Мада Юпи была, конечно, избалована: любое желание исполнялось, ее прославляли, ей поклонялись. Но она все же не стала испорченным, капризным существом, способным лишь повелевать. Мать Луа, тайная писательница, хранившая народную мудрость, сумела после смерти родной матери Мады внушить той мысль о равноправности всех фаэтов, как бы они ни выглядели. Сдержанная, всегда спокойная, Мать Луа обладала редким талантом рассказчицы и врожденным уменьем воздействовать на умы. В другой стране, в иное время Мать Луа была бы гордостью народа, но на варварском континенте «высших» Властьмании оказалась только няней – правда, дочери самого диктатора. Она всегда ставила Маде в пример ее собственную мать, убедив, что дочь должна продолжать ее дело.
И Мада росла похожей на мать, но в то же время походила чем-то и на отца, Пожалуй, способностью без памяти любить и ненавидеть. Поэтому встреча с Аве захватила ее всю. Она влюбилась – и мягкая ласковость сочеталась в ней с жесткой твердостью, растерянность с безудержной отвагой. Она пристрелила Яра Альта, как бешеного зверя, но она же пала духом при виде его трупа.
Няня умирала. Мада стояла перед ней на коленях, слушая невнятный шепот.
– Няня говорит о своем сыне и еще о том, что Яр Альт убил Куция.
– Где? Как?
Но Мать Луа ничего больше не могла сказать. Силы покинули ее. Никакие старания Мады не помогали – ни искусственное дыхание, ни массаж сердца. Глаза няни закрылись, тело вытянулось и казалось даже менее толстым. Рука, которую Мада держала, прощупывая пульс, стала холодеть. Пульса не было.
– Конец, – сказала Мада и зарыдала.
Теперь Аве видел свою подругу слабой, беспомощной. Она по-детски тормошила няню, целовала ее мертвые руки и уговаривала очнуться.
Наконец, повернула к Аве заплаканное лицо:
– Моя няня умерла. Какая она была добрая, умная! А мы погибли, – и она указала глазами на скрюченное тело Яра Альта. – Подумать только! Он был моим двоюродным братом.
– Может быть, постараться помочь ему?
Мада зябко повела плечами.
– Пули отравлены. Не знаю, как попал его пистолет к бедной няне. – Мада снова разрыдалась.
Аве решил, что должен что-то делать. Он поднял мертвого Альта, который так и не разогнулся, окаменев в последней судороге, и перетащил его в угол комнаты за драпировку.
Мада решительно встала, вскинув голову.
– Все напрасно. Скоро явится стража, потом отец. – Она подняла с ковра пистолет Альта. – Прости, что я руковожу в нашем последнем шаге. Нет нужды стрелять. Достаточно царапины. Смерть наступит мгновенно. Мы возьмемся за руки, зажав пулю в ладонях. И уйдем из мира, где нет нам счастья.
Аве посмотрел в ее лицо: решимость у нее боролась с отчаянием.
Мада вынула из пистолета последний патрон. Пуля была серебристая, а ее острые усики коричневые – очевидно, от ядовитого покрытия.
Аве решительно сжал руку Мады:
– Нет! Фаэты не сдаются так просто. От жизни еще можно отказаться, но от счастья… Нет!
– Нет счастья в этом мире, – отозвалась Мада.
– Веди меня, – властно обратился к ней Аве. – Веди в сад, а потом через «кровную дверь».
– Разве мы можем бежать куда-нибудь? Близится рассвет, последний в нашей жизни. Ты слышишь пенье птиц? Я пойду за тобой, потому что ты мой муж. Но мы возьмем с собой колючую пулю. Она будет нам защитой.
– Веди меня, – торопил Азе.
Мада с любопытством посмотрела на него. До сих пор ей казалось, что она сильнее его.
Они перенесли тело Луа на ложе, и Мада прикрыла его голубым покрывалом со своей постели; потом она указала Аве на низенькую дверь в узкий коридор, закончившийся крутой лесенкой.
Перед рассветом сад стал совсем иным. Серебристый свет облаком заполнил аллеи, скрыл кусты и стволы деревьев. Аве показалось, что они с Мадой входят в какой-то другой, заоблачный мир. Он крепче сжал ее узкую ладонь.
Колеблющаяся дымка у их ног казалась обманчивой, невесомой и в то же время густой. Под нею чудилась то вода, то пропасть.
Мада бесстрашно ступила а клубящуюся дымку и повела Аве за собой. Послушная «кровная дверь» открылась перед ней.
Густой туман окутывал руины старой часовни под Грозной Стеной. Молодые фаэты, скрытые по грудь лежащим на камнях облаком, словно переходили вброд пенный поток.
Мада хорошо знала дорогу. Неожиданно быстро они вышли к черному зданию Храма Вечности. Аве подумал, что бедный Куций прежде вел его кружным путем. Несчастный горбун! Аве стоило большого труда сдержаться, он даже не позволил себе вздохнуть, но пожалел Куция искренне.
Аве презирал свои обычные смены настроений. Но сейчас он был тверд и знал, что надо делать. И потому он вел Маду к Уму Сату.
Старец очень удивился, снова увидев молодоженов на пороге своей кельи.
Он усадил Маду в кресло напротив стола, за которым провел всю ночь. Аве стоял подле Мады.
– Что случилось? Чем я смогу помочь?
– Нет счастья в этом мире, – воскликнул Аве. – А в твоей власти – иной мир!
Старец удивленно вскинул брови.
– Иной мир – в космосе, – пояснил Аве и рассказал все, что случилось.
Старик задумался:
– Значит, мне надо принять условия Яра Юпи и, в свою очередь, потребовать, чтобы тот послал на Зему свою дочь? Не выглядит ли это невероятным? Спасаться в космосе?
– Но это, – вмешалась Мада, – было бы не только спасением для меня и для Аве. Это было бы исполнением мечты помочь фаэтам, найти для них новый мир. Об этом думали няня и мама. Не только мы с Аве, но и все могли бы стать там счастливы. Не просто ради себя готова я лететь на Зему. Все это я скажу отцу.
Мада отнюдь не глубже Ума Сата понимала глобальные проблемы.
– Какие же обязанности звездонавта может исполнять Мада? – строго спросил Ум Сат.
– Я – Сестра Здоровья. Она нужна всюду. И не только детям.
– Это верно, – согласился Ум Сат. – Аве Map, ты останешься здесь, секретаря никто искать не станет. Мада должна отправиться в свои покои и запереться в них. Аве, проводи молодую жену до Грозной Стены. Хорошо, что вы оба видите в полете на Зему не только бегство, но и подвиг.
После их ухода старик некоторое время сидел в задумчивости. Потом позвал к себе некоторых знатоков знания, приехавших на сессию. Они заполнили его келью. Многие из них были круглоголовыми, но были и длиннолицые. Входя, все они касались левой рукой правой брови. Когда в келье стало тесно, Ум Сат спросил, надлежит ли ему улететь с Фаэны накануне возможных событий, к которым во имя Справедливости труженики и их друзья готовились столько циклов? Ведь он был приверженцем борьбы против владельцев на обоих континентах, хотя и не понимал всей ее глубины.
