Все
На следующий день Рассела вызвали в округ на совещание. Bond’а порадовало то, что Паркер остался верен себе и сразу взял быка за рога — заседание прошло в быстром деловом темпе, никто не растекался мыслью по древу, докладывая о положении на своих участках.
После совещания окружной шериф позвал Рассела прогуляться. Bond согласился и с любопытством наблюдал за пожилым мужчиной, который увлеченно рассказывал ему о достопримечательностях Рэд Пикс. Окружной центр был существенно крупнее Пайнвилля — целых семьдесят тысяч населения. Город располагался на берегу узкого морского залива, окруженного красноватого оттенка горами с остроконечными вершинами, давшими ему название.
Рассел смотрел на пляж, которым залив заканчивался в районе города. На розоватый песок набегали волны, просто идеальные для серфинга. Bond ощутил внезапный приступ острой тоски. Конечно, он уже практически в открытую переписывался с Харальдом и Лартом, но всю минувшую неделю оба, словно сговорившись, твердили одно и то же — скоро будем.
Паркер услышал печальный вздох, невольно вырвавшийся у Рассела.
— Чего это ты? Не нравится?
— Наоборот. Здесь очень красиво. Море. Что может быть лучше? Вот смотрю на волны и… Я ведь серфингом занимался. Даже в соревнованиях участвовал, — неожиданно разоткровенничался Рассел. — Да и друзей вспомнил, которых давно не видел.
— А ты бери с собой своих приятелей, что у тебя квартируют, да и приезжайте сюда отдохнуть, — сказал Паркер, щурясь и добродушно усмехаясь в усы. — У нас тут даже яхт-клуб небольшой есть, лодочная станция. Покатаетесь, порыбачите. Все же море не озеро. Простор! Мощь!
Рассел улыбнулся:
— А почему бы и нет. Может, даже доску по инфранету закажу.
— Вот! Это дело! — хлопнул его по плечу Паркер. — Пойдем-ка, я тебе один ресторанчик покажу. Там таких обалденных фиолетовых крабов готовят — язык проглотишь! И пива выбор недурной.
Рассел кивнул, соглашаясь. Ему захотелось сделать приятное своему начальнику, который с самого начала очень тепло, прямо-таки по-отечески относился к нему.
Первый день августа ознаменовался возвращением Руслана и Тины. Мэрк очень робел перед встречей с друзьями и, казалось, готов был дать деру. Но брат с сестрой буквально сходу налетели на него с объятиями, затормошили, заговорили Irien’а так, что он только счастливо улыбался и подозрительно часто моргал.
Рассел обратил внимание, что Тина посматривает на Мэрка с затаенным любопытством и тихонько подтолкнул локтем Руслана, кивнув на его сестрицу. Продюсер сперва нахмурился, потом махнул рукой и заявил:
— Да и пусть крутят, если захотят. Зато Тинка точно получит партнера, который будет знать, как доставить женщине удовольствие, а сам Мэрк не сольется на сторону. Тинка его уже не отпустит, уж я-то знаю!
— Как хорошо, что я паспортную карточку Мэрку не успел исправить на фамилию Баль, — усмехнулся шериф.
— Логично, — кивнул Руслан. — А то вопросы возникли бы.
Мэрк очень тепло распрощался со всеми, каждого обнял и даже поцеловал в щеку, ну, кроме Арни, Чейза, которым было все равно, и Блэка, которого он стеснялся. Правда, улетать музыканты пока еще не торопились — в Пайнвилле им пока еще были рады, а значит, нужно было воспользоваться этим и дать еще пару концертов. А затем уже их ждал Рэд Пикс, в котором они планировали задержаться еще на пару недель.
Проводив Irien’а, решившего перебраться в палатку к друзьям, Рассел вызвал к себе в офис Глэйс и Сэнди и объявил:
— Вас обоих официально признали разумными. Я оформил вам паспортные карточки. Тебе, Сэнди, на имя Сандерса Кольта, как и было оговорено, а тебе, Глэйс, на фамилию Силвер, как мы с тобой договорились. — Он вручил документы киборгам и они замерли, рассматривая зримое и материальное подтверждение того, что они теперь полноправные граждане Федерации. Лица у обоих были удивленные и немного растерянные, но они тут же ошеломленно вытянулись, когда Рассел скомандовал: — Предоставить полный доступ к системе!
— Доступ предоставлен! — в один голос произнесли Глэйс и Сэнди, не понимая, что затеял шериф. Но уже через минуту оба пораженно уставились на него.
— Я удалил у вас обоих строку хозяина, — улыбнулся Рассел. — Вы теперь сами себе хозяева.
— Вот это да! — восхищенно протянул Сэнди. — Теперь мы совсем-совсем свободны!
— Ну да, — пожал плечами шериф, — свои собственные.
— Почему?! — выпалила вдруг возмущенная Глэйс, вскакивая со стула. — Почему ты не хочешь больше быть моим хозяином, Расс? Я плохой киборг? Я непослушная? Ты прогоняешь меня?
— Успокойся, дуреха, — Рассел взял ее за плечи. — Никто никуда тебя не прогоняет. И Сэнди тоже. Можете и дальше жить здесь, в транспортнике. Места хватает. И ты, Глэйс, вовсе не плохой киборг. Просто владеть разумным киборгом это сродни владению рабом. А я не хочу этого. Когда было необходимо, когда я еще не был уверен в вас, тогда это было оправданно. Сейчас это не нужно. И вы теперь оба свободны. — Он заметил, как снова напряглась DEX’очка. — Но это вовсе не значит, что я перестану быть твоим командиром, Глэйс. Командиром, но не хозяином. Ты будешь выполнять мои приказы, но только в рамках работы помощником шерифа, как подчиненный, а не любое мое пожелание. Понятно?
— Значит, я останусь тут? — недоверчиво спросила Глэйс. — И ты будешь моим командиром, а я буду тебе помогать охранять порядок в городе?
— Конечно, глупышка! — рассмеялся Рассел. — Напридумывала себе и сама же испугалась и обиделась. Все будет хорошо, правда, Сэнди? — он обернулся к Paramedic’у и тот оживленно закивал головой.
Незаметно наступил вечер. Рассела вновь охватила тоска, да такая, что хоть вой. Хеша забрал хозяин, Мэрк перебрался к друзьям, Глэйс и Сэнди теперь свободны… Эбигейл и Эйден видели, что их приятелю не по себе и всячески пытались его отвлечь от неприятных дум, но не преуспели. Блэк даже завел разговор о том, что был бы не против устроиться на работу помощником шерифа. Теперь, когда у них целых три боевых киборга в участке, они смогли бы действовать еще эффективнее. Рассел обрадовался этому предложению, они какое-то время пообсуждали, как это дело провернуть, но потом Рассел извинился, пробормотал, что пойдет подышать свежим воздухом, и вышел из кубрика.
Он спустился на наружный трап, сел на ступеньку и устремил взгляд на гладь озера, окрашенную алыми и оранжевыми полосами от отражающегося в воде заката. Невеселые мысли не покидали его.
Все получили, что хотели. Эбигейл и Эйден — друг-друга. Рассел был очень рад, что ему удалось помочь им помириться и воссоединиться и тому, что они жили в «Шмеле». Сэнди — свободу, работу. Его все устраивало. Глэйс на свободу не рвалась, ей неплохо жилось и с хозяином, таким, как он, но, в конце концов ее устроила и роль подчиненной, лишь бы оставаться под защитой своего командира. С Мэрком и Хешем все было ясней ясного. А вот чего хотел он сам, внезапно стало непонятно. Хотел ли он по-прежнему улететь со Спаркла, если бы за ним прилетели Харальд и Ларт? Ответить на этот вопрос неожиданно стало очень сложно.
Рев мощного двигателя какого-то судна Bond услышал издалека и насторожился. «Приближается спортивный флайер модели “Блу Шарк 3020”. Цель визита неизвестна», — доложил искин. Рассел подскочил со ступеньки, едва не врезавшись головой в низко расположенную штангу, и, еще не веря себе, сделал шаг вниз по трапу.
Над озером, заложив крутой вираж, развернулся знакомый серебристо-голубой флайер и уже через мгновение завис над посадочной площадкой. Позади Рассела на ступеньки трапа выскользнула Глэйс, готовая защищать командира, но он сделал ей знак не вмешиваться.
«Блу Шарк» мигнул бортовыми огнями, открылся люк и из него, к удивлению кибер-девушки, выскочил мужчина, почти как две капли воды, похожий на Рассела. Но DEX’у хватило нескольких секунд на то, чтобы определить, что различия все-таки имеются и это не клон ее командира.
Мужчина тем временем сделал несколько шагов к транспортнику, затем остановился, раскинул руки в стороны и воскликнул:
— Эй, братишка! Ты чего встал, как вкопанный? Не рад?
Рассел стремительно приблизился к двойнику и застыл, не сводя с него взгляда.
— Привет, Харальд! — произнес он наконец.
— Привет, братишка! — мужчина решительно шагнул к Расселу и стиснул его в объятиях. — Привет, чертяка!
— Привет! — выдохнул Рассел и, словно прорвало плотину, обнял Харальда в ответ. — Рад, что ты прилетел!
— А я-то как рад! — двойник отстранился, оценивающе осмотрел его: — Хорош! Просто обалдеть! А я к тебе не один, — он повернулся к флайеру и крикнул: — Ну, вы где там застряли все?
В отверстии люка показалась взъерошенная черноволосая голова, а затем оттуда вышел высокий молодой мужчина, который тут же бегом бросился к Расселу и тоже крепко его обнял.
— Расс! Сволочь ты такая! Как же я, оказывается, по тебе скучал! — выпалил он.
— Ларт! Ты прилетел! — только и смог произнести Рассел, стискивая его в таких крепких объятиях, что бедолага застонал.
— Тише ты! Ребра переломаешь!
— Вы прилетели! — смеясь, сказал Рассел. — Вы все-таки прилетели!
— И мы! Мы тоже прилетели!
Глэйс увидела, как из флайера вылезли еще трое молодых мужчин человеческой расы и один альфианин, которые тут же окружили, затормошили и заобнимали ее командира. Девушка опустилась на ступеньку и теперь наблюдала весь спектр веселого возбуждения, счастья и удовольствия на лицах людей и думала, что вот это, наверное, и есть дружба, когда люди так радуются уже только потому, что встретились. Рядом с ней присел Сэнди.
— Это друзья Расса, — тихо сообщила она ему.
— Должно быть, они давно не виделись, — предположил Paramedic, улыбнувшись. — Вон как соскучились все.
— Я тоже хочу, чтобы у меня были друзья, которые так будут по мне скучать, — прошептала Глэйс.
— Считай, что мы у тебя уже есть, — легонько толкнул ее плечом Сэнди.
Войдя в порт Алджирской бухты, искатели приключений обнаружили, что помимо «Виктории», на якоре в это время стояло ещё несколько кораблей. Портовые таверны и лавчонки предоставляли пёстрому людскому сборищу всевозможные блага цивилизации — от женщин на любой взыскательный вкус, до информации. И, учитывая возможности «сарафанного радио», Станислав принял решение отправить наиболее любознательную часть команды на берег, строго указав:
— Не пить, не есть, девок не пользовать, деньги не тратить!
— А как же выяснять-то? — поинтересовался, слегка разочарованный, Теодор.
— А ты остаёшься! — последовал, незамедлительный, ответ.
На берег сошли Боб Акула, Джейкоб Скелет и Хьюго Пью. Последний, исключительно с целью закупки дополнительного количества несушек, ряды которых, несмотря на проволочное ограждение и внушительные ежедневные беседы с хвостатым представителем человечества, стремительно редели.
К Станиславу, задумчиво поглядывавшему на сошедших с корабля, подошёл Ден.
— Богу, конечно, известно, что я грешник, — начал он. — Но остаюсь истинным сыном церкви. Мое преимущество состоит в том, что меня воспитывали в семинарии, а это может дать право на некоторые вольности в отношении духовных лиц. Может быть, пора посетить храм божий и побеседовать с посредниками между всевышним и паствой?
Сарказм Денниса рассмешил Станислава.
— Образование даёт тебе возможность только отличать англиканскую форму веры от ромской, непутёвый агнец наш. Для ВРТ с инквизицией и аутодафе ты — еретик. Сиди на «Мозгоеде»!
Граф не учёл, что два неразлучных авантюриста могут не услышать запрещение капитана — погода была ветреной, возможно не расслышали…
***
Ден смиренно сидел у себя в каюте и просматривал стопку записей. День был жаркий. Окно, аккуратно снятое с петель, стояло на полу, а ставни наполовину приоткрыты. Станислав, проходя мимо открытой настежь двери, взглянул на рыжую голову, склонившуюся над листами бумаги.
…Этот высокий, тонкокостный, мальчишка больше походил на итальянцев с портретов шестнадцатого века. Когда он сидел, его можно было принять за девушку, переодетую в мужскую одежду и собирающуюся на карнавал, но своими гибкими движениями он напоминал плохо прирученного ягуара… С когтями. Капитан подумал, что скоро Мариолани пожалеет, что встал на его пути…
Выходя на палубу Станислав почти столкнулся с Теодором.
— Ты куда?
