Говорила мне прабабка, моложавая и хитрая кошка: «Всегда следи за своим человеком, человеку свойственно лезть, куда не просят, и вообще делать всяческие людские глупости».
Говорить-то она мне говорила, да разве я слушал? Вот теперь думаю об этом, сидя под дождем, и жалею, что не вспомнил бабкин наказ раньше.
Сергей завелся у меня давно. Я тогда был еще маленьким комочком рыжей шерсти. Помню, как Серега принес меня в свою квартирку и сказал:
– Ну что, брат? Будем жить тут вместе. Не хоромы, конечно… – Он огляделся по сторонам, будто ища знакомые предметы, а потом махнул рукой и продолжил: – Но жить можно! А Светка пусть катится, куда хочет!
Я мяукнул, соглашаясь с ним, за что был назван умницей и получил миску молока.
Так и зажили мы. Серёга, как и все люди, по природе своей очень суетлив. Встает рано, в любую погоду идет на работу, вечером возвращается и, почесывая в задумчивости затылок, смотрит в недра холодильника. Живем мы с Серёгой одни, оттого еда у него скудная и невкусная. Хорошо, что наличие дамы в доме не влияет на вкус кошачьих кормов и молока.
Как вы уже поняли, я – кот и зовут меня Брат. Сергей пытался придумать еще что-то и даже именно так представлял меня своим друзьям, но в итоге обращение Брат приклеилось вместо прочих имен. А что, неплохо. Кто-то думает, что я Серёге Кот, а я Сереге – Брат!
Вот и жили мы с ним душа в душу, пока он не повстречал ведьму.
Сам момент встречи я, конечно, в силу обстоятельств, пропустил; ну, знаете ли, разве я сторож человеку своему? Пусть уж погуляет. Другое дело, что раньше он вел себя хорошо и паразитов не заводил, а тут вот те, нате, кошмар в квадрате.
Как сейчас помню тот вечер. Услышав, как открывается входная дверь, я потянулся, некоторое время щурился, повернулся на другой бок и только потом слез с кресла, на котором люблю подремать. Вышел в коридор, расслабленный после сна, и тут учуял её запах. Фиалки и кардамон, дикая смесь, скажу я вам. Сон как рукой сняло! Я потерся о его ногу, пытаясь вытеснить чужой запах. Подставил свою умную голову ему под руку: мол, гладь давай, полегчает. Но все было тщетно.
Серёга вернулся домой другим человеком. Не моим человеком! От него даже пахло иначе. А взгляд?! Вы видели влюбленный взгляд? Это взгляд мечтателя, который увидел свет в конце туннеля! Вот таким Серёга заявился домой: счастливым и влюбленным.
Я сразу понял — что-то не так. Лучше бы он пришел пьяный, даже шут с ним – забыл бы купить мне молока! Но нет, он явился трезвый, с покупками. И больными, влюбленными глазами.
Серёга меня погладил, и сказал: «Эх, Брат, ты бы её видел!»
Приплыли.
Потом он начал пропадать – во всех смыслах этого слова. Он пропадал после работы, а потом приходил глупый и неродной. Да что там, он пропадал как человек, как мой человек. Еду приносил, а по душам разговоров – ни-ни. Я так не могу, меня и погладить надо, и колени подставить, чтоб было где вздремнуть. В конце концов, я должен мешать работать за компьютером и даже есть. А так мне остался только сон, и тот стал у Серёги нервный, беспокойный, у в ногах не поспишь, да и на голове не очень-то. Мечется, как в лихорадке, и всё свою Милу зовет. Так я и узнал имя.
Тут дело вот в чем. Пора открыть страшную кошачью тайну. Кошки и ведьмы – заклятые друзья, как говорится. То есть, с одной стороны, мы считаемся спутниками, но с другой – ведьмы просто люди, они пользуются нашей силой и нашей магией. И, сами понимаете, никому не нравится, когда его используют. Испокон веков кошки терпели своих ведьм, но те наглели с каждым столетием. После инквизиции, когда нашему брату не поздоровилось даже больше, чем этим взбалмошным бабам, сотрудничеству пришел конец. Кошачье Вече отвергло все предложения ведьм . А те мохнатости, кто все же решил связать свою жизнь с ними, были преданы анафеме. Посидели ведьмы на нашей мягкой шерстке, хватит!
Помню, снег уже выпал, я сидел на окне и ждал, когда придет Серёга; он вернулся рано, грустный, как в воду опущенный, и наконец-то заговорил. А толку! Его, оказывается, с работы турнули. И как прикажете жить? Конечно, как у каждого порядочного кота, у меня есть свои фокусы типа сапог и шпаги. Но человек не дорос, и не знаю, дорастёт ли морально, чтоб мы могли в открытую делиться с ним опытом. А потом зазвонил телефон. Ой, звонок ведьмы я чую, как запах валерьянки. Серёга сразу просветлел:
– Да, алло! Мила, солнышко, спасибо, что позвонила, ты прямо чувствуешь, что мне нужна поддержка, – говорил Серёга трубку. Ну да, кот — это так себе, а ведьма – то, что надо, пф-ф!
Я напряг уши.
– Серёженька? Что случилось? У тебя голос такой расстроенный, – говорила невидимая Мила.
Серёга начал ходить по комнате.
– Мила, меня сократили. Да, с работы сократили, мол, бюджет и что-то еще, не знаю, может, я кому дорогу перешел, может, Петру из соседнего отдела?
– Серёжа, не горюй! – утешала Мила. – Все, что происходит, к лучшему. Знаешь, в нашей фирме как раз вакансия образовалась, по твоему профилю., Хочешь, я с начальницей переговорю? – сказала и затаилась.
Я уж и головой мотал, и шипел малость. И даже начал, простите, рыгать, показывая, как я к этому отношусь. А Серёга слушает, кивает, меня ногой – ногой! – отпихивает.
– Поговори, Мил, вдруг и впрямь?
Положил Серёга трубку, я смотрю на него, и слезы наворачиваются: ой, дурак! Думаю: может пора заговорить? А потом еще посмотрел: нет, не пора. И тут снова телефон зазвонил.
– Да, Мила? – и Серёга снова улыбается – конечно, все ерунда, если рядом ведьма!
– Сережа, завтра приходи на собеседование, не горюй, нормально все будет, мне пора бежать. Целую!
– Подожди, Мила!
– Пока-пока!
– Пока, – Серега посмотрел на трубку так печально, что лизнуть его захотелось – в макушку, в чакру, как говорится.
Спал я плохо, а наутро у меня созрел план, и я тихой сапой устроился у Серёги в рюкзаке. Сначала ноут хотел убрать, но нет, оставил. В тесноте, да ничего. А Серёга и не заметил, чаек попил, сумку схватил и бегом. Беда.
Июль 2191 г
Чивингтон и Доусон, пообедав в гостях у новых подопечных ОЗК, улетели. Пора было шерифу возвращаться к своим обязанностям. Рассел подал запрос на оформление трех паспортных карточек для троих разумных киборгов, приложив их свидетельства и биометрические данные. Покончив с этим, он собрался на облет.
Вызов на номер участка застал шерифа, уже занесшего ногу над комингсом. Секунду поразмыслив, стоит ли возвращаться и отвечать, он все-таки дал искину команду принять звонок. Над голоподставкой высветился взволнованный парень двадцати пяти лет, насколько позволяли оценить его внешность программы Bond’а.
— Здравия желаю! Позвольте представиться — лейтенант Шенк Вайковски. С вами связывались из питомника, у вас Хеш… — с места в карьер начал он. — Мы могли бы…
Если бы дверь офиса была установлена на петлях, она непременно слетела бы с них от мощного удара снаружи. Хеш, который обычно в это время находился в кубрике, стоило Расселу отодвинуть створку, в мгновение ока очутился посредине помещения и завертел головой. Видимо, он услышал голос звонившего благодаря открытым и там, и в офисе дверям. Но, увидев только голограмму, разочарованно поник.
Шенк же моментально позабыл про разговор с шерифом, обратив все внимание на зверя:
— Хеш! Ты помнишь меня, Хеш? Я через три часа прилечу за тобой, только дождись меня, Хеш.
Пес вяло, еще не поверив, завилял хвостом. Потом подошел и положил лобастую морду на голоподставку, практически перекрыв выход сигнала, отчего голограмма поплыла с левого бока, словно свеча, горящая на ветру. Но это было уже неважно: Рассел понял, что хотел — человек и собака знают друг друга и, в отличие от предыдущих кандидатов в хозяева, очень друг к другу привязаны. Поэтому шериф, не прогоняя пса, разрешил лейтенанту визит и распрощался.
О прилете катера первой доложила Глэйс. Она неподалеку от «Шмеля» грелась на солнышке и, облокотившись на бок развалившегося Хеша, вычесывала от репьев его жесткую шерсть, напевая нехитрую песенку, что-то вроде «трам-пам-пам, мы прогоним все колючки…» И вдруг, выпустив из рук чесалку, перетекла в вертикальное положение:
— Приближается малый катер. Данные по цели посещения отсутствуют, — в напряженной обстановке программные фразы все еще давались кибердевушке гораздо легче.
Хеш тоже подскочил и глухо рыкнул, вздыбив шерсть, мол, чужой-непрошенный, берегись, вместе мы сила. Но люк катера открылся, и пилот спрыгнул на траву. Хеш, взвизгнув, бросился ему навстречу, напрыгнул, повалил и принялся неистово вылизывать ему лицо и руки, которыми посетитель закрывался от собачьего языка.
Глэйс расслабилась — Рассел предупреждал всех о прилете настоящего хозяина Хеша, и теперь на ее глазах разворачивалась сцена долгожданной встречи старых друзей. Из участка подтянулись и все остальные — пропустить такое зрелище не хотел никто.
Из-под издающей самые непотребные счастливые звуки собачьей туши раздалось строгое: «Хеш, фу, сидеть!», и пес отскочил, плюхнулся на попу, выжидающе склонив голову набок. Дождался, пока человек поднимется и отряхнется, не прекращая выполнение команды «сидеть» подполз к нему и, завернув губу с одной стороны, аккуратно одним клыком прихватил своего человека за рукав. Так они и подошли к шерифу — Шенк и прицепившийся к нему семенящий рядом Хеш.
— Я уже понял, кто вы, реакция Хеша в переводе не нуждается, — встретил их смеющийся Рассел. — Позвольте пригласить Вас на кофе.
