыркнул.
— Не так уж плохо.
— Однако моя точка зрения остается неизменной, — сказал мужчина. — Миллионы сражались и умирали за нее.
Плечи Кроули поникли, когда он ответил ровным голосом:
— Да, я знаю.
— Я был бы удивлен, если бы даже сами ангелы согласились с противоположным… — Мужчина остановился, чтобы поправить себя. — Я имею в виду гипотетически.
Кроули обдумал это.
— А… после Армагеддона?
— Боже. Это отличный вопрос. — Мужчина выпрямил спину, явно застигнутый врасплох. — Неужели легионы Рая и Ада останутся такими же? Или произойдет перестройка, как только Иерусалим реформируется?
— Значит… — Кроули сделал паузу, — все может стать по-другому.
— Они могут стать кем угодно. У нас не проработано никакой научной системы отсчета для мира после Армагеддона. — Мужчина неодобрительно покосился на Кроули. — Древние философы и их концепции и труды тоже не подходят, ведь они об этом не думали.
— Верно, — пробормотал себе под нос Кроули. — Потому что все должно было кончиться.
— Что должно было кончиться?
Кроули сдвинул очки еще выше на нос.
— Ничего.
Тут к платформе подкатил четвертый поезд.
— Послушайте… спасибо. — Кроули сел и вытянул ноги. — Наверное, мне следует отпустить вас. Не хочу, чтобы вы опоздали на поезд.
Мужчина выглядел смущенным.
— Мне очень жаль. Не думаю, что от меня было много пользы.
— Наоборот. — Кроули встал. — Вы дали мне ответ на мой вопрос.
Парочка оторвалась друг от друга, бизнесмен собрался с силами, а художник вцепился в свой портфель, и они все уже разместились в вагоне. Кроули отряхнул пиджак и пошел прочь, а потом засунул руки в карманы и повернулся на каблуках.
— Вы знаете…
Мужчина оживился.
— Что?
— Вы чем-то напоминаете мне его. Я имею в виду того парня.
— Такая же заноза в заднице?
— Вы не похожи на него, но что-то общее у вас есть.
— Что ж, приму это за комплимент. — Мужчина снова открыл книгу. — Хорошего вам дня.
— Да, — Кроули почти улыбнулся. — Да, знаете что? Вам тоже.
Первым делом — уборка. Лежачих вынесли в тень пальм, ходячие выбрались сами. Марианна собственноручно протерла щелоком полы и стены, проследила, как выбивают циновки и роют (о, эти белые!) две выгребные ямы для нечистот.
Лекарств почти не было. Сок плодов ноны, кокосовое масло, порошок из листьев ти, свежая зола, рыбий жир и несколько пузырей-грелок. Желтое бирманское масло в небольшой бутыли – Ян объяснил, что это дорогое лекарство, его дают за плату. Запасы из драгоценного саквояжа показались Марианне смехотворно бедными. Любыми способами следует наладить доставку помощи!
Приходящих больных оказалось немного. К вящей радости монахини случаи выглядели простыми. Марианна выпустила гной из огромного ячменя на веке у младенца, соорудила бандаж для грыжи изнуренному рыбаку, с помощью вездесущего Аиту успешно вправила вывих лодыжки старухе. Ампутация выгнивших пальцев пугала, но пациент держался спокойно – грузный мужчина неопределенного возраста, со стертым болезнью лицом.
— Я ничего не чувствую, мисси. Уже давно! Просто отрежьте их.
Пробормотав про себя «Отче наш», Марианна взялась за скальпель. Аиту крепко держал больного. Крови не было, словно нож кромсал вяленую рыбу. От смрада замутило, но тошнота быстро прошла. Не экономя драгоценный йод, монахиня обработала культи, не пожалев бинта, наложила повязку. Прием окончен!