— К Дену! Раз нам нельзя на берег, то мы составим … Эм… Учебник для оборотня.
— А! Ну это правильно. Занимайтесь.
Теодор представлял полную противоположность. Широкоплечий и громкоголосый, с наглыми задорными карими глазами, он всегда был душой компании, но кличка Леопард, выдавала в нём такие же подозрительные способности к стремительному сближению с врагом, что и у вышеупомянутого друга. Шальная, не пойманная мысль, скользнула в голове у капитана и тут же пропала… Следом за шкипером крался оборотень!
Дверь в каюту Дена неслышно затворилась и сквозь переборку Рамзес услышал: «Долго ты! Готов? Пошли…». Раздался всплеск!
От возмущения шерсть поднялась дыбом. Чёрная тень проникла в помещение и с рыком: «И я!», — сиганула из окна в воду!
Где-то за окном, на площади перед причалом, доносились заунывные крики торговцев: «Fragola! Fragola!».
***
Благоразумно рассудив, что раз на «Виктории» хозяйничает Маурицио, то и информацию об этом прискорбном акте можно почерпнуть в католической обители, друзья, поругавшись, больше для проформы с оборотнем, направились в храм божий.
Центральный городской собор являлся частью старого доминиканского монастыря, построенного лет двести назад. Дорога к храму вилась по истертым от времени белым плитам, идущим через некогда ухоженный, а теперь цветущий буйной южной растительностью сад. Ровные бордюры окаймляли заросли ежевики, а не лаванды и вместо петрушки и укропа росла магнолия. Это делало дорогу более живописной, а монахи-садовники, в белых одеждах, давно лежали под серыми ушедшими в землю плитами — похороненные и забытые.
Друзья прошли мимо колодца, почти целиком заросшего боярышником, и Рамзес отметил про себя чудесный запах гниющих корней и ещё чего-то питательного для шкуры цивилизованного оборотня.
У самого входа в храм стояла каменная скамья на которой отдыхал святой отец.
Тени давно перевалили за полдень, и успевшие раскалиться, камни почти отдали свой жар небесам. Под ветвями боярышника сгущались сумерки. Католик, низко опустив голову, благочестиво дремал. Воспитанный Деннис сел рядом, с видом человека нечаянно коснувшегося святыни. Из открытых дверей храма доносилось тихое:
Genitori, genitoque,
Laus et jubilatio,
Salus, honor, virtus quoque,
Sit et benedictio!
— Padre, — в голосе шкипера слышалась усталость. — У вас утомлённый вид, я пожалуй пойду…
— Слушаю тебя, сын мой, — со сна, автоматически, ответил католик.
— Я не могу жить в этом городе, — с трагическим выражением лица сказал Ден.
— На сегодня вы работу закончили. Может быть, мы могли бы встретиться завтра?
— Но мне бы хотелось, чтобы вы немного побыли со мной… Поговорите со мной, padre!
Окончательно проснувшийся священник близоруко рассматривал три странные фигуры. Сидящий рядом с ним молодой человек смотрел ему прямо в глаза, с чувством благоговейного восхищения. Рядом стоящий, откровенно ухмылялся во всю ширину своей бандитской рожи и, в довершение картины, на гравии, у самого входа вольготно расположился огромный чёрный волк-оборотень.
— Пойдёмте же, padre, настойчиво повторил молодой человек. — Найдите для нас время в этом дивном саду…
И взяв за локоть опешившего каноника, поволок его в глубь зарослей… В соборе у алтаря продолжали петь коленопреклонённые мальчики.
***
Несмотря на растерянность и испуг, святой отец помнил, что родился в Великом Римском Триумвирате, и сам, в свою очередь, несильно отличался от посетивших его грабителей. Собрав свою волю в кулак, он произнёс:
— Benedictus sis. Pax Domini sit sempre tecum. Молодые люди, отец небесный ещё может показать вам лучшую дорогу. Не гневите его. Идите, и да хранит вас Бог.
— Да и так вроде не стоим, — произнёс один из похитителей.
— Я думаю о том же самом, — подтвердил второй.
Наконец, выбрав глухую лужайку, с провалившимися могильными плитами, завершавшими буйно-зелёный пейзаж, они остановились.
— Мы многого не просим, padre, вежливо начал худой бандит.
— Нам нужна информация о Бритландском галеоне «Виктория», — грубо перебил культурного пирата плотный. — Каким боком, сырая печёнка, Маурицио, пачкает его настил своими жёлтыми штанами!?
Глаза католика забегали, как в часах с заводным механизмом.
— Я занимаюсь вопросами религии, дети мои…
— А мы совершим небольшое святотатство. Рамзес, вкусны ли католические придатки?
Мохнатый монстр, дурашливо скосив взгляд, зашевелил носом и, сморщившись, оглушительно чихнул.
— Вот! Подтверждает! — сообщил бандит зарослям.
— Пожалуй, этим можно заняться, — наконец, прочихавшись, чётко сказала собака.
— Да Вы с ума сошли! — возмутился священник, но, грубо пнутый в поясницу, начал торопливо объяснять…
Через полчаса из кустов быстро вышли трое и направились к старым развалинам. На поляне остался лежать оглушённый церковник. В отличие от бравых отцов-инквизиторов, мальчишки убийцами не были.
***
Наконец, Коль Вудро проснулся. Чугунная голова являлась неотъемлемой частью подушки, и разъединить их не представлялось возможным.
Рядом, на маленьком резном столике, стояли кувшин с водой и стакан густого чёрного, как сама кровь, ромского вина. Коль приподнялся на локте и, кряхтя, смог выпить содержимое стакана, а затем, с небольшим перерывом, и кувшина. Было очень тихо. Полежав с закрытыми глазами ещё какое то время, старый моряк вернул себе возможность соображать. Смутно вспоминая события предшествующие похищению, он, не без труда, воссоздал всю картину. Осталось выяснить, где он находится, и кто его сюда доставил.
Через час к нему в каюту заглянула любопытная собачья морда, а затем, в приоткрытую дверь просунулось целиком огромное тело чёрного, упитанного оборотня. Вудро сел.
— Ты кто? — спросила морда.
— Рамзес, тебя сюда кто звал-то? Марш на урок, сейчас по расписанию естествознание!
Следом за разговорчивой собакой, Коль услышал удивительно знакомые интонации голоса, и в каюту вошел лорд Грейсток!
…Они спустились в общий салон галеона, с его дубовыми лаковыми панелями и палисандровой отделкой, книгами, картинами и прочими невероятными атрибутами роскоши, которые никто не мог ожидать увидеть на подобном корабле. Здесь капитан Станислав представил спасённого команде. И Коль приступил к рассказу о злоключениях «Виктории».
Герцог Ампл отплыл из Тиберия шесть месяцев назад, приняв решение выяснить, куда же направлялась экспедиция, под руководством леди Маргарет. Сама леди, сидящая рядом, прокомментировала данную фразу словами: «Никуда. Целью экспедиции было убрать Ампла из Линдона. Второй целью являлось вывести беременную Мери в Ром!».
Послышался треск ломаемой перегородки и голос:
— Не надо ничего крушить! — это Мери взывала к возмущенному Маасу.
Рассказ о путешествии «Виктории» продолжался. В первую очередь, они зашли в Индскую бухту. Там на борт погрузили двести здоровых рабов. С живым грузом Ампл, к общему негодованию, и, не слушая советов, утверждая, что неоднократно проделывал подобные операции, отправился в сторону Сиама, где располагается самый крупный невольничий рынок. Но, при выходе из Внутреннего моря, их захватил шторм.
— Мы не сдались буре, — продолжал Вудро. — Но галеон вышел из неё настолько потрёпанным, что нам пришлось сбросить за борт все пушки. В трюме открылась сильная течь, и только благодаря наличию рабов, круглосуточно вынужденных откачивать воду, мы смогли вернуться в Нью-Дели.
Когда начальник порта увидел состояние корабля, ко всему прочему оставшегося без вооружения, он, быстро прикинув выгоду, предложил отдать в счёт погашения задолженности, рабов. На мифриловых рудниках свирепствовала болотная лихорадка, и они нуждались в пополнении. Команда даже обрадовалась возможности облегчить корабль от подобного груза и решила, что провидение, наконец, послало им вестника в виде начальника порта. Близилось возвращение в Линдон и избавление от трудностей.
Работник порта был чрезвычайно любезен, предложив приобрести, и доставить в Бритландию ценный груз эбенового дерева и крокодиловых кож. Расплатились. Но когда были готовы к отплытию, получили сообщение, что новый губернатор, присланный в англскую колонию из ВРТ(!), не разрешает погрузку, так как считает противозаконной торговлю с иностранцами, а начальник порта посоветовал немедленно выйти в море, пока господин Милвертон не наложил запрет и на отплытие.
— Вы легко можете представить возмущение, и без того потерявшего разум, герцога! В результате, он и десять проверенных членов экипажа отправились на берег — прямо к новому губернатору. Вечером того же дня на борт поднялись солдаты, и я был отправлен под арест. Герцог и члены нашего экипажа на борт не вернулись. — Закончил Коль Вудро.
***
В то время, как разжалованный в юнги помощник капитана тщательно драил трюм, разжалованный в школьные учителя шкипер объяснял посапывающему ученику урок.
По его рассказам в густых сиамских лесах туземцы расчищали полянки и рубили лес, сажая кофе. Реки Бхенина были усеяны лодками и крокодилами. Огромные кашалоты в океанах открывали пасти, грозя проглотить плывущие галеоны, стаи зубастых акул нападали на кашалотов, тех в свою очередь преследовали невиданные кальмары. Далеко в волшебной Скифии чукчи, закутанные в меха, выпасали моржей, как уток. А по ледяным торосам бродили пингвины и охотились на белых медведей. Ден старался. Ученик усваивал информацию. Урок проходил без заметного успеха.
Время от времени Деннис тяжело вздыхал, и Рамзес просыпался, стряхивал на пол шерсть, громко виновато зевал и, извиняясь, начинал вилять хвостом. Наконец, он замечал, что учитель немного успокоился, и уши его сразу свисали, а тело, со вздохом, плюхалось на пол. Урок продолжался.
Пока Рамзес во сне усваивал географию, Ден упражнялся в фехтовании, двигаясь по каюте в ритме туземного танца. Он кружился, подбадривая себя неопределенным бурчанием под нос.
— Пам-пам-пам-пам…— напевал он. — Парарам-пам-пам, ииии раз… Пам пам… Ииии Два-с… Пам бам.
Он кружился и выкидывал, то длинные ноги, то руки, словно разочарованный в жизни страус. Сощурив глаза, и, сделав зверскую физиономию, он тыкал воображаемой саблей в тела врагов, и, загнав их в угол, заставлял сдаваться, во имя прекрасной Полины. Часть неприятелей отказывалась, и тогда следовал удар, ещё удар, выпад, и сталь входила в мягкое податливое тело… Подушки. Фонтан из перьев завершил битву. Предмет домашнего обихода разорвался после столкновения с ногой!
— Ух тыыыы! — услышал учитель восхищённый взрык ученика!
Гривцов молчал, качая ногой, всем видом выражая сомнение.
– Допустим. Допустим, ты не знала о его исследованиях, но как ты объяснишь своё появление через тайный ход, пройти по нему может лишь обладатель арггена.
– Обладатель чего? – вытаращилась Лика. Гривцов ехидно улыбнулся. – Мне шестнадцать, – Лика посмотрела ему прямо в глаза. – Как вы думаете, много я понимаю в науке?
Гривцов скривился как от оскомины.
– Судя по моей дочурке, то, что ты умеешь связно разговаривать, уже само по себе удивительно. Хорошо. Стропалецкий изучал так называемый аргген. В теле человека есть много всяких элементов, в том числе и серебро. Правда, совсем в мизерных количествах. Мы получаем его вместе с пищей. До девяноста процентов серебра выводится, остальное используется клетками. В больших дозах этот металл становится ядом. Есть такое заболевание аргирия. Это когда в организме накопилось слишком много аргентума. Но есть… э… люди, у которых количество серебра в теле просто зашкаливает, и они при этом себя отлично чувствуют. Он даже предположил, что их клетки могут и сами производить серебро. Стропалецкий уверял, что такие люди обладают уникальными способностями. В научном мире его высмеяли, и он начал собственные исследования.
– Серебро?
– Оно самое. Аргентум. Мистический металл.
– Вот фигня какая! – в сердцах бросила Лика.
– Я сказал то же самое, – Гривцов улыбнулся, – когда услышал его теорию. Но потом он сумел доказать мне обратное. Как? – Гривцов уже смеялся в голос. – Он превратился в меня. На моих глазах. Я чуть с ума не сошёл, – он вытер выступившие слёзы. – Да. Я поверил. Конечно. Это могла быть бомба. Сенсация. Но профессор меня обманул. Смылся со всеми разработками.
Лика сидела с открытым ртом. Факт, что профессор был таким же, как она, потряс её.
– Сожалею, – сказала она просто, чтобы что-то сказать. – Но я вам тут тоже не помогу. Я ничего об этом не знаю. Ни о генах, ни о серебре в моём организме. Я только школу закончила.
– Над чем работал профессор? – подал голос Матвей.
