Капли дождя шумно барабанили по окну и старенькой крыше. Этот своеобразный шум всегда помогал ворону заснуть – погрузиться в вихрь капель и видеть сны о свободе, которой он грезил, но никогда не хотел обрести по-настоящему. Ведь свобода – это еще и ответственность за свой собственный голодный желудок.
Но в этот раз подремать птице не удалось – его разбудил стон и копошение на диване. Эрса, обмазанная со спины целебной мазью, вяло ворочалась, пытаясь сбросить с себя одеяло. Уполномоченный следить – ворон перепорхнул на диван и клювом отбросил одеяло. Даже ему стало тут же ясно – у девушки жуткий жар. При смутном свете свечи она сама казалась источником огня – раскаленным и красным. Яд мучил ее изнутри – ворочался в венах, заставлял дрожать, скручиваться и стонать от боли. Он разливался по телу, как жидкие, но такие же острые иглы, втыкаясь в плоть, пытаясь добраться до сердца и сделать свое дело. Только невиданная магия, которая сидела в девушке, мешала ему это сделать.
Отголоски внутренней борьбы выдавали себя в стонах и вздохах. Эрса ворочалась, скрипела зубами, иной раз пытаясь вгрызться в подушку, и слабо шевелилась. Несколько раз она пыталась перевернуться – но только нелепо взмахнула конечностями, чуть не прописав ворону в глаз. Он тщетно пытался угомонить беспокойную гостью – прыгал по кровати, обмахивал ее крыльями, создавая потоки прохладного воздуха, даже пытался накаркать какую-то мелодию вроде колыбели. Не то чтобы он был таким заботливым – но звездюлей от хозяина получить не хотелось.
Наконец он додумался отыскать тряпку, намочить и шлепнуть на голову раненной девушке. Это сработало – она тут же угомонилась, уткнулась лицом в подушку и снова засопела.
Удовлетворенный, ворон вернулся к себе на жердь и устроился поудобнее, настраиваясь снова погрузиться в звуки дождя. Тот все еще играл свою мелодию снаружи, и не собирался утихать.
Но стоило птице прикрыть глаза, расплывшись довольно, как дверь распахнулась так что чуть не сорвалась с петель, и снова обратно захлопнулась – вернулся хозяин.
Румпель бросил промокший плащ у дверей и сразу же подошел к дивану. Убрав тряпку со лба девушки, он проверил нет ли жара, легонько коснувшись ее лба и шеи кончиками пальцев. Потом – стараясь не потревожить спящую, приподнял одеяло и осмотрел рану. Только теперь, убедившись, что все в порядке, он бережно укутал Эрсу, подложил под голову еще одну подушку, и задув свечу, ушел на кухню.
Ворон наконец мог поспать.
Дождь на улице уже потихоньку сходил на нет, когда он погрузился в сладкую дремоту, которая была такой же черной, как его хвост. Вскоре он заснул так крепко, что даже шаги в комнате, редкий шорох и стук не будили его, и не врывались размазанными видениями в вороньи сны.
Что снится воронам? Вряд ли музыкальные ноты и трели, как певчим птицам. Иные разы в голове птицы просто перемешивался прошедший день – мелькали склянки хозяина, его недовольное или сосредоточенное лицо, языки огня в камине и небольшие ежедневные взрывы и пожары. Иногда ворону снился лес, и уж совсем редко, хотя эти сны были его самыми любимыми – какая-нибудь привлекательная молодая ворониха. В личной жизни у птицы мага не складывалось – возможность жить под крышей накладывала некоторый отпечаток. В дикой природе все не так как у людей – так что жених со своим собственным домом не считался лакомым кусочком. Так что приходилось коротать свои дни в одиночку. Но между тем, чтобы заводить себе парочку, или погреться зимой в стужу у камина – этот ворон выбирал однозначно второе.
Но какие бы сны не посещали его в минуты тишины, утром он просыпался пораньше, чтобы вновь угождать хозяину своим присутствием в его жизни. И в этот раз, продрав свои вороньи глаза, он замер на жерди, с удивлением оглядывая комнату, которая изменилась до неузнаваемости.
Нельзя конечно сказать, что раньше они проживали в полном свинарнике. Румпель никогда не оставлял откровенного мусора, остатков еды, и подобного – нет, окружающее скорее было похоже на творческий беспорядок. Сколько себя помнил ворон, дом был похож на кладовку безумной колдуньи. Тут и там шкафчики вместо салфеток укрытые паутиной, склянки с непонятным содержимым, травы под потолком, мешки с всяким тряпьем, мечи и кинжалы, какие-то совершенно обычные, какие-то зачарованные, чучела воронов – предшественников нынешнего, черепа зверей, косточки, камешки и прочая ерунда. Все это было на каждом углу, и покрыто столетней пылью. Румпель обычно брал только то что ему нужно, и редко возвращал на место, но ориентировался в этих дебрях – просто отлично.
Такими были все комнаты в доме – гостиная, в которой спал ворон, кухня, в которой маг появлялся реже всего, его подвал с экспериментами, библиотека. Все кроме личной комнаты мага – попросту потому что ворон вообще не знал, как она выглядит и никогда там не был. Что творилось за дверьми спальни трудно было представить – но скорее всего, такой же бардак как везде, или и того хуже.
Но в это утро, распахнув глаза, ворон просто не узнал окружающее пространство.
Везде был порядок!
В углу – не следа от вчерашней кучи разного магического хлама, пол подметен, на полках – аккуратно расставлены чучела, черепа и склянки, шкафчики избавлены от пыли и закрыты, и даже душный запах пыли и трав, который жил тут всегда, куда-то выветрился, и теперь в доме пахло дождем и огнем камина.
Ворон покачал головой, глядя на все убранство. В кухню он вообще побоялся бы заглядывать – вдруг там вовсе притаился свежеиспеченный пирог? Разумеется, хозяин для всего этого использовал магию, но такие перемены все равно пугали.
— Проснулся наконец? – хозяин был легок на помине и вышел из коридора, ведущего в спальню. – Слетай за ягодами. – Он швырнул птице синий барханый мешочек для голубики.
— Это зачем? – перехватив мешок клювом и взяв его в лапы, поинтересовалась птица, уже понимающая, что работы для него сегодня будет непочатый край.
— Нужно для отвара.
Румпель подошел к дивану, глядя на разметавшуюся во сне Эрсу, и покачал головой.
— Рана плохо зарастает даже с моими мазями. Нужно еще кое-что. Яд слишком далеко проник.
— И чего ради ты так стараешься? – ворон взлетел с жерди, получше перехватив мешочек в лапах.
Румпель кивнул и прошелся до конца комнаты, распахивая перед пернатым соседом дверь.
— Я сам чуть не лишил себя возможности узнать побольше о магии, с которой раньше даже не сталкивался, так что мои зелья – это малое, чем я могу спасти эту ситуацию. А теперь катись и не задерживайся!
Ворон каркнул и вылетел на поиски нужных ягод.
Румпель вздохнул и вернувшись к дивану, присел на край.
Этой ночью он не ложился – приглядывал за Эрсой, которая, на самом деле, спала весьма беспокойно. Борьба в ее теле продолжалась, она то пыталась перевернуться, то тянулась расцарапать себе спину, зудевшую как после укуса десятка пчел, то шептала пересохшими губами. Румпель несколько раз поил ее прямо так, в бессознательном состоянии. Потом помог ей перевернуться на бок, чтобы спалось удобнее, и подложил под спину подушки, чтобы на нее во сне девушка перевернуться не смогла. Скучая, в попытке скрасить часы, как-то случайно он и принялся за уборку, лениво, повелевая предметам своей рукой, расставляя их по местам и прогоняя пыль с прежних мест.
Несколько раз ему приходилось менять повязки и накладывать новую мазь – она постепенно вытягивала яд из тела девушки, но очень медленно. Скорее всего, пройди еще пара часов до того, как она дошла до его домишки – и было бы поздно. Даже ее магия, дающая сильную регенерацию и поддержку, и то не справилась бы и проиграла битву.
Румпель сидел, опустив руки на колени, и рассматривал спящую.
Эрса во сне зарылась в одеяла и нахмурившись, сохраняла напряжение даже сейчас. В углах глаз притаились засохшие слезинки от боли, а волосы, опутавшие подушку, кое-где были в грязи и слипшиеся от крови.
В них даже запутались блестящие серьги – и заметив это, Румпель аккуратно расстегнул застежку и распутав непослушные волосы, вытащил украшения. А то, после того как девушка очнется, вряд ли будет рада что серьги нужно выстригать вместе с половиной прически. Повертев в руках причудливые блестяшки, он вытянул руку и убрал их на полку над диваном.
Пригладив одеяло, он поправил его, получше укрыв непослушные ноги девушки. Заметив, что стакан на столике рядом с кроватью пуст – наполнил его, заставив кувшин прилететь из кухни.
Только убедившись, что ничего пока больше не может сделать, Румпаль еще раз вдумчиво посмотрел на лицо Эрсы и поднявшись, направился в свою комнату.
Ему тоже стоило немного вздремнуть.
А ворон, который, должно быть, вернется через час-два, заполнив мешочек, сослужит отличным будильником.
Войдя в свою спальню, маг снял рубашку и повесил на крючок рядом с дверным косяком. Позволив себе зевнуть, он прошел, перешагивая через стопки книг, к своей кровати, и упал в нее, так же стремительно погружаясь в сон.
Дверь в спальню осталась приоткрытой.
В почти чёрный после заката колодец рабского загона в середине ночи проникал яркий пучок лунного света. Он лился с неба на землю и уплывал по Жёлтой реке к Великому океану, к ветрам и свободе.
Бурый, забывавшийся после работы мёртвым обморочным сном, всегда открывал глаза в это время и лежал на подстилке из гнилой жёсткой травы, брошенной рабам, смотря в бездонное небо. Раза два он осторожно высовывал голову и любовался ночной гостьей, проплывающей мимо его тюрьмы. Сейчас ему опять стало больно в груди от мысли, что она светит и большому кораблю с непонятным названием «Морской Мозгоед», который где-то там, далеко в подлунном мире плывёт по морям и по волнам, унося с собой его последнюю надежду.
Кхитайцы знали о редких качествах оборотней. Буйное отчаяние первых дней осознания себя рабом и дикие приступы тоски прошли внезапно. Оборотня поили каким-то горьким напитком, и он успокаивал, не давая превратиться в дикого зверя. Но золотисто-зелёные глаза потомка Великого Волка продолжали тлеть гневным огнем, а губы всегда оставались плотно сжатыми. Молодой волк был по-прежнему энергичен, мозг его активно работал и, несмотря на странный напиток, Бурый мечтал о свободе.