Собравшиеся единодушно решили, что Ум Сат, олицетворение и гордость знания на Фаэне, должен отправиться в космос, чтобы найти там фаэтам нужные материки. Многие из них считали, что таким образом лучше всего сохранят жизнь великого знатока вещества, но никто не сказал ему об этом.
Ум Сат развел руками. Он должен был подчиниться общему решению. Теперь он получил право действовать.
Когда Аве вернулся, Ум Сат вызвал по экранной связи секретаря диктатора. Зажегся экран, на нем засветились щели шкафа.
– Диктатор Яр Юпи, светлейший из светлых, согласен принять почетного длиннолицего Ума Сата и присылает за ним провожатых, – объявил шкаф, запрограммированный на древнюю манеру речи. Экран погас.
– Как? – прошептал Аве Map. – Пойти в Логово? Не хочет ли Яр Юпи взять заложника?
Старик печально улыбнулся:
– Риск не так велик.
Вскоре в келье появился офицер Охраны Крови. Аве похолодел. Перед ним стоял живой Яр Альт.
Вошедший поклонился старцу, покосился на Аве и напыщенно сказал:
– Великий из великих, диктатор Яр Юпи даровал тебе право, почетный длиннолицый, предстать перед ним. Я прислан проводить тебя во дворец.
Аве Мару казалось, что даже голос офицера Охраны Крови был тем же самым, что у Альта. Неужели он воскрес? Возможно, паралич от пули был временным. Но почему ж он не бросился сейчас на него, как сделал это в комнате Мады?
Но офицер Охраны Крови еще раз безразлично посмотрел на Аве Мара и теперь поклонился ему:
– От имени ярчайшего диктатора приношу почетному гостю извинения.
Едва офицер Охраны Крови и Ум Сат вышли, Аве Map бросился к двери кельи. К его удивлению, она оказалась незапертой. И только теперь Аве Map сообразил, что лицо офицера было без шрама.
Диктатор Яр Юпи не без волнения ждал Ума Сата. Всемогущий, по воле Совета Крови, способный в угоду владельцам послать на смерть миллионы фаэтов, в любую минуту готовый развязать войну распада, он был бессилен сохранить всего одну, но самую дорогую для него жизнь.
Яр Юпи был сложной натурой. Он отлично понимал, кому и как он служит. Потеряв в свое время жену, он возненавидел круглоголовых, леча которых она заразилась смертельной болезнью. Эта ненависть вылилась, в конце концов, в оголтелое учение, в которое, казалось бы, невозможно было поверить, но которое оказалось выгодным владельцам из Совета Крови. Теперь же, на вершине власти, когда он вел показной аскетический образ жизни в добровольном заточении, любовь к дочери была для Яра Юпи единственным светом. Все остальное было мраком: страх за свою жизнь, страх войны, которую сам же готовил, страх и перед тружениками, и перед собственными хозяевами, способными его устранить.
И главным теперь для него была безопасность Мады. Только ее одну хотел бы он спасти из миллионов обреченных.
Но как?
И вот во исполнение пришедшего ему в голову сложного плана он и появился внезапно во время сессии Мирного космоса в Храме Вечности. А теперь к нему должен был прийти Ум Сат.
Офицер Охраны Крови, родной брат Яра Альта, передал Ума Сата двум охранным роботам, которые повели старого знатока знаний по пышно убранным пустынным залам с низкими потолками.
Ум Сат косился на своих громоздких провожатых, телохранителей или конвойных, заказанных, конечно, за океаном, с кубическими головами и крючковатыми чешуйчатыми манипуляторами.
В одной из комнат шкаф со светящимися щелями, совсем такой же, как у правителя «культурных», в безукоризненно древней манере с запрограммированной цветистостью произнес:
– Ум Сат, почетный длиннолицый, может пройти в находящуюся перед ним дверь, за которой его ожидает блаженнейшая встреча с величайшим из великих, ярчайшим из ярких Яром Юпи, диктатором континента «высших».
Дверь сама собой открылась, роботы-охранники отстали, и Ум Сат вступил в суровый пустой каземат с серыми стенами.
Яр Юпи, бородатый, крючконосый, с выбритым черепом и вздернутыми бровями, бросился навстречу вошедшему, вперив в него полубезумный пронзительный взгляд.
– Понимает ли Ум Сат, какой чести и доверия он удостоен? – выкрикнул он.
– Да будет так, – вздохнул старик. – Пусть я и не достоин такой чести, но доверять мне можно.
– Я буду говорить как высший с высшим, тем более что ты прославлен умом, – уже спокойнее заговорил диктатор.
Согласно ритуалу гостю надлежало ответить, что его ум не идет ни в какое сравнение с божественным и просветленным разумом Яра Юпи, но Ум Сат спокойно сказал:
– Я буду говорить с диктатором Яром Юпи, как знаток знания с политиком, стремясь понять и быть понятым.
Яр Юпи дернулся, его нос повело в сторону, лицо исказилось нервной гримасой. Он покосился на нишу под окном. В ней стояли чудесные цветы. Их нежные темно-синие венчики с золотистой россыпью мельчайших звезд, по шести лепестков каждый, смотрели вниз, свисая на изогнутых стеблях.
Это было чудо, выведенное садоводами по приказу Яра Юпи, страстного цветолюба. Но не их вечерняя красота привлекала его. Покорным знатокам растений удалось вывести такое растительное диво, а вернее сказать, чудовище, которое испускало ядовитый аромат, казавшийся столь нежным. Фаэт, вдохнувший его, заболевал смертельной болезнью. Не раз редкие посетители этого кабинета, слишком самостоятельные соратники, нежданно обласканные диктатором, а порой даже и некоторые из его слишком недовольных хозяев, крупных владельцев, удостаивались чести понюхать величайшее сокровище коллекции. Вернувшись домой, они умирали в муках, не подозревая от чего.
Разумеется, надежная вентиляция уносила сейчас из кабинета опасный запах.
– И что же? – нервно спросил диктатор.
– Продумав ночь, я решил принять твое предложение и возглавить экспедицию на планету Зема.
Яр Юпи дернулся и облегченно вздохнул:
– Ум Сат, став почетным длиннолицым, ты подтверждаешь свою мудрость. Я прославлю это на обоих континентах. Однако вчера в Храме Вечности я имел в виду одно условие, которое тебе надлежит выполнить.
– Я тоже хотел обусловить свое согласие возглавить экспедицию.
– Я не терплю, когда мне ставят условия, – повысил голос диктатор.
– Это скорее первые деловые шаги к укомплектованию космического экипажа.
– Комплектовать космический экипаж длиннолицыми, достойнейшими из достойных, буду я.
– Возможно, диктатор Яр Юпи вспомнит вчерашнее обещание включить в состав экспедиции любого из длиннолицых?
– Я это подтверждаю, даже если речь пойдет о моей дочери.
– Дочери диктатора Яра Юпи? – искренне удивился Ум Сат, никак не ожидая, что диктатор сам скажет о ней.
– Осмелишься ли ты счесть в полете балластом мою дочь, если она Сестра Здоровья? – повысил голос Яр Юпи.
И оба замолчали, изучая друг друга. Как ни умен был Ум Сат, ему не пришло в голову, что диктатор задумал спасти свою дочь от ужасов войны распада, отправив ее в космическую экспедицию; и как бы хитер и коварен ни был Яр Юпи, он не мог предположить, что Ум Сат пришел к нему только ради того, чтобы получить согласие на полет его дочери к Земе.