В кубрике Глэйс наскоро накрыла на стол — кофе, печенье, конфеты, Сэнди помог ей, с хирургической точностью нарезав сэндвичи. Все расселись вокруг стола. Шенк с грелкой в виде головы Хеша на коленях.
— Рассказывайте, как собака оказалась здесь и что вы намерены делать дальше?
— Из питомника Хеша продали в… в общем, продали. Ну, и как обычно в армии — охрана, разведка, диверсионная деятельность. На одном из заданий Хеш повел себя неправильно, молодой, занервничал и не сумел объяснить людям, что там опасно. Те его на всякий случай усыпили и так доставили в часть. А там признали негодным для дальнейшего несения службы и продали через аукцион. Только уж больно быстро лот закрылся и сумма слишком мала для шеррской сторожевой. Ветврач, конечно, клянется, что все законно, но уж больно хитрые формулировки для своих клятв выбирает. В общем, дела нет. Я на работе взял отпуск с последующим увольнением, откроем свое охранное агентство. Нужная сумма на выкуп есть, куда внести? — Шенк отхлебнул остывающего кофе и погладил счастливо вздохнувшего пса.
— Какая может быть сумма? — Рассел в недоумении развел руками, — К нам он сам пришел, бесплатно, бесплатно и уйдет. Уйдешь ведь, Хеш? Пойдешь с Шенком?
Хеш на секунду оторвал голову от колен своего человека и совершенно отчетливо кивнул.
Проводив Хеша с Шенком, Рассел таки отправился на облет участка с Арни, велев Глэйс дежурить на месте, в транспортнике.
Дежурство заключалось в наведении порядка после Хеша. Необходимо было вычистить коврик, на котором он спал в офисе, а также большой палас в кубрике. Выполнив эти нехитрые поручения, Глэйс отправилась туда, куда ее давно манило, словно магнитом.
В каюте у Рассела на кровати лежало покрывало. Серое, блестящее, с малозаметным матовым цветочным рисунком. Глэйс увидела его, когда убиралась у командира, и оно запало ей в девическую душу.
В отсутствие Рассела Глэйс пробралась в его каюту и долго стояла, гладя так понравившееся ей покрывало, прижимая край его к щеке, ласкающими движениями проводила по ровным, словно под линеечку, сгибам. Затем, словно загипнотизированная переливами ткани, медленно потянула его на себя. Приложила к себе и стояла, ловя свое отражение в зеркальной вставке дверцы шкафа. Как она достала ножницы, Глэйс уже не осознавала.
Когда Рассел вернулся, он первым делом просканировал «Шмеля» и обнаружил Сэнди и Эйдена в кубрике — Блэк пристрастил Paramedic’а к игре в шахматы, Эбигейл готовила что-то на ужин, а Глэйс обнаружилась в его, Рассела, каюте. Он беззвучно отодвинул дверь, вошел, готовый ко всему, и с изумлением увидел, как Глэйс, изогнувшись в немыслимой позе, зашивает у себя на боку корсаж, сделанный из отрезанной от покрывала полосы. Мелкими частыми стежками. Прямо через край.
Глэйс засекла движение и плавно стремительно развернулась, переходя в боевой режим. Рассел замер, не провоцируя на нападение — DEX, даже ХХ-модификации уделает Bond’а в два счета. Глэйс моргнула, огляделась вокруг и красные огоньки в ее глазах сменились ужасом от осознания содеянного. Она выронила иголку, закачавшуюся на нитке, отшатнулась, отступила к стене и сползла по ней, вжимаясь, закрываясь руками. Тоненько заскулила.
Рассел поморщился — напуганная девушка, готовая к тому, что за оплошность ее тут же будут убивать — не самое умиротворяющее зрелище для только что вернувшегося с работы шерифа. Шагнул ближе, присел рядом и тихонько тронул за торчащее острое колено:
— Не бойся. Я не трону тебя. Ну, подумаешь, платье себе шьешь. Надо было мне сказать, я бы тебе красивой ткани привез. Любого цвета или вообще в клеточку. Чего ты эту серую тряпку взяла? Или давай завтра вместе в магазин съездим, кружев каких-нибудь купим или пуговиц, набор иголок, а еще лучше — швейную машинку хорошую. А то одна иголка для шитья — это совсем неприлично.
Глэйс затихла, опустила руки, глянула настороженно и неверяще:
— Ты что, совсем не сердишься? У тебя агрессия почти по нулям.
— Чуть-чуть, — он показал расстояние в миллиметр между указательным и большим пальцем. — Просто пообещай мне, что остальные предметы не подвергнутся такой неожиданной трансформации. Если что-то понадобится — просто скажи мне.
Глэйс уткнулась лбом в колени и оттуда глухо произнесла:
— Прости, я не знаю, как это получилось. Но все можно починить, я не резала мелкие кусочки, только одну полосу, сейчас распорю и пришью обратно.
Рассел потянул ее за плечи, словно разворачивая из раковины, встал сам и поднял девушку, покрутил, рассматривая со всех сторон. Да, у этой девочки, в жизни не видевшей ничего, кроме бесформенной тряпки и рабочего комбеза, был несомненный талант. Длинная полоса с тонким узором по краю наискось обматывалась вокруг плеч, хитро собиралась в складки на груди и обтягивала талию. Дальше хвостиком болтался не допришитый конец. При этом темно-серая ткань подчеркивала белизну кожи девушки и оттеняла ее пепельные волосы.
— Да фиг с ним, с покрывалом, новое купим. Дошивай свое платье, красиво получается. О! Пойдем Эби покажем, думаю, ей понравится.
Эбигейл, и правда, пришла в полный восторг и заявила, что хочет и себе платье от Глэйс, а еще пообещала рассказать своим подругам, которым, наверняка, тоже захочется что-то вот такое, уникальное.
— Да, из девочки вполне себе кутюрье получиться может, — ободряюще улыбнулся Блэк.
А Сэнди показал большой палец.
— Вот видишь! Что я тебе говорил? — сказал Рассел. — Только как ты из вот того, что навертела, вылезать будешь?
— Не знаю. Распарывать? — Глэйс совсем повесила голову.
— Не надо, здорово же, — успокоил ее Рассел. — Сейчас я его на тебе разрежу, потом молнию вставишь.
— Молнию? — удивленный взгляд в глаза и вверх, сквозь потолок, на небо.
— Это замок такой. Длинная полоска с зубчиками, — пояснила Эбигейл.
— Надо все-таки в магазин тебя свозить, — покачал головой Рассел. — Почитай в инфранете, подбери, что нужно и чего хочется, и на выходных поедем. Пошли обратно, вызволять тебя буду.
Осторожно прорезав ножницами вертикальный разрез вдоль спины, Рассел отвернулся — под снимаемой тканью была голая спина. Глэйс, правда, не смущалась, но надо потихоньку прививать ей человеческие нормы. Подождав, пока она натянет футболку, он скомандовал:
— Все, что ты тут наворотила, и покрывало тоже забирай к себе в каюту, нечего здесь швейную мастерскую устраивать, как отнесешь, приходи в кубрик, буду вас всех мороженым кормить.
— Я, наверное, не хочу мороженое, — нерешительно проговорила Глэйс.
— Почему?
— Еду надо есть горячую.
— Глэйс, оставь эти мэрькины штучки? Относи тряпки свои и пошли, это вкусно, хоть попробуешь.
Глэйс отнесла почти целое покрывало и недошитый лиф к себе в каюту и задумалась — есть замороженное что бы то ни было не хотелось, но раз для Рассела это важно, то надо попробовать.
Внизу в кухне хозяин выкладывал в стеклянные креманки розоватую снегообразную массу. Сэнди и Эйден уже сидели за столом с явным предвкушением чего-то приятного на лицах. Несмотря на цвет размытой в снегу крови, пахло почему-то ягодами. Глэйс принюхалась:
— Пахнет вкусно. А почему оно такого цвета?
— Потому что клубника. Или краситель, пока не пробовал. Может, сама попробуешь, у тебя детекторы лучше должны быть, — покривил душой Рассел.
Глэйс ложечкой зачерпнула немного из креманки и потянула в рот. Задумчиво облизала, кивнула:
— Да, краситель. Я клубнику видела, у нее оттенок немного другой. И состав… подходящий. Можно еще?
— Да, конечно, — Рассел пододвинул ей вазочку, — ешь. Только по-человечески скажи, вкусно, или нет? И вы все тоже угощайтесь!
Девушка отъела еще несколько ложек.
— Пожалуй, да. Никак не могу понять, как холодное может быть вкусным. Но мне нравится.
— Мне тоже, — включился в разговор Сэнди. — Больше, чем банановое.
— Сейчас покажу другой вариант употребления, — Рассел щелкнул кнопкой кофеварки и та презрительно зафырчала, выплевывая горячий напиток. — Смотри, наливаем полкружки кофе, добавляем сахар и до верха мороженого. Мешаем, ждем, пока равняется температура, о-па… Держи, — он протянул ей высокую стеклянную кружку. — Можно кофе брать совсем холодный, можно не ждать, пока температура выровняется, тогда тоже интересно получается. Пробуй.
— М-м-м, а это очень вкусно. Прямо очень-очень. Спасибо.
— Знаешь, как называется?
— Нет.
— Кофе-глясе. Прямо для тебя. Надо срочно переименовать в кофе глэйсе.
Глэйс отпила еще кофе и робко улыбнулась.
«Улыбается. Надо же… — подумал про себя довольный Рассел. — Пожалуй, впервые, как здесь появилась. И все-таки надо ее в магазин свозить, пусть привыкает».
Огромный материк Лавразия, более трёхсот лет назад, трудом сотен рабов разделённый на гигантскую северную и южную части, подобно прожорливому дракону, открывал свой рот, спасая от зимних штормов благословенные виноградники Великого Римского Триумвирата. Станислав планировал, прижавшись к принадлежащей Султанату южной половине гигантского материка пройти перешеек и оказаться в свободных водах. Их путь лежал к Гондване — таинственному материку, лежащему западнее золотоносной Голконды. Именно туда понесло любознательного герцога и оттуда его предстояло вернуть.