Рабский лагерь, разбитый на холмах, являлся скорее пунктом сбора и распределения живого инвентаря, отправной точкой, передержкой. В этом месте, в излучине реки, возводились Храмовый комплекс и город. Но рабов ещё сортировали, отбирали и, после непродолжительного наблюдения, перепродавали вглубь страны. В толпе пленников, оборотня ежедневно выгоняли в каменоломни или на рисовые поля, но цепкий взгляд надсмотрщика различал смирившихся и выделял горящие глаза непокорных.
Прошёл месяц с момента его пленения. В клетушке для отдыха менялись жители. Теперь в ней оставался только Бурый, огромный чёрный огр Курарг, хорошо понимавший кхитайцев и прекрасно изъяснявшейся на общем языке, а также ширококостный и кряжистый рудознатец Эргоск, в мире его расу называли гномами. Их, будто специально отделили от всех и чего-то ждали. В чёрные, совсем безлунные ночи, гигант, также как и оборотень, широко открывал глаза и беззвучно пел. Его лицо, с широким носом и вывороченными розовыми губами, восторженно шевелилось в эти моменты, а энергия вырывалась из молчаливой песни, взрываясь искрами несбывшихся надежд. Тогда поднимал голову и квадратный мускулистый Эргоск и шипел: «Молчи!», а потом долго вздыхал и не спал до начала нового дня. Гномы считались таинственным и древним народом, почти колдунами, знавшими законы материи, они, как и оборотни, никогда не ходили с клеймом раба, и у Эргоска за плечами была своя тайна.
***
Мерцающие огоньки недалёкого большого шумного города, засыпающего, как только падала южная ночь, и просыпавшегося с первыми бледными лучами рассвета, сливались над берегом, тонкой полоской янтарного сияния. Паровая яхта давным-давно скрылась в изгибах огромной реки, а Теодор продолжал тупо сидеть на корме, мрачно размышляя над своей слабостью и командой авантюристок, готовых разбежаться в надежде на новые приключения. Он остался один — на троих! Это пугало…
В километре от галеона прослеживался небольшой каменный мол, уходящий в океан, разрезающий бухту и спасающий от непредвиденного волнения. Туда он решил перевести корабль утром.
Войдя в столовую вскоре после рассвета, Гризли с удивлением обнаружил там Полину, которая сидела напротив Маргарет и обе уже заканчивали завтракать. «Началось», — промелькнуло у Теодора в голове.
Налив себе кофе, он уселся на диван и приготовился к атаке.
— Доброе утро. Как спалось? — начала Маргарет.
— Как твоя голова, Тео, — продолжила вторая интриганка.
Леопард посмотрел на обеих женщин и, не моргнув глазом, ответил:
— Спалось прекрасно! Какие у нас планы?
На Маргарет был надет свободный купальный халат, но Полли, наряженная в закрытую наглухо блузку и длинные юбки, внушала нешуточные опасения.
— Мы собирались немного погулять по косе. Я, возможно, искупаюсь, — начала атаку графиня. — Затем нам надо проехать в порт, познакомиться с необычной восточной культурой поближе, раз уж нас сюда занесло…
Теодор набрал полную грудь воздуха, залпом допил кофе и выпалил:
— Никаких походов! Я остался здесь один и за вас в ответе! Будете сидеть на «Мозгоеде», как миленькие.
У Полины приоткрылся рот, графиня уронила чайную ложечку, но минута молчания была нарушена громким смехом Мери…
— А у нашего Гризли-то голова, оказывается, не чугунная, аха-ха… Леопард, нас трое, а ты-то, котик, один… Не бледней так! Мы всегда рядом!
У Гризли в самом деле разболелась голова… Кошмар начинался!
***
Станислав смотрел с яхты на густые джунгли, которые казались диким зелёным одеялом, лежащим до горизонта, и думал, что даже в этой ядовитой атмосфере, под листвой и травой, существуют люди. Они шли к деревне маленькой кхитаянки, девчонки, которую так внезапно выбросила им на палубу судьба. На кресле в простом кожаном мешке покоился крупный золотой перстень с невероятным по размерам и красоте сапфиром. На нём в виде объёмной гравировки была выточена голова дракона. Рядом лежала энциклопедия, открытая на странице с точно таким же изображением синего дракона.
Попав в непривычный для северной цивилизации мир, полный непонятных чудес и мало объяснимых событий, Станислав растерялся. А прочитав легенду о синем камне, он был настолько поражён, что решил свернуть в один из притоков и поискать ускользнувшие мысли. Легенда буквально схватила за шиворот и потащила за собой.
***
«Одним из генералов Изумрудного императора был синий дракон Дэн Цзю-гун.
Это был очень сильный и умный дракон. Было у него двое детей. Сын Дэн Сю и дочь Чань Ю.
Повелел Изумрудный император схватить своих братьев за то, что они напоили людей. Не хотел синий дракон воевать с младшими сыновьями Великой Богини, но император заточил его собственных детей в Пхаталле.
И тогда Дэн Цзю-Гун выполнил приказ. Но увидел Изумрудный император красоту дочери своего генерала и решил взять её в жёны. Заступился брат за сестру и был превращён в камень. Увидел камень синий дракон и разрушил темницы младших братьев, потом ударился головой о сына и сам превратился в голову дракона на синем камне. Взяла его дочь этот камень и сделала из него кольцо. Надела на палец и исчезла.
Много лет никто не видел Чань Ю, но однажды купалась она в реке и потеряла перстень. Нашел её Нефритовый император и сделал своей женой, а перстень и по сей день потерян…».
***
На заре показались тростниковые хижины. Ле Гунь первой соскочила с трапа и побежала к разбросанным на небольшой поляне в излучине реки домишкам. Узнав, что она потеряла драгоценный рис, от неё отвернулась сестра, а рассказ про тибурона скорее рассердил, чем порадовал жителей. Больной отец не посмотрел в её сторону. Все знали, что именно он трудился на рисовом поле и поэтому его ноги стали черны от колкой рисовой рассады. Тем не менее, староста, помнивший несколько фраз на общем языке, поблагодарил пришельцев за спасение и предложил выкупные дары. Но тут выяснилось, что белые путники ищут друга, проданного в рабство. Это был шанс для деревни. Честно объяснив, где находятся рабы и часто кланяясь за спасение девушки, староста поторопился отправить старшего сына в невольничье шене. Там служил дальний родственник, который мог поспособствовать увеличению отпускной цены на интересующего раба. И деревне была бы прибыль…
Итак, если вы здоровы и в меру любопытны, то с целью расширения кругозора и выяснения событий, творящихся вокруг, вы должны поторопиться и занять место под столом. Уверенно скажу, что своё широкое, правда слегка поверхностное, образование я получил не на уроках Денниса, а именно в результате правильно спланированного времени. Ещё в поместье Грейстоков мне удалось узнать, что «Пино Гриджио» хорошо сочетается с мидиями, все политики — жулики, а Боб любит повариху и для этой цели надевает себе повязку на один глаз, изображая лихого пирата. Во время плавания, убедившись, что истина рождается в споре с вином, а не поодиночке, мной было установлено, что делами Европы заправляют комедианты, вино продлевает жизнь, а Хьюго тщательно ведёт корабельный дневник, готовясь стать известным писателем-фантастом.
Факультативные знания из разных областей естественных наук можно получить у кока на камбузе, особенно в тот момент, когда трезвеющие хозяева начинают пересчитывать полные бутылки, а напившиеся гости — требовать продолжения банкета.
При этом широкая эрудиция — это одно, но я приобрёл ещё и практический опыт, а в погоне за ним очень сложно избежать ссадин, ударов и синяков. Для примера можно привести историю о спасённой девчонке и канализации. Спасённая от акулы еда называлась «Ле Гуин», она провела у нас на палубе два дня. В первый день замарашка, как неподвижная фарфоровая кукла тихо сидела в углу, видимо, медитируя перед погружением в сказочный мир нашей паровой яхты. Как истинный почитатель прекрасного, она не могла заниматься наблюдением на голодный желудок, поэтому съедала всё, что ей приносил любвеобильный Хьюго.
Как правило, меня не интересовали проблемы канализационных стоков и водообеспечения на корабле, но здесь я был заинтригован. Ле Гуин не вставала со своего места, а скопление газов в её организме ощущалось мной всё более материально. Проявляя заботу о чистоте на верхней палубе, (а вдруг её разорвёт?!), я поделился своими соображениями с Деном. Тот, краснея и бледнея одновременно, обещал подумать и в тот же день вечером, собрав консилиум в виде Боба и Хьюго, обратился к замарашке, как к наследной принцессе, с объяснениями куда и как ей надо сходить…
Маленькая дикарка после одного из особо прочувствованных монологов и пантомим, изображаемых компанией, так прониклась пьессой, что тоже решила в ней поучаствовать и, дико завизжав, ударила Боба ногой в живот, а Денниса схватив за нос!
На утро, так и не приобретя опыта работы с канализацией, она рыбкой соскочила с корабля и убежала между кустов в деревню… Практического опыта в общении она не приобрела, зато его заимели Боб, Ден и Куролюб.
… Когда густые тени легли на землю, а от реки поднялся мерзко гудящий гнусом туман, я сообщил Станиславу о стремительном посланце убегающем из деревеньки в сторону гор.
Лика шла за Дэном, стараясь идти ровно между рельсов. Ноги её ступали со шпалы на шпалу, со шпалы на шпалу. Если бы не Дэн, путь казался бы бесконечным и жутким. Но тот сказал, что до ближайшей станции примерно два с небольшим километра.
– А тут точно нет никаких чудовищ? – в который раз спрашивала она. – Мутантов?
– Кроме нас с тобой, никаких.
– Не смешно.
Дэн внезапно остановился. Лика чуть не ткнулась носом ему в спину. Здесь рельсы, по которым они шли, после того как спустились на лифте на станцию, сходились с ещё одной веткой, выбегающей из другого туннеля.
– Планируется довести ветку до Лахты примерно в следующем году, – он махнул рукой в ту сторону, откуда они пришли. – А пока ей пользуемся только мы. Но вот это, – он показал на другой туннель, – действующая линия. Поезда по ней ходят каждые три-пять минут. Придётся бежать быстро. Очень быстро.
Лика с тревогой посмотрела на уходящий вдаль провал.
– Можем вернуться, – от равнодушия в его голосе Лику пробрал озноб.
– Я готова, – она постаралась заглянуть ему в глаза, но безуспешно. Дэн смотрел куда угодно только не на неё. Он сделал жест отойти в сторону и сам тоже, аккуратно переступив через рельс, прижался к стене.