Яр Юпи угрожающе спросил:
– Так ты желаешь, чтобы она летела? Заботишься о ней? Ценю. Не хочешь ли подойти к этим цветам? Не правда ли, они прекрасны? Видел ли ты что-либо подобное? Насладись их ароматом!..
– Я не видел никого прекраснее дочери диктатора Яра Юпи. Не сомневаюсь, что она будет на Земе самым прекрасным цветком.
– Тогда оставим цветы в покое, – грубо оборвал Яр Юпи.
Экстренный выпуск «Краснознамённого вертограда», целиком посвящённый грандиозным похоронам Африкана, Глеб Портнягин читал на грани апоплексического удара. Ах, сволочи! Ведь это ж надо, что придумали!.. Портнягин заставил себя оторваться от мерзкой газетёнки — и прочистил чакры.
За стёклами потемнело, затем полыхнуло. Гром откашлялся — и гаркнул. Президент схватил трубку.
— Ну и что это у нас делается за окном?.. Ах, из Лыцка приползло?.. И что теперь? Мне самому облака разгонять?..
Он бросил трубку, едва не разбив аппарат. Ополоснулся изнутри энергией — и вновь взбычился над распластанным по столу «Вертоградом».
Следующая заметка взахлёб расписывала чудеса, уже имевшие место во время погребения. Комсобогомолка Сериознова при одном только взгляде на мавзолей протопарторга излечилась от бесплодия и забеременела прямо на площади. Несколько слепцов, дотронувшихся до лафета, на котором везли урну с прахом Африкана, прозрели политически и прилюдно заявили, что в следующий раз обязательно придут на выборы…
У, словоблуды!.. Портнягина душила ненависть. Трудно было с этим смириться, но на сей раз Партиарх Порфирий переиграл его с блеском. Пришлось прочистить чакры повторно.
Погода за окном стремительно улучшалась. И попробовала бы она не улучшиться! Наконец замурлыкал телефон, которому, честно говоря, давно уже пора было замурлыкать.
— Ну?..
— Привезли, Глеб Кондратьич…
— Что он?
— Жив… — как-то слишком уж уклончиво отозвались на том конце провода.
— Ведите!..
Глеб Портнягин откинулся на спинку кресла, воззрился на дверь. Лицо Президента окаменело — и не потому, что он опасался, как бы какой-нибудь подкравшийся со спины страшок не выдал ненароком его чувств. Во-первых, страшки сидели, как положено, за портьерой. А во-вторых, глава Лиги Колдунов Баклужино в данный момент ничего не думал скрывать. Большое человеческое сердце Президента, о котором столь часто писали столичные газеты, било, как колокол. Наконец кивнула сияющая дверная ручка — и в кабинет, сильно ссутулившись и глядя исподлобья, косолапо ступил…
Портнягин задохнулся и встал.
В кабинет ступил обрюзгший старик с сократовской выпуклой плешью и пегой разлапой бородой. Был он почему-то бос и одет в просторную старую рясу с бурыми подпалинами. Для полноты картины не хватало только венка из полевых цветов. Боже, что с нами делает время!.. Неужели с этой вот дряхлой развалиной Глеб Портнягин когда-то, по молодости лет, пытался взять на пару продовольственный склад? Боже мой, Бож-же мой!..
За понурым плечом вошедшего возвышался статный полковник Выверзнев. Красивое мужественное лицо его выражало приличную случаю сдержанную скорбь.
Глеб Портнягин повёл бровью. Полковник понимающе наклонил голову — и вышел, а запавшие от жалости глаза Президента вновь обратились к бывшему другу и подельнику.
Душераздирающие зрелище… Вместо мощного алого ореола — какие-то жиденькие клочья и колтуны из рыжеватых паутинчатых лучиков. Даже кинозвёзды, чья аура давно выпита зеркалами и съёмочными камерами, не выглядят столь удручающе.
Следом за Африканом прямо сквозь стену в кабинет впёрлась целая толпа обрюзгших сгорбленных страшков. Огромное горе протопарторга было для них всё равно что званый обед.
Президент вышел из-за стола, шагнул навстречу и бережно, как на похоронах, обнял бывшего друга.
— Эх, Никодим… — с болью выговорил он.
Сократовская плешь протопарторга ткнулась в широкую грудь колдуна.
— Глеб… — В горле поверженного всклокотнуло рыдание. — Ты не поверишь… сам сдаваться шёл…
Продолжая придерживать за плечи нетвёрдо стоящего на ногах Африкана, Глеб Портнягин подвёл его к креслу, усадил.
— Мерзавцы, ах, мерзавцы… — сдавленно приговаривал он. — Что же они с тобой сделали!..
Опустившись в кресло, Африкан сгорбился окончательно.
— В Гаагу отправишь? — старчески шамкая, осведомился он с видимым равнодушием к своей дальнейшей судьбе. Предыдущих сочувственных слов протопарторг либо не расслышал, либо не принял всерьёз.
Глеб выпрямился. Глаза его метнули тёмные молнии.
— В Гаагу? — оглушительно переспросил он, широко разевая львиную пасть. — Ну, нет! Такого подарка они от меня не дождутся!..
Гневно оглянулся через плечо и лёгким дуновением развеял толпу рассевшихся посреди кабинета страшков. Раздражали…
Медленно, скорее с досадливым недоумением, нежели с надеждой, Африкан поднял измученное лицо, всмотрелся. Зная Портнягина с детства, на пощаду он даже и не рассчитывал. Одного не учел Никодим: с возрастом люди иногда становятся мудрее. Особенно если достигнут высшей власти.
Великодушие Президента застигло Африкана врасплох — и протопарторга накрыло синдромом Иоанна Грозного, любившего в трудные минуты предаться самоуничижению.
— Глеб… — надломленно, с покаянной слезой в голосе выдохнул Африкан. — Прости, меня Глеб!.. Кругом перед тобой виноват, кругом!.. Даже тогда… Даже тогда на складе… Не урони я там ящик с водкой — хрен бы нас повязал участковый! — У протопарторга вновь перемкнуло гортань. — Глеб, я уйду из политики!.. — надрывно поклялся он. — Уже ушёл… Давай забудем всё… Давай снова станем друзьями…
Эта сбивчивая речь произвела на Президента весьма сильное впечатление, но отнюдь не то, на которое надеялся втайне сам Никодим. Поначалу Глеб Портнягин слушал протопарторга с изумлением, переходящим в оторопь. Когда же дело дошло до заверений в дружбе, тяжёлое лицо колдуна из бронзового стало чугунным. Воздух в кабинете отяжелел, как перед грозой. По углам испуганно заклубились угланчики и прочая мелкая проглядь. Под потолком треснул ветвистый разряд, а за всколыхнувшейся гардиной поднялась яростная толкотня…
— Да на хрен ты мне здесь нужен в друзьях? — воздевши к люстре огромные кулаки, грянул Портнягин во всю мощь своих обширных лёгких. — Ты мне там!.. Там во врагах нужен! — И Президент неистово ткнул в сторону Лыцка. — Пока ты там — ты страшилище! Тобой в Америке детей пугают!.. Им же против тебя союзник позарез необходим!.. А союзник — это кто? Это — я!.. Это — Баклужино!.. Значит, гуманитарная помощь, значит, вступление в НАТО!.. Займы, инвестиции, чёрт побери!.. А теперь?.. Слышишь?..