С двумя лежачими вопросов не возникало – у одного вконец отказали ноги, другой ослеп и лишился пальцев. Им требовался лишь уход. У китайца, не знающего ни слова на пиджин, оказалась малярия – вот где пригодится хинин! А смуглая толстуха, с удивительным аппетитом поедающая больничную кашу, показалась монахине попросту симулянткой. Понаблюдаем… Одно радует – сегодня здесь никто не умрет.
Марианна надеялась отдохнуть в школе, но там ей стало ещё хуже. Дети как дети — шумят, щипаются, ябедничают, хором повторяют за священником буквы алфавита. Если закрыть глаза, ничем не отличается от приходской толкучки в Бронксе. А открывать почему-то не хочется. Лишь несколько малышей выглядели здоровыми. Пока здоровыми.
Спустя несколько лет и её тело превратится в груду гниющей заживо плоти. Марианна мечтала служить Господу изо всех сил. Теперь груз показался слишком тяжел. Но отцу Дэниелу приходилось тяжелее уже сейчас. Опытным взглядом монахиня видела знаки боли – сжатые губы, дрожь в пальцах, скованность движений. Когда последний ученик вышел из класса, священник буквально осыпался на пол. Слава богу, что саквояж всегда под рукой – надеть на больного маску Марианна могла бы и с закрытыми глазами. Она повернула клапан, отмеряя точную дозу «газ-доктора». После двух вдохов тяжелое тело расслабилось, дыхание стало ровнее. На несколько минут священник потерял сознание. Поверхностный осмотр не выявил ничего, кроме жара и желтизны кожи, а раздевать мужчину Марианна не рискнула. Она склонилась над ним, выслушивая дыхание. Отец Дэниел открыл глаза. Сел, осторожно потер правый бок, улыбнулся, на мгновение помолодев. И вспомнил.
— Вашего лекарства хватит на всех, сестра? На каждого, кто корчится на подстилке в хижине, сутками сидит в море, прыгает с Акульей скалы, чтобы смертью унять невыносимые муки?
— У меня около двадцати доз для самых тяжелых случаев.
— Тогда запомните, сестра Марианна – никогда больше так не делайте! Я живу вместе с прокаженными, ем их хлеб, крещу их детей, рою им могилы, как они однажды выроют мне. И пока лекарств не хватает на всех, мне они не нужны.
Гордыня или ангельское смирение? Впрочем, святому отцу можно все. Утомленная Марианна не стала спорить, она вернулась в свою хижину, скоротала за молитвой сиесту, а после отправилась бродить по острову. Внимательный взгляд монахини выискивал лица особой, хищной и жадной породы. Закон есть закон, дорога на остров ведет только в один конец, но везде и всегда находятся хитрецы, пролезающие сквозь щели. За плату — достойную, щедрую плату конечно же.
Чутьё привело её к главной площади поселка, где в тени отдыхали мужчины, беседовали о своём старики и копошились пыльные куры. Угрюмый, толстый как гора таитянин, возлежал под навесом, пил перебродивший сок пальмы из разрисованного калебаса, плевал красным в красную пыль. Он отказался назвать своё имя, отказался брать деньги и назначил плату — любовь белой женщины. Так ли она нежна под одеждой, как рассказывают тане с летающих лодок? Будь на месте Марианны чопорная Эванжелина, она бы уже бежала к священнику, квохча и охая. Будь здесь Пэйшенс, дело бы кончилась оплеухой. Но монахиня не зря потратила годы на сорванцов Бронкса. В её необъятном саквояже таились сокровища. Музыкальная шкатулка с лошадкой и всадницей, горсть разноцветных стеклянных шариков, механический заводной цыпленок, умеющий прыгать и верещать. И чудо чудное — калейдоскоп с объемными, переливчатыми картинками.