Теперь и Лика услышала звук приближающегося поезда. Гул нарастал, и она зажала уши руками. Состав вынырнул и понёсся вдаль. Мелькали вагоны, стучали колёса. Как только мимо проехал последний вагон, Дэн взглянул на часы, засекая время, и побежал следом. Лика за ним, стараясь не растянуться на шпалах. Вскоре Дэн указал на забрезживший впереди выход из туннеля. Сзади послышался грохот. Лика бежала, раздирая лёгкие хриплым дыханием. Воющий звук нарастал, стены туннеля осветились фарами. На какой-то момент ей показалось, что она больше не может сделать ни шагу. Ноги свело, Лика застыла в нелепой позе. Дэн обернулся, рванул ей за собой. Лика уже видела начало станции и то, что это станция закрытого типа. Её объял ужас. Как же они заберутся на платформу? Поезд ревел совсем близко. Дэн подтянул Лику туда, где имелась узкая лестница, взлетел по ней, толкнул дверь на стене внутрь, обернулся и одним сильным рывком поднял Лику вверх. И тут же мимо промчался первый вагон. Лика перевела дух. Дэн провёл её узким коридором к другой двери, через которую они вышли на платформу. Это была совсем новая станция весёленькой оранжевой расцветки. «Беговая» прочитала Лика. Она тут ещё ни разу не была. За стеклянными дверями станции замелькали вагоны, прибывшего поезда.
– Никогда не думала, что буду бродить в метро, как в фильме ужасов, – Лика плюхнулась на мягкое сиденье.
Дэн молчал. Он, вообще, был очень странный. Правда Лика его и не знала до сих пор. То ли он всегда такой, то ли это оттого, что в нём теперь была кровь арга, её, Лики, кровь. Но ведь ничего не произошло. Стропалецкий рассказывал, что после первого же вливания крови арга, его кожа посерела. Дэн же выглядел абсолютно нормально. Может, у Лики кровь испорчена? Но ведь Дэн выжил, поправился, и очень быстро.
– Куда мы едем? В смысле, какие у нас планы?
– Найти транспортное средство, – Дэн прервал молчание. – А там… доехать до скотобойни.
– А потом?
– Потом убить гризов и спасти твоего друга. Это ты хочешь услышать?
– А их можно убить?
– Наконец-то ты начала задавать правильные вопросы, – Дэн усмехнулся и закинул руки за голову, прикрыв веки. Лика молчала, продолжая смотреть ему в лицо. – Нет. Убить их нельзя, – сказал Дэн, не открывая глаз. – До сих пор никому не удавалось. Так что наш план – самоубийство чистой воды.
– И что ты предлагаешь?
– Доберёмся до места, там и решим.
Вагон потихоньку заполнялся пассажирами. Вскоре они пересели на другую ветку. Они вышли на «Московской» и принялись бродить по улицам. Дэн словно выискивал что-то, Лика не задавала вопросов, догадываясь, что он ищет, и надеясь, что всё же ошиблась. Но нет. Вскоре Дэн тихо пробормотал:
– Ага. Вот эта вроде.
Они остановились у припаркованного на стоянке супермаркета не слишком нового «Форда». Дэн достал из кармана небольшой прибор, поколдовал над ним, и сигнализация автомобиля тихо пикнула. Лика стояла рядом и тревожно вглядывалась в людей, выходящих из дверей магазина. Как Дэн мог быть таким спокойным? Он, не торопясь, копался под приборной панелью, пока мотор не заурчал.
– Садись, – услышала она и быстро заскочила в машину.
– Уф! – Лика прижала руки туда, где громко стучало сердце. – Да ты же просто гений! А если нас остановит полиция, а у нас документов нет?
Дэн не ответил, автомобиль тронулся с места. В боковое зеркало Лика увидела, как из магазина выкатилась тележка, доверху нагруженная покупками. Мужчина и женщина шли как раз к тому месту, где ещё минуту назад стояла их машина.
– Может, это был их единственный автомобиль? – предположила она.
– Давай вернём и извинимся, – хмуро бросил Дэн.
– Дэн! Ну прости ты меня! Я же хотела, как лучше. Ты теперь до конца жизни будешь на меня злиться?
– Надеюсь, конец настанет быстро, – прошипел Дэн сквозь зубы, но Лика услышала и предпочла дальше молчать.
19 января 78 года до н.э.с. Исподний мир
Колдун, встретиться с которым Зимичу посоветовал один из профессоров естествознания, жил во флигеле с хорошими комнатами неподалеку от купеческой слободки и крепостной стены. Он вовсе не был похож на колдуна и сначала показался Зимичу чересчур молодым для того, чтобы задавать ему вопросы.
– Ловче-сын-Воич? – переспросил хозяин дома и скобяной лавки. – Обойди с той стороны, у него отдельный вход.
– А он у себя?
– Понятья не имею.
На улицах мело, гоняло снег по скользкой мостовой; полдень был сумеречным и не столько морозным, сколько зябким. Зимич кутался в воротник полушубка, но под него все равно набивались мокрые снежинки.
Дверь открыла прехорошенькая девушка, изо всех сил изображавшая скромность и порядочность, однако глаза ее иногда выстреливали таким озорством и хитростью, что в скромность не верилось.
– Дяди нет дома, но он скоро придет. Если хотите, можете его подождать, – взгляд ее поднялся лишь на миг, но после этого кроткий голос уже никого не обманул. Зимич решил подождать. И не пожалел.
Нет, она не была распутной. Веселой, смешливой, неожиданно остроумной, и – Зимич не сомневался – наверняка ласковой. Встречаются девушки, чувственность которых столь притягательна, что хочется считать их порочными, оправдать слабость перед ними искусным соблазном, в то время как они и не подозревают о своей соблазнительности. А если и подозревают, то всеми силами стараются ее спрятать.
Она не кокетничала, угощая Зимича горячим чаем с восхитительными ватрушками, которые таяли во рту. И платье у нее было закрытое, но… Такое это было платье, что и открывать ничего не надо. И каждое движение соблазняло, влекло, кружило голову фантазиями. И каждое слово было милым, значимым – и в то же время задевало, заставляло смущаться. Они сидели в большой хорошо протопленной столовой с зажженными свечами (несмотря на четыре высоких окна, без свечей она казалась холодной и неуютной). Ветер подвывал за ромбиками стекол: наверное, тоже хотел оказаться в тепле, за тяжелым дубовым столом с резными ножками.
– Да невозможно это, чтобы вы жили в Лесу! Вы меня обманываете! – глаза ее смеялись и рассыпали искорки по сторонам.
– Я правда жил в Лесу. С охотниками.
– И что же вы там делали?
– Я рассказывал им сказки. На самом деле я сказочник.
– Вы еще и сказочник! – она рассмеялась. – Ну тогда расскажите мне какую-нибудь сказку. Только собственного сочинения.
Зимич хотел немедленно придумать сказку о прекрасной девушке, которая жила со своим дядей во флигеле возле крепостной стены, а дядя ее был волшебником. Но с ходу почему-то ничего хорошего не придумалось, что случалось редко. И тогда он начал рассказывать сказку про людоеда, но девушка быстро его оборвала:
– Вы снова меня обманываете. Эту сказку я знаю, она не вашего сочинения.
И теперь она не смеялась – напротив, стала вдруг серьезной и задумчивой. Ей это необыкновенно шло.
– Я ничем не могу этого доказать, – Зимич пожал плечами. – Однако это сказка моего сочинения. Получается, что я известный сказочник, раз вы уже слышали эту сказку.
– Того, кто сочинил эту сказку, ищет Консистория. Ее сочинил не только умный, но и смелый человек.
– А я смелый. Не верите? Спросите у моих друзей.
– Пока я вижу, что вы хвастун, – она улыбнулась, но уже совсем по-другому: грустно и красиво.
– Ну да. Не без этого. Но, признайтесь, вам бы вовсе не хотелось, чтобы Консистория нашла того, кто сочинил эту сказку.
– Мне бы не хотелось, чтобы Консистория посчитала, будто это сделали вы.
После этого можно было переходить к цветам и подаркам. И когда домой вернулся колдун, Зимич был даже разочарован, а главное, в разговоре с ним никак не мог сосредоточиться, выбросить из головы появившиеся вдруг несбыточные мечты и иллюзии.
Ее звали Бисерка, дядя назвал ее по имени…
Да, он нисколько не походил на колдуна: лощеный, подтянутый, с умными цепкими глазами, он больше напоминал какого-нибудь советника на государевой службе. Не был он похож и на ученого, а Зимичу его рекомендовали именно как ученого, – получив блестящее образование в Лицце, он сотрудничал с университетом.
Однако в кабинете хозяина квартиры сомнения Зимича развеялись: это была настоящая лаборатория. Только в ней царил идеальный порядок, несвойственный большинству ученых.
– Присаживайтесь. Признаться, я сегодня продрог, сейчас разожгу огонь.
Очаг в кабинете мало напоминал камин – скорее, кузнечный горн. А приглядевшись, Зимич увидел и мехи.
– Я бы принял вас в библиотеке, но там прохладно. А в столовой нам с глазу на глаз поговорить не удастся. Так что расположимся тут, – колдун указал на высокие стулья возле лабораторного стола, явно предназначенные для работы, а не для отдыха.
Дверь приоткрылась, и в кабинет сунула нос Бисерка:
– Дядя, принести горячего вина?
И Зимич поймал себя на мысли, что успел соскучиться по ней за те пять минут, что они не виделись.
– Брысь! Я занят! – ответил ей колдун, но тут же перехватил взгляд Зимича и улыбнулся ему: – Невозможная девчонка. Все-то ей надо знать.
– Это ваша племянница?
– Дочь моей старшей сестры. Сестра воспитывала меня после смерти матери, которую я не помню, теперь моя очередь позаботиться о судьбе ее дочери. Сестра надеялась, что в Хстове я удачно выдам ее замуж, но, признаться, я не спешу… Да и времена настали такие, что лучше бы ей вернуться в родное поместье. Но оставим. Вы так долго меня дожидались, значит, дело ваше не терпит отлагательств.
– Не совсем так, но… Мне казалось, что колдуны видят «мое дело» еще с порога.
– Колдуны не волшебники, мыслей читать не умеют. Деревенские и лесные колдуны могут позволить себе пребывать в некоем «особом» состоянии хоть круглые сутки, мне же не с руки слыть сумасшедшим. Однако вы меня заинтриговали, погодите немного, я попробую понять, что вы имели в виду.
Он откинулся на спинку стула, опустив плечи, и взгляд его начал терять остроту: словно он смотрел не на Зимича, а сквозь него, за его спину. Да, имея такой взгляд, можно быстро прослыть сумасшедшим… Жуткий взгляд.
Но не прошло и мгновения, как колдун выдохнул и посмотрел на Зимича глазами обычного человека. Только лицо его изменилось: стало жестче. Понял, что перед ним отрезанный ломоть?
– Это удивительно. Простите мою бестактность, но это не может не интересовать меня как ученого.
– Скажите, а как вы это видите?
– Колдуны – все колдуны – тем и отличаются от обычных людей, что видят некое пространство, которое я бы назвал межмирьем. И не только видят, но и могут в него проникать. А уже из межмирья виден другой мир, откуда мы и получаем силу, повелевающую стихиями. Не каждый колдун отдает себе отчет в том, как он это делает, да ему это и не надо. Но я не только колдун, я ученый, поэтому изучаю самого себя. Так вот, в межмирье вас окружает ореол силы, сгусток силы. Он огромен. И нужно совсем немного, чтобы этот сгусток перешел в наш мир. Мысли для этого вполне достаточно. Мысль сама по себе несет не много силы, но… Не знаю, насколько вы подкованы в точных науках, но в механике недавно было выделено понятие «энергия», которое имеет некоторое принципиальное отличие от того, что принято называть силой. Энергия – это предтеча силы. И механическую систему можно рассматривать в том числе как систему энергий. Мне думается, весь мир – это система энергий. И человек – часть этой системы. Простите, мне трудно объяснить это проще.
– Ничего, я пока все понимаю, – кивнул Зимич.
– Представьте себе горку, – колдун придвинул к себе лист бумаги и взялся за перо, – вот такую крутую горку. А на ней – колесо. Нет, я покажу еще проще, чтобы вы мне поверили.
Он снял с пальца гладкое массивное кольцо.
– Да я вам и так верю… – пробормотал Зимич.
– Вот, поставим это кольцо на ребро. Стоит? Ведь стоит?
– Ну да…
– А теперь я просто дуну – и оно опрокинется. Так и колесо, стоящее на горке, может быть неподвижным, но от малейшего толчка скатится вниз. – Колдун надел кольцо на палец. – То же самое с силой, окружающей вас в межмирье. Достаточно дунуть – и она окажется здесь. Вот почему невозможно обратное превращение: сбросить колесо с горки нетрудно, а чтобы закатить его обратно, нужно изрядно попотеть.
Дверь снова приоткрылась, и Зимич вздрогнул, тут же забыв о колдуне и его пояснениях: эти мимолетные появления Бисерки манили, дразнили гораздо сильней, чем разговоры с нею.
– Дядя, я горячее вино принесла. – Она лишь скользнула взглядом по лицу Зимича – словно и обожгла, и приласкала одновременно.
– Ну давай, давай! – раздраженно проворчал колдун. – И брысь отсюда, чтобы я тебя больше не видел.
Бисерка поставила на стол поднос с двумя тяжелыми кубками и пряным печеньем и случайно (на самом деле случайно, безо всякого умысла) задела локтем плечо Зимича. Это было восхитительно, будоражаще, и Зимич думал, что после этого и вовсе не сможет говорить с колдуном.
– Если подаешь имбирное печенье, не надо добавлять имбирь в вино, – излишне строго сказал колдун. – В хорошем доме тебя засмеют.
– Я выберу плохой дом, где любят имбирь и в вине, и в печенье. – Она едко улыбнулась, но Зимич заметил: обиделась.
С ее уходом в кабинете сразу стало пусто и скучно, и он поспешил взять в руки кубок, словно тот помнил ее прикосновение.
– На чем мы остановились? – Колдун недовольно оглянулся на дверь. – Да, на обратном превращении… Я размышлял над этой проблемой. Если снова провести аналогию с механикой и понятием устойчивого и неустойчивого равновесия, то станет ясно, что в межмирье сила пребывает в состоянии неустойчивого равновесия, а обретая тело, переходит в устойчивое. Собственно, убийство змея – это и есть перевод силы обратно в состояние неустойчивого равновесия. Конечно, эта аналогия примитивна и не поясняет всех тонкостей происходящего превращения, но пока ничего другого я предложить не могу.
– Скажите, почему превращение в змея уничтожает человеческую личность?
– Не уничтожает, а, я бы сказал, разрушает. Вы понимаете разницу? Я дам вам книгу об этом, иначе мне придется говорить всю ночь. Все дело в способностях мозга, ведь телом управляет мозг. Между мозгом и личностью существует обратная связь. Но это столь мало исследованная область, что все научные выводы строятся лишь на логических умозаключениях, не подкрепленных опытом.
Разговор продолжался допоздна, а Бисерка так ни разу и не зашла в кабинет. Зимич хотел было попросить чаю, но посчитал это невежливым и… побоялся, что колдун разгадает его трюк. Наверное, смешно думать о девушках, когда в любую секунду можешь превратиться в змея, но такие штуки всегда случались в жизни Зимича не вовремя и никогда не спрашивали разрешения.
Договорились о встрече через пять дней, но, конечно, ждать так долго до следующей встречи с Бисеркой Зимич не собирался.
Она не спала, хотя время приближалось к полуночи, – сидела в столовой над раскрытой книгой, кутая плечи в пушистый платок. Девушка с книгой в руках была в жизни Зимича редкостью.
– А ты что здесь делаешь? – На этот раз колдун не сердился, а словно смеялся над ней.
– Я зачиталась немного. Очень интересная книга. – Ее вранье выглядело натуральным враньем.
– Ты же всегда читаешь в постели? – Он посмотрел на нее пристальней.
– Ты сам не велел мне читать в постели, а теперь удивляешься. А еще ты даже не предложил гостю поужинать, я уже не говорю о чае.
И как-то само собой получилось, что именно она пошла провожать Зимича до дверей.
– И какую же книгу вы читали? – спросил он, надевая полушубок.
– Я читала сказки. Я люблю сказки. Поднимите воротник, на улице метет.
– Да, спасибо. Я хотел сказать вам… – Зимич сделал вид, что замялся. – Только никому об этом не рассказывайте…
– Что?
Он нагнулся к самому ее уху и шепнул:
– Я люблю имбирь и в вине, и в печенье.
10 мая 427 года от н.э.с. Утро
Лодка шла по течению узкой, извилистой речки быстро, темная вода журчала под бортом, по берегам свиристели птицы, и майское солнце приятно грело голые плечи. Йока неожиданно заметил, что устал: его клонило в сон, тело ныло от побоев, и особенно разболелись вдруг пальцы, сломанные Важаном. Но лодку покачивало, словно колыбель, и он не заметил, как прислонился головой к плечу Змая, сидевшего рядом. И голос Цапы доносился до него сквозь пелену сна. А скорее всего, сном и был.
– Как ты нашел мальчика?
– Считай, это он меня нашел.
– Нравится тебе у нас?
– Уютный мирок. Бросил бы все и остался тут навсегда. Солнышко светит, птички поют. Благодать. Зимой, наверное, морозы?
– Да, морозы. И снега много. А как у вас?
– Плохо. Я уже забыл, что такое мороз. Ни зимы, ни лета. На юге и того хуже – сырость, море цветет, реки смердят, рыба дохнет. Голод, моровые язвы, нищета.
– Ишь, спит… Когда спит – совсем ребенок. Ты ему еще не говорил?
– Нет. Он сам догадается. Не сегодня. Через неделю-другую.
Танцующая девочка тоже сидела в лодке и гладила Йоку по голове. У нее были маленькие руки с белыми пальцами и короткими ногтями. И от ее прикосновений сон становился все глубже, и в нем Йока уже не слышал голосов, а бродил по Беспросветному лесу со Стриженым Песочником.
И в результате предстал перед профессором Важаном не только босым и голым до пояса, не только весь в синяках и с разбитым лицом, но еще и зевающим самым неприличным образом. Но не мог же Йока предположить, что профессор выйдет встречать лодку!
– Ничта… – начал Цапа еще с воды. – Простите, я хотел сказать, профессор Важан! Я подобрал по дороге мальчика, который явно нуждался в помощи. Не могли бы мы дать ему чистую рубашку, умыть и обработать раны?
– Сначала умыть и обработать раны, и только потом дать чистую рубашку, – добродушно проворчал профессор, собственноручно принимая конец. На этот раз он был одет так, словно маскировался под сытинского разбойника: в льняную рубаху навыпуск и синие штаны в тонкую полоску. Но более всего Йоку поразили тяжелые грязные сапоги. Домашний халат и собранные гармошкой чулки более соответствовали облику профессора, чем этот наряд хлебопашца.
– С мальчиком прибыл его товарищ, – продолжил Цапа.
– Я не слепой, – ответил Важан. – Милости прошу. У нас сейчас время завтрака, но на кухне не готовы к приему гостей. Я думаю, мы устроим небольшой пикник на свежем воздухе. Выпьем кофе, пока готовят угли и мясо.
Йока, еще не вполне проснувшийся, едва не свалился с лодки, выходя на берег, но Важан подхватил его под локоть.
– Так-так, Йелен… Подобного рода драки не красят порядочных юношей, но я всегда делаю скидку на то, что по-другому реализовать свою потребность в риске у современной молодежи возможностей нет. Кулачные бои для простолюдинов и поединки для аристократов ушли в небытие. Ты помнишь, в каком году законом были запрещены поединки?
– Кажется, в двести шестьдесят первом… – Йока неблагопристойно зевнул.
– В шестьдесят втором. Кулачные бои – немного позже, в начале четвертого века. Но, как видишь, традиции еще живы, хотя и претерпели некоторые изменения. Я смотрю, теперь в кулачных боях применяют оружие? Раньше это было принято лишь в отдельных местностях.
– И совершенно напрасно применяют. – Змай легко соскочил с лодки. – Оружие им только мешало.
– Я думаю, оно служит для устрашения противника, а не для победы над ним, – сказал на это Важан, – и, скорей всего, имеет целью повысить статус бойцов в глазах мелюзги и девчонок. Ибо ни один искушенный в боях человек не поверит в серьезность этого оружия. Пожалуй, за исключением кастета, который утяжеляет удар кулаком.
– Не скажите, – возразил Цапа Дымлен, – оружие повышает смертельный риск. Задачи, которые они ставят перед собой, далеки от смертоубийства, но ведь их цель – риск.
– В любом случае это бравада и подростковая глупость, – фыркнул Важан. – Нет хранителей традиций, нет школы кулачного боя, нет зрелых арбитров – закон уничтожил все, кроме собственно кулачного боя. Я всегда говорил, что при помощи закона бесполезно бороться против человеческого естества, будет только хуже.
Йока не видел усадьбы Важана с той стороны, с которой они сейчас в нее входили, а оказалось, что, кроме чопорного парка с фонтанами и мраморными статуями, за домом прячется небольшой яблоневый сад, в котором оборудована площадка для пикников: беседка, качели-скамейки, уголок для жаровни, выложенный светлым камнем, легкие деревянные столики и плетеные кресла. Между яблонь журчал веселый чистый ручеек.
Цапа ушел распорядиться прислугой, а Важан остался с гостями. Он и Змай сели в кресла за стол, а Йока устроился чуть поодаль, в тени яблонь, на широких качелях со спинкой: голым он чувствовал себя неловко.
– Мы с Йеленом в последний раз обсуждали Откровение Танграуса, – пояснил Важан Змаю, – и мне бы хотелось продолжить.
– Нисколько не возражаю, – чинно ответил Змай. – Напротив, поговорить об Откровении мне не менее интересно.
И тут Йока вспомнил, что хотел спросить у Змая о трех деталях, упомянутых Важаном, но забыл! Однако Важан его опередил:
– И что вы думаете о последней части Откровения? И ее отличии от первой?
– Не вызывает сомнений, что стилистически они различны. Но я не возьмусь судить, какая написана лучше. – Змай сделал серьезное лицо, и Йока понял, что он опять шутит.
– По-моему, это очевидно, – фыркнул Важан.
– Неужели?
– Первая часть Откровения, вместе со всеми остальными пророчествами Танграуса, причислена к литературным памятникам лишь потому, что написана пятьсот лет назад. Других литературных достоинств у нее нет. Конечно, с точки зрения современной поэзии и вторая часть имеет огрехи, но для своего времени является в некотором роде прорывом. Йелен, а ты как считаешь?
– Я плохо разбираюсь в поэзии. Но допускаю, что перед смертью у Танграуса случилось озарение. Он ведь умер через несколько дней.
– Ты исходишь не из объективных предпосылок, а из желания верить в то, что Откровение может сбыться. Это свойственно женщинам и детям. Щекочет нервы. Придает нашей скучной жизни оттенок романтики.
– А вы сомневаетесь в том, что Откровение сбудется? – лукаво спросил Змай.
– Я сомневаюсь в том, что оно сбудется само по себе. Если оно начинает сбываться, а некоторые факты говорят в пользу этого утверждения, это означает лишь, что кто-то способствует его осуществлению.
В садик из задней двери особняка вышла горничная с подносом; вслед за ней появился дворецкий, который нес тазик с горячей водой и чистые полотенца, перекинутые через локоть.
– А вот и кофе, – удовлетворенно кивнул Важан Змаю, – у меня отличный кофе, мне его привозят из Исида.
– Буду рад попробовать. Там, откуда я прибыл, нет хорошего кофе.
И Важан не спросил, откуда прибыл Змай! Он вообще вел себя странно: то ли делал вид, что ему нет до Змая никакого дела, то ли действительно давно и хорошо его знал.
Дворецкий же устроил тазик на стул возле Йоки.
– Йелен, мой дворецкий неплохо разбирается в медицине. Можешь смело доверить ему свои боевые раны.
– Я бы попросил вас повернуться к солнцу, господин Йелен, – сказал дворецкий, – а лучше всего – пересесть в кресло.
– Как вам будет удобней, – кивнул Йока. В тени он начал замерзать.
– А вы, если я правильно понял, не сомневаетесь в том, что Откровение сбудется? – продолжил Важан разговор со Змаем.
– Мне трудно ответить на этот вопрос. Но я согласен с вашей точкой зрения: чтобы Откровение сбылось, кто-то должен приложить к этому руку. В частности, кто-то должен родить и вырастить Врага. И этот кто-то должен в полной мере владеть прикладным оккультизмом, ведь речь идет об изменении биологических особенностей человека.
Дворецкий (внешне – сама учтивость) довольно грубо пощупал нос Йоки – едва успокоившаяся боль вспыхнула снова.
– Ничта, перелома нет, немного смещена перегородка. Подправить?
– Конечно. Не оставлять же его с кривым носом на всю жизнь.
– Может быть, стоит сделать ему инъекцию морфина?
Важан повернулся вполоборота и смерил Йоку взглядом:
– Не думаю, что это хорошая идея.
– Вам придется потерпеть, господин Йелен, – вздохнул дворецкий. – Это болезненная операция.
– Подержать ему голову? – Змай поднялся.
– Да, – согласился дворецкий, – так будет лучше. И… Ничта, надо, чтобы кто-то придержал полотенце.
– Мне это ничего не будет стоить. – Важан медленно поднял грузное тело с плетеного кресла – оно заскрипело и едва не развалилось.
– Не бойся, – весело сказал Змай, подходя к Йоке сзади, – я буду держать крепко.
– Спасибо, – едко ответил тот.
– Сожми подлокотники покрепче и рук не разжимай, – шепнул Змай ему на ухо и взял его за щеки, приподнимая голову вверх.
Вообще-то это было ужасно, хотя дворецкий мучил его не более трех секунд. Слезы опять хлынули ручьями. Важан прижал полотенце к многострадальному носу, а Змай повернул Йоку к себе лицом и потрепал по волосам:
– Сейчас пройдет.
– Будем считать это расплатой за желание быть взрослым, – проворчал Важан, отправляясь к ручью – мыть руки.
Йока прятал лицо на животе Змая и не мог унять слез, всхлипывал и дрожал. Змай похлопывал его по плечу и даже гладил по голове.
– Ничта, у него, похоже, сломано два пальца. Но не сегодня, давно. Мне показалось, с них раньше времени сняли гипс, – дворецкий указал на левую руку Йоки.
– Да, это я сломал. Две недели назад. Йелен, все прошло. Можно больше не плакать.
Йока, конечно, досадовал на самого себя, но слова Важана разозлили его. Он коротко глянул в его сторону, и тот вдруг шагнул назад и побледнел. А через секунду сухо рассмеялся.
– Йелен, тебе нужно учиться владеть своим гневом. Для твоей же пользы. В школе мальчиков недаром учат держать глаза долу. И тебе бы это пригодилось как никому другому.
– Чем это я настолько хуже других? – проворчал Йока. Зато слезы высохли в один миг.
– Я не говорил, что ты хуже других, – Важан уселся в кресло, – я всего лишь дал тебе хороший совет.
Цапа Дымлен появился неожиданно, словно вышел из-за корявого ствола яблони.
– Я издали догадался, что господину Йелену здесь оказана первая помощь, – сообщил он весело и нагнулся к уху Важана. Прошептал что-то и протянул записку.
Важан сначала нахмурился, разворачивая листок, а потом улыбнулся одним углом рта.
– Прекрасно, Цапа. Проводи их сюда. У нас здесь как раз неофициальная дружеская обстановка.
– Господин Йелен, – дворецкий тронул Йоку за плечо, – я бы смазал йодом некоторые ссадины и помог вам умыться. Чтобы вы могли одеться и сесть за стол.
– Да, конечно, – кивнул Йока и заметил, что сжимает в кулаке полу пиджака Змая.
– А я бы положил лед на переносицу, чтобы успокоить кровотечение, – посоветовал Змай.
– Я думаю, кровотечения уже нет, – мягко ответил ему дворецкий. – Я все сделал очень аккуратно.
Каково же было удивление Йоки, когда вслед за Цапой Дымленом в саду появился отец! А за ним, в форменной куртке чудотвора, – Инда Хладан!
– Здравствуйте, господа, – Важан даже не привстал, приветствуя гостей. – Я рад, что вы решили провести выходной день в моем обществе.
– А мы, в свою очередь, рады, что вы не отказались нас принять, хотя наш приезд стал для вас… – отец не договорил, наткнувшись взглядом на Йоку. – Йока! Что ты здесь делаешь? Что у тебя с лицом?
– Ничего страшного с его лицом, – ответил Инда Хладан, – держу пари, он был вместе со всеми на сытинских лугах.
– Как? В этой стычке между бандитами? – Отец взялся рукой за ветку яблони, и она едва не обломилась.
– Брось, Йера. Какие бандиты? Недоросли, которым некуда девать молодецкую удаль.
– Йока! Да тебя же могли покалечить! Чем ты думал, когда туда пошел? Посмотри, ты же весь избит! Почему ты не вернулся домой? Я сейчас… Сейчас Дара тебя отвезет. Надо позвать доктора Сватана!
– Господин Йелен, это синяки. Они сойдут через неделю. Это не смертельно, – изрек Важан.
– Профессор Важан, я уважаю ваше мнение, но в данном случае речь идет о здоровье моего сына, и я не могу относиться к этому столь легкомысленно. Ему едва не выбили глаз!
– Между «выбили» и «едва не выбили» – огромная разница, – сказал вдруг Змай и потянулся, – впрочем, если бы глаз все же выбили, ему бы не помогли и лучшие врачи Славлены.
– Простите, я не знаю, как к вам обратиться… – недовольно начал отец, но его перебил Инда Хладан:
– Его зовут Змай. И я бы на твоем месте обратил на этого субъекта самое пристальное внимание. Твой сын представил его как своего друга, и было это, когда они пили пиво у входа в парк. Думаю, бутылка афранского вина урожая девяносто четвертого года предназначалась именно ему.
– Да, я выпил это вино, – скромно согласился Змай.
– Господа, не будете ли вы любезны присесть? – оборвал их Важан. – Здоровью мальчика уже ничто не угрожает, господин Йелен. Я заявляю это со всей ответственностью.
Йока смотрел на них с легкой усмешкой, иногда морщась, потому что дворецкий невозмутимо продолжал смазывать йодом ссадины на его плечах.
– Я сяду, профессор, – отец придвинул кресло к столу, – но, прошу меня извинить, мне бы хотелось кое-что выяснить.
– Выясняйте, я не буду вам мешать. Цапа, распорядись насчет кофе.
– Уже, – ответил тот. – Мне уйти?
– Нет уж! Пусть Цапа останется! – выкрикнул Йока. Пожалуй, получилось слишком громко. И вовсе не так официально, как ему хотелось.
– Я займусь жаровней, – подмигнул ему Цапа.
– Прекрасно, – выдохнул Важан, когда все расселись. – Вы что-то собирались выяснить, господин Йелен.
– Я хотел выяснить, что за человек называет себя другом моего сына. – Отец внимательно посмотрел на Змая.
– Это я назвал его своим другом, а не наоборот, – тут же поправил Йока.
– Хорошо. Кого мой сын называет своим другом. Итак, кто вы такой, милейший?
– Я? Я сказочник, – лаконично ответил Змай.
– Очень приятно, – кашлянул отец. – Вы пишете сказки для детей?
– Скорей, для взрослых. Собственно, я сочинил только одну хорошую сказку, но здесь она получила широкую известность.
– Ваша… хм… сказка издана большим тиражом?
– Да, изрядным, – Змай кивнул. И опять был так серьезен, что в несерьезности можно было не сомневаться.
– Я никогда не слышал вашего имени.
– Ее издают под псевдонимом. И я позволю себе его не называть.
– Так что вам нужно от моего сына?
– Считайте, что я собираю материал для продолжения сказки. А вообще-то Йока Йелен помог мне в трудную минуту, за что я ему чрезвычайно благодарен. Правда, Йока Йелен?
– Я не знал, что ты сказочник, – усмехнулся Йока.
– Кроме всего прочего, я бог, – Змай серьезно посмотрел на отца, – так я и представился вашему сыну.
– Вы… сумасшедший? – тихо спросил отец.
– Немного, – согласился Змай.
– А еще он угощал твоего сына хлебным вином, – ехидно шепнул Инда, с трудом скрывая улыбку.
– Да. И этого я не отрицаю. Мальчик попал под дождь, промок, продрог… Хлебное вино хорошо помогает от простуды.
– Позвольте… Под какой дождь мог попасть мальчик?
– Йера, в ночь на среду была гроза, – напомнил Инда.
– Гроза началась после полуночи.
– Совершенно верно, – подтвердил Змай, – в среду, после полуночи, на Буйном поле. Но я высушил все его вещи у огня. Мы разожгли костер на краю Беспросветного леса.
– Вы издеваетесь надо мной? – беспомощно спросил отец.
– Нет, пап. Они просто над тобой смеются, – расхохотался Йока.
Остальные рассмеялись вместе с ним, и отцу ничего больше не оставалось, как присоединиться. Получилась милая шутка, смысл которой Йока разгадал не до конца: что-то крылось в придумке о сказочнике.
– Вы, наверное, пришли по делу? – осведомился Важан, когда напряжение за столом исчезло.
– Ни в коем случае! – Инда замахал руками. – Мы пришли приятно провести время и поговорить с одним из самых знающих людей Славлены.
– И о какой области моих знаний вы бы хотели поговорить? – хмыкнул Важан.
– Конечно, об истории, профессор. Думаю, это и вашему ученику было бы полезно.
Горничная тем временем принесла еще кофе и черную шелковую рубаху для Йоки.
– Если снова пойдет кровь, пятна будут не так заметны, – шепнул ему дворецкий, помогая застегнуть пуговицы.
– Спасибо, – кивнул ему Йока.
– На здоровье, – улыбнулся тот.
– История – широкое понятие, – сказал Важан. – Какой период вас интересует?
– Примерно семьдесят восьмой год до начала эры света, – недолго думая ответил Инда.
– Надо же! Мы перед вашим приходом как раз обсуждали стилистические особенности второй части Откровения, – вставил Змай.
– Да, нам остается только продолжить, – согласился Важан. – Йелен, садись наконец за стол. Ты, наверное, проголодался. Я велю подать тебе омлет.
– Спасибо, я могу подождать.
– В этом нет никакой необходимости. Цапа!
Цапа в ответ помахал рукой.
– Итак, Йелен… Чтобы у твоего отца не сложилось превратного представления о наших встречах… Что ты можешь сказать о стилистике второй части Откровения?
– Вы утверждаете, что оно не может принадлежать Танграусу. Я же предполагаю, что перед смертью Танграус мог написать более талантливый стих, чем прежде.
– А… у вас есть серьезные основания считать, что вторая часть Откровения не принадлежит Танграусу? – переспросил отец и даже подался вперед.
– Это можно считать доказанным. Я не знаю, может ли это доказать светская наука, но с точки зрения теоретического мистицизма и герметичной психологии это доказано давно. Первая часть принадлежит человеку со способностями чудотвора. Вторая – простому смертному, не чудотвору и не мрачуну. Принято считать Танграуса чудотвором. Значит, вторая часть написана не им.
– Вы мне этого не говорили! – возмутился Йока.
– Это неофициальная информация для работы комиссии государственной Думы, Йелен. Ты же понимаешь, ни ученикам, ни студентам я такого не говорю.
– И как вы это можете объяснить? – спросил отец.
– Интерпретация фактов – самая порочная практика в работе историка. Именно на этой стадии появляется ложь, которую все принимают за истину. Возможно множество вариантов, и самый вероятный из них – кто-то из учеников Танграуса написал текст Откровения за него.
– Вот! Может быть, Танграус рассказал ученику о том, что ему явилось во сне, и ученик это записал своими словами! – торжествующе заключил Йока.
– Тебе все еще хочется, чтобы Откровение сбылось? – улыбнулся Важан.
– Нет. Мне хочется, чтобы оно могло сбыться, но не сбылось.
– Господин Важан, а что вы думаете об этом? Вы считаете, Откровение может сбыться? – вкрадчиво спросил Инда.
– Я трезво мыслю, доктор… если не ошибаюсь… Хладан. Как я уже говорил, оно может сбыться, только если кто-то осуществит то, что в нем написано.
– Но то, что в нем написано, – это чья-то выдумка, не подкрепленная научным знанием. В семьдесят восьмом году до начала эры света не была рассчитана энергия прорыва границы миров, не были развиты ни герметичная зоология, ни нейрофизиология, ни антропософия. Осуществлять Откровение – это такая же глупость, как и верить в него.
– А я и не утверждаю, что его кто-то осуществляет. Я сказал лишь, что без этого оно не сбудется.
– Вы склонны рассматривать появление чудовища Исподнего мира как случайность?
– Вероятность случайного появления чудовища существует. Но совпадение фактического количества голов с предсказанным многократно снижает вероятность случайности. Как известно из достоверных письменных источников, Исподний мир в давние времена порождал преимущественно двух- или трехглавых чудовищ. Максимально зафиксированное количество голов – пять.
– Господин Важан, мне не хотелось бы быть невежливым, – замялся Инда, – но не могли бы вы взглянуть вот на это?
Он достал из папки несколько исписанных листов бумаги.
– Пожалуйста, – Важан подхватил бумаги и пробежал глазами.
– Вы, возможно, знакомы с этим документом?
– Да, я его читал, – Важан равнодушно вернул бумаги Инде.
– И… что вы скажете?
– Это расчет энергии прорыва чудовища из Исподнего мира в Обитаемый.
– Я догадался об этом, господин профессор.
– Ну и?.. Вы хотите, чтобы я проверил расчет? Он верен.
– Мы пришли сюда как друзья, и наш разговор не станет предметом официального разбирательства. Господин Важан, этот расчет может быть использован на практике?
– Для этого нужен субъект, способный передать нужную энергию в Исподний мир. И мы вплотную подходим к вопросу о существовании Врага. Как субъекта, способного переносить через границу миров большие энергии.
– Отлично. А теперь взгляните в этот атлас. – Инда извлек на свет большую книгу с цветными иллюстрациями.
– Я видел этот атлас. Покажите его мальчику, его заинтересовали картинки.
– Не думаю, что строение женского тела нужно изучать в этом возрасте, – проворчал отец.
– Ах, какое это ханжество, господин Йелен! – отмахнулся Важан. – Пусть мальчик изучает строение женского тела по анатомическому атласу, а не по рисункам на стенах общественных уборных.
– Что вы об этом скажете? – Инда в упор посмотрел на Важана.
– Такое впечатление, господин чудотвор, что вы пытаетесь меня в чем-то уличить. Что я могу об этом сказать? У росомах не рождаются мальчики.
– Здесь рассматривается возможность пересадки оплодотворенной яйцеклетки в чрево росомахи.
– Я скажу, что это утопия. Росомаха – маленький зверек. Она не может выносить человеческое дитя. Это первое. И второе – такая операция невозможна. Она убьет женщину.
– Мрачунам не впервой убивать женщин.
– Это демагогия.
– Хорошо, господин Важан. У меня последний вопрос. Вы допускаете возможность существования оборотничества как такового?
– В клинике доктора Грачена мне бы задавали аналогичные вопросы, доктор Хладан. И если бы я отвечал положительно, мои дальние родственники добились бы признания меня недееспособным.
– Омлет для господина Йелена! – возвестил Цапа, поднимая тарелку над головой, и добавил для ясности: – Йелена-младшего.
– Вы не ответили, – медленно сказал Инда, не отрывая глаз от Важана.
– Я допускаю существование оборотничества, – Змай тронул его за плечо. – Это что-нибудь меняет? Или тебе нужен ответ эксперта в области истории?
– А, господин сказочник… – Инда словно очнулся. – А ты в какой области эксперт?
– В области сказок. Оборотничество – как раз по моей части.
– Может быть, ты имеешь прогноз и на осуществление Откровения?
– Конечно, имею. Откровение сбудется.
Слова Змая вдруг снова пробрали Йоку до костей: стало страшно. Он видел, как побледнел Инда. За столом повисла тишина. Как на уроке истории. Одинокая муха – одна из первых этой весной – зудела над тарелкой с дымившимся омлетом и не осмеливалась на него сесть.
Дайм поймал вазочку, случайно задетую краем стопки Очень Важных Документов, как раз в тот момент, когда она собралась опрокинуться на верхнюю страницу сметы строительно-проектных работ по возведению дополнительного корпуса клиники Светлой Райны в Суарде. И залить все питательным субстратом, густым, черным и липким. Что было бы недопустимым и вопиющим уничтожением важной улики — Герашан не зря крутил носом по поводу этих смет, и барон Валеджио, главный ответственный подрядчик и светлый шер четвертой (на деле читай: условной) категории, улыбался приторно до тошноты тоже не зря. Простой здравый смысл подсказывал, что выведенная в итоговой графе сумма относится к реальным затратам барона-подрядчика точно так же, как клятва Двуедиными к простому “да”, но путь выведения этой итоговой суммы был столь сложен, запутан и заковырист, что у Дайма ломило виски от попыток разобраться в этих хитросплетениях и найти нестыковки.
Барон явно действовал не один: так мастерски и ювелирно запутать финансовый документ у него не хватило бы ни жалкого условного уровня, ни умений (а после полуторачасового исследования всех сорока трех страничек разными маг-индикаторами и реагентами Дайм все больше склонялся к мысли, что никакого магического искажения информации к сметам не применялось. Одна сплошная ловкость рук умелого счетовода и никакой магии! Ну и плюс еще одно сплошное баронское вранье.
Чтобы его заметить, не нужно было быть менталистом, достаточно было быть зрячим: эти бегающие глазки, эти жирненькие улыбочки, это совершенно невинное в своей запредельной наглости предложение встретиться лично после возвращения полковника МБ из… а куда сейчас полковник направляется? Ах, в Сашмир… Ну так вот, по возвращении из Сашмира почему бы и не обсудить все возникшие у полковника вопросы за чашечкой шамьета или бокальчиком чего покрепче, как и полагается приличным и воспитанным истинным шерам…
Дайм даже слегка растерялся, не понимая — возмущает его подобная наглость или все же больше восхищает?
Барон, по сути, почти прямым текстом предлагал предложение взятки! И кому? Полковнику Магбезопасности. Доказать (на нынешнем этапе и без конкретики встречи с последующим фактом взяткодачи), конечно, было бы сложновато, даже сделай Дайм ментальный слепок разговора, но сам факт… Пожалуй, такая дивная незамутненность и уверенность в собственной безнаказанности Дайма скорее даже пугала. Надо бы проверить, чьи это мощные волосатые лапищи позволяют барону Валеджио чувствовать себя настолько выше любого закона и ничего не бояться… Не забыть и это тоже поручить Герашану, пусть выяснит заодно.
Интересно, а барону действительно не страшно? Совсем-совсем? Жаль, через зеркало не понять, это тебе не ментальное воздействия порядка не ниже третьего. Связь удобная, но ограниченная: только изображение, только звук. Но именно из-за этого получившая такое распространение, ибо пользоваться ею могут не только истинные шеры, но и имеющие подходящий амулет бездарные. Удобно, общедоступно, безопасно. Ради такого можно счесть несущественными некоторые ограничения. Как то, к примеру, невозможность передачи материальных объектов, эмоций, запахов и стихийных энергий…
Особенно — стихийных энергий…
Каюту тряхнуло.
Бастерхази, шисов дысс! Вот же угораздило опытного полковника на старости лет связаться с двумя аномалиями сразу…
Но приходится признать: Роне — это то самое исключение, которое только подтверждает правило. Тоже своего рода… хм… аномалия. Против фактов не попрешь. Такого не бывает, но такое есть, а Дайм привык верить тому, что дается в ощущениях. Вот они, ощущения: воздух в каюте до сих пор потрескивает черно-алыми искрами, мебель дергается, вазочка с тремя кустиками розового тимьяна (валантский эндемик, в Сашмире такого днем с фонарем, а без него шамьет не шамьет — во всяком случае, для Дайма так точно не шамьет, вот и пришлось озаботиться) так и норовит удрать, бумаги приходится прижимать локтем. И еще неизвестно, что было бы, не оборви он вовремя контакт, ставший чересчур отчетливым в ощущениях, зеркало вообще уцелело не иначе как чудом.
Не бывает такого! И однако — вот оно.
Интересно, могло ли это быть последствием того их изначального тройничка в “Полкабана”? Может, если такой обмен энергиями совершают сразу трое достаточно сильных шеров с разными не только стихиями, но и светлотностью, это приводит не просто к усилению самих шеров и повышению их категории, но и к появлению новых параметров? Когда сплетаются вместе не просто свет и тень, а свет, тень и сумрак? Никто никогда на практике так не пробовал, просто потому что сумрачные встречаются реже, чем звезды в полдень, тут если и ответит кто, то разве что ученый исследователь древних фолиантов какой…
Типа Бастерхази.
Уж Роне точно ответит, подробно и многословно, он умеет. Может, даже диссертацию потом напишет. Еще одну. Роне, он такой, он теоретик, а Дайм практик, Дайм привык действовать, а думать уже потом.
Вот и додействовался, шисов дысс! Каюту чуть не разнес.
Старый пес лежал на полу беседки и дремал. Когда-то он был лют, он рычал, раскрывая пасть, как тигр. Он был оружием, которое всегда держали в ножнах, а ему так хотелось доказать, что он — страшное оружие.
Теперь у пса сдали ноги, он почти оглох, да и видел плохо. Теперь ему нравились покой и сытость. Иногда он поднимался еле-еле и с ленцой лаял на соседей. А чаще лаял не вставая. Его поили молоком вместе с котами! Его дразнили вороны, и он не всегда замечал, как они клюют кашу из его миски.
Но его любили — и он был счастлив. Соседи знали пса под грозным именем Данкай, но дома его звали Тяпочкой.
Ночь начиналась холодная и темная. Пес не боялся ни холода, ни темноты, но именно этой ночью ему почему-то было не по себе. Что-то покалывало внутри, похожее на электрический ток: он, бесстрашный, чувствовал безотчетный страх. Нет, он не унизился до того, чтобы попроситься в дом — а его бы впустили. Но по телу бежала дрожь — как от электрического тока, — и пес поскуливал. Может, оттого, что хозяин уехал и еще не вернулся?
Пес не слышал, как хозяйка вышла во двор, иначе бы залаял, чтобы все знали: она под охраной. Только страх становился все ближе и страшней. И скулить уже не хотелось, хотелось затаиться, спрятаться, не дышать. Нечто витало совсем рядом, холодное и лютое. Более лютое, чем сам пес когда-то. Если бы он знал, что такое смерть, то решил бы, что это смерть.
Вслед за хозяйкой из дому вышел кот, и, думая подразнить пса, уселся было перед беседкой, отвернулся: мол, не вижу я здесь собак в упор. Но встрепенулся вдруг, распушился и хищно уставился в темноту. Махнул хвостом и взвыл утробно, как воют коты в их котовых игрищах. Он, шельма, был все-таки свой, пес считал его хозяйским имуществом. То лютое, шедшее из темноты, угрожало и коту…
Пес зарычал глухо и свирепо, приоткрыв пасть, и стал подниматься, неловко и с трудом. Пошатываясь, сделал несколько нетвердых шагов. Он ничего не видел в темноте, лишь ощущал шедшую оттуда угрозу и дыбил шерсть на загривке. А кот видел — ворчал, взвывал, выгибал спину, но наступать остерегался. Что с него взять? Кот — зверь небольшой, силен против мыши или крота. Пес вышел вперед него, рыча все громче и мрачней. И сам поверил в свой грозный рык, покатил в темноту волну звериной злобы, сквозь рычанье втянул воздух, захлебнувшись яростью. Может, ноги держали его плохо, но зубы оставались острыми, а челюсти сильными. Кот завыл смелее: кто на нас с Тяпочкой?
Волна злобы натолкнулось на нечто в темноте, и то, лютое, от чего хотелось спрятаться, дрогнуло, замерло нерешительно — и попятилось. Пес сделал шаг, снова вдохнул сквозь клокочущую в горле злобу и обнажил тяжелые свои клыки. Оно — лютое — отступало все быстрей, а потом понеслось прочь на невидимых черных крыльях. И пес загрохотал ему вслед убедительным басом.
— Тяпочка! — Пес не слышал приближения хозяйки, а тут она положила руку на его вздыбленную холку. — Ты чего? Никого нет. Пойдем молоко пить.
А хитрый кот потерся о хозяйские ноги и потрусил к дому, подняв хвост трубой.
ссылка на автора
https://author.today/u/old_land/works
Арабелла подошла к перилам, ограждающим ют. Почти месяц «Санто-Доминго» стоял на рейде Ла-Романы. Если у адмирала де Эспиносы были какие-либо цели и планы до того, как он обнаружил Арабеллу на потерпевшем крушение бриге, то они явно перестали занимать его: судя по всему, он не спешил вновь пуститься в путь.
…Как только галеон бросил якорь, де Эспиноса отправился в город и вернулся через два дня в сопровождении невысокого гибкого человека с холодными глазами убийцы. Тогда же Арабелла написала мужу.Она не последовала советам Рамиро и опять вызвала гнев испанца, споря с каждой фразой, которую тот ей диктовал, и не соглашаясь подписаться ни как «Ваша преданная…», ни тем более как «Ваша любящая жена». Устав спорить, де Эспиноса, задумался, затем сказал:
– Упрямиться совершенно бессмысленно, но будь по-вашему. Есть ли у вас какая-либо вещица, безделица, по которой вас можно узнать? На тот случай, если у вашего мужа возникнут сомнения, даже если вы и напишете то, что я требую.
– Все мои вещи остались на бриге, – ответила Арабелла.
– А это? – дон Мигель дотронулся до цепочки, поблескивающей у нее на шее.
Арабелла отпрянула и прижала руки к груди, защищая свою единственную ценность.
– Это портрет моей матери, я не могу отдать его. Этот медальон – все, что связывает меня с моим прошлым.
– Ну же, мисс Бишоп, – дон Мигель иногда обращался к ней так, то ли в шутку, то ли желая поддразнить. – Вернувшись домой, вы окажетесь в окружении множества вещей из вашего прошлого. И конечно, среди них будет медальон. Так не будем терять время на глупые споры!
Поколебавшись, она отдала медальон, а теперь сожалела об этом. Возможно, было бы лучше сразу согласиться на предложенный ей текст письма, но Арабелла не могла перебороть себя и писать о любви человеку, которого не помнила…
Погода портилась, первые капли дождя упали наее лицо, и ей показалось, что дождь плачет вместо нее.
***
Де Эспиноса вернулся из Ла-Романы отличном расположении духа. Все складывалось, как он и задумал. Скоро Блад будет в его руках. Он уже написал Эстебану, приглашая того присутствовать при «свершении акта возмездия».
Оглядев палубу галеона, де Эспиноса заметил на юте пленницу и, подойдя к ней, сказал:
– А, мисс Бишоп! Почему бы вам не присоединиться ко мне и моим офицерам и не пообедать в кают-компании?
Арабелла с безмерным изумлением посмотрела на него: неожиданное приглашение показалось ей в высшей степени неуместным.
– Сожалею, но это вряд ли возможно, дон Мигель.
– Почему? – удивился де Эспиноса.
Арабелла почувствовала, как кровь приливает к щекам. Как же жалко она выглядела! Справляться с бытовыми неудобствами было непросто. Хотя с того дня, когда «Санто-Доминго» пришел в Ла-Роману, она не испытывала недостатка пресной воды и немного привела себя в порядок, но платье, несмотря на все ее усилия, пребывало в весьма плачевном состоянии. А свои густые волосы она неумело собирала в тяжелый узел на затылке.
– Ну конечно! – дон Мигель догадался о ходе ее мыслей. – Женское стремление украшать себя неистребимо. Я пошлю Хосе, моего слугу, в город. Он сообразительный малый и подыщет вам новый наряд и еще какие-нибудь мелочи. Скажите ему, что вам нужно. Что касается горничной – увы, вам придется обходиться своими силами.
– Благодарю вас, дон Мигель, но…
– Я включу эти расходы в сумму выкупа, – рассмеялся он. – Не будьте столь же непреклонны, как и в нашу прошлую встречу.
– Я не могу похвастаться, что помню, как проходила наша прошлая встреча, – на губах Арабеллы появилась слабая улыбка. – Вы обещали мне рассказать об этом. И… о Питере Бладе, моем муже.
Взгляд дона Мигеля стал жестким.
– Я расскажу вам, миссис Блад. Сегодня, после обеда. Итак, мне прислать к вам Хосе?
– Да, дон Мигель.
Шумный наезд на цыган начался с драки, а закончился братанием и пьянкой у костра. Тони знал совсем других цыган, поющих другие песни, в другой одежде, с другими принципами и образом жизни. Но нечто общее все же имелось.
На Киру смотрели неодобрительно – она была единственной особой женского пола, сидевшей с мужчинами у костра. И Тони их неодобрение не нравилось – хлебнув джина, он даже завелся к цыгану, который посмел скривиться и шепнуть грязное цыганское словцо, глянув на Киру.
– А ну-ка повтори, что ты сказал! – рявкнул Тони и потянулся к воротнику негодяя через двух сидевших рядом крепких молодых парней. Тот перехватил запястье Тони и не вполне миролюбиво пояснил, где в этот час надлежит быть женщине, знающей свое место. Вообще-то цыган было больше, чем докеров, и Боб дорожил установленным с ними миром, а потому хлопал глазами, не зная, чью сторону принять.
Тони вырвал руку и таки ухватил негодяя за воротник – пьяным его всегда тянуло на приключения, джин воскрешал в нем темное уличное прошлое и растворял налет джентльменства.
– Это моя женщина. И я решаю, где ей надлежит быть, а не ты, – сказал он на понятном цыгану языке.
Два Кириных брата его поддержали – но под коммунистическим лозунгом «женщина тоже человек», что явно расходилось с менталитетом цыгана. То ли к сожалению, то ли к счастью, но дело закончилось миром. А об исчезновении младенцев цыгане высказались однозначно: нет сомнений, что это дело рук евреев. Впрочем, они не исключали и Потрошителя, которого считали крысиным королем, и моро-оборотней из волчьего квартала, звериная сущность которых проявлялась каждое полнолуние.
Попытка указать на перемещение коляски с кухни на улицу снова повернула уверенное подозрение цыган в сторону евреев.
Тони не сомневался, что Потрошитель имеет к пропаже младенцев самое непосредственное отношение. И если восьмилетнего мальчика он не в состоянии сдвинуть с места, то утащить младенца Зверенышу вполне под силу. Однако напоминание об оборотнях натолкнуло на мысль о моро-происхождении Звереныша, побочном продукте неудачной морофикации, и он твердо решил следующей ночью заглянуть в волчий квартал.
Ночь не была белой.
Была она какого-то неприлично телесного цвета, как бюстгальтер отечественного производства. На фоне поросячьего неба все еще по ночному темнели кроны деревьев. С одной стороны расстилалось Марсово поле. С другой – Летний сад.
Совиные глаза светофоров подмигивали желтым.
Под громадным рекламным плакатом прохладительного напитка шевелились кусты.
– Тебя не было тогда. Ты вышла куда-то. Ты бы видела, как он на нее смотрел. На эту рекламу. А потом на всех нас. А потом на весь зал как заорал – да здесь, типа, приглашать-то некого! Где девки-то? Уродище… Я еле удержалась, чтоб не накатить на него. Деньги только зря потратили. – Мелированная в честь окончания школы Кристина взмахнула розовой юбкой и выбралась из кустов. – Че ты думаешь, он понял, что это намек? Ни фига. Ты прикинь – как с гуся вода. Даже не сомневается, что это приз такой мы ему придумали, как секс-символу школы.
– Да чего ты переживаешь. Ему надо было на выпускной не резиновую бабу дарить, а плакат этот рекламный в полный рост вырезать и на картон наклеить, раз он от него так тащится. – Изящная Саня в голубеньком брючном костюмчике появилась в зарослях, разводя ветки руками. – Толщина пять миллиметров. Доска и два соска, как он и любит.
– И ноги не раздвигаются, – сказала Кристина без лишних сомнений. И отставив руку, как пафосный горнист, поднесла к губам бутылку кока-колы. – Не переживай. Мы – лучше!
Саня, прищурившись, смерила подругу взглядом. Нет, сама-то она на рекламную девушку не тянула, как ни крути.
– Ну, в общем, то, что у тебя ноги раздвигаются – это твое неоспоримое преимущество перед рекламным плакатом.
– Ага… У тебя зато срослись… – Кристина прыснула, светло-коричневая пена брызнула из бутылки прямо на ее розовую юбку. Она сложилась пополам и от смеха пошла на полусогнутых, поливая висящий на шнурке мобильник.
– Я же говорила, что надо было брать без газа. Здоровый образ жизни, он и после водки здоровый. А то посмотри на себя – жуть-то какая. Это все пузырьки… Весь алкоголь в тебе всколыхнули…
– Замолчи… – простонала Кристина, размазывая по лицу кока-колу. – Отстань.
– Фу, какая ты вульгарная. На полусогнутых. Тебя бы сейчас увидел твой Пономарев… А вот и он. Как кстати… Пономарев! Эй! Мы тут тебя с Кристиной ждем. Все говорим – если бы Пономарев увидел, если бы Пономарев увидел. А вот и ты!
Пономарев эффектно сплюнул и тяжелой походкой направился к кустам, из которых выглядывали девчонки.
– Чего вы здесь сидите-то? Лучше места не нашли? А тебе Криська, вообще, щас в глаз дам, поняла? Полчаса ищу.
– Что за пугалки бандитские? Не понимаю! Не фиг время засекать, когда любимая в кусты отходит. Естественная надобность. А ты сразу в глаз. Репутация у тебя какая-то, Пономарев, подмаченная.
– Нее, Криська, подкаченная. Он не мачо, он качо. И это принципиально!
– Да какой качо… Мачок просто. Русская версия.
– Но-но, утихомирься. – Пономарев растопырил пальцы в национальном рогатом жесте и поднес их к Кристининым глазам.
– Чего ты мне тут козу делаешь, Пономарев?! – Она звонко треснула его по пальцам. Пономарев в замешательстве почесал за ухом и не ко времени призадумался, отчего лоб у него сократился до двух сантиметров в ширину.
– Не морщи лоб, – машинально сказала Кристина, как всегда говорила всем в таких случаях.
– Мнда… Морщины мыслителя тебе явно не к лицу, – добавила Саня.
– Прикалывай трамвай на поворотах, – огрызнулся Пономарев, по-самбистски припадая всей тяжестью на каждую ногу.
– Да иди ты… Лучше скажи, куда наши подевались. – Саня озиралась по сторонам.
– Ага… Я-то пойду… Только вот без меня вам – только по домам баиньки. Так что ведите себя скромнее, барышни, тогда дорогу покажу.
Пономарев, наконец, перелез через ограду Летнего сада. Там, напротив Михайловского замка, есть чудесный лаз в сад. Возле самой границы решетки и перил моста через Фонтанку. Надо только набраться смелости и сделать один небольшой шаг наискосок – с перил над водой прямо на мягкую траву.
Пономарев прыгнул первым. А потом протянул обеим девчонкам руки. Все получилось просто. И никакого экстрима.
Было часов пять утра. Их класс уже вернулся из заплыва до Ладоги и обратно. По дороге на теплоходике была станцована сотня медляков, выпито из пластмассовых стаканчиков море «отвертки». Все эмоции были растрачены. Все общие воспоминания перебраны. Выжатые, как лимоны, и даже, кажется, постаревшие за эту безумную ночь, все они, наконец, распрощались друг с другом, обнимаясь и целуясь на манер американских тинейджерских сериалов. И только самые неразлучные все еще никак не хотели расходиться.
Теперь все они умещались на скамейке, сокрытой от посторонних глаз густыми кустами. Да никаких посторонних глаз, вроде бы, и не было. И как это только им пришла в голову такая чудесная мысль – забраться в закрытый на ночь Летний сад?
Скамейка была использована максимально практично. Сидели и на спинке, и внизу. Пономарев втиснулся между ребятами и усадил себе на колени Кристину.
– А я уеду. Послезавтра. Завтра спать буду весь день. Ни за что не останусь в городе. Что лето-то пропускать? Год впереди тяжелый. Буду на даче готовиться. Утречком часиков в шесть буду вставать. Сначала в озере купаться. Потом бегать в лесу. А потом уже – заниматься. Я пока к этим, к школьным, экзаменам готовилась, на два килограмма потолстела. И окно не открыть – такое душилово на Московском. Кошмар.
– А у меня хорошо. Перед окнами сирень. Трава по пояс. Первый этаж. Если руки домиком сделать, то кажется, что на даче.
– А руки-то зачем домиком делать. Крыша, что ли?
– Да нет. Просто чтоб дома вокруг не видны были.
– А ты куда будешь поступать?
– В медицинский.
– Да ну… Гадость какая. И платят мало.
– Да почему гадость-то? Небось, сам когда болеешь, врачей вызываешь, а не электриков.
– А я, блин, все думаю, что это за маршрутка такая по городу ездит – «ноль-три»? Никак маршрут не просчитать. То там, то здесь.
– Я на «скорой» не хочу. Собачья работа. Я на третьем курсе специализацию возьму. Пластическим хирургом стану.
– К тому времени все мы хорошенько поистаскаемся. И все к тебе придем делать подтяжку, – оптимистично сказал Пономарев, придирчиво оглядывая Кристину. – Некоторым, кстати, я бы уже рекомендовал.
– Тебе, Пономарев, как убогому, все сделают первому и бесплатно, – сказала Саня. – На твоей морде Оля как раз руку и набьет. Будешь служить науке.
– Нет, Саня, – серьезно ответила Кристина. – Я против экспериментов на животных.
Они засмеялись. А Пономарев оскорбленно передернул плечами и стал смотреть в сторону.
– Хм, Пономарев, держись. Во попал… – проявил мужскую солидарность коротышка Парецкий. – На свадьбу-то нас пригласить не забудете?
– Если она состоится, конечно. – Кристина взбалмошно вскинула бровь.
– Да куды ты денесся! – Парецкий доброжелательно похлопал ее по плечу.
– А я замуж никогда не выйду, – спокойно сказала Саня, глядя вверх, на листья деревьев.
– Чего это ты, Сашка? Кто бы говорил, вообще… – усмехнулась Нина и крикнула, не оборачиваясь: – Вовк! Вы тут самое интресное пропустите с вашей лирикой!
Ей не ответили.
Сима Иванцова и Вова Вертлиб стояли в десяти шагах от скамейки. Под кленом. Нина посмотрела и махнула рукой.
– Нехай наговорятся, – и добавила: – В последний раз.
– Да? Ну ты даешь… Не боишься?
– Да чего бояться-то? Нет. Я для него все равно, что дрессировщица. А он кобель. Так что ж ему, с сучкой не дам понюхаться, что ли?
– Это еще большой вопрос, Нинель, кто из вас сучка… – вполголоса попытался урезонить ее Макс. – Я бы воздержался от аналогий.
– Вот и воздержись. Воздержание облагораживает, – отрезала Нина.