Корфянский Султанат, напоминающий своими очертаниями характерный для его жителей длинный прыщавый нос, вольготно расположился между роммскими и арбатскими берегами, от последних его отделяло внутреннее, Красное море. Там, где начиналась огромная изъеденная ветрами ноздря, располагались печально известные Драконовы горы и, по большей части бесплодная, каменистая пустыня с высокими отвесными скалами. Однако, в долинах под струями хрустальной талой воды цвела жизнь. Знаменитые на весь мир леса миндаля, грецкого ореха и ливийского кедра соперничали с зарослями папируса и бамбука. Гигантские дикие оливы и апельсиновые деревья сменяли друг друга, террасами спускаясь к побережью.
***
Капитан Грейсток, как самый прожжённый торговец из всех, бороздивших когда-либо воды Средиземного моря, взял в трюм своего корабля сотню кур, бочонки с сахаром и солью, крупу и даже хорошо провяленные окорока, облегчив этим самым свои собственные подвалы и оставив поместье в непритязательном виде.
Старый управляющий, поседевший и постаревший за два месяца нашествия флибустьеров, как за предыдущие десять безупречных лет службы, тихо молился на уходящих в плаванье. Ему предстояла гигантская работа по восстановлению полуразрушенной усадьбы. Поэтому, разворованные погреба и ополовиненные винные запасы казались ему наименьшим из зол. Однако, рачительный хранитель графского добра не подозревал, какую участь, в виде небольших, но юрких мелорнов, приготовила ему судьба. Подвиг сей, как ему вскоре пришлось убедиться, не смог увенчать его славой, потому что слава в глазах хранителя имущества измерялась ценностью хранимого. Ценность же подвижных мелких зелёных кустов была, по общему мнению слуг, слишком ничтожна, чтобы выдержать все те страдания, которые ему ещё предстояли. А пока управляющий подсчитывал убытки и горестно, но с облегчением вздыхал, трусливо поглядывая на исчезающий в море галеон (а вдруг вернутся?!)…
… Бритландия исчезла из вида, спрятавшись за своими туманами, и команда, раздумывая над предстоящим обедом, и, мечтая о великих подвигах, уверенно вела «Морской Мозгоед» по уже проверенному маршруту, огибая по широкой дуге неприветливые берега Тиберия, отвесные скалы которого, вздымаясь ввысь, ограждали с двух сторон небольшой, но такой памятный залив.
Осторожно миновав два пролива, корабль, скромно прижавшись к южному берегу, торопливо миновал нелюбезные воды ВРТ.
***
Как только берега Туманного Альбиона скрылись из глаз, Полина с уверенностью заявила, что Рамзесу никак нельзя оставаться неучем, и ему жизненно необходимо получить образование. Каким образом осуществлять развитие не всегда прямоходящего ученика, по утрам осуществляющего набеги на курятник, всерьёз никто не думал. Станислав дал добро, и команда бросилась решать проблему с невероятным воодушевлением. Каждый флибустьер точно знал, какое занятие наверняка пригодилось бы Рамзесу в его предполагаемой карьере вожака стаи. Каждый, сидя за ужином в кубрике, отстаивал свою точку зрения так громко и убедительно, что обсуждение превращалось в спор, а в дальнейшем грозило перерасти и в драку.
— Пока мы в походе, у Рамзеса навалом времени, — говорил Теодор. — В конце концов, Полина может показать ему буквы, и он начнёт читать книжки. У Дена есть прекрасная энциклопедия. Я могу научить его стрельбе. А Боб может иногда спускать лодку, и мы научим его грести. Разве не так?
— Не так, — говорил Ден. — Не дам!
— Чего не дашь?
— Энциклопедию не дам!
— Что тебе жалко?!
— Жалко!
— Ну, и жмот!
— Сам ты жмот!
— Мальчики не ссорьтесь, — вставляла веское слово Полина. — Деннис, ну ты же можешь иногда показывать Рамзесу картинки из своих рук? Ради меня…
Ден краснел, как маков цвет, пальцы начинали комкать салфетку, а рука непроизвольно тянуться в сторону дополнительного куска хлеба, бережно отложенного заботливой Полиной подальше. Девушка внимательно следила за его здоровьем. Сделав глубокий вдох, Деннис отвечал:
— Конечно!
И под весёлое хмыкание Акулы: «Ядрёная печёнка! Вот же пожалел так пожалел…», — быстро завершал трапезу и, извинившись, уходил к себе… Теодор же брал лишний кусок мяса и, вгрызаясь белыми зубами бормотал:
— Любоффф…
Теперь быстро доедала и откланивалась Полина…
Наконец, Станиславу надоели эти ежедневные баталии, и в один не солнечный для оборотня день, состоялся решающий разговор.
— А будет прок-то от всего этого при каждодневном обучении? Постигая науки такими темпами, наш вожак сможет только править веслом на галере, или колоть дрова.
— А я, могла бы ещё научить его танцевать — сказала задумчивая Полина, — иначе он вырастет неуклюжим.
— О, это очень важно, Полин, но не совсем ко времени. Сначала ему было бы неплохо освоить чтение и основы счета, арабский и французский языки, — поддержала высокое собрание леди Маргарет.
— Узнает алфавит и будет читать энциклопедию Дена. Там есть интересные картинки. Очень важно привить ему правильное представление о… Ммм… Любви, — убежденно вставил Теодор.
— Ты просто помешан на сексе, Тео, — безо всякого смущения добавила Полли, и, посмотрев на пунцового Денниса, сидящего рядом, уже тише, но не менее уверенно добавила: — А мне можно полистать.. Энциклопедию?
Леди Маргарет сильно закашлялась, подавившись …
— Я достаточно вас наслушался, — наконец, не выдержал Грейсток. — С завтрашнего дня Деннис обучает оборотня чтению и счёту, Теодор — стрельбе и фехтованию, а Полли — хорошим манерам. Боб — контролируешь. Через месяц, проверю!
Так, не спросив желания у предположительного ученика, который в это время неторопливо почесывал ухо задней мохнатой лапой в темноте любимого трюма, команда решила его судьбу. Рамзес даже стал думать, что, возможно, ему и нужны уроки, но вечерний бриз принёс прохладу, тени в трюме были так прекрасны и загадочны, а аромат курятника сладок, что он забыл о нависшей над ним угрозе получения образования и отправился на охоту!
***
За последний год Ден сильно вытянулся. По признанию всей команды, из него вот-вот должен был получиться очень высокий и тонкий взрослый мужчина. Передвигался он со странной грацией Ромского гладиатора, а худое и слегка изможденное Полиниными трудами лицо имело крайне решительный вид потомственного дворянина. В его невозмутимых высказываниях чувствовался небольшой подвох, и когда рядом не наблюдался предмет его обожания Ден, сказав что-нибудь особенно заковыристое, хитро улыбался. Обучать Рамзеса штурман взялся всерьёз.
В семь часов утра, не дав размять лапы и погонять ждущих оборотня наседок, он явился в каюту к Теодору, облачённый в бриджи, шляпу и сандалии на босу ногу. В маленькой каюте ставни были закрыты от солнца, и с одурелым сонным жужжанием летала муха. Рамзес, открыв глаза, поприветствовал вошедшего Денниса и новый день широчайшим зевом и, показав окружающим гланды, поймал жужжалку. Пасть захлопнулась. Ден решительно сглотнул:
— Доброе утро! Надеюсь ты готов? Пошли!
— В добрый путь, бедолага, — напутствовал его Теодор, перевернувшись на другой бок и собираясь ещё похрапеть.
***
Январским днём Маргарет сидела в каюте и писала письмо — сама себе! В этих путевых заметках она, в сотый раз подробнейшим образом, объясняла, почему дипломатия и разведка — мужское дело, и зачем женщинам вышивание. Писала она стремительно, потому что знала: если успеть прочитать начало, то письмо закончится жалобным всхлипом: «Как же я боюсь жить одна!» Несмотря на жаркую и безветренную погоду, у неё застыли кончики пальцев, и, она потёрла их, отложив перо в сторону.
Только взяв его вновь, она услышала мягкие уверенные шаги замшевых сапог и тут же опять опустила. Вот сапоги остановились у двери. Маргарет немного подождала, но, так как никто не входил — окликнула. Станислав переступил через порог — льдистые синие глаза неизменно излучали холод. Он стоял, рассматривая её с неизменно вежливой улыбкой сверху — вниз.
— Леди, — наконец, обратился он к ней, — сколько вы имеете фактического годового дохода?
— О, Вы всё-таки решили жениться на мне, граф, и уже подсчитываете приданое? — не без раздражения спросила она.
— Нет, мадам. Просто захотелось узнать. Горечь и обида, поднявшиеся сметающей разум волной, не смогли раздробить её самообладания, и Маргарет внимательно посмотрела на него. Она ни разу не дала повода к издевательствам со стороны графа. Станислав не был похож на отцов-иезуитов. И тем не менее, что-то было неладно.
— У меня есть серебряные рудники и семьдесят тысяч годового дохода золотом, — сказала она. — это всё моё. Я не пользуюсь оставленным мне наследством вашего отца. Как вы знаете, я прожила в браке меньше года.
— Так вот, мадам, нам этого мало.
— Мало для чего?
— Мало, чтобы оплатить налог на земельные наделы вперёд на триста лет, — сказал граф, и положил лист с расчётами ей на стол.
— Налог? — не понимая, повторила она. — Но вы ошибаетесь, Станислав! Её Величество любезно подарила труднодоступные земли, и это Подарок, мы не арендаторы, это собственность.
— Её Величество подарила горный массив, мадам. Вокруг сосновые леса, часть которых через холмистую Йеллоунстоунскую возвышенность примыкает к нашим общим владениям. Вся возвышенность и лес принадлежат Империи. Если в течение шести месяцев не будет внесена первая часть арендной платы и тридцать процентов годовых на сто ближайших лет, Мелорны станут фактически бесправной собственностью короны. Их участь будет незавидна. В Мелории им были бы предоставлены гражданские права…
— Мадам, мне, конечно, неприятно вас тревожить, но и без меня вы в силах выдерживать любой удар. Поэтому я решил вам рассказать. Мы должны заплатить гораздо больше обычных налоговых сборов. Наши земли оценили в фантастическую сумму — миллион фунтов, и разрази меня гром, это дороже всех владений Её Величества вместе взятых!
— Но парламент не может нас заставить платить налог дважды, раз мы его уже оплатили перед отплытием?!
— Маргарет, вы часто посещали Линдон, Вы публичная личность, и я этому только рад. Но, тем не менее, политика — это место не для леди. Как заметил Теодор, с его своеобразным языком, в Парламенте сидят крутые ребята. Они ухитрились довести меня до белого кипения депешей, доставленной за пять минут до отплытия.