…Любовь белой женщины! Человек-гора хихикал, взвизгивал и хлопал в ладоши, поворачивая игрушку, ловя солнечные лучи, чтобы стеклышки ярче блестели. Заскорузлое лицо стало нежным, как ветка дерева, с которой сняли кору, глаза засияли. Господь на небе, изыщи он секунду взглянуть на островок в океане, тоже бы улыбнулся — в каждом мужчине до смерти живет мальчишка. Довольная Марианна достала из потайного кармана тощую пачку долларов, присовокупила две самых больших жемчужины и рассказала, куда именно стоит пойти в Гонолулу, чтобы продать товар и купить товар за честную цену. В маленькой лавочке на улице Колетт недалеко от госпиталя уже пятнадцать лет прятался от товарищей по оружию Джон Гастелл, бывший конфедерат, который так и не научился стрелять в людей. Плохой солдат оказался хорошим торговцем и заслужил доверие миссии. Он отправит телеграммы на материк, если кабель опять не повредили киты.
Пока человек-гора, пыхтя и охая, вытаскивал из сарая непрочную на вид лодку-каноэ и проверял снасти, Марианна устроилась в тени пальмы, занялась перепиской. Две «летучки» в Нью-Йорк — отцу Франциску с просьбой о вспомоществовании и дорогуше Дейзи Кларк, подружке по пансиону и единственной дочери преуспевающего фабриканта — с той же просьбой. Два письма в Гонолулу — смиренное королю и гневное губернатору. Одно на Самоа — у сестер найдется, чем поделиться. И список, точный подробный список, чтобы этот любитель белых женщин с пользой потратил деньги. Читать он, конечно же, не умеет…
К вящему удивлению Марианны, таитянин достал из необъятных складок набедренной повязки веревку и начал вязать узлы, неохотно поясняя «ткань», «рис», «саго». Слова «хинин» и «йод», впрочем, звучали для него околесицей — отчаявшись объяснить, Марианна показала флаконы и оборвала с них этикетки для образца. Одутловатая физиономия посредника не внушала ей доверия, но честный контрабандист — оксюморон. На всякий случай монахиня припомнила витиеватое уличное проклятие и вдобавок пообещала своему Ганимеду, что акулы сожрут его за побег и обман. Брезгливое лицо таитянина перекосила усмешка:
— Я прокаженный, мисси. Мне некуда бежать. А акулы меня все равно сожрут, рано или поздно.
Проводив взглядом утлое суденышко, Марианна отправилась к хижине. «Домой» — в первый раз за множество лет у неё появилось место, которое позволительно назвать домом. Она шла, оскользаясь на влажной глине, оступаясь о корни, спотыкаясь о камни, и наконец поняла, что смертельно устала. Жара, путешествие, переживания навалились на спину тяжелым грузом. Обитатели колонии удивленно смотрели на пошатывающуюся, еле бредущую женщину, но никто не предложил помощи. И когда Марианна упала на серый песок у порога дома, ей показалось, что она больше не поднимется — голову сжало обручем, руки налились свинцом, по спине перетекала боль. Не хватало сил ни перевернуться, ни достать воды, ни заплакать. Только пестрые мошки ползали перед лицом, суетливо толкали песчинки, выискивали себе пищу, да взбалмошный попугай орал с пальмы.
Вскрытый кокос, полный свежего сока, показался ей даром ангелов. Заботливый Аиту успел и здесь — неужели выслеживал?
— Вы слишком долго были на солнце, мисси, и очень мало пили. Здесь нельзя не пить. Позвольте, я помогу.
Не успев возмутиться, Марианна почувствовала, как руки юноши прикоснулись к её одежде. Аиту ослабил пояс и воротник рясы, снял головное покрывало, положил на ноющий затылок что-то прохладное. И начал разминать, растягивать и разглаживать ноющие бугры мускулов, ставить на место косточки. Дикое, странное ощущение. Марианна не помнила, чтобы кто-то когда-то прикасался к её телу столь непозволительным образом. Но ничто в ней не возмутилось — наоборот, это было приятно, как погрузиться в купальню посреди жаркого дня. Кровь быстрей побежала по жилам, мышцы расслабились, боль ушла. Но подняться не получалось — тело стало расслабленным, легким как перышко, сладкая дрема отяжелила веки. Незаметно для себя монахиня провалилась в короткий сон. И проснулась здоровой, освеженной и полной сил.
