Сван сидела, поджав колени, и, обняв себя за плечи, девушка безмолвно качалась вперед-назад. Остальные члены маленького клана-изгоя сидели отдельно и шушукались, смотря на нее с явным недоверием.
Наконец, Дахати поднялась и подошла к коротковолосой шокированной приятельнице.
– Покажи. – Проговорила глава племени и оглядела руки, грудь, в белой слегка рваной майке, живот и даже ноги. Одежда была равномерно порезана в том месте, где стеклянные шипы распяли Сван, но тело было целым, не сохранив даже следов, крови и рубцов.
– В каких отношениях ты с Лориком? – Дахати пыталась осознать, как девица воскресла.
– Намного дальше, чем приятели. – Проговорила, зло сверля главу клана взглядом исподлобья, Сван.
– Не упрямься. Ложь не спасет тебя. Мне нужно понять принцип работы способностей и доложить Энцу, тогда мы попадем под амнистию. А твоя судьба решена.
– Я не понимаю принципов! Между нами ничего не было.
– Может, он раскрыл тебе свой секрет? – настаивала глава клана. – Как он восстанавливается без регкапсулы? Переносной аппарат? Чип памяти, зашитый к коре головного мозга? Что-то же должно быть!
– Я скажу тебе! – Сван встала, намного превосходя беловолосую девочку в росте, – тебя просто раздражает, что пришлый попрал твои границы реальности! Что наша власть ему не у дел, что не тебе досталось это в руки. Пусть, моя судьба решена. Но я еще не знаю, каким образом: умирать раз за разом в испытательной камере? Смогут ли они убить меня… теперь… а вот ты гораздо меньше беспокоишься обо мне, чем чужак!
– Заткнись! – Дахати ударила дерзкую девчонку по щеке. Красная пощечина налила щеку и почти тут же пропала. – Жизнь может быть гораздо хуже смерти, и ты убедишься в этом. Но, попомни мои слова, это начало конца. И живые позавидуют мертвым. Он выбил камень основы, и все рухнет в один момент. А что будет после – скрыто от моего взора.
– Это все лишь возвышенные речи. На меня больше не действует! – Сван ушла в дальний угол и села, уткнувшись носом в него. Ее ощутимо трясло.
***
Лорик обедал. Хрустящая тушка поджаренного на портативной горелке грызуна была пресной – без соли, зато хрустела лоснящейся жирком корочкой. Обед еще полчаса назад свободно прыгал по вентиляционной шахте, недалеко от своего поедателя. Но человек оказался хитрее и приспособленнее.
Пол в центре круглого небольшого зала был прозрачным, как стекающая капля стекла. Здесь везде были колбы и прозрачные трубки, и различные жидкости перетекали одна из другой по этим странным гидросетям. Лорик сидел с краю, так, чтобы его не было видно сверху и наблюдал. Выйти отсюда он не мог ближайшие четыре часа – часы, подсоединенные к информационному ремонт-каналу вентиляции, показывали, что данный отсек открывается каждые шесть часов на минуту и полностью заменяет воздух в подконтрольных помещениях. Таким образом, сбежавший «опасный элемент» неизвестной общины оказался спасен и заперт одновременно.
Следовало осознать произошедшее. Парень за пультом явно был важной шишкой этой общины. Его назвали по имени, Енц, как подсказала память. С ним были два телохранителя. Они точно не были людьми. Второе поколение модифицированных клонов. Лицо скрыто под черной маской из неопластика, металлическая маска уходила в наушники и обручем опоясывала затылок. Вероятно, в шлеме был встроенный монитор и свой канал связи. Было бы неплохо подключиться к такому. Мышечной массой и реакциями второе поколение также отличалось в лучшую сторону. Хотелось бы побольше узнать о создателях!
Лорик поглядел вниз. Лаборатория, над которой он расположился, пополнилась новыми действующими лицами. Привели Сван. Ее руки были запаяны в пластик за спиной. Парнишка в очках приступил к опытам. Для начала, у девушки взяли кровь на анализ. Место укола засветилось тонкой паутинкой и затянулось. Экспериментатор поправил очки и спокойно чиркнул скальпелем по тонкой девичьей руке. Кровь тонким ручейком потекла по рассеченной коже, затем рана засветилась и затянулась. Девушка стояла, закусив губу. Она не привыкла к боли, боялась предстоящего и не верила, что чудесные приобретенные способности спасут ее из этой передряги.
– Взгляните. – Второй парень в таком же сером халате позвал коллегу к микроскопу.
– Что-то невероятное… – пробормотал парень в очках. – Мгновенная реакция, деление пораженных клеток и замещение. Состав настолько странный. Вот эта органелла не имеет планетарных аналогов. Вам следует понимать.
– Если мы доложим Енцу о нашей космо-теории, то нам не сносить головы. Вы должны понимать.
– Но что мы можем сказать? – второй собрал засохшую кровь с запястья пленницы, соскребая лезвием, будто с неодушевленного стола. – В мертвой материи нет и следа.
– Мы должны изучить механизм передачи и резерв.
– Согласен, коллега.
Лорик сжал зубы. Так его подарок обернулся проклятием. Смотреть за дальнейшими истязаниями совершенно не хотелось. Спать не хватало хладнокровия. Открыть заслонку? Тогда эти странные беловолосые нелюди сразу узнают, где спрятался чужак. Фил приступил к своему эксперименту. Удалось вскрыть одну из полупустых колб – она долго не хотела нагреваться, но, наконец, проплавилась на +1200 градусах, став мягкой. И игла проткнула в красном стекле аккуратное оранжевое по контуру микроскопическое отверстие. Удалось сохранить вакуум, создав дополнительный резервуар вокруг. Датчик иглы показывал температуру в –260 градусов Цельсия. Состав параводород и ортоводород с различными примесями. Так вот, откуда они черпают энергию! По сути, вся эта конструкция – огромная экологическая энергостанция, настоящая бомба, без детонатора. Любое соединение жидкого водорода с воздухом, содержащим кислород – взрывоопасно.
Из раздумий Лорика вывел девичий крик! Взглянув в свой пол-иллюминатор, как капающая слеза, наполовину наполненный жидким водородом, Фил осознал, что ждать больше нельзя!
Сван была помещена в большую цилиндрическую ванну, глубиной в человеческий рост, и сверху заливали азот. Из ванной клубил стелющийся белый пар, девушка кричала от боли, со страхом пытаясь выбраться из этого сосуда. Она цеплялась за стенки и пыталась поджать ноги – азота было уже примерно по щиколотку. Сильные пальцы, побелевшие от натуги, должны были вот-вот оторваться от края. Раздумывать было некогда!
Лорик достал свой молекулярный клинок и крест на крест рассек прозрачный пол своего вентиляционного отсека…
Потом будут говорить о случайном взрыве и нарушении целостности купола, будут изучать обломки, оставшиеся после взрыва, пытаясь найти хоть какие-то следы регенерирующего объекта… сейчас Фил меньше всего задумывался об этом. Он должен был вытащить свое знакомое существо, попавшее в беду по его вине. Это была единственная цель.
***
Девушка спала под белой форменной курткой, и ей снился кошмар. Сначала ее заливало ледяной, нестерпимо ледяной водой, без цвета, вкуса и запаха. От этого сводило переступающие в панике ноги, потом вода дошла до живота, Сван холодела от ужаса, чувствуя приближение смерти. Холод настоящий, физический, острой иглой пронзил низ живота, распространяясь выше и выше, и, подступая к горлу. Крик замерз в сведенных коркой легких. И тут тепло жизни обожгло щеки. Взрывная волна вынесла чан с жидким азотом на сотню метров. Было жарко, очень жарко… но в животе по-прежнему было так холодно, что терпеть это не было сил… Сван дернулась и резко проснулась.
Дым пожара был далеко позади, поднимаясь серым столбом из-за деревьев далеко на западе. Над ней наклонилось взволнованное мужское лицо.
– Мне так страшно! – Сван обхватила руками Лорика.
– Все хорошо. Хорошо… – пополам с поцелуями, бормотал мужчина. А потом им было очень тепло. Тепло и близко. И, казалось, что серый ледяной кошмар, свернувшийся внизу живота мохнатым колючим ежиком, совсем отступил.
– Я хотела пожить еще… – поглаживая мужскую грудь, призналась девушка. – Очень хотела. Но совсем не так. Не нужно было меня так спасать. Я хочу стать обычной…
Проводив маленькую группу авантюрных шпионов, Станислав долго стоял на мостике. На душе было паскудно. «Стоит ли глупый герцог и все эти схватки моих мальчишек?», — подумал он, проходя мимо каюты графини, и грустно ухмыльнулся, так и не ответив себе на этот вопрос.
Хьюго, дремавший в кают-компании на диване, не проснулся при его появлении. Развалившись, он сладко храпел. Пришлось пнуть пирата ногой, а потом громко цыкнуть. Когда до Куролюба дошло, что никто не покушается на его хозяйство (чем он был удовлетворён, энергично махая рукой вслед уплывающей речной колымаге), тот просто встал и ушёл в каюту — досыпать.
Станислав тоже прошел к себе.
Отстегнув пояс, и, дав ему упасть на пол, он повернулся к столу и замер. Там лежала миниатюра в скромном футляре.
…У него были женщины. У этого, сильного, богатого, сорокалетнего мужчины было много женщин. Он знал все уловки гаремных толстушек, и похотливую ярость восточных жриц. Знал торопливую любовь продажных дам и случайную страсть робких дочерей хозяев на чужих постоялых дворах. Он испытал сладкое возбуждение от дрожащих в страхе пленниц и насладился ужасом перед болью девственниц. Но никогда Станислав никого не любил так, как эту худую белую леди с плоским животом, упрямой складкой губ и маленькой плотной грудью, с выступающими точками розовых сосков — жадно, бешено, до беспамятства! Той неистовой любовью, которую не прощают ни люди, ни боги…
Станислав резко рванул камзол, и выдохнул воздух, который сгустился и стал мучительно острым. Потом упал на кровать и, почти сорвав с себя жёсткий наряд, уткнулся в пустую постель, которая пахла ещё её телом. Он не думал и давно перестал удивляться, когда при встрече с ней бывал жаден, тороплив и непривычно не ловок. Он был! И теперь несмятая постель была пуста…
Способность соображать вернулась с закатом. Граф устало потянулся и, упав на мощные, жилистые в шрамах руки, несколько раз резко отжался, бездумно глядя в пол. Это помогло расслабиться.
— Только попробуйте их обидеть, — глухо прорычал Грейсток, а на его лице и шее на миг вздулись синие вены, — только попробуйте!
Потом он выпрямился, плеснул на себя воды, переоделся, и меньше, чем через четверть часа, выйдя как на парад, скомандовал:
— Отдать якоря! Мы идём в порт Нью-Дели. Поднять флаг!
***
Всю ночь стеной шёл дождь, тропические ливни только начинались в это время года, но дорогу, извивающуюся между склонами непроходимых от буйной зелени холмов, сильно развезло. Даже обжигающее послеполуденное солнце не смогло высушить почву и привести её в приличное состояние. Жирная тухлая грязь мерзко хлюпала под копытами лошадей, заставляя пускать их по обочине, кишевшей змеями. В любой момент животные могли либо поскользнуться, сбросив седока, и, рискуя сломать ноги, либо быть укушенными. Кавалькада, пустившихся в такую погоду путников, старалась удержать лошадей.
Спустя два часа, холмы остались позади, и отряд спустился к речной долине. Голубой поток вдали делал широкий изгиб, и от него рукавом отходила речка, рядом с которой высились каменные постройки и деревушка.
Полковник окинул глазами пейзаж и, удовлетворенно кивнув, пришпорил коня.
Здесь дорога уже высохла, и всадники очумело пролетели посёлок, как будто за ними гналась стая метисов.
— Неужели нельзя было поместить треклятых засранцев поближе?! — пробормотал кто-то из наездников.
И, хотя произнесённая фраза предназначалась только для него одного, но возглавлявший кавалькаду скакун захрипел от резкого рывка, и всадник, подлетев к опешившему говоруну, прошипел:
— Ппоговорри, запоррю…
Ответа не последовало, и конный отряд, втянув головы в шеи, проследовал за командиром…
Старая усадьба была построена ещё первыми переселенцами. Небольшое, но грамотно сооружённое здание было приспособлено для обороны гораздо больше, чем для проживания. Но так как никто нападать не собирался, и впереди, до самых гор устанавливали свои законы дикие джунгли, форпост приспособили для охоты и рыбалки. Время от времени, решив сменить однообразие дней таинственным походом по диким местам, вновь назначенный губернатор, на несколько дней, совершал сюда поездку. Как правило, больше она не повторялась, до следующей смены, и назначенное на должность новое лицо, однократно, но выезжало на охоту.
Кавалькада проехала мимо стен, сложённых из крупной прибрежной гальки, скреплённой раствором и кое-где обвалившейся, и оказалась у распахнутых ворот.
Как и следовало ожидать, их никто не охранял… Зато у входа в дом стояли люди. По их внешнему виду можно было предположить некое отношение к армии, двое по очереди метали дротики в нарисованную на стене фигуру с надписью «Джон», а другие, подбадривая их криками и свистом, дружно «болели». Увидев прибывших, развлечение тут же прервали.
Не доезжая метров десять, Милвертон спешился, бросив поводья, и, криво улыбаясь, пошёл в сторону игроков.
