Из дневников Драго Достославлена (конспект Инды Хладана, август 427 г. от н.э.с.)
Государственное устройство Млчаны не особенно отличается от устройства других государств Исподнего мира, с поправкой на малую значимость Храма. И хотя он несет на себе некоторые государственные функции, как регистрация рождений, смертей и браков, светская власть не привыкла считаться с мнением Храма, и его голос не играет роли ни во внутренних, ни во внешних делах государства.
Млчаной единолично правит царь (или, как здесь принято говорить, «Государь»). В настоящее время у власти стоит династия (здесь принято говорить «род») Белого Оленя. Из-за слабости культа (и культуры, которую несет этот культ) у молков сильны пережитки родового строя, а в лесах родовая община существует едва ли не в своем первобытном облике.
Династия Белого Оленя получила власть около двухсот лет назад, в результате преодоления феодальной раздробленности и победы в многолетнем противостоянии с родом Огненного Быка. В настоящее время род Огненного Быка иссяк, а все династии, названия коих выдают родство с ним (и быки всевозможных цветов, и различные огненные животные, как то огненные медведи или лоси, а также волки, лисы и проч.), пребывают в глубоком упадке. Несколько лучше обстоят дела родов Белого Быка и Огненного Оленя.
«Земную жизнь пройдя до четвертины, я очутился в сумрачном лесу…» Лес был нарисован на стене позади Кирилла. «Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом…» Пульт диск-жокея помещался в избушке, построенной из подручных материалов местным плотником Матвеем со страшного похмелья. Потому избушка получилась несколько покосившейся, с наклоном в сторону барной стойки. Но так она смотрелась еще реалистичнее. «Ветхая избушка вся в снегу стоит, диск-жокей Кирюшка у окна сидит…»
Интерьер кафе «Аленушка» был выдержан в русских народных традициях, как их понимали художники-оформители, не более искусные, чем плотник Матвей. По стенам белели стилизованные березки, за которыми прятались фигуры в сарафанчиках, в углах висели рушники, лопаточки, туески. У дверей администратора стояла дважды на своем веку поломанная прялка – первый раз в далекой карельской деревне рухнувшей крышей, а второй раз упавшим от удара вышибалы буйным посетителем кафе. На барной стойке возвышался тульский самовар. Об этого медного красавца частенько бились головами подвыпившие посетители. Некоторые из них отворачивали краник, наклоняли головы и подставляли рты под ожидаемую струю. Кроме пыли оттуда ничего нельзя было высосать, а последнее время бармен Игорек стал сливать туда что попало. Но никто еще пока не умер от отравления, по крайней мере, на глазах Игорька.
Что касается до самой Аленушки, то вчера Марков видел за крайним столиком плачущую навзрыд девицу. Она пыталась несколько раз склонить голову на руку, но нетвердый локоть каждый раз соскальзывал со стола, голова летела вниз и поднималась от столешницы с трудом, будто тянул ее на дно тяжелый камень. А еще огромный вышибала Серега Красин, боксер-тяжеловес, который учился в ЛИВТе вместе с Кириллом, правда, на электромеханическом факультете, время от времени напевал утробным голосом: «Я тебя своей Аленушкой зову, как прекрасна эта баба наяву…»
Сегодня Красин был в строгом костюме и белой рубашке с галстуком. Такой был сегодня особенный случай. Кирилл даже не сразу его узнал, настолько элегантным и стройным он выглядел. При виде входящего в кафе Кирилла Красин принял шутливую боксерскую стойку и скорчил злобное лицо. Приблизился, покачиваясь из стороны в сторону, и огромными ручищами сгреб Маркова, словно снегоуборочная машина снежный комок.
– Кирюха, дай грудь потопчу, – басил Красин, тыча огромным кулаком в белоснежную рубашку Маркова. – Смотри, как он накачал грудные мышцы – кулаку больно!
– Ты мне галстук помнешь, Красин, – отпихивался от его дружеских объятий Кирилл, – и рубашку тоже.
– А ты тоже сегодня при параде! Прямо Ленконцерт! Не скажешь, что судомех зачуханный. Где мазутное пятно, Марков? Я тебя спрашиваю…
– Чем это электромеханики лучше?
– Электромеханики – народ аккуратный и интеллигентный. У нас даже декан по фамилии Раушенбах. А у вас этот… Ледорубов…
– Леготаев. Я тебя как раз за Раушенбаха и принял. Первый раз в таком виде вижу.
– Привыкай. Я теперь всегда так буду приходить на дежурство. Представь, начинается пьяное безобразие. Я интеллигентно, в костюме с черной бархатной бабочкой, подхожу к хулиганам. В изысканных выражениях прошу их успокоиться, а потом еще более интеллигентно провожу левый снизу и боковой справа… Чего ты смеешься? Кирюха, дай грудь потопчу!
С улицы в кафе заглянула парочка – юноша и девушка в очках с портфельчиками – но увидела, как здесь встречают клиентов, и, не сговариваясь, повернула назад и удалилась, стараясь не хлопнуть дверью.
– Серый, перестань! Ты уже посетителей отпугиваешь. И мешаешь мне входить в положительный образ… Переплет уже здесь?
Кличку Переплет Саня Акентьев получил уже после школы, где-то на рок-тусовках. Не за любовь к книгам, разумеется, а за авантюрный характер. У Кирилла Маркова была и еще одна интерпретация этого прозвища – слишком любил Акентьев поставить ближнего в трудную ситуацию, запутанное положение, то есть чаще всего в переплет он запихивал других.
– Притащился уже, – скривившись, ответил Красин. – Я когда-нибудь твоему Переплету испорчу обложку. Ты уж извини. Он твой друг, поэтому я его терплю с большим трудом. Какой-то он гнус и корчит из себя… Жаль, пока случая подходящего не подворачивается…
– Перестань, Серега, – Марков попробовал его урезонить. – Выгонят тебя. У Переплета здесь все схвачено. Администратор и бармен – его лучшие кореша…
– Наплевать. Пойду на ворота в «Снежинку». Здесь, правда, от института близко. И Людка официантка мне нравится…
– Вот видишь.
– Да ладно! Он же, гад, чувствует, как я к нему отношусь, и такой со мной всегда приветливый, что просто противно. Но все равно. Знаешь нашу боксерскую молитву? Да не минует морда кулака… Запомни – пригодится…
Кирилл позволил себе позлорадствовать в душе: над непотопляемым Акентьевым, оказывается, была занесена кувалда Красина. Время разбрасывать камни, время собирать камни, в том смысле, что приходится иногда ползать на четвереньках, получив хорошую затрещину. Да не минует его морда кулака…
Но тут же Марков одернул себя. Что он прицепился к Переплету? Разве не тот дал ему сейчас настоящее чувство свободы, которая, как сказал кто-то, «приходит нагая». Но только кому нужна свобода, как таковая, в своем натуральном, нагом виде? Вот Женя Невский такую свободу получил. Спросить бы его сейчас: каково тебе, Жека, свободно? Не ответит, потому что нет его. Диполь, как был при Жеке диполем, так теперь им и остался. Поэтому ничего вообще нет, кроме толстых диполей. А потому не свобода нужна человеку, а иллюзия свободы.
Дается эта иллюзия хорошей одеждой, едой, выпивкой, красивыми девчонками, одним словом, деньгами. Сейчас у Кирилла, включая обязательную десятку от бармена и случайно заплывавших «карасей» от клиентов, выходила повышенная студенческая стипендия, а то и все три. Только получал ее студент первого курса судомеханического факультета в кафе «Аленушка» не ежемесячно, а каждый рабочий день. Первые дни он дурел от таких денег, как лошадь на клеверном поле. Но к хорошему привыкаешь быстро, какой-то желудочек у человека, приспособленный под это дело, очень быстро растягивается. А вот назад, кажется, уже не втягивается. Друг Переплет напоил Кирилла из копытца золотого теленочка, сделав его вторым диск-жокеем в кафе «Аленушка», то есть сделал своим сменщиком. И началась совсем другая жизнь.