Терпеливый Аиту сидел рядом с ней, прикрывая от солнца листом пальмы.
— Как ты это сделал, чадо?
— Ломи-ломи-нуа, лечение телом и духом. Мой род — кахуна, посвященные Тангароа с рождения. Прадед превращался в акулу, дед ходил босиком по углям, братья видели вещие сны, а отец исцелял руками. Он мял людей как глину и собирал заново, выдавливая болезнь вместе с потом. Он не успел научить меня всему, но я очень старался.
— Ты крещен, Аиту? Ты веришь в Христа, нашего спасителя?
— Да, мисси. Моё церковное имя На-та…
— Натаниэль?
— Да, мисси. Я ношу крест, выучил «Кредо», хожу в церковь по воскресеньям и не хожу без одежды – это грешно.
— И не зовешь демона Тангароа, когда лечишь руками?
— Нет, мисси. Только когда проплываю в лагуне над Глазом Свиньи — там злой водоворот.
«Помяни, господи, царя Давида и всю кротость его». Марианна вспомнила житие святого Венсана де Поля — многотерпеливый преподобный учил священников не начинать службы с «Отче наш» и не спать со своими служанками.
— Прости, если вопрос причинит боль. Почему твой отец не смог исцелиться сам и помочь братьям?
По живому лицу Аиту пробежала тень.
— Он заразился, когда лечил соседей. Тангароа не в силах справиться с недугом белого человека.
— А с какими недугами умеешь справляться ты?
— Умею вправлять суставы, складывать сломанные кости, возвращать внутренности на место, унимать боль. Знаю, как вернуть сон, вернуть радость, прибавить сил. Отец провожал умирающих, я не умею.
— Пока не умеешь, чадо. Ты слишком юн для такого груза. Постой… ты помогаешь в больнице, чтобы учиться?
— Да, мисси. Я видел, как тане давал больному горькие пилюли — и жар прошел. Я видел, как вы, мисси, надели второе лицо на отца Дэниела — и ему стало не больно. И человека с отрезанной ногой видел — он должен был умереть от заражения, но умер, спустя десять весен, от проказы.
Отвернувшись к морю, Марианна ухмыльнулась — она вспомнила, как подглядывала за сестрой Гоноратой, зашивающей рану бродяжке, и как умолила суровую монахиню обучать её азам медицины. Жаль, женщинам запрещено получать патенты врачей.
— Как же ты очищаешь раны?
— Червями, мисси, — они выедают больное мясо и не трогают здоровое.
— А если рана расположена на животе?
— Прошу у Тан… у Христа легкой смерти. А что делаете вы, мисси?
— То же самое. Но если кишки не повреждены, пробую обеззаразить рану и зашить её шелковой ниткой.
— О-без-что?
Помянув царя Давида в третий раз, Марианна рассказала Аиту о невидимых зверюшках — микробах, — живущих вокруг людей. Микроскоп бы сюда или хотя бы лупу… ничего, закажем в следующий раз. Ученик захлопал в ладоши и тут же удрал мыть руки. Что ж, все знания, которые есть у одной старой монахини, мальчик получит. Жаль, врачом ему не стать — математика и латынь. И «цветной» — в альма матер. Немыслимо! Но за неимением шелковой бумаги, пишем псалмы на оберточной. Когда Аиту вернулся, Марианна уже достала из саквояжа анатомического Джонни — подвижную куклу, которую можно было раскрывать по слоям: кожа, мышцы, внутренности, скелет. И до темноты, с грехом пополам подбирая правильные термины на пиджин, рассказывала, как устроено изнутри тело человека.