Джона Милвертона можно было бы назвать красавцем. Он имел резкие черты лица. Тонкие губы, бледная кожа и прямой нос выдавали в его жилах наличие аристократической крови. Он был ухожен, а тщательно подстриженная, по столичной моде, бородка, говорила всем, что он умел и любил нравиться. Но странный блеск в глазах, говорил внимательному наблюдателю гораздо больше, чем поведение и выправка. В его глазах горели страх и решимость. Священник назвал бы его одержимым…
Ловко кидавший дротики отделился от людей, сбившихся в кучу, и подошёл к полковнику.
— Вы опять решили нас навестить? — начал он первым. — Давненько мы вас не видели. Прошу, прошу… будьте как дома…
В противоположность полковнику, данный субъект был скверно одет, не чёсан и плохо брит. Однако, его лицо, было лицом человека, умеющего прекрасно скрывать свои мысли и эмоции от окружающих. Взгляд, твёрдый и прямой, был зорким, а сквозь резкий южный загар проступала сама властность, во что её ни одевай.
— Я приехал по поводу бумаг. Необходимо отправить конвой с мифрилом. Пока Вы здесь бумаги визируете Вы, иначе конвой не пройдет через канал, а будет полностью конфискован.
— Полковник, к сожалению, я не могу вас сейчас принять по этому делу. — Герцог (а это был именно он) старался выглядеть вежливым. — У меня партия, простите.
У полковника вздулись жилы, и он произнёс: «Ну-ну! Кто следующий? Кого я ещё не запорол на конюшне?! Сутки на подпись и рассмотрение бумаг, Рене…
***
«Морской Мозгоед», дав приветственный залп, под Штандартом Её Величества входил в порт. С этой минуты, согласно законам Империи, у владеющего Штандартом была абсолютная власть. Эта вещь была привезена из таинственного Идо, лет триста тому назад, и вручена правящему дому. С тех пор она являлась вещью, обладатель которого, выполнял приказы именем своего монарха.
Полина стояла на мостике, рядом с Бобом и капитаном. Она превратилась в красавицу — в ней причудливо сочетались утончённые черты её матери, имевшей дворянскую кровь и крупные, выразительные от отца-северянина. Светло-зелёные миндалевидные глаза, загар, гибкий девичий стан и густые русые волосы — навсегда покорили Денниса. Полин просто сияла своей восхитительной молодостью и здоровьем! Новое персиковое муслиновое платье в мелкий цветочек и шляпка в тон, довершали картину.
Но в настоящий момент в её прекрасных глазах стояли злые слёзы.
— Почему нельзя?! — в сотый раз спрашивала она у капитана. — Почему я должна оставаться с домоседкой Мери, не имея возможности осмотреть этот город? Что может случиться со взрослой женщиной под присмотром Боба и моряков?
— Они будут заняты. — сухо и как можно более без эмоционально отвечал капитан.
— А завтра? Завтра, можно? — с надеждой молила Полли.
— Завтра посмотрим, — продолжал держать оборону граф.
— Тогда, лишь бы завтра не было дождя, — вслух понадеялась мисс Вингер. — Нет ничего хуже надежды, испорченной дождём.
— Не беспокойтесь, мисс, — успокаивал, посмеивающийся Боб. — Завтра будет жарко. Посмотрите на закат.
Они смотрели вперёд — на город и холмы, за которые спускалось огненно-красное солнце.
— Сегодня волшебный вечер, — опять начала девушка.
— Успокойся, дорогая, — неожиданно и громко хихикнуло над ухом, — Мальчикам правда… Надо… Их ждёт хамам!
— Мери, замолчи! — раздался слаженный крик, сразу нескольких глоток.
И под громкое и ехидное «Ай, люлю», галеон вошёл в порт!
Глядя на потрясённого парня, Нина стала говорить ещё быстрее и требовательнее:
— Они явно ждали сватов от тебя, не дождались и обиделись. Немедленно лети к приёмной матери, хоть в ноги ей падай, но проси её лететь в село сватать за тебя Любице! И любого из своих названных братьев проси лететь в качестве свата! Змей, спроси у Ворона, есть ли обработанный жемчуг и готовые изделия, и, если есть, принеси Лютому в качестве подарка для Любице. Если подарок будет принят, за лето найдёте и вернёте Ворону столько же жемчуга, сколько он сейчас вам отдаст. Передай ему эту запись, скажи, что я разрешила.
— Но ей же нет восемнадцати! – растерялся парень, — и ей не разрешили участвовать в русалиях… ну… мы только через костёр прыгнули, а цветок папоротника искать не ходили…
— Сватов заслать можно раньше, за полгода или за год до совершеннолетия, иногда за несколько лет. А обвенчаться по обряду можно в осенний праздник… если волхв разрешит и если уговоришь её остаться до осени. Или через год, тогда ей разрешат участвовать в Купальских праздниках. Ей восемнадцать будет в конце октября. Это если сватовство будет принято. Змей, переоденься понаряднее и лети с ним в качестве его друга. Возможно, Лютому придётся драться с Деяном… ты же сможешь уговорить Деяна драться не всерьёз, а как на обрядах… то есть, показательно… хотя бы минуту, а не десять секунд, и чтобы без травм. И сделайте для меня запись.
Парни молча кивнули, всё бросили и рванули к избушке, чтобы переодеться.
Через сорок минут Змей позвонил Нине и включил прямую трансляцию от дома Драгана. Сам Змей был одет в любимую сине-клетчатую косоворотку с жилетом, Лютый был в белой льняной вышитой рубашке и с туеском в руках, видна была празднично одетая Дарёна Карповна и усмехающиеся в бороды Невзор и Некрас.
И тут же пришло сообщение от Лютого: «Долго ли будем стоять? Нас не впускают в дом!»
Стоящий рядом Платон мгновенно набрал озвученный Ниной ответ и отправил Лютому: «Долго. Они, скорее всего, обижены твоей недогадливостью. Но чем дольше стоишь, тем надёжнее сватовство. Но у них лайнер в полчетвёртого, а до космопорта ещё добраться надо… час или полтора точно простоите. Когда вас впустят в дом, перезвони. А лучше, будь на связи со мной или Хельги».
Змей позвонил снова часа через полтора, когда Нина вышла из медпункта и на берегу Жемчужного острова, противоположного дамбе на Славный острова, уговаривала Хельги пойти с Григорием на сенокос, так как в своём доме она и так в безопасности, а лошадям на зиму корма нужны – парень на словах соглашался, а на деле упрямо не отходил от неё. И тогда подошедший Платон предложил ему понырять за водорослями:
— Они тоже пригодны в корм, сплошные витамины, высушим и будем кормить зимой животных. Ты «семёрка» и потому сможешь нырнуть глубже всех. А мама пока посидит на скамейке на берегу, я её поохраняю…
На это Хельги согласился, и с разрешения Нины пошёл в дом, чтобы переодеться в свой полосатый купальный костюм, а Платон попросил Моржа поставить на берегу каркас навеса, под которым проходила церемония росписи, для развешивания водорослей на просушку. Пришедший в купальном костюме Хельги вошёл в воду и метров через десять поплыл и вскоре нырнул, Платон проводил его сообщением по внутренней связи: «Собирай только самые длинные водоросли! Они полезнее!» — после чего включил видеофон и присел на скамейку рядом с Ниной и протянул ей наушник, так как смотреть предполагалось без звука.
Данка всё-таки вышла из дома и обратила внимание на пришедших:
— Чего явились, названные гости?
— И тебе добрый день! – спокойно ответила приёмная мать Лютого, — сватать пришли. У нас купец всем купцам купец… и не смотри, что он киборг, а лучше иного живого парня… а у вас товар…
— Долго же вы собирались, сватьюшки, у нас уже и транспорт заказан домой лететь…
Нина с Платоном смотрели трансляцию переговоров Данки и Драгана с Дарёной Карповной, которую вёл Змей, и Нина тут же тихо комментировала. Её слова Платон тут же передавал Змею по сети.
— …да сын мой стеснительный да боязливый, — Дарёна Карповна оглянулась на Лютого и за руку вывела его вперёд, — только нынче решился сказать, что жить не может без вашей дочери…
Змей внимательно наблюдал за ритуалом сватовства — через полгода он сам будет просить мать сватать за него Миру. Процесс сватания подозрительно напоминал торг, только в качестве товара была живая девушка. Вот надо было раньше спросить — почему так?
Так можно же спросить у матери и сразу, через Платона. Уже через пару секунд на внутреннем экране стали появляться строки ответа Нины: «Традиция передаётся неизменно из года в год столетиями. Есть традиции неизменные, вроде сюжетов вышивок, а есть такие, которые со временем меняются. В старину за невесту семья жениха давала выкуп, и чем богаче семья девушки, тем больше выкуп, иначе он называется вено. К тому же духи дома вроде как не должны знать, что девушка скоро уйдёт из этой семьи в другую, иначе они могут обидеться. И чтобы девушку не сглазили даже случайно. Поэтому жениха условно называют «купцом», а девушку «товаром». Выкуп может быть разделён на две или три части и последнюю часть жених обычно отдаёт родителям девушки в день свадьбы…»
А ритуал тем временем продолжался:
— …а есть ли в доме жениха коровы? Наша краса писаная привыкла по утрам молоком умываться…
— Не только коровы, но и овцы есть в нашем доме, а молоко и масло не переводится, и шерсть своя, и мясо на столе каждый день…
«…и называется эта часть «браньё». Но у разных славянских народов ритуал немного различается, и северяне намного сдержаннее южан, и полтора часа ожидания нормально для северян и слишком долго для южан. Данка ждала сватов до праздника и теперь, похоже, просто тянет время, чтобы назначить выкуп побольше так, чтобы семья Лютого не смогла отказаться… или – чтобы именно отказались. У нас выкуп за Миру был обговорен, и две части мы уже отдали, и третья часть – сам Лютый. Но тогда он был техникой, а сейчас принят в семью, и «браньё» нам придётся давать другое. Если приданое – собственность девушки и вместе с ней едет в дом будущего мужа…»
Данка, действительно ожидавшая сватовства до Купальских таинств, чтобы Любице смогла поучаствовать во всех обрядах, была явно не в духе и старалась возможно дольше оттянуть спрашивание самой девушки. И потому Данка начала по второму кругу задавать вопросы о хозяйстве, количестве скота, урожайности зерновых семьи жениха, а Нина, понимая это, тихо комментировала её вопросы для Змея. К Данке присоединилась ещё одна женщина, Платон шепнул, что это жена Драгана, и начала задавать те же вопросы, но уже более близко к теме:
— А есть ли у купца свой дом?
— Разрешение на строительство есть, — спокойно отвечала приёмная мать Лютого, — фундамент поставлен для дома Стожара, но он пока учится, и его свадьба через год, к тому же Ратмир разрешил построенный для него дом отдать киборгам… вместе с Лютым и его женой в нём поселятся двое или трое киборгов в помощь молодым… понимаем, что дети будут пробирочники, но это не страшно…
«…то выкуп может быть разделён между семьями жениха и невесты по долям. На Русском Севере так было принято: девушки собирают для себя приданое лет с двенадцати и с ним переходят в дом мужа. Приданое – собственность жены в любом случае, и из него формируется в будущем приданое для дочерей. Причём и в приданом, и в выкупе могут быть не только деньги и украшения, но и предметы одежды, мебель, животные, инструменты… а теперь – и техника. Вместе вено и приданое составляют основу хозяйства молодой семьи».
Наконец, вопросы иссякли и Данка позвала дочь. Вместе с Любице на крыльцо вышла и бабушка Змея с обеими киборгами. Нина про себя удивилась, как спокойно и уверенно Зарина Баженовна стоит на ногах — значит, операция по замене коленного сустава прошла успешно.
— Ну что, дочь, люб ли тебе такой жених? – наконец, спросила Данка.
Любице взглянула на парня, на будущую свекровь, смутилась и тихо ответила:
— Люб. За него хочу выйти.
— Ну, раз так… проходите, сваты в дом… — сказала Данка и открыла дверь дома. И тут на крыльцо вышел Деян, на долгую минуту молча уставился на жениха, и выдал явно заранее отрепетированную фразу:
— Если сможешь мимо меня пройти, впущу в дом, доверю сестру, — и одновременно спросил у Лютого и Змея: «Что делать дальше? Я не хочу драться, но надо!»
Змей тут же скинул ему отрепетированную с Лютым схему то ли драки, то ли пляски – бесконтакт в четверть обычной киборгской скорости, чтобы и самому не опозориться и чтобы соперника не повредить, так как это просто ритуал, часть обряда – и Лютый медленно двинулся к Деяну. Два боевых киборга в присутствии людей походили и помахали руками в боевом режиме почти полминуты, пока Данка не остановила их:
— Достаточно. Видим, что жених драться умеет. Проходите в дом есть нашего хлеба…
В этот момент Хельги вышел из озера с охапкой водорослей — и Платон с Ниной стали объяснять ему, как правильно развешивать эти водоросли для сушки. Через полчаса он, гордый своей добычей, снова отправился нырять, а Нина с Платоном вернулись к просмотру трансляции. К их сожалению, Змея не впустили в дом, так как на ритуальном чаепитии и договоре с рукобитием могли присутствовать только представители двух семей, а Змей не входил ни в ту, ни в другую семью, а немного растерянные Лютый и Деян не сразу поняли, что и зачем от них требуется.
Лютый включил прямую трансляцию уже когда обе семьи договорились и мужчины двух семей ударили по рукам, то есть – скрепили договор рукопожатиями – и Лютый вручил Любице туесок с обработанным жемчугом. Результатом договора и они, и Нина были довольны: свадьба через год, чтобы Любице смогла принять участие во всех Купальских таинствах, сейчас Данка с дочерью и Деяном улетают, чтобы Любице смогла закончить первый курс пединститута в своём городе, а на второй курс перевестись в такой же пединститут в Воронове на факультет «Дошкольное образование». Через два с половиной месяца Данка пообещала привезти дочь и Деяна в Воронов, чтобы они могли находиться под присмотром бабушки Зарины Баженовны в доме Нины.