И оба старых врага оторопело прислушались к тишине над Президентским Дворцом.
— Всё… — простонал Глеб. — Отлетались… Только что сообщили: десантный вертолётоносец «Тарава» развернулся в Щучьем Проране и идёт обратно в Каспий! Ничего не будет… Нет тебя в Лыцке — значит и бояться нечего! А ты тут какую-то партизанщину самодеятельную развёл!.. Ну вот чего ты забыл в Баклужино? Зачем ты сюда вообще припёрся?..
— Меня там убрать хотели, Глеб…
— А со мной ты связаться не мог?.. Связаться, объяснить: так, мол, и так, убрать хотят, выручай… Что тебе нужно? Икону? На, возьми икону, возьми что хочешь, возвращайся в Лыцк, спихни этого недоноска Порфирия, но верни мне Запад!.. Верни мне союзников!..
Смаргивая слёзы умиления и не веря своим ушам, Африкан смотрел на взбешённого Глеба… Видимо, всё-таки в глубине души протопарторг был очень хорошим человеком. Потому что только очень хороший человек может оказаться таким дураком.
***
Враг — это вам не друг. Друзья — как девушки с вокзала: только свистни — тут же и набегут. А вот врага следует выбирать осмотрительно, как супругу, — чтобы раз и на всю жизнь.
Взять того же Наполеона. Ведь как начинал, как начинал! И что в итоге? Ватерлоо — и остров Святой Елены. А почему? Да потому что старыми врагами слишком легко бросался! То с одним повоюет — помирится, то с другим, то со всеми сразу. Вот и пробросался…
То ли дело Пётр Первый!.. Как выбрал себе Карла, так всю жизнь с ним и воевал. Застрелили Карла — с его наследниками продолжал воевать. Потому и Великий! Историк Ключевский что про них написал? «Враги, влюблённые друг в друга». Соображал историк, что пишет… Враг — он кто? Он прежде всего — учитель твой! Он — лучшая твоя половина! Чем больше он тебя бьёт, тем умнее ты становишься. Поэтому врага надо беречь. К примеру, видишь: трудное у него положение — ну, так помоги ему и ни в коем случае не добивай. Скажем, свалял он дурака под Полтавой — тут же окажи ответную любезность: устрой сам себе конфузию на реке Прут.
Вообще нужно быть очень наивным человеком, чтобы попав в беду, кинуться за помощью к друзьям. Друзья, скорее всего, пошлют вас куда подальше, а вот враги — навряд ли. Конечно, при условии, что вы себе выбрали умных врагов.
В остальном же и те, и эти удивительно схожи между собой. И прав, бесконечно прав был полковник Выверзнев, когда, ещё будучи подполковником, выразился в том смысле, что вражда, мол, — это продолжение дружбы иными средствами.
***
— Да теперь-то что толковать!.. — с горечью сказал Африкан. — Если бы да кабы… Поздно, Глеб…
— Это почему же поздно?
— Н-ну… — Вместо ответа протопарторг, не вставая с кресла, неловко повёл плечами и руками, словно предъявляя все изъяны костюма, неудачно купленного по дешёвке. — Сам видишь. Нет уж, похоронили — значит похоронили…
— На покой собрался? — задохнувшись, зловеще спросил Портнягин. — Жди! Скажите, какие нежности: похоронили… Ничего! Воскреснешь, как миленький!..
— В таком виде? — Африкан ещё раз безнадёжно оглядел свою жиденькую ауру.
— Да почему же в таком? — рявкнул Глеб, выведенный из себя неподатливостью Никодима. — У тебя же в руках икона будет! Чудотворная, прикинь!..
Протопарторг покряхтел, посомневался.
— Чудотворная… Нет, Глеб, без народной поддержки даже с иконой в руках ничего не сотворишь…
— А вот это уже не твоя печаль… — процедил Портнягин, хватая телефонную трубку. — Матвеич у меня в шесть секунд любое чудо организует… Если надо — всю Лигу подключим, но чудеса — будут!.. Выверзнева ко мне! — отрывисто повелел он и снова повернулся к Африкану. — Когда назначен налёт на краеведческий?
Тот лишь улыбнулся в ответ — ласково и печально, как улыбаются, вспомнив наивные отроческие мечты об ограблении продовольственного склада.
— Сегодня в шестнадцать… — со вздохом ответил он.
Портнягин взглянул на часы.
— Ну, с этим сроком мы уже пролетели… Стало быть, всё переносится на семнадцать тридцать… Ровно в семнадцать тридцать на глазах у всех ты выносишь чудотворную из музея. По тебе открывают огонь… — Президент запнулся, пощёлкал пальцами. — Вот тут-то и нужно первое чудо… — озабоченно сообщил он то ли Африкану, то ли самому себе.
— Ты понимаешь или нет, что официально я — покойник? — Протопарторг через силу возвысил голос. — Ну, допустим, в Баклужино поверят, что я жив… А в Лыцке?
— Лыцк тоже обработаем… — сквозь зубы ответил Глеб и пробежался по кабинету. — Значит, так… Ты выбираешься на шоссе и с иконой в руках движешься в сторону Чумахлы. М-м… — Портнягин помедлил. — Н-нет… — добавил он с видимым сожалением. — Артобстрела устраивать не стоит — ооновцы не поймут. Ограничимся взрывпакетами…
— Разрешите, Глеб Кондратьич?..
Портнягин обернулся. В тамбуре, придерживая дверь, стоял подозрительно угрюмый полковник Выверзнев.
— Заходи! — бросил Портнягин и далее — напористым, не допускающим возражений голосом: — У краеведческого музея сейчас собрались террористы и ждут… — Президент вонзил пристальный взор в пустоту за плечом Выверзнева. — Что стряслось?
— Уже не ждут, Глеб Кондратьич… — виновато доложил полковник. — Все повязаны…
— Кто приказал?!
Полковник потупился и не ответил. Однако первый чародей страны понял его без слов. Мимика страшков, столпившихся за спиной Выверзнева, была достаточно красноречива…
— Лютого мне!
— Да он уже здесь, Глеб Кондратьич…
В кабинет генерал Лютый проник бочком.
— Вредительством занимаешься? — свистящим шёпотом осведомился Глеб Портнягин. — Что? Ностальгия одолела?.. По должности участкового затосковал? Присаживайся! — приказал он, кивнув бровью в сторону длинного стола для посетителей. Обернулся к Выверзневу. — Ты — тоже!..
Присели. Генерал Лютый украдкой покосился на Африкана. Никаких тёплых чувств во взгляде его не прослеживалось. Как впрочем и в ответном взгляде протопарторга.
— А ну-ка прекратить! — громыхнул Президент, ляпнув по столу тяжеленной ладонью. — Ишь, искосырились!.. — Перевёл дух и продолжал сквозь зубы: — Все мы сейчас в одной луже! Вот выплывем — тогда и разбирайтесь промеж собой: кто там кого укусил, кто кого дубинкой огрел… Кто под кого динамит подкладывал…
Оба контрразведчика замерли на секунду, потом с огромным уважением посмотрели на Глеба Кондратьича. А тот уже мыслил вовсю. Выразительные пальцы Президента трогали хмурое чело, словно нащупывая нужную извилину.