– Он разрабатывал уникальный препарат. Я бы сказал, эликсир. Если бы у нас получилось, это произвело революцию не только в медицине. В мире. Люди бы в очередь стояли за нашими пузырьками, – Гривцов стиснул пальцы. – Отпала бы надобность в лекарствах вообще. В любых. На все болезни один флакон. Любая цена была бы недостаточно высока.
– Я вспомнил, – Матвей повернулся к Лике. – Гривцов – владелец крупного фармацевтического холдинга. «Грифа́рм» – это же ваша компания?
Гривцов самодовольно улыбнулся.
– Это же вы были под следствием за подделку лекарственных препаратов?
– Ничего подобного! Это происки конкурентов, – отмахнулся Гривцов. – Подумаешь, заплатил пару миллионов штрафа. Они у меня ещё пожалеют. Когда я выпущу на рынок свой препарат. Теперь-то мы точно это сделаем. Да, девочка? – он подмигнул.
– Сделаем что? – Лика вытаращила глаза.
Гривцов был как-то неестественно румян и нервозен.
– Как что? – он вскочил и встал над ними. Большой, плотный, с копной жёстких волос. – Создадим наш эликсир. Здоровье, молодость…Бессмертие!
– «Пушкин. Лирика». Кто пойдет отвечать?
Тамара Васильевна окинула класс жаждущим жертвы взглядом. Все опустили головы. Отвечать идти никому не хотелось. Так уж у них повелось – когда кто-то читал перед классом стихи, на задних партах непременно кто-нибудь начинал тихонько ржать. И говорить при этом: «Я вас любил так искренно, так нежно, как дай вам Бог любимой быть другим», никто не желал. У них теперь каждый урок этой последней недели превратился в репетицию экзамена.
– Можно я?
Все удивленно посмотрели на Невского. Никто никогда не видел, чтобы он поднимал руку и рвался к доске.
– Ну, иди… – Тамара Васильевна была даже как-то приятно удивлена. Видимо, записала это на счет своего педагогического таланта. Расшевелила даже тех, кто всегда отсиживается.
Он вышел к доске. Длинный, так и не соизволивший подстричь свои падающие на глаза светлые волосы. Он сцепил руки за спиной, как плененный, и, повернув голову в сторону окна, глядя на дом напротив, стал довольно уверенно, но без всякого выражения проговаривать общую часть билета. Когда же дело дошло до самой лирики, он сказал:
– В 1831 году Пушкин писал:
«В твоих умных глазах
мне смеется сама красота…»
И теперь он нашел глазами Альбину и читал стихи, которые она знала наизусть, только ей одной. И выражение в его голосе появилось, и лицо стало другим. Взрослым и страдающим. А она оцепенело следила за его губами и больше всего боялась, что сейчас он дойдет в стихах до ее имени. И случится катастрофа глобального масштаба. Но дойдя до этого места, он чуть запнулся и произнес:
– …Среди серой толпы,
что плывет неизвестно куда,
вдруг проглянет улыбка Джиаконды,
сердца озаряя….
И пока он заканчивал с последними строками про звезду, она уже ничего не слышала. Потому что к ней со следующей парты, как по команде, с немым вопросом в глазах одновременно обернулись Пахомова и Губко. И в их лицах она прочла разочарование. И Альбина готова была провалиться сквозь землю, только бы не видеть этого недоумения в их глазах.
– А где ж ты такие стихи-то у Пушкина выкопал? – нахмурившись, осторожно спросила Тамара Васильевна. Она чувствовала, что абсолютно не владеет сложившейся ситуацией. Еще и потому, что до конца не была уверена, что стихи эти написал не Пушкин. А вдруг он? Тогда она сядет в большую лужу. А ведь она – учитель литературы. И как-то не удосужилась прочесть Пушкина от корки до корки. Единственное, что она точно знала – она такого в билете не писала.
– А это не Пушкина стихи, – ответил ей Невский громко. – Это мои.
И тут Альбина не выдержала. Она вдруг вскочила со своего места за последней партой и нервно крикнула:
– Неправда! Не твои! Ты просто бумажку мою с этими стихами нашел и присвоил их без спросу!
Все в классе повернули к ней головы.
– Они на разных бумажках были… – сказал он, как-то странно на нее глядя. И от этого печального, всепрощающего упрека в его взгляде ей стало так мерзко на душе, что она, не спросив разрешения, встала и решительно вышла из класса.
– Вихорева! Куда это ты? – крикнула вслед Тамара Васильевна, сделав маленький шажок в сторону двери, но, раздираемая противоречиями, все-таки осталась в гудящем, как улей, классе. А Невский пошел на свое место в колонке у стены, да только к парте не свернул, а вышел за дверь.
– И этот туда же! – всплеснула руками Тамара Васильевна, но никак не воспрепятствовала происходящему. Во-первых, потому что ничего не понимала. А во-вторых, потому что боялась, что на шум в классе зайдет завуч Иван Афанасьевич Бойков с дергающимся от контузии лицом. И ей опять будет неловко.
– Ты чего-нибудь понял? – спросил Марков у Акеньева.
– Я все понял. И довольно давно.
– И что?
– Что Альбина – дура. А Невский – придурок.
Он слышал ее шаги за поворотом в маленькую рекреацию. Он прибавил шагу, но увидеть ее не успел. Она скрылась в девчоночьем туалете. Двери в нем не было. Зеркала и рукомойники видны были прямо из коридора, чтобы учителям было удобнее отлавливать тех, кто опоздал и скрывается в туалете.
Но она спряталась за углом.
– Альбина! – позвал он. – Зачем ты так?
Она промолчала.
– Ведь я же даже имени твоего не назвал…
– А кто тебя, вообще, за язык тянул? Я же просила… Никогда. Идиот несчастный! Убирайся отсюда! И вообще, оставь меня в покое! Навсегда! Видеть тебя не хочу! – кричала она ему из глубин туалета.
Ее слова отражались от кафельных стен и гулко таяли в высоте четырехметрового потолка. Он повернулся и ушел. А над его головой истерично зазвенел школьный звонок.
А когда он зашел в класс за портфелем, кто-то сзади взял его за плечо. Он обернулся и встретился с холодными глазами Акентьева:
– Смотри-ка, Проспект, как странно твои стихи действуют на девиц. Некоторых прям сразу несет в туалет.
Не опуская глаз, Невский снял его руку со своего плеча. Посмотрел еще мгновение и прошел мимо него к дверям.
Распрощавшись с мистером Си и немного поползав по автоматонам Скотланд-Ярда (от имени своей аналитической малышки), Тони поехал к Кейт – ему совсем не понравилось настроение, в котором они с Кирой ее оставили. Не успел: когда он останавливал байк, над домом, отчаливая, уже размахивала крыльями авиетка скорой помощи. Признаться, Тони на миг подумал о Кейт плохо, но собравшиеся соседки сообщили ему, что у нее попросту начались преждевременные роды. И, конечно, это не очень хорошо, но до срока оставалось не много времени, а потому ребеночек должен родиться здоровым. Они же отговаривали Тони немедленно ехать в больницу – вряд ли он чем-нибудь ей поможет.
Кейт – умная девочка, она все сделает правильно. И незачем волноваться: чему быть, того не миновать. Однако Тони имел самые мрачные представления о процессе рождения детей: для него с самых ранних лет роды означали ужасные и нескончаемые крики за стеной, которые далеко не каждый раз вели к торжествующему плачу младенца. И весь его последующий опыт не противоречил детским воспоминаниям.
Он все равно поехал в больницу – не помогать Кейт, конечно, а потому что счет ей выставил Лондонский госпиталь и именно там, в отделении акушерства, работал доктор Джефферс.
Тони долго плутал по обширной территории госпиталя, прежде чем отыскал родильное отделение – в глубине больничного парка, в стоящем на отлете трехэтажном здании, на крыше которого толпились авиетки скорой помощи.
Лондонский госпиталь никогда не считался фешенебельной больницей и рассчитан был на жителей Ист-Энда со скромными доходами, а потому и порядки там установились довольно либеральные: никто не препятствовал посетителям, навещавшим пациентов, и никто особенно не присматривался, что надето у них на ногах, хотя в вестибюле и висело объявление о часах для посещения и необходимости иметь сменную обувь.
Тони прошел к стойке справочного бюро мимо троих или четверых кандидатов в отцы, где без труда выяснил, что Кейтлин Кинг поступила в госпиталь совсем недавно, роды уже начались, протекают без осложнений, но сколько времени они продлятся, знает только Господь Бог. На вопросы отвечала милая молоденькая девушка, и Тони не сомневался, что сидеть целый день молча ей довольно скучно. Он осведомился, какой врач принимает роды, а потом невзначай заметил:
– Я слышал, что доктор Джефферс – один из лучших врачей…
– Как, сэр? Вы не знаете? Об этом писали все газеты! – Девушка за стойкой драматически закатила глаза. – Его же убили позапрошлой ночью! Джон Паяльная Лампа!
Она вкратце поведала историю убийства на Уайтчепел-роуд и добавила к ней некоторые ужасные подробности (о которых в газетах ни слова не говорилось) – по всей видимости, от себя.
Ее рассказ несколько раз прерывался телеграфными запросами, на которые она отвечала быстро и без запинки: или сообщала рост, вес и пол родившегося ребенка, или передавала, как протекают роды.
– Доктор Джефферс брался только за трудные случаи, обычные его не интересовали. А Алиса Лейбер была его знакомой, потому он за нее и взялся. Она ужасно боялась рожать и все твердила, что во время родов непременно умрет. Ну такое бывает с богатыми леди, они, знаете, очень мнительные. Хотя я думаю, ей просто хотелось, чтобы вокруг нее побегали. Так представьте себе, она собиралась бросить ребенка! Якобы он причинил ей столько страданий, а потому она не желает его знать! Ну, такое тоже случается, называется… как же это называется… нет, не помню, но все равно, – в общем, у Алисы Лейбер было это самое расстройство. Ее муж, конечно, не позволил отдать ребеночка в приют, забрал домой и его, и супругу.
Снова заработал телеграф, и пока девушка отвечала, Тони заметил возле лестницы немолодого доктора с механистической левой рукой, который, как показалось, присматривался к Тони и прислушивался. Однако не этот факт обращал на себя внимание, и никто из окружавших доктора людей, скорей всего, не догадывался об этом – в больницах Лондона практикует немало бывших военных врачей, – но Тони сразу, безошибочно узнал в нем одного из тех, первых, не граждан еще, но… людей с альтернативным способом жизнедеятельности: универсальный солдат, супероружие Великой Британии. Ветеран.
Его лицо было смутно знакомым, но Тони совершенно точно не встречался с ним раньше. Доктор не имел волос, бровей и ресниц, но обладал пышными рыжими усами, наверняка приклеенными (и этот факт роднил его с агентом Маклином). Но в отличие от Маклина, у доктора отсутствовала мимика – признак, по которому Тони и определил, кто перед ним.
Пожалуй, трудно было вообразить более разительное противоречие: идеальный убийца – и вдруг врач, человек, спасающий жизни, да еще и в родильном отделении… И этот идеальный убийца, ветеран, явно интересовался Тони. Хотя Тони посмотрел на него мельком, сквозь ресницы, от доктора это не ускользнуло: он потихоньку, бочком скрылся из дверного проема.
Девушка тем временем отстучала ответ и продолжила:
– Нет, ну одно дело когда какая-нибудь школьница залетает, простите, от своего непутевого дружка, а потом родители гонят ее из дому, – тогда еще можно понять. Или когда бедняжке надо самой зарабатывать и прокормить дитя она просто не в состоянии. Но тут-то, подумайте, какая придурь! У нее и муж, и собственный дом, и денег куры не клюют, а она туда же – бросить ребенка! Ой… – Девушка осеклась. – Что это я… О мертвых так, наверное, говорить нехорошо… Но мы тогда все сильно возмущались, переживали за ребеночка! Бедняжка родился таким здоровеньким, таким хорошеньким – махонькие детки, знаете, редко бывают хорошенькие. А у него были даже два зубика передних, это тоже редко случается, даже очень. Так вот, представьте себе, каково малышечке без материнской любви и ласки? Ой… Ой, мамочка моя, ведь Паяльная Лампа, он же и ребеночка… ребеночка тоже убил…
Девушка прикрыла рот рукой, и на глазах ее выступили непритворные слезы. Неисповедимы пути женской мысли – и в одном доктор Фрейд был, пожалуй, прав: мысль более плод желания, нежели логического размышления. Только человеческие желания Фрейд представлял как-то уж слишком плотски. Куда, например, он отнес бы нехитрое счастье от обладания сенсацией, сплетней или новым анекдотом?
А ведь Тони не задал девушке ни единого вопроса… И чтобы его внимание не показалось никому слишком странным, Тони расспросил, выдержав положенную паузу, что позволено положить в передачу роженице и что женщинам наиболее в это время полезно. Ответ был пространным, и пока девушка разъясняла сложнейшие подробности рациона кормящих матерей, к справочному подошла пожилая санитарка, чтобы передать записанные на листке сведения о роженицах.
Девушка пробежала по листку взглядом.
– Мистер Перкс! Кто тут мистер Уильям Перкс? У вас мальчик, семь фунтов двенадцать унций.
С места вскочил приземистый строитель, давно мявший кепку в руках.
