Неделю назад, на лабораторных занятиях по сварочному делу он стучал электродом по стальному уголку, добиваясь веселого, шипящего, как шампанское, разряда. Теперь он узнал его, увидев в сыром купчинском воздухе на фоне блочных домов, которым больше всего ранней весной подходило название сирые. На этом повороте все трамваи искрили. Сыро, серо, сиро… И вдруг вспыхивает звездочка, как привет из мира другого вещества. Там, в ином мире, все бежит, вспыхивает, переливается. Там яркие световые вывески, неоновые рекламы, яркие краски, сверкающие витрины. Там все выставляется напоказ – товары, развлечения, женщины… А тут сыро, серо, сиро…
– Дима, закрой балкон – дует…
Двоюродная сестра совсем достала. Повадилась приезжать в гости каждую пятницу. Говорит, что в их доме отдыхает душой. Еще и года нет, как вышла замуж, а уже надорвалась душевно. У нее муж, свекровь, попугай, две собаки – южнорусские овчарки. Ленка – худая, поджарая, с редкими длинными волосами, а все равно, хочет – не хочет, а напоминает теперь серую, южнорусскую овчарку. Чем? Характером, интеллектом, мировоззрением? Но чем-то очень-очень напоминает. Сирую овчарку. Стоит такая у забора, мокрая, смотрит несчастно, как овечка, вода по ней стекает, а чуть подошел и протянул руку, как цапнет…
Неожиданно у Димы Иволгина мелькнула в голове отличная идея.
– Ленка, а что если ты на какое-то время станешь мне не двоюродной сестрой, а… ну, просто моей… этой… возлюбленной, что ли?
У Ленки от удивления даже рот раскрылся, как дамская сумочка. Серые глазки покосились на дверь, за которой доносились голоса Димкиных родителей. А на Диму они уже зыркали странными прыгающими огоньками, вроде сварки.
– Ты что мне предлагаешь? Я же твоя двоюродная сестра. Как тебе не стыдно! Значит, ты решил меня склонить…
– Вот дура! Ты меня неправильно поняла. Я не про это…
– А почему не про это? – опять возмутилась Ленка. – Раньше, между прочим, браки между кузенами были очень распространены, а уж мимолетные связи… Я не ожидала от тебя. Ты мне всегда казался плюшевым медвежонком. А как ты относишься к мимолетным связям с кузиной? Не в общих чертах, а конкретно?
– Ты можешь заткнуться?!
Ленка даже обиделась, до того не привыкла видеть его таким грубым. Дима Иволгин и сам не понимал, почему он вдруг так вспылил. Может, Ленка попала в самую точку, и он действительно в самой глубине души, в какой-нибудь Марианской впадине, хранил эту фантазию с привязанным к ней тяжелым якорем?
– Все, сейчас пожалуюсь дяде Валере, что ты меня соблазнял и склонял к связи. Дядя Валера!..
– Перестань, Ленка. Я серьезно. Меня пригласили на день рождения. Это мой хороший друг, самый лучший. Кирилл Марков. Я тебе рассказывал. Там все будут с девушками…
– А у тебя никого нет?
– Ну, не так уж, чтобы совсем…
– А как? Абсолютно никого?
– Вообще-то, никого… Ты права.
– Еще бы. Никогда не ври старшей сестре.
– Всего-то на три года старше.
– На три с половиной. А по жизненному опыту лет на тридцать.
– Знаю я твой жизненный опыт.
– Что ты можешь знать, плюшевый. Ты даже вообразить не сможешь. Сидишь тут в полном одиночестве. Слушай, а можешь мне сказать, по дружбе? Как же ты тогда?.. Ну, не буду… Ты хочешь, чтобы я пошла с тобой на день рождения? Я секунду думаю и… соглашаюсь. Всякой замужней женщине хочется хоть на один вечер представить себя свободной. А мальчики там будут симпатичные?.. У тебя есть фотографии?.. Слушай, какая блестящая идея у меня родилась! Ты вообще авантюрист в душе? Я предлагаю такой сюжет. Давай я влюблюсь в кого-нибудь с первого взгляда, отобью его, изменю тебе, а его девушка в отместку изменит с тобой? Все честно, без кровосмешения. По-моему, блестящая идея! Надо делать цветное кино из нашей серой жизни!
– То-то у тебя в жизни все серые: и попугай, и обе собаки, и…
– Ну, договаривай. Ты хотел сказать: «и муж тоже серый…»? Спасибо, братик… двоюродный! Собаки, положим, не серые. У них языки красные, а глаза такие… выразительные. И муж мой не такой серый, как ты думаешь. Ты просто плохо его рассмотрел…
– Зато ты рассмотрела, и теперь спешишь ему изменить.
– Ты опять ничего не понял, Дима. Не ему, а тебе. На этот вечер я становлюсь твоей девушкой, то есть снимаю с себя брачные узы и вешаю на гвоздик до утра. И вообще, ты рассуждаешь, как маленький плюшевый медвежонок…
Пошло-поехало! Теперь не остановишь. Зачем только плюшевый медвежонок потревожил диких пчел? Кто от кого отдыхает душой в этой семейке? Есть подозрение, что по пятницам, когда Ленка уплывает в тихую пристань Иволгиных, за закрывшейся дверью ее квартиры раздается всеобщий вздох облегчения. Радуются и муж-первогодок, и свекровь, и неодушевленная мебель. Собаки с попугаем, наверное, и вовсе облегчаются от восторга… Нет, Ленка отпадает. Да и Костя с Кириллом видели ее фотографию. Правда, они листали альбом здорово датыми. Но у Сагирова хорошая память на лица. Ленка не подходит. Тогда кто?
Кирилл Марков очень изменился за последние два месяца. Стал другим, можно сказать, незнакомым, чтобы только не употреблять слово «чужим». Насмешки его стали злыми, он словно стал фехтовать с другом не тренировочным, а боевым оружием. Раны от их последней пикировки еще не зажили в мягкой, домашней душе Иволгина. Теперь вот: «Вообще-то в приличную компанию принято приходить со своей девушкой. Все придут не одни, Иволгин, так и знай. Ведь ты не Алеша Карамазов, которому это можно было бы простить. А тебе… Короче, без спутницы можешь не появляться. Что ты будешь делать? Пластинки переворачивать, горячее подавать?..» А он бы согласился подавать горячее, только бы быть вместе с ребятами, с Кириллом. Марков был для него тем самым пляшущим огоньком, вспыхивавшим среди серой и сирой действительности. И что ему вдруг дались эти девицы? До Нового года он был такой же, как и Дима Иволгин, как и Костя Сагиров.
Все началось с того, что его отыскал какой-то школьный приятель и устроил диск-жокеем в кафе «Аленушка». Теперь Кириллу было не до учебы. Теперь вокруг Кирилла вьются какие-то торгаши и спекулянты, на шею ему вешаются размалеванные под индейцев девицы. Дима хорошо помнил, как на первые лекции второго семестра Марков приходил сонный, ошарашенный, со следами помады на лице, но еще свой. А потом он появлялся уже совсем другим: таким же сонным после шумной ночи, но надменным, с презрительной полуулыбкой на лице человека, познавшего все в этой жизни.
За ним ушел и Костя Сагиров. Они приходили теперь в институт вместе, помятые, но самодовольные. Они сидели на задней парте, в облаке из женских духов и водочных паров, и Марков что-то строго втолковывал Костику, как раньше тот ему технику бокса. Иволгин неуверенно подходил к ним с прежней улыбкой искренней радости, но получал короткий встречный:
– Домовой, отвали! Здесь тебе не кружок вязания и кулинарии.
А иногда еще похуже:
– Дима, иди трахать своего ложного крокодила!
Это было очень больно. Иволгин отходил и слышал, как его друзья увлеченно перекидываются женскими именами и названиями частей тела. Он был чужим на этом празднике плоти. Но приближался день рождения Кирилла. А у Димы был для него умопомрачительный подарок – Пастернак из большой серии «Библиотеки поэта». За него он отдал всю свою повышенную стипендию и еще одолженные у Лехи Симакова пятнадцать рублей. И еще унижался, клянчил… Ни за одну книгу он не отдал бы такие деньги, разве что за старинное издание Елены Молоховец. Но это была не просто книга в синем переплете. Это был спасительный круг для их дружбы, хлебнувшей уже хорошего «огурца». И вдруг: «Вообще-то, в приличную компанию принято приходить со своей девушкой…» Надо было обидеться, отвернуться, уйти в учебу, съездить на дачу в Вырицу, но он не смог.
Если бы Дима Иволгин сочинял, как Кирилл Марков, он бы начал эту главу своей жизни так: «Никогда еще так буквально не стояла перед ним проблема: «Ищите женщину!»… Но где и как ее искать? Воспользоваться разработками Сагирова и Маркова или просто подойти к девчонке, некрасивой, обычной. Но ведь ей может достаться на этом дне рождения, причем ни за что, просто потому, что у нее не такое лицо и одежда…
А Ленка все болтала. Она рассказывала о какой-то своей подруге, которая не считала пьяную измену изменой, потому что в таком виде человек совершенно другой, не похож сам на себя. Шаманы, например, накушавшись мухоморов, попадают в другое измерение, а в другом измерении измена считается нормальным, даже хорошим, делом.
Ее вдохновенную речь прервал телефонный звонок.
– Ну, это, конечно, мой муженек, – сетовала Ленка, пока Иволгин шел к телефону. – Почувствовал, что я про измену говорю. Сейчас будет спрашивать, когда я приеду и люблю ли его по-прежнему… Люблю тебя по-прежнему, как Кастро Леню Брежнева…
Но это был не Ленкин муж, а Леха Симаков, бывший одноклассник, а теперь однокурсник Димы. Хочет напомнить про долг? Ведь договорились, что пятерку он отдаст на неделе, а остальные – со следующей стипендии. Вот жмот!
– Димыч, привет! У тебя какой вариант по ТММ?.. СМ-17В?.. Во! И у меня такой же. А то мне ребята говорят, что есть парные курсовые. Все уже состыковались, а у меня пары нет. А на следующей неделе срок! Ты, Иволгин, наверное, забыл про все – на дискотеке у Маркова пропадаешь?.. Что? Уже все начертил и рассчитал? Ну, ты даешь, Иволгин! Слушай, ради нашего общего тяжелого детства и отрочества дай скатать? Спасибо, Димыч! Ты меня спас. Я через полчасика забегу к тебе? Лады… А то у всех есть пары по ТММ, а я – холостой…
– Леш! – Иволгин крикнул в трубку, почему-то торопясь, будто Симаков, живущий в соседнем квартале, куда-то может исчезнуть. – Постой. Я вот что хотел спросить. У тебя есть девушка, ну, не твоя, а… Как сказать?… чтобы ты меня с ней познакомил? Всего на один вечер, вернее, на день… день рождения. Мне надо тут сходить к товарищу на день рождения, а…
– Все будут с девчонками. Понимаю. Димыч, я всегда готов помочь однокашнику. Что-нибудь придумаем. Обязательно придумаем, не волнуйся. Этого добра мне для тебя не жалко. Считай, что девчонка уже у твоего подъезда…
Конечно, Леша Симаков был как раз тем самым человеком, к кому Иволгину давно следовало обратиться. Это было стопроцентное попадание. Как у подарочного Пастернака, которого Дима полистал, чтобы потом можно было говорить с Кириллом.
Как в пулю сажают вторую пулю,
Или бьют на пари по свечке…
Какой бы это был хороший разговор! Как раньше, даже лучше, потому что он теперь немного знал Пастернака. А Леша Симаков! О! Этот тоже бил без промаха. Девушек он менял гораздо чаще, чем советские студенты перчатки.
– Слушай! – теперь Симаков так заорал на том конце не такого уж длинного провода, что Дима вздрогнул, и мурашки побежали вниз по его спине. – Гениальная идея! Есть для тебя выдающаяся девушка! Не на вечер, а хоть на всю жизнь! Как я раньше не догадался тебя с ней познакомить?! Это судьба, Иволгин, не спорь, это судьба…
– Да я и не спорю…
– Вот и не спорь. Такая девушка! От сердца, можно сказать, отрываю. Художница…
– Художница?
– Гимнастка-художница, то есть художественная гимнастка. Чемпионка края. Какого края? Отдаленного… Может, слышал в спортивных новостях или в газете читал – Наташа Забуга?
– Не слышал.
– Зато теперь увидишь, а может, даже и потрогаешь…
– Леха, перестань. Мне всего лишь на один день рождения сходить, и все. Чтобы приличная девушка, не напилась, не обворовала хозяев…
– Приличней не бывает! Ты меня просто спас, Димыч, с этой… Я имею в виду курсовую по ТММ…
Вернувшись в свою комнату, Иволгин вместо двоюродной сестры застал там разъяренную горгону. Хоть пряди ее волос безвольно болтались вниз мышиными хвостиками, но глаза могли превратить в камень любую органику. Поэтому Дима старался на нее не смотреть, к тому же ему стало неудобно, что он забыл про эту вольную или невольную слушательницу.
– Значит, я – неприличная девушка!? – орала Ленка. – По-твоему, я – алкоголичка, шлюха и воровка!? А ты сам, знаешь, кто? Да ты…
С кухни уже бежали испуганные Димины родители. Простые и милые Иволгины…
Странное дело, но стоило авто тронуться, как я успокоилась. То есть адреналин по-прежнему бурлил в крови, толкая на безумства, но я поверила: все у меня получится.
Надо только немножко отвлечь сукина сына. Самую малость. И для этого вовсе не обязательно разговаривать, тем более что в салоне звучала музыка – не снобский джаз, как можно было ожидать, а «Io primo di te» Эроса Рамазотти.
Еще один томный взмах ресниц, приглашающая улыбка, скользнувшая по подолу ладонь – и больше намеков ему не потребовалось. Он притянул меня к себе, пока всего лишь за плечи. Его касания по-прежнему обжигали и разгоняли сердце до совершенно бешеного темпа, а может быть, так действовала музыка – ничего не могу с собой поделать, всегда так реагирую на роскошные мужские голоса. Я имею в виду, на музыку…
И на великолепные мужские руки, сейчас обнимающие меня, неспешно ласкающие лопатки. И горячие мужские губы, подбирающиеся по плечу к чувствительному местечку в основании шеи…
Я застонала от удовольствия и провела ладонью по его груди, запустила пальцы под пиджак, расстегнула пуговку рубашки – и добралась до кожи.
Его сердце билось так же быстро, как мое. И дышал он уже неглубоко и часто.
Хорошо. Все его внимание – на мне, на дорогу он даже и не смотрит. Очень хорошо.
Я сама потянулась к его губам, слегка прикусила нижнюю, и, прикрыв глаза, позволила ему поцеловать меня так, как хотелось ему. Жадно. Глубоко. Сладко. Ох же черт, о чем я думаю?..
О чем, о чем! Надо еще потянуть время. Хотя бы минут десять. И желательно не позволить ему за эти десять минут меня трахнуть.
Потянуть время у меня получилось. А заодно убедиться в том, что его поцелуи действуют на меня даже сильнее, чем музыка, и что я уже забыла, почему мне не стоит трахнуть его прямо в машине. Может, можно? Хочется же так, что бедра сводит!
Он словно услышал. Скользнул ладонью по моей груди, по животу – вниз, к кромке юбки. И, прервав поцелуй, эту самую юбку на мне поднял. Огладил бедро, задержавшись на кружевной резинке чулок. Медленно, чертовски медленно!
Я со стоном откинулась на спинку, позволяя ему рассматривать и ласкать себя. Нежно. Неторопливо. Наслаждаясь каждым мгновением, как последним.
Права была сицилийская мафия, адреналин круче любой наркоты! Я, конечно, ничего серьезнее травки и не нюхала, мне целостность мозгов важнее всяких глупостей. Но вполне готова была поверить на слово…
От прикосновений чертова лорда мысли разбегались, а я горела и готова была… да на что угодно готова была, чтобы только кончить! А у сукина сына сделалось такое вдохновенное лицо, словно он не меня рассматривал, а Джоконду, причем на стене собственной гостиной.
– Ирвин, – нетерпеливо простонала я и погладила набухший член, готовый вот-вот прорвать штаны.
Я впервые назвала его по имени. Зря назвала. Не нужна мне эта близость! Богатый сноб и есть богатый сноб!
Но отреагировал он правильно. Глаза затуманились, а пальцы скользнули мне в трусики. Алые, в цвет платья, кружевные и насквозь мокрые.
Он ласкал меня молча, сосредоточенно и ни на миг не закрывая глаз. Словно смотреть на меня ему нравилось больше всего на свете. Извращенец чертов… ох… еще, пожалуйста!..
Я кончила под его рукой. С дрожью, низким гортанным стоном и сжав бедрами его пальцы. Чертов сукин сын отлично умеет обращаться с женщинами. Наверняка на его счету не один десяток разбитых сердец. Но моего среди них не будет!
Он так и продолжал смотреть на меня совершенно непроницаемым взглядом. Вынув пальцы, поднес их ко рту, лизнул, шало улыбнулся… и я не знаю, каким усилием воли мне удалось не забыть, зачем я здесь. И что времени осталось не так уж много.
Кинув взгляд за окно машины, я обругала себя дурой безмозглой. Мы почти выехали за город! Еще минута-другая, и сукин сын поймет, что здесь что-то не так. Лишь бы в окно не посмотрел!
Я потянулась к его руке, огладила запястье и коснулась губами пальцев, слизнула с них солено-терпкую влагу, и позволила ему впиться в мои губы, прижать меня к себе.
Не прерывая поцелуя, я нетерпеливо потянула пиджак с его плеч.
– Сними это, – потребовала хриплым страстным шепотом. Даже играть не пришлось, черт бы его подрал. – Хочу… – и я коснулась пальцами его шеи над воротничком рубашки, все еще застегнутой на все пуговицы.
Рвано выдохнув мне в губы, он принялся стаскивать с себя пиджак. Я ему помогала… или мешала… главное, он совершенно забыл обо всем, что не касается секса. Ох уж эти мужчины!
Пока он выпутывался из рукавов, а это чертовски неудобно делать даже в довольно просторном «Бентли», особенно с ростом под два метра, я быстро залезла в сумочку.
О, выражение его лица, когда он избавился от пиджака и потянулся ко мне, стоило… дорогого стоило. Мильон баксов, не меньше.
– А теперь медленно и печально застегни наручники, красавчик, – наручники я держала левой рукой, так как в правой была «Беретта». Тридцать второй калибр, самое то для дамской сумочки.
– Не стоит так шутить, детка, – и куда только делась его галантность? Глаза заледенели, в голосе прорезалась сталь. Даже не сталь, а оружейный плутоний. Полтонны.
– Сидеть, – я тоже умею «ледяной» тон. – Двинешься ко мне хоть на сантиметр, выстрелю.
– Какая смелая дет… – не договорив фразу, он попытался на меня броситься. Я опередила его на полсекунды. Пуля прошла в паре сантиметров от его плеча и застряла в спинке сиденья. Он отшатнулся. – Твою мать! Сумасшедшая сука!..
Побледнев, он бросил взгляд на шофера за стеклом: тот никак не мог пропустить звук выстрела. Однако стекло не опустилось, скорость и направление поездки не изменились. И никто даже не думал звонить в полицию.
– Твою мать, – повторил мистер Совершентсво, с которого слегка слетел его снобский лоск.
– А теперь наручники, красавчик. Или думаешь, что я промахнулась? – я улыбнулась одними губами. – В твоих интересах их поймать.
Сукин сын сжал губы, но наручники поймал. Впрочем, что там было ловить – уж бросить их ему на колени с полуметра я могу и левой рукой.
Он снова глянул на шофера, но уже не с надеждой, а с нескрываемой ненавистью. Пейзаж за окном машины он тоже разглядел. Трудно перепутать одноэтажные предместья с Манхеттеном.
– Это была очень плохая идея, детка, – это уже мне.
– Пофиг, – я выразительно повела дулом пистолета, направив его на самую ценную часть мужского организма. Все еще стоящую, кстати. Извращенец. – У тебя три секунды, красавчик. На четвертой – стреляю.
– Сучка.
– Два.
– Твою… – щелкнул первый браслет, и тут же второй. – Твою мать. Ты ж понимаешь, детка, что ты – труп?
– Я понимаю, что ты – оптимист, красавчик. Кстати, на курсах от ФБР тебе не объясняли, что в случае похищения не следует злить психов? Ты же умный, красавчик, и понимаешь, что у тебя все шансы стать трупом гораздо раньше меня. Или евнухом, если я прямо сейчас на тебя обижусь за неподобающее обращение.
– Сколько? – в его глазах все равно было обещание смерти, причем медленной и мучительной.
– Вот так уже лучше, – я ему подмигнула, не опуская беретту. – Не торопись, мы почти приехали.
– Давай покончим с этим быстрее. Сколько?
– Пятнадцать миллионов.
– Почему не сто? – от его сарказма мухи бы на лету дохли, будь тут мухи.
– Можно сто, – согласилась я.
– Если возьмешь распиской, то запросто, – сукин сын ухмылялся так, что мне отчаянно захотелось ему врезать.
– В наше нелегкое время расписки не в цене. Но ты можешь перевести все сто миллионов на счет благотворительного фонда. Гринпис, знаешь?
– Гринпис?.. – сукин сын завис.
– Ага. Ты вообще знаешь, что синие киты почти вымерли? Если не спасти их в ближайшие год-два, то и спасать будет некого.
– Сумасшедшая.
– Ай-ай-ай, ты не хочешь сотрудничать, – я снова повела стволом «Беретты». – Или ты не хочешь спаси синих китов? У тебя вообще совесть есть?
– Нет.
– Оно и заметно. Ну так что, закончим дело по-быстрому? Я, между прочим, даже не ужинала.
– Закончим, детка, разумеется. Я перевожу пятьдесят штук твоим синим китам, и продолжим с того же места, где остановились. Мой смарт в кармане пиджака, будь любезна, подай.
Я рассмеялась. Не слишком увлекаясь, а то знаю я этих сукиных детей, только моргни – и никакие наручники его не остановят. Вон, как профессионально заговаривает зубы.
– Ты начинаешь мне нравиться, красавчик. Непрошибаемая наглость.
– Ты мне тоже, детка, – он выразительно покосился на свой стояк.
– Пятнадцать миллионов, милорд, и ни пенсом меньше.
– При чем тут пенсы?
– При фунтах стерлингов, разумеется. Ты же не думал, что синим китам хватит каких-то там вшивых пятнадцати миллионов баксов? – я наивно похлопала ресницами.
Теперь рассмеялся сукин сын.
– Ты… совершенно двинутая… ладно, уговорила, сто штук Гринпису. И ты ужинаешь со мной в «Гудвине».
– Офигеть как заманчиво. Но вот досада…
– Ты не хочешь ужинать без китов? Ладно, тогда на яхте. Я готов посвятить китам весь уикэнд.
– Прости, красавчик, но такими темпами мы доберемся до нужной суммы слишком нескоро. Кстати, мы приехали.
– Моника, – он посерьезнел. – Мы все еще можем договориться. Полмиллиона лично тебе. За пистолет и наручники.
– Наличными прямо сейчас?
– Черт! Откуда я их возьму прямо сейчас? Перевод на любой счет. И никакой полиции, обещаю.
– Ты обещаешь?.. – я сделала вид, что дрогнула.
Сукин сын радостно бросился в моральную атаку:
– Это твой шанс, Моника. Ты слишком хороша для этих грязных дел. Клянусь, если ты отдашь пистолет, полмиллиона и полная безопасность для тебя.
– Ну… – машина уже поворачивала на парковку, а мне надо было как-то остановить сукина сына, чтобы не бросился на меня, когда мы остановимся. Пистолет пистолетом, но он же мне шею сломает, как нечего делать! – Если ты обещаешь…
Он все же дернулся, и я выстрелила. По счастью, ему хватило грохота и кислого порохового запаха, чтобы осознать всю серьезность ситуации и отшатнуться в угол. Он даже выматериться не успел толком, как дверь с его стороны распахнулась, и послышалась команда:
– Вылезай. И без фокусов.
— Мисс Томпсон, вы дома? Это Холмс. Нам надо срочно с вами поговорить, — Шерлок нетерпеливо отбивал каблуками дробь на полу коридора.
— Одну секунду, — донеслось из-за двери. — Я сейчас выйду.
Пегги появилась через минуту, когда, казалось, паркет под ботинками моего друга вот-вот воспламенится от трения. Она выглядела уставшей и опечаленной, зябко куталась в шаль. Уголки похожего на полумесяц рта были опущены вниз, глаза казались припухшими. Женщина по-прежнему напоминала лошадку, только загнанную до полусмерти жестоким хозяином.
— Извините за задержку, господа. Я немного вздремнула после ленча. Чем могу быть полезна?
— Давайте выйдем на веранду, — предложил Шерлок. — У меня несколько вопросов, которые я не хотел задавать при посторонних.
— Что же, мы одни, — произнесла явно недовольная мисс Томпсон, когда мы пришли к пустой в этот час веранде. — Я слушаю. Постарайтесь поскорее.
— Я вас долго не задержу, — пообещал Холмс. — У меня, собственно, один вопрос: вы спорили с незнакомцем в саду недели три тому назад. Кто это был?
Молодая женщина отшатнулась и вскинула к лицу руку, будто защищаясь от удара:
— Нет! Это не он! Генри не мог сделать ничего плохого. Да, он бывает вспыльчив, но чтобы убить кого-нибудь… Я вас умоляю, — схватила Пегги Шерлока за рукав. — Не верьте слухам!
— И все же кто такой Генри? — Холмс был неумолим.
— Мой жених. Бывший жених. Я расторгла помолвку, — мисс Томпсон без сил опустилась в кресло, плечи ее поникли.
— О чем вы спорили?
— Генри — хороший человек, мистер Холмс. Я собиралась за него замуж, но тут это наследство свалилось, как снег на голову. Мой брат так загорелся идеей пансионата. Стивен хороший врач, всю душу отдает лечению больных, но вести хозяйство совершенно не умеет. Я не могла загубить его мечту. Не могла не поехать в Гринвич. А у Генри свое дело в Лондоне. Оно требует его постоянного присутствия. Сначала я отложила свадьбу на три месяца, потом на шесть, потом на девять. А в тот день, что нас видели в саду, я сказала Генри, что он должен обо мне забыть. Он просто обезумел. На себя был непохож. Кричал, что подожжет эту проклятую лечебницу. Потом он пришел в себя, умолял его простить, говорил, что готов ждать сколько угодно. Но я не могу разорвать себя на части: Стивен моя семья, а Генри достоин лучшей участи.
— Это прекрасно, мисс Томпсон, что вы так уверены в бывшем женихе, но мне все же хотелось с ним поговорить. Вы не скажете, как я могу его найти?
Щеки молодой женщины залил нездоровый, свекольный румянец, она плотнее запахнула шаль у горла:
— Он сейчас в Гринвиче, в отеле Пайлот на Ривер-стрит. В пятнадцати минутах ходьбы. Опять приехал меня убеждать. Поклянитесь, что не сделаете ему ничего плохого!
— Я не возьму с собой револьвер, — пообещал Холмс.
«Не возьмет, — подумал я. — Револьвер будет у меня».
Шерлок учтиво поклонился Пегги. Мы с Фрейдом последовали его примеру.
— Думаете, этот Генри и есть наш убийца? — спросил Фрейд у Холмса, когда мы покинули пансион и вышли на улицу.
— Очень похоже. Повар видел его на территории пансиона два раза. И мотив у него есть. Еще несколько смертей, и о пансионе Томпсонов пойдет дурная слава. Он лишится постояльцев, Томпсон разорится, и Пегги будет свободна. Так что нанесем неудачливому жениху визит. Совершим моцион. Это полезно для здоровья, не правда ли, Зигмунд?
— Истинная правда. Опять же я успею расспросить вас о том, когда вы в последний раз видели во сне свою няню…
Отель оказался приземистым трехэтажным зданием из красного кирпича. У парадного подъезда в луже разлеглась грязная хавронья. Пахло помоями. Заспанный портье торопливо поднялся нам навстречу:
— Что вам угодно, джентльмены?
— Нам угодно господина Эванса. Не подскажете, в каком номере он проживает?
— Номер двести три, второй этаж. Я пошлю за ним слугу. Как о вас доложить?
— О! — воскликнул Холмс. — Это сюрприз нашему давнему другу. Очень большой сюрприз! Поэтому мы поднимемся прямо с вашим посыльным.
Слуга, рослый и крепкий, топал по ступенькам с усердием носорога. Холмс умеет ходить совершенно бесшумно, будто парит над землей. Мы с Фрейдом тоже старались не скрипеть ступеньками. Около нужной двери Шерлок знаками попросил меня выдвинуться вперед. О том, чтобы достать револьвер, я догадался сам. Проинструктированный Холмсом, слуга постучал и, услышав короткое «кто там», доложил:
— Вам послание, сэр.
Похоже, Генри Эванс хорошо нагрузился виски, поскольку его бессмысленный взгляд далеко не сразу сфокусировался на моем Адамсе. Генри покачнулся и спросил с интересом:
— С кем имею, э-э-э, честь?
— С помощью чего вы убили пятерых постояльцев пансионата Томпсонов? — не дослушав, шагнул в комнату Холмс. Я приподнял револьвер повыше и прицелился Эвансу в лоб.
— Пятерых чего? — Генри соображал туго. — К черту пансионат, мне нужна лишь Пегги.
Эванс вытер ладонью слезы со щек и сладко, взахлеб всхлипнул.
— Погодите-ка, — Шерлок вдруг успокоился, он больше не был похож на готового к прыжку ягуара.
Я проследил за его взглядом и увидел у кресла трость с костяной ручкой.
— Присядем? — предложил Холмс Генри.
Тот, покачиваясь, повернулся и, тяжело припадая на правую ногу, побрел вглубь комнаты. Правая штанина Эванса задралась, обнажая широкий красный рубец, идущий от лодыжки вверх и исчезающий в складках фланелевых брюк.
— Примите наше искреннее извинение за вторжение, — бросил ему в спину мой друг. — Мы очень сожалеем, что побеспокоили ни в чем не повинного джентльмена. Разрешите откланяться.
С этими словами Холмс шагнул из комнаты, я опустил револьвер и, озадаченный, последовал за ним. Хлопнула дверь, осторожный Фрейд, который все это время предусмотрительно провел в коридоре, удивленно пожал плечами и простроился в конце нашей процессии.
— Почему мы ушли? — спросил он на крыльце гостиницы. — Мы же собирались задержать этого страшного человека.
— Генри не виновен, — резко ответил Холмс. — Я ошибся.
— Но как вы это узнали?
— Если помните, повар говорил, что человек в сером плаще пробежал так быстро, что он не запомнил его лица. Можете представить себе быстро бегущего Эванса, с его-то ногой?
— Да, действительно, — Фрейд машинально подкрутил ус. — Это как-то не пришло мне в голову. И что же теперь, надо начинать все сначала?
— Мне надо подумать, — Шерлок достал из внутреннего кармана пиджака сигару, чиркнул спичкой, повернувшись против ветра. — Не думал, что особняк Фердинантa Харрисa задаст мне столько задач.
— Фердинант Харрис? — переспросил Фрейд. — Профессор, член Британского микологического общества? Я читал его работы об исследовании паразитных грибов. Эксцентричный человек явно с психическим расстройством. И учеников явно таких же подбирал.
— Паразитные грибы, — задумчиво промолвил Холмс. — Они и на человеке могут паразитировать?
— Вполне.
— Я все понял, — Шерлок обвел нас присущим ему одному проницательным взглядом. — Нам надо без промедления вернуться в дом Томпсонов.