— А может и хорошо, что всех повязали… — задумчиво пробормотал наконец Портнягин. — Искать не надо, собирать. Ну-ка, этого… лидера их… дёрганного… Тоже сюда!
Генерал Лютый торопливо выхватил сотовый телефон и отдал приказание немедленно доставить задержанного Кученога в кабинет Президента.
Протопарторг старчески почмокал губами. Кажется, оживал. Из-под лохматых пегих бровей насмешливо с пониманием глянули глубокие пристальные глаза.
— Значит, даёшь ты мне, Глеб, икону… — с расстановкой и вроде бы даже укоризненно проговорил он. — Спроваживаешь меня в Лыцк… По старой, говоришь, дружбе…. Или там, я не знаю, вражде… Ой, Глеб! Ты уж не крути, скажи сразу: чем с тобой расплачиваться буду?..
Снайперский вопрос! Президент крякнул и опустил глаза. Потом встал, прошёлся по кабинету. Брови — сдвинуты, губы — задумчивым хоботком. Наконец остановился перед креслом протопарторга.
— Запуск боевой ракеты по моему Президентскому Дворцу — организуешь? — негромко осведомился он.
Генерал с полковником, напрочь забыв о присутствии сзади страшков, ошалело взглянули друг на друга, и каждый мысленно покрутил пальцем у виска. Впрочем, Африкан тоже несколько обомлел. Запустить по дворцу Портнягина боевую ракету? Да он об этом всю жизнь мечтал!
Президент Республики Баклужино с надеждой смотрел на своего бывшего подельника. И то ли показалось Президенту, то ли в самом деле поприбавилось алых прожилок в ауре Африкана: вспыхнули, заиграли…
Тот подумал, пошевелил бородой.
— Хм… Ракету! — буркнул он и поправил орден. — Легко сказать… Там только название одно, что ракета. Кропил — знаю… Нет, взлететь-то она, конечно, взлетит… Ежели освятить да с молитовкой, то, глядишь, с Божьей помощью, до границы дотянет. А вот дальше…
— Дальше — уже забота моя, — с облегчением прервал его Глеб. — Перехватим, зачаруем — и точнёхонько в шпиль!
— Только взрываться в ней нечему, — честно предупредил Африкан. — Покулачили крепко…
— А и не надо!.. — Повеселевший Президент звучно свёл и потёр большие ладони. — В крайнем случае дворец заминируем. Но сделать это необходимо завтра, во время очередной встречи с комиссией ООН… — Лицо его вновь омрачилось. — Да, и вот ещё что, — озабоченно добавил он. — Хорошо бы пометить ракету… Написать на ней что-нибудь этакое… «Смерть колдунам!» или там, скажем, «Наш ответ империализму!» Чтобы ясно было, откуда запустили… Короче: «Привет из Лыцка!..»
***
Кученога доставили в нерасколдованном состоянии. Детскими нетвёрдыми шажками он приблизился к столу Президента, чем-то похожий на гиббона в долгополом кашемировом пальто. Глаза Панкрата не выражали ничего, кроме благостного слабоумия.
Портнягин досадливо поморщился и одним мановением мизинца снял чары. Кученог вздрогнул — очнулся… Узрев прямо перед собой врага человечества номер один, судорожно сунул правую руку под белое кашне, но пистолета, понятное дело, нигде не раскопал.
— Так… — властно сказал Президент. — Уговаривать мне тебя некогда. Поэтому слушай внимательно… Боевиков твоих сейчас освободят… Вместе с ними ты отправляешься к музею и завершаешь то, что начал. Врываешься в правое крыло и, пока Африкан будет брать икону, устраиваешь там как можно больше шума…
Продолжая испепелять Портнягина исполненным ненависти взором, Панкрат Кученог содрогнулся и мелко затряс смоляными кудрями. Дескать, с чернокнижниками — никаких переговоров.
— Хорошо… — процедил Президент. — Не веришь мне — поверь хотя бы ему…
Зачарованный плавным широким жестом первого чародея страны, Кученог обернулся. При виде откинувшегося в кресле Африкана дёрнулся, придурковато закатил глаза, и полковник Выверзнев, зная пристрастие главы подполья к эпилептическим припадкам, поспешно встал, готовясь подхватить оползающее в конвульсиях тело. Однако припадка не последовало.
— Ах ты, гад! — злобно выпалил Кученог, выпрямляясь и делая шаг к протопарторгу. — Лиге продался?
Ни Африкан, ни Портнягин, ни Выверзнев, ни Лютый, ни даже сам Кученог в первые секунды не уразумели, что произнесено это было чисто, без заикания. Человеческая психика тоже имеет пределы прочности. Видимо, шок оказался настолько сильным, что выправил речь и осанку Панкрата раз и навсегда.
— Бог с тобою, Панкрат… — с шутливым упрёком молвил Африкан, поднимаясь из кресла. — Кто кому продался? Мы с Глебом по-прежнему враги — ну, и что из этого? Вас вон с полковником тоже ведь друзьями не назовёшь, а гляди, как сработались…
Чудотворная сила покинула Африкана, но красноречия он не утратил. Чтобы заговорить зубы главе подполья, ему потребовалось немногим более пяти минут.
Ещё пять минут ушли на то, чтобы развернуть посреди стола подробную карту города и составить план операции по изъятию чудотворной иконы. Но тут в кармане генерала Лютого ожил сотовый телефон. Извинившись, генерал отступил в сторонку и злым звонким шёпотом произнёс в трубку:
— Слушаю… Кто-кто?.. Позвоните в другое время… Как ограбили?!
Услышав это восклицание, все вскинули головы и тревожно уставились на генерала. Из наушника явственно раздавалось взволнованное старушечье кваканье.
— Ну, что там ещё? — процедил Президент.
Закончив разговор, Лютый некоторое время стоял и моргал, уронив руку с сотовиком. Два генеральских страшка устроили за его спиной целую пантомиму. Глава Лиги Колдунов холодно смотрел, с каким злорадством и торжеством энергетические двойники Толь Толича корчат рожи полковнику Выверзневу — расширяют рот, высовывают язык… Наконец Лютый, как ему самому казалось, взял себя в руки и, притушив внутреннее ликование, повернулся к Портнягину.
— Звонила директриса краеведческого музея… — доложил он. — Десять минут назад на музей был совершен вооружённый налёт. Зданию нанесён ущерб, чудотворная икона — похищена.
Такое впечатление, что это роковое известие позабавило Президента — и только. С огромным интересом разглядывал он суровое непроницаемое рыло бывшего участкового.
— Чья работа?
— Гражданки Невыразиновой… Директриса её опознала… — нехотя выдавил генерал и хмуро покосился на Николая. Ты уж прости, дескать. Дружба — дружбой…
— Хозяйка конспиративной квартиры, — вздохнув, пояснил Африкан. — Тоже из «херувимов»… Я её как раз собирался задействовать в акции…
Пожимая плечами, озадаченно покручивая головой, Президент вернулся за свой рабочий стол, сел.
— Подробности! — негромко потребовал он, прихлопнув тяжёлой дланью номер «Краснознамённого вертограда».
— Грабили на пару с дымчатым домовым… — скупо сообщил генерал.