– О, Молли, наконец-то! Парень, вы слыхали? Парень! – Он скрутил кепку в руках еще круче.
– Я вас поздравляю, мистер Перкс. – Девушка радостно улыбнулась. – Вот увидите, он станет богатым и знаменитым.
– Вы так думаете? В самом деле? – Строитель почесал в затылке.
Тони показалось, что он размышляет, не выпить ли по этому поводу.
– Конечно. – Девушка улыбнулась еще шире.
– Виданное ли дело, чтобы сын каменщика стал богатым и знаменитым… – задумчиво пробормотал Перкс, направляясь к выходу, – все же решил выпить.
А девушка, сделав пометки у себя в журнале, вновь повернулась к Тони и продолжила посвящать его в таинства питания молодых матерей. Тогда-то он и увидел двоих «в штатском», скорыми шагами прошедших через вестибюль. Он встречал обоих в Темз-хаус, у него была отличная память на лица, но серые галстуки с красными ромбиками выдавали их место работы гораздо верней. Один из них скользнул взглядом по лицу Тони, но и только, – а ведь наверняка узнал. Впрочем, они всего лишь раз или два случайно сталкивались в коридорах МИ5, не более…
Мало было доктора-ветерана… Ничего, Кейт – умная девочка, она все сделает как надо… От воспоминаний о нескончаемых криках за стеной по спине прошла дрожь.
Насчет Перкса Тони немного ошибся – тот, постояв немного у выхода в парк, вернулся в вестибюль, походил немного возле справочного бюро и, собравшись с мыслями, спросил:
– А… А вот вы сказали: богатым и знаменитым. А вот он мог бы стать банкиром, например?
– Ну почему же обязательно банкиром? – Девушка улыбнулась ему без тени иронии. – Может быть, он станет знаменитым дагеррографом. Или музыкантом.
– Музыкантом?.. – помрачнел Перкс. – Много ли проку в том, чтобы быть музыкантом…
– Тогда он непременно станет банкиром, – тут же поправилась она. – Вы уже придумали мальчику имя?
– Молли хочет Уильяма. А я думал назвать парня Джорджем. Ведь это хорошее имя для парня, правда? Но, сдается мне, Молли не согласится…
– Пусть «Джордж» будет его вторым именем. – Девушка пожала плечами, столь просто с ее точки зрения разрешалась проблема. – Уильям Джордж Перкс.
– Для банкира звучит неплохо, – мурлыкнул каменщик, прищелкнул пальцами и решительно направился к выходу.
Тони решил, что она просто чудо.
– Ох, простите, сэр. – Девушка снова повернулась к нему. – Вот там на стенке висит список продуктов, что можно и что нельзя. Запишите потом, чтобы не забыть.
– Да-да, я запишу, – пробормотал Тони и задал вопрос, который волновал его гораздо сильней: – Скажите, а ей дадут закись азота?
– Это по обстоятельствам и по желанию. – Девушка с готовностью подхватила новую тему. – Многие отказываются, знаете, считают, что это повредит ребеночку, или по религиозным соображениям, или из-за денег. Вы не переживайте, ваша жена молодая и здоровая женщина, ребеночек лежит правильно, все должно пройти хорошо.
– Нет-нет, миссис Кинг не моя жена… – пробормотал Тони – ему никого не хотелось вводить в заблуждение. И, наверное, Кейт испугается, если до нее дойдет слух о муже, который ждет окончания родов в вестибюле. – Она жена моего друга, он погиб…
Девушка оказалась сообразительней, чем он думал.
– Пресвятая Богородица… – выдохнула она и сунулась в газету. – Миссис Эрнст Кинг! Не может быть… Как тесен, оказывается, мир!
– Ну, не мир, а, скорей, Ист-Энд… – пробормотал Тони, который только что делал вид, будто ничего не знает о смерти доктора Джефферса. – Скажите, а от закиси азота не случается помрачений ума или еще чего-нибудь такого?
– О, сэр, простите, но ум в этом деле совершенно не требуется.
Тони оставил ей денег и номер своего домашнего телеграфа, чтобы она сообщила, чем закончатся роды. И когда выходил из вестибюля, слышал, как бойко она кому-то отстукивает: «Бэт, представь себе, у нас сейчас тут рожает жена того самого Эрни Кинга, который…» Эту маленькую слабость он ей простил.
Оккультно-эфирная коррида.
Бонус 3. История продолжается.
Страница 3. Завтрак для любимых. Часть 2.
История (в работе) по ссылке https://vk.com/album-123772110_269396198
Пы. Сы. Почему эта песня? Я не знаю, просто очень её люблю. И мне кажется, что она больше подходит именно им.
#GoodOmens #благиезнамения #Crowley #Кроули #Aziraphale #Азирафаэль #art #fanart #angel #demon #comics #goodomensfanart #ineffablehusband #corrida #occultetherealcorrida
Утреннее солнце озарило лес, пробуждая его, от кустика до вековых деревьев. Хитрые лучи проникали в каждое дупло, пещеру и нору, и только в одно место было пробраться сложнее всего – в большой деревянный дом среди незаметных, никому неизвестных лесных тропинок. Этот дом стоял тут много веков – такой же старый, как деревья, которые служили ему колоннами и вырастали из самой крыши, укрывая его от любопытных глаз. Плотно заколоченные ставни, закрытые двери, задернутые шторы – могло показаться, что никто не живет здесь уже давно, и только солнце точно знало, что это не так.
Один из его упорных лучей каждый раз находил единственную лазейку – в крыше, и спустившись под трухлявую, но все еще крепкую древесину, оказывался внутри. Там, танцуя с пылинками, он падал на обеденный стол, немного освещая груду грязной посуды на нем.
Это была кухня хозяина дома. Маленькая, ненужная комнатушка, в которой лучик иной раз не видел никого несколько дней подряд. Иногда он обнаруживал хозяина завтракающим в одиночестве, иногда – видел, как он заходит на кухню, мыслями витая совершенно в другом месте, берет из шкафчика что-нибудь съестное, и снова уходит прочь.
Сегодня луч появился как обычно, но хозяин дома уже заканчивал есть, и поднявшись с скрипящего стула, взял тарелку и поставил ее перед огромным вороном, сидящим в углу.
— Кар, кар! – возмущенно прохрипела птица и уныло посмотрела на объедки. – И это все?
— Завтрак подан, дорогуша, я тебе не ресторан — мужчина вытер руки о пожелтевшую тряпку, напоминающую кухонное полотенце. – У меня сегодня дела в деревне. Увижу мясника – куплю тебе чего-нибудь на обед.
С этими словами он вышел из комнаты, а ворон, проследив за хозяином взглядом, встряхнулся и начал жадно поглощать остатки пищи.
В этом доме они проживали вдвоем. Ворон сколько себя помнил – попал сюда еще вороненком, был забран из соседнего гнезда. Свою участь птица ценила – здесь ей был дарован голос, долгая, по меркам лесной твари, жизнь, еда и кров. Все это – взамен на возможность скрашивать дни хозяина, и иногда летать по его личным приватным поручениям. Неплохо для птицы?
Он был такой не первый. Другие – много других были его предшественниками, и жили здесь, так же служа, но уже другим хозяевам. Ворон часто смотрел на чучела, расставленные по всему дому, тут и там – словно большая воронья стая слетелась и расселась вокруг. Ворон знал – однажды и он станет таким же безмолвным чучелом и будет стоять, может быть, даже на полке в кабинете хозяина?
Но этому не скоро дано случиться. Хозяин дома был еще молодой – хотя это как посмотреть. Ворон считал его совсем ребенком, поскольку сам, прожив уже 15 лет, казался себе мудрым старцем. Мало какие птицы так долго живут. Хозяину было почти 40, до старости далеко.
А вот люди часто дразнили его стариком – хотя может быть, дело было вовсе не в возрасте, а в желтом цвете кожи, редко видевшей солнце, и покрытой морщинками, оживляющими его лицо, когда он хмурился или усмехался, и волосах, которые больше были похожи на лохмотья.
В чем было дело? Скорее всего, в магии, которую хозяин постоянно использовал, которой был напичкан дом и насыщен воздух. Ворон это хорошо знал – магия много дает, то так же много и забирает.
Пока птица расправлялась с объедками, думая о чем-то своем, мужчина вышел в гостиную, прошелся по ней, и схватив кожаную сумку, сложил туда какие-то пустые склянки, прихватил пару мешков со столика, достал с полки шкафа книгу, а оттуда – список, написанный витиеватым почерком.
— Так… — он пробежался по бумаге взглядом, кивнул, пробормотав что-то под нос, и сунул к остальным вещицам в сумку.
Еще раз оглядевшись вокруг и убеждаясь, что все на месте и все взято, он извлек маленький мешочек из кармана, из мешочка – крохотную семечку, и щелчком пальцев отправил ее на пол.
Там, где приземлилась зачарованная семечка, тут же разверзся зеленый, мерцающий портал, зыбкий и переливающийся.
— Я ушел! – крикнул мужчина куда-то в сторону кухни.
— Когда ждать тебя, Румпель? – отозвался ворон, голодным взглядом глядя на опустевшую тарелку.
— Вечером. И я уже говорил тебе, чтобы ты не звал меня по имени, глупая ты птица.
— Прости, хозяин, — глухо каркнул ворон, закатив черные глаза, и слыша, как в гостиной схлопывается портал, почапал по столу в сторону буфета, намереваясь поживиться чем-нибудь еще, пока хозяина нет дома.
***
Шагнув из портала, Румпель оказался на окраине леса. Здесь уже была протоптана им тропинка к дороге, по которой можно было в два счета дойти до деревни. Мужчина никогда не ходил пешком от своего дома, чтобы никто не мог проследить его жилище, но и не появлялся сразу в деревне, чтобы не вызывать лишних вопросов своими способностями. От своего излюбленного места телепортации он доходил, легко шагая по пыльной земле, прокручивая в голове дела, которые нужно сделать.
Во всех окружных деревнях его, конечно же, знали. Ровно на столько, на сколько он позволял о себя знать. По вторникам – он появлялся в ближайшей к лесу деревне, покупал там немного еды для себя и ворона, заходил к торговцу, посмотреть, не появилось ли в продаже что-то интересное, и иногда изволил остановиться и поесть в таверне. Особенные дела у него появлялись здесь редко, а зашить одежду, создать новую, сделать лекарство и прочие мелочи он мог сам. Но поиски, которые Румпель вел всю свою жизнь, заставляли его выбираться в люди и иногда с ними недолго соседствовать. Порой он даже оказывал услуги – мог шепнуть кому-то где взять трав для снадобья, дать яд, подсказать кому-то ожидаемое, не всегда правдивое будущее – естественно, в ответ на услугу или нужный ему ингредиент или вещь.
Слава о нем шла как о нелюдимом отшельнике, у которого можно спросить совета в делах, о которых стоит умалчивать.
В этот раз список дел Румпеля дополнялся визитом к одному человеку. Именно к его дому он направился сразу же, запахнувшись в потертый плащ и игнорируя взгляды прохожих. Минуя улицу за улицей, он спустился к реке, вдоль которой стояли домишки, и прошел к самому отдаленному.
Подойдя к двери, мужчина сделал жест рукой в сторону, и дверь сама собой распахнулась, давая войти.
— Эй! – раздался недовольный и испуганный оклик владельца дома, после которого последовал вздох облегчения. – Это ты. Кто учил тебя входить без стука?
За столом в углу комнаты сидел мужчина, полный и объемный, и перебирал какие-то бумаги. Гости тут бывали нечасто, зато, видимо, были те, от кого он ожидал резких незапланированных визитов.
— Но меня то ты ждал, — усмехнулся Румпель, — нечего трястись, иначе я подумаю, что тебе есть что скрывать от меня.
Он прошел к креслу напротив стола и уселся в него по-хозяйски, закинув ногу на ногу, а руки сложив вместе перед собой.
— Ты достал, что я просил?
Мужчина закивал, снял с шеи ключ и отпер им верхний ящик стола, извлекая сверток с каким-то тяжелым содержимом.
— Слезы дракона очень редкая вещь нынче, — начал он объясняться, нерешительно держа сверток в руке. – В жидком виде я не нашел, но один торговец предложил мне это. Говорят, их заморозили магией. Все что окаменевшие.
— Дай мне. – Румпель протянул руку требовательно поманив собеседника пальцами.
Мужчина замялся и передал увесистый товар.
Освобожденный от тряпок, он оказался камнем прозрачно небесного цвета, округлым и похожим на каплю. Румпель повертел его и взглянул на просвет.
— Ты уверен, что тебя не надули?
— К-конечно уверен! – мужчина аж дернулся, мгновенно потея, и замотал головой – Клянусь, я проверил, все как ты говорил, желтоватое сияние в сердцевинке, на вкус соленое, и весит прилично.
Румпель усмехнулся. Он и сам знал, что товар настоящий.
Он еще немного повертел его в руках, трогая потрескавшимися пальцами, потом резко завернул обратно в тряпки и убрал в карман.
Его собеседник проследил за этим действием и сглотнул. Его лицо приняло заискивающее выражение.
— Ну так… если все нравится… Нелегко было достать, понимаешь, заплатил даже больше, чем следует.