Станислав без разрешения опустился на диван и самым невоспитанным образом принялся тереть свою ногу. Она начинала ныть у него в периоды морального напряжения: в детстве при падении у него была раздроблена кость. Маргарет в ярости смотрела на него. Кто дал ему право говорить подобным небрежным тоном. Каждое его слово — это похоронный звон! Либо маленькие разумные кусты увезут в фактическое рабство, либо поместье — что? Продадут с торгов?! А куда они все денутся? Даже мысли такой допустить нельзя!
— Я передам в оплату долга свои серебряные рудники, — сказала она порывисто. — Вам этого хватит?
— Я оплатил весь налог на сто лет, мадам. Стоимости рудников достаточно на оплату 20 процентов суммы торговой страховки. Нам надо тридцать…
— Но это же грабеж… Я передам свой доход…
— Благодарю. Надеюсь Вы понимаете, что мы — банкроты, и наша с вами совокупная собственность стремиться к нулевой отметке…Тем не менее, нам всё-таки есть где жить. И есть место для Мелорнов. На сто лет. Совершеннолетие у древоразумных наступает в триста…
Маргарет без сил опустила голову, предварительно проследив за тихо притворённой дверью. Она полностью отдала себя во власть этих странных обстоятельств и этого удивительного человека…
***
А за иллюминатором качалось синее море, меня ждал второй завтрак, любимый кусок каната, Джейкоб, призывающий поохотится на Хьюго и Хьюго, оберегающий кур. Стайки летучих рыб приветливо махали мне хвостами. Пытка продолжалась…
Деннис тыкал указательным пальцем по составленному расписанию и бубнил:
— Так. Сегодня арифметика.
И вот, битый час я трудился над грандиозной задачей, пытаясь определить, за какой срок две большие собаки сумеют поймать шесть мышей, если три собаки поймали их за два часа?
— Ден, тебе не кажется, что это собаки-инвалиды? Может быть, надо уже пристрелить бедолаг? — наконец, отвлекался от мыслей я.
Ден тяжело вздыхал, чесал кончик носа, страшным шёпотом произносил трагическую фразу: «Теодор — козел!», и бодро вещал:
— Перепояшем чресла и… Вот, новая задача! Полина взяла у кока пять яблок…
— А зачем?
— Что зачем?
— За чем ей так много? Она делает запас? Для чего? У нас что, заканчиваются продукты? Я бы запасал кости. Это намного выгоднее: они не портятся, их можно грызть и можно варить…
— Всё, перерыв… Мне нужен психотерапевт!
Изредка, мне всё-таки случалось крепко заснуть на уроке, и до меня доносился шум, тогда, мгновенно проснувшись, я начинал сердито рычать, но потом сообразив, где нахожусь, со смущением отводил лицо и дергал хвостом, отмечая, как Деннис пытается то ли зарыдать, то ли громко рассмеяться. Нам было невообразимо скучно на уроках арифметики!
***
Пройдя течения Красного моря, капитан принял решение совершить первую стоянку в Алджире. Известный всему обитаемому миру Горный форт, пираты всех мастей давно превратили в своё логово. Отсюда они могли спокойно бросать вызов могуществу и Римского Триумвирата, к которому питали особую ненависть и сопредельным империям, не брезговавшим, при случае, полакомиться ворованным у самих воров.
Здесь Станислав намеревался узнать о судьбе пропавшей «Виктории».
Однако, войдя в гавань, «Морской Мозгоед» почти сразу забыл о своих первоначальных планах — потому, что перед ним, прямо по курсу, стояло необычайное видение. Это чудо имело формы большого корабля. Корпус, похожий на эскиз скопированного художником-копиистом галеона, возвышался среди мелких султанатских суденышек, как белый лебедь среди облезлых уток. Подойдя поближе, Боб громко прочёл название корабля, начертанное крупными, украшенными вензелями и золотом, буквами, а под ним название страны и порт приписки. Команда дружно тёрла глаза, рассматривая и повторяя имя корабля, как повторяют мантру, бритые бхенинские монахи: «Виктория. Линдон. Бритландия». Искомый корабль стоял на якорях в известнейшем пиратском потру. Вид его был прекрасен: от медной девы на носу, покрытой сусальным золотом, и высокой кормы, до шестидесяти пушек за его задраенными люками. Но самым потрясающим в этой сюрреалистической картине был важно прогуливающийся по верхней палубе Виталио Маурицио в жёлтом камзоле и красных бархатных штанах!
28 апреля 427 года от н.э.с.
Сначала Йока хотел пойти в медпункт, но представил себе лицо врача, всегда скептически рассматривавшего жалобы учеников, – разумеется, большинство из них притворялись больными, чтобы сбежать с уроков. Йока считал, что может уйти с уроков и без разрешения, и доказывать что-то никому не собирался. Другое дело – семейный доктор Сватан, вечно сюсюкающий, седенький, пухлый и смешливый. Вот кто сделает все как надо!
Йока толкнул тяжелую дубовую дверь на улицу, не обращая внимания на крики привратника, и поспешил выйти вон, пока тот не попытался его остановить.
Апрельский день, по-летнему теплый, нисколько не радовал. Столетние липы в школьном парке выпустили первую зелень, на газонах двое садовников высаживали траву. Йока прошел мимо, не глядя в их сторону, зато те внимательно посмотрели ему вслед, и это было неприятно: Йока опустил пониже рукава куртки, чтобы никто не видел крови у него на руках.
Вот бы это действительно оказался перелом! Чтобы его положили в больницу и продержали там неделю-другую! Тогда все забудут о том, что он закричал и расплакался, как маленький. Да и кто не расплачется, если сломает кость?
Авто приезжало за ним к концу уроков, ждать его пришлось бы часа три. Йока пересчитал мелочь в карманах: набралось чуть больше полулота. Если возвращаться домой поездом, на трамвай явно не хватало, и ничего больше не оставалось, как отправиться на вокзал пешком.
Из парка он вышел на набережную – с воды дунул теплый ветер. Йока любил ветер, особенно сильный. Он мечтал когда-нибудь оказаться на улице в ураган, но ураганов в Славлене не случалось, чудотворы отводили стихии в стороны от Обитаемого мира. И Йока частенько подумывал, не отправиться ли туда, где люди не живут? В какие-нибудь далекие страны, где дуют настоящие ветры, где на берег падают океанские волны, не тронутые волноломами, где ливни смывают в реки вековые деревья. Или туда, где лютые морозы сковали землю вечным льдом и метель сбивает человека с ног. Или в горы, c их обвалами и лавинами. Он только слышал об этом, только читал – и всегда завидовал путешественникам. А своим кумиром с детства считал Ламиктандра.
На набережной людей было немного, но когда он свернул на проспект Магнитного Камня, ведущий к вокзалу, то сразу почувствовал жизнь города: пыль, шум и толчею. Мама хотела переехать в Славлену, а Йока надеялся, что этого не случится никогда. Город не нравился ему – в нем было слишком людно. Если бы они переехали, он бы точно не смог убегать по ночам из дома и бродить по окрестностям в тишине и темноте – когда не спят только чудотворы, охраняя людей от призраков; когда по самой кромке леса бродит росомаха (Йоке казалось, он несколько раз видел в темноте ее горбатый длинноногий силуэт); когда Исподний мир приподнимает завесу и выглядывает из-за нее горящим, хищным глазом.
Мимо проехал трамвай, гремя колесами, – настоящий монстр Обитаемого мира. Все двенадцать сидений были заняты, и кому-то даже не хватило места. Двигатель, приводимый в движение магнитными камнями, подвывал от напряжения, особенно на поворотах. Авто, конечно, едет тише, но когда их много, как на проспекте, в ушах стоит непрерывный гул. Йока посчитал, сколько авто одновременно находится в поле его зрения, но сбился на дюжине и оставил эту затею. Извозчиков было явно меньше, да и кому они теперь нужны, если магнитные камни выполняют за лошадей их работу?
На Йоку почему-то оглядывались, хотя он тщательно втягивал руки в рукава куртки. Может быть, люди считали, что мальчику его положения надо ехать на трамвае или на авто? Он внимательней пригляделся к лицам прохожих: нет, аристократов среди пешеходов он не нашел, но небедных людей на улице хватало. А они-то точно могли себе позволить ездить на трамвае.
Ученик Академической школы не нуждался в карманных деньгах, его кормили завтраком и обедом, на занятия и обратно почти всех везли на авто, и расхаживать по городским улицам без сопровождения взрослых им не полагалось. Может быть, люди просто редко видят мальчиков в форме Академической школы, поэтому разглядывают его так бесцеремонно?
Возле Триумфальной арки на площади Айды Очена к Йоке подошел полицейский, регулирующий движение на сложном участке проспекта.
– Молодой человек, с вами все в порядке? – спросил он вежливо, даже подобострастно.
– Вполне, – ответил Йока.
– Вы уверены? Мне не нужно вызвать кого-нибудь, чтобы проводить вас до дома?
Йока посмотрел на полицейского недоверчиво: он что, похож на человека, который не в состоянии сам добраться домой?
– Спасибо, я это сделаю без посторонней помощи, – холодно и вежливо ответил Йока. Отец бы не одобрил такой манеры поведения с простолюдином, и Йока вовсе не хотел подчеркнуть свое высокое положение – ему просто нравилось, что взрослый человек смотрит на него снизу вверх, и он разыгрывал что-то вроде комедии.
– Мне показалось, с вами случилось несчастье, – пояснил полицейский, – у вас одежда испачкана кровью.
– Я просто подрался, – сказал Йока первое, что пришло ему в голову.
Лицо полицейского вытянулось и стало глупым. Йока усмехнулся и пошел дальше. Можно подумать, ученики Академической школы никогда не дерутся!
На вокзале людей было еще больше, под высокими каменными сводами шум толпы усиливался многократным эхом, по выложенному мелкой плиткой полу стучали башмаки, сапоги и сапожки, ботинки, зонтики и трости.
Йока с трудом пробился к кассе и сунул в окошко серебряный полулот:
– До Светлой Рощи. Второй класс.
– До Рощи вторым классом – сто семь гранов, – вежливо ответила противная долгоносая кассирша.
Йока порылся в карманах, нашел медную десятиграновую монету и недовольно кинул ее на мраморное блюдечко. Конечно, ехать вторым классом было не совсем прилично, но денег на первый ему бы не хватило – это стоило не меньше двух лотов.
В поезде на него тоже смотрели с удивлением: Йока ежился под чужими взглядами, прятал руки и старался сохранить гордый вид и прямую осанку. Хорошо, что ехать до дома было всего полчаса.
Когда поезд остановился на станции «Светлая Роща», кондуктор опустил на платформу раскладную металлическую лестницу и подал Йоке руку, но тот дернул локоть к себе и отстранился. Пальцы болели все сильней, и под конец пути Йока ощущал ими каждый толчок колес на стыках рельсов, как по пути к дому ощущал каждый шаг.
Песчаная дорога от станции бежала вдоль березовой рощи, в глубине которой прятались высокие ажурные ограды садов и парков местных обитателей – здесь жили богатые люди. По другую сторону дороги начиналось Буйное поле – пустое пространство, отделившее людей от Беспросветного леса. Поле было изрезано крутыми оврагами, поросшими дягилем, вздымалось пологими пригорками, на которых летом поднимался густой и высокий иван-чай, кое-где рос низкий кустарник, и только по берегам Гадючьей балки до самого леса тянулся ольшаник. Посреди Буйного поля, на полпути от станции к дому, возвышалась Тайничная башня, построенная больше пятисот лет назад – в 106 году до начала эры света. Она была не единственной в своем роде, когда-то чудотворы возвели по всему Обитаемому миру более сотни таких башен в тех местах, где граница миров истончалась, как в Беспросветном лесу. Некоторые из них разрушились со временем, некоторые были перестроены, и теперь во всем мире осталось только шесть таких башен в их первозданном облике: сложенная из черного камня, башня гиперболой сужалась к верху и венчалась круглой площадкой с зубцами по краям, словно короной. И это был единственный памятник архитектуры возле столицы, который показывали туристам исключительно из окна поезда.
Йока давно облазил все окрестности Тайничной башни, знал каждую кочку Буйного поля, ловил змей в Гадючьей балке и собирал грибы в Беспросветном лесу. Став же постарше, отваживался входить в лес не только днем, но и ночью. И если во всех остальных начинаниях ему находилась компания, то ночью в Беспросветном лесу он бывал в одиночестве, чем снискал глубочайшее уважение ребят, живущих по соседству.
Он шел и злорадно думал сначала о мести Важану и о скандале, который мама устроит в школе, но постепенно мысли его переползли на тактическое решение вопроса: пожаловаться маме он не мог, это выглядело бы слишком по-детски. А она обязательно должна была позвать доктора Сватана, но Йока не признался бы даже самому себе, что больше всего ему хочется, чтобы она ужаснулась, возмутилась, испугалась и… пожалела его. Чтобы она кричала, хватаясь за голову, каким отвратительным и жестоким оказался этот Важан, чтобы она обещала написать жалобу инспектору или подать в суд, чтобы, ожидая доктора, прикладывала к рукам Йоки лед и дула на пальцы – как делала однажды, когда ему прищемили руку дверью. Только это случилось давно, очень давно, Йоке было всего шесть лет. Тогда с ними не было няни, они ездили в гости без нее.
Йока хорошо помнил этот день, верней, он хранил этот день в памяти. Как хранят дорогие сердцу открытки, письма, безделушки. В те времена с ними жила няня – добрая старушка, к которой он был по-своему привязан и к которой относился как к данности, но не ценил, как обычно не ценят данность. Совсем другим человеком для него была мама: он еще в раннем детстве вознес ее на пьедестал и каждый раз, когда она спускалась к нему с этого пьедестала, испытывал трепет и ни с чем не сравнимое счастье. Конечно, пока он был маленьким. Чем старше он становился, тем меньшую потребность в этом ощущал, чувства его притуплялись, пьедестал уже не казался ему столь высоким.
Он очень рано понял, что мама снисходит до него тогда, когда испытывает страх за него – будь то болезнь или какое-нибудь происшествие. Не то чтобы нарочно, скорей бессознательно он стремился завоевать ее, совершая отчаянные поступки, например, потеряться в городском парке – для трех-четырехлетнего мальчика поступок действительно отчаянный. Или убежать в лес, или залезть по приставной лестнице на крышу. Он очень любил болеть, потому что тогда не только няня, но и мама сидела иногда возле его постели.
Потребность совершать что-то отчаянное осталась, потеряв изначальный мотив.
В тот памятный день восемь лет назад он как раз не искал способа привлечь к себе внимание, его занимали другие проблемы: малознакомый дом, малознакомые и совсем взрослые девочки и ребята (чужие, пугающие, но интересные) – Йока был любопытен, хотя и чувствовал себя не в своей тарелке. Его отталкивали, и это было неприятно, он не умел с этим справиться и разрывался между любопытством и желанием поскорей уехать домой. Маленькие всегда лезут к старшим.
Когда тяжелая дверь придавила ему пальцы, он чувствовал себя обиженным сколь жестоко, столь и несправедливо. Он не понимал, что дверь захлопнули не нарочно. Ему казалось, его ненавидит весь мир. Он ощущал не столько боль, сколько отчаянье и одиночество. И когда в этом ненавидящем его мире появилась мама, ему хотелось только одного – убедиться в ее любви. Он искал в ее объятьях подтверждения этой любви и не смел в нее верить. На следующий день Йока стыдился самого себя, своих слез и жалоб, но вспоминал это событие как самое большое счастье за всю прожитую жизнь: когда мама на руках отнесла его вниз, на кухню, и утешала его, дула ему на пальцы и прикладывала к ним лед. Мама, а не няня! И когда в кухню пришел доктор Сватан, она была рядом, она не позволила доктору делать ему больно.
Теперь ему было четырнадцать лет, а не шесть. И, конечно, ни отчаянья, ни одиночества он не испытывал, только злость на Важана. Желание жалости и ласки промелькнуло где-то на дне души и растворилось в стремлении к независимости.
Йока срезал угол по пути к дому, поленился идти до ворот, пролез через дыру в ограде заднего двора и прошел в дом через кухню. Как назло, мамы там не было, она играла с Милой на террасе, с другой стороны. А ему нужно было попасть ей на глаза, потому что сам позвать доктора Сватана он не мог. Мама должна догадаться сама, а он должен делать вид, что не видит во всем этом ничего страшного, гордо отказываться от доктора и льда и усмехаться в ответ на ее жалость.
Он постоял немного в кухне и потихоньку вышел обратно на задний двор, обогнул дом и прошел в сад через калитку – так мама точно заметит его с террасы. Но сквозь голые ветки плюща, со всех сторон обвивавшего террасу, его увидела Мила и, показывая пальцем, закричала:
– Йока, Йока пришел!
Мама, вздохнув, поднялась с ковра и отложила большую книгу с картинками, которую читала Миле.
– Йока! Ты почему так рано? Тебя что, выгнали с уроков?
Он давно приподнял рукава куртки, чтобы запекшаяся кровь на пальцах была видна издали, но сквозь плющ, наверное, мама этого не разглядела.
– Никто меня не выгонял, – проворчал он, поднимаясь на крыльцо.
– А что ты тогда тут делаешь? У вас отменили уроки?
Он открыл дверь в гостиную и помедлил несколько секунд, чтобы мама успела пройти через библиотеку ему навстречу.
– Йока, в чем дело? Почему ты ушел с уроков?
– Захотел и ушел.
В гостиной в этот час было темновато, особенно после яркого солнечного света.
– Мама, мама, у Йоки все руки в крови! – Мила вылезла из-за маминой спины и вытянула вперед указательный палец.
– Мила, пальцем показывать некрасиво. Если ты хочешь что-то показать, показывай рукой, – сказала на это мама и только потом взглянула на Йоку. – И что у тебя с руками? Ты что, подрался?
Она спросила без всякой жалости, с возмущением. И он не знал, что теперь ей на это ответить.
– Йока, я жду. Ты объяснишь мне наконец? С кем ты подрался на этот раз? Чьи родители придут к нам с жалобой сегодня вечером? Или мне опять пришлют уведомление от директора с очередным предупреждением о твоем отчислении из школы? Что ты молчишь? Что у тебя с руками?
– Не твое дело, – проворчал Йока и направился наверх, едва не толкнув ее плечом.
– Что значит «не мое дело»? Как ты разговариваешь! Немедленно вернись!
Он не оглянулся, перескакивая через ступеньку. А если и подрался, что теперь? Почему чьи-то родители бегут скандалить, если их драгоценного ребенка раз-другой толкнут кулаком в ребра? Йока никогда бы не стал жаловаться родителям на своих ровесников, он и сам мог с ними разобраться. Он и на Важана жаловаться не собирался, но, чтобы отомстить, без помощи родителей обойтись не мог. Йока не хотел отдавать себе отчета в том, почему вдруг почувствовал отчаянье и одиночество. Чуть ли не до слез.
Он зашел к себе в комнату и закрыл дверь на задвижку. Подрался! А если и подрался? Зачем он вообще пришел сюда? Что ему тут делать теперь? Читать книжки?
Он зашвырнул сумку в угол и хотел снять куртку – он ненавидел форму, особенно тугой воротник-стойку. Но распухшие пальцы не сгибались, не слушались, руки дрожали – теперь от возмущения и обиды; тугие петли крепко держались за пуговицы, и даже попытка их оторвать привела лишь к тому, что на пальцах снова выступила кровь. Важан – просто сволочь! Он нарочно это сделал, нарочно! Ему все позволено, он может сделать с Йокой все, что захочет, может даже убить! Потому что ему стыдно проигрывать какому-то мальчишке! Он печется о своем авторитете больше, чем о честном имени!
Злость не спасла от обиды. И боль почему-то стала нестерпимой, пульсирующей, стянувшей мышцы до локтей.
– Йока, открой немедленно, – мама постучала в дверь острым кулачком, – ты слышишь?
Он ничего не ответил.
– Йока, я в последний раз тебя прошу – немедленно открой!
Интересно, что она сделает, если он не откроет? Сломает дверь? Как же! Йока злорадно усмехнулся. Верхняя пуговица наконец расстегнулась, но пальцы болели так сильно, что он оставил эти мучительные попытки и завалился на кровать прямо в куртке. Пусть стучит! Он нарочно возьмет книгу и будет читать как ни в чем не бывало!
Йока достал книгу из-под подушки, с трудом раскрыл на том месте, где вчера ночью загнул страницу – закладку он потерял, – но не смог удержать книгу в руках, лишь заляпал страницы бурыми отпечатками пальцев.
По лестнице зацокали мамины шаги – она не стала больше стучаться, а он-то чуть было не решил открыть ей дверь…
Йока пролежал глядя в стенку с четверть часа, но все же поднялся и на цыпочках подошел к двери. Прислушался, но ничего не услышал. А потом отодвинул задвижку – потихоньку, чтобы она не щелкнула. И вернулся обратно в постель.
11 декабря 79 года до н.э.с. Исподний мир
– Нееет, – Зимич отщипнул кусочек от каравая и запил его большим глотком вина, – дочку мясника я бросил раньше, еще до жены судебного писаря. Все случилось из-за дочки булочника!
– А, значит, была еще и жена писаря? – расхохотался хозяин. – Ну-ну!
– Тут я ничего не мог поделать: жена писаря сама повесилась мне на шею. Пока ее писарь торчал в суде, ей было совсем нечем заняться. Я не знал, как от нее избавиться! – Зимич был пьян и хохотал вместе с хозяином. За окном блестела ночь, молчаливая снежная ночь. В печи потрескивали догоравшие угли, чад лампы садился на ее стеклянный колпак, а вино в погребе хозяина не кончалось. Зимич успел привыкнуть к тому, что окна в доме закрыты стеклами в витых решетчатых оправах, а печь с плитой топится по-белому, совсем не так, как принято в Лесу. Привык к перинам из гусиного пуха – хотя не видел поблизости ни одного гуся, – привык к хорошей еде и сладкому питью.
И хозяин дома нисколько не напоминал неотесанных охотников; судя по речи, был человеком образованным, держал в сундуках книги и гнушался тяжелой работой. На вид ему было лет пятьдесят, не более, но лесная дева по имени Стёжка упорно называла его дедом.
Зимич пил и пил: за три года, что он прожил в Лесу, вина он не пробовал ни разу, только мед и пиво. Он боялся трезветь, боялся вспоминать, как и почему попал сюда, не хотел думать, что его ждет. И мурашки бежали у него по телу, когда он вспоминал, что хозяина зовут Айда Очен.
– Пойдем-ка на воздух, – хозяин поднялся из-за стола. Глаза его – веселые, с хитринкой – смотрели на Зимича ласково, едва ли не с любовью.
Зимич кивнул и встал, но закачался и схватился за плечо хозяина. Руки в чистых повязках еще болели, напоминая о бое со змеем. Если бы не ожоги на ладонях, Зимич бы думал, что бой со змеем приснился ему в кошмаре.
– Ничего, ничего, – усмехнулся хозяин, – сейчас. На морозе хмель проветрится.
Он едва не волоком вытащил Зимича на низкое крыльцо: тот запинался, путался в собственных ногах и все время терял равновесие.
Тишина зимнего леса оглушала. В деревне никогда не было такой тишины, даже глухой полночью: лаяли собаки. И если в окнах не горело ни одного огонька, все равно: за крепкими стенами из толстых бревен спали люди. Невозможно представить себе пустоту и безмолвие там, где спят люди.
Полупрозрачный налет инея на досках крыльца тонко скрипел и хрумкал под валенками, разгоняя тишину, звеневшую в ушах. Хозяин стоял к Зимичу спиной и не двигался, вглядываясь в черноту ночи, словно хотел слиться с ней. Если бы Зимич услышал волчий вой, он бы обрадовался. Но даже волки не подходили к этому уютному домику в глубине леса. Наверное, потому, что хозяина звали Айда Очен.
Тишина бухала в ушах и походила на нарастающий грохот. Зимич не чувствовал мороза, но воздух казался ему колючим, как иней под ногами.
– Эти люди предали тебя. – Голос хозяина не нарушил грохочущей тишины, наоборот, был ее продолжением. – Они хотели убить тебя за то, что ты защитил их дома, их жен и детей. Это ли не предательство? Это ли не черная неблагодарность?
Зимич хотел расплакаться пьяными слезами, жалея самого себя, но морозный воздух, легкий и колючий, застрял в горле.
– Они… не предали… Они… правы. Зачем дожидаться, когда я стану чудовищем, пожирающим их детей?
– Ты так считаешь? – Хозяин не шелохнулся. – Ты на самом деле так думаешь?
Зимич попытался разогнать хмель и тряхнул головой. Но от этого его только замутило.
– Да.
– Подумай. Подумай, что есть ты. И что есть они. Вонючие небритые охотники, чья жизнь не многим отличается от жизни животного: добывать пропитание и плодить себе подобных.
– Это неправда. Они люди. Они любили меня. Они не похожи на животных, неправда!
– В первый раз ты бежал от людей Хстова, теперь ты вынужден бежать от людей Леса. Тебе не кажется, что люди несправедливы к тебе? Подумай. Жирные булочники, мясники и их распущенные дочери, тупые судебные писари и их похотливые жены, университетские снобы, продажные судьи… Разве они могут сравниться с тобой?
Зимич хотел ответить и вдруг понял, что хозяин все это время молчал, глядя в темноту. Потому что тот оглянулся и весело подмигнул.
– Ну как, немного легче?
Зимич еще раз тряхнул головой: не слишком ли много он пьет? С тех пор как его оставило горячечное забытье, он не был трезвым ни одного дня.
– Пойдем в дом, а то ты снова простудишься. – Хозяин взял Зимича под локоть.
Мужчина, наконец, записал то, что диктовал невидимый собеседник, и нагнулся за упавшими вещами.
Если бы Лике не было так страшно, она бы рассмеялась: до чего комичный вид стал у мужчины, когда он встретился с ней взглядом.
– Что за дела?
Он резко отпрянул, а вслед за ним и Лика распрямилась, словно пружина, сжатая донельзя, и широко улыбнулась.
– Та-дам! Сюрприз!
– Ты как тут оказалась? Ты совсем с ума сошла?
– Приехала, – она пожала плечами. В её голове бродили какие-то обрывки, фразы на английском языке, ночной город, всполохи огней и стрелка спидометра на приборной панели. – Соскучилась, представь.
Мужчина всё так же недоумённо смотрел на неё, потом перевёл взгляд на Матвея, неловко переминающегося на ковре.
– Ничего не понимаю. Почему в таком виде? – Его лоб мятой салфеткой навис над почти сросшимися бровями и крупным носом.
Лика посмотрела на себя: джинсы все в грязных разводах, футболка в мокрых пятнах. Матвей выглядел не лучше.
– Подумаешь, – она беззаботно махнула рукой. – Длинный был путь. Потом расскажу. Сейчас провожу человека… – Лика и сама не понимала, что несёт, что-то внутри неё подсказывало, как могла бы говорить та девушка, в которую она воплотилась.
– Может, сначала представишь этого человека отцу?
Что-то жёсткое в голосе мужчины заставило её подчиниться.
– Это Матвей. Знакомый. Можно сказать, друг.
– Вы учитесь вместе?
Лика чуть помедлила и отрицательно мотнула головой.
– Нет, конечно. Мы знакомы недавно. Познакомились в клубе. Ты что-то имеешь против? – она с вызовом глянула мужчине в лицо. Тот покачал головой, внимательно разглядывая парня.
– Может, что-то выпьете с дороги? Виски, коньяк?
– Папа шутит, – Лика повернулась к Матвею. Тот смотрел на неё глазами человека, попавшего под бульдозер. – Я правда просто провожу Матвея и сразу вернусь.
– Вот уж нет, – мужчина взял её под руку железной хваткой. – Сначала ты мне всё расскажешь. Ты опять что-то натворила? Я отправил тебя в Лондон затем, чтобы ты взялась за ум. Ты опять гоняла по ночным трассам? У тебя опять проблемы с полицией? Куда мне отправить тебя на этот раз, на Фиджи, в Папуа Новую Гвинею? Где то место, где тебе не захочется творить глупости? Как ты вообще додумалась вернуться сюда?
– Это был порыв, – Лика освободила руку и слегка отступила. – Считай, ностальгия заела. Ну ладно, мы пошли…
Она сделала шаг к выходу и тут в комнату вошла собака. Вернее, это была Собака. С большой такой буквы. Широкая грудь, мощные челюсти, остро купированные уши. Пёс уставился на Лику, а потом глухо зарычал, чуть приподняв переднюю губу.
Лика непроизвольно схватилась за Матвея.
– Грей, молодец! – похвалил мужчина. – Сторожить! Сидеть! – Команда «сидеть» относилась к ним. Он кивнул на диван и Лика с Матвеем послушно сели. – Не советую дёргаться. Грей ещё не обедал.
Он вышел. Матвей потянулся за телефоном, но Грей сделал шаг в его сторону. Его морда находилась теперь в опасной близости. Маленькие глаза под насупленными бровями так и высматривали, куда вонзить клыки. С брылей на ковёр капала слюна.
– Что делать? – шёпотом спросила Лика. Да, пса лицом не обманешь. А запах Лика копировать не умела, увы. Вообще-то, собак она не боялась, считала, что к любому злюке можно найти подход, если запастись терпением и временем. А ещё лучше колбасой. Но вот ни времени, ни колбасы у них сейчас, к сожалению, не было.
– Давай, я попробую его отвлечь, а ты беги на выход.
– А ты как же?
– Да что они мне сделают? Ну, вызовут полицию. Скажу, заблудился. Осматривал город и всё такое. Не посадят же меня, в конце концов. – Лика отрицательно мыкнула. Но Матвей яростно прошептал: – Он же, знаешь, что сейчас сделает? Позвонит дочери и выяснит, что никуда она не уезжала, и как ты тогда объяснишь всё это? Бежать надо, Лика!
Она шевельнулась, Грей тут же отреагировал рычанием.
– Это же питбуль, он сожрёт тебя за секунду. И потом, я тебя не оставлю. Будем как-то вместе выпутываться.
Хозяин дома вернулся в гостиную, широко улыбаясь. Им даже показалось, что всё обошлось, что сейчас они всё же смогут уйти отсюда и всё закончится.
– Грей, иди на улицу. Охраняй!
Питбуль разочарованно насупился и направился к выходу, по дороге он оглянулся, ещё раз рыкнул и скрылся. Мужчина прошёлся туда-сюда по ковру. Подтащил стул и уселся напротив дивана.
– Да, – сказал он, – вы не представляете, как долго я вас ждал. – Лика и Матвей переглянулись. – Да, – мужчина кивнул, – ждал. Честно, я уже начал сомневаться, что кто-то придёт. Оттуда, – он мотнул головой в сторону. Ну что, давайте знакомиться? Только это, – обвёл он рукой лицо, – уберите. А то мне не по себе, честное слово.
Лику как холодной водой окатило. Этот человек всё понял? Как? И почему он говорит, что ждал их?
– Гривцов Леонид. Для вас Леонид Викторович, – представился мужчина и внимательно посмотрел на них, вероятно, ожидая какой-то реакции. Но Лика, объятая смятением, не отреагировала никак. Матвей же повёл плечами и выпрямился. – Конечно, вы ещё слишком молоды, чтобы помнить, – Гривцов усмехнулся.
– Можно мне в… – Лика замялась, – в ванну.
– Руки помыть?
Сарказм в его голосе заставил её втянуть голову в плечи. Сам же хотел, чтобы она «сняла лицо». Но не может она прямо тут при нём, не получится у неё никак.
– Ладно, иди, – разрешил Гривцов. – Вон там дверь. Телефон есть? Положи на стол. А то знаю я ваши штучки. И ты тоже давай, – он протянул руку Матвей.
– Вообще-то, это незаконно. Удержание несовершеннолетних, отъём личных вещей… знаете, это может и на приличный срок потянуть, – Матвей не спешил расставаться с телефоном.
– Одним сроком меньше, одним больше, – осклабился Гривцов и постучал по журнальному столику. – Сюда клади.
Лика посмотрела на Матвея, глазами спрашивая, что делать, и прошла в указанном Гривцовым направлении.
– Не вздумай дать дёру, – крикнул ей в спину тот, – Грей на страже. А мне потом полы отмывать.
Лика дошла до ванны, включила горячую воду и сунула туда ледяные руки. На улице жара, а ей никак не согреться. Всё, что произошло и всё, что происходило, казалось совсем уж нереальным. Она даже не была уверена, что сможет вернуться к своему облику, но всё же получилось. Она посмотрела в зеркало. Лохматая, в мятой одежде – пугало огородное. Она пригладила волосы и вернулась в гостиную. Матвей и Гривцов вполне мирно беседовали.
– Значит, говоришь, дипломатом хочешь стать? И сколько языков знаешь?
– Кроме английского и немецкого ещё французский и итальянский учу. Потом хочу ещё шведский взять.
– Надо же, – в голосе Гривцова звучало уважение. – А мне английский и то с трудом даётся. Но зато дочурка болтает, как будто родилась на берегах Темзы. Чтоб её! – Гривцов увидел Лику и жестом пригласил сесть на диван. – Ну вот, другое дело, – удовлетворённо сказал он.
– Что вам от нас нужно? – Лика сложила руки на коленях, как примерная девочка.
– Рассказываю. Лет пятнадцать назад ко мне обратился некий профессор… С какой-то бредовой идеей, на первый взгляд. Но то, что он показал, меня впечатлило. И я решил поверить. Выделил деньги на исследования. Профессор оборудовал лабораторию, исправно отчитывался, я радовался. И вот, когда профессор был почти у истоков открытия, он пропал. Со всеми своими результатами, записями и прочим. Я, конечно, приложил немало усилий, чтобы найти его, но без толку. Профессор мне доверял и рассказывал много того, чего и не следовало, если он изначально хотел меня кинуть. Я знал про подземный ход из дома профессора. И знал, что пройти по нему может лишь арг.
– Кто, простите? – прервала Лика.
Гривцов уставился на неё и недоверчиво склонил голову набок.
– Не надо мне тут шутки шутить.
– Это не шутки. Я не понимаю, о чём вы говорите. Какие-то опыты, исследования…
– Ещё скажи, что и профессора не знаешь?
– Его фамилия Стропалецкий?
– Ну, вот! Я же говорю.
– А где он сейчас? – подал голос Матвей. – Мы, вообще-то, не к вам шли.
Гривцов развёл руками.
– Если б я знал! Год назад он просто исчез. Вместе с препаратом и всеми записями.
Лика закусила губу. Значит, всё было напрасно. Она думала найти разгадку, а нашла одни неприятности.
– Я не понимаю ничего. Профессора я видела один раз в жизни. Мы с мамой приезжали сюда, на Каменный остров. Он прописал мне линзы.
Да, раздольна Украина!
Налево посмотришь – степь до горизонта, направо посмотришь – черноземные поля, засеянные озимой пшеницей и разделенные редкими лесополосами. И чаша синих небес над всем эти великолепием. И домики, как игрушечки, утопающие в зелени цветущих бело-розовым цветом яблоневых и вишневых садов. Сами понимаете, апрель, оживает все, и пожухлая трава наливается соками, лезет к небесам, накрывая воронки от пока еще редких снарядов. Лишь россыпи автоматных и пулеметных гильз, ярко поблескивающих на солнце, свидетельствуют, что сошлись здесь две непримиримых и неистовых силы, подобно столкнувшимся кремням высекли друг из друга пучки жгучих искр и опалили окружающее пространство.
Мирным казалось все вокруг, лишь черные редкие цепочки БТРов, стыдливо спешащих по асфальтовым рекам на восток, делали пейзаж беспокойным и тревожным.
— Путін все-таки з хохолів! – задумчиво сказал с заднего сиденья Петр Ангел.
— Ты с чего это взял? — не поворачиваясь, спросил Остап.
— Все Україну не осилив, так надкусив її з усіх боків, — философски заметил Петр. – І хто він після цього?
Эх, дороги!
Остап вылез из машины и оглядел пройденный путь. Меловая дорога белоснежно светилась за автомашиной. «Путь Ангела! — весело сказал Остап, дружески толкнув в бок Петра.- Самое время стричь купоны!»
Перед нашими путешественниками открывался чудный вид – пестрые разносортные дома выгибались по побережью. Шумело ласково море, которое так и располагало к немедленному отдыху. Синие небеса накрывали огромным куполом все это великолепие. Пока Остап размышлял, с чего начать, и не отдать ли город на разграбление своему верному нукеру, дверь ближайшего дома распахнулась, и на пороге показался невысокий мужчина в роскошном халате. Странная прическа была у обитателя дома – выбритую голову украшал узкий козацкий чуб, выглядывающий из-под кипы.
— Господи! – страдальчески воскликнул хозяин дома. – Так що ж це таке ?! Коли це скінчиться? Все ті ж сни!
Резво он обежал дом и вновь показался у крыльца.
— Чи сняться прокляті! – рыдающим голосом возопил неизвестный.
— Я вам сочувствую! — воскликнул Остап.
— Правда?- спросил хозяин домика, доверчивым детским взглядом глядя на сердобольного незнакомца.
— Конечно, правда, — ответил Остап. — Мне самому часто снятся сны.
— Правда?
— Разное. На то и сны, чтобы не повторялись!
— А що вам все-таки сниться? — настаивал житель славного города Черноморска.
— Ну, разное… — задумался Остап. – Что называется смесь. Вчера, например, снилась Ангела Меркель. Суровая была, все время какому-то москалю пальчиком грозила. А вчера снился концерт сэра Элтона Джона…
— Боже! – вымолвил хозяин. — Боже! Який ви щаслива людина! Я заздрю вам! Який ви щасливий! Скажіть, а вам ніколи не снився майдан??
Остап не стал упрямиться.
— Снился, — с веселой улыбкой признался он. — Как же, как же. Помнится, рядом так и стояли – Турчинов, Кличко и Яценюк. Как три колонны, подпирающие храм справедливости. Всю ночь они мне снились, — с неуловимым для собеседника раздражением признался он. – Там еще Руслана без нижнего белья танцевала. Вот она мне с удовольствием снилась!
— Ах, як добре! — сказав странный абориген. — А чи не снився вам, дорогий мій друг, Степан Андрійович.
— Бандера? – понятливо кивнул Остап, и, разведя руками, признался, — Нет, не снился, к сожалению. Это нам не почину. Кравчук, скажем так, или Кучма, эти да, порой даже как по телевизору, а то и чаще.
— Ах ти, господи! – заволновался хозяин дома. — Що ж це ми тут стоїмо? Ласкаво просимо до мене. Вибачте, ви не «ватник»?
— Ну, что вы! — добродушно сказал Остап. — Какой же я ватник? Я беспартийный либерал. Против всего плохого и за жизнь по-новому. В общем, взвейтесь, соколы, орлами, полно горе горевать…
— Чайку не бажаєте? — бормотал хозяин, подталкивая путешественников к двери.
В домике оказалась одна комната с сенями. На стенах висели портреты Обамы, Буша, Тягнибока, Яроша и Юлии Тимошенко, вырезанные из иллюстрированных журналов. Постель имела беспорядочный вид и свидетельствовала о том, что хозяин проводил на ней самые беспокойные часы своей жизни.
— И давно вы живете таким анахоретом? — спросил Остап.
— З зими, — ответил хозяин дома, которого звали Семеном Тарасовичем Шмалько. – Як Майдан почався … Думав я, почнеться нове життя. Але ж що вийшло? А все Путін! Ви тільки зрозумійте … Він все відняв у мене. Він підмінив навіть мої думки. Я думав, що є така сфера, куди Путіну не проникнути, — це сни, послані людині богом. Мені здавалося, що ніч принесе мені заспокоєння. У своїх снах я побачу те, що мені буде приємно побачити. І що ж?
В первую же ночь бог прислал хозяину дома ужасный сон. Ему приснилось, что Путин приказал забрать у Батьковщины Крым.
Сон оказался в руку. Крым медленно отчалил от Украины, как в двадцатые годы отчаливали корабли, увозившие русское воинство на далекую чужбину. На этот раз жители не стали тратиться на билеты – отчалили вместе с полуостровом.
Путин начал приходить каждую ночь. И даром его визиты не прошли – начал косить в сторону России Донбасс.
Однажды Путин явился вместе с полным улыбчивым мужчиной, оказавшимся беглым президентом Януковичем. В нем Семен Тарасович сразу же опознал неизвестного грабителя, что тридцать лет назад сорвал с Шмалько головной убор. Сорвал в тот момент, когда Семен Тарасович мирно оправлялся в туалете Донецкого театра оперы и балета. При этом негодяй издевательски заметил, что ср…ть можно и без головного убора, особенно если находишься в культурном учреждении.