— Анчутка… — понимающе наклонил голову Африкан.
Задумчиво вздёрнув брови, глава Лиги Колдунов продолжал изучать генерала Лютого. Чувствовалось, что Президент сильно разочарован.
— Толь Толич… — молвил он наконец. — Я не спрашиваю тебя, с какой целью ты хотел накрыть всё подполье разом. Но уж коли решил повязать всех — вяжи всех! А ты даже этого сделать не смог. Да и с динамитом тогда… Стареешь, Толь Толич, стареешь…
Страшки за спиной генерала прижухли, зато встрепенулись за спиной полковника.
— Что будем делать? — полюбопытствовал Глеб Портнягин, переводя взгляд на Выверзнева.
— Мне кажется, всё идёт великолепно, — нагло заявил тот и, как ни в чём не бывало, продолжал: — Честно сказать, в нашем плане меня кое-что тревожило с самого начала… Во-первых: отсутствие внезапности. К блок-посту Африкан выходит, насколько я понимаю, часам к девяти и всю ночь идёт в Лыцк с иконой в руках, творя по дороге всяческие чудеса… Поначалу с нашей помощью, а потом уже — своими силами. Ход, конечно, красивый, проверенный: побег Наполеона с Корсики… Но получается, что мы даём противнику целую ночь на то, чтобы опомнится…
— Ну-ну? — подбодрил его Президент.
Страшки за спиной полковника возбуждённо потёрли руки.
— Второе, — невозмутимо гнул своё Выверзнев. — Убедить Баклужино труда не составит — в нашем распоряжении средства массовой информации… Но главная-то задача — убедить Лыцк!
— Короче! — проскрежетал Президент. — Что предлагаешь?
— Африкан должен воскреснуть в Лыцке. Иначе всей нашей затее — грош цена…
— Хм… — Президент задумался, прикинул. — Ну… а как ты это видишь конкретно?
Если бы не страшки, Портнягин бы и впрямь решил, что план операции обдуман полковником заранее.
— Работаем по сценарию воскрешения царевича Димитрия — то есть на фоне нарастающих слухов, что похоронили не того и что Африкан на самом деле жив… Спасся чудом… В Лыцке сейчас разлив, и несколько населённых пунктов отрезаны от столицы. Там-то, я считаю, в первую очередь и надлежит заняться обработкой общественного мнения. Таким образом мы хотя бы частично вернём Африкану веру избирателей, то есть всё ту же чудотворную силу…
— И сколько на это уйдёт времени? — ревниво вклинился генерал. Лучше бы ему, конечно, пришипиться, но не мог же он смотреть спокойно, как Батяня развивает успех!
Президент недовольно покосился на генерала — и смолчал.
— Думаю, хватит двух часов с момента начала операции, — спокойно ответил Выверзнев Лютому. — Восстановить благодать в прежнем объёме мы за это время, понятно, не сможем, да этого и не потребуется. Для начала в Лыцке гражданину Людскому надо будет совершить одно-единственное и довольно скромное чудо, а именно: стать на некоторое время незримым для простых избирателей…
Портнягин мыслил. Он видел, что, пытаясь вывернуться из неприятного положения, полковник Выверзнев противоречит сам себе. Если Африкан, согласно сплетне, уцелел после взрыва в Баклужино, то за каким, скажите, чёртом ему воскресать в Лыцке? За каким чёртом ему вообще воскресать?! Впрочем, это-то как раз меньше всего занимало Президента. Он знал, что сплетня в первую очередь должна быть нелепой — иначе ей просто никто не поверит. Достаточно ли она нелепа — вот что интересовало в данный момент Глеба Портнягина.
Он вопросительно взглянул на протопарторга и, признаться, оторопел. Аура Африкана и впрямь потихоньку наливалась алым зыбким сиянием. Означать это могло лишь одно: граждан Лыцка, верящих в то, что протопарторг жив, становилось с каждой минутой всё больше и больше…
***
Собственно, в чём состоит истинная мудрость? Во-первых, в том, чтобы уяснить себе, куда мы катимся, и, если катимся в нужном направлении, убедить окружающих, будто происходит это исключительно благодаря тебе.
В этом смысле полковник Выверзнев всё сделал правильно: предвидел надвигающиеся события и решил, так сказать, в них вписаться. Единственная к нему претензия: немножко опоздал. Слухи возникли раньше, чем он их начал распространять.
Что же произошло изначально? Лыцкая Партиархия не смогла утаить от простых избирателей своё согласие выполнить требования блока НАТО. А людская молва не могла не связать этого позорного факта с гибелью протопарторга, при котором, как известно, Америка боялась Лыцка до судорог, да и богопротивный атлантический блок сидел тише травы, ниже воды, а то и наоборот.
То есть к тому моменту, когда Николай Выверзнев только ещё собирался изложить свой хитроумный план, в Лыцке вовсю уже выдавали желаемое за действительное: дескать, жив отец наш, вот-вот объявится и задаст кое-кому чертей по первое число… И желаемое становилось действительным.
— Н-ну… я смотрю, обсуждать это уже нет смысла… — промычал наконец Президент. — Африкана мы переправим в Лыцк прямо сейчас… А каким образом туда попадёт икона?
— Кто грабил, тот и доставит, — твёрдо сказал Николай.
— Это… гражданка Невыразинова?.. Хм… А согласится?
— Думаю, да.
Яна
Я откинулась на спинку стула, рассматривая законченную работу, и одобрительно поцокала языком. Ай, Яночка, умница! Прямо хоть по головке себя гладь.
Роскошный золотой унитаз с бриллиантами по краю бачка и с вензелем Говардов на крышке смотрелся, как и положено – стильно, дорого и очень, очень пристойно. Он только и ждал, когда же его упакуют в коробочку и отправят к новому хозяину. У-у, мы с Розой долго думали, что бы такого подарить Ирвину на юбилей, пока не решили, что лучше старой доброй классики ничего нет, а что может быть более классическим для олигарха, чем золотой унитаз? И неважно, что размером он немногим больше сигаретной пачки. Главное – сам принцип! Я подтолкнула унитаз пальцем, и он послушно проехал по столу с десяток сантиметров. Да! У него в основании еще и колесики спрятаны. Очень удобно!
Разумеется, посылать эту прелесть в Англию почтой – хоть России, хоть ЕМС, я и близко не собиралась! Еще чего, сама повезу. Зря, что ли, адвокат Ирвина сделал мне какую-то особо хитрую визу, по которой можно ездить по Англии, Европе и Америке ближайшие лет несколько? Даже не хочу думать, во что эта виза обошлась.
А его день рождения – отличный повод наконец-то самой посмотреть Лондон. И заодно увидеть своими глазами какой-то безумно крутой и дорогущий салон, где продаются мои работы. С Нюськой наконец встретиться, мы ж раньше и на неделю не расставались, а тут… третий месяц!
Да, точно, третий. Два с небольшим месяца назад Нюська выскочила замуж за Грега – вот неожиданность-то, правда? Особенно неожиданным было объяснение этого скоропалительного брака. Им, видите ли, так намного удобнее с документами! Романтичная моя Нюська, сил нет. Хотя главное, что ей нравится, и с Грегом у них, судя по Нюськиному счастливому виду, все еще медовый месяц.