— А Нина Павловна согласится принять меня в своём доме? – засомневалась Любице, — ведь у неё кто-то живёт, Мира поселится, да ещё мы с Деяном…
— А это мы сейчас спросим, — спокойно ответила Данка.
Когда Данка позвонила Нине с вопросом о поселении Любице с Деяном в её городском доме, она ответила согласием, добавив:
— В моём доме уже живут четверо, поэтому парней придется селить в комнаты по двое или трое, а для девушек отремонтируем мансарду.
— Каких парней? — возмутилась Данка, — парень один, Деян.
— Лютый личный телохранитель Миры… но, как я понимаю, полететь с ней в город в качестве брата он не сможет, чтобы не компрометировать Любице. Значит, будет другой киборг. Вард, например. С Алёной будет Сэм. Уже двое. Плюс Деян… всего трое. И двое уже живущих в доме парней. Радж и Фред.
— Поняла, можешь не перечислять, — остановила её Данка, — я могу быть спокойна, девочки будут под охраной. Тогда… ты не против, если бабушка сразу переедет в город? Она уже хорошо ходит, а с двумя киборгами будет и в безопасности, и под присмотром медика.
— Я только за. Может переселиться уже сегодня. Киборги ремонт сделают. Надо для парней поставить двухъярусные кровати и разделить мансарду на две… или даже три отдельные комнатки, чтобы у каждой был свой уголок…
— Вот это можно не делать, девчонки в одной комнате лучше уживутся. Значит, договорились. Мы сегодня улетаем, так как прилетели на весенние каникулы, у нас начало апреля на Нови-Саде… надо Любице закончить первый курс института дома, вернёмся к началу сентября по здешнему календарю. Раз уж дочь замуж решила выйти здесь, то и обычаи, и язык надо изучать местные. И обряды проходить будет здесь. А бабушка погостит у Драгана пару дней, пока в твоём доме готовится комната для неё, а потом Драган перевезет её.
— Хорошо, договорились. Пока.
После разговора с Данкой Нина позвонила Родиону, живущему в её доме, и объяснила ситуацию. Он выслушал, подумал минуту и ответил:
— Это Ваш дом и Вы вправе селить кого угодно. В мансарде ремонт особо не требуется, пять девушек там разместятся…
— Пять? Ну да… если с двумя киборгами Зарины Баженовны, то пять. Тогда надо поставить кровати для парней…
— Лови список будущих квартирантов, — вмешался Платон, отправляя файл, — подумайте, как всех разместить и самим без жилья не остаться. Мы прилетим в конце недели, на праздник города… а бабушка с киборгами прилетит через пару дней. Предупрежу Раджа, а то у бабушки Яра DEX. Вот теперь пока.
Нина отключила видеофон и взглянула на Платона:
— Нам не разместить всех в доме… и отказывать Родиону с Эстер не хочется. А что делать?
15–17 декабря 79 года до н.э.с. Исподний мир
– Стойко! – на крыльцо со свечой в руках выскочила Стёжка. – Слава добрым духам! Ты жив!
– Я еле жив, – пробормотал Зимич.
– Сейчас я затоплю печку! Где ты был? Мы думали, ты замерз! Мы думали, тебя убили охотники! Деда вчера был в Холомце, и там ему рассказали, что старый колдун, к которому ты пошел, умер.
– Признаться, я очень хочу есть, – Зимич вошел в тепло и почувствовал, как кружится голова. Шутка ли, двое суток в лесу без еды и огня! Он потянулся рукой к пуговицам, но замерзшие пальцы не слушались.
– Дай я тебе помогу. – Стёжка поставила свечу на стол. – Замерз?
– Чуть не замерз.
– Садись вот здесь, поближе к печке. – Она начала стягивать с него полушубок. – У меня и дрова заправлены, только разжечь.
– Ба! Кто к нам пришел! – Хозяин в исподнем вышел из своей комнаты и остановился, по своему обыкновению опираясь на косяк. – Здравствуй, Стойко-сын-Зимич.
– Здоро́во, – ответил тот и вдруг подумал, что рад видеть хозяина дома, рад, что вернулся, и особенно рад тому, что здесь его ждали. Словно пришел домой.
– Хорошо, что ты пришел. Я бы сразу показал тебе библиотеку, но, боюсь, ты сначала захочешь поесть и выспаться.
– Это точно, – ответил Зимич.
– У тебя щеки синие. – Стёжка со свечой в руках присела перед ним на корточки. – Деда, надо медвежьим салом, да?
– Лучше маслом. А медвежьим салом спину растереть и грудь. Хоть он и зовется «Стойко», а, сдается мне, опять в горячке свалится. Слабоват ты, братец, для жизни в Лесу. Тут надо родиться, чтобы двое суток по лесу бродить и не заболеть после этого.
– Почему двое суток, деда? – возмутилась Стёжка. – Трое!
– Мне показалось, что у колдуна он все же переночевал. В Холомце говорят, что колдуна убил тот, кто скоро станет змеем. Охотники нашли следы, ведущие в лес.
– Колдуна никто не убивал, – вздохнул Зимич, – он умер своей смертью.
– Какая-то странная и неожиданная смерть, ты не находишь? – Хозяин вытащил из-под стола табуретку и уселся рядом.
– Не знаю… Мне показалось… Мне показалось, он очень устал… Может быть, это из-за метели? Он вчера вызывал метель.
– Да, хорошая была метель, густой снегопад. Но он каждый год вызывал метели и снегопады, чтобы прикрывать озимые снегом. И не умирал. Колдуны от этого не умирают.
Дрова занимались в печи неохотно, сквозь заслонку не чувствовался жар огня, и Зимич прижимался к ней все теснее и теснее, чтобы унять озноб. Пока не прожег полушубок…
А потом была горячая овсяная похлебка, и вареное мясо, и теплый сладкий мед, и настойка сушеной малины, и руки Стёжки, растиравшие плечи и кутавшие в шерстяной кусачий платок, и баюкающий голос хозяина.
Зимич проспал весь короткий зимний день и проснулся в середине следующей ночи. Его разбудила неясная тревога, смутный, плохо осознаваемый страх. Ощущение наползающей тени. Четыре дня отгрызли от луны больше четвертины, и Зимич в оттаявшем окне видел не столько белый свет, сколько заслонявшую его тень.
Что-то происходило. Словно злые духи кружили возле дома. За окном, в безмолвии и неподвижности морозной ночи, шевелились чьи-то тусклые очертания, гоняя темноту по комнате. Страх становился все сильней, и вот уже Зимичу показалось, будто кто-то прячется в самом темном углу. Неслышная и невидимая опасность, как гадюка в высокой траве. И не лезвие ножа, не стрела, не топор угрожают ему – яд на кончике острого зуба. Один неосторожный шаг… Одно резкое движение…
Зимич привстал на локте и тряхнул головой: он давно забыл, что такое ночные страхи. Давно. Еще в те времена, когда мама приходила ночью на его зов и смешно стыдила: ты такой взрослый мальчик, тебе уже пять лет, а ты боишься темноты, как маленький…
Смешно. Надо встать и зажечь свечу. Зимич откинул одеяло и собирался поставить ноги на пол, но вдруг… испугался. Слишком ясно представилось ему гибкое гадючье тело, кольцами свернувшееся на половике перед кроватью.
Смешно… Что гадюка может сделать человеку, в одиночку убившему змея?
Зимич откинулся обратно на подушку и зажал руками рот, вспомнив трепещущий раздвоенный язык, едва не касавшийся лица. Упругий хвост, захлестывавший колени. Силу противоестественного, ненормально гибкого тела. Собственную кровь, вскипавшую в жилах. И холодную змеиную кровь, лившуюся на снег. На этот раз воспоминания были хоть и отрывочными, но ясными, отчетливыми до тошноты. И не было сил от них избавиться.
– Деда! – раздался вдруг голос Стёжки из-за стенки. – Деда, ну иди же сюда! Деда!
Зимич прислушался, но так и не понял, спит хозяин или снова куда-то ушел. Но голос Стёжки разогнал страхи и развеял воспоминания.
– Деда! – в голосе девочки появились слезы. – Ну деда! Ну пожалуйста…
Может быть, у нее что-то болит? Зимич забыл о гадюке, кольцами свернувшейся на половике, соскочил с кровати и пошлепал в комнату Стёжки.
– Деда!
Дверь в комнату хозяина была открыта, но в темноте Зимич не рассмотрел, есть кто-нибудь на кровати или нет.
– Деда!
Зимич толкнул дверь и сунул голову в проем:
– Что ты пищишь?
– Стойко? – Она приподнялась, посмотрела на него удивленно и тут же перестала плакать.
– Что случилось?
– Ничего. Мне просто страшно.
– Такая большая девочка, и боишься темноты? – Зимич улыбнулся и вошел.
– Деда говорит, что женщины чувствуют нехорошее, поэтому они часто боятся по ночам. А деда спит?
– Не знаю…
– Он всегда слышит, если я его зову. А если уходит, то свечу мне зажигает.
– Хочешь, я зажгу тебе свечу?
– Не надо. Если деда дома, он просто сидит со мной, пока я не усну. Я быстро засыпаю. Просто посиди немного, пожалуйста… Я быстро усну, честное слово.
Зимич присел на край ее кровати с некоторым трепетом: слишком мала еще, но хороша, как свежее наливное яблочко, как ранний цветок, выглядывающий из-под снега.
Стёжка повернулась на бок и поплотней закуталась в одеяло, крепко зажмурив глаза. Но «засыпала» недолго.
– Стойко, а тебе не бывает страшно по ночам?
– Нет, – ответил он. И подумал, что именно сегодня как раз бывает. Может быть, он тоже почувствовал «нехорошее»? Может быть, хозяин прав и ночные страхи рождаются не в голове, а где-то вовне, снаружи? И злые духи на самом деле кружат под окнами?
– А мне часто бывает.
– И чего ты боишься?
– Не знаю. Мне кажется, кто-то подкрадается… Кто-то страшный. Слышишь, как тихо? Когда тихо, все слышно. Снег скрипит, половицы скрипят… Ходит кто-то.
– Никого нет, не бойся, спи.
– А деда ушел и свечу не зажег… Наверное, думал, что я не проснусь. Знаешь, как страшно одной в доме, если свет не горит?
– Ты же не одна. Спи.
Она замолчала и снова зажмурила глаза. А через минуту под окном раздался тихий скрип снега, словно кто-то на самом деле подкрадывался к дому. Признаться, Зимичу это тоже показалось жутковатым, а Стёжка, вместо того чтобы закричать, села на кровати и прижала руки ко рту.
– Идет… – задохнувшись, шепнула она одними губами, – ой, мама, идет…
– Никого там… – начал Зимич в полный голос, но она вдруг кинулась к нему и зажала ему рот рукой.
– Тихо. Может быть, он пройдет мимо? Подумает, что в доме никого нет, и не станет нас трогать?
– Глупая, – он обнял ее за плечо и прижал к себе, – чего бояться человеку, который в одиночку убил змея?
Ее теплое со сна тело дрожало, и мягкая грудь, совершенная, как у мраморной статуи, касалась его груди. И маленькие острые соски приподнимали белую льняную рубашку. От ее густых волос пахло сухой травой, и Зимич едва не задохнулся этим запахом.
– Не уходи, хорошо? – шепнула она.
– Хорошо, хорошо… – проворчал Зимич. Маленькая ласковая зверюшка… Кто научил ее искусству обольщать с такой непосредственностью? Ни одной фальшивой нотки, никакой игры – лишь первозданная природная чувственность. Наверное, она и сама не понимает, что сейчас делает… Ему стало жарко, даже испарина выступила на лбу. Он попытался думать, что перед ним ребенок, но без успеха. Насколько старше нее были те лесные девчонки, которых он в Хстове «воровал» у охотников? На год? На два? И ведь все как одна были искусны в любви…
На его счастье в сенях хлопнула дверь, Стёжка вздрогнула и подняла голову, но, прислушавшись, вздохнула с облегчением:
– Деда идет. Наконец-то…
Хозяин вошел в дом с зажженной масляной лампой, свет из кухни упал на Стёжкину постель.
– Деда! Ну что ж ты мне свечу не оставил! – радостно, а вовсе не обиженно сказала она. – Хорошо, что Стойко меня услышал!
Айда заглянул в комнату и поднял лампу повыше, пристально рассматривая обоих недобрыми глазами.
– Я думал, ты не проснешься, – ответил он и поманил Зимича пальцем: – Иди-ка сюда.
Зимич рад был избавиться от горячего тела в объятьях и только поэтому быстро поднялся, торопясь выйти из комнаты. Сразу стало холодно и неуютно.
– Спи, малышка, – сказал Айда и прикрыл к ней дверь.
– Она тебя звала… – начал Зимич, оправдываясь.
Хозяин за плечо развернул его к себе и поднес лампу к его лицу.
– Тронешь девчонку хоть пальцем – убью. Это тебе не дочка булочника и не жена писаря.
Оправдываться сразу расхотелось. Зимич вырвался из цепкой руки хозяина и ни слова не говоря пошел к себе. И даже хотел хлопнуть дверью, но вспомнил вдруг и оглянулся:
– Я на самом деле слышал шаги за окном.
– Это я ходил, – вполне миролюбиво ответил хозяин, – показалось, что волки к дому подобрались. Разроют погреб…
– Что ж меня не разбудил?
– Да ладно… Волков, знаешь ли, бояться – в лес не ходить. – Айда улыбнулся.