Сидя за пультом, перед самодельным микшером и двумя катушечными магнитофонами, он испытывал удивительное ощущение, будто все идет к нему само: деньги, девушки… А разве нет? Клиенты лезут, суют трешки, заказывая любимые песни или медленные танцы, девки сами вешаются на шею, запрыгивают на колени, поджидают после работы, везут к себе. Удивительно ощущать, что настоящая жизнь – веселая, яркая, соблазнительная – проходит через окошечко его избушки. «Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом!» И поворачивается избушка, и жизнь поворачивается к Кириллу вместе с ней…
Еще Кириллу в его нынешней жизни нравилось, что, работая с Сашей Акентьевым в одной паре, виделись они теперь мельком, на ходу решая общие технические и финансовые вопросы. Только в этот вечер они впервые вели дискотеку совместно. Сегодня в «Аленушке» ждали комиссию из горкома комсомола, которая совершала ежегодный идеологический обход всех дискотек, попутно определяя победителя смотра и хорошо проводя время среди бесплатных закусок и развлечений. Вот по какому поводу и вышибала Красин, и бармен Игорек, и Кирилл Марков, и Переплет были в строгих костюмах и при галстуках.
Многочисленные посетители кафе не предполагали, какой сюрприз готовит им сегодняшняя дискотека. У знатоков «Аленушка» пользовалась известностью, разумеется, не кухней или обслуживанием, а двумя своими диск-жокеями, каждый из которых был интересен по-своему. Переплет обязательно угощал меломанов парочкой новинок такого тяжелого рока, что нарисованным Аленушкам казалось, что на землю спускается двенадцатиголовый Змей-Горыныч. А его шутки и комментарии были такими двусмысленными, что те же Аленушки краснели, прячась за бутафорскими березками.
Второй диск-жокей, Кирилл, отличался музыкальным вкусом, его программы были оригинальны, но не в ущерб основной задаче – развлекать и потакать подвыпившей публике. Но он старался незаметно подвести балдеющую толпу поближе к настоящему. Иногда он читал между композициями стихи, микшируя Beatles с Блоком, Yes с Лермонтовым, Boney M с Пушкиным. Публика понимала его эксперименты по-своему, даже аплодировала иногда, правда, не в тех местах, в которых хотелось бы Кириллу. Но на него специально ходили. Он даже считался модным, как, впрочем, и Переплет.
Но сегодня от них требовалось гораздо большее, чем удивить продвинутых посетителей и завести публику попроще. В рамках молодежной дискотеки надо было показать комиссии политически выдержанную, воспитательную программу. Можно сказать, что от Кирилла и Переплета требовалось так овладеть женщиной, чтобы она этого не заметила. Самый простой способ в достижении этой цели – напоить ее. Поэтому диск-жокеи в первую очередь надеялись на меню, и только во вторую – на свои комсомольские сердца. Сомнения столь явно проступали на лице Кирилла Маркова, что даже вечный везунчик Переплет на секунду усомнился в успехе мероприятия.
– Ты какую программу погонишь? – спросил он Маркова.
– Пугачеву. Что еще? Не Кобзона же. Людям все-таки надо танцевать.
– Перебились бы. Могли бы и под «Комсомольцы–добровольцы» потоптаться. Когда грохочут идеологические пушки, музы сидят в бомбоубежище.
– При чем тут бомбоубежище?
– При том, Марков, при том. Первую часть дискотеки проведу я. «Девятьсот блокадных дней». Комиссия будет рыдать, если, конечно, коньяк распробует…
Комиссия райкома комсомола уже имела не очень лестные отзывы об этой дискотеке, поэтому вошла в кафе с суровыми лицами. Второй секретарь горкома комсомола Дежнев, заведующая отделом культуры Штанько и инструкторы Матушкин и Красновский. Их усадили за лучший столик, и официантка Люда, с самой комсомольской внешностью, то есть с самыми красивыми ногами, подошла к ним с меню.
– Добрый вечер! Добро пожаловать в наше кафе! Надеюсь, что у нас вам очень понравится… – произнесла она все это скороговоркой, морща маленький лобик от напряжения, пока не дошла до сути: – Что будете заказывать?
«Комиссионеры» посмотрели на секретаря Дежнева, который уверенно взял в руки такую привычную для него красную папку, но неожиданно захлопнул ее на самом интересном месте и вернул официантке.
– Что-нибудь на ваш вкус, – сказал он Люде, которая старательно изображала задорную комсомольскую улыбку. – Скромнее надо быть, скромнее, – предостерег Дежнев членов комиссии, когда официантка отошла.
Но по тому, что она стала подавать на столик комиссии, стало понятно, что вкусы у скромной комсомолки Люды были изысканными. Она предпочитала самое лучшее, даже чего не было в меню, и, самое главное, кухня была к этому готова.
Когда комиссия приступила к холодным закускам, вдруг приглушился свет, застучал метроном, а подсветки дали два луча, которые перекрестились под потолком на манер прожекторных. Резко завыла сирена. Еще трезвые посетители вздрогнули.
– Воздушная тревога! Воздушная тревога! – прозвучал голос диктора.
– Ой, мамочки! – вскрикнула девушка за дальним столиком. – Что это?!
– Ленинградцы – дети мои! Ленинградцы – гордость моя… – раздался из колонок спокойный голос Переплета, читавшего знаменитые стихи Джамбула.
Все, наконец, поняли, в чем дело. Члены комиссии достали блокноты и стали что-то помечать, кивая друг другу головами. Но так как стихотворение Джамбула довольно длинное, инструктор Матушкин решил под шумок наполнить рюмки.
– Девятьсот дней, девятьсот ночей, – прочувствованно говорил в этот момент Переплет, запуская слайды с фотографиями блокадного города. – Девятьсот дней. Много это или мало?..
– Мне хватит, – сказала завотделом Штанько, трогая инструктора Матушкина за руку с бутылкой.
Под звуки Седьмой симфонии Шостаковича менялись слайды. На экране возникали люди, толпящиеся у репродуктора, бойцы Ижорского батальона, опустелые залы Эрмитажа, дымящиеся руины домов, колонна грузовиков на Дороге жизни, старушка с саночками… А в кафе уже отошли от первоначального шока, забегали официантки с подносами, застучали вилки, зазвенели рюмки, посетители разговорились.
– Всему миру известна ленинградская девочка Таня Савичева и ее блокадный дневник, – вещал голосом диктора Левитана Переплет. – Вот эти странички, исписанные крупным школьным почерком. Жека умер… Умерли все…
Жека? Переплет сказал: «Жека»? На слайде явно читалось: «Лека умер 17 марта в 5 часов утра 1942 года». Акентьев просто оговорился. Или Кириллу это только послышалось?
– Двадцатого ноября сорок первого года, – продолжал Переплет, – было проведено пятое снижение норм выдачи хлеба, и была установлена самая низкая карточная норма: 250 граммов на рабочую карточку и 125 – на служащую, детскую и иждивенческую. Перед вами знаменитые 125 граммов блокадного хлеба…
Из кухни вышла официантка Катя с подносом, на котором лежал маленький кусочек хлеба. Даже среди официанток «Аленушки» она отличалась размерами бюста, сравнимым, пожалуй, только с легендарной грудью римлянки Перо, выкормившей молоком своего осужденного на голодную смерть отца. Профессионально держа поднос на пальцах, покачивая бедрами, Катя прошла между столиками. Время от времени она приближала пышную грудь и поднос к закусывающим посетителям, чтобы те могли сравнить меню кафе «Аленушка» и блокадную пайку.
– Ребята, комсомольцы! – неожиданно вскочила на ноги заведующая отделом Штанько, которая, несмотря на занимаемую должность, очень быстро пьянела. – Давайте все хором споем: «И мы никогда не забудем с тобой… Им было всего лишь семнадцать, но были они ленинградцы…» Кто знает слова? Ну что же вы, комсомольцы?..
Но два инструктора усадили ее на место, успокоили и решили в очередной раз наполнить рюмки. Как раз Акентьев уже вещал о прорыве блокады, о встрече воинов Ленинградского и Волховского фронтов. Под звуки салюта, подсвеченного цветомузыкой в кафе «Аленушка» зазвенели рюмки.
– Ура, товарищи! – закричала опять вскочившая завотделом Штанько, но теперь ее никто не усаживал и не успокаивал. Наоборот, ей ответило дружное, всеобщее «Ура!»
Переплет заканчивал. В заключение он разразился длинной тирадой без начала и конца, за которые его так когда-то любила историчка Нина Викторовна, глуповатая даже для преподавателя обществоведения.
– Все, кто поднимает сегодня свой голос против безумной гонки вооружений, в защиту мира, могут быть уверены, что на достижение именно этих целей направлена политика Советского Союза, других социалистических стран. СССР желает жить в мире со всеми странами, в том числе, и с США. Он не вынашивает агрессивных планов…
Кирилл Марков уже направился к пульту, чтобы сменить Переплета собой, а «Блокаду» Аллой Пугачевой, когда в последний раз взглянул на экран и оторопел. Там на первый взгляд был изображен Ленинград, самый центр города. Вполне узнавались силуэты Исаакиевского собора, здания Сената. Но дома смотрели с фотографии пустыми черными глазницами, а стены наоборот светились странным фосфорическим светом. Больше же всего поразил Кирилла силуэт Медного всадника. Петр был тот же самый, что и у Фальконе, но другие элементы памятника изменились, исчезли или наоборот разрослись. Они словно пожрали друг друга. Теперь Всадник восседал не на коне, а на гигантском змее, должно быть, том самом, который когда-то попирался конскими копытами, а сейчас сам проглотил коня. Царь Петр же не замечал подмены, он мчался вперед на змее, сжимая в руке факел…
Сами собой явились строки, которые много раз Кирилл повторял, не придавая им никакого особенного смысла. Просто поэтические фантазии Блока. Но теперь они звучали, как пророчества. Только пророчества чего? И что вообще значит этот странный слайд?
Сойдут глухие вечера,
Змей расклубится над домами.
В руке протянутой Петра
Запляшет факельное пламя…
Что же там у Блока было дальше? Нет, он сейчас не мог вспомнить. Потом… Потом…
– Марков, давай, запускай Пугачеву. Что ты встал?
– Что это было? Откуда у тебя этот слайд?
– Какой слайд? Последний?.. А! Так, картина одного западного сюрреалиста. Не помню, как его зовут… Давай, давай… По-моему, пока все идет хорошо. Смотри, какие у комсомола красные рожи!..
Марков что-то сказал в микрофон о творчестве советской певицы Аллы Пугачевой, а потом колонки грянули «Все могут короли». В едином порыве, как один, посетители кафе сорвались с мест и пошли танцевать. За столиками не осталось ни одного человека. Такого энтузиазма масс кафе «Аленушка» еще не видело. В центре плясала, высоко подпрыгивая, завотделом Штанько. Она пела, временами перекрикивая Пугачеву. Вокруг нее ходил концентрическими кругами усатый грузин. Инструкторов не было видно…
Тут Кирилл вспомнил еще одно четверостишие из этого блоковского стихотворения:
Бегите все на зов! На лов!
На перекрестки улиц лунных!
Весь город полон голосов,
Мужских – крикливых, женских – струнных…
А еще он подумал – что сказал бы на эту тему Евгений Невский?!
– Упс, – я подмигнула. – Опоздали, ваше лордство.
Он не удостоил меня ответом. Вылез из машины с такой высокомерной мордой, что будь у меня нервы послабее, пристрелила бы на фиг.
– Amore? – поторопил меня мистер Мафия.
Я уже говорила, что ненавижу шпильки? Так вот, особенно я их ненавижу, когда надо самой вылезать из авто, причем вылезать быстро, пока их снобское лордство ничего не отчебучило. Конечно, caro держит его на прицеле, но с этими психами никогда нельзя ничего предсказать!
Собственно, я оказалась права. Эти двое сверлили друг друга такими взглядами, что мне захотелось окатить холодной водой обоих.
– Странное местечко ты выбрал, caro mio, – сказала я, оглядев темный пустой гараж, пахнущий резиной и химией.
– Что делать, в «Хилтоне» и «Редиссоне» нас не ждали. Давай, вперед, снобская морда, – это уже их лордству, указывая направление пистолетом.
Вот не люблю я, когда кольтом машут, словно дирижерской палочкой. Особенно заряженным и со взведенным курком. Судя по слегка перекосившейся снобской морде, не я одна.
– Псих, – выплюнул лорд и тут же схлопотал по морде. Слегка, раскрытой ладонью.
– Сaro! Не надо портить фасад красавчику!
– Да ладно, – ухмыльнулся мистер Мафия, стянул с головы шоферскую фуражку и встряхнул черной вьющейся копной.
Правильно. В униформе вид у него еще более бандитский, чем обычно. Особенно когда он вот так шало и немножко безумно сверкает выразительными сицилийскими очами и раздувает ноздри крупного, когда-то сломанного носа. По сравнению с их лордством он мелкий – не столько ростом, сколько весом. Гибкий, жесткий и опасный, как любимый им стек.
– Не ладно. Он мне нравится. – Я прямо встретила пылающий яростью взгляд их лордства и нежно улыбнулась.– Вперед, красавчик, тебе вон в ту дверь, – и тоже повела пистолетом, причем больше для мистера Мафии.
– Вы уверены, уважаемые психи, что всю жизнь мечтали повесить себе на хвост мою службу безопасности? Справедливого суда не будет.
– Мне кажется, он специально нарывается, – протянул сaro.
– А ведь не казался дураком, – покачала головой я.
– Упс, – хмыкнул сaro, сунул пистолет за пояс (и кто тут рискует отстрелить себе самое ценное?) и достал из машины небольшую спортивную сумку, а оттуда – кляп. Милый такой черненький шарик родом из секс-шопа.
Глаза у лордства сначала округлились от возмущения, потом сузились…
– Не дергайся, – я тихо напомнила ему о себе и «беретте».
– Не дергаюсь… какого дьявола? Нужны бабки, назовите разумную сумму, и разойдемся.
– Ага, – довольно кивнул сaro, покачивая на пальце кляп. – Пятнадцать лимонов. В фунтах.
Морда у него при этом была настолько разбойничьей и наглой, что даже мне захотелось по ней врезать, что уж говорить о лорде? Но он сдержался. Заледенел, как на приеме у английской королевы, и царственно предложил назвать-таки разумную сумму.
– Мы не торгуемся, красавчик. И если ты еще не понял, у тебя простой выбор, – это была я, как глас разума. – Или ты переводишь деньги на нужный счет, или лишаешься чего-нибудь очень нужного. К примеру, жизни.
– Я не могу перевести вам столько без личного присутствия в банке. Вы что, с Луны свалились оба? Максимум полмиллиона, и то, придется…
Слова лорда оборвала еще одна пощечина.
– Сaro! Какого черта ты делаешь?..
Собственно, я прекрасно видела, какого черта он делает. Пощечина, подсечка, лорд на коленях, кляп уже во рту, а мистер Мафия застегивает на его затылке ремешок с таким видом, словно исполняет тяжкий долг. Ага, верю. Офигеть какой тяжкий.
– Так он мне нравится больше, amore mia, – он просиял в мой адрес лучезарнейшей улыбкой.
– Больной ублюдок, – констатировала я.
– Вставай и иди сам, снобская морда, – он слегка пнул лорда. – Если, конечно, не хочешь окочуриться прямо тут.
Сверкая глазами и сжав кулаки, лорд поднялся и пошел к двери из гаража. Вот я только не поняла, нельзя было сделать этого сразу? Его же предупреждали, что тут собрались психи. А не внял – сам дурак. Так-то.
Подъехав к вокзалу, мы увидели, что поезд уже стоит на перроне, и услышали гудок паровоза, означавший, что состав тронется буквально через минуту.
Так быстро я не бегал уже давно. Благодаря длинным ногам Холмс несся впереди афганской борзой, я поспешал за ним с целеустремленностью бигля, коротышка Фрейд, отдуваясь, мопсом семенил сзади.
Кондуктор, увидев нас, спустился из будки.
— Места? Есть ли места? — еще издали закричал Шерлок.
— В моем вагоне, сэр, второе купе.
Я подтолкнул Фрейда вперед, пропустил Холмса и взялся за ручку двери, уже когда поезд тронулся. Мы успели!
Купе было четырехместным, но, к счастью, попутчика у нас не оказалось. Мы могли обсуждать события совершенно свободно. Холмс развалился в кресле, выставив ноги так, что они занимали весь проход между дорожными креслами. Достал из внутреннего кармана старую глиняную трубку и коробку крепчайшего дешевого табака, который я особенно не любил. Потом обратился к нам обоим:
— Теперь, господа, надо решить, что делать дальше.
— Как — что? — воскликнул Фрейд. — Конечно, ловить преступника.
— Это естественно, — кивнул Холмс. — Вопрос — где?
Тут он достал изрядно помятый дневник Арчи и неторопливо нашел нужную страницу.
— Зачитываю. «Порошок рассыпан в пять контейнеров по количеству выбранных мною мест: Тауэрский мост, Трафальгарская площадь, Биг-Бен, Оксфорд-стрит и Ковент-Гарден». Но куда он отправится в первую очередь?
Мы с Фрейдом задумались. Мне не пришло в голову ни одной путной идеи, да и вообще я начал сомневаться в успехе нашего предприятия, но тут Фрейд заговорил:
— Я бы поставил на Биг-Бен, детектив.
— Почему? — Шерлок с интересом уставился на доктора, будто видел его в первый раз.
— Видите ли, согласно моим исследованиям, людьми движет бессознательное и сексуальное влечение. А башня является несомненным фаллическим символом. Кроме того, многие знаменательные события в жизни ассоциируются у человека с ментальными часами. А у Биг-Бена их целых четыре.
— Гм, интересная точка зрения, — кивнул Холмс головой. — Вы, Зигмунд, несомненно великий ум. Я с вами согласен. Но попробую внести и свои пять пенсов в решение вопроса. Правда, моя догадка основана скорее на том, что смотровая площадка закрывается в шесть, а в остальные четыре места можно попасть в любое время. Учитывая, что сейчас четыре пополудни, мне кажется довольно точно можно сказать, куда направит стопы наш дорогой Арчи.
— Вы тоже великий ум, — ответил польщенный Фрейд. — Надеюсь, вы еще окажетесь у меня на приеме, и я смогу узнать, когда в последний раз вам снилась ваша гувернантка.
— Посмотрим-посмотрим, — рассеянно проговорил Шерлок. — А сейчас, господа, соберитесь с мыслями. У нас впереди тяжелый вечер.
С этими словами Шерлок склонился над листом бумаги из блокнота и стал быстро что-то писать грифельным карандашом.
— А что же делать, если мы все же ошиблись? — спросил я тревожно.
— Боюсь, в Лондоне придется провести всеобщую кастрацию населения, — предложил Зигмунд. — Жители города сразу станут намного спокойнее, а споры интенсивно разрастаются только в растревоженном мозге.
— Прекрасно-прекрасно, — рассеянно отвечал Шерлок, убирая блокнот в карман.
По прибытии на вокзал Шерлок окликнул одного из мальчишек-посыльных, отдал ему записку, сообщил адрес и заплатил шиллинг.
Кэб высадил нас напротив башни Биг-Бена. Холмс купил три билета по восемь пенсов на смотровую площадку.
— Теперь мы разделимся, — объяснил он. — Ватсон, вы дождетесь нашего клиента. После того, как он купит билет, сосчитайте до тридцати и следуйте за ним до самого верха. Но на смотровую площадку не выходите, стойте в дверях. Если что-то пойдет не так и Арчи Куперу удастся от меня сбежать — задержите его. Если все пойдет хорошо, я дам вам знать. Мы с вами, Зигмунд, сейчас поднимемся наверх, встретим нашего ученого голубка. — С этими словами Холмс достал из кармана и натянул поглубже на лоб свою фирменную охотничью шляпу с двумя козырьками. Критически оглядел Фрейда и заявил: — Зигмунд, будет хорошо, если наверху вы прикроете шарфом свои пышные усы. Иначе они могут вас выдать. А теперь — вперед.
Я остался один у кассы. В этот предвечерний час желающих поглазеть на Лондон с высоты больше не нашлось. Прошло минут сорок, я стал не на шутку волноваться. Что если Шерлок и доктор Фрейд допустили ошибку в своих рассуждениях и препарат был рассыпан в другом месте?
Но тут в конце улицы появилась темная фигура в сером плаще. Я сразу узнал Арчи по румянцу на щеках и устремленному в никуда взгляду, присущему психически нездоровым людям. В руке Купер сжимал ручку видавшего виды докторского саквояжа. Я отступил в тень. Купер нервно огляделся по сторонам, облизал бледные губы, попросил в кассе один билет, закутался в шейный платок до самых глаз и незамедлительно скрылся в дверях башни. Я последовал указаниям Холмса, подождал полминуты и пошел за ним. Узкая винтовая лестница, освещенная газовыми светильниками, круто поднималась вверх. Я слышал лишь тяжелые шаги и прерывистое дыхание идущего впереди человека. Наконец шаги прекратились — Купер вышел на смотровую площадку. Я достал револьвер, взвел курок и приготовился к любым неожиданностям. Несколько минут ничего не происходило, потом до меня донеслись крики, громкая возня. Наконец голос Холмса возвестил:
— Все в порядке, Ватсон. Идите сюда!
Я в два прыжка взбежал на площадку. Взору моему предстала следующая картина. Купер лежал на каменном полу с вывернутыми за спину руками. Холмс застегивал на нем наручники. Доктор Фрейд стоял рядом и нервно дергал себя за усы.
— Откройте саквояж, Ватсон, — попросил Шерлок.
Я щелкнул застежкой. В саквояже стояло пять жестянок из-под чая. Крышки были надежно залиты парафином.
Мы облегченно вздохнули. Холмс оказался, как всегда, прав. Да и Фрейд не подкачал.
На лестнице послышался топот ног. На смотровой площадке появилось несколько констеблей под предводительством детектива Скотленд-Ярда Лейстрейда.
Холмс подтолкнул упирающегося Купера в сторону детектива.
— Вот преступник, о котором я писал, сэр. Он пытался столкнуть вниз одного из посетителей Биг-Бена. Я свидетель. Определенно парень не в себе.
— Вы пожалеете! Я еще спасу всех от скверны! — тонким голосом выкрикнул Купер.
Лейстрейд понимающе наклонил голову и кивнул констеблям в сторону Арчи.
Когда полицейские уволокли сопротивляющегося Купера, я вдруг осознал, что до сих пор крепко сжимаю в руках саквояж со смертельным содержимым.
— Надо отдать властям, — я было рванулся к выходу с площадки.
— Не надо, — остановил меня Холмс. — Чем меньше народа будет знать об этом ужасном препарате, тем лучше. Думаю, правильно будет сжечь содержимое саквояжа как можно скорей. А вы, господа, дадите слово джентльмена никогда не упоминать его ни при каких обстоятельствах.
— Ну что же, Зигмунд, было очень приятно с вами работать, — Шерлок прощался с Фрейдом на пороге нашей квартиры на Бейкер-стрит. — Бьюсь об заклад, вы достигните небывалых высот в области нервных болезней.
— Весьма польщен, — Фрейд взялся за ручку саквояжа. — Должен сказать — вы великий сыщик!
— Полностью согласен, — ответил Холмс. — Жаль только, — с неподдельной печалью в голосе добавил Шерлок, — я так никогда и не узнаю, когда в последний раз вы видели во сне мисс Хадсон.
— Э-э-э, — только и смог ответить австрийский доктор.
1 Хэрродс — самый известный универмаг Лондона.
2 Револьвер Адамс Мк III образца 1868 и модификации 1872 года.
3 Господа.