На свадьбе мистер и миссис Смитсон мы с Розой были подружками невесты, а шафером Грега, разумеется, назначили Аравийского – в белом смокинге и с чертополохом в петлице он был элегантен, как кабинетный рояль! Мы с ним выпили шампанского, станцевали очень приличный вальс, потом вполне знойное танго, час целовались на балконе, провели вместе горячую ночь, а потом… Потом я уехала домой. Потому что…
Да потому что это я полетела на свадьбу Нюськи, а не он – приехал ко мне. Конечно, можно было бы остаться в Англии, и кто знает, чем бы все обернулось, будь у нас больше времени… Но то ли гордость, то ли дурость Преображенских однозначно орали – нет, так я не хочу! Это у Нюськи аллергия на красивые слова и безумные поступки после Шарикова, а у меня – нет. У меня этого вообще никогда не было. И лучше я останусь одна, чем стану бегать за мужиком, пусть даже он красив, как я не знаю кто, и в постели с ним у меня сносит крышу.
Короче, торчать в Англии просто так, ради достопримечательностей, я не стала. День гуляли свадьбу, второй – отсыпались… ну, по крайней мере, из постели мы вылезли сильно после полудня, и еле успели пройтись по набережной Темзы. А на третий я их Биг-Бен часы шатал! Так, от общей несправедливости бытия. Так что я смоталась без предупреждения. Просто взяла билет на ближайший рейс до Москвы и улетела. А Нюське написала прямо из аэропорта, чтобы не ждала к ужину.
Надо было, конечно, и Аравийскому написать. Но я не придумала, что именно. Если мужчине надо объяснять, то объяснять не надо и мужчину этого не надо.
От воспоминаний о лосе Арабском настроение испортилось, и я в сотый, наверное, раз повторила себе: смоталась – и правильно сделала. Если бы я была ему нужна, сам бы позвонил. Правда, телефон я вырубила на целую неделю, чтобы не передумать…
Короче, ну его, шпиона Гадюкина. Тем более что его опять носит где-то не то на Ближнем Востоке, не то на Дальнем Севере. Нюська, добрая душа, сообщила. Что тосковал, выл на луну и с горя попросился на очередное полевое задание.
Сердито фыркнув, я еще разок покатала золотой унитаз по столу и спросила себя: не пора ли пообедать? Решила, что пора, а раз еды дома – только позавчерашний кефир, стоит пойти куда-нибудь. И завести себе, наконец, себе турка-домработника. Ирвин обещал? Обещал. Вот пусть и дарит его мне на свой день рождения.
Быстренько сменив рабочую одежку на походную, я уже влезла в кроссовки, когда в дверь позвонили. В душе не чая, кому я могла понадобиться в середине рабочего дня, я открыла дверь – и… Меня снесло запахом роз. Каких-то невероятно огромных, мохнатых, пахнущих солнечным летним утром и вареньем.
– Ой… – только и сказала я, отступая на шаг, чтобы хоть рассмотреть, кто их принес.
Отступить не вышло, розы меня догнали и оказались у меня в руках. Все сто штук.
– Здравствуй, Дженни, – прозвучало такое знакомое, такое… не долгожданное! Нет, я сказала! Никого я не ждала.
– А, привет, – буркнула я. – Вообще-то я ухожу. Ты не вовремя.
– Вообще-то я ненадолго, – пожал плечами, затянутыми в черную кожу, Аравийский. – Пошли, пообедаем? Я только с самолета.
– Ну… пошли. – Отказаться у меня не хватило окаянства. Да и есть хотелось. Очень.
Розы отправились в ведро с водой, а я – на выход. Аравийский следом. Что обидно, ни признаний в любви, ни поцелуев – ничего такого. Руки в брюки, и разве что не насвистывал. У-у, лось арабский!
Я ссыпалась по лестнице впереди него, распахнула дверь подъезда… и замерла на пороге. Потому что в трех метрах от двери стоял… нет, не просто стоял – манил, соблазнял, очаровывал и лишал всяких сил к сопротивлению ОН.
«Хаммер». Только не городская облегченная версия, как у Тренера. А настоящий, огромный как танк, с хромированным кенгурятником, расцветки хаки «Хаммер». И на номере к него было написано «Бизон».
Я не выдержала, подошла и потрогала. А он – пискнул, открываясь. И лось арабский обнял меня за плечи и проникновенно так спросил:
– Хочешь за руль?
Я даже ответить не смогла, только сжала ключи зажигания, оказавшиеся в моей ладони – и залезла, нет, залетела на водительское место. А Аравийский – на соседнее. Пассажирское. И когда я завела мотор, наслаждаясь мощными басами, невзначай так поинтересовался:
– Ты когда-нибудь участвовала в ралли?
– Пфе! Париж-Даккар, что ли?
– Нет, детка. В настоящем ралли. Полторы тысячи километров по американским прериям. Все по-взрослому.
Я гордо промолчала, выруливая со двора. Очень, очень осторожно. Этот танк, он же Бизон, полдома снесет и не заметит.
– Старт послезавтра. И на этот раз я намереваюсь сделать шефа, как бог черепаху.
Я удивленно хмыкнула. Аравийский, и сделать шефа? С его-то истинно английским трепетом перед статусными небожителями? Не верю.
– Ну-ну.
– Но без напарника – никак.
– Пфе, – повторила я, хотя уже и не так уверенно. – Посади штурманом агента Смита.
– Я сказал «напарник», а не штурман. Маршрут новый, будет всего пара часов, чтобы его изучить.
Я сжала зубы, чтобы не потребовать сейчас же, немедленно, мчаться в Аризону. Вместо этого я непринужденно передернула плечами.
– Желаю тебе удачи, Аравийский.
– Моя удача – это ты, Дженни.
Он сказал это так… так… что мне стоило большого труда вписаться в поворот. Какой-то дебил на белой «Газели» высунулся в окно и заорал что-то матерное о блондинках за рулем. Открыв окошко, я показала ему фак и поехала дальше. До моего любимого ресторанчика было совсем близко, а есть хотелось все сильнее.
Почти так же сильно, как позволить Аравийскому себя уговорить. Но то ли семейная дурь, то ли собственное упрямство не позволяло так легко сдаться. И вообще. Грег вот Нюське предложение сделал. На колени встал, кольцо преподнес. Женился, как честный человек. Или она за него замуж вышла, как честный человек? После того как обесчестила его в примерочной-то. Хм… вопрос, однако.
До самого ресторана я злобно молчала. Аравийский тоже молчал. Но не злобно, а как-то… понимающе, что ли. Так же понимающе кивнул, когда я заказала ягнячью котлету размером на всю тарелку. Сам заказал такую же, и еще салат, и гренки, и… в общем, стол нам заставили полностью. А разговор он продолжил только после того как от моей котлетки осталась одна только не совсем обглоданная косточка.
– Вылететь надо сегодня вечером. У тебя есть удобная обувь?
– Есть, – уже намного добрее отозвалась я.
И в самом деле, чего это я на него взъелась? Ралли это же здорово! Тем более на такой-то машине!
– Здесь неплохо готовят, – кивнул Аравийский и налил мне в бокал сангрии из кувшина. – Ты поедешь со мной, Дженни? Тебе понравится.
От бархатных ноток в его голосе мне стало тепло-тепло, и я почти ощутила, как именно мне понравится…
– Аравийский, но ты же понимаешь, что ралли – это просто ралли?