13 декабря 79 года до н.э.с. Исподний мир
– Садись, – колдун подтолкнул Зимича к очагу, – я звал тебя, я ждал тебя, а ты… Как ребенок. Где ты был столько времени?
Зимич еще не оправился от двух потрясений подряд, повел плечами и подвинул колобашку поближе к огню: ему вдруг стало зябко. Не так, как зябнут на морозе, а болезненно, тоскливо, по-детски. Свернуться бы в клубок подле огня и расплакаться.
– Ну? Что молчишь?
– Я… болел… – угрюмо ответил Зимич.
– Человек не может в одиночку победить змая. А змай зимой спит, как всякая гадина. А? – старик подвинулся к Зимичу и толкнул его в бок.
– Ну и что? – огрызнулся Зимич. – Что с того? Это что-то меняет?
– Кто-то разбудил змая, – вкрадчиво продолжил старик и посмотрел на Зимича снизу вверх, как недавно на него смотрел зверь-росомаха, выпрашивая кусок мяса.
– Даже если и разбудил…
– Чем ты его убил? Топором! Топором нельзя убить змая. Топор увязнет в его мясе. Змай сильный.
– Но я убил его топором, – Зимича передернуло, – и топор в его мясе не вяз.
– Змай плюется молниями, как грозовая туча. Одна молния может сжечь тебя дотла.
– Но ведь не сожгла же? – Зимич вспомнил, как кровь вскипала в жилах, и зажмурил глаза.
– Покажи мне свои руки, – велел старик.
Зимич протянул вперед перевязанные ладони.
– Я сниму повязки. – Колдун не спрашивал.
Зимич лишь пожал плечами.
– Тебя лечит хороший врачеватель, – вздохнул старик, взглянув на подзажившие раны, – и все же… Да, это молнии. Но это очень слабые молнии. Они не смогли тебя испепелить, только обожгли. Ведь змай бил молниями в щит и в топор, а попадал по рукам, правда? Почему щит не загорелся?
– Он был мокрым. Его поливали водой, чтобы он не горел.
– Глупцы! Всем известно, что вода притягивает молнии, но не задерживает их, наоборот… И если бы змай имел полную силу, ему бы хватило одной молнии. Скажи, тебе было трудно его убить?
– Да.
– Я не удивился. Кто-то разбудил змая, отогрел и выпустил в небо. Все гады голодны, когда просыпаются, и сил у них не много. А от холода они слабеют.
– Ну и что?
– Кому-то нужен свой змай. Ручной. Как мне – Вечный Бродяга. А? Я прав? – старик рассмеялся и снова подтолкнул Зимича в плечо.
Час от часу не легче. Ручной змей? Зимич закрыл лицо руками.
– Брось, – колдун положил руку на его согнутую спину, – предупрежден – значит вооружен.
– Скажи… – выговорил Зимич еле-еле, – сколько мне осталось?
– Чего тебе «осталось»?
– Сколько я еще буду человеком? Когда я должен превратиться в змея?
– Ты превратишься в змая, как только захочешь, – просто ответил старик.
– Как?
– Очень просто. Возьмешь и превратишься.
– А… а если я не захочу?
– Тогда не превратишься.
Зимич отнял руки от лица и посмотрел на колдуна, хлопая глазами.
– Закрой рот, ворона влетит, – старик захихикал. – А ты что думал?
– Я думал… Я думал… – радость постепенно вливалась в сердце, перехватывая дыхание.
– Но все почему-то хотят. Я не знаю почему. Может, и ты захочешь. Даже наверняка захочешь. На ладонях человека записана вся его жизнь. Молнии сожгли весь рисунок. Стерли твою жизнь.
Зимич не дыша медленно покачал головой, боясь спугнуть удачу, и пропустил мимо ушей непонятные слова о рисунке на ладонях.
– Дедушка, – прошептал он, – а ты не обманываешь меня?
– Я, случается, обманываю людей для их же блага. Но не теперь.
– И я не превращусь в змея?
– Кто тебе сказал? Я сказал: «если не захочешь». Не так-то это просто – не захотеть.
– Я не захочу! – Зимич прикрыл глаза.
– Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь, – улыбнулся колдун, – не было еще того, который не захотел.
– Значит, я буду первым, – ответил Зимич.
– Когда-нибудь тебе захочется стать сильней, чем ты есть. Быстрей, чем ты есть. Когда-нибудь тебе захочется убить того, кто сильней тебя.
– Мне еще никогда не хотелось кого-нибудь убить, – пробормотал Зимич.
– Потому что ты не знал, что можешь это сделать. Это совсем другое. Быть змаем – это могущество. Кто способен отказаться от могущества?
– Мне не надо могущества… такой ценой.
– Ну и хорошо. На этом и порешим. – Колдун похлопал Зимича по плечу, пряча улыбку в длинных седых усах. – Мне гораздо интересней, кому понадобился ручной змай.
Колдун отодвинулся от Зимича и задумчиво ковырнул что-то на камнях очага:
– Я очень хочу это узнать.
– Зачем? – Зимич посмотрел внимательней: два обугленных бугорка на камнях, похоже, когда-то были его хлебом и сыром. А ему как назло вдруг захотелось есть.
– Как это «зачем»? Настоящий, сильный змай – это оружие, почище самострелов и даже камнеметов. Кто ж откажется иметь ручного змая? Но не всякий может змая разбудить и отогреть. И не всякий сможет его кормить. Только сильные мира сего могут иметь ручного змая. Очень сильные. Чтобы сила змая не могла повернуться против них.
– И что, у кого-то уже был ручной змей?
– Пробовали. Но напрасно. Змай рвал цепи и убивал кормильцев. Значит, тот, кто хочет сделать тебя ручным змаем, уверен, что ему нечего опасаться. Почему?
– Я не знаю, – Зимич попытался отковырять бывший кусок хлеба от камней, но напрасно: тот рассыпался угольками.
– Не иначе злой дух пробрался в наш мир, чтобы погубить его… – шепотом сказал старик.
– Дедушка, ты же умный человек. Неужели ты веришь в злых духов? – усмехнулся Зимич.
– Верю? Нет, я не верю. Я часто вижу злых духов. Мне незачем в них верить. Там, во мраке чужого мира, колдуну грозит много опасностей. Есть добрые и мудрые духи, дающие мне силу. Есть слепые и глупые духи, которые дают силу, но мало и неохотно. А есть злые духи. Добрые духи зажигают путеводные луны, чтобы я не заблудился во мраке чужого мира. А злые духи рождают ядовитые желтые лучи, губительные для любого, кто осмеливается заглянуть за границу миров. Вечный Бродяга не боится ядовитых лучей. И змаи не боятся тоже. Любой гад, как и росомаха, живет в двух мирах, но гада нельзя приручить и сделать проводником, как росомаху. Духи боятся гадов и росомах. Все, кроме добрых, конечно.
– А почему колдуны приручают ворон? Вороны тоже не боятся ядовитых лучей?
– Ворон приручают слабые колдуны. Те, кто не может повелевать бурями, а лишь гадает или чародействует. Они не ходят к таким сильным духам-покровителям, как я. Они ищут встреч со слепыми духами.
– А колдуны-врачеватели?
– Истинные врачеватели не могут без росомахи. Там, в чужом мире, им нужна телесная оболочка, и росомаха помогает ее найти. Но врачеватель обходится малым, ему не нужен сильный дух-покровитель.
– Расскажи мне еще о духах, – Зимич зевнул, – я же никогда не стану змеем. А значит, никогда не увижу того мира. А мне интересно.
– У каждого свой путь. Может быть, ты захочешь стать змаем не от злости, а от любопытства. Только чтобы одним глазком взглянуть на тот мир… А? – Колдун улыбнулся.
– Нет. Не захочу. Расскажи про злых духов. Я всегда любил страшные сказки на ночь.
– Хорошо. Я постелю тебе шкуры прямо здесь, у очага. Тут будет тепло до утра. Постой, ты же хочешь есть! А я спалил твой ужин!
– Ничего, – вздохнул Зимич, – я как-нибудь. У меня оленина осталась. Немного.
– Нет-нет! – колдун поднялся на ноги. – Погоди.
Он сунулся за занавеску в углу избушки и вернулся с кринкой в руках:
– Вот, тут простокваша и хлеб. И масло у тебя оставалось. Бери-бери, я сегодня уже ел.
– А завтра?
– Завтра будет новый день.
Зимич спал очень крепко, но сны его были такими ясными, что походили на явь. Ему снились злые духи с фонарями, источающими ядовитые желтые лучи. Во сне он закрывался от них ладонями, и ему казалось, что свет прожигает их насквозь. Ему слышались тяжелые шаги прямо над головой, и он удивлялся: не слишком ли громко топают бесплотные духи? И Зимич поглубже зарывался в пахшие кислым шкуры, чтобы не слышать этих шагов и не видеть ядовитых лучей.
К утру угли в очаге еще не остыли – так много их было, – и Зимич проснулся в тепле. Сквозь мутный пузырь, затянувший махонькое окошко, струился тусклый свет: рассвело. Зимич потянулся и зевнул: теперь, когда он выяснил самое главное, пора подумать о том, как жить дальше. В Лесу ему не место, значит, надо подаваться в Хстов. Наверняка булочник давно забыл о шалопае, соблазнившем его дочь. А может быть… Может быть, ну его, этот Хстов? Может быть, настало время вернуться в Горький Мох? Жить тихим философом-отшельником, жениться на какой-нибудь местной красотке, сидеть по вечерам в саду и любоваться закатами? Писать стихи и сказки. Мама обрадуется. Да и отец, наверное, тоже.
С тех пор как в двенадцать лет Зимич уехал учиться, он ни разу не помышлял о возвращении домой. Приезжал на каникулы и, изнывая от скуки, стремился обратно в город. К друзьям, шумным попойкам, задушевным разговорам до утра, к возлюбленным (каждый год разным) и прекрасным незнакомкам. А теперь, лежа на земляном полу и кутаясь в засаленные медвежьи шкуры, глядя на затянутое пузырем окошко, на закопченный потолок, с которого клочьями свисала сажа, на кое-как прикрытый дымоход в дырявой крыше, Зимич вдруг вспомнил свою детскую с окошком, выходившим на восток. Душистый горошек, увивший стены дома. Кровать с кованой спинкой в виде сказочных зверей и птиц. Зеленую изразцовую печь в углу, где зимними вечерами воет огонь, но нет дыма. Вспомнил кухню перед праздником Долгих ночей, когда мама, сестра и кухарка втроем колдовали над плитой и с раннего утра оттуда доносились умопомрачительные запахи.
Хотелось есть.
Зимич поднялся и поискал глазами умывальник. Но, похоже, колдун умывался снегом… Выйти на улицу Зимич побоялся: средь бела дня его сразу увидят охотники.
– Дедушка, – шепотом позвал он, подойдя к тряпичному пологу, – дедушка, уже утро…
Никто ему не ответил.
– Дедушка, – шепнул Зимич погромче.
И вдруг молчание старика показалось Зимичу странным. Он не сразу понял, в чем эта странность, и еще с минуту постоял, прислушиваясь. А когда понял, рывком откинул полог в сторону: в тишине зимнего дня не было слышно дыхания колдуна.
Истлевший от времени лен не выдержал: половина занавески упала к ногам. На узком дощатом ложе, едва прикрытом соломенным тюфяком, лежал мертвый старик, открытыми глазами глядя в потолок. Шкура, служившая ему одеялом, сползла вбок и теперь едва прикрывала только тощие босые ноги старика.
Смерть не разгладила черт лица: на нем застыло выражение не страдания, но усталости. Вековой усталости от жизни… Зимич нагнулся, всматриваясь в мертвые глаза.
– Дедушка… – шепнул он, словно колдун мог расслышать его голос, – что ж ты так не вовремя…
Зимич подумал, а не убит ли старик, и кинулся к очагу. Но ни одной лучинки не валялось рядом: ночью свет давали тлеющие угли. Он поискал глазами, что бы могло гореть, и подхватил с пола светец, сломал его подставку о колено и сунул обломок в очаг. Но тот не загорелся, лишь острые края обросли мелкими искорками, которые гасли, стоило поднять «факел» над очагом. И тут Зимич вспомнил про масло. За ночь оно растаяло и быстро впиталось в старую льняную тряпку, оторванную от полога.
На этот раз факел вспыхнул мгновенно, дыхнув на Зимича коротким «ух». Масло чадило, и тряпка воняла паленым.
Нет. Никто его не резал и не душил. А судя по положению тела, и не травил. Старик умер сам, от каких-то неведомых причин. И в то, что он вдруг устал от жизни, Зимичу почему-то не верилось.
Сомнительный факел догорел, а он так и стоял над мертвым телом, не зная, что делать. Не иначе злой дух пробрался в этот мир, чтобы его погубить… Ночью Зимич пропустил мимо ушей рассуждения колдуна, а теперь старался припомнить, что же тот говорил о ручном змее. Только сильные мира сего? И где они, эти сильные? Где эти злые духи? Почему до сих пор не начали его приручать?
Он не сразу заметил, что у его ног сидит Вечный Бродяга. Откуда он взялся? Ведь дверь была закрыта! Неужели живущим в двух мирах запоры не помеха? Зверь смотрел на мертвого хозяина, и Зимичу показалось, что он видит слезы на глазах росомахи.
В себя его привели голоса под дверью. Теперь нечего делать в этой холодной избушке до темноты, надо уходить отсюда, пока охотники не заподозрили неладное и не начали ломать засов. И ему некуда возвращаться, только в дом Айды Очена.
Зимич дождался, когда незваные гости уберутся подобру-поздорову, и шагнул к окну: четыре мутные тени охотников двигались по дорожке меж сугробов в сторону деревни. Он отступил на шаг, и под ногой что-то хрустнуло: сначала Зимич решил, что это костяной гребешок, но, рассмотрев вещицу поближе, догадался, что это затейливое огниво. Он никогда таких не видел: ручка из оленьего рога изображала кузнеца, поднявшего молот: отшлифованная до блеска, со столь тонкой резьбой, что и в Хстове не нашлось бы искусного мастера, способного выточить такое. Где-нибудь в Лицце или на далеких окраинах Кины, может быть, и найдутся умельцы, но даже в этом были сомнения. Откуда эта вещь взялась в грязной полуземлянке старого колдуна? И почему валяется на полу? Зимич на ходу сунул вещицу за пазуху, в последний раз оглянулся на мертвеца и вышел вон, даже не посмотрев по сторонам.
И только потом подумал, что нужно было закрыть старику глаза…
Разбудил её солнечный луч, плясавший на щеке сквозь тонкую занавеску на окне. Сон был крепкий, без сновидений, из тех, что стирают воспоминания. Не сразу пришло осознание, где она и как сюда попала. Лика полежала, рассматривая деревянный потолок из узких реек, покрытых лаком. Встала, кряхтя, как бабка, разбитая радикулитом. Тело, непослушное, чужое, плохо повиновалось простейшим командам. Она осторожно прошлась по комнате, возвращая контроль над конечностями. Несколько раз сжала руки в кулаки, поражаясь их слабости. Потом молнией пронзила мысль: Матвей!
В его комнате оказалось пусто. Лика спустилась на первый этаж. Из окна виднелся ухоженный дворик и три высокие сосны, чьи тени причудливым ажуром ложились на землю. Вчера Матвей обещал, что-нибудь придумать. Ну, не обещал, конечно, просто сказал, но Лика всё равно была рада. Хорошо, что у неё теперь снова есть Мотя, такой надёжный и сильный. Почему она раньше этого не замечала? Да, они несколько лет переписывались, но если честно, Лика редко читала, что там Ветров на своей странице выкладывает, просто лайки ставила, и всё. Сейчас ей было даже немного стыдно, будто она так делала, потому что считала его не слишком интересной для себя персоной. Ну да, у них совсем разные увлечения: Матвей любит читать и знает кучу иностранных языков, а Лика любит кино и всякие научные теории. Но ведь это даже хорошо, что разные?
Она вбежала на кухню, чувствуя запах заварного кофе. Стропалецкий с джезвой в руках широко улыбнулся и сделал приглашающий жест. Выглядел он слишком бодро, по сравнению со вчерашним днём. На щеках даже играл румянец, возможно, от жара раскалённой сковроды, на которой скворчали ломтики бекона.
– А Матвей где?
– О! – Стропалецкий сделал виноватое лицо. – Молодой человек уехал час назад. Ему, оказывается, надо на поезд. Вероятно, он не хотел тебя будить.
Лика шлёпнулась на стул. На поезд? Ах да, он же приехал со своей командой, теперь вот уехал. Но почему он вчера ничего не сказал? Она и так понимает, что он не обязан бегать вместе с ней по городу и скрываться от всяких опасных типов.
– Кофе? – чашка дымящегося напитка появилась перед ней. – Вот сахар. Молоко, если надо.
Лика плюхнула в чашку молока, бросила ложку сахара, механически размешала. Зачем обещать ей помощь, если он знал, что уедет? А ей, что ей теперь делать?
– Анжелика, я понимаю, тебе сейчас нелегко. Твой привычный мир рухнул, но уверяю, когда первый шок пройдёт, ты увидишь, что та новая реальность, в которой ты оказалась, ничуть не хуже. И даже больше – намного, намного лучше.
За этот фальшиво участливый тон хотелось выплеснуть горячий кофе ему в лицо.
– В чём лучше? В том, что я теперь должна скрываться от всех? И не зовите меня Анжеликой. Просто Лика.
– Хорошо, Лика. Да, ты попала в сложную ситуацию. Но посмотри на неё с другой стороны – перед тобой открываются новые возможности. Колоссальные!
– Что вы имеете в виду? Помогать вам в продлении жизни? Вам нужна ещё кровь?
Голос её против воли задрожал. Стропалецкий поднял руки.
– Перестань, девочка. Ты взвинчена. Тебе надо успокоиться. Ничего, здесь очень хороший воздух. Целительный. Один день, и ты поймёшь, что всё не так плохо. Что касается крови… Признаю, моё фанатичное стремление докопаться до истины, разгадать тайну аргов, может показаться безумием. Сначала я просто хотел узнать секрет бессмертия, не много ни мало. Ведь согласно многочисленным исследованиям человеческий организм запрограммирован на гораздо больший срок жизни. Ученые даже обнаружили так называемый «ген старения», который, словно специально, сокращает наш век. А я, простой земский врач, открыл «аргген» – ген, способный продлевать жизнь и возвращать молодость.
– А теперь, чего вы хотите добиться теперь?
– Чем дольше живёшь, тем острее чувствуется бессмысленность сего процесса. Идут года, века, но люди не меняются, ни в алчности, ни в разрушительном воздействии на природу. Наверное, правильно, что срок нашей жизни ограничен. Представь, сколько бед принесёт в мир бессмертие, если его когда-нибудь достигнут?
– То есть вы теперь не хотите подарить миру бессмертие, поэтому сбежали от Гривы?
– Не сбежал. Просто решил разорвать наши отношения.
Лика усмехнулась.
– Гривцов, однако, считает иначе.
– Конечно, Гриве не хочется терять деньги. За годы нашего сотрудничества его компания смогла запатентовать несколько удачных препаратов – побочный продукт моего исследования. Кем бы он был без меня? Производителем поддельного аспирина?
– Он вас ищет.
Профессор махнул рукой.
– Кто меня только не ищет. Тогда, в маленькой итальянской гостинице, я ступил на путь полный неизведанного.
– Что, за сто лет вы так и не поняли почему?.. Почему мы такие? Что мы такое?
– За столько лет я изучил химию, генетику, гематологию от и до. Я знаю всё, что есть в крови аргов, и чего в ней нет. Но создать препарат, аналогичный крови арга не могу. Я выделил ген, отвечающий за переработку серебра, я внедрял это ген подопытным, но бесполезно.
– Вы ставили опыты на людях? – Лика вздрогнула.
– Только на добровольцах. Поверь. Гривцов и сам порывался стать одним из них. Я с трудом уговорил его подождать. И правильно сделал: все опыты обернулись полным провалом.
– А можно как-то избавиться от этого арргена? Что, если я не хочу никакого бессмертия?
– Ты напоминаешь мне бедняка, который нашёл клад и закопал его обратно, потому что привык к своей бедняцкой жизни. Ты представляешь, какие возможности перед тобой открываются? – Стропалецкий оглядел Лику и сам ответил на свой вопрос: – Вижу, что нет. Ты можешь достичь многого. Практически всего. Любая цель не будет чересчур амбициозной.
– У меня нет амбициозных целей, – пробормотала она.
– Это пока. Пока ты не осознала своих возможностей в полную силу.
– Не нужны мне никакие возможности, – выкрикнула Лика, – если из-за них меня разберут на запчасти. Кто эти люди, от которых мы сбежали в доме Гривцова?
Лицо профессора исказила странная гримаса.
– Люди Бореуса, я уже говорил. К сожалению, я немного знаю про этого чудовищного человека. Да и человека ли? Его наёмники рыщут по свету в поисках аргов… – он вдруг замолк и к чему-то прислушался. Что-то гремело сверху. Низколетящий самолёт?
Лика нетерпеливо заёрзала, ожидая продолжения рассказа. Стропалецкий подпёр голову рукой и задумался.
– Ты, наверное, слышала разные легенды про Атлантиду, Гиперборею и тому подобные древние цивилизации, обладавшие настолько потрясающими знаниями, которые нам и не снились, – сказал он, наконец, со вздохом. – Я не утверждаю, что арги – это потомки атлантов или гиперборейцев, уверен, что таких высокоразвитых цивилизаций за всю историю существования нашей планетки было множество. Арги – остатки одной из них. Думаю, они представляли собой некую замкнутую систему. По виду люди, но не совсем. До поры до времени они не вступали во взаимодействие с внешним миром. Пока что-то не вынудило их это сделать. Письменных источников их существования почти нет. Всё, что я сам узнал – лишь косвенные намёки. Думаю, некогда на земле, действительно, произошла катастрофа планетарного масштаба.
– Потоп?
– Или он, или ещё какой катаклизм, – Стропалецкий улыбнулся без тени иронии. – В результате арги вынуждены были покинуть свои земли и «выйти в люди», так сказать. Кстати, у многих народов есть легенды о пришествии богов. Эти боги светловолосы, бледнолицы и обладают способностью менять облик. Ничего не напоминает? К тому же пришельцы или боги брали в жены земных женщин. Отсюда много легенд о полубогах и героях.
Лика со скептицизмом высунула язык.
– О, я потомок богов? Вы серьёзно?
– Не надо утрировать. Даже при отсутствии письменных источников, можно что-то найти и провести аналогию. Легенды многих народов похожи, иногда слишком, чтобы это могло быть простым совпадением. Если предположить, что уровень развития аргов был достаточно высок, им несладко жилось среди полудикарей, какими должны были казаться им населяющие планету люди. И тогда они решили, что вправе сделать их жизнь лучше. Думаю, они просто замещали собой вождя племени или правителя и начинали проводить в жизнь свою политику. И вот тут уже письменные источники дают нам шанс проследить путь аргов. Я много копался в старинных архивах. Иногда в летописях говорится о смертельной болезни правителя и о чудесном выздоровлении, после чего правитель полностью менял образ жизни, а также характер и привычки.
– История полна самозванцев? – пошутила Лика.
– Именно. Даже в нашей истории есть тому примеры. Особенно в нашей. Пётр Первый, Иван Грозный и другие. Я бы мог привести много доказательств своей теории, но ни к чему. Главное, что я хочу донести: арги пытались влиять на человеческое общество, используя свои способности. И как результат, нашлись люди, которым это не понравилось. Арги тщательно оберегали свой секрет, но всё же правда просочилась. Ведь арги так же болеют и получают травмы. Да, их жизнь намного дольше. По современным меркам они почти бессмертны, но всё же не совсем. Некоторые рукописи сохранили странные упоминания о том, что после смерти правитель преображался, менял облик. Конечно, это приписывалось дьявольским козням и не выносилось на всеобщее обозрение. Но, так или иначе, тайну аргов раскрыли. Возможно, не обошлось без предателей. В каждом сообществе рано или поздно наступает раскол. Может, кто-то из аргов выдал секрет. В результате возникла организация, ведущая непримиримую борьбу с ними. Более того, они захотели сами стать, как арги. Помнишь, я рассказывал о страшной участи Джованни? Он стал жертвой гризов.
– Как?
– Гризов. Они продлевают себе жизнь, вливая кровь аргов, и делая прочие ужасные вещи. Дело в том, что эта кровь универсальна, она подходит любому человеку, подстраиваясь под его генокод и на время наделяя его способностями к ускоренной регенерации клеток. Единственно, этот эффект длится недолго, примерно полгода, и имеет необратимые последствия. Кожа приобретает серый цвет. Чем больше вливаний, тем серее оттенок. Но их это не останавливает.
Лика хмыкнула. Приобрести суперспособности такой ценой?
– Но ведь вы не такой? У вас нормальное лицо, – заметила она. – А ведь вы тоже пользуетесь… э, серебряной кровью.
Стропалецкий махнул рукой.
– Не надо зряшных комплиментов. Я вижу себя в зеркало.
– Видимо, нечасто, – улыбнулась Лика. – Нормальное у вас лицо. Что вы придумываете. Хотя вчера, да, оно было намного серее.
— Если ты скажешь, что твои наглые лживые глаза сияют исключительно от радости видеть меня, я расцарапаю твою самодовольную, холеную, наглую и лживую рожу, — ласково проворковала Ристана, с милой улыбочкой протягивая Дайму руку для поцелуя.
Дайм (который вообще-то как раз именно это и собирался сказать, ну разве что добавив еще парочку комплиментов поцветистее) только насмешливо поднял брови, обозначая что-то вроде: «какая же редкостная чушь иногда приходит в твою прелестную голову, моя дорогая» и привычно целуя воздух над ее запястьем.
— Тогда я лучше вообще промолчу, дорогая моя Ристана, во имя сохранения в целости собственной рожи… и твоей репутации воспитанной шеры.
Ристана совсем не элегантно раздула ноздри и отдернула руку, попытавшись при этом довольно чувствительно и словно бы невзначай ударить Дайма тыльной стороной ладони по носу. Дайм уклонился, привычно и изящно, посылая Ристане второй поцелуй — теперь уже откровенно воздушный и иронично-укоризненный.
«Ай-яй-яй, дорогая!»
— Ублюдок! — прошипела Ристана с восхищением.
— Естественно, дорогая.
— Эта темная шлюха, моя чокнутая сестричка, она что, действительно так хороша в постели, как про нее болтают?
А вот это уже удар. Сильный, расчетливый, подлый, хорошо выверенный по времени и месту. Она шипит негромко и улыбается, словно поддерживает светскую беседу ни о чем и обо всем сразу, стоящие в двух шагах (и, разумеется, изнывающие от любопытства) фрейлины и юные офицеры вряд ли расслышали хоть что-то… да она и не хочет, чтобы расслышали, иначе говорила бы громче. Но вот реакцию Дайма они увидят. И истолкуют. И пойдут разносить… А реакция была бы, хоть какая-нибудь, пусть даже и напоказ и насквозь фальшивая, совершенно дипломатическая. Но когда тебя бьют — надо реагировать или хотя бы изобразить, что реагируешь, это азы.
А еще можно включить зануду.
— Осмелюсь уточнить, моя дорогая: она темная только на восемь десятых.
Ему было даже немного жалко Ристану — она так ничего и не поняла. Пошла по накатанной годами дорожке, привычно обвиняя во всех своих бедах младшую сестру, которой вечно достается все: и любовь отца, и сильнейший дар, и наследник императора в женихи… а теперь еще и два самых лучших и статусных любовника самой Ристаны, которых она так долго соблазняла и приручала… она ведь уверена, что именно она была в этой старой как мир игре охотником, а не добычей, она так прелестна в этой своей убежденности, что Дайм старательно поддерживал именно эту версию. Сначала потому, что ни в чем не мог ей тогда отказать, а потом… потом ему ничего не стоило, ей приятно, обоим полезно, а Бастерхази…
Бастерхази.
Роне…
У него обкусанные губы, изнутри. Шершавые и очень чувствительные. Щекотно проводить языком, особенно если кончиком. Он, наверное, все время их грызет, если задумывается или нервничает, иногда до крови. Постоянно задумывается или нервничает, получается, если все время грызет, такая вот всемогущая тьма, нервная и задумчивая. И каждый раз, когда Дайм проводит по ним языком, лаская и залечивая, Роне вздрагивает и давится воздухом, словно не верит. Снова и снова. Каждый раз как в первый. Не верит.
Он вообще ничему не верит, этот темный шер Бастерхази… Роне… Улыбается нагло и вызывающе, вскидывает голову, смотрит насмешливо, презрительно морщит родовой шнобель Огненных Ястребов. И — не верит. Просто смотрит, кривит губы и смотрит, отчаянно, яростно, почти ненавидяще… И не верит. Ничему.
Но все равно бросается навстречу — всем телом, всей сутью, всеми стихиями, навзрыд, на разрыв, наотмашь, на взлет, на излом. С плеча (или с плеч?). Словно с обрыва — безрассудно, беспощадно, беспомощно и безнадежно, ведь он не умеет летать, совсем не умеет… И остается только ловить, не давая разбиться об острый лед там, далеко внизу. Только ловить. Удерживать… Просто держать. Потому что — а что еще остается?
Он так смотрел, что Дайм передумал не останавливаться: тащить его в таком состоянии во дворец было бы как-то ну… неправильно. Да и жестоко, пожалуй. От него же даже сквозь все щиты неудовлетворенностью разило, как от голодного демона, только что вылезшего из Ургаша, словно прошлой ночи не было, словно вообще ничего не было! Это полной бездарностью надо было быть, чтобы не почувствовать. Возникли бы вопросы. А оно нам надо? Не надо оно нам.
Он не верил. Смотрел обиженно, зло, возмущенно — и не верил. Даже в роще не верил, до самого последнего. Даже когда Дайм, поняв, что инициативу на этот раз придется брать в свои руки, развоплотил на шисов дысс их одежду — Роне продолжал закусывать губы и смотреть так, словно Дайм в любой момент может отыграть все назад и объявить шуткой.
Слегка отпустило его только после второго оргазма. Кажется, после второго, хотя Дайм и не смог бы поручиться, у него и у самого к тому времени знатно продуло чердак. Какое же это, оказывается, страшное искушение: горячее сильное тело, напряженное до звона и буквально тающее в твоих руках, позволяющее делать с собою все что угодно, растекающееся расплавленным воском, выплескивающееся в тебя и на тебя, требовательное, жадное, неверящее, но при этом распахнутое навстречу и позволяющее делать с собою все что угодно…
Забавные, однако, у тебя пристрастия, Дамиен светлый шер Дюбрайн… Кто бы мог подумать?
Вот и Ристане такое даже в голову прийти не могло. Ненавидеть младшую сестру куда проще, да и привычнее. Опасно быть рабом привычек, запомни это, Дамиен светлый шер Дюбрайн, тебе как полковнику МБ это не может не пригодиться…
— Ну и долго мне вас еще ждать прикажете, мой светлый шер?
Показалось — жаркой лавой дохнуло в самое ухо, хотя на самом деле Бастерхази остановился шагах в трех, Дайму даже оборачиваться не надо было, чтобы это чувствовать. Как и улыбку, высокомерную и язвительную. Как и взгляд — наглый, неверящий, отчаянный, до краев переполненный алой тьмой, готовой в любой момент рвануться наружу, чтобы… что? Обжечь? Спалить дотла? Приласкать? Растечься у ног?
Дайм с комичной беспомощностью развел руками и улыбнулся Ристане — на этот раз почти искренне, извиняясь:
— Прости, дорогая, но отчеты для Конвента сами себя не напишут!
И шагнул навстречу обжигающе ласковой и такой недоверчивой огненной тьме.
Жители Одессы проснулись от ночного грохота.
Или гром прогрохотал, или склады артиллерийского управления взлетели на воздух, но как бы то ни было, все быстро стихло, позволив мирному обывателю вновь погрузиться в сладкий предутренний сон.
Спал командующий украинским флотом вице-адмирал Сергей Гайдук, подписавший накануне документ об исключении подводного човена «Запорожье» из списочного состава судов. Ах, как сладко и спокойно спал вице-адмирал! И снилось ему, что вытаскивает он из моря самодур, а на каждом крючке извивается длинная и стремительная скумбрия. И так хорошо ему было от этой долгожданной удачи, что пускал адмирал слюнку на подушку, и не хотелось ему просыпаться и погружаться в серые будни обязательно несчастливого начинающегося дня.
Спал неизвестный сепаратист, первым выстреливший на митинге и полагавший, что совершил героический поступок.
Спал сотник Микита, еще вчера стрелявший в одесситов, выпрыгивающих из Дома профсоюзов. Спокойно спал сотник Микита и угрызения совести его не мучили, по причине полного отсутствия этой самой совести. А, как известно, не может потревожить человека то, чего у него не было, нет, и не будет.
Спали спокойно девочки Дарка и Оксана, подававшие мальчикам бутылки с коктейлем Молотова, которыми поджигали Дом профсоюзов. Вечером они рассылали сделанные у Дома профсоюзов селфи. Круто получилось, прям, нереально круто! Сепары горели и даже потрескивали, как колорадские жуки, когда их жгут!
Спали их родители, были рады, что девочки дома. Время неспокойное, девушкам вроде Дарки и Оксаны опасно гулять поздним вечеров, не дай бог, что-то случится, сердце кровью обольется!
Спал Саша Гончаренко, активно участвовавший в бойне, еще не зная, что утром – надо же такому случиться! – от него откажется родной папа, и родителей ему заменит партия Петра Порошенко, ведь должны же быть у хлопца хоть какие родители!
Спали многочисленные футбольные фанаты, которые в дневном пожаре не видели ничего особенного – ну оттянулись после матча, чего особенного? На то и футбол существует, чтобы после него выпить пивка и хорошенько развеяться. Зря, что ли на матч петарды и биты тащили. И флаги пригодились – булыжники с разобранной мостовой в них таскать! Нет, хорошо вчера оттянулись! Дали сепарам по сопатке!
Не понять простому человеку, где душа у футбольных фанатов!
Спал мальчик Боря, и снилось ему, что он добре мутузит ненавистного скрипача Изю, который в школе выпендривается тем, что умеет играть на скрипке. Подумаешь, виртуоз! Боря умел стоять на голове и искусно плевать на пять метров через щербинку в передних зубах, но не хвастался этим, как некоторые скрипачи!
Спала Одесса, еще вчера потрясенная событиями в Доме профсоюзов и на Куликовом поле – чтобы в мире не произошло, но людям надо отдыхать, хороший отдых основа успехов нового трудового дня. Не спали лишь родственники пострадавших и врачи – после пробуждения монстра, по имени толпа, у них всегда много работы.
А наутро с Привоза пришла жуткая новость – памятник Ленину у проходной завода пропал. Вот так, стоял себе, как матрешка, под броней повелителя Темной силы, и вдруг исчез. Даже кепки не осталось. Поваленный из гранатометов Дарт Вейдер на месте, а Ленина нет.
Следователями были выдвинуты основные версии. Памятник забрали коммунисты. Они, таким образом, сохранили золото партии, а вследствие событий второго мая забрали золото для подготовки вооруженного восстания. Не зря же в городе видели Симоненко – партийный босс приезжал, чтобы дать последние указания сподвижникам и лично проконтролировать эвакуацию Ленина за границу.
Вторая версия была построена на том, что памятник украли штурмовики, которые устанавливали над ним Дарта Вейдера. Пронюхали, гады, что Ленин золотой, ну и умыкнули, чтобы организовать выборы своего лидера. Сами понимаете, политическая борьба больших денег стоит! В последние дни штурмовики у завода кучковались, не иначе готовились к экспроприации.
Третья версия строилась на предположении, что статую изъяло правительство для финансирования АТО на Донбассе. Известное дело, война денег стоит! Только ничего армии не обломится, попилит правительство Владимира Ильича, разделит между министрами. Известно ведь как у нас умеют пилить! Без малейшей брезгливости сам премьер Яценюк возьмет в руки «болгарку» и свое мастерство в работе покажет. Высказывались, конечно, сомнения, что в этом случае министрам хоть что-то достанется, но ведь как говорится: знаешь правду, держи язык за зубами.
Четвертая версия ставила в подозрение искателей «золота партии». Эти все могли, вон на Полтавщине прямо от памятника руку отпилили, хотя золота на Ильиче было с гулькин хрен, чистейшей воды чугуняка. А что, узнали, что заводчане Ленина памятником Дарта Вейдера накрыли, а дальше уже дело техники – снять с постамента, погрузить вождя на автомашину и вывезти в Приднестровье, где всем известно, никакой власти нет и баз брошенных полно – пили, сколько хочешь. Обогатились хлопцы, позавидовать можно!
Пятая версия объясняла исчезновение памятника кознями преступного мира. Известное дело, Одесса всегда славилась авторитетами и мошенниками, достаточно существующую литературу почитать. Про Беню Крика все слышали? А про Соньку Золотую ручку? А еще тут Мишка Японец пошалил, и атаман Котовский не раз себя показывал. А о таких авторитетных людях, как Ангел, Карабас, Остап Шор, Паша Батя, Рита Мурка, и говорить не приходится. Не зря же гостей города приглашают на экскурсию «Одесса криминальная». Что и говорить – воры вполне могли польститься на золотого Ильича.
Все версии предполагали, что памятник Владимиру Ленину и в самом деле был изготовлен из золота. Кому-то несказанно повезло! Другого варианта украинцы в силу своего менталитета просто себе не представляли. Поэтому робкое предположение директора завода, что Ильич ушел сам, народ воспринял, как попытку навести тень на плетень и увести следствие в сторону.
Еще одно знамение явилось одесситам перед девятым мая.
Стая птиц, возвращавшихся с юга, вдруг перестроилась в полете, на несколько секунд образовав человеческое лицо. Человек смотрел на город и саркастически улыбался. Сам этот человек был хорошо известен горожанам. Да что горожанам! Он был известен всей Украине, да и, пожалуй, о нем говорили во всем мире.
На город смотрел Путин.
Украина обрела новое божество. Это злое божество было вроде языческого Кхулту, ничего хорошего от него ждать не приходилось. Отныне все происходящее в стране связывали с новым божеством. Он велел, он приказал, он заставил, он запретил, он нас не любит!
Культ все ширился, охватывая все новых и новых последователей.
Путин не давал Украине воссоединиться с ЕС. Путин отжал Крым. Путин удерживал подводный човен «Запорожье». Путин не признавал Майдан. У Путина скрывался недобитый Виктор Янукович. Путин увеличил цену на газ и нефть. Путин поддерживал сепаратистов на Донбассе. Путин ввел на Донбасс российские войска.
Путин. Путин. Путин…
Он был виноват в том, что новое правительство Украины стало воровать больше, чем прежнее, в том, что стране задерживают кредиты, в том, что начала стремительно падать гривна, что войска оказались не готовы к АТО. Он был виноват в случившихся разводах и изменах, в том, что подрались мальчишки из одного квартала, в том, что рядовой украинец на дрянной дороге пропорол шину на своем «Лексусе», в том, что от чумы передохли все свиньи, в том, что упала гривна, выросли цены на газ и квартирная плата. Ну, кто еще мог быть виноватым в твоем плохом настроении, в том, что тебя уволили с работы, и, не дай Бог, от тебя ушла жена?
Кто-то из украинцев даже сочинил стихи на русской мове, выражающее его личное отношение к Путину-Кхулту:
Льется дождь и выпал град –
Это Путин виноват.
Гором гремит, земля трясется –
Это Путину неймется!
Во дворе плетень упал –
Путин молнией попал!
В небе виден темный лик.
Он пришел и мир возник!
Случались даже трагедии.
Мэр одного из городов южного побережья был истинным украинцем. Люди, незнакомые с ним, назвали бы его правоверным хохлом. Мэр любил исполнять родной гимн на нейтральной полосе вблизи москальской границы. Голоса он не имел, слуха тоже, но восполнял их отсутствие истовостью и усердием. Иногда он поворачивался к востоку и кричал: «Володинька! Я ж тебя зубами грызть буду! Опомнись, Володя!» Но ответа не было, лишь эхо, нарушая все законы физики, гуляло над степью.
По происхождению мэр был русским, но сызмальства пил украинское молоко и слушал украинские сказки. Двадцать лет он отслужил в украинской армии, свято защищая отчизну, обретенную в конце двадцатого века. Ей он служил верой и правдой, поэтому в цвет государственного флага он даже линзы носил разного цвета, отчего левый глаз у него был синего цвета, а правый отливал золотом украинских полей.
Любимого кота он тоже выкрасил в цвета флага любимой отчизны, отчего кот на мэра обижался, постоянно шипел и метил ему ботинки. Несомненно, в душе кот был обычным сепаратистом. Собаки кота не трогали, держали под подозрением, что давало ему отличную возможность беспрепятственно лазить по городским помойкам. Но это же и мешало половой жизни кота, ибо кошки к нему относились с брезгливой подозрительностью и предпочитали встречаться с не столь экстравагантно окрашенными самцами.
Мэр попал в психиатрическую клинику, а проще говоря, в дурдом, чему предшествовало несколько природных явлений. Во время одного из выступлений его на границе с москалями, стая птиц, беспорядочно передвигавшихся по небу, вдруг обрела очертания человеческого лица, и на мэра глянул строгий лик его личного недруга. Путин, а это был он, так внимательно и строго рассматривал мэра, что тот испуганно забился в салон служебной машины и отказывался покинуть его даже после того, как водитель притормозил у городской управы.
— Він стежить за мною! — качал головой мэр. – Особисто доглядає!
Второй случай был еще тревожнее – во время митинга, когда мэр привычно принялся обличать президента России во всех неисчислимых грехах, с грозового ближайшего облака ударила ветвистая молния. «Путин шельму метит», — шептались в толпе. Мэр потерял дар речи, он только мычал. Оказавшись в палате клиники, долго проверял решетку на окне, потом собственноручно заперся изнутри, и только тогда ощутил покой и облегчение, встретив их с улыбкой ребенка, избежавшего неизбежного наказания.
В дурдоме к нему отнеслись с вежливой предупредительностью. Мало ли как дело повернется? Только один здоровенный – а иных в дурдоме не держат — санитар смотрел на мэра мрачно и подозрительно, а потом заявил на правильном русском языке (а как еще разговаривать с психами, не на английском же):
— Сепаратюга ты, а не сумасшедший! На тебя в СБУ заявить надо!
— Це чому?
Мимо прошли санитары, явно намылившиеся в столовую. Санитар опасливо огляделся и перешел на украинский язык.
— Нормальний божевільний про рідну Україну думає, москалів зусиллям волі знищує. А ти? Путін у нього всюди. Якщо тебе послухати, без Путіна і трава б не росла, корови б молока не давали! Адже і не один ти такий. У нас тут один вчений лежить, все кричить, що Ленін з Мавзолею через пам’ятники всім світом керує. Адже ось сволота, через нього жодного пам’ятника не залишилося, міста і вулиці вкотре перейменовують, скоро пенсії людям похилого віку та інвалідам платити нічим буде! Знаєш, скільки гривень це все коштує? Адже і не заперечиш йому — божевільний! Він на повному серйозі стверджує, що якщо людина живе, скажімо, на вулиці імені Шухевича або святий Небесної Сотні, то він завжди заробляє більше і завжди благополучніше, ніж жителі вулиці Комуністичної або Героїв-краснодонців!
— Ну, це зрозуміти можна, грабіжник завжди живе благополучніше, ніж орач. Тільки не довго.
— Я же говорил – сепаратюга! – возликовал санитар. – У меня на них глаз наметанный, я месяц в Донецком аэропорту на них в прицел глядел!
— А може цей самий Володимир Ілліч і справді з мавзолею управляє? А вчений цей дело говорит?
— Щось ти для психа занадто вдумливий, — усмехнулся санитар. — Ну, сам поміркуй, в Росії таких пам’яток куди більше, дозволив би він капіталізм там будувати? Ось і виходить, що вчений цей псих. Хіба йому у нас місце? У нас психи нормальні, правильні. А йому б в Раді заправляти, там всі такі!
— Ну що, будеш на мене заяву писатиш?
Санитар огляделся и снова перешел на москальский язык.
— Какое заявление? Я же вижу, что ты свой, только заблуждающийся. Лечить будем! Марш в палату, заземляйся. Будете всей палатой москалей уничтожать, неньку на ноги ставить.
— А чому ти зі мною по-москальски говориш?
Санитар заржал.
— Да потому что теперь на их языке только больным здесь можно разговаривать. Давай, давай в палату, у вас там по расписанию сеанс телепатической ксенофобии вот-вот начнется!
— А що ти там щодо сепаратистів говорив? – криво усмехнулся пациент.
— Ну, вот, теперь ты истинно обитатель нашей клиники, — одобрительно сказал санитар и даже похлопал пациента по плечу. – Не дрейфь! На ужин дополнительный укол получишь и стакан вишневого компота.
— Уезжают, — домовой Еремей растерянно глядел на бывших жильцов, грузящих нехитрые пожитки в скрипучую телегу. Вот отец семейства повернулся к дому, и у Еремея забарабанило в груди, неужели? Но нет, мужик подтянул на рубахе веревку , служащую ему поясом. Поклонился отчему дому, так низко, что мазнул бородой по раскисшей от дождей земле. И, перекрестившись, полез на место возницы. Тряхнул поводьями, и серая кобылка, печально мотнув гривой, медленно потянула тарантас в новую жизнь, прочь из деревни.
Еремей смотрел им в след и все не мог поверить, что люди, чьи отцы и деды жили в этих стенах, покинули родное гнездо, не забрав с собой домового. Вот кота взяли, а его, домового нет.
— Может вернутся? – сам себя подбодрил Еремей, дергая короткими пальцами за клочковатую бороду. Сказать сказал, а сам не верил. На улице начал накрапывать дождь, и по сморщенной мордашке Еремея покатились капли.
Первое время домовой еще старался, следил за домом. Гонял крыс, расплодившихся в подполе, прочищал трубу в печи, на всякий случай, да подкармливала кукушку в настенных ходиках обещаниями и вчерашним днем.
Осень сменилась зимой и в нетопленном доме стало неуютно и одиноко. Сначала Еремей прекратил гонять крыс. Что ему жалко, что ли? Пущай зимуют. Затем прекратил заглядывать в трубу, надежно укрытую от вьюг в снежную шапку. И наконец, отсыпав кукушке с запасом потерянного времени, устроился поудобнее в ходиках и уснул.
— Танюш, Тань! Гляди, какие я часы привез!
Громкий мужской голос просачивался сквозь сон домового, мешая тому спать. Еремей перевернулся на другой бок, но голос не исчез. — Представляешь, приехали сегодня сносить избушки, что на окраине, и дернуло меня в одну из них заглянуть. Изба по окна в землю ушла, можно сказать, только стены да печка остались. И вот на тебе, на одной из стен часы. Как думаешь, с кукушкой?
— Похоже на то, — согласилась женщина, и часы закачались словно корабль, приплывший в гавань. Еремей, растерявший к этому моменту остатки сна, прижимал к груди перепуганную кукушку и все не мог поверить в услышанное. Надо же, его избушку, его родной очаг снесли. Как же так вышло? Неужели никому дом не приглянулся? Там ведь и сад яблоневый имелся и сарай, хоть и старый, а все же для лошадки место. Да и дом крепкий был, на совесть построенный. Он своими руками каждую щелку мхом проконопатил. А они снесли.
— Давай их на кухне повесим? –предложила женщина, — только механизм починить надо.
— Давай сейчас повесим, а мастера я найду, ну уж больно они колоритные, согласись. Мне кажется, у моей бабки такие же в деревне были, — в голосе мужчины послышались нотки ностальгии.
— Ладно, иди вешай, только хоть пыль стряхни!
Каким бы извергом не оказался неизвестный мужичок, а через полчаса ходики украшали стену его коттеджа.
Все это время Еремей сидел внутри и злился на судьбу. Он охал, вспоминая родной дом. Ухал, негодуя о людях, бросивших его. И эхал, просто так, чтобы было.
— Я тебя слышу, — раздался протяжный бархатистый голос, и Еремей насупился, – я слышу, как ты сопишь, вылезай давай, знакомиться будем, — мурлыкнул кот, разглядывая хозяйскую находку.
— А ежели не выйду? – поинтересовался Еремей, слегка приоткрывая дверку.
— Выйдешь, — пообещал кот, — заскучаешь и выйдешь.
— Ишь, умный какой, — фыркнул домовой.
— А то, — согласился кот. – Ну, так что, знакомиться будем? Меня вот Варфоломей звать, а тебя как?
— Не твое дело, мохнатый, – огрызнулся Еремей, решив, что никогда не покинет часы.
— А мне тут хозяева молока налили. Вкусное, наверное, — завел кот песенку.
— Ну, раз вкусное, то пей, — буркнул Еремей, изнывая от желания оглядеться.
— Я бы выпил, но не люблю, — признался кот.
— Как так? – домовой до того удивился, что распахнул дверь и едва не выпал из убежища.
— А вот так, — черный кот, лежащий на столе, лениво махнул пушистым хвостом и уставился на домового.
— Ну, чего гляделки лупишь? – заворчал тот. — Домовых не видал?
— Ни разу, — признался кот, заваливаясь на широкую спинку и складывая лапки на пузико.
— Врешь! – Еремей ошеломленно глядел на зверя, позволяющего себе такие вольности на хозяйском столе.
— Ничуточки, — признался кот и вдруг насторожился, — О, хозяин спать пошел, пора. – Кот слегка расплылся в воздухе, стал размазанным и полупрозрачным. В тот же миг сверху послышался грохот и возмущённый крик:
— Таня, эта мохнатая тварь нарочно посреди дороги легла! Я же не вижу в темноте!
Кот мурлыкнул, и обретя былую четкость, подмигнул домовому:
— Здорово я его, да?
— Слабое наказание для того, кто разрушил мой дом, — фыркнул Еремей, — ну ничего, я сейчас сам возьмусь за дело. – Он оглядел комнату. Всюду виднелись ящики и шкафы, а посередине стоял стол, на котором валялся Варфоломей. — Тут что хозяйка делает?
— Варит, — мяукнул кот и начал вылизывать лапу.
— А печь где? – изумился домовой, — Ежели это кухня, то я сейчас сажи из трубы в горшок намету.
— Печи нет, — обескуражил его кот, — и горшка тоже.
— Подпол! – обрадовался домовой, — Где тут запасы хранят показывай, мышей зазову пусть все попортят.
— Запасы в холодильнике – кот вздохнул, — ты столько проспал то дедушка?
— Какой я тебе дедушка? — Возмутился Еремей, — я еще юн, мне годков двести пятьдесят не более. – он обиженно глянул на кота, — ладно хвостатый, что с тобой говорить, пойду кур пугну, в миг нестись перестанут.
— Кур не держим, — кот прошёлся по шкафу и сунув нос в вентиляцию звонко чихнул.
— Таня, кто-то в доме? – раздался растерянный голос хозяина.
— Кот там, — сонно откликнулась супруга, — спи.
— Ни печи, ни погреба, ни кур, — Еремей загибал пальцы, — может, хоть корова имеется? Молоко тебе откель добыли?
— Из упаковки, — пояснил Варфоломей, выглядывая из-под стола, — а я его не пью, мне больше сбалансированный корм нравится.
— Прекрати мельтешить, — рассердился домовой, — что за жизнь-то пошла у вас?
— Замечательная! – кот вновь расплылся и громко замурлыкал, в детской хозяйская дочка погладила рукой пушистый бок, и приснившийся кошмар лопнул мыльным пузырем.
— Дурной дом, — вздохнул Еремей, грустно глядя на вездесущего кота, — ясно чего у вас домового своего нет, он тут не к месту.
— Ну вот и оставайся, поможешь мне, а то столько дел, спать некогда. –пожаловался кот.
— В этом доме моё дело- месть, — пригрозил Еремей и захлопнул за собой дверцу часов.
Домовой старался как мог.
— Вот что ты делаешь? – кот лениво разглядывал как домовой откручивает крышки на баночках с перцем и солью и меняет их местами.
— А то сам не видишь? – чихая отозвался Еремей.
— Вижу, — кивнул кот, — зря тратишь время, банки то подписанные!
— А теперь что? – кот любопытством смотрел на домового, который кряхтя выливал воду из вазы с цветами.
— Пусть, пусть с утра до колодца бегут, а цветочки то все увянут, — радовался Еремей.
— Ерунда, — зевал кот и лапой открывал кран, вновь наполняя вазу.
— Лошадь ночью щекотать буду, — делился идеей Еремей, — чтоб с утра она в мыле не пахать не возить не могла.
— Ой не могу, — кот покатывался со смеху, изредка мерцая чтоб оцарапать хозяина или поорать в запертом шкафу.
— Таня, сколько у нас котов?! – восклицал уставший хозяин, в очередной раз наступая на хвост Варфоломея.
— Один, любимый, – утешала хозяина жена.
— Ты меня обманываешь, — вздыхал мужчина, — я думаю, что котов у нас штук десять, не меньше.
Через неделю, уставший от неудачных попыток навредить, домовой Еремей, прихлебывал молоко из кошачьей миски и жаловался усатому:
— Мир у вас неправильный, все нонче не так. Вот вроде и дом, а разве ж это очаг, разве ж родовое гнездо? Все неправильное, вроде как жизнь на дармянку. Хозяйка утром огонь в печи не разводит, а щелк выключателем вот тебе и чай. За водой дочурку не гонит, даже ты, морда раскормленная, кран открывать умеешь. А хозяин, лошадь не чистит, не кормит, а садится в самоходную телегу и был таков.
— Прогресс, — пояснил домовому кот, хрустя сбалансированным кормом, — а ты, темнота, не ценишь!
— Да ну вас, даже собаки сторожевой нет! – крикнул Еремей, топая босыми пятками по тёплому ломинату.
— У нас сигнализация имеется, — Варфоломей проглотил последний сухарик и хотел было завалиться на бок, но замер, — Погоди-ка.
Где-то возле входной двери раздался кошачий ор, будто мохнатому наступили на хвост, а после шипение и глухой удар.
Еремей не успел удивится, как кот с кухни исчез.
— Тань, шумят, — промямлил хозяин, поворачиваясь на другой бок.
— Кот там, — откликнулась супруга, окунаясь в новый сон.
— Ох, батюшки, — домовой засуетился, всплескивая руками, — это как же, это куда ж кот-то делся! Что деется?! – он приложил ухо к половицам, и прислушался, стал един с домом как в старые добрые времена. Застонали половицы, пискнули глубоко под землей мыши, ветер загудел, шлепая по крыше ладонью.
В доме хозяйничал чужак. Некто злой и хитрый. Шуршал бумагами, стучал ящиками, скрипел половицами, наполняя ночь жуткими звуками. А еще Еремей услышал слабое царапанье, угасающее, как огонек лучины к рассвету.
Домовой метнулся к дверям. Варфоломей и впрямь был тут. Ночной тать зло приложил кота об стенку, и теперь мохнатый лежал неподвижно. Блестящая шёрстка потускнела, и кот походил на побитый молью мех.
— Как же это, — запричитал домовой, — как же, а? Ну Варфоломеюшка, ну добренький, не уходи, а?
Кот, услыхав домового, слегка приоткрыл глаз, но более сделать ничего не смог.
— Ах ты ж гад! – рассердился Еремей на грабителя, — Попрыгаешь у меня! — Он ужом скользнул в комнату, где вор вскрывал железный шкаф, встроенный в стену.
Брям, и позади грабителя упала и раскололась напольная ваза. Злодей дернулся, но не ушел, он все еще надеялся открыть замок.
Тадададат, — пропели клавиши на фортепьяно, пылившимся в углу. Окно, ведущее во двор, внезапно само распахнулось, и ворвавшийся сквозняк в припляс прошелся по комнате.
— Тань, точно шумят! – Хозяин сел на кровати.
— Да некому вроде, — прошептала Таня, но тоже села, цепляясь в пёстрое одеяло.
— Я пойду гляну, — Хозяин нашарил тапки и побрел в низ.
Тать понял, что пора бежать, он сгреб в мешок все, что успел добыть и кинулся к открытому окну, ведущему в сад, но стоило только ему приблизится, как окно с силой захлопнулось
Еремей невидимкой скакал по комнате, подсовывая под ноги вора то стул, то рассыпанные авторучки, то осколки вазы.
Когда свет ярким солнышком залил гостиную, домовой нанес последний удар, дернув на себя ковер, на котором стоял тать. Грабитель, не удержавшись, рухнул, и, приложившись головой об пол, затих.
Хозяин дома, стоя в дверях, растерянно глядел на чужака, и на погром, учинённый в доме.
— А ты неплохо справился, для того, кто желает только мстить, — хвалил Еремея кот, пытаясь вылизать загипсованную лапу.
— Ерунда, — отнекивался домовой, — Так, тряхнул стариной.
— Да уж, стариной, — мурлыкал Варфоломей, — думаю, для нашего незваного гостя этот визит стал незабываемым.
Еремей усмехнулся и взглянул на часы. Кукушка, почищенная и отремонтированная мастером, ловко выскочила из домика и крикнула – Полночь!
— Ну, мохнатый, отлеживайся, а я делом займусь, — Домовой кряхтя поднялся, пару раз присел и исчез. Ему еще надо было помыть машину, отогнать плохие сны от ребенка и устранить утечку в туалете.
Уставший, но довольный он заглянул в хозяйскую спальню. Как раз в этот момент с кухни раздался грохот, Варфоломей снова пытался запрыгнуть на стол.
— Тань, шумит, – пробормотал хозяин.
Домовой заботливо подоткнул мужичку одеяло и прошептал вместо спящей жены
— Это Кот там.
На углу Кристиан-стрит работа продвигалась полным ходом, и тяжелый комод пришелся кстати – не фанерная ширма, так просто в сторону не отбросишь. Байкеры во главе с Бобом Кеннеди ломами ковыряли мостовую, и Тони усмехнулся: булыжник – оружие пролетариата. Тони к ним присоединился, подменив выбившегося из сил Студента, а братья Киры подключили к делу освободившуюся тачку. Впрочем, тачка продержалась недолго – под тяжестью камней сломалась ось.
Небывалое для Лондона настроение витало над Кейбл-стрит. Тони оно было хорошо знакомо, но многие, видно, ощущали его впервые. Эйфория? Наверное, его можно было назвать и так, но эйфория предполагает что-то болезненное, неестественное – а в этом настроении ничего болезненного не чувствовалось. Тони назвал бы его душевным подъемом. Не общая ненависть, не решимость победить главенствовали здесь, а единение и презрение к различиям. Да, толпа с ощущением высшей правоты страшна. И далеко не всегда высшая правота является правотой. Но всё прибывающие и прибывающие в Ист-Энд люди принимали решение явиться сюда не под влиянием эйфории, не по чьему-то зову, а только благодаря собственному взвешенному размышлению.
И чем чаще над головами пролетали полицейские авиетки, призывая расходиться, тем крепче становилось это единение.
– Тони, слышь. – Сзади неожиданно подошел старший О’Нейл. – Потолкуй с ветеранами, а? Они свою баррикаду собрались делать, но смысл-то какой? Подтягивались бы сюда, к нам. У них и собрать-то ее не из чего.
– Вы хотите, чтобы герои войны встали рядом с вами под знамена с серпом и молотом? – хмыкнул Тони.
– Да какая, к чертям, разница, под какие знамена? – пожал плечами О’Нейл. – Потолкуй. Чё они, в самом деле, не люди, что ли?
Аргумент, несомненно, был веским. Тони снова хмыкнул и отдал лом О’Нейлу. Кира оказалась тут как тут.
– Я с тобой! – выпалила она почему-то с испугом.
– Ты чего? – удивился Тони.
– Там мертвяки. Вдруг им не того, что ты приперся.
– Так. Все люди братья. – Тони указал на лозунг, натянутый поперек улицы. – Кто писал?
– Наши, конечно, – неуверенно усмехнулась Кира. – Чё, и мертвяки братья?
– Я думаю, их тоже имели в виду.
– Я все равно с тобой, – упрямо повторила она.
Тони решил, что она не помешает. Ветераны – не старые девы с ханжеской моралью, им молодая девчонка должна понравиться.
По дороге он придумал несколько веских аргументов и приготовился искать старых генералов, возглавлявших миссию героев войны, уверенный, что они стоят где-нибудь в стороне, на Бэк-Черч-лейн, и в строительстве баррикады (совершенно жалкой, надо признать) участия не принимают. И надо же было такому случиться, что, свернув за угол, он лицом к лицу столкнулся с агентом Маклином! Но не это на минуту лишило его дара речи, а то, что агент шел ему навстречу вдвоем с доктором W. Доктор только что откинул на лоб большие слишком темные гогглы и держал за руль моноциклет – неплохо для человека, разменявшего девятый десяток…
Маклин тоже не ожидал увидеть Тони – брови у агента поползли вверх, он глупо хлопал глазами и ничего не мог выговорить, потому что ловил ртом воздух. А доктор искал пути отступления, но напрасно – на тротуаре за их спинами никого не было, а бегство в сторону железнодорожных путей с застывшими на них вагонами вызвало бы еще больше вопросов и подозрений. Тем более толкать перед собой моноциклет…
– Здравствуйте, агент Маклин, – наконец выговорил Тони и повернулся к доктору: – Здравствуйте, доктор Уотсон.
– Что вы здесь делаете, Аллен? – Агент забыл поздороваться и смерил Тони взглядом.
– Предположительно то же, что и вы, – усмехнулся Тони.
– Э… – протянул доктор – на его лице не дрогнул ни один мускул. И вовсе не по причине завидной выдержки доктора. – А вы имеете честь меня знать?
– Я читал ваши «Записки» еще подростком. И даже вырезал ваш дагер из газеты. – Тони улыбнулся широко и искренне. В данном случае говорить правду было легко и приятно. – Позвольте представиться, меня зовут Тони Аллен. А это – Кира О’Нейл, моя подружка.
– Драсте, сэр, – почему-то робко пробормотала Кира. И даже изобразила что-то вроде книксена – в брюках не вполне изящного.
– Я пришел сюда по поручению ее отца, – продолжил Тони, не давая им опомниться. – Он из штаба докеров. Представителей компартии, разумеется.
– Вы коммунист, Аллен? – В глазах агента Маклина щелкали мысли, одна за другой.
– Ни в коем случае. – Тони энергично помотал головой. – Я лишь ухаживаю за дочерью коммуниста. Но, вы же понимаете, отказать отцу своей подружки я не могу.
– Я слышал, что вы имеете много сомнительных знакомых. Так в чем же состоит поручение, которое вы взялись выполнить?
– Докеры предлагают ветеранам встретить марш сэра Освальда возле баррикады на Кристиан-стрит. Согласитесь, стратегически это было бы правильно. И – ¡No pasarán!
– Вы говорите по-испански, Аллен? – насупился Маклин.
– Почти нет. Я лишь знаком с лозунгами Республиканской армии. Из газет, конечно.
В это время доктор совершенно бесцеремонно разглядывал Киру. И если мимика на его лице полностью отсутствовала (вблизи это было слишком хорошо заметно и производило жуткое впечатление), то взгляд, напротив, был удивительно живым и выразительным. При всем уважении, захотелось дать доктору по зубам – он годился Кире в прадеды, даже не в деды! Однако Кира осмелела под его взглядом и миленько улыбнулась. Старый, дохлый, вонючий… хм… волокита!
Вонючий. Да. От доктора за версту несло одеколоном. Так же как от агента Маклина. И как Тони не догадался раньше, что агент Маклин не просто так любит дорогой одеколон? Люди с альтернативным способом жизнедеятельности специфически пахнут химикалиями, а потому стараются свой «естественный» запах заглушить.
– А что, Маклин? По-моему, очень здравое предложение, – пробормотал доктор. – Если мы хотим остановить марш, конечно, а не провести ночь в полицейском участке.
– Я не готов соединяться с пролетариями всех стран… – проворчал агент с брезгливым выражением лица.
– Да ладно вам, агент, – усмехнулся Тони, пользуясь неформальной обстановкой. – Против фашистов можно дружить и с пролетариями. Вот увидите, на нашей баррикаде будут сражаться не только коммунисты – это первое серьезное препятствие на пути марша, туда будут отступать все, кто встретится с полицией раньше.
– Видали, чё там написано? – вдруг выпалила Кира, указав пальцем на висевший над баррикадой транспарант. – Что все люди братья. Эт мы написали. И вы тожа братья. А фашисты хотят всех вас сбросить в Пекло.
Лицо агента Маклина брезгливо перекосилось, а вот доктор рассмеялся (как умел).
– Мисс О’Нейл только что пояснила нам, Маклин, что коммунисты вышли на Кейбл-стрит защищать таких, как мы. И ей не откажешь в логике.
– Я не нуждаюсь в том, чтобы меня защищали коммунисты, – ответил тот. – И, признаться, не понимаю, какие цели преследует Аллен.
Нарушение осанки можно исправить лишь на смертном одре, а леопард от своих пятен никогда не избавится.
Черная перчатка небрежно торчала из кармана спортивных клетчатых брюк доктора, и Тони посмотрел на механистические пальцы, лежавшие на руле моноциклета. Доктор заметил его взгляд и попытался прикрыть пальцы рукавом куртки. Тони успел рассмотреть безобидную зажигалку на конце указательного пальца, а подумал почему-то о паяльной лампе…
– Бросьте, Маклин. Вам же объяснили: мистер Аллен ищет расположения отца очаровательной мисс, в этом нет ничего странного или предосудительного. Если бы мне было столько же лет, сколько мистеру Аллену, я бы тоже искал этого расположения. – Доктор посмотрел на Тони и подмигнул. Надо же, ни один мускул на его лице не шевельнулся, но глаза смеялись. – Давайте все-таки обсудим его предложение с Советом ветеранов.
Над головой, размахивая крыльями, зависла полицейская авиетка, голос из рупора призывал разойтись, не нарушать общественный порядок, не чинить препятствий маршу и не оказывать сопротивления полиции.
Маклин поморщился – то ли от слов доктора, то ли от призывов полиции.
– Я доложу мистеру Си, в чьей компании вы проводите уик-энд, Аллен, – сказал он и, развернувшись на пятках, направился в сторону жалкой ветеранской баррикады.
– И еще директору Бейнсу, – крикнул Тони ему вслед. – Ему тоже будет интересно.
Кира показала язык в спину Маклину и тихонько проворчала:
– Лысый – сядь пописай…
С чего она взяла, что Маклин лысый?
Доктор собирался к нему присоединиться, развернул моноциклет, но приостановился и оглянулся.
– Бейнсу… Это не тому Бейнсу, что начинал деревенским инспектором в графстве Суррей?
– Я не знаю. Вполне возможно, – пожал плечами Тони.
– Я знал, что он далеко пойдет, – кивнул доктор. – Мой друг когда-то сложил о нем высокое мнение.
Он замешкался, сунул «живую» руку в карман и извлек из него маленькую шоколадку в сверкающей обертке.
– Мисс О’Нейл, не сочтите за навязчивость мой скромный гостинец… – Доктор подал шоколадку Кире.
Кира протянула руку робко и медленно, а потом слишком поспешно выдернула лакомство из рук доктора. И снова сделала неуклюжий книксен.
– Пасибочки, сэр.
Доктор, наверное, улыбнулся (во всяком случае, глаза его выражали именно улыбку) – и направился вслед за Маклином.