Ах, какая была шапка! Прелесть, а не шапка! Настоящий пыжик, чтоб у грабителя руки отсохли, чтоб зенки его закрылись и больше белого света не видели. Все тридцать лет Шмалько жалел о случившейся утрате, больше такой шапки у него никогда не было, ведь пыжик весь остался далеко за Уралом в враждебной Москалии.
Визитеры пришли и в следующую ночь. Семен Тарасович узнал во втором посетителе бывшего президента, позорно бежавшего в Ростов. Конечно же, это был Янукович!
Семен Тарасович помолился, кротко и ласково попеняв богу, что он ошибся и сон предназначался, конечно же, не ему, а бывшему премьер-министру Азарову, но видно расписание сновидений в небесной канцелярии составили задолго вперед и кошмар продолжался.
Путин с Януковичем наглели. Они приходили к Семену Тарасовичу каждую ночь, требовали водки или на худой конец самогону, употребив его, принимались с пристрастием допытываться, где был Семен Тарасович в дни Майдана и чем занимался.
Шмалько сатанел, ему хотелось увидеть бой под Бродами или доблестных мальчишек из дивизии СС «Галичина», но нет, даже Семен Петлюра или пан Грушевицкий к нему в снах не являлся, не говоря уже о Шухевиче и Коновальце. Да что и говорить, даже гетман Мазепа его сны обходил стороной.
И уже каждую ночь Семена Тарасовича с непостижимой методичностью посещали одни и те же сны. Представлялись ему орды русских зеленых человечков, что кишели вроде азовской хамсы у берегов Крыма, голосующие за Путина крымские татары и отряды бурятских конных водолазов, что с бубнами и камланиями вторгались в Донбасс.
Но еще больше донимал Путин. Путин, Путин, ось тоби в глотку!
— Ваше дело плохо, — со знанием дела сказал Остап, допивая чай, — как говорится, бытие определяет сознание. Украина всегда зависела от России. Путин ваш бог, вам кажется, что все зависит только от него.
— Ні хвилини відпочинку, — вздохнул Семен Тарасович. — Я вже на все згоден. Тільки не Путін! Нехай хоч Новодворська. Все-таки людина боролася з режимом! Нехай Нємцов! Я навіть на Міхо Саакашвілі з його червоною краваткою згоден! Так, що говорити, мені цілком місцеві влаштують. Зеленко, Ляшко, Ківа з Аваковим … Так ні ж! Всі ці антихристи. Тільки Жириновського мені не вистачає! Горілочки не бажаєте?
— Лучше покушать, — сказал Остап и намекнул, — С утра даже лошади не пьют, а вот закусить с дороги…
Желания ранних гостей нашли полное понимание у хозяина.
— Я вам помогу, — размахивая шматом домашней колбасы, сказал Остап. — Мне доводилось лечить друзей и знакомых по Фрейду. Дед мне все хорошо объяснил! Сон – не главное. Главное – это уяснить причину сна. Основной причиной является само существование России. Это я в данный момент устранить не могу. У меня просто времени нет. Я ее устраню на обратном пути. Или Россию или Путина.
Одуревший от тяжелых снов Семен Тарасович доверчиво смотрел на Остапа. Он вышел вслед за нашими путешественниками во двор.
— Ну, я розумію, — Росія велика, — грустно сказал Семен Тарасович. – Хоч від Путіна позбавте, хай йому дишло! Допоможете?
— Раз Остап Башкуртович сказав, — строго заметил Петро Апостол, — так воно все і буде!
— Не сомневайтесь, — небрежно сказал Остап, — как только Путина не станет, вам сразу станет как-то легче. Вот увидите! Кстати, не подскажете, где у вас стоит батальон «Донбасс»?
Не успели они отъехать от дома видящего сны Семена Тарасовича Шмалько, как глазастый Петро указал Остапу на блестящую точку на степной дороге. Точка определенно двигалась и удалялась от города.
— Не пойму, — сказал Остап, — что это? На машину не похоже…
— Ось і я зрозуміти не можу, — рассудительно подтвердил Петро Ангел. — Чи не машина, а їде! І відблиск металевий!
Оккультно-эфирная коррида.
Бонус 3. История продолжается.
Страница 2. Завтрак для любимых.
История (в работе) по ссылке https://vk.com/album-123772110_269396198
#GoodOmens #благиезнамения #Crowley #Кроули #Aziraphale #Азирафаэль #art #fanart #angel #demon #comics #goodomensfanart #ineffablehusband #corrida #occultetherealcorrida
«Я – Сардина, Океан-2. Вызывается Кузнечик. Вызывается Кузнечик. Кузнечик, сообщаю: для судов в квадратах 14, 15, 19 результат гидролокационных сигналов, присланных соответственно 21-го, 23-го и 24 сентября этого года: 424, 847, 341, 51, 892, 24…»
Мирная рыбопромысловая база русских в нейтральных водах Северного моря вместо радиотелеграфа использовала прямую передачу информации в свои загадочные шлемофоны Барченко, не опасаясь расшифровки некоторых сообщений: «До окончания операции „Резон“ переговоры Берлин–Лондон не возобновятся. Со стороны немцев операцию держит на контроле фон Риббентроп, информация идет через У. Симпсон».
К телефону Альбину просили постоянно. Мама смотрела на нее косо. Иногда не выдерживала, заходила после очередного звонка к ней в комнату и раздраженно отчитывала:
– О чем ты думаешь? У тебя экзамены! Сколько можно болтать по телефону? Я тебя просто звать не буду, так и знай!
Альбина с независимым видом молчала и продолжала заниматься своими делами.
– Я с тобой разговариваю! – кричала мама.
– Я слышу, – спокойным до омерзения голосом отвечала Альбина.
– Что ты слышишь?!
– Что ты разговариваешь. Только, по-моему, ты орешь.
– А как мне на тебя не орать, интересно? Ветер в голове. В институт не поступишь, стыд какой будет!
– Да при чем, при чем здесь телефон и мои разговоры? – возмущалась Альбина. – Может, у меня задание узнают и ответы сверяют.
– Что-то я не слышу, чтобы ты ответы диктовала, – язвительно замечала мама.
– А ты что, подслушиваешь? – Альбина оскорбленно смотрела на мать.
Так обычно заканчивались все их разговоры.
Звонили Альбине, конечно, далеко не по поводу задачек и ответов. Ирка все время обсуждала с ней фасон выпускного платья и его цвет. Рассказывала всякие истории, при прослушивании которых Альбина вполне ограничивалась замечаниями вроде «вот это да!».
А еще через каждые два часа ей звонил Акентьев. Он рассказывал ей ровно один анекдот и прощался. Сначала он ее удивлял. Потом она привыкла. А когда он звонить переставал, начинала чего-то ждать.
Как-то странно у них получилось. После ссоры у Маркова все сильно изменилось. Жестокий и наглый Акентьев взял и извинился перед ней. Да не просто так, а при всей компании. А в качестве компенсации морального ущерба пригласил ее в БДТ, где работал его отец. Отказаться было совершенно невозможно. И потом Пахомова так на нее смотрела, что ради одного этого взгляда надо было идти. Ей ужасно приятно было обставлять девчонок и заставлять их ревновать, даже если сам предмет этой ревности был ей даром не нужен. Просто был в этом восторг победителя. А Альбина в душе желала быть только первой.
В театре он совершенно задурил ей голову тем, что повел ее за кулисы, где она внезапно почувствовала себя как дома. Запросто познакомил ее с известным актером, назвав его дядей Славой, и угостил ее дорогим коньяком.
Вида она не подавала, но на самом деле была польщена. Вспоминая уроки своей искусной бабушки, она старательно изображала легкую скуку. Восхищенно на слова его не реагировала. Когда ей хотелось открыть рот и захлопать глазами, сдерживалась. В общем, контролировала она себя железно.
Но праздновала в душе победу своей красоты над хамоватой распущенностью избалованного наглеца. Сама-то она его приметила давно.
Теперь она не боялась себе признаться в том, что невзлюбила его сразу же, как только он перешагнул дверь их класса, только потому, что почувствовала, что эта жертва ей не по зубам. Проигрывать она не хотела. А потому сразу перешла к легкой неприязни. Хотя это никоим образом не помешало им оказаться в одной компании. А иначе и быть не могло. Акентьев резко выделялся среди парней. А Альбина среди всех старшеклассниц в школе.
Ей казалось, что теперь справедливость восторжествовала.
О Невском она вспоминала редко. Его вытеснил Акентьев. Только отношения с ним были абсолютно противоположны во всем, как бы вывернуты наизнанку. Верховодила теперь не она. Хоть пыталась скрыть это всеми силами. Зато ей нравилось, когда в школе на них смотрели. Вот только для этого ей иногда приходилось самой искать повод для того, чтобы подойти. А иногда, на какие-то мгновения, ей казалось, что это он с ней скучает и просто терпит ее присутствие. И тогда что-то внутри подсказывало, что победу праздновать преждевременно. И она начинала скрупулезно обдумывать нюансы своей стратегии. В шахматы бабушка научила ее играть не зря.
А Женьку в эти мучительные дни спасала только необходимость работать, учить и вникать в предмет. Экзамены надвигались, как асфальтовый каток. И никто их для Женьки по состоянию безответной любви не отменял.
На последних неделях мая уроки просто слились в один тотальный опрос и письменные контрольные. Это помогало забывать о предмете сердечных страданий. Но очень ненадолго. Потому что стоило оторвать глаза от тетрадки, как они тут же натыкались на ее склоненную голову.
Он чувствовал, как в эти минуты стучит в голове счетчик, отсчитывая последние часы ее досягаемости. Сейчас все зависело от него самого. Потому что Альбина – вот она. Только действуй!
Он остро помнил, с каким искренним восхищением смотрела она на него, когда узнала, что он пошел работать в больницу. И, как волшебное заклинание, он повторял себе – поступок!
Поступок!
Не имеет смысла объяснять, оправдываться. Слова не имеют значения. Засчитываются только дела. Нужно совершить какой-то поступок. Что может опять вызвать в ее глазах такой настоящий свет? Чего она втайне от него ждет? Ведь не может же такого быть, чтобы она о нем просто забыла, вычеркнула его из памяти. За что? Так не бывает. Просто она обиделась и ждет от него каких-то правильных с ее точки зрения действий. Как знать? Если бы он узнал, он сделал бы все, чтобы заслужить ее внимание.