– Понимаю. Ты свободная женщина, замуж не собираешься, и волноваться за шпиона Гадюкина не желаешь. Но это не помешает тебе прокатиться по Аризоне на «Бизоне».
– Вы с Грегом оба такие романтики, что просто… – нахмурилась я, правда, не очень убедительно. Котлета была слишком вкусная и большая, после нее сил на злость уже не было.
– Дженни, я люблю тебя, – прервал меня Аравийский каким-то ломким и совсем не «соблазнительным» тоном. – Со мной никогда такого не случалось, чтобы… вот так… Я знаю, у нас разные представления о семье, разная культура и… все разное. Но без тебя все это не имеет смысла. Без тебя даже адреналин какой-то не адреналиновый. Пожалуйста, Дженни…
Я не совсем поняла, когда он успел оказаться радом со мной на коленях, завладеть моими руками и прижать их к губам. Горячим-горячим, безумно нежным и желанным губам.
– Пожалуйста – что? – совсем тихо переспросила я.
– Пожалуйста, позволь себе быть счастливой. Будь со мной.
– Я… – что-то у меня в груди подозрительно защемило, – я тоже тебя люблю, Аравийский. Но… я в самом деле не хочу замуж.
– Ну и ладно. Нам некуда торопиться. Так мы летим в Аризону?
– Ты… ты… лось арабский!
– Ага, лось. Дженни… – Меня подняли со стула, прижали к себе и наконец-то поцеловали. Так, что я забыла, где нахожусь и что мы тут вообще-то не одни. – У нас всего четыре часа до вылета, Дженни, мой ангел…
– А… Ох… Так какого черта мы теряем время, Аравийский? – выдохнула я…
И больше времени мы не теряли. Ни секунды. Ведь быть счастливой – это совсем просто.
Конец
26.02.20
Основа самостоятельности Маркова – двести одиннадцать рублей в купюрах различного достоинства и семьдесят восемь копеек мелкой монетой – вполне серьезная по ленинградским меркам сумма, была частично истрачена на гостинцы, и остаток ее не гарантировал безмятежного будущего.
И хотя добрейший Домовой утверждал, что его финансы, формировавшиеся из так до конца и не израсходованного свадебного подарка, а также из систематических пополнений со стороны дальневосточной родни, всегда к услугам Кирилла, всерьез воспринимать слова друга не хотелось. Не оттого, что Вадим первым заговорил о деньгах, а по причине более серьезной. Располагая в избытке свободным временем, Кирилл как-то незаметно для себя самого стал равноправным участником воспитательного процесса. Упрекнуть Домового было не в чем. Он не перекладывал на друга ни многочасовых прогулок, ни походов в магазины или аптеки. Просто объединенный быт требовал от хозяина большего внимания в связи с появлением за обеденным столом еще одного едока. К тому же извечная склонность Вадима к столу не простому, а кулинарно неординарному, добавляла к традиционному времени хозяйской занятости еще пару часов. Так что Кириллу ничего другого не оставалось, как проводить в компании с ребенком большую часть дня.
За какие-то три неполные недели контакт Кирилла с ребенком стал настолько плотным, что девочка охотнее принимала немудреные знаки внимания от гостя, нежели от родителя. Особенно заметным это становилось в моменты присутствия при Верочке обоих воспитателей. Оказавшись на руках у отца, она тянула ручонки к Кириллу, беспокойно ерзала на родительских коленях, а добившись желаемого, увлекалась чем-нибудь посторонним, никак не реагируя на заигрывания отца. Иволгин, следовало отдать ему должное, никак не показывал, что его это расстраивает и беспокоит, но про себя глубоко переживал такие изменения. Кирилл видел это – ведь они были знакомы достаточно долго, чтобы чувствовать подобные вещи – и понимал: долго так продолжаться не может.
Он несколько раз уже собирался начать разговор на эту тему, но Домовой, не то в силу собственных размышлений, не то еще по каким-то иным причинам, именно в такие моменты всегда оказывался занят, спешил, и весь его вид как бы говорил: «Не время сейчас для серьезного разговора». Кирилл откладывал беседу на неопределенное «другое» время, а потом сам же досадовал на свою нерешительность.
Но подобная досада не являлось обязательным атрибутом его и Верочкиных прогулок. Разнообразие выбираемых для прогулки маршрутов, въедливая придирчивость в выборе места гуляний, творческое уклонение от досужих разговоров с праздными прохожими и коллегами по прогулочному цеху, а также исполнение хозяйственных поручений – вот далеко не полный круг вопросов, которые приходилось решать Кириллу практически ежедневно по семь-восемь часов кряду. Помимо этого, каждый раз сознание юноши выбирало новую тему для размышлений, отчего прогулки становились «тематическими», как мысленно Кирилл определил для себя это их свойство. Иногда тему подсказывали какие-то внешние события, иногда она спонтанно приходила на ум, как сегодня, когда, провожая друга и дочь на прогулку, Вадим напомнил, что вечером у них будут гости – Альбина и Олег, с памятного дня посещавшие коммуну холостяков.
Ставшие ритуальными визиты молодой пары вносили необходимое разнообразие в монастырский уклад этого социально-педагогического эксперимента.
Кирилл легко общался с Олегом, как оказалось, знакомым со многими людьми из его прошлой, дискотечной жизни. Швецов вообще был интересен Кириллу. Внешне открытый, спокойный, излучающий уверенность Олег производил первое впечатление не очень хитро устроенного человека, довольствующегося в этом мире общепринятыми внешними символами мужского достатка и успеха – машиной, достаточным количеством денег, красивой спутницей из приличной семьи. Но Кирилл, глядя на внешне невозмутимого спутника Альбины, все же физически ощущал беспокойство последнего. И вот здесь, на этом самом месте, обрывалась его всегда присутствующая логика. Он чувствовал, что двойственное состояние Олега каким-то образом связано с ним, Кириллом и с Альбиной. Именно так, именно в такой очередности. Хотя, и в этом Кирилл был предельно честен с самим собой, поводов к подобному беспокойству абсолютно не существовало. Ему было приятно общество Альбины, он по достоинству мог оценить продуманность ее туалета, ухоженную, несмотря на тяжелый ручной труд закройщицы, внешность, но не более того. Женщиной, способной смутить его вынужденный сексуальный покой, он Альбину себе просто не представлял. Впрочем, его вообще не интересовало сейчас все, что так или иначе было связано с сексом. Это не доставляло никаких неудобств, не вызывало никаких тревог, но оттого, что в стройной картине нынешней жизни могло появиться нечто дискомфортное, относящееся к возможной ревности Олега Швецова, и этот дискомфорт мог быть связан с его персоной, Кириллу становилось досадно.
Верочка, словно почувствовав, что Кирилл изрядно углубился в дремучее самокопание, загукала. Кирилл отвлекся и, как оказалось, в самое время. Еще немного, и проснувшийся ребенок выпал бы из синей гэдээровский коляски, поскольку внимание девочки привлекли парковые аттракционы. Незаметно они добрались до парка имени Бабушкина. Зрелище огромных качелей – кружащих в небе лебедей, которые жужжали, как стадо взбесившихся «Запорожцев», крики и визг посетителей, недоступные слуху сосредоточенного Кирилла, