2 марта 427 года от н.э.с. Исподний мир
Капитан бригады Особого легиона Знатуш Огненный Сокол вошел в канцелярию, когда день клонился к закату и Волчок зажигал свечи. За окном лил и лил дождь, с плаща капитана капала вода, а звонкие сапоги со шпорами оставляли мокрые следы. На краге его, как всегда, сидел сокол.
– Здорово, Волче. – Он протопал к столу. – Мне сказали, ты ловко подделываешь даже самые хитрые росчерки.
– Во имя Добра… – пожал плечами Волчок.
– Нужно изобразить вот этот росчерк вот под этим пергаменом. – Капитан достал из-под стёганки сложенные вчетверо грамоты. – И желательно сразу забыть о том, что ты это сделал.
Волчок, несколько раз щёлкнув огнивом, зажёг свечу, а капитан развернул грамоты на столе. Только не полностью – ни одной, ни другой Волчок прочитать не смог.
– Мне надо сначала попробовать. – Он отодвинул вторую грамоту в сторону, мельком глянув на герб Сизого Нетопыря внизу пергамена. – Это займёт время.
– Я не спешу. Работай спокойно, – ответил капитан, но не сдвинулся с места. Только сокол то и дело недовольно покрикивал.
Волчок достал из ящика бумагу, зажёг остальные свечи в подсвечнике, надеясь, что капитану надоест ждать, но тот, казалось, даже не скучал, глядя на эти приготовления. И выводил Волчок витиеватую роспись нарочито долго, взялся за второй лист бумаги, а капитан даже бровью не повёл.
– По-моему, уже получается… – сказал он, но скорей из одобрения, а вовсе не для того, чтобы Волчка поторопить.
– Нет. Видите, у этого завитка петля округлая, а не вытянутая, как у меня?
– Ишь ты… Молодец, я бы и не заметил. Работай, не спеши.
Если бы грамота была написана на бумаге, можно было бы разобрать отдельные слова, отпечатавшиеся на другой стороне листа, но плотный пергамен исключал такую возможность. И, несомненно, это была подпись Милуша Чернокнижника, но что за каверзу придумали в Особом легионе, Волчок понять так и не смог.
– Если испортишь пергамен, ничего страшного не будет, – снова подбодрил его капитан. – Ещё один сделаем.
– Я не испорчу, – спокойно ответил Волчок. Сделать всё равно ничего нельзя.
И если ничего нельзя сделать, то не нужно и пытаться – это он запомнил хорошо, впитал в себя, как заповедь, и на этом успокоился. Росчерк на пергамене получился точь-в-точь таким, как требовалось, и капитан довольно прищелкнул языком.
– Эх, надо было брать тебя к себе в бригаду тогда, а теперь кто ж тебя отдаст… – усмехнулся он и сгрёб со стола листы бумаги, на которых Волчок пробовал изобразить сложный росчерк Чернокнижника. А потом, скомкав, кинул их в медное блюдце и поднёс к бумаге свечу.
Волчок сбежал по ступенькам башни Правосудия; толкнув тяжёлую дверь, вышел в тюремный двор и потянулся. Всё. Завтра праздник, можно идти домой и забыть о службе до послезавтрашнего утра. Он накинул капюшон на голову, махнул рукой гвардейцу у ворот и вышел за калитку – наконец-то…
Дорога до Мельничного ручья заняла не более получаса, но Волчок был только рад этой прогулке. Пусть остальные гвардейцы снимали комнаты поближе к храму Чудотвора-Спасителя, ему гораздо лучше жилось на окраине.
Уходя от храма, Волчок словно оставлял головную боль там, в центре города. И в Мельничном ручье, на площади Восхождения начиналась совсем другая жизнь. Колокольчик звякнул на входе в «Пескарь и Ёрш».
– Мамонька, это я! – крикнул Волчок, скинул капюшон и отряхнул воду с плаща.
В голове ещё мутилось от приказов, протоколов дознаний, доносов и приговоров, и надо было сбегать в «Семь козлов», на голубятню – сообщить о подделанной подписи Чернокнижника, это может спасти кому-нибудь жизнь.
Но нос щекотали умопомрачительные запахи кухни, уютно тлели в очаге торфяные катыши, над одним из трёх столов покачивалась настоящая масляная лампа, роняя жёлтый свет на вышитую скатерть, и Волчок решил сначала поужинать, а потом идти в «Семь козлов» – всё равно голубя можно послать только на рассвете.
– Долго ты сегодня. – Мамонька выглянула из кухни. – А тебя ждали.
Волчок хотел спросить, кто его ждал, как вдруг остолбенел, забыв о мокром плаще, – тот с шорохом упал на пол за его спиной, и тихо звякнула золотая булавка, прокатившись по доскам.
– О, Предвечный… – шепнул Волчок одними губами.
Из кухни навстречу ему с подсвечником в руках вышла девушка небесной красоты, сказочная царевна – тёмные локоны лежали на узких плечах, завернутых в тонюсенькую шаль, серое дорожное платье серебрилось в полутьме, а огромные синие глаза с поволокой смотрели мимо Волчка, словно сквозь него – и сквозь стены трактира, до самого края мира.
– Здравствуйте, Волче-сын-Славич, – кивнула она и направилась к лестнице в комнаты.
Волчок встряхнул головой. Не может быть… Спаска? Два года назад она была ещё ребёнком…
– Змай в «Семь козлов» пошел, тебя не дождался. – Мамонька, шелестя юбками, выплыла из кухни с горшочком в руках.
– Давно? – безотчётно спросил Волчок, ещё не оправившись от удивления и провожая Спаску глазами.
– С полчаса.
Волчок нагнулся за плащом, но искать булавку не стал – запахнул полы, придерживая их рукой.
– Куда? Поешь сначала! – Мамонька нарочито громко стукнула горшком о стол. – Опять на пустой живот пить будешь?
– Я сейчас вернусь, – ответил Волчок, раскрывая дверь под звон колокольчика.
Глупо это было – думать о Спаске, но, перебегая через площадь, он никак не мог выбросить из головы отрешенный взгляд синих глаз… Сколько ей уже? Тринадцать? В деревне её давно отдали бы замуж…
Змай сидел в углу, по своему обыкновению, а кабак был полон и гудел на множество голосов – канун праздника. Волчок распахнул дверь пошире – и все вокруг смолкли, съежились, уткнулись в свои кружки…
– Господин гвардеец, вас-то нам и не хватало! – завел Зорич свою двусмысленную тираду. – Говорят же: ищи добро, худое само приспеет. Проходите, садитесь. Вот тут, у очага. Ничего, Кривой подвинется, правда, Кривой?
Тот, кого Зорич назвал Кривым, так скривил лицо, что никто бы не догадался, что у него выбит глаз.
– Да ладно тебе, от Добра добра не ищут. – Зорич хлопнул Кривого по плечу.
Волчок для порядка сверкнул глазами, глядя на тщательно зажатые усмешки, не удостоил Зорича ответом и развернулся к двери.
– Господин гвардеец! Как же так? Уже уходите? Тогда скатертью вам дорога!
Попробовал бы он шутить, если бы на месте Волчка был другой гвардеец… Волчок вышел на площадь, пониже опустил капюшон и приостановился возле фонаря – который, впрочем, никогда не зажигали. Дождь сменился мокрым снегом, ледяные его шлепки медленно сползали по вощеной ткани плаща, таяли медленно, неохотно и падали на брусчатку каплями воды.
В храме Восхождения давно закончилась служба, на дверях висел замок, и только в привратницкой горела одинокая свеча. Змай подошел сзади неслышно.
– Здорово, парень, – сказал он неожиданно, и Волчок дернулся от испуга.
– Я хотел голубя послать… Но раз уж ты здесь… Сегодня я подделывал подпись Чернокнижника на какой-то грамоте. Я не знаю, что в ней было.
Змай помолчал, а потом ответил:
– Зато я знаю. Догадываюсь. Третьего дня Государь попросил Чернокнижника перенести праздник колдунов с апреля на май. Грамота до Милуша не дошла, её перехватили по дороге. Думаю, теперь кто-то написал за Милуша ответ.
– Зачем?
– Чтобы поссорить Чернокнижника с Государем… Милуш не такой дурак, помнит историю Белой Совы и Цитадели, он бы ни за что на отказ пошёл. К тому же он вовсе не против перенести праздник – сам понимает, что в апреле солнце никому не нужно.
– Но объясни мне, зачем? Ну живет себе Чернокнижник, ну привечает колдунов. Кому он мешает?
– Во-первых, это борьба со Злом…
– Змай, не смеши меня! С каким Злом? Никто не борется со Злом, все грызутся за золото и власть. У Чернокнижника что, много золота?
– У Чернокнижника есть нечто получше – колдуны. Кому нужно солнце над болотами Сизого Нетопыря, когда гниют земли храмовников? Сотня колдунов теперь стоит дороже этого замка со всем его золотом. А их соберётся тысяча. Вот тут их и возьмут… Тёпленькими.
– И что же делать?
– Попробуем опередить Особый легион. Ну и… В общем, что-нибудь сделаем. Спасибо, что рассказал.
Волчок подумал вдруг, что если Чернокнижник и в самом деле что-нибудь предпримет и об этом узнают в Особом легионе, то подозрение падёт в том числе и на того, кто подделывал подпись… Страшно стало до холода в животе. Особый легион – не лицемерные Надзирающие, им не признания нужны, а правда. И эту правду они вынут, чего бы им это ни стоило.
– Пойдем. Холодно. – Змай тронул Волчка за локоть. – Ужинал уже?
– Не успел.
– Ты не бойся. Все сделаем так, что никто тебя не заподозрит.
– Я не боюсь. Но меня заподозрят всё равно. На то он и Особый легион, чтобы подозревать.