Едва неуклюжий серпик луны поднялся над морем, к хижине прибежал перепуганный насмерть юноша чуть старше Аиту — у жены первые роды, а старухи отказались помогать чужачке. Помянув добрым словом акульего бога, Марианна подхватила саквояж и поспешила на выручку.
Маленькой китаянке пришлось нелегко — многоводие, крупный плод, страх. Но в свой срок на свет появилась красивая смуглая девочка. Внимательный осмотр не выявил никаких признаков проказы. Может быть, ей повезет? Марианна помолилась о здравии, убедилась, что роженица вне опасности, и отправилась отдыхать с легким сердцем. Проходя над скалистым обрывом, она посмотрела на море — смуглый юноша плавал в акульей стае, кувыркался в волнах, шлепал по спинам — голубым и серебряным — и хищницы словно играли с ним. Страх кольнул сердце женщины горячей иглой, но Марианна удержалась от паники. Они одной крови.
Поутру монахиня проснулась к ранней мессе и целый день провела в трудах. И следующий день. И следующий за ним — словно кто-то влил молодое вино в старые меха. Марианна поспевала повсюду — лечила, утешала, молилась, показывала, как кроят платье и пишут буквы, убирала к венцу невесту, шила саван, варила суп в большом котле, сидела с отцом Дэниелом, когда воспаление печени снова свалило его. Силы били ключом, их хватало на всё и ещё оставалось на занятия с Аиту — юноша впитывал знания, как земля воду. За считанные дни он выучил четыре действия арифметики, подобрался к дробям и угольком на доске вывел первое «esse». Esse homo — не чета иным белым. Но кесарю кесарево, у Марианны давно уже хватало мудрости не менять то, что не менялось.
Через две недели приплыла лодка. Будь благословен, жирный старый жулик! Четыре Библии в переводе на гавайский. Два флакона «газ-доктора» — спасибо, спасибо вам, сестры. Бинты, йод, хинин, карболка, каломель, камфара, сахар, мука, рис, саго, мыло и простыни — пусть враги веры Христовой спят в тропической хижине без простыней и москитной сетки. Телеграмма от отца Франциска. Оскорбительное молчание от губернатора. И бочонок карибского рома — капелька алкоголя дезинфицирует воду, придает сил ослабевшим и останавливает злокачественный понос. Из-за бочонка, пузатого и соблазнительного, и начался бунт — на острове давненько не водилось спиртного, а любопытные туземцы тут же приметили выпивку.
Марианна перевязывала больного в мужской хижине госпиталя, когда раздался многоголосый шум. Разношерстная толпа подвалила из леса, вооруженная кто во что горазд — палки, пращи, камни, дубинки, утыканные острыми раковинами. Разгневанные мужчины орали на нескольких языках разом, Марианна понимала их через слово. Что-то про проклятых белых людей, которые привезли на острова китайских кули и приманили ненавистную проказу. Про месть и справедливость, о которых давно забыли. Про то, что добрая выпивка облегчает боль и радует душу, а жир, вытопленный из головы европейца, заживляет лепрозные язвы. Марианна захлопнула дверь хижины и торопливо подперла её аптечным шкафом.
Снаружи разнеслись крики и страшная брань. Рыжебородый боцман Ян Клаас не стал искать правых и виноватых, его тяжелые кулаки равномерно отвешивали удары. На мгновение показалось, что страх перед грозной железной рукой отрезвит бунтовщиков. Но взметнулись и опустились дубинки, раздался жуткий хруст ломающихся костей. Потом сквозь плетеную стену просочилась тоненькая змейка дыма. Лежачие прокаженные взвыли от страха.
«Они сожгут меня заживо, вместе с больными», — отстраненно подумала Марианна. И вздрогнула — звонкий голос Аиту убеждал соплеменников опомниться, не карать тех, кто потратил жизнь на возню с обреченными, не гневить ни Христа, ни свирепого Тангароа. Справедливость существует, бог слышит нас и отвечает, как может. У нас есть друзья и родные, море и белый песок, цветы лехуа, песни птицы ививи, жемчуг и раковины. А у Христа на кресте никого не было, даже отец оставил его.
Звук удара прервал горячую речь. Упал. Убили! Одним рывком Марианна отодвинула шкаф от двери, выбежала наружу, готовая драться за юношу как волчица бьется за своих щенков. Слава богу!
Отец Дэниел уже стоял над упавшим, протянув перед собой распятие, словно щит. Гулким и властным голосом он повторял псалом — ничего больше, только слова Давида.
…Твердо уповал я на Господа, и Он приклонился ко мне и услышал вопль мой; извлек меня из страшного рва, из тинистого болота, и поставил на камне ноги мои и утвердил стопы мои…
С каждой строкой вокруг становилось темнее. Ветер ударил в колокол, стрелы дождя хлестнули по обезумевшим людям, град заставил пригнуться. Заводилы отступили на шаг, на два… побежали, бормоча что-то о гневе белого бога. Марианна метнулась к Аиту, припала ухом к груди, выслушивая дыхание, погладила спутанные мокрые волосы. Жив. Жив!!! Сотрясение мозга, пара синяков, может быть небольшая горячка. Боцману Клаасу повезло куда меньше – осколки ребер проткнули легкое, несчастный харкал кровью. Оставалось впрыскивать камфару для поддержания сердца, менять холодные примочки и надеяться на благополучный исход. Будь здесь операционная, аппарат искусственного дыхания, кислородная подушка, хотя бы один хирург!!!
С помощью перетрусивших служителей-туземцев Марианна и Дэниел перетащили раненых в госпиталь. Одному из бунтовщиков Клаас свернул челюсть, другому нос, третий споткнулся на мокрой траве и вывихнул ногу. Гневные лица стали виноватыми и просительными, прокаженные устыдились.
— Они как дети, — сказал отец Дэниел. — Утром ломают игрушки, а вечером просят у них прощения. Пар вышел, теперь на острове надолго воцарится покой.
Взволнованная Марианна всю ночь просидела рядом с больными. Клаасу стало хуже, пришлось извести три дозы драгоценного «газ-доктора». К утру боцман впал в беспамятство. Аиту же, наоборот, спал здоровым сном молодости. Марианна не могла насмотреться на точеные черты лица, длинные пальцы, сильные мышцы шеи. Завиток волос свернувшийся на щеке, соблазнял её — поправить, убрать за ухо. Все равно же придется сменить компресс, обтереть горячую кожу, ощутить легкое дыхание, нежное, сладостное…
Утром Марианна бесстрашно прошлась по хижинам, поговорила с родителями и собрала группу из девяти подростков, желающих изучать медицину. Она заново начала лекции по анатомии, антисептике и латыни — с последней дела обстояли плохо. Но ученики компенсировали неуспехи старанием, они радостно бинтовали, накладывали лубки, промывали язвы и поочередно дежурили в госпитале.
С Аиту она больше не оставалась наедине и ничем не выделяла его из числа учеников. Юноша сперва стал стараться ещё больше, потом отдалился, ушел в себя. А монахиня опасалась называть болезнь по имени, промолчала даже на исповеди — всё уйдет, само сотрется из памяти. Время лечит. Тем паче что появился новый повод для беспокойства. Через несколько дней после бунта, во время купания Марианна обнаружила плотные красные пятна на коже обеих молочных желез. Не оставалось сомнений — проказа добралась и до неё. Оставалось ждать следующих симптомов — болей в суставах, лихорадки, апатии, утолщения кожи на лбу. И смерти, постыдной, хотя и мирной.
Марианна так часто разглядывала себя в карманное зеркальце, что отец Дэниел невольно обратил на это внимание. Он задал вопрос — двусмысленный, кто бы спорил. Он был бы плохим священником, если бы не заметил взаимной симпатии Адама и Евы — какая разница, сколько им лет, и что за пропасть их разделяет. Вместо правильного ответа Марианна указала на зловещие пятна. Отец Дэниел попросил посмотреть. Монахиня устыдилась — ни разу в жизни она не показывала мужчине грудь. Но священник ведь не мужчина…
Смех отца Дэниела напоминал хриплое карканье ворона:
— Сестра моя, бедная напуганная сестра! Это всего лишь опрелость, от жары и тесной одежды. Испросите у своего ордена разрешение носить легкое облачение, а до тех пор присыпайте больные места саговой мукой и промывайте дважды в день крепким чаем. А проказой вы заразиться вообще не можете.
Устыженная Марианна сперва не осознала, что именно сказал священник. Ей хватило ослепляющей радости «я здорова!». Но нужные слова колючками проросли из сознания.
— Почему вы уверены, что я не могу заболеть? Существуют люди, невосприимчивые к лепре? Как вы их выделяете, святой отец, и почему до сих пор не рассказали об этом мне?
— Все проще, сестра. Искушение подстерегает нас там, где мы об этом даже не думаем. Двадцать с небольшим лет назад, когда я только собрался нести слово Божье в Калаупапа, меня вызвали к генералу Общества Иисуса. Петер Ян Бекс был бельгийцем, моим соотечественником и хорошим человеком, он хотел защитить меня. И предложил взять реликвию. Ту, что сейчас украшает вашу шею.
Я владею святыней? Марианна прикоснулась к тяжелому серебряному кресту. Старинная вещь дивной работы, но что в ней особенного?
— Вашей реликвии, сестра Хоуп, исполнилось семьсот лет. Внутри — подлинные мощи святого Лазаря и великая сила двух крыльев церкви. В 1170 году палестинский король Амори (вы даже не слышали о таком) заказал этот крест для единственного сына, Бодуэна. Девятилетнего наследника трона Святой земли поразила лепра — подлые египтяне прислали в подарок принцу красивый плащ, в котором прежде спал прокаженный.
Изготовил реликвию мастер Монфор, тот, что украшал Гроб Господень. За мощами отправились лазариты — восемь опоясанных рыцарей ушло в пустыню, один вернулся и умер у Верблюжьих ворот, сжимая в руке трофей. Сам папа Римский помолился над крестом, и Византийский патриарх помолился тоже — мачеха Бодуэна, королева Мария, была родом из Константинополя, она сжалилась над пасынком и попросила о помощи императора. И реликвия обрела огромную мощь. Тот, кто носил крест Лазаря, не снимая, избавлялся от проклятой болезни, лепра отступала… как оказалось, на время.
Юный Бодуэн почувствовал себя лучше. Но у него был друг, паж из благородной семьи. Мальчик заразился, принц узнал и, не слушая никаких возражений, перевесил спасительную реликвию на товарища. Бодуэн вырос, получил трон, десять лет держал за глотку султана Салахаддина и умер от проказы. Паж вырос, стал рыцарем, женился, продолжил род. Крест передавался от отца к сыну, пока орден Иезуитов не отыскал реликвию. Генерал настаивал, чтобы я защитил себя от страшного риска. Я отказался — это было бы не по-христиански. Генерал заявил, что однажды я передумаю. Он ошибся.
— Отец Дэниел, вы поступаете глупо, — сгоряча ляпнула Марианна. — Кто как не вы творит чудеса, кому ещё доверяют несчастные, обездоленные люди! Живой и здоровый вы сможете сделать для прокаженных намного больше.
— Христос тоже поступал глупо, — мягко улыбнулся отец Дэниел. — Он мог бы бродить по Палестине, проповедовать, учить и лечить. И никакого креста.
— Я прошу вас! — Марианна упала на колени. — Будьте благоразумны! Защитите себя и снимите с меня эту ношу.
— Нет.
Отец Дэниел развернулся и ушел из часовни. Марианна заплакала в голос и не могла унять слезы до ночи. Ни молитва, ни море, ни прогулка по горным тропам не дали успокоения — святая вещь пудовой гирей давила на грудь. Она, Марианна, может спасти любого человека на острове. Ребенка, женщину, старика. Самого отца Дэниела, если упрямца удастся уговорить. Страшные язвы зарубцуются и исчезнут, плоть станет теплой, душа оттает. Мальчик с гниющими веками начнет видеть, маленькая китаянка выкормит дочку грудью, жирный прокаженный жулик станет жирным здоровым жуликом. Или она сама продолжит помогать людям, облегчать страдания обреченных, не рискуя собой, не страшась болезни. Где справедливость? Кто должен решать, кто подбросит монетку? Господи, вразуми.
Не в силах справиться с переживаниями, монахиня отдалилась от людей. Она посещала госпиталь, утреннюю мессу и вечерние занятия по медицине. Все остальное время Марианна проводила на уединенном пляже, глядя на воду и круг за кругом читая псалмы. От «Блажен муж, иже не ходит на совет нечестивых» до «извлёкши меч у него, обезглавил его и снял позор с сынов Израилевых» — и снова, и снова. У берега собирались голубые и серебряные акулы, покачивались на волнах, словно слушая писание. Вдруг они и вправду были людьми, вдруг демон может освободить их души? «Святой Франциск ведь проповедовал птицам», — подумала однажды Марианна и тут же укорила себя за гордыню. А отец Дэниел не задумывался о таких мелочах. Он разговаривал с хищными рыбами, выходя по ночам к утесу Бабочек, разговаривал так же терпеливо и медленно, как с туземцами. И к священнику приплывала старая акула — огромная и уродливая, покрытая язвами, словно человеческая болезнь поразила холодное тело. Проповедь завершалась, двое сидели рядом — рыба в море, человек в лодке. Они молчали.
«Я хотел стать луддитом, — признался однажды отец Дэниел, когда они с монахиней украшали храм к Рождеству. — Ломать машины, ставить палки в колеса, подсыпать песок в бесконечно вращающиеся шестеренки. Чтобы мир оставался прежним, воздух чистым, дети природы жили и умирали в своем раю. Я боролся, потом смирился. И стал слугой Божьим». Марианна не нашла, что ему ответить.
Сухой сезон сменился дождливым, больных стало больше — малярия, трофические язвы, элефантиаз, воспаления легких и почек. Из Гонолулу прислали новых больных, новенький микроскоп и благодарственное письмо от короля, из Самоа — лодку от сестер, с лекарствами и бинтами. Щедрая приятельница из Нью-Йорка перевела на счет миссии целых сто долларов. А безвестная библиотекарша из Оклахомы самолично обошла город и собрала полторы тысячи. Впору было задуматься о строительстве нового госпиталя – не хижины, а нормального деревянного дома, с кроватями и тюфяками, с настоящей лабораторией и маленькой операционной. И выписать из Штатов хотя бы одного хирурга, опытного врача.
Отец Дэниел начал сдавать. Он уже не мог достоять службу, два мальчика-туземца поддерживали его под руки. Проказа распространилась на лицо, зрение таяло, гулкий голос стал невнятным, скрежещущим. И узлы на руках и ногах побледнели. Опытная Марианна знала, что этот признак сродни «маске Гиппократа» — священнику оставалось недолго. Ещё два раза она пробовала переубедить отца Дэниела, и всякий раз получала епитимью — пастырь хотел до конца разделить участь паствы. Тяжесть ноши пригибала Марианну к земле. Ещё недавно она ощущала себя юной и полной сил, теперь же держалась исключительно на молитвах. В минуты слабости монахиня доставала зеркальце, разглядывала исчерченное ранними морщинами лицо, а затем открывала секретную крышечку, чтобы полюбоваться на старую фотографию. Он никогда не состарится. И не приедет в царство Аида. И не будет решать — кому жить долго и счастливо, избавленным от проклятия, а кому разлагаться заживо.