— За кого ты меня принимаешь? – Румпель всплеснул руками и покачал головой – Я всегда даю по заслугам. Вот твои деньги.
Он вытащил из сумки мешочек монет и небрежно кинул их на стол.
— Я рад, что наше сотрудничество завершилось благоприятно для всех, — Румпель изобразил поклон головой, поднялся и отряхнувшись, собрался покинуть дом.
— Торговец сказал, что слезы очень редкие, мало кто готов отвалить такую суммешку – любопытство взяло верх, и уже держа в руках мешочек с золотом, толстяк рискнул – Зачем они тебе понадобились?
Румпель повернулся в пол оборота.
— Это только мое дело. Пересчитай-ка лучше монеты.
И взмахнув рукой, снова распахивая перед собой двери, он вышел прочь.
Остановившись на пороге, он еще раз нащупал в кармане камень, завернутый в тряпки, словно боялся, что он растворится, и только тогда, выдохнув и улыбнувшись своим мыслям, поспешил дальше по своим делам.
Но они уже не предвещали ничего интересного.
Он заглянул на рынок – скоро сумка отяготилась головкой сыра, несколькими буханками хлеба и кульком ребер и костей с мясом для ворона. Пополнив запасы, Румпель завернул в таверну. Еще на подходе от нее раздавался ароматный запах мясной похлебки, и мужчина не удержался. Он был хотя и неприхотлив к еде, но иногда хотелось чего-то горячего, вкусного, и чтобы не вытаскивать из еды случайно попавшие туда вороньи перья.
Тяжело опустив сумку на стол в углу, Румпель подозвал молоденькую девочку-официантку, сунул ей монету и приказал подать обед. Скоро перед ним дымилась чашка похлебки, стояла корзинка нарезанного черного хлеба и кружка хмеля для хорошего настроения на обратную дорогу. Погрузившись в свои мысли, мужчина так же быстро погрузился в трапезу, игнорируя все происходящее вокруг себя.
Но когда уже третий раз в помещении раздался громкий дружный мужской смех, игнорировать его стало невозможно, и отвлекшись, Румпель поднял глаза и увидел компанию, собравшуюся у барной стойки.
Выпивающие днем мужики не особенная редкость, но в этот раз в их компании была дама. Обычно женщинам не до выпивки и гуляний – в таверну они заглядывают в основном затем, чтобы за шкирку увести благоверного, увлекшегося спиртным. Румпель подумал про себя, что обычно в этом возрасте у девушек уже иные заботы – дети, хозяйство, но эта была ими явно не обременена.
Незнакомка сидела на стуле, оседлав его, как лошадь, одной рукой держа бокал с темным пивом, а другая лежала у нее же на коленях, недалеко от поясного кинжала и привязанного мешочка с деньгами. Вокруг нее столпилась небольшая компания, улюлюкая, толкаясь и подначивая.
Что ж, эти брачные петушиные гуляния Румпель наблюдал не раз. В толпе, ближе всех к девушке, он заметил главного ловеласа деревни – женатого, но очень любящего развлечься. При этом он был некрасив, просто очень напорист, и использовал свой козырь – всегда подбивал клинья вместе со своими дружками. Обычно редкая девица могла устоять такому напору и сдавалась, даже если и неохотно.
Смотреть тут было абсолютно не на что, но Румпель, прихлебывая остатки обеда, продолжал наблюдать за разворачивающейся сценкой. Незнакомая ему девушка сидела в пол оборота, и он отчетливо видел ее спокойную усмешку. Если ловеласу, осыпающую ее сальными комплиментами, казалось, что он действует по своей привычной беспроигрышной тактике, то девушка вела собственную игру, ожидая чего-то с предвкушением, которое так и читалось на загоревшем лице. Мужчины могли принимать это предвкушение на свой счет по глупости… и в чем-то они конечно были правы.
Девушка снова одарила собеседника оценивающим взглядом, облизала губы и отхлебнула пива, жестом дав понять официантке, чтобы разлила еще. Настойчивые ухажеры мешали ей трапезничать, но уходить она точно не собиралась.
— Ну брось, я не верю, что у тебя не найдется пара минут прогуляться, — донесся до Румпеля нетерпеливый тон. – Девушке не пристало уединяться с бутылкой. Или ты… заглушаешь выпивкой потерянную любовь? Может, лучше я помогу тебе с этим?
Мужчина наклонился ближе, и его рука наконец осмелела и скользнула по бедру молчавшей до этого момента собеседницы.
В этот момент лицо девушки озарилось улыбкой. Она развернулась, оставив свое пиво, и игриво пройдясь пальчиками по лицу уже празднующего победу мужчины, запустила их в его волосы.
— Я думаю… ты действительно можешь меня порадовать. – она улыбнулась еще шире.
Даже Румпель вздрогнул, когда девушка ловким ударом в живот заставила мужчину согнуться, второй рукой мастерски ударяя его лицом о барную стойку, о самый угол. Он вскрикнул, а в подставленную ладонь девушки упал окровавленный свежевыбитый зуб.
Деревенский ловелас повалился со стула, падая в руки опешивших друзей и отшатнулся прочь, держась за лицо и нащупывая пальцем дырку между передними зубами.
Девушка же выпрямилась на стуле, разглядывая сувенир.
— К твоим годам зубы даже не пожелтели? Будет изюминкой в моей коллекции. – Она извлекла откуда-то из кармана вереницу нанизанных на нитку человеческих зубов. Не глядя она нанизала новый зуб, в который веревочка вошла, как по маслу, словно вросла, и убрала ожерелье обратно.
Мужчина, вытирая окровавленный рот, проводил взглядом собственный зуб, исчезающий в недрах девичьего кармашка.
— Я вот только понять не могу, то ли слухи медленно идут, то ли ты один такой решил, что я действительно нуждаюсь в твоей компании? – девушка оперлась на барную стойку, демонстративно отпивая новый глоток напитка.
Где-то в уголке прыснули смешком две официантки.
— Ты у меня еще получишь! – пятясь назад, придерживаемый с двух сторон под локти дружками, потерпевший провал ловелас попятился к выходу и осыпая все вокруг руганью, поспешил ретироваться.
— Да, да, да, да… — задумчиво пробормотала девушка, с лица которой ушла улыбка и появилось выражение скуки, разворачиваясь спиной к залу и наконец получая возможность насладиться своим пивом.
— Вам все понравилось? – официантка подскочила к Румпелю, убирая грязные тарелки.
— Несомненно. Особенно спектакль, — он кивнул ей, забирая сумку и тоже покинул таверну.
Можно сказать, день удался по всем параметрам, и ему не терпелось добраться домой, чтобы наконец использовать слезы дракона в своем маленьком исследовании.
Этого человека, как явствует из досье, нашли люди Берии.
Бытует представление, что Берия ничем не интересовался, кроме женщин. Это заблуждение, а, скорее всего, беспочвенные утверждения тех, кому выгодно, чтобы Берия считали монстром. А он был здравомыслящим человеком, который интересовался многими вещами, причем точки зрения пользы этого человека (явления, факта) для государства.
Николайчик Павел Александрович, родился 11 сентября 1909 года в городе Гомель, на момент задержания 12 декабря 1937 года постоянно проживал в Москве, не имел определенного рода занятий с точки зрения органов государственной безопасности. Сам он считал иначе – занятие у Николайчика было самое постоянное, и он ему никогда не изменял. Азартные игры, которым он уделял все свободное время, приносили ему немалый доход и позволяли жить независимо, имея самый широкий круг знакомых – от уголовной братии до актеров и творческих работников, единственным недостатком которых являлся азарт, ради которого они были порой готовы пожертвовать собственным благополучием.
Павлу Александровичу Николайчику везло. Ему так везло, что многие считали его первоклассным шулером. В иные дни он рассовывал пачки сталинских сотенных по карманам и не знал, сколько денег и в каком кармане лежит. Он играл в преферанс, «очко», «буру», «секу», «винт», покер, а кости кидал так, словно заранее был уверен в успехе. Не было случая, чтобы у соперника выпадало больше очков, чем у него. Когда он играл на деньги в бильярд, неважно была ли это «американка» или простая «пирамида», шары у него катились по невероятным траекториям, влетая в лузу тогда, когда никто этого не ожидал.
В госбезопасности знали толк в шулерских приемах, они осторожно примеряли их все к игре Николайчика и разводили руками – по всему выходило, что он играл честно. К нему подводили и против него выставляли самых известных игроков, но Николайчик неизменно обдирал их до последней нитки. Многим запомнилась его игра в Дагомысе против известных шулеров и аферистов Саши Маклера и Гриши Белоручки, когда у Павла Александровича не было ни единого шанса на выигрыш, тем не менее, он уехал из санатория профсоюза работников пищевой промышленности с выигрышем в полмиллиона рублей. Так же последовательно и неторопливо он обыграл Графа Берлинского и Жору Ереванского, оставив их в том состоянии, когда люди кокетливо говорят, что их собственная бедность не порок, а стечение роковых обстоятельств.
Именно тогда в отношении Николайчика было заведено оперативное дело «Фортуна». Изучение его прошлого не выявило особых обстоятельств, которые способствовали бы отчаянному везению. Не было у блестящего игрока хороших учителей, талантливых соучеников и вообще ничего такого, что могло бы быть причиной столь невероятного везения. Даже родился он в самый обычный день, в самой обычной семье. У самых обычных родителей. Его отец был приказчиком в магазине Елисеева, мать – модисткой до замужества и домохозяйкой после него. У него было двое братьев, но ни один из них не унаследовал ничего подобного – их специально проверяли, организуя случайные игры на деньги. Везунчиком в семье был лишь Николайчик.
После того, как его подставили и заставили играть в шахматном клубе ЦПКиО с лучшими игроками Москвы – разумеется, не в шахматы, совсем не в шахматы (из этой игры Николайчик вышел с выигрышем в двести пятьдесят шесть тысяч рублей) его задержали. Ничего особенного Павел Александрович о причинах, обычно приводящих его к выигрышу, сказать не мог, но проведенные под руководством ученых эксперименты показали невероятное. То, что проделывал Николайчик, не могло иметь места в природе. Например, тройки он мог выбросить в кости пятьдесят раз подряд, шестерки у него могли выпадать подряд сорок раз, при сдаче карт в очко при честной игре комбинации «семерка-дама-туз» и «семерка-десятка-король», а так же «три семерки» могли выпасть в любое время, а если соперник начинал мошенничать, то с удивлением замечал, что передергивает карты в пользу соперника, равно как выполняет в его пользу любимейшие шулерские приемы. Легко разыгрываемый «мизер» в игре случался у Павла Александровича в десять раз чаще, чем у его соперника, а вероятность выпадения удачной комбинации карт при случайной сдаче равнялась семидесяти девяти процентам. То, что происходило с Николайчиком в игре, разбивало в пух и прах теорию случайностей. Везение его было невероятным, он представлял собой физическую флюктуацию, в которой не было места неудачам.
Преисполненные азарта физики изготовили сумку, в которую было вложено по семьдесят черных, белых и красных кубиков. Во время эксперимента Николайчик последовательно доставал из сумки три кубика, семь, девять, пятнадцать и двадцать два одного цвета. Математическую возможность такого попадания каждый желающий может легко вычислить сам.
Берия понял, что он нашел нужного человека. Лично им П. А. Николайчик был завербован. Думается, Берия не вел особо хитрых вербовочных бесед, у Николайчука просто не было иного выбора. Он четко понимал, что ожидает его в случае отказа. В течение года Николайчик обучался в школе госбезопасности, затем на протяжении 1939-40 г.г. успешно выполнял задания в Западной Европе, работал с известным советским нелегалом Д. Быстролетовым в Венгрии и Италии, и перед началом войны был возвращен в СССР, где был прикомандирован к Генеральному Штабу РККА в качестве консультанта. Использовался он в совершенно необычном качестве – при наличии сомнений у руководства ГКО по поводу действий немцев на фронте, Николайчик с помощью костей или карт определял возможность наступления, нанесения главного удара и иные моменты, без которого невозможно военное предвидение и умение управлять войсками. Поначалу ему не очень доверяли, что привело к серии крупных ошибок, приведших к поражениям 1941-42 г.г., но, убедившись в его безошибочности, руководство Ставки принимало решения в зависимости от подсказок Николайчика. Если верить досье, то имел место случай, когда Василевскому, возглавлявшему Генштаб, был объявлен выговор за то, что он не принял во внимание оценок Николайчука при локальном наступлении на юге. Победа в войне против Германии в 1945 году в немалой степени была определена необычайным талантом П.А. Николайчика. Да что говорить, союзники в немалой степени были бы удивлены, если бы знали, что разведданные, передаваемые им Генштабом и Ставкой, в немалой степени были получены в результате гадания Николайчиком на картах. После войны П.А. Николайчик был прикомандирован к «Атомному проекту», курируемому Л.П. Берия. Гаданием на картах им была определена критическая масса плутония, цели и объекты первых ядерных бомбежек и даты их осуществления.
Погиб предсказатель случайно в результате трагической аварии на Каширском шоссе, когда в его трофейный «Майнбах» врезался «Студебеккер», за рулем которого находился пьяный шофер. По рассказам врачей, скрупулезно зафиксированных сотрудниками госбезопасности, Николайчик погиб не сразу. Он скончался от ран в больнице и перед смертью более всего сожалел, что не погадал себе на этот вечер. Случилось это в апреле 1953 года. «Карты! Карты надо было раскинуть!» — в предсмертном бреду волновался бывший предсказатель Генштаба.
Несколько позже был арестован Л. Берия. Думается, он тоже сожалел об утрате счастливчика Николайчика, так много сделавшего для страны и для него, Берия лично. Увы! – покойный предсказатель бывшему покровителю подсказать уже ничего не мог. Если верить документам, Берия потратил много времени, чтобы найти достойную замену погибшему предсказателю, чьи результаты опирались на невероятное личное везение. Но Берия удача больше не улыбнулась.
Неизвестные почитатели таланта Николайчика установили ему на могиле памятник. На постаменте сидящий в кресле Николайчик задумчиво разглядывает три карты, зажатые в левой руке. Если заглянуть в карты, можно увидеть, что на руках у покойного магическая комбинация «тройка-семерка-туз». Из досье следует, что по представлению МГБ могущественный после смерти Сталина Маленков принял решение о захоронении Николайчика в Кремлевской стене, но отказался от этой мысли «под давлением внешних обстоятельств». Трудно, но можно представить себе обстоятельства, которым был подчинен даже всемогущий глава Советского государства.
В последнее время в печати появлялись материалы об использовании магических приемов и гадания фюрером германского народа А. Гитлером. Будем откровенны – в поступках Гитлера проглядывает мистика, в то время как действия Лаврентия Берия напротив – преисполнены самого грубого материализма. Там, где фюрер уповал на чудо, советская сторона обращалась к математической теории. Как мы видим, повезло сторонникам науки. Уповавшие на миф, как и следовало ожидать, остались проигравшей стороной.
В то утро я проснулся рано — и не по своей воле. Деликатное постукивание тростью по ножке стола привлекло мое полусонное внимание и оказалось достаточным, чтобы вырвать из объятий Морфея. Открыв глаза, я обнаружил у моей кровати Холмса. Он был полностью одет, словно только что вернулся с прогулки, и явно ещё не ложился. Я бросил короткий взгляд на привинченный к стене каюты хронометр, после чего посмотрел на своего друга с у даже некоторой укоризной, и четверть восьмого — рановато для визитов.
— Ну вы и горазды спать, Ватсон! — нисколько не смущаясь, воскликнул мой друг своим характерным надтреснутым голосом, в котором явственно слышалась насмешка. — Мне пришлось проверить на прочность сначала входную дверь вашей каюты, а потом и все четыре ножки письменного стола, а вы всё никак не просыпались.
— Что случилось, Холмс? Пожар?
Это был сарказм. На любом другом дирижабле пожар действительно являлся одной из самых распространенных и ужасных опасностей, подстерегающей команду и пассажиров, однако же славный «Бейкер-стрит 21Б» был всецело защищен от этой напасти благодаря специальной антигорючей субстанции, коей пропитаны доски и крепления гондолы, а также и вся без исключения обстановка. Шторы, ковры и мебельная обивка тоже подверглись обработке этим удивительным зельем, разработанным учениками Юстаса Либиха в знаменитой лаборатории при Гисенском университете. Моё патриотическое чувство первоначально негодовало из-за того, что именно германское средство было применено для обеспечения безопасности нашего нового жилища, но потом вынуждено было склонить голову перед рациональностью, и я даже стал находить в происходящем некий ироничный аспект.
Так что пожар нам не грозил точно.
Однако Холмс придерживался иного мнения.
— Ватсон, вы как всегда невероятно точны в своих умозаключениях. Пламя чувств! Пожар страстей! Присоединяйтесь к нам в гостиной, и вы увидите небывалое зрелище — пожар на борту нашего милого «Бейкера»!
С этими словами Холмс покинул каюту, ехидно посмеиваясь.
Одним из полезных качеств, приобретённых мною ещё во время далёкой афганской войны, было умение быстро собираться. Заинтригованный, я поспешно оделся и менее чем через четверть часа присоединился к приятной компании, расположившейся в гостиной и попивающей горячий шоколад из тонкостенных чашек великолепного кофейного набора «Розы в лунном свете». Я бы предпочел, конечно, чтобы большой кофейник был наполнен именно кофе, но по вздёрнутому подбородку нашей очаровательной мисс Хадсон было понятно, что второй раз загнать её на кухню этим утром не удастся всем силам ада. Поэтому я смиренно принял горячий шоколад из божественных ручек нашей секретарши и уже направлялся к своему любимому креслу в углу у бара, когда путь мне внезапно преградила довольно крупная особа, закутанная во что-то яркое и трепещущее, напоминающее шёлковые языки пламени.
— Вы доктор Ватсон, да?! Ах!!! Я таким вас себе и представляла!
Я еле успел перехватить чашку правой рукой и вздёрнуть её на наибольшую высоту, каковую мог обеспечить механистический протез — иначе несчастной грозило бы оказаться на полу вместе со всем своим содержимом. Что, право же, недостойная судьба для костяного фарфора «Роял Альберт» и весьма неплохого шоколада с корицей и перцем. В левую же мою кисть с неженской силой вцепились две пухленькие ручки, затянутые в алый шёлк перчаток, и теперь трясли её с таким усердием, словно намеревались лишить меня и этой руки.
— Ах! Настоящий герой! С горячим сердцем и рукою из бронзы! Я вас сделаю, доктор Ватсон! Это будет шедевр! Зрители будут рыдать от восторга! О! Они будут пищать и плакать! Я вам клянусь! Я уже вижу эту скульптуру! Ах! Божественно! Эта благородная патина и блеск полированной бронзы… Обязательно бронза, доктор, глина вам не подходит! И никакого мрамора, что за пошлость! Мрамор! Пфуй! Он испортит весь образ, и не спорьте со мной! Только бронза! Только металл! Жесткость! Блеск! Красота и современность! И не вздумайте возражать!
Ошеломлённый и вовсе не собирающийся спорить, я с трудом высвободил руку из цепкой хватки живого огненного торнадо и рухнул в кресло, находясь в полном смятении чувств.
— Это Камилла, моя подруга, — сказала мисс Хадсон со значением, подливая себе в шоколад сливок.
Милый голосок секретарши не оставлял ни малейших сомнений в том, что она не потерпит с нашей стороны ни малейшего неодобрительного высказывания по поводу эксцентричного поведения «подруги».
Смерч в оранжево-алых юбках порывисто обернулся, взвихрив вокруг себя многочисленные шелестящие языки пламенеющего шёлка, и с трагическим воплем: «Ах, Виолетта!!!», метнулся к мисс Хадсон. Схватив нашу секретаршу за обе руки, странная женщина стиснула её ладони своими, несколько раз энергично тряхнула, повторяя: «Ах, Виолетта! Вы золото, Виолетта! Нет! Вы лучше золота! Золото?! Пфуй! Спасибо вам, дорогуша, спасибо вам!». После чего отпустила так же стремительно, можно сказать — почти отшвырнула, и порывисто развернулась в нашу сторону.
— Ах, как невежливо с моей стороны не представиться! Мистер Шерлок Холмс, сэр! Доктор Ватсон! Я — Камилла Клодель, художник новой формации. Вы наверняка слышали о нашей экспозиции в рамках Национальной Выставки. Она грандиозна! Холмс, вас я бы сделала из электролита и стали, с небольшими вкраплениями аллюминиума, всё такое холодное, серебристо-стальное, словно зимнее небо над Англией. У вас великолепный череп, совершенная лепка! Угловато-костистая, ничего лишнего, просто божественно! Вы — идеальная модель для любого кубиста! Зачем вы носите этот сюртук? Он ужасен! Вашему типу совершенно не подходит этот цвет, нужен более холодный, голубовато-мерцающий, как ваши глаза! Или же серебристо-розовый, но тоже холодный, с искрой, вот тогда ваш облик будет совершенен! Обязательно смените портного, ваш теперешний совершенно не разбирается в своём ремесле…
— Камилла, дорогая, переходи же к делу! — вклинилась в этот страстный монолог мисс Хадсон. — Ты ведь сюда пришла вовсе не для того, чтобы просветить этих джентльменов по поводу последних изысков высокой моды.
— Конечно! О, Виолетта! Какая же я эгоистка! Как я могла!!! Когда мой бедный Лео… — Лицо нашей странной гостьи исказилось в гримасе отчаяния. Она заломила руки и ринулась через гостиную грудью вперёд, словно фрегат, влекомый алыми шёлковыми парусами. Она неслась прямо к креслу, в котором сидел Холмс со своей вечной трубочкой, и в какой-то момент я ужаснулся, предположив, что Дама-в-алом вознамерилась рухнуть на моего друга всей своей порывистой (и довольно внушительной) массой, окончательно погребя его под грудой шелков и плоти.
Но всё обошлось. У самого кресла наша гостья совершила неожиданный оверштаг и упала на стоящий рядом диванчик, разразившись бурными рыданиями. Её тёмно-красная бархатная шляпка свалилась на пол, чёрные кудри рассыпались по плечам в полном беспорядке, алая с золотом шаль опустилась на тёмный ковер пером экзотической птицы — но дама не обращала на всё это ни малейшего внимания, продолжая безутешно рыдать. Должен признать, что создавшаяся картина была не лишена определённого трагического очарования.
Звякнуло стекло, остро запахло настойкой корня валерианы. Столь знакомый мне медицинский аромат пробудил от оторопи рефлексы врача, и вашего покорного слугу охватил стыд. Вскочив, я поспешил на помощь мисс Хадсон, которая хмурила брови над содержимым моей сумки. Посмотрев на продолжавшую безутешно рыдать гостью уже с точки зрения медика, я опростал в бокал для хереса треть фиала с успокоительным настоем, после чего долил туда воды из графина. Любой другой особе женского пола при истерическом припадке я предложил бы этот препарат в куда более разбавленном виде, но к нашей гостье, похоже, обычные меры не подходили — в ней всего было слишком много. А посему я не стал ограничиваться настоем, но и намочил ватку в спиртовом растворе аммиачных солей, после чего решительно направился к диванчику.
— Выпейте, мадам, вам сразу станет легче.
Женщина в алом, или, как мы теперь уже знаем, Камилла Клодель, буквально вырвала стакан из моей руки и осушила его одним глотком. После чего так же решительно выхватила у меня и поднесла к покрасневшему носу ватку, распространяющую едкий запах. Несколько раз с самым решительным видом втянув носом едкие испарения, она окончательно пришла в себя и проговорила вполне нормальным голосом — ну, насколько к ней, конечно, вообще применимо понятие нормы.
— Благодарю вас, доктор, хорошо прочищает мозги. Больше я не позволю себе подобного безобразия. Эмоции хороши, когда они помогают работе, но сейчас они только мешают. Вы должны спасти моего Лео! Его похитили. Моего Пусечку. Может быть, даже убили! А эти грубияны из Скотлэнд-ярда заявили, что я не настоящая жена! Вы можете себе такое представить?! Пусечка в беде, а они даже заявления не приняли! Они вообще поначалу решили, что речь идет о пропавшей собачке! И это знаменитая британская полиция?! Они вели себя как хамы. Смеялись мне в лицо, намекали, что мужчина имеет право передумать в любой момент. Впрочем, они ведь не видели того типа на паперти… Ужасный, просто кошмарный тип! А еще выдавал себя за священника! Я бы могла сказать, что глаза у него были как у дьявола… если бы я верила в дьявола! Он так посмотрел на моего Лео…
При этих словах голос нашей гостьи дрогнул и она была вынуждена снова поднести ватку к лицу и самым решительным образом несколько раз втянуть носом едкие испарения. После чего очень серьёзно посмотрела на моего друга и продолжила.
— Если бы вы знали Лео, мистер Холмс, вы бы тоже поняли, что он не из таких. Если бы он не хотел жениться — он бы мне так и сказал, а не стал бы устраивать представление с воплями и кровью. Да и никаких «если бы» — это ведь он настаивал на браке! Я женщина современная, рационально мыслящая, и я не понимаю, чем поставленная в мэрии печать хуже всей этой церковной суматохи. Все эти свечи, душный ладан, завывания служек… непродуктивная и бессмысленная трата денег и времени! Гражданский брак — величайшее изобретение наших дней! Свободный союз двух свободных личностей — что может быть прекраснее?! Даже в союзе они оба свободны, их никто не заставит жить вместе только потому, что когда-то над ними в каком-то храме прокричали «Харе!» Но Лео — он такой старомодный, такой викторианский… Меня это раздражало. Но и привлекало, конечно, он так мило смущался из-за любого пустяка! Мне нравилось его поддразнивать. Ох, Лео, Лео, куда же ты опять вляпался, он такой доверчивый, понимаете, и совершенно не разбирается в людях…
— Вы смелая женщина, мадам, — предвосхитил Холмс приближавшиеся рыдания. — Отправиться в одиночку в доки, да ещё и ночью…
— Чепуха, — отмахнулась Камилла. — Со мною всегда мой пистолет и зонтик-трость, этого достаточно для любых крыс, как четвероногих, так и двуногих. Наши матери считали, что лучшие друзья девушки — это бриллианты. Может, в прошлом веке так и было, но сейчас лучший друг любой девушки — мистер Браунинг!
