Сотрудник Департамента Государственной Безопасности Кирилл Егоров ехал на своём служебном автомобиле по ночному городу. Несмотря на прохладный вечер, в салоне авто было тепло и уютно. Он взглянул на табло электронных часов. 23:57.
«Вот у кого действительно ненормированный рабочий день, так это у нас. И спасибо никто не скажет. Только и слышишь, что раздражения и проклятия», – думал капитан ДГБ.
Сейчас у него в разработке находилась подпольно функционирующая ячейка коммунистов, инженер и председатель профсоюзной организации Первого судостроительного завода – Агата Мичман, директор комсомольской библиотеки имени Маяковского – Зоя Вишнякова и любитель одиночных пикетов Алексей Иванов, позиционирующий себя как «гражданский поэт Иван Ватаман». С недавних пор к ним добавились главный редактор интернет-издания «Баррикады» Александр Громов и чиновник мэрии, бывший инженер и конструктор Иван Стешкин. Официально Егоров работал в отделе по борьбе с терроризмом и экстремизмом и будь у него меньше фанатизма и больше критического мышления, он наверняка бы задумался, кто из данных личностей хотя бы отдалённо тянет на экстремиста и почему в разработке у них не проходит ультраправое общественное формирование с неонацистким уклоном «Белый Коготь» и его лидер Олег Камзолов по прозвищу Камзол, или его идейный сторонник, руководитель бойцовского клуба «Питбуль» Алексей Бородавко по прозвищу Махмуд. Впрочем, Егоров понимал, что к деятельности некоторых группировок и отдельных мутных лиц внимание его структуры приковано меньше, чем следовало бы, но успокаивал себя тем, что их объединения под колпаком более высокого руководства (а значит, и под его контролем), и предпочитал об этом не задумываться.
Сейчас ему предстояло ехать в первую городскую больницу, где находилась пострадавшая в результате непонятного инцидента журналистка, для выяснения обстоятельств и мотивов кражи из университета экспериментального прибора. Дело осложняло то, что ей по каким-то причинам отказали в госпитализации. И встречу, которую он планировал провести завтра с утра в её палате, предстояло перенести на сейчас, толком не подготовившись, и наверняка выслушать кучу дерьма от её родственников, почему ДГБ не ищет тех, кто на неё напал, а мучает бедную девушку из-за какой-то железяки.
По последней информации, десять минут назад на территории больницы состоялась встреча ректора Адмиральского кораблестроительного университета, из которого и был похищен прибор, с главным редактором интернет-издания «Баррикады», в котором работает пострадавшая журналистка. О чём они разговаривали, предстояло выяснить, но буквально перед этим он, Егоров, тоже встречался с ректором и показывал ему на видеозаписях зафиксированный факт работы прибора во взаимодействии со сверхмощным лазером, сконструированным ещё в советские времена.
Но это ещё не всё. Группа наружного наблюдения установила, что во время встречи ректора АКУ и главреда «Баррикад» к ним присоединился чиновник из мэрии по фамилии Стешкин, а данными радиоперехвата было установлено, что именно со Стешкиным собиралась встретиться пострадавшая журналистка аккурат перед нападением.
Егоров заехал на больничную парковку, где его уже ждала группа оперативников из управления ДГБ. Они указали на три стоящих рядом автомобиля – белую «Тойоту» ректора АКУ, чёрную «Волгу» чиновника и стоящий между ними серебристый «Фольксваген» главного редактора «Баррикад».
– Фото- и видеофиксация уже произведена, – заявил старший группы.
– Журналистку отложим на потом, для начала разберёмся с этой троицей, – заключил Егоров. – Понятые есть?
В это время Громов, Стешкин и Караваев находились в больничном коридоре, в котором, несмотря на позднее время, было многолюдно и потому тонкий, но зычный голос Алютиной тонул во всеобщем гаме и был слышен только тем, кто находился в непосредственной близости.
В обеих её руках было по смартфону.
– Саш, забрала у твоей подчинённой телефон! Не успела очухаться, как уже переписки ведёт, – бойко жаловалась она, выражая степень крайнего негодования.
– Юль, ну не начинай, – отозвалась Калинкова.
– И вообще, у Ники напрочь отсутствует чувство безопасности! – не унималась телевизионщица. – Она у тебя до того беспечная, что данные своей больничной карты отсылает первому встречному.
– В смысле? – нахмурил брови Громов.
– Представляешь, сфотографировала свою выписку и отправила какому-то Ловцу Квантов. На вопрос, кто он, Ника отвечает: «Заступился за меня в комментариях». Начинаю расспрашивать – и выясняется, что она ни имени его не знает, ни в глаза не видела.
Громов обратил внимание, как дёрнулся и побледнел ректор при упоминании Алютиной Ловца Квантов. «Неужто это и есть то самое чудовище, которое кошмарит университет?», – размышлял главред. Впрочем, среагировал не только Караваев, но и Стешкин, вопросительно глядя на Калинкову.
– И часто ты так отправляешь свои персональные данные невесть кому? – тоненьким голосочком продолжала Алютина, поучая молодую коллегу.
– Юль, ну какие персональные данные? – Калинкова вдохнула и выдохнула. – Это просто выписка с диагнозом. Здесь нет ничего секретного. А о том, что на меня напали, и так уже, наверное, на всех сайтах.
– Это ещё не всё, – продолжала Юлия, обращаясь уже к Громову. – Представляешь, он ей написал, что через полчаса у него будут записи телефонных разговоров отказавших ей врачей.
– Так они уже есть, – обезоруживающе улыбнулся Громов и включил запись второго разговора.
Проходящая рядом медсестричка дёрнулась и огромными глазами уставилась на мобильный журналиста, который транслировал два голоса, вероятно для неё знакомые.
– Алло.
– Дмитрий Иванович, вам, говорят, девушку какую-то привезли с Тупика Тральщиков.
– Да, сидит сейчас передо мной. Как раз осматриваю.
– Каково её состояние?
– Состояние стабильное, средней тяжести.
– Стабильное, да?.. Ну вот и славненько. Выпишите препараты, направления – и пусть лечится амбулаторно. В стационар её к нам не класть.
– Подождите. Что значит – не класть? У неё все показания к госпитали…
– Дмитрий Иванович! Ну не заставляйте меня вас упрашивать. Мне звонил только что очень влиятельный человек. Вступать с ним в спор я не намерен.
– Стоп! Мне что, прямо в приёмном покое ей помощь оказывать?
– Делайте всё, что хотите. Но в стационаре её быть не должно. И когда будете описывать характер её повреждений, постарайтесь сформулировать так, чтобы не было никаких намёков на их криминальное происхождение.
– Так её уже начали оформлять! И здесь её родственники. Что я им скажу?
– Скажите, что палат нет, что врачей не хватает. Вы же чаще общаетесь с родственниками прибывающих, знаете, что им говорить…
От услышанного у Алютиной округлились глаза. Остановившаяся медсестричка тоже продолжала стоять, как вкопанная.
– В упор не понимаю, что это. Фейк, не фейк… – чесал затылок Громов. На него накатывала усталость.
– Саша, это не фейк! Я это слышала! – принялась уверять Алютина. – Он при мне за дверью это говорил. Звучали чётко эти слова. Кто что ему говорил на обратной стороне провода, я, разумеется, слышать не могла. Но вот эти слова: «Что значит – не класть?», «Мне что, в приёмном покое ей помощь оказывать?» – всё точь-с-точь, с такими же интонациями, с такими же интервалами. Я же ещё спросила: «Кто вам звонил? Почему нет палат?»… Саша, а ну дай нам эту запись.
Громов снова включил запись разговора врачей уже для съёмочной группы «Фарватера», а Потапов снимал телефон в его руке. После этого Громов включил ту, что они прослушали ранее, где некий человек просил не госпитализировать «провокаторшу с Тупика Тральщиков».
– Это Крючков про меня, что ли? – скривилась Ника, узнав голос на записи.
Она окинула взглядом стоящих вокруг неё людей и заметила среди них бывшего директора Первого судостроительного завода, а ныне ректора Адмиральского Кораблестроительного Университета Семёна Караваева.
– З… здрасьте… – смутилась девушка, густо покраснев.
– Здравствуйте, Вероника Николаевна, – сухо и сдержанно проговорил ректор. – А я как раз хотел с вами поговорить.
– Сейчас? – Ника посмотрела на него воспалёнными глазами.
– А почему бы и нет?
Вопреки ожиданиям Калинковой, ректор говорил с ней мягко и уважительно, что было странно после дневного инцидента на кафедре. Очевидно, сказывалось воспитание выходца из интеллигентной семьи. Возможно, он так говорил со всеми девушками. Возможно, была и другая причина.
– Это очень важно и не терпит отлагательств. – Караваев присел рядом с ней на кушетку и, слегка приобняв журналистку, заговорил очень тихо. – Я читал пост на вашей странице. Это ведь не вы писали, правда? Кто писал за вас? Или дал вам этот текст…
Девушка нервно сглотнула.
– И второй, ещё более важный вопрос. Куда вы дели то, что случайно вытянули у профессора из кармана?
Ника взглянула на Громова и дёрнулась.
И тут уже её начальник решил взять инициативу в свои руки. Во-первых, после непонятных муток с патентом, ему абсолютно не хотелось отдавать прибор. А во-вторых, ему был крайне неприятен тот факт, что ректор так бесцеремонно, в обход его, лезет говорить с его подчинёнными.
– Может, хватит уже? – вмешался Громов. – Посмотрите на её состояние. Ей сейчас явно не до ваших расспросов.
Главред чувствовал, что вот-вот заведётся и что детонатором может послужить что угодно. Им стал внезапный звонок дэгэбиста Егорова. Взведённый Громов схватил мобильный и раздражённо провёл по экрану, случайно задев функцию «громкой связи».
– Слушаю! – раздался в трубке его раздражённый голос.
– Александр Васильевич, мы с вами срочно должны встретиться, – послышался вежливый голос с нотками стали.
– А вы на время смотрели? Полночь! Какое нахрен встретиться? – почти выкрикнул Громов.
– Александр Васильевич, насколько мне известно, вы сейчас не в постели и даже не дома, – требовательно продолжал голос с той стороны. – Поэтому очень настойчиво прошу вас подойти к своей машине.
– А я очень настойчиво прошу вас выучить уголовно-процессуальный кодекс, оформить повестку и прислать её за три дня до встречи, как того требует закон! – произнеся последнюю фразу Громов нажал кнопку отбоя и огляделся на своих товарищей.
Те молча стояли и смотрели на него.
– Егоров совсем уже охренел. Звонит и «настойчиво просит» подойти к машине! – неистовствовал Громов. – Всем всё от меня сегодня надо. Задолбали!
В этот момент зазвонил мобильный в кармане пиджака Караваева.
– Да. Слушаю… Подойти к машине? – Громов и Алютина заметили, как помрачнел ректор после этих слов. – Хорошо, сейчас буду…
Вид у него был крайне удручённый.
– Вам тоже звонил Егоров? – поинтересовался Громов.
Ректор лишь всплеснул руками и вышел, так ничего и не ответив. В этот момент зазвонил мобильный у Стешкина.
– Егоров звонит, – чиновник ухмыльнулся, показывая на свой смартфон.
Алютина переглянулась с Громовым. Тот нахмурился ещё больше. Тем временем Стешкин ответил на звонок. Окружающие слышали только его сосредоточенно-спокойный голос.
– На связи. Не добрый вечер, а доброй ночи, – раздался поучительный и недовольный, но сдержанный, голос Стешкина. – Подойти к машине? А с какой целью?.. Какие ещё следственные действия?.. А ордер у вас есть?.. Хорошо.
Закончив разговор, Стешкин так же спокойно засунул аппарат в нагрудный карман.
– Хе! Следственные действия они со мной собрались проводить, – ухмыльнулся чиновник.
Поправив воротник пиджака, он направился к выходу. Слегка опешившая от всей ситуации Алютина пришла в себя и, толкнув в бок телеоператора, направилась за Стешкиным.
Чиновник шёл неспеша и, заметив догоняющих его телевизионщиков, приостановился, ободряюще похлопал Алютину по плечу и бросил шутливую фразу:
– Повезло тебе сегодня, Юлька. Сколько информационных поводов! На несколько новостных выпусков хватит.
– Таких поводов, как сегодня, хочется всё-таки меньше, – выдохнула Алютина. – После того, что случилось с Никой, до сих пор не могу прийти в себя.
Капитан Департамента государственной безопасности Егоров внимательно осматривал кипу папок с различными документами в багажнике автомобиля ректора Адмиральского кораблестроительного университета Семёна Караваева, пока его подчинённые, вооружившись фонариками, перерывали содержимое ректорской тойоты. В это время к парковочному карману подошёл чиновник из мэрии в сопровождении съёмочной группы НТК «Фарватер».
При виде телевизионщиков дэгэбист пришёл в замешательство.
– Иван Митрофанович, это ещё что за клоунада? Я сказал, что здесь будут проходить следственные действия. Зачем вы этих с камерой притащили?
– Что значит «этих»? – сделав грудь колесом, Алютина вышла вперёд.
– Давайте не будем, – строго проговорил Егоров, бросив на неё преисполненный укора взгляд.
Он был вежлив, но всем своим видом подавал, что шутить не намерен. Но Стешкин любил расставлять все точки над «і».
– Во-первых, не «этих», а съёмочную группу независимого телеканала. Во-вторых, чтобы снимать открытую местность, им никаких разрешений не требуется. А в-третьих… как бы я мог их привести, если о вашем приезде сюда и о неких «следственных действиях», которые вы собрались со мной проводить, я узнал минуту назад?
Стоящий рядом Караваев, в машине которого уже вовсю лазили дэгэбисты, был поражён и восхищён спокойствием чиновника.
– Вы и в уборную со съёмочной группой ходите? – раздражённо спросил Егоров.
– А вы меня и там подстеречь планировали? – ехидно улыбнувшись, ответил Стешкин и бросил на Егорова снисходительно-смешливый взгляд, чем окончательно вывел последнего из состояния равновесия.
– Кирилл Александрович, ну вы же знаете, я никогда не хожу со съёмочной группой, – невозмутимо продолжал Стешкин. – Зачем вы задаёте мне такие вопросы? Очевидно же, что съёмочная группа приехала сюда не для того, чтобы меня сопровождать…
Ничего не ответив, Егоров достал из чёрной кожаной папки лист бумаги и протянул чиновнику.
– Постановление о проведении обыска, – начал зачитывать Стешкин. – По поручению Адмиральского областного управления Департамента Государственной Безопасности, в рамках уголовного производства № 000100345978 по статье № 357 ч 2. «Незаконные разработки технической документации вооружения и его комплектующих» Адмиральскому городскому управлению поручено провести осмотр личных вещей и транспортных средств лиц, которые могут быть причастны или обладать информацией о проведении данных разработок: Караваева С.С., Стешкина И.М, Громова А.В… – он сделал паузу. – Позвольте полюбопытствовать, а Громов здесь при чём? Какое он имеет отношение к проведению разработок и изготовлению технической документации?
При упоминании Громова Алютина дёрнулась и тут же ущипнула оператора Потапова – это был их давний условный знак, означающий «форс-мажор: действуй на своё усмотрение». Капитан ДГБ Егоров перевёл цепкий взгляд на съёмочную группу.
– А теперь, молодые люди, прошу покинуть территорию, на которой проводятся следственные действия, – металлическим голосом произнёс дэгэбист. – Когда они будут окончены, вы сможете продолжить здесь вашу профессиональную деятельность.
Озадаченная Алютина хотела было что-то ответить, но Стешкин покачал ей головой, давая понять, что с этими ребятами в такой ситуации лучше не спорить. Телевизионщики скрылись в коридорах больницы.
В это время Громов сидел на кушетке рядом с Калинковой и говорил по телефону с Ланиной. Та уже была в курсе разоблачительных записей, которые прислал им некто на редакционную почту. На одной из них она тоже сразу узнала голос Крючкова и, в отличие от своего сомневающегося шефа, была уверена, что эти записи нужно публиковать. И чем скорее, тем лучше.
– Саша, помнишь тот странный митинг судостроителей, который непонятно кто организовал, но который пытались выставить за попытку штурма мэрии? – напоминала Громову Ланина. – На сайте мэрии тогда появилась информация, что они якобы штурмуют здание, хотя никакого штурма на самом деле не было. Потом эта публикация исчезла, и было непонятно, кто её вообще разместил. И вспомни, какие подозрительные фразы я тогда услышала от Крючкова, когда он стал на машине у торца мэрии и разговаривал с кем-то по телефону.
Громов прекрасно помнил эту фразу: «А я вам говорю, уезжайте. Отбой. Да, всё отменяется. Изменились обстоятельства. Слишком много ненужного шума».
– А за углом, со стороны парадного входа в мэрию, стояли заводчане и полицейские с автозаками, которые собрались винтить зачинщиков митинга. На вопрос Стешкина, кто вызвал полицейских и ДГБ, Пастыко тогда ответил, что вызов поступил из мэрии. Но, как выяснилось, охрана никого не вызывала, – продолжала Ланина. – Я не знаю, Саша, зачем это всё Крючкову. Тогда с тем митингом, теперь уже с нашей Никой. Но я уверена, что на записи его голос. Ну, кто бы ещё звонил в больницу такой влиятельный, что всё руководство начало ходить перед ним как по струнке, отказывая в стационарном лечении избитому журналисту, прекрасно зная о том, какой скандал это может вызвать?
В это время в коридоре появилась телевизионщица. Она была явно чем-то обескуражена.
– Саш, там постановление об обыске Стешкин зачитывал, – прерывисто дыша сообщила она. – Так вот. Там и твоя фамилия…
Ответив Ланиной, что перезвонит чуть позже, Громов ошарашенно посмотрел на свою коллегу. В этот момент ему на мобильный поступил новый звонок от Егорова. Алютина приблизилась к динамику.
– Александр Васильевич, я вас ещё раз прошу подойти к вашей машине, – звучал раздражённый голос Егорова. – Если не хотите подойти сюда сами, наши сотрудники вас сопроводят.
Времени на раздумья не было. Понимая, что тот самый прибор, который, возможно, и является целью обыска, до сих пор лежит у него, быстро, насколько это возможно, Громов раскрыл свою барсетку и буквально ткнул чехол от видеокамеры в руки Калинковой.
– Это тот самый?.. – выговорила девушка, не скрывая изумления.
– Он самый. Хранить, как зеницу ока, отвечаешь головой! – произнёс Громов.
В коридоре показались двое людей в штатском. Однако они не были похожи ни на больных, ни на лиц, их сопровождающих, и уж тем более медработников. При виде их Громов направился к боковому выходу. Алютина прикидывала, то ли идти за ним, то ли остаться с Калинковой. С одной стороны, девчонку в таком состоянии оставлять было нельзя, с другой, она рисковала не только оставить своего коллегу и товарища без поддержки, но и пропустить информационный повод. В конце концов, журналистская хватка в ней сработала. Вновь оставив Нику одну на кушетке, телевизионщица заторопилась за Громовым.
Будь Громов сейчас свободнее и бодрее, он мог бы позвонить Крючкову с просьбой прокомментировать эти записи, или дать такое задание Ланиной. С точки зрения журналистской этики это было бы правильно. И было бы интересно даже просто пронаблюдать за реакцией Крючкова – что он ответит, как себя поведёт, будет ли ещё кому-то звонить. Но учитывая, что под больницей уже были дэгэбисты, которые поочерёдно вызывали то Стешкина, то Караваева, то Громова, и двое в штатском уже замаячили в коридоре, главред решил не медлить – и написал в мессенджер Светлане Ланиной: «Ставь. Прямо сейчас». Таким образом, он дал добро на публикацию записей, которые предвещали очень большой скандал.
Не зная, куда спрятать чехол, Ника просто подложила его себе под спину. Внимание Калинковой было приковано к тем двоим в штатском, которых её начальник, видимо, принял за сотрудников ДГБ. Она же узнала в них ребят, о которых ей писал Ловец Квантов. Телефон в кармане Калинковой снова завибрировал. И снова сообщение в мессенджер.
Ловец Квантов: Ты должна мне доверять.
Пока Ника думала, доверяет она этому инкогнито или нет, он прислал новое сообщение.
Ловец Квантов: Впрочем, у тебя нет выбора. Скорее всего тебя сейчас будут обыскивать. Когда к тебе подойдёт мой человек, дашь ему свой телефон и чехол с содержимым.
Калинкова только начала печатать ответ, как сообщения исчезли на её глазах. Спустя минуту невысокий парень в капюшоне на голове, с медицинской маской на лице и чёрных берцах на ногах оказался рядом и бесцеремонно плюхнулся на кушетку.
– Телефон, – незнакомец протянул руку.
Не тратя времени на раздумья, Калинкова протянула свой аппарат. Человек в капюшоне ввёл какую-то комбинацию. По экрану побежали цифры и символы. Почему-то ей сразу вспомнилась встреча в генераторной и манипуляции с её телефоном, которые осуществлял иностранец.
«Может, это и есть тот, кто встречался со мной?» – осенило Нику.
Спустя минуту парень возвратил ей смартфон.
– Чехол, – так же тихо и требовательно произнёс он.
Вот тут Калинкову уже начали одолевать сомнения. А права ли она, что отдаёт ценный прибор невесть кому? Тем более Громов сказал: «Отвечаешь головой». Тут к кушетке подошёл второй парень – крепкий, широкоплечий с русой шевелюрой.
– Уже идут! – шепнул он, закрывая спиной девушку и парня от посторонних глаз.
Пока Ника пребывала в раздумьях, незнакомец не стал ждать и тут же выхватил чехол прямо из-под спины девушки.
– Куртку сними! – так же тихо потребовал он.
Пожав плечами, Калинкова начала снимать защитного цвета ветровку. И так же протянула ему, однако он покачал головой.
– Сверни валиком и положи рядом. После досмотра свернёшь так же.
Его голос был очень странным, не человеческим, похожим на те, которым говорят автоматы или голосовые помощники в сервисных службах. Журналистка даже предположила, что для общения он мог использовать какой-то прибор, изменяющий либо модулирующий голос.
В этот момент ещё трое людей в штатском показались у входа. Они шли по коридору, внимательно разглядывая находящихся в нём людей. Это были двое мужчин и одна женщина, даже скорее девушка. Они дошли до кушетки, на которой сидела журналистка, и остановились.
– Калинкова Вероника Николаевна? – спросил один из них – высокий темноволосый мужчина с хищным выражением лица и глубоко посаженными тёмными глазами. Видимо, главный. – Предъявите к осмотру свои личные вещи и средства связи.
Калинкова протянула аппарат. После чего мужчина передал его второму – худому, жилистому парню с длинными пальцами. Тот тут же начал вводить какие-то комбинации. Однако после того, как её смартфон побывал в руках у незнакомца, беспокойства девушка почти не испытывала.
– Вероника Николаевна, – третья из группы, русоволосая девушка в строгом деловом костюме, подошла совсем близко. Она оглядывалась вокруг в поисках пустых кушеток, однако та, что стояла напротив, была занята крепким парнем, который сидел вразвалочку, заполняя добрую её часть. Остальные, находящиеся подальше, также были заняты.
Перед ними как раз находилась дверь в смотровую. Девушка в костюме заглянула внутрь: несколько пустых кушеток и даже тумбочки есть. Туда медсёстры только что завели старенького мужичка, с сухой сморщившейся кожей, который постоянно переспрашивал, где врач. Сотрудница ДГБ зашла в смотровую и обратилась к старику.
– Прошу вас ненадолго покинуть помещение.
– А? Что? – дедок показал на ухо.
– Покиньте помещение! – ещё громче сказала сотрудница ДГБ. – Выйдите в коридор.
– Сейчас моя очередь, – негодовал тот.
Сотрудники ДГБ, аккуратно под мышки вытянули из смотровой старика и завели Калинкову.
– Куртку захватите, – скомандовал старший девушке.
Дед присел на кушетку в коридоре – ту самую, где вразвалочку сидел русоволосый парень – и обиженно забухтел.
– Как же так? Я первый, а они её без очереди!
– В такую очередь лучше не попадать, – философски заключил сидящий рядом.
Парень с чехлом в руке огляделся по сторонам, видимо собираясь покинуть помещение, но заметил две группы таких же людей в штатском с одной и другой стороны коридора. Ещё один находился у аварийного выхода. Пути отхода были перекрыты, о чём сидящий в капюшоне, видимо, предполагал, а потому особо не нервничал.
В это время сотрудница ДГБ в присутствии своих коллег обыскивала Калинкову. В её руке была странная палка с кольцом на конце, такие же, какие Ника видела у службы безопасности Причерноморского международного аэропорта, которые проводили личный досмотр пассажиров. Сотрудница органов начала проводить кольцом по спине и бёдрам журналистки. Потом попросила девушку передать куртку. Проверив её так же с помощью своего устройства, она вернула журналистке.
– Ничего нет, – сообщила она коллегам.
– В телефоне тоже всё чисто, – отрапортовал второй.
Они вывели девушку из смотровой.
– Можете садиться, – мягко произнесла девушка из группы. – Сейчас подойдёт ещё один наш коллега и задаст вам несколько вопросов.
Усевшись обратно на кушетку, Ника почувствовала облегчение, увидев парня в капюшоне, сидящего на том же месте. Она уже собиралась надеть куртку, но, вовремя спохватившись, свернула валиком.
Теперь внимание сотрудников органов было обращено к двум парням.
– Молодые люди, прошу предъявить ваши вещи к осмотру, – начал старший.
Русый парень ничуть не стушевался.
– А я попрошу вас предъявить ваши удостоверения, – таким же тоном ответил он.
21 февраля 420 года от н.э.с. Исподний мир
Три дня в сырой землянке тянулись бесконечно долго. Славуш совсем не умел рубить дрова, и то, что ему удавалось раздобыть за несколько часов, сгорало за четверть часа, не прибавляя тепла, но наполняя землянку дымом.
Спаска не жаловалась, грызла сладкую репку и вяленые рыбные балыки, прихваченные Славушем из замка, и пила дождевую воду. В деревне к концу зимы и вяленая рыба была роскошью…
Без бабы Павы кукла её не занимала, сидела в углу на пустом топчане и смотрела на Спаску круглыми глазами. Гораздо больше Спаске нравилось, когда Славуш учил её арифметике или читал сказки из книги, очень старой, ещё напечатанной на бумаге.
Но Славуш упорно спускался с Лысой горки в лесок и добывал топливо для круглой чугунной печки, не державшей тепла. Спаска пробовала сама читать сказки, но окошки, затянутые пузырём, были под самым потолком и давали очень мало света, а мелкие, едва заметные буквы на пожелтевшей бумаге разбирать было трудно.
Выходить наружу Спаска не любила. Лысая горка – широкий пологий холм – лежала у подножья Змеючьего гребня: чёрные скалы, кое-где поросшие лесом, поднимались над болотами и должны были манить сухой травой, крепкими деревьями, цеплявшимися за камни, густым кустарником, какой не часто встретишь даже в лесу.
Но Спаске мерещились стоны среди гулких камней, и бродили по Змеючьему гребню тени, особенно заметные в дождливые сумерки, а в глубоких впадинах, поросших сырым почерневшим папоротником, дремало нечто… Дремало и дышало ядовитым смрадом, кишело крысами и плевалось блохами.
– Славуш, а почему ты не рубишь дрова наверху? Там ведь суше… – как-то раз спросила Спаска.
– На Змеючий гребень ходить нельзя.
– Почему?
– Там… В общем, это нехорошее место, туда никто не ходит. Туда нельзя ходить. – Он с особенным нажимом сказал «нельзя».
И Спаска поверила. Туда нельзя ходить, чтобы не разбудить спящее нечто…
Отец пришёл на закате третьего дня – без плаща, с мокрыми ногами. От него пахло гарью, красные глаза слезились, и лицо было обожжённым и чуть припухшим.
– Сын-Ивич, какого злого духа тут такая холодина? – начал отец с порога.
Теперь он называл Славуша не иначе как «сын-Ивич», с особенной издёвкой добавляя это «сын».
– И где я буду сушить сапоги?
– Змай, всё сырое кругом… Нечем топить, – виновато ответил Славуш.
Отец вздохнул со стоном и сказал только:
– Давай топор.
Через час в чугунной печке, обложенной камнями, гудел огонь, на камнях сушились куски отжатого торфа, сапоги, безрукавка и рубаха отца, а в котелке кипела похлёбка из солонины с пшеном.
Спаска хотела сесть к его ногам, как в замке, но пол был земляным: грязным и холодным. И на колени к отцу она тоже не садилась – потому, что он устал, она чувствовала его усталость. Поэтому просто пристроилась рядом на табуретке и вложила свою руку в его ладонь.
– Что в замке? – спросил Славуш, всё ещё смущённый.
– Не знаю. Пожары потушили, конечно.
– А осада?
– Не осада и была. Вчера на закате разбежались по домам – замерзли, устали, проголодались.
– А чего ты только сейчас пришёл?
– Порядок в замке наводили.
Он лгал – Спаска всегда легко чувствовала ложь. И если отец пришёл из замка, то почему без плаща?
– Так что, можно возвращаться?
– Пока рано, – пожал плечами отец. – Заразу они принесли… Опять, как в Волгороде. И теперь я совсем ничего не понимаю. Убивать колдунов никому не выгодно, никому. Одно дело деньги у Милуша вымогать, и совсем другое – сразу три сотни колдунов погубить почем зря…
– Это болото, – сказала Спаска тихо.
– Болото, говоришь? И чего же этому болоту надо? – спросил отец.
– Оно хочет жить, – ответила Спаска. – Оно не хочет солнца. Оно питается людьми. Ему нравится, когда люди умирают.
– Вот как? И что же, это болото перекинуло мертвецов через стену? У него же рук нет…
– Нет, – кивнула Спаска. – Оно шепчет. И его слушаются. Старуху оно прислало к нам в деревню. И тут кого-то послало. Я слышала, как кто-то ему отвечал.
Отец замолчал – задумался.
– Так значит, Спаске в замок пока нельзя? – спросил Славуш.
– Да и тебе я бы пока возвращаться не советовал, – ответил отец.
– Мне можно… – тихо сказал Славуш. – Я болел оспой. В детстве.
– Да? А чего следов не осталось?
– Я не знаю. Я совсем маленький был, не помню. У тебя тоже следов не осталось.
Славуш не любил говорить о детстве – его родители умерли не так давно, поэтому Милуш и забрал его в замок, сделал своим учеником. Отец говорил, что род Славуша не менее знатен, чем род Сизого Нетопыря, а его отец был едва ли не самым образованным колдуном в Млчане.
18 февраля 420 года от н.э.с. Исподний мир
Этот парень появился на следующий день после обеда. Отца не было, Спаска играла в куклу, которую ей принесла баба Пава, – удивительная была кукла, с фарфоровым лицом, в парчовом платье, с башмачками на ногах и настоящими волосами. Спаска даже подумала сначала, что это очень маленькая девочка.
Парень вошел, постучав в дверь, и сказал бабе Паве:
– Меня прислал Милуш-сын-Талич.
Он был одет смешно: то ли в плащ, то ли в сарафан, только тёмный, почти чёрный, с широкими серыми нарукавниками. Из воротника сарафана-плаща торчала тонкая шея, а из-под нарукавников – узкие, словно девичьи, запястья.
– Здравствуй, детка. – Он зачем-то изобразил на лице строгость. – Меня зовут Славуш-сын-Ивич. Я буду твоим учителем.
И как раз в эту минуту в дверях появился отец.
– Как-как ты сказал? Сын-Ивич? – Он расхохотался.
Парень покраснел, и Спаске показалось, что ему очень хочется сбежать.
– Кроха, этого мальчика зовут Славуш, тут он не соврал. Ивичем ему называться ещё рано. Учитель из него тоже пока никакой, хоть он и нацепил на себя мантию. Так что ты его не бойся, он серьёзным только прикинулся, а вообще-то он хороший парень.
– Я не боюсь, – ответила Спаска и улыбнулась «учителю», чтобы он перестал смущаться и краснеть.
Он и вправду оказался хорошим парнем, и принёс с собой азбуку, чтобы научить Спаску буквам, и был разочарован тем, что буквы она уже знала и прочитала ему всю азбуку вслух на первом же уроке.
– Не расстраивайся так, – сказал ему отец на прощание. – Научи её лучше азбуке добрых духов. Ягута на языке чудотворов читать не умеет, так что тебе и карты в руки.
С тех пор Славуш приходил каждый день. И учил Спаску не только языку добрых духов, но и чистописанию, и арифметике. Полмесяца в замке показались ей счастливой грёзой.
Отец подолгу сидел за письменным столом и что-то писал, баба Пава рассказывала сказки и учила Спаску шить наряды для куклы, Милуш каждый вечер позволял танцевать под музыку из волшебного сундучка и собирать силу добрых духов (только галерей Спаска больше не роняла). В замке было тепло, много хорошей еды, и Спаске не хотелось думать о хрустальном дворце.
Только иногда, глядя со стены замка на простершееся вокруг болото – в серой мути тумана, сливавшегося с небом, – она видела хрустальный дворец, сиявший в лучах солнца множеством высоких стройных башенок, и тёплая тропинка ложилась под босые ноги, и хозяин дворца за руку вёл её вперед…
А если замку угрожала опасность, его хозяину помогал сказочный царевич по имени Славуш. Иногда Спаска слышала голос болота – оно не любило колдунов, потому что те разгоняли тучи. И Гневуша оно забрало к себе поэтому, и тут шептало что-то соблазнительное, сладкое: «Оступись… Шагни в сторону… Сверни с гати…»
Наверное, взрослые колдуны уже знали о его коварстве, потому что не слушались. Только однажды Спаска уловила ответ болоту из-за стен замка. Нет, это были не слова – покорность, готовность служить и… кормить его, ненасытное. Как у старухи в куколе, которую болото прислало в деревню.
И потом, глядя вниз со стены замка, Спаска не могла отделаться от тягостных мыслей о тех, кто готов отдать болоту не только свою жизнь… В такие минуты она возвращалась в комнату, к отцу, потихоньку садилась на пол возле его стула и клала голову ему на колено.
В первый раз он удивился, растерялся и спросил:
– Хочешь, я возьму тебя на колени?
Спаска не хотела ему мешать – ведь писать неудобно, если кто-то сидит на коленях, – поэтому покачала головой. И просидела бы она так до самого ужина, но пришла баба Пава и начала ворчать:
– Почему дитя сидит на холодном полу? Куда ты смотришь, недотёпа?
– А… разве пол холодный? – повернулся к ней отец – он побаивался бабы Павы, чем очень Спаску удивлял.
– А то тёплый!
– Но тут же ковёр… – не сдался отец.
– Много тепла от этого ковра! Девочка может застудиться!
Спаска подняла на него глаза – ей очень не хотелось вставать, да и никакого холода она не чувствовала. Тогда отец поднялся, сгрёб со своей кровати перины вместе с покрывалом и бросил на пол возле своего стула.
– Так девочка не застудится? – спросил он бабу Паву.
Спаска быстро перебралась на перины, а баба Пава недовольно сложила губы – наверное, ей было обидно, что Спаска сидит с отцом, а не играет с ней в куклу.
Счастливая безоблачная жизнь закончилась однажды ночью. Спаска проснулась словно от толчка: комнату освещали многоцветные сполохи огня – сквозь мозаику окна просвечивал пожар во дворе. Наверное, Спаску и в самом деле разбудил толчок, потому что он повторился – дрогнули толстые стены, с потолка посыпался песок.
Отца в комнате не было, но Спаска не испугалась, даже когда услышала грохот, похожий на грозовой. Наверное, это загремели пушки – она видела их на стенах замка.
В комнату, причитая и охая, вбежала баба Пава и тут же принялась вытаскивать из сундука Спаскины вещи.
– Скорей, детонька, скорее… – шептала она себе под нос. – Надевай, милая, чулочки… Вот эти, тёпленькие.
– Там пожар? – спросила Спаска.
– Хуже, ещё хуже… Сломают ворота, как пить дать, сломают… Всех нас перебьют…
Распахнулась дверь – в комнату, звонко бряцая оружием, зашел Славуш и с порога заявил:
– Никто ворота не сломает. Они ещё не совсем сошли с ума.
Может быть, кому-то он бы показался смешным – в кожаной броне, которая была ему сильно велика (от чего шея его казалась ещё тоньше), с двумя ножами и топором на поясе, в меховой шапке, задвинутой на затылок. Но Спаска тогда посчитала, что выглядит Славуш как настоящий воин.
– Спаска, меня за тобой прислал Змай. Собирайся скорей.
– Куда? Куда ребенка потащишь? – возмутилась баба Пава.
– Не ваше дело, – ответил Славуш. – Помогите ей одеться.
– В башне надо прятаться, в башне! Туда нескоро доберутся.
– Вот и идите в башню.
Разноцветная мозаика окна со звоном выплеснулась на пол, выгнулась её свинцовая оправа. Оттуда сразу повалил дым, быстро заполняя комнату.
– Что делают! Что делают! – завыла баба Пава.
– Да это камень из пращи попал, ничего страшного, – пожав плечами, равнодушно сказал Славуш. – У них даже пушек нет, только пращи. И не арбалеты, а луки охотничьи. Мужичьё с дубьём… Сказали им, что это Милуш мор наслал, вот они и пришли замок громить.
Спаска оделась быстро, и Славуш велел накинуть на голову капюшон. У дверей она обернулась, оглядывая комнату, и увидела куклу, одиноко сидевшую на сундуке.
– Хочешь взять куклу с собой? – спросил Славуш. Куклу было жаль, но… она ведь была неживая.
Славуш не дождался ответа, подхватил куклу с сундука и сунул Спаске в руки.
Во дворике горело всё, что могло гореть, сырое дерево нещадно дымило, вокруг метались люди: кто-то бежал к башне, кто-то к воротам, кто-то лил воду в огонь. Через стену со свистом летели камни и куски горящей смолы. На стенах замка пылали факелы, вокруг пушек толпились мужчины.
Спаска попыталась высмотреть среди них отца, но его там не было. Славуш дернул её за руку и, как ни странно, повёл к лестнице на стену.
– Почему пушки не стреляют? – спросила Спаска.
– У нас всего три пушки. Надо не меньше получаса, чтобы стволы остыли, иначе порох раньше времени загорится. Пригнись, – велел Славуш и потащил Спаску в сторону от ворот, к восточной стороне замка.
А Спаска подумала, что отец ни за что не станет прятаться от летящих через стены камней и горящей смолы. Ей не хотелось уходить от него, но она не посмела противиться Славушу, просто тихо заплакала – от боли и страха. От того, что, может быть, больше никогда не увидит отца…
– Что ты, Спаска? Что ты плачешь? Тебе страшно? – спросил Славуш. – Не бойся, я же рядом. С тобой ничего не случится…
С каждым шагом становилось всё темней – с восточной стороны никто к замку подобраться не мог, там к обрывистому склону холма вплотную подступала непроходимая трясина, поэтому на стене было пусто. Но Славуш знал, что делает, и без труда нашел тяжёлую деревянную крышку люка, ведущего на узкую лестницу внутри стены.
– Не бойся. Тут темно, но я буду тебя держать. И осторожно – ступеньки очень высокие.
Спаска не боялась темноты – она темноту осязала. Холод стен и ступеней отличался от холода затхлого воздуха. Она могла бы даже сказать, где стена покрыта волглым лишайником, где камень остается чистым и сухим, а где осыпается от сырости.
– Там крысы, – сказала она, тихо всхлипнув.
– Ты боишься крыс? – Славуш покрепче сжал её руку.
– Нет. Я просто говорю, что там крысы.
Крысы разбежались, когда Славуш пошёл по ступеням вниз. Лестница вела к низкой двери, больше похожей на лаз, снаружи её прикрывали два огромных валуна, а сразу за ними начиналась трясина. В черной маслянистой воде отражалось зарево пожаров в замке, и от этого ледяной холод болота казался ещё холодней. Но Славуш без трепета шагнул в воду.
– Не бойся, здесь не глубоко, даже ноги не промочим.
И в самом деле – под тоненькой плёнкой воды прятались деревянные мостки, не широкие, но вполне надёжные. Правда, шли по ним недолго – лишь миновали топкое место.
– Темно-то как… – проворчал Славуш, остановившись на краю мостков. – Вешек не видно.
– А куда нам надо? – спросила Спаска.
– Сначала на восток, а потом к северу, на Лысую горку. Там есть землянки, можно прожить несколько дней.
Нет, вешек Спаска тоже не видела, но чувствовала дрожь болота и могла безошибочно сказать, где твёрдая тропа, а где опасная топь.
– Пойдём. Я знаю, как идти, – сказала она и потянула Славуша вперёд.
В темноте голос болота слышался особенно отчетливо: оно радовалось новым жертвам, и в замке, и на подступах к его стенам. Ему было всё равно, кто победит.
Небольшой самолёт марки «Фалькон», украшенный сине-белым логотипом, разбежался по взлётной полосе аэродрома и поднялся в воздух. Лика смотрела в иллюминатор. «Море такое красивое, Матвей. Оно живое. Мы с тобой обязательно поедем на залив. Там сосны и дюны, и ветер. Будем гулять по берегу и дышать этим ветром с запахом водорослей. А чайки будут выпрашивать у нас булку, и мы скормим им все наши бутерброды. А потом пойдём в придорожное кафе и будем есть мороженое. Ты же знаешь, как я люблю мороженое. А ты любишь пончики с глазурью. И ещё мы закажем по большой чашке капучино…» По щеке предательски скатилась слеза. Море внизу расплылось огромным сизым пятном и скрылось за пушистыми облаками.
– Не надо, девочка, – к ней подсел Йон. – Ты ни в чём не виновата.
– А вы? – она шмыгнула носом.
– Мы – наверное. Я не отрицаю нашу вину. Но мы стараемся прекратить зло, которое сеет Бореус и подобные ему.
– Что вы с ним сделаете? Убьёте?
– Мы постараемся сделать так, чтобы он больше никому не причинил вреда.
– О, да. Вы же никого не убиваете.
Йон сделал вид, что не уловил иронию в её голосе.
– Мы стараемся. Даже Питу мы готовы были сохранить жизнь. Ну, до её естественного конца. Он сам взорвал катер, лишь бы не попасть в наши руки. Это был его выбор.
– Выбор… А какой выбор у меня?
– Любой. Да, он будет сложным, но он будет твоим.
– Тогда я выбираю, – Лика повернулась туда, где стояли носилки, – его.
Арфал, который сидел напротив и внимательно прислушивался к их разговору, обменялся с Йоном быстрым взглядом. В глазах его была некая растерянность. Такая же растерянность появилась у Йона, когда Лика переместилась к лежащему на носилках Матвею.
– Мотя, хватит спать, слышишь? – Она наклонилась и коснулась губами его щеки. – Мы скоро прилетим. Проснись. Ты же никогда не летал на частных самолётах? Я тоже впервые. Тут прикольно. Мотя! – она сильно потрясла его за руку.
Арфал не выдержал и поднялся.
– Надо прекратить это, Йон. Я ещё ни разу не видел, чтобы арг сошёл с ума. Возможно, есть какой-то способ примирить её с реальностью…
Матвей вдруг кашлянул и сделал глубокий вдох. Потом сильно выдохнул.
– А-а-ах! – И резко сел. Его глаза широко раскрылись. – Где я? Лика? Что произошло? Пит! Я дрался с Питом и он, кажется…
– Просто отправил тебя в нокаут, – быстро сказал Арфал, присев перед носилками. Взял голову Матвея в руки, ощупал шею, затылок, повертел из стороны в сторону. – Где-то болит? – Матвей качнул головой «нет». – Странно. По-любому должно что-то болеть.
– Да нет, вроде, – Матвей покрутил шеей, повёл плечами. – Даже ключица не болит. Мне её сломали как-то, с тех пор она ноет иногда. А сейчас ничего. Даже не чувствую.
Арфал снова переглянулся с Йоном.
– Дай-ка я проверю, всё ли в порядке с глазами, – вытащил из кармана тонкий стерженёк галогенового фонарика. – Смотри сюда. Молодец.
Он обернулся к Йону и разочарованно вскинул брови.
***
Матвей сидел в удобном кресле и с аппетитом ел пончик, запивая капучино. Лика сидела рядом, подперев подбородок, и смотрела, как он ест.
Арфал с Йоном чуть поодаль тихо переговаривались.
– Он же был мёртв. Абсолютно и бесповоротно, Арфал. Или вы ошиблись? Вы же проверили?
– Возможно, я ошибся. В суматохе.
– Ну, допустим. Но после такой травмы он как минимум должен остаться инвалидом. А вы посмотрите на него – он словно после санатория. Румян и весел. И он не арг. Так? Хоть в этом мы можем быть уверены?
– Абсолютно и бесповоротно. Парень человек на все сто процентов или даже двести. Уважаемый Йон, я не знаю, как это объяснить. Конечно, я попрошу у него кровь на анализ. Но думаю, что это ничего нам не даст.
– Думаю, на многие вопросы мог бы ответить Стропалецкий. Но он, увы, недоступен.
– Может, не стоило отдавать его этому полковнику? Ремизов… Знавал я когда-то одного Глеба Ивановича. Правда, с другой фамилией. Тоже очень интересовался Гипербореей.
Арфал, прищурившись, посмотрел на Йона.
– Вы думаете, это он? Но если мне не изменяет память, того Глеба Ивановича расстреляли как раз перед Второй мировой. Нет?
– Официально, да. А как на самом деле? Две экспедиции на Север его ведомство организовало. И данные были тут же засекречены и позже уничтожены, так же, как и члены экспедиции.
– Думаете, они могли найти что-то? Какие-то артефакты?
Йон еле заметно пожал плечами.
– Надеюсь, что нет. Мы же и сами столько лет и даже веков искали в этом направлении, пока не убедились, что всё бессмысленно. Но вот из Стропалецкого, боюсь, они вытрясут всё что можно.
– Если сумеют восстановить его память, – улыбнулся Арфал.
– В ваших способностях промывать мозги я нисколько не сомневаюсь. И всё же тревожусь. И за судьбу этой девочки, и за будущее всех аргов. Мне кажется, настало время перемен. Мы не можем больше вести ту же политику.
– Согласен. Перемены всегда приходят вовремя. Предлагаю созвать Большой Совет. Кажется, мы не созывали его лет сто?
– Больше. Последний раз все кластеры собирались на Тибете как раз на рубеже двадцатого века. Надо подумать над местом для встречи.
– Мне кажется, Лапландия идеальный вариант.
Йон задумчиво кивнул.
– Надо будет внимательно приглядывать за девочкой.
– Конечно, – Арфал с неким странным чувством глянул на двоих оживлённо болтающих подростков. – Теперь она будет под моим неустанным контролем. – «И я разгадаю твой секрет, Анжелика Тураева, – добавил он про себя – Хотя, кажется, я и так его знаю. Просто это так невероятно, что не укладывается в голове».
Матвей доел последний пончик и допил капучино одним глотком. На верхней губе выросли пенные усы, и Лика, смеясь, стёрла их салфеткой. Она всё смотрела на него и так и норовила коснуться. Ей не верилось, что Матвей рядом, такой же, как всегда, с шуточками, с этой своей полуулыбкой и глазами цвета гречишного мёда.
Пытаясь шутить, Матвей прятал странное чувство некой потерянности. Последнее воспоминание, когда стоя возле пирса, он услышал шорох за спиной и увидел Пита, казалось неким сном. Неужели он реально дрался с ним? Все это походило на прокрутку чёрно-белого фильма на рассохшейся плёнке: неясные фигуры, тени… затемнение. Он ничего не помнил дальше и тёр лоб, надеясь, что хоть что-то всплывет перед глазами. Зато Лика сидела рядом, и держала его за руку, словно он мог куда-то деться из салона. Да, она много чего наговорила ему в последний раз, и Матвей тогда не то, чтобы обиделся, но вдруг увидел её с иной, незнакомой ранее стороны. Сейчас он смотрел на неё и понимал, что ему плевать на то, кто она на самом деле. Даже если у неё отрастут плавники и хвост, это ничего не изменит в их отношениях. Он так думал. Знал. Верил.
– Да, – он проводил взглядом стюарда в сине-белой форме, забравшего посуду с их стола, – живут же люди! Если бы не хотел пойти по международной линии, я бы пошёл вот по этой – выкачивать что-то полезное из недр.
– Выкачивать проще всего, ты вот закачай сначала, – Лика засмеялась. Ей было весело. Тревожные мысли, что не могли не лезть в голову, она просто гнала прочь.
Да, будут ещё тревоги, опасности и тяжёлое объяснение с родителями. Будет мучительный выбор своего пути. Будет стоять главный вопрос «Кто я?», но это всё потом. Сейчас она была счастлива. Ведь Матвей сидел слева и задорно улыбался. Справа, положив морду прямо ей на кроссовку, вздыхал Грей, чутко прядая ушами. Бедняге не нравился полёт, не нравились запахи и, вообще, ничего. Но он мужественно терпел. Тем более что Лика иногда наклонялась и гладила его по лобастой башке. Грей вскидывал морду, подставляясь под хозяйскую руку, и странно дёргал губой, словно хотел улыбнуться: «Ничего, человек. Не бойся. Я же с тобой».
Лика посмотрела на появившиеся внизу сквозь облака геометрически расчерченные участки земли. Супер-джет снижался.
– Красиво, – сказал Матвей, кивая на иллюминатор. – Я люблю летать. И вообще, ездить по миру. Может, потому и решил стать дипломатом. Они же всю жизнь путешествуют. Или, может, это у меня такое идеализированное представление об этой профессии? А на самом деле всё не так?
– Попробуй и узнаешь, – Лика тронула его руку. Чуть-чуть. – У человека всегда есть выбор. Всегда всё можно изменить. Или… отменить.
– Согласен. Пробовать можно и нужно. – И тут он наклонился и поцеловал её. Немного неловко. Совсем не так, как тогда на яхте. Но у Лики в голове вспыхнул маленький фейерверк, и сыграли фанфары. – Вот. Попробовал.
Лика промолчала. Бывают же такие ситуации, когда слова не нужны. Когда они просто лишние. «Ну, и пусть я не совсем человек. Этот дурацкий аргген не делает меня иной. Я всё так же умею любить и прощать, страдать и радоваться. Когда-нибудь мне придётся сделать выбор. Может, главный выбор в своей жизни. Но пусть это будет не сейчас, не сегодня, а когда-нибудь потом. Когда я пойму окончательно – человек я или всё же арг. Ну да. Я могу менять себя. Я могу менять других. Я могу жить вечно или приказать себе умереть. Я могу… даже отменить смерть. Но я не перестану быть человеком. Пока рядом будет Матвей. И даже если его не будет».
– Лика, – Матвей толкнул в бок, замечтавшуюся подругу. – Приземлились.
Самолет остановился. Стюард открыл люк. Первым по трапу спустился Сильвер. Помахал кому-то рукой. Лика увидела стоящий недалеко от трапа большой черный автомобиль, а рядом с ним Дэна. Она не слышала, о чем они говорили. Только видела, как Сильвер положил руку на плечо сына, а затем крепко обнял. Вот и Арфал спустился. Теперь все трое смотрели вверх, на Лику и Матвея.
– Идем. – Матвей взял ее за руку.
На последней ступеньке Лика затормозила. Матвей тоже остановился.
– Ну что, прыгнем? – он заглянул ей в глаза.
Лика кивнула и слегка сжала его ладонь и тут же почувствовала ответное пожатие.
И они прыгнули.
Конец
Мгновение Сергей неподвижно лежал на мягкой, рыхлой подстилке, смягчившей удар, потом стал ощупывать себя.
«Кажется, повезло, — размышлял он. — Отделался царапинами и ушибами. Переломов нет. Конечности не пострадали. Вижу, слышу, могу самостоятельно передвигаться. Итог осмотра — облик человеческий не утрачен, за обезьяноида меня не примут. Ну, а раз все в порядке, то извольте, мой друг, перейти из горизонтального положения в вертикальное и наметить программу дальнейших действий».
Сергей провел языком по ссадине на губе, встал, стряхнул с комбинезона пыль и осмотрелся.
Яма напоминала формой своей бокал. У дна она сужалась, к краям расширялась. Тонкий слой дерна, закрывавший ее горловину, обвалился не везде. Местами он провисал. Извилистые белые корешки напоминали щупальцы.
Стенки ямы были голубоватые, глинистые с желваками каких-то твердых включений, «конкреций» величиной с каштан. Нижние, придонные слои глины флуоресцировали, наполняя полость мерцающим светом.
Мерцание это было приятно для глаз, но Сергею было сейчас не до световых эффектов. Надо поскорее выбраться из ловушки. На его след могут набрести венеряне, в яму может заглянуть ящер, заползти какая-либо другая здешняя рептилия. Такая перспектива ничего приятного не сулила.
— Гоп! — сказал вслух Сергей, мысленно подготовляясь к предстоящему прыжку, и обвел взглядом овальное отверстие над головой, высматривая корень понадежнее и подлиннее, в который можно было бы, подпрыгнув, вцепиться руками.
Выковырнув из вязкой глины три округлые камешки и сунув их в карманы комбинезона, Сергей стал карабкаться по крутой, почти отвесной стенке.
Корни, не выдерживая тяжести его тела, обрывались… Не отряхиваясь, не потирая ушибленных мест, Сергей снова и снова подпрыгивал, хватался за корни и, упираясь ногами в неровности стенок, используя для опоры все, что можно, упорно лез вверх, как муравей по откосу.
Неудачи не обескураживали его. Сознание того, что никто не может помочь ему, что следует полагаться на свои собственные силы, принуждало действовать настойчиво и не поддаваться приступам малодушия.
Признать себя побежденным, остаться на дне этой ямы, как мурашка в воронке, сделанной муравьиным львом?
От одной мысли, что он, Сергей Сокрут, разумное существо, наделенное фантазией, могущее охватить умом весь мир, не в состоянии преодолеть эти четыре-пять метров, все в нем возмущалось.
И он лез, цеплялся пальцами за корни и выступы, обрывался, падал, снова лез.
Прошло не меньше получаса, пока ему, усталому, задыхающемуся от длительных усилий, удалось достигнуть края ямы.
Вытянувшись во весь рост на мягком мху, разбросав руки и точно пытаясь обнять ими эту диковинную планету, преподносившую ему сюрприз за сюрпризом, Сергей некоторое время пребывал в блаженном, умиротворенном состоянии.
«Однако, хватит, — сказал себе Сергей, ощутив прилив новых сил. — Немного поблаженствовали — и довольно. Нужно и честь знать. До «Сириуса» далеко. Пора в путь-дорогу».
Убедившись, что поблизости нет ни шершней, ни других крылатых хищников-исполинов, Сергей направился на юг, туда, где за холмами ждал его космический корабль и где, быть может, до сих пор «прочесывали» джунгли Борис Федорович и Олег.
Сергей шел быстро. Желание поскорее присоединиться к друзьям принуждало его спешить. К тому же над хребтом сгущались тучи. А в том, что ливни на Венере представляют собой грозную опасность для всего живого, он уже имел возможность убедиться.
И вдруг он почувствовал, что начинает задыхаться. В ушах возник неприятный звон. Сердце билось учащенно. Ноги подгибались, будто мускулы их внезапно обмякли, потеряли присущую им упругость.
Неожиданный приступ слабости принудил Сергея остановиться.
Недоумевая, он с беспокойством осмотрелся, отыскивая глазами камень или ствол дерева, на который можно присесть.
«Что случилось? — спрашивал себя Сергей, опускаясь на мшистую глыбу. — Почему я так ослабел? От недоедания, что ли?»
Нет, это не от голода. С того момента, когда он подкреплялся в последний раз, прошло не больше четырнадцати-пятнадцати часов. За такой срок силы его не могли истощиться. Без еды можно выдержать несколько суток даже здесь, на Венере, в непривычных условиях.
Но что же тогда ввергло его в это состояние? Шел бодрый, сильный, веселый, любовался причудливыми цветами, — и вдруг выдохся, ослабел, впал почти в оцепенение.
Чудес в природе не бывает. Даже здесь, на Венере, где все иное, где листва не зеленая, а пунцовая и оранжевая, где в воздухе реют стрекозы величиной с альбатроса…
И вдруг Сергей понял причину своей слабости. Ее виновник — углекислота, содержащаяся в атмосфере Венеры в значительно большем количестве, чем в земной.
Действие антиасфиксионного препарата, нейтрализующего влияние углекислого газа на ткани тела, кончается. Последний раз таблетка, обеспечивающая возможность в течение нескольких суток обходиться без шлема и кислородной маски, была принята перед нападением дикарей. Длительная ходьба, нервные переживания и усилия, затраченные при бегстве, привели к тому, что это средство против отравления углекислым газом перестало действовать раньше предусмотренного срока. Точнее, не перестало действовать вообще, а только потеряло часть своей силы. Углекислота проникла в легкие, кровь разносит яд по всему телу. Сердцебиение, головная боль, звон в ушах — все это зловещие признаки начинающейся асфиксии.
Что делать?
За те два-три часа, которые остались в его распоряжении, он не успеет разыскать «Сириус». Неужели ему суждено, упав без чувств на полдороге, уткнуться лицом в розовые мхи Венеры и стать жертвой клещей-кровососов, муравьев, гнуса и прочей хищной нечисти?
Сергей начал рыться в карманах комбинезона. Венеряне основательно почистили их. Нож, моточек канатика из эйнана, по прочности превосходящего танталовую сталь, но легкого, как пробка, и не тонущего в воде, зажигательное электрическое устройство, портативный радиоприемник с полупроводниковыми триодами и многие другие необременительные, но незаменимые для космического путешественника вещи, — все было отобрано у него венерианскими приматами.
Сергей терпеливо выворачивал один карман за другим, пока не наткнулся на какие-то крошки. Эти крошки он немедленно высыпал на ладонь и стал внимательно рассматривать.
Чего только не было среди них! Обломки галет, кусочек сахара, кнопка, половинка пуговицы, зуб пластмассовой расчески, крючок, пистон, резинка, неведомо как попавшая в карман.
Рассортировав крошки, Сергей одни выбросил, другие положил в рот. Ему баснословно повезло. Он отыскал несколько маленьких осколков таблетки того чудодейственного препарата, который предохранял астронавтов от отравления углекислотой.
Сколько весят эти белые кусочки? Не больше десятой доли грамма. Но велика их волшебная сила. Это подлинный экстракт бодрости, философский камень биохимиков последней четверти двадцатого века.
Проглоченный Сергеем препарат быстро растворился в желудочном соке. Благотворное действие его не замедлило сказаться.
Дышать стало легче. Обрели утраченную было эластичность мышцы, рассеялся туман перед глазами, перестала болеть голова, прекратился назойливый шум в ушах.
* * *
Смахнув с колен несъедобные крошки, Сергей хотел было лезть на розовую лиственницу, чтобы с верхушки ее осмотреть заросли, когда его снова охватила тревога.
Чутье подсказывало опасность. Кто-то настороженно следит за ним, притаившись в чаще.
Сжимая пальцами палку, Сергей стал внимательно осматривать папоротники, кустарники, нависшие над ним ветви, пока не заметил среди оранжевой листвы две багровые светящиеся точки. Они напоминали угольки, чуть подернутые сизым пеплом.
Сергей не сразу понял, кому они принадлежат.
Существо с тускло светящимися багровыми глазами почти сливалось с растительностью. Продолговатое бурое туловище, похожее на огромную среднеазиатскую дыню, легко было принять за ствол дерева, суставчатые ноги имели такую же окраску, как и лианы.
Его выдавала своеобразная треугольная голова с выпуклыми светящимися глазами, сидящая на гибкой шее. Над этой плоской, приплюснутой головой, похожей на велосипедное седло, нависли живописными гирляндами побеги вьющимся кремовых растений.
У этого существа были три пары длинных суставчатых ног. Передняя пара была приподнята и согнута в колене так, что между бедром и голенью оставался треугольный просвет.
Поза насекомого, особенно, согнутые передние ноги придавали ему вид паломника, склонившегося в молитвенном экстазе перед алтарем.
Но это не был миролюбивый паломник.
Бедра и голени передних ног насекомого усеивали мелкие острые шипы, промежуток между рядами шипов на бедре был настолько широк, что сухая, отсвечивающая металлом голень могла свободно проникнуть в продольный желобок бедра, как лезвие складного ножа в щель черенка.
Перед Сергеем находился хищник. Он зорко следил за человеком и, не сводя с него багровых глаз, будто пытался его загипнотизировать.
Сергей не стал ждать, пока насекомое нападет на него, и, сжав палку, замахнулся ею.
Багровоглазое членистоногое завертело головой, словно пытаясь установить, нет ли поблизости сородичей, могущих прийти на помощь. При этом шея его повернулась чуть ли не на сто восемьдесят градусов, сперва влево, потом вправо.
Никого не обнаружив, насекомое замахало передними ногами, точно отталкивая человека. При этом короткие, полуатрофированные крылья его, похожие на лепестки цветов, стали тереться о брюшко, рождая громкие шипящие звуки.
«Ну, — подумал Сергей, — теперь, как гусак, зашипел. Да ты, выходит, порядочный трус».
Спасение от удушья настроило Сергея на миролюбивый лад. Он опустил дубинку, занесенную для удара.
Насекомое продолжало шипеть, поднимая вверх задние крылья, широко разведя передние и покачиваясь всем телом.
— Ишь, какой хитрый, — усмехнулся Сергей. — Запугать меня хочешь? Не выйдет! Не на таковского напал.
Видя, что угрожающая поза на человека не действует, насекомое стало пятиться и вскоре скрылось в зарослях.
— Не принял боя, — констатировал Сергей. — Ну и живи себе на здоровье. Лови стрекоз и комаров… Мы люди миролюбивые. Без надобности оружие в ход не пускаем.
Насвистывая веселую мелодию, Сергей стал пробираться между кустарниками и толстыми стволами гигантских деревьев, вцепившимися могучими корнями в каменистый грунт.
Здесь, на Венере, все было подстать друг другу — ураганные ветры, грозовые разряды, ливни, мощные сотрясения почвы, гигантские насекомые, цветы, папоротники, лианы.
«Стихии, — думал Сергей, — еще не успели угомониться на этой планете. Биогеносфера ее бурлит. Из недр в воздушную оболочку непрерывно поступают газы, циклоны всасывают воздух из стратосферы, а в антициклонах он оттекает обратно. Мощные потоки солнечных корпускул и космических лучей пронизывают все слои атмосферы, извергают огненно-красную лаву многочисленные вулканы, сотрясают пласты горных пород тектонические силы, оседают на дне бурных ее рек и глубоких озер новые слои ила, кишащего различными микроорганизмами. И жадно тянутся к теплу и свету причудливые побеги диковинных растений, оснащенных усиками и крючечками».
— Да, — шептал Сергей, вглядываясь в козявок, ползающих по пушистой светло-розовой листве, под которой на мшистом валуне застала полосатая ящерица, — биогеносфера Венеры развивается, между отдельными зонами ее происходит обмен веществ и энергии. она еще далеко не достигла своего потолка и способна, очевидно, породить новые, более совершенные формы жизни… Восходящая спираль — вот путь развития живых существ, выработавших на протяжении веков способность приспосабливаться к изменяющимся условиям существования… Сперва амебовидный кусочек живого вещества, свободно плавающего в теплой воде первобытных океанов, потом простейшие земноводные, отвоевывающие для жизни сушу, затем юркие, крылатые существа, смело ринувшиеся в воздушные просторы… И, наконец, венец творения, двуногое, мыслящее млекопитающее, не столько приспособляющееся к внешней среде, сколько изменяющее эту среду в желательном для него направлении, силой ума и рук своих преобразующее мир, способное влюбляться и негодовать, грезить и творить…
Сад, раскинувшийся к западу от губернаторского особняка, был таким же, каким его помнил Мартин Чандос А вот Селеста д’Ожерон — нет. В ней больше не было ни следа той белощекой фурии, которая отправила его в море несколько месяцев назад. Она выглядела кокетливой и виноватой, такой же полной раскаянья, как и записка, которой она вызвала его сюда, к себе, в это его первое утро на Тортуге.
— Вы простите мне мою грубость? Я была очень плохой девочкой, так грубо вас оттолкнув. И за такую мелочь, как невинный поцелуй в ухо! Вот, поцелуйте его за меня сейчас же!
От нее исходил будоражащий аромат французских духов, под узким лифом платья угадывались нежные округлости ее груди. Ее золотистые волосы щекотали его подбородок, когда она наклонила голову набок, поднося маленькое розовое ушко к его рту.
— Что такое? Вы смущены? — Она рассматривала его искоса, задумчиво поджав губы. — Может быть, донья Изабелла или пиратская девушка Лиззи исчерпали ваше желание? Подумать только! Не одну, а двух своих женщин он берет с собой в морское сражение!
— Если я это и сделал, то исключительно по вашей вине, — мрачно заметил Мартин Чандос.
Ее взгляд стал лукавым.
— О мой бог! Вы мне льстите! Неужели в ваших глазах я одна равна целым двум женщинам?
Ему пришлось рассмеяться, и вместе со смехом из него выплеснулась часть горечи, которую он все это время таскал с собой с Тортуги на «Лунный Свет» и обратно. С новым мужеством он заключил ее белые руки в тюрьму.
— Значит, у меня остается надежда? Вы даете мне понять, что выйдете за меня замуж и вернетесь в Голуэй на «Лунном Свете» в качестве моей невесты?
Она была маленькой в его руках. Он прижал ее к себе для поцелуя, но почувствовал, как она напряглась всем телом от пальцев ног до кончиков золотых волос. Даже сквозь голод по ее рту он узнал эту настороженную отстраненность. Ему пришла в голову мысль, что Лиззи Холлистер не отстранилась бы вот так, да и испанка тоже.
С усилием он ослабил напряженно стиснутые руки, позволяя ей отстраниться. Взгляд его стал огорченным и недоумевающим.
— Вы все еще не хотите моих поцелуев. Фэш! Я не озабоченный подросток, чтобы навязывать их силой. Но вы упрямы.
Селеста д’Ожерон посмотрела ему в глаза, словно обуреваемая внутренними сомнениями в том, что она делала.
— Я не могу поверить в то, что вы любите меня, Мартин. Я все еще чувствую, что вы видите во мне только что-то из своего прошлого. Символ того, кем вы надеетесь когда-нибудь стать, и ничего больше.
— Что я должен сделать, чтобы убедить вас в своей любви?
Белым указательным пальцем она закрутила кружево, украшавшее его рубашку. Ее глаза были опущены, прикрытые длинными золотистыми ресницами.
— Я буду честна с вами, Мартин. Я не люблю вас. Я не думаю, что вы любите меня. Но папа говорит, чтобы я вышла за вас замуж, и папа…
У нее перехватило дыхание. Мартин Чандос хмуро смотрел на голубые воды поверх ее опущенной головы.
— Я не буду принуждать вас против вашей воли.
—Ах, я снова причинила вам боль, как и в прошлый раз, я очень плохая девочка, Мартин, я… Я могла бы со временем полюбить вас. Если бы вы… обошлись со мной с терпением и пониманием.
Она задыхалась от своих слов, как будто проглотила большой кусок чего-то неприятного, что она по какой-то причине была вынуждена съесть.
— Есть много девушек, которые начинают любить своих мужей уже через какое-то время после того, как получают обручальное кольцо. Я знаю это, Мартин. Я… Я буду вам хорошей женой. Если вы хотите, чтобы я была ею, я готова.
Он криво усмехнулся.
— Это больше того, на что я мог надеяться. Я видел вас слишком редко, чтобы надеяться завоевать вашу любовь. Это будет моей задачей после заключения нашего брака. Я сделаю все, чтобы вы не пожалели об этом, Селеста.
Селеста обняла его и, встав на цыпочки, прижалась губами к его губам в холодном, целомудренном поцелуе. Мартин Чандос подумал об огне, который жил в Лиззи Холлистер, и о совершенно другом поцелуе, который она запечатлела бы на его губах, но ничего не сказал.
Рука об руку они отправились на поиски Бертрана д’Ожерона.
***
Стеклянный бокал пролетел в воздухе в дюйме от головы Мартина Чандоса и разлетелся зелеными осколками о стену его столовой. Донья Изабелла стояла по другую сторону стола и как раз тянулась за чем-нибудь еще, что можно было бы бросить. Ее черные глаза были широко раскрыты, а плечи, обнаженные над кружевами корсажа, судорожно вздрагивали.
— Эмбустеро! Перро! — взвизгнула она. — Так обращаться со мной!
— Изабелла! Все, что я сказал, было…
— Я вас слышала! Вы женитесь на этой розовощекой француженке! Ха! А что останется мне?
— Полагаю, поиски нового мужа, — сухо заметил он. Донья Изабелла положила руки на деревянную миску с салмагунди, но Мартин Чандос не собирался рисковать лицом к лицу столь достойного противника, полного масла, пальмовых сердцевинок и мяса. Он поймал испанку за запястья и потащил вокруг стола, а она скрючила пальцы наподобие когтей и попыталась дотянуться крепкими длинными ногтями до его лица.
— Да послушайте же! — прорычал он. — Я не оставлю вас на растерзание моим пиратам. Я высажу вас где-нибудь у побережья Кастильо-дель-Оро. Оттуда вы сможете добраться до материка, а родственники, о которых вы мне сказали, живут в Пуэрто-Белло.
Она тяжело дышала, прижимаясь к нему, сопротивляясь.
— После нескольких месяцев работы и ухода за вашим домом! Мадре де Диос!
— Вы будете хорошо вознаграждены. Горсть или две отборных бриллиантов. Сундук с дублонами. А? Это имеет значение?
Изабелла де Соролья высвободилась, массируя белые запястья, на которых виднелись следы его пальцев. Плечо ее раздраженно приподнялось, освобождаясь от кружевного воротника.
— Подкуп, чтобы обеспечить мой нейтралитет, — усмехнулась она.
— Дорогой подкуп, — напомнил он ей. Донья Изабелла тихо рассмеялась.
— Вы большой глупец, Мартин. Матерь Божья, каким же дураком нужно быть, чтобы надеяться, будто француженка любит вас?! Она видит в вас хороший улов, и только. Для вас было бы лучше жениться на Лиззи! По крайней мере, она бы вас удовлетворила как мужчину. Мужчины! Позволяете бледным щекам и беспомощным манерам разжечь в тебе жалость, и не успеваете оглянуться, как оказываетесь в постели с куском теста. И всю оставшуюся жизнь гадаете, что случилось с женщиной, на которой женились. Ее не существовало, кроме как где-то в глубине вашей головы, вот что с нею случилось!
— Я люблю мадемуазель д’Ожерон, — сухо сказал Мартин Чандос. — Она — благородная женщина.
— А ее отец — жадина, который строит свое состояние на крови и золоте Испании!
Мартин Чандос глухо рассмеялся.
— Посторонний мог бы подумать, что я женат на вас, судя по тому, с каким смирением я слушаю эту тираду.
Он вышел из комнаты, подхватив плащ и бобровую шляпу, чтобы защититься от ночного воздуха, и оставив позади себя женщину, оскорбленную в лучших чувствах. Она металась от обшитых парчой стульев к буфету и обратно, ее белые руки резали за воздух длинными отполированными ногтями.
Донья Изабелла считала себя обиженной. То, что Мартин Чандос был пиратом, который вел личную войну против Испании точно так же, как Испания вела ее против Франции, Англии и Нидерландов, было забыто в приливе ее необузданного гнева. Поначалу ее предложение о замужестве было уловкой, чтобы сбить его с толку, защитить ее и от остальных пиратов, и от его собственных ухаживаний. Но уловка сработала против нее, потому что она начала видеть в нем потенциального мужа, который мог бы дать ей удовлетворение чувств, а также достойное положение в жизни благодаря тому золоту, которое он накопил во время пиратских рейдов.
Теперь это видение исчезло.
— Cuerpo de Cristo, — выругалась она, и ее рука сжалась на канделябре, чтобы бросить его в стену. — Если бы был способ показать ему, что он отверг.
Она подумала о спальне, в которой несколько месяцев назад он наблюдал, как она одевалась. До того, как увел ее и эту пиратскую девку, Лиззи Холлистер, в море. Он никогда не входил в эту комнату ни до той ночи, ни после нее. Донья Изабелла тихо зарычала, поднимаясь по узкой лестнице в свою спальню.
Она разделась с чувством оскорбленной гордости, позируя перед зеркалом в углу. Она натянула на себя тонкий халат. Ее волосы распущенным красновато-коричневым потоком падали на воротник платья из брюггского кружева.
— Он еще пожалеет, что бросил меня ради этой бледнолкожей! — прорычала она.
— Именно это я и имел в виду, — раздался голос из открытого окна.
Донья Изабелла резко обернулась. Жалюзи на окне спальни не были задернуты, и сквозь их щели она могла разглядеть худое лицо мужчины и свисающие локоны блестящего черного парика. Затем его рука отодвинула планки вверх и в сторону, и Рауль Сан-Эспуар перекинул ногу через подоконник и вошел в комнату.
Изабелла де Соролья посмотрела на него из-под нахмуренных бровей.
— Вы слишком свободно чувствуете себя в моей спальне, сеньор!
Французский пират поклонился.
— Пардоннез, мадам! Судьба привела меня к вам, как она привела вас к Мартину Чандосу. — Его прищуренные глаза пробежались по ней. Он улыбнулся. — Я много думал об этом ирландском дьяволе, но никогда до сегодняшнего вечера не считал его дураком. Обладать вами — и искать удовольствия в другом месте!
Рауль Сан-Эспуар пожал плечами, и в его пожатии заключалось целое эссе о глупости некоторых мужчин. Донья Изабелла правильно поняла этот жест, и гнев в ней уступил место любопытству. Ее рука указала ему на кресло.
— Вы забрались в мою комнату не для того, чтобы рассуждать о глупости Мартина Чандоса, — сказала она ему.
— Так и есть! Вы читаете меня, как книгу. Я здесь для того, чтобы говорить не о его глупости, а о его золоте. О золоте, которым он владеет, и о золоте, которое он сам из себя представляет, пока он жив, чтобы охотиться на галеоны сокровищ Испании.
Изабелле де Соролья понравилось, как этот учтивый француз посмотрел на нее. Она слабо улыбнулась и села на край кровати.
— В общем, это много золота, сеньор.
— Слишком много золота для одного человека. Даже если бы его разделили два человека, это все равно огромная сумма.
Ее рыжеватые брови сошлись на переносице. Она медленно произнесла:
— Два человека, чтобы разделить его золото? Каким образом могло бы произойти такое, сеньор?
Он тихо рассмеялся, подавшись вперед.
— Испания предлагает сто тысяч песо за голову Мартина Чандоса. Неужели она не согласится заплатить эту сумму мадридской аристократке, которая могла бы сообщить, где испанские солдаты могут заманить в ловушку этого ирландского пирата?
Донья Изабелла задышала быстрее. Ее губы приоткрылись, а карие глаза заблестели.
—О да, Испания хорошо бы мне заплатила! Вайя, как хорошо она заплатит… Достаточно, чтобы я могла выбрать себе достойного мужа, а не хватать первое попавшееся недоразумение в бриджах.
Рауль Сан-Эспуар усмехнулся.
— Вы могли бы сделать это и без золота, донья Изабелла. Если бы я был на месте ирландца…
Ее смех остановил его рвение.
— Вы бы не стали спать один в соседней комнате, верно? Но забудьте обо мне! Расскажите мне о плане, который у вас на уме.
Француз поднялся на ноги, прошелся по комнате и вернулся.
— Вы живете с ним, хотя и утверждаете, что он спит один. Вы слышали, как он обсуждал свои морские путешествия с этим рыжебородым Хадсоном. Если бы я заранее знал, куда приведет его «Лунный Свет», я мог бы добраться до Картахены с новостями. Вы понимаете? Мы могли бы заманить его в ловушку и порезать на кусочки. Испания заплатит вам за его голову. Со всем этим золотом вы станете очень богатой женщиной.
Ее карие глаза смотрели спокойно.
— А вы?
Он пожал плечами.
— Я бы претендовал на его состояние. Когда он уберется с дороги, я смогу уговорить Бертрана д’Ожерона поделиться им со мной.
Донья Изабелла нахмурилась.
— Его брак может все изменить. Он больше не выйдет в море, разве что отвезет Селесту д’Ожерон в Европу в качестве своей невесты. Что я должна… Подождите! Он снова отправится в море, потому что обещал высадить меня на острове недалеко от Кастильо-дель-Оро!
Французский пират задышал быстрее.
— Так это же просто отлично! Все, что вам остается, — это узнать время и место, сеньора. Я сделаю все остальное.
Изабелла де Соролья позволила себе заразиться его волнением. На ее щеках вспыхнул румянец.
— О да! Я сама плюну ему в лицо, когда ему отрубят голову! Я покажу ему, что он упустил, презирая меня!
В своем энтузиазме донья Изабелла забыла о тонкой ночной рубашке, которая скрывала ее тело. Она распахнулась, и француз, задыхаясь, прошептал:
— Должны ли мы скрепить нашу сделку единственным способом, который возможен между мужчиной и женщиной?
Разочарования последних нескольких месяцев текли по венам Изабеллы де Соролья подобно расплавленному металлу. Ее подведенные синим веки опустились, и она посмотрела на француза с голодным одобрением. Этот мужчина не станет запирать ее в комнате, чтобы не поддаться искушению. Этот мужчина не оттолкнет ее глупыми отговорками! Теперь здесь не было Лиззи Холлистер, жующей яблоки-мамми!
— Почему бы и нет? — тихо сказала она ему, когда он притянул ее к себе.
Фонограф, установленный в газовом фонарике Аллена, молчал – Аллен не имел привычки говорить сам с собой. Но последнюю запись полковник прослушал несколько раз – разговоры с подружкой, дочерью коммуниста О’Нейла… Нет сомнений, Аллен был сильным игроком, если столько лет безупречно играл талантливого выходца из колонии, получил личное рыцарство, был принят на работу в МИ6, – обмануть наивную девчонку для него не составило бы никакого труда.
Но он ее не обманул. Какая ирония судьбы, какой поворот сюжета – достойный оперетты, мюзикла или дамского романа! Нацист и дочь коммуниста! Им не суждено быть вместе! Полковник посмеивался про себя, но понимал, что нащупал слабое место противника. Он не сомневался, что Кира О’Нейл – одна из любовниц Аллена, которую тот завел когда-то для отвода глаз от его связи с Салли Боулз, воспользовавшись случайным знакомством. Ну может ли устоять полуграмотная девчонка из доков против джентльмена, да еще и сунувшегося ради нее в драку со взводом фашистов? Она должна была оказаться в его постели если не в ночь знакомства, то не позже, чем у Аллена зажил последний синяк, полученный в той драке.
Этого не произошло. Из разговора очевидно следовало, что Аллен не спит с девчонкой. И его объяснения в любви (судя по интонациям, далеко не первые) не имеют цели уложить ее в постель. Тогда зачем ему девчонка? Конечно, для отвода глаз заводят не только любовниц, но и возлюбленных, но в качестве возлюбленной Аллен мог бы использовать что-нибудь более достоверное и откровенно недоступное. Кира О’Нейл не годилась на эту роль. Ну, или была не самой подходящей кандидатурой. Самой неподходящей. И, поставив себя на место противника, полковник вычленил простейшее объяснение из всех возможных: Аллен в самом деле запал на девчонку. Потому и берег. Нет, полковник не исключал иных мотивов Аллена и даже записал полученную информацию в загадки, но интуитивно чувствовал, что других разгадок не будет.
Бывший уличный мальчишка, по-видимому сирота, поднявшийся до личного рыцарства и получивший диплом Кембриджа (пусть и работая под прикрытием), не должен любить девчонку из доков, которая толком не умеет говорить по-английски и читает по слогам. Ему не позволит снобизм, свойственный выходцам из низов в гораздо большей степени, нежели урожденным аристократам. И немец, воспитанный в кайзеровском рейхе, ничем не отличается в этом от англичанина. Но вполне возможна и обратная ситуация, возврат к корням…
Может быть, угроза потерять глаз не была для Аллена такой уж страшной? Может быть, подозрения полковника имеют основания?
Интересно, напугает ли Аллена потеря возлюбленной? Безусловно напугает, но он – тоже безусловно – останется верным долгу.
Дождливым серым утром выехали мы под ажурную арку радиотелескопа. Маленький вагончик тащил нас вверх по наклонной крыше плато. Кратким было это путешествие внутри почтенного столетнего телескопа, но я запомнил его лучше, чем все последние перелеты на ракетах. Сквозь проволочное кружево тоннеля разглядывал я маслянистые, тяжелые лапы елей; капли воды скатывались по ним и обрушивались игрушечными водопадами. Все вокруг — и трава, и красные набухшие ягоды земляники, я долговязые сосны, и кусты, все было мокрым-мокро, а под елью хоть разводи костер. И так близко висели эти лохматые лапы, что я мог протянуть из окна руку и пожать любую из них, да боялся нарушить тонкое плетение проводов. Они служили великой цели, вылавливая вот здесь, среди обычного леса, скрежет галактик, взрывы гибнущих звезд и первый писк космических младенцев — эти прекрасные серебристые сети, внутри которых я двигался. Я лишь вертел головой, пытаясь разглядеть, натянуты ли они на плавно изогнутые формы или просто цеплялись за деревья.
У приземистого, монолитного здания, будто высеченного из цельного серого камня, вагон остановился. Аксель вошел в дом, а я, Игорь и Паша еще долго стояли на ступенях, рассматривая телескоп сверху. Он был похож на величественный серебряный крест, брошенный посреди леса. Прямая, как струна, ажурная арка, под которой мы только что проехали, и пересекавшаяся с ней цепочка рогатых мачт, вырезанных из чистейшей стали, увенчанных гирляндами, — два чутких радиозеркала.
Скоро начнется ожидаемое. Облако очутится в центре треугольника. Где-то в таком же лесу луч мазера пошлет серию сигналов. Включится нейтронная пушка: пучок нейтронов позволит увидеть строение облака — это второй угол треугольника. И тогда, возможно, наш телескоп уловит таинственный голос и мы узнаем, кто оно, откуда и почему.
— Пора.
Весь дом состоял из одного просторного зала. Длинный, как прилавок, пульт управления пристально смотрит на входящего десятками глаз приборов. Два оператора на вертящихся стульях. Под руками у них клавиатура кнопок, на уровне глаз — экраны и скачущие цифры световых часов. Отдельно стоит круглый стол с пачкой бумаги и стаканами чая — это для нас. Бригов помешивает ложечкой и жестом предлагает устраиваться.
Ждем молча, как ждут нацеленные антенны и мокрый притихший лес за окном. Кто знает, может, сосны, и ели, и даже трава настроены не хуже стальных струн на неслышный шепот далеких миров — только мы об этом не догадываемся?
— Пора.
Темное расплывчатое пятно на экране — это облако, как бы замершее в удивлении: к нему обращаются на «вы», как к почтенной Галактике. Вот побежали зубцы по голубому зеркалу: мазер передает свои сигналы — язык математики, понятный всем разумным существам, тысячи земных понятий. Но главное сейчас — третий приемный экран нашего телескопа, сетчатка циклопического радиоглаза. Если облако отзовется, мы это увидим.
Зубцы струятся и по нашему экрану, но пока это след обычных излучений и помех. Помех много. Хотя в зоне телескопа и замерло движение, мы не могли остановить жизнь планеты. Летели своими путями рейсовые ракеты. Кружили гравипланы. Рвался в глубь шара «Алмаз». Работали взрывы. Трещали радиостанции. Весь пестрый клубок самых обычных дел наматывался на чуткие усы антенн и рябил нежную гладь экрана. Мы ждали непривычных зубцов — вот сейчас облако крикнет нам в ответ и взметнется острый пик на экране. Электронный мозг планеты мгновенно расшифрует сигнал, переведет его в человеческие слова, или уравнения, или цифры — первая реплика в дискуссии будет брошена.
Молчал аппарат Центра Информации. Молчали мы. Молчало облако.
Потом облако ушло — пятно на экране исчезло.
Резко звякнули в стаканах ложки: Игорь в сердцах ударил кулаком по столу. Он вскочил, выбежал из зала. Бригов сидел, задумавшись, даже не поднял голову. Я вышел вслед за Игорем.
— Не могу! — Игорь грозил кулаком неизвестно кому — телескопу, небу, лесу. — К чертям летит вся техника! Я больше не могу.
Я был с ним согласен.
…И все же мы работали, как и прежде, перелетали из города в город, гнули спины у счетных машин, яростно спорили. Только один человек не волновался, был воплощением спокойствия — Бригов. Мы часто на него нападали, вели себя по-мальчишески. Бригов молча выслушивал и потом говорил. Коротко, убедительно. Он не изрекал истин и не дрожал в предчувствии великих открытий — он просто работал. Его не смутило, что нейтронная пушка не смогла пробить облако. На следующий день мы получили конспекты новых расчетов. По отражениям пучка нейтронов Бригов построил уже свежие гипотезы. И хоть мы кляли свою судьбу и чересчур громко стучали клавишами, нам нравилось упорство Акселя.
В Стране Советов, как известно, все работы хороши, только выбирай! Даже вырядившись уборщицей, Джейн не числила Владимира Маяковского среди своих любимых поэтов, но признавала за носастым и глазастым великаном право считаться неординарным культурным явлением континентального масштаба.
Неизвестно, о чем размышляют ранним утром ленинградские дворничихи и технички, спешащие прибрать на закрепленных за ними территориях мусор и навести сангигиенический глянец. Наверное, о многом и разном. Но Джейн, целеустремленно удалявшаяся от педагогического общежития, явно отличалась от них своим душевным настроем.
Прекрасно ориентируясь в историческом центре, она смело пользовалась системой проходных дворов и проходных подъездов, сосредоточенно неся атрибуты своей мнимой профессии – гулкое ведро и швабру. Со стороны все выглядело убедительно – проживающая неподалеку от места работы уборщица закончила утреннюю уборку и возвращается домой.
А вот мысли скромной труженицы были сокрыты от спешащих на работу ленинградцев.
Конечная цель ее маршрута находилась на четвертом этаже огромного старого дома на Пушкинской улице. Но Джейн не была полностью уверена в том, что известный только ей и Арчибальду контакт еще существует. Слишком много времени прошло с той поры, когда глубоко законспирированный «СТ-30» выходил в последний раз на связь с центром.
Именно поэтому, от неуверенности, Джейн предпочла сосредоточиться на личности великого пролетарского поэта и его творчестве. Переходы между улицами Плеханова и Ломоносова она посвятила уже упомянутому стихотворению про «все работы», а также знаменитому «Крошка-сын к отцу пришел». За Пятью углами ее цепкая память воспроизвела пронзительные начальные строфы «Лапок елок, лапок, лапушек», а в узком каньоне Коломенской, вернее, на водоразделе Кузнечного переулка, в непосредственной близости от цели путешествия, – полный текст «Хорошего отношения к лошадям».
Ископаемый лифт, весь в зеркалах, доставил девушку на четвертый этаж. Массивные темные двери. Бронзовая табличка: «Профессор консерватории Николай Александрович Инге». Джейн решительно протянула руку к темному бронзовому рычажку поворотного звонка.
Через недолгое время из-за двери раздался приглушенный голос молодой женщины:
– Вам кого?
– Простите, – Джейн была абсолютно спокойна, ни тени акцента, – могу ли я видеть профессора Инге?
Загремели засовы и замки, старинная дверь отворилась медленно и важно, как замковые ворота.
– Да, конечно, – открывшая женщина была молода и привлекательна, но с таким недоумением смотрела на визитершу, что Джейн немного смутилась. – Только вот… Папа не очень хорошо себя чувствует, и не могли бы вы изложить суть вашего обращения к нему?
«Так закалялась сталь!» – Джейн отставила в сторону ведро и швабру, гордо подняла голову и четко произнесла:
– Я по объявлению, из яхт-клуба. Там сказано, что профессор заинтересован в приобретении масштабных моделей судов. У меня есть редкая вещь – английский морской охотник «СТ-30».
– Одну минуту, – женщина еще раз, в полнейшем недоумении, осмотрела затрапезный вид гостьи и добавила: – Вы проходите, пожалуйста, сейчас я предупрежу отца…
Внешне старик оставался спокойным и невозмутимым. За все время, пока Джейн излагала причины своего обращения и просила помощи в организации и проведении задуманного ею плана, он ни разу не повернул орлиную свою голову, не шевельнул натруженными руками музыканта, сплетенными, как казалось, из одних лишь толстых венозных жгутов.
Девушка замолчала.
– Вы голодны, мисс Болтон?
Она непонимающе посмотрела на визави.
Неужели ее догадки были верны, и роль, отведенная ей в этой ленинградской истории – всего-навсего ширма, прикрывающая нечто… Но что именно?
– Не волнуйтесь так, милое дитя. Не в моих правилах пренебрегать служебными обязанностями. Все эти годы я пунктуально следовал инструкциям и, ей богу, не моя вина, что только теперь мои услуги понадобились. Я знать не знаю, кем является нынешний «СТ-00», но догадываюсь, что это достойный джентльмен, не способный бросить столь юное созданье на произвол судьбы. Так что ваш визит – не самый большой сюрприз сегодняшнего дня.
– А каков самый большой? – это не было любопытством. Просто необходимо было переключить внимание профессора на что-нибудь другое. Джейн было неуютно под его немигающим, как у черепахи, взглядом, а неожиданное известие о том, что Арчибальд успел предупредить старого разведчика, приятно взволновало ее. Вот этого она и не хотела показывать. Ни-ко-му…
– Вы очень похожи на своего деда. В этом и заключается Большой сюрприз.
– Вы были знакомы с ним?
– В далекой-далекой молодости, когда мы оба были гардемаринами Ее Величества. Но от этого сходство кажется еще более… Да, именно – пронзительным. Память, мисс Болтон, – капризнейшая и непредсказуемая леди. Впрочем, вы так и не ответили на мой вопрос, и я вынужден задать его снова: вы голодны, мисс Болтон?
Джейн только сейчас смогла осознать, что в симфонической возбужденности ее тела присутствует и эта, самая высоко звучащая нота – обостренное чувство голода.
Она коротко и утвердительно кивнула.
– Разрешите, товарищ генерал?
– Гладышев? Входи…
В кабинете Ивлева царила гнетущая тишина, несмотря на то что, помимо генерала, за столом совещаний сидели Елагин и трое незнакомых товарищей. Присутствовавшие, как успел заметить Андрей, проходя к свободному месту, были удручены, даже подавлены и избегали прямых взглядов. В том числе Ивлев. Что было непонятно и странно. Андрею было слишком непривычно видеть хозяина кабинета вот таким: внезапно постаревшим и растерянным.
Он занял дальнее от начальственного стола место. Молчание присутствующих отвлекло Гладышева от переживаний из-за собственной неудачи – сегодня утром он упустил Джейн Болтон. Англичанка будто в воду канула: из общежития не выходила и на занятиях не появлялась. И это несмотря на то, что ночь она стопроцентно провела в общежитии! В этом Андрей был уверен, нештатник был юношей ответственным и серьезным. Не было ее и в столовой, и в библиотеке, и… в собственной комнате. В этом Гладышеву пришлось убедиться лично. Разложенные на кровати вещи, какие-то ничего не значащие конспекты и полное отсутствие хозяйки. Ни документов, ни действительно личных вещей. Ничего, что бы указывало на возможное возвращение Джейн Болтон в общежитие…
– Гладышев, а ты, собственно, почему здесь, а не с англичанкой? – спросил генерал. Елагин и незнакомцы, как по команде, повернули головы в сторону Андрея.
Он смутился, покраснел. Затем резко поднялся, опустил руки по швам и звенящим голосом быстро отрапортовал:
– Разрешите доложить, товарищ генерал?! – и тут же отвел глаза.
– Так… – короткое «так» Ивлева прозвучало обреченно и многозначительно. – Похоже, товарищи, сюрпризы продолжаются. Надеюсь, что приятные. А, чекист-комсомолец Гладышев?
И Андрей потерянно ответил:
– Никак нет, товарищ генерал…
Он старался докладывать «экстрактно», это словцо запомнилось ему с детства. Единожды встреченное в книжке Леонтия Раковского про генералиссимуса Суворова, оно сопровождало Андрея в самые ответственные моменты жизни. Ответственные – это когда ему приходилось отвечать за себя, за свои поступки, в основном – за промахи и неудачи.
Местами голос Гладышева предательски дрожал, с головой выдавая волнение хозяина, и мимолетная улыбка на широком ивлевском лице, мгновенная реакция старшего товарища на проявление естественной человеческой эмоциональности, обескураживала молодого сотрудника до полного отчаяния.
– Так…
– Товарищ генерал, разрешите…
– Мы тебе, Гладышев, один раз уже «разрешили». Теперь вместе исправлять придется. Ориентировку по линии МВД подал?
– Без вашей визы, товарищ генерал…
– Да, постоянно забываю, с кем приходится… – генерал не закончил мысль. – Елагин, пока я туда-сюда хожу и езжу, введи коллегу в курс дел наших скорбных и попытайтесь набросать хотя бы приблизительный план оперативных действий.
Из неторопливого рассказа Елагина, изложенного голосом усталым, глуховатым, с хрипотцой, Андрей узнал следующее: последние четверо суток Норвежец практически не появлялся в гостинице. Только благодаря агентурным сведениям его удалось обнаружить в подпольном казино в переулке Джамбула. Норвежец играл по маленькой, рассеянно, и постоянно проигрывал. На выходе из казино Скворцов и Елагин взяли его под плотное наблюдение.
Вражина целыми днями кружил по городу, и в нервическом характере его перемещений чувствовалось – он кого-то разыскивает. Перемещался исключительно на такси. Маршруты, в основном, стандартны – места, где собираются мажоры и деловые, валютные бары, рестораны гостиниц, «Кронверк», «Роза Ветров» и «Глория» на проспекте Динамо.
Заходил, не торопясь, делал заказ, поковыряв в тарелках без аппетита, спешно расплачивался и переезжал на новое место.
По вечерам подолгу сидел в «Москве» или в «Тройке», ближе к полуночи перебирался в «Прибалтийскую». Выпивал пару чашек кофе в кафетерии возле боулинга и на целую ночь пускался в разъезды по притонам.
Вчера вечером они довели клиента до кабаре «Тройка». Вслед за Норвежцем вошел Скворцов, имевший в заведении своего человека, который должен был организовать столик в непосредственной близости к объекту. Елагин остался на улице, осмотреться, освежить в памяти обстоятельства места, входы-выходы из кабаре на Загородный проспект и в переулок.
Елагинская экскурсия по задворкам кабаре не заняла и десяти минут, когда шум, донесшийся во двор-колодец с улицы, привлек внимание чекиста. Он тут же поспешил на звук.
Высокую спортивную фигуру Скворцова он узнал мгновенно. Напарник преследовал двух мужчин, бегущих в сторону Фонтанки, и между Елагиным и бегущими было расстояние в добрых сто пятьдесят метров. На ходу извлекая пистолет из наплечной кобуры, он бросился на помощь Скворцову.
Дистанция практически не сокращалась, преследуемым явно не хотелось быть настигнутыми, а спортивный Скворцов и пожилой Елагин…
Короче – Лешка, увлеченный преследованием, не видел напарника. И судя по всему, решил полагаться только на собственные силы. Противник уходил. Беглецы почти достигли набережной Фонтанки, когда Скворцов громко – Елагин четко слышал каждое слово – приказал им остановиться и сделал предупредительный выстрел.
Преследуемые остановились, и Алексей, опустив руку с пистолетом, пошел по направлению к незнакомцам. Елагин старался бежать быстрее. Внезапно, один за другим, в ночной тишине ленинградского переулка раздались три выстрела. Лешка Скворцов, широко откинув сжимавшую пистолет руку, медленно оседал на корявый асфальт переулка. А стрелявшие моментально скрылись за угловым, выходящим на набережную домом.
– Скворцов убит?
– Нет, – Елагин с досадой ударил кулаком по столу, – тяжело ранен, в реанимации. Но вот Норвежец…
– Это он стрелял в Алексея?
Пожилой чекист отрицательно покачал головой:
– Нет. Норвежец – убит. Пырнули заточкой.
– Кто пырнул? – изумление Гладышева, по-детски непосредственное, несколько разрядило обстановку в кабинете.
– Видно, эти гады.
– Это с ними он встречался в «Тройке»?
– В том-то и дело, что нет. В кабаре он встречался со знаменитым Дахьей. Слыхал про такого?
– Да так, вскользь.
– То-то и оно, что вскользь. Слишком уж этот персонаж деловой да скользкий. Утверждает, что связывали его с Норвежцем исключительно торговые и комиссионные интересы. И пока Алексей в реанимации – мы, как слепые котята, можем двигаться только наобум.
– А как же свидетели? Нельзя же зарезать человека прямо в зале – и никто ничего не видел и не слышал!
– Если бы молодость знала… – сокрушенно проговорил Елагин. – Можно, Андрюша, еще как можно. Там, на галерейке, и интим буржуйский, и – «дым табачный, в туманы сдвинутый», сплошной угар НЭПа. Неужели не бывал никогда?
Гладышев смущенно признался:
– С каких? Так, когда в Техноложке учился, слышал что-то…
– Ладно, отвлекаемся. Неоспоримый факт – Скворцов пошел за этими двоими, потому что именно они убили Норвежца. А вот почему и отчего – знает только Алексей.
– Он тяжело ранен?
– Тяжелее некуда – все три пули в грудь. Операцию сделали, но состояние нестабильное.
– Да и я еще прокололся!
– Бог с ним, с проколом твоим. Смотри, какая тут картинка вырисовывается: был иностранный агент по кличке Норвежец, была английская подданная Джейн Болтон. Уверенности в существующей между ними связи не было, только гипотетические предчувствия генерала. И вот, в один прекрасный день…
– Ночь, – машинально буркнул Андрей.
– Да ты не только артист, ты еще и поэт! Ладно, будь по-твоему. В одну прекрасную ночь Норвежца убивают, а мисс Болтон исчезает бесследно. Вас, коллеги, эти факты не наводят на определенные размышления? Кстати, познакомьтесь: Андрей Гладышев, самый молодой и подающий надежды участник группы генерала Ивлева! Прошу любить юношу и жаловать!
Незнакомцы по очереди пожали Андрею руку, коротко представляясь:
– Смирнов, Терещенко, Драгомиров…
– А теперь, товарищи, приступим к составлению плана!