— Насколько я понимаю, мадам, ваш Лео — англичанин?
— Стопроцентный! — Интересно, что в голосе Камиллы гордости было столько же, сколько и раздражения. — Мы познакомились год назад, когда я приезжала в Лондон с выставкой. Он был такой милый… Я его лепила! Мы гуляли по ночному Лондону. Две недели безумной страсти! Я полагала, что он меня забудет, как только нас разделит Ламанш… Но он постучал мне первым! Чуть ли не на следующий же день! Я женщина свободная, трижды была замужем, я ему сразу так и сказала. А он… он сказал, что подождет. Представляете, мистер Холмс? И ведь действительно ждал! Целый год. Мы постоянно перестукивались, говорили обо всем на свете. Чуть ли не каждый день. И я как-то… ну, не знаю… привыкла, что ли? За этот год я еще раз сходила замуж, месяца на три с половиной, а потом вдруг подумала: а почему бы и нет? В конце концов, мужа-англичанина у меня еще не было, тем более с венчанием. И вот я тут! А он… а его… Я точно уверена, мистер Шерлок Холмс: это тот священник! Арестуйте его! Наверняка он сознается, если его как следует припугнуть!
— Мадам, если он виноват — наши доблестные полицейские его обязательно арестуют. А пока я был бы вам чрезвычайно благодарен, если бы вы рассказали нам все по порядку.
— Разумеется, сэр! Я ведь за этим и пришла!
Далее ваш покорный слуга, как и обещал, переходит к синематографическому стилю.
Картинки! Движущиеся картинки заполоняют современный мир. Право слово, скоро даже газеты будут выходить в виде оживших новостных страничек и для передачи информации буквами совсем не останется места.
28 апреля 427 года от н.э.с. Вечер
Он проспал часа четыре, не меньше, потому что солнце уползло из его окна, выходившего на южную сторону, и в комнате стало сумрачно и неуютно. Его разбудили шаги возле кровати, но он не сразу открыл глаза и понял, что это не утро и вставать ему необязательно.
– Йока, мы должны очень серьезно поговорить. – Отец присел к нему на кровать и зажег солнечный камень в изголовье.
Йока давно привык к подобным серьезным разговорам, надел на лицо непроницаемое выражение и приготовился выслушать нотацию.
– Твое поведение просто недопустимо. Или ты хочешь, чтобы тебя не перевели в старшую школу? Отправили в военное училище? В закрытый лицей? Я не понимаю, чего ты добиваешься!
Следовало промолчать, но Йока фыркнул, в который раз пораженный наивностью отца, и ответил:
– Никто меня в училище не отправит, не говори ерунду. Если, конечно, ты не захочешь меня туда перевести.
– Иногда мне очень хочется это сделать, – недовольно вздохнул отец. – Сегодня мне вручили приглашение на преподавательский совет твоей школы прямо на заседании суда! И завтра эта новость появится в газетах: судья Йелен не может справиться с собственным сыном, но рвется управлять государством.
– И что? – равнодушно спросил Йока. – Ради твоей карьеры я должен стать пай-мальчиком?
– Не ради моей карьеры. Никто не предлагает тебе быть пай-мальчиком, но держаться в рамках изволь! Я, в отличие от твоих преподавателей, готов прощать тебе шалости, но то, как ведешь себя ты, далеко не шалость! Кричать в лицо учителю, профессору, пожилому и уважаемому человеку! Что ты хотел доказать? Что ты наглец и грубиян? Что ты не имеешь никакого понятия о приличиях и правилах поведения в обществе? Ты когда-нибудь слышал, чтобы я кричал на садовника или на шофера?
– Нет, на садовника или шофера ты кричать не будешь. Это недемократично, – зло усмехнулся Йока. – Зато кричать на меня можно всем и каждому. А я не вижу разницы: чем это я хуже Важана? Почему он кричит на меня, сколько ему захочется, а я, если только попробую, – наглец и грубиян?
– Потому что он твой учитель. И ты, в отличие от взрослого человека, не понимаешь слов! Неужели только побоями от тебя можно добиться послушания? Неужели ты стоишь на столь низкой ступени развития личности? Животные и те способны понимать человеческую речь, даже собаку можно воспитать лаской и добрым словом!
– Что-то профессор Важан не пробовал воспитывать меня лаской! – расхохотался Йока. Он умел непринужденно смеяться, когда ему было вовсе не смешно. Вот и отец тоже не встал на его сторону – его больше заботит, как приглашение в школу отразится на общественном мнении…
Отца этот смех, разумеется, привел в раздражение, и только. Он поднялся, кашлянул в кулак и сказал – натянуто и официально:
– Сегодня у нас дома званый ужин. Из Афрана приехал старинный друг нашей семьи, чудотвор Инда Хладан. Я надеюсь, за столом ты сумеешь вести себя прилично и мне не придется за тебя краснеть. Скоро приедет доктор Сватан и посмотрит, что с твоими руками. Сура поможет тебе переодеться…
Йока замер: чудотвор? Друг семьи? Любой мальчишка мечтает встретиться с чудотвором, а тем более – за одним столом! Он едва удержался, чтобы не начать расспрашивать отца, откуда у них в друзьях взялся чудотвор, но вовремя прикусил язык. Отец вышел за дверь, плотно закрыв ее за собой, перед этим оглянувшись: взгляд его не был ни суровым, ни осуждающим, но Йока этого не заметил – или не захотел заметить.
* * *
Мальчик был совсем не похож на судью Йелена, что, впрочем, ничего не доказывало. Конечно, между отцом и сыном всегда будет хоть какое-то сходство, даже если речь идет о приемном ребенке – сын бессознательно копирует повадки и мимику отца, его манеру держаться и говорить. Йока Йелен не удосужился взять от своего отца и этого. Судья показался Важану до тошноты справедливым и приторно честным. Левые всегда вызывали у него подобные чувства, левый же аристократ превзошел в этом самого себя: чтобы быть избранным в Верхнюю палату, не надо лезть из кожи вон, в рядах социал-демократической партии не так много аристократов. Однако Важан не мог не отметить искренности в поведении судьи: наверное, именно искренность и вызвала у него столь сильное раздражение – Ничта частенько приравнивал ее к глупости.
Мальчик был другим. Мальчик был хитер и осторожен в том, что считал важным для себя, умел просчитывать последствия своих действий, хотя и часто ошибался, – но это наживное. Мальчик ни на секунду не забывал о том, как выглядит, что отражается у него на лице, чем отзовется то или иное его слово и даже жест. Игрок. Еще несколько дней назад Важан думал, что у Йелена-младшего большое будущее, что тот далеко пойдет. Сегодня он увидел это в другом свете.
Неужели?
Важан заставил замолчать тонкую скрипичную струну внутри себя. На интуицию в таких вопросах опираться нельзя, только логика, только безупречные доказательства. Слишком легко перепутать наитие с голосом, который подает надежда.
Никто не удивился, когда Ничта взял в канцелярии личное дело Йелена.
Он вернулся домой около восьми – после преподавательского совета оставались кой-какие дела в университете. Шофер поглядывал на него с удивлением, но спросить так и не решился, хотя Важан давно приберег объяснение своему вдруг изменившемуся настроению: весна.
Его загородный дом находился примерно в четырех лигах от края города, на землях, когда-то отвоеванных Ватрой Вторым у Беспросветного леса и отданных его приближенным. Важан частенько задумывался об этом парадоксе: почему аристократия не спешит покинуть эти мрачные места? Во времена Ватры Второго Завоевателя у них не было выбора, но что держит их потомков здесь до сих пор? Неужели привычка? Когда солнечные камни горели ярко только возле Беспросветного леса, эти земли на самом деле стоили дороже остальных, но теперь, когда освещен весь Обитаемый мир, что мешает состоятельным людям убраться куда-нибудь подальше? Впрочем, привычки, традиции, могилы предков… и близость к Тайничной башне тоже… Как бы там ни было, Важана устраивало существующее положение дел.
Речушка Сажица, бежавшая из глубины Беспросветного леса в полноводную Лудону, украшала парк фонтанами, водопадами, рукотворными прудами и ручьями – Ничта, как и его предки, любил воду. Особенно бегущую воду. Авто мягко перекатилось через каменный горбатый мост, обогнуло усадьбу и остановилось перед воротами.
– Я пройду по парку, Луба, – сказал Важан шоферу, не желая дожидаться, пока откроют ворота, – мой портфель оставь в библиотеке.
– Хорошо, господин Важан.
Солнце, еще высокое и яркое, как-то особенно весело играло рябью на воде, и вода журчала удивительно мелодично, не успокаивая вовсе. Ничта сделал глубокий вдох и обвел глазами кроны деревьев. Наитие и надежду спутать легко.
Садовник с мальчиком-помощником мыли мраморные статуи на центральной аллее. Мальчику было пятнадцать, он приходился садовнику то ли племянником, то ли племянником жены. Как его зовут, Ничта узнать не потрудился и теперь укорил себя за это.
Вместо того чтобы дать покой и ясные мысли, прогулка по парку только разбередила умолкнувшую было струну: Важан смотрел на мир, и мир радовал его, словно распахивал закрытые наглухо двери, нашептывая: «Все еще будет! Ничто не кончено!»
Профессор закрыл глаза на ничем не обоснованную радость мира, опустил голову и ускорил шаги. В библиотеку! Он не заглянул в личное дело Йелена ни в университете, ни по дороге домой. Почему? Казалось бы, открыть первую страницу и убедиться сразу: надежда напрасна! Зачем он оттягивал время? Можно было сделать это еще в канцелярии, с тем чтобы сразу отложить дело и не таскать его с собой.
Внутренний голос нашептывал: «Ерунда! Чудотворы могли написать в метрике любую дату! Любую! Какая им больше понравится!»
Скептицизм отвечал: «Чудотворы не знали, кто перед ними! Если это были чудотворы. В метрике очень трудно написать неправду, когда ребенок мал».
Важан поднялся по ступенькам на широкое крыльцо и в дверях столкнулся с экономом.
– Добрый вечер, профессор Важан, – то ли игриво, то ли почтительно кивнул тот.
– Что тебе?
– Сегодня нам телеграфировали из городского особняка, какие-то проблемы с уплатой налога на недвижимость.
– Постарайся выяснить это без моего участия, – хмуро ответил Важан и прошел внутрь – после солнечного света дом показался сумрачным, полным теней.
– Я об этом и хотел сказать, – крикнул вдогонку эконом, – я завтра уеду в город и вернусь только к вечеру.
Как будто это кого-то интересует! Важан скинул плащ на руки подбежавшей горничной, передал ей шляпу, переоделся в мягкие домашние туфли и широкими шагами направился в библиотеку. Но, подумав, опять отложил решительную минуту и свернул в гардероб: сначала – бархатный халат и теплые чулки.
Он снова самому себе напомнил студента, который боится подойти к списку сдавших экзамены, мнется и чего-то ждет, надеясь, что за несколько минут отсрочки в списке волшебным образом что-нибудь изменится.
Не изменится. Но кто же об этом знает? И никто не крикнет на этот раз: «Важан! У тебя отлично! Что ты там стоишь?»
В библиотеке царила благородная полутьма – солнечные лучи вредят книгам, так же как сырость или чрезмерная сушь. Ничта почувствовал внутреннюю дрожь, когда сел за стол и зажег солнечный камень в настольной лампе с синим абажуром. Портфель! Куда Луба поставил портфель? Важан испугался, похолодел, даже ощутил пот на лбу, словно портфель мог безвозвратно пропасть здесь, в его доме, в его собственной библиотеке!
Портфель стоял слева от кресла, на пуфе, а не справа на полу, как обычно его ставил сам Важан.
Темнота вокруг показалась неожиданно беспросветной бесконечностью, словно письменный стол стоял посреди бездны, посреди пустого космоса. Ну же, Ничта! Чего ты боишься больше? Неужели тебе страшно потерять эту надежду, которую еще и надеждой-то считать нельзя? Или ты боишься поверить, укрепить ее?
Ничта сглотнул и опустил глаза на дату рождения: тринадцатое апреля четыреста тринадцатого года.
Кто? Кто записал в метрику эту дату? Кто-нибудь понял, что это за дата? Четыре четверки! Мальчик действительно родился в этот день, или злая ирония судьбы сыграла с Важаном такую шутку? Или это шутка чудотворов и судьба тут ни при чем? Важан прикрыл глаза и опустил голову – за грудиной коркой расползалось оцепенение, при малейшем движении готовое обратиться болью. Это чья-то шутка, чей-то далеко идущий замысел. Мальчик лишь приманка врагов.
На фотографии в личном деле глаза Йелена чуть прищурились – от магниевой вспышки, надо полагать. Темноволосый кареглазый парень с вызовом смотрел на своего учителя, а прищур добавлял его лицу заносчивости. Одинокая тонкая струна умолкла на миг, и ей на смену грянул симфонический оркестр – сотни смычков разом ударили по струнам, оглушая и лишая разума, и минорный грохот виолончелей уступал дорогу яростным скрипкам, поющим в мажоре. Корка в груди шевельнулась, тупой болью поднимаясь к горлу.
Ничта застонал, поднимая руку к груди, словно надеялся загнать боль обратно внутрь. Не сейчас! Сейчас надо все обдумать! Сейчас нужна ясность мысли как никогда! В глазах темнело, страница личного дела расплывалась, цифры переползали одна на другую, единицы и тройки складывались, превращаясь в четверки. Глаза дерзкого мальчишки сверкали, рот искажался гримасой злобы – звериным оскалом. И две охристые полосы густой шерсти сходились на лбу светлым пятном. Широкая пятипалая лапа протянулась вперед, царапая Важану щеку, но отшатнулся он не из-за этого. Он увидел другое лицо за фотографией мальчишки. И сходства этого нельзя было не увидеть. Важан подался назад, привстал и не удержал равновесия, падая на пол рядом с креслом.
В библиотеку сначала вбежала горничная, а в ответ на ее крик над Ничтой тут же собрались остальные домочадцы: кухарка, эконом, шофер и дворецкий.
Важана уложили на диван и приоткрыли окно – солнце желтыми лучами шарило в изголовье.
– Сердце, – испуганно шепнула горничная.
– Молчи, – дернула ее за платье кухарка, – что ты понимаешь?
– Сердце, сердце, – подтвердил эконом, подозрительно осматриваясь вокруг, словно пес в поисках чужака на своей территории.
Дворецкий распахнул халат на груди хозяина – Ничта ощутил тонкие биотоки, проникающие сквозь грудину: Черута лечил не только наложением рук, но, казалось, и взглядом. Боль стала чуть сильней, но это была другая боль.
– Это просто спазм, грудная жаба, – прошептал дворецкий, – это не страшно, Ничта.
Важан кивнул ему одними глазами.
– Принесите мятные пилюли! – зашипел шофер на женщин.
– Ого! – вдруг крикнул эконом. Слишком громко: все вздрогнули и оглянулись. – Есть от чего свалиться с кресла!
– Молчи, – устало шепнул Важан. Боль уходила, но на ее месте разливалась ватная слабость, из окна потянуло холодом, остужая капли пота на лбу. – Закрой и никому не рассказывай.
– Как скажете, профессор Важан, – нисколько не смутившись ответил эконом и захлопнул папку.
– Это провокация, Цапа, – Ничта тяжело вздохнул, – это наживка. Не верь.
– А я и не поверил, – невозмутимо пожал плечами эконом, но лицо у него сделалось хитрым, если не сказать – загадочным.
* * *
Доктор Сватан наложил на левую руку Йоки аккуратную лонгетку – два пальца действительно оказались сломанными, – а правую просто туго перебинтовал, чтобы ушиб его не тревожил.
Кухарка и дворецкий суетились вокруг стола, поминутно хлопая дверьми между кухней и столовой, мама приходила в кухню два раза, гладила Йоку по голове и спрашивала, не больно ли ему. Но доктор махал на нее руками и говорил, что Йока уже не маленький и они обойдутся без женщин. Хотя сам сюсюкал в своей обычной манере и называл Йоку деточкой.
– Я бы порекомендовал мальчику завтрашний день провести в постели, – сказал доктор отцу в заключение, – и еще дня два не ходить в школу, пока не успокоятся ночные боли.
Йока был ему благодарен: меньше всего ему хотелось в школу. Однако отец расценил слова доктора по-своему:
– Это так серьезно? Ему не стоит спускаться на ужин?
– Пап! Доктор велел в постели провести завтрашний день, а не сегодняшний! – Йока от обиды едва не топнул ногой, на что и доктор, и отец дружно рассмеялись. Йока не любил, когда над ним смеются, скроил недовольную и независимую мину и ушел из кухни, даже не сказав спасибо доктору Сватану.
И предстоящий ужин с чудотвором не мог заглушить обиды на отца: вместо того чтобы подать на Важана в суд или хотя бы возмутиться, отец во всем – как всегда! – согласился с учителями.
Йока, поднявшись к себе, с трудом щелкнул задвижкой, закрывавшей балкон, и остановился, опираясь локтями на перила. Солнце ушло за дом, но освещало и кромку леса на горизонте, и Буйное поле, и пыльную дорогу, бегущую вдоль него широкой светлой полосой. Дорога была пуста, только со стороны реки в сторону их дома шел человек – наверное, на станцию.
Теперь не имело смысла радоваться, что пальцы оказались сломаны: в больницу Йоку никто не забрал, и Важана никто не собирался призывать к ответу. Йока непроизвольно сжал кулаки, но помешали повязки, и руки отозвались резкой болью. Как он придет после этого в класс? Как встретится с Важаном? Отец своим нежеланием заступиться за Йоку обеспечил ему полное и безоговорочное поражение в войне с учителем истории.
Но ведь Важан был неправ! И чьи угодно родители устроили бы громкий скандал с судебным разбирательством и привлечением газетчиков! Чьи угодно, только не родители Йоки!
Он чувствовал себя одиноким. Даже не несчастным, нет: Йока в который раз убеждался, что рассчитывать ему не на кого, кроме как на самого себя. Обычно эта мысль приподнимала его в собственных глазах, но в тот день только добавила горечи: он чувствовал себя уязвимым, может быть даже беззащитным, окруженным врагами со всех сторон.
Между тем человек, шедший по дороге, свернул в сторону их ворот и вошел в сад через незапертую калитку.
Он был среднего роста и совсем не выдающегося телосложения, с обычным, ничем не примечательным лицом, с редкими темно-русыми волосами и небольшими залысинами. Йока скорей принял бы его за простолюдина, если бы не черный длиннополый сюртук под расстегнутым плащом, безупречная рубашка, галстук бабочкой и натертые до зеркального блеска узкие ботинки. Но и этот наряд облику чудотвора никак не соответствовал, поскольку Йока ожидал увидеть привычную темно-коричневую куртку с капюшоном, а не предписанный аристократу вечерний костюм.
И тем не менее было понятно: это тот самый чудотвор, Инда Хладан, который идет к ним на званый ужин. Без авто, без шофера – пешком по пыльной дороге. Человек прошел по дорожке к крыльцу и не заметил Йоку на балконе, а может, только сделал вид, что не заметил. Дверь ему отворил дворецкий Сура, по такому случаю напустивший на себя важности и вспомнивший о хороших манерах, но Йока тут же услышал голоса отца и мамы внизу – они не позволили Суре исполнить ритуал объявления о прибытии гостя.
До ужина оставалось не меньше полутора часов, и ждать, когда же настанет время познакомиться с чудотвором, Йока смог недолго. Года два назад он бы просто спустился вниз, да еще и бегом, как положено любопытному мальчишке, но теперь гордость не позволила ему обнаружить любопытство. Он выдержал мучительную паузу минут в пятнадцать-двадцать, дождался, когда голоса в гостиной смолкнут, и потихоньку вышел из комнаты.
В гостиной никого не было – отец принимал гостя в библиотеке, мама распоряжалась приготовлениями к ужину в столовой, Мила играла в своей комнате с няней. Йока неслышно сошел по лестнице, никем не замеченный, и проскользнул в сад.
Широкие стеклянные двери из библиотеки на террасу были распахнуты: теплый весенний вечер радовал всех, кроме Йоки. Он осторожно заглянул в дом сквозь голые еще ветви плюща и увидел гостя сидящим возле журнального столика, вместе с отцом и доктором Сватаном. Гость сидел к нему лицом, отец – спиной, а доктор Сватан – вполоборота.
– И все же, Йера, я бы на твоем месте подал в суд, – сказал между тем доктор: Йока отлично слышал их голоса сквозь раскрытую дверь.
– Мы с господином Важаном уже решили этот вопрос, – ответил отец, – в иске нет необходимости.
Рассматривать чудотвора сразу стало неинтересно, Йока присел на корточки, спрятавшись за редкую ограду террасы. Конечно, он понимал, что подслушивать нехорошо, но раз речь шла о нем самом, он посчитал себя вправе узнать, о чем думают взрослые.
– Как бы там ни было, а это недопустимо, – покачал головой доктор. – Я, в отличие от присутствующих, не противник телесных наказаний в школах. Лично мне наказания шли только на пользу, в чем я и убедился, став постарше. Но наказание не должно вредить здоровью! И тем более – калечить ребенка. И как врач я скорей запретил бы указки, а не розги. Сегодняшний случай тому доказательство. Это с какой силой надо нанести удар, чтобы лопнула кожа и треснули кости? Возмутительное превышение полномочий, просто возмутительное!
– Дело не в том, что это повредило здоровью мальчика, – вздохнул отец, – это был удар по его самолюбию, по чувству собственного достоинства. И я противник телесных наказаний именно поэтому: они убивают в ребенке гордость.
– Попробуй продвинуть эту идею в Думе, – коротко сказал чудотвор, и Йока не понял, шутит тот или говорит серьезно. Голос у незнакомца был глухим и немного скрипучим.
Отец проигнорировал его слова и продолжил:
– Важан не только нарушил школьные правила, за которые я мог бы привлечь его к суду, он нарушил гораздо более важные правила – правила игры, определенные между учителем и учеником. Изменение правил во время игры – бесчестный поступок.
– Йера, это неважно, и суд, как ты понимаешь, все равно будет на твоей стороне. Я бы написал медицинское заключение, этого бы хватило с лихвой, – проворчал доктор.
– А я думаю, Йера прав: дело не в здоровье ребенка. – Чудотвор отхлебнул вина из высокого бокала. – Заживет, как на собаке. Мне кажется, для мальчика это шалость, баловство, что-то вроде учебного поединка на уроке фехтования. Он пробует свои силы, измеряет свои возможности. И вдруг оказывается в ситуации, когда это вовсе не учебный поединок на рапирах, а самый настоящий, с обнаженными остриями шпаг. Йера прав: это изменение правил во время игры.
– Для учителя это не учебный поединок и не игра, – парировал доктор. – Он приходит в школу не развлекать детей, а передавать знания. Если он не умеет справляться с классом дозволенными средствами, грош ему цена как учителю. Хотя я его хорошо понимаю: не так много в его руках дозволенных средств. Все это – следствие излишнего либерализма в современном образовании. В наше время никто из мальчиков не посмел бы вести себя столь возмутительно. Согласитесь, нам бы и в голову такое не пришло.
– Я думаю, это и нынешним мальчикам приходит в голову нечасто, – рассмеялся чудотвор, – и это не следствие либерализма в образовании, а следствие либерального воспитания Йоки Йелена Йерой Йеленом. Йера, ты так и не сказал, что же ты придумал вместо иска?
– Профессор Важан сразу согласился удовлетворить любое мое требование. Да и чего бы я добился этим иском, кроме шумихи в газетах? Она не нужна ни мне, ни ему. Профессор сказочно богат, материальная компенсация для него – пустой звук.
– А не тот ли это Важан, что преподает историю в университете? – спросил чудотвор, и Йоке, который слушал разговор затаив дыхание, показалось, что спросил чудотвор не из любопытства: слишком цепко, слишком коротко прозвучал вопрос.
– Да, тот самый. А что? – Вопрос чудотвора насторожил и отца.
– Нет, ничего, – равнодушно ответил тот, – в юности у меня были друзья, которые у него учились. Студенты уже тогда звали его старой росомахой. Твой сын просто не знал, с кем связался.
Йока едва не прыснул в кулак: старая росомаха! Надо рассказать ребятам!
– Я потребовал от него публичного извинения перед мальчиком, в присутствии его одноклассников, – сказал отец негромко, – мне кажется, это самая лучшая компенсация.
Йока раскрыл рот от удивления: он не ждал от отца ничего подобного. Да это не поражение, это полная, безоговорочная победа! Собственно, ничто кроме мнения одноклассников в этой истории его не волновало, и надеялся-то он на судебное дело только потому, что слухи о нем не могли не дойти до ушей его товарищей!
Чудотвор громко хлопнул себя по коленке и рассмеялся, а доктор проворчал:
– Не думаю, что ты поступил правильно. Мальчик будет считать, что ему все позволено.
– Отлично, Йера! Просто отлично! – смеялся чудотвор. – Я бы до этого не додумался!
– Не вижу в этом ничего смешного, – ответил доктор, – это ничему не научит ни мальчика, ни его учителя.
– Напротив! – воскликнул чудотвор. – Это тонкая психологическая игра. Представьте себе ситуацию, когда гадкий мальчишка вынужден выслушивать – публично выслушивать! – извинения старого педагога. Глупей положения и представить себе нельзя! И парень будет вынужден принести ответные извинения, если, конечно, имеет представления о приличиях. Кроме того, профессор Важан – если это тот самый Важан – действительно старая росомаха, поднаторелый в тонкостях светских свар. Он переиграет мальчишку, выставит его дураком.
– Ну, так далеко я не заглядывал, – скромно сказал отец, – и, разумеется, Йоке я об этом не говорил.
– Кстати, а не пора ли представить нас друг другу? – вдруг спросил чудотвор. – Хочу взглянуть, как мальчик изменился за последние десять лет.
– Я пошлю за ним, – согласился отец, и Йока бочком двинулся в сторону крыльца, а потом опрометью кинулся в свою комнату, чтобы никто не заметил его отсутствия. И когда дворецкий позвал его вниз, в гостиную вышел как ни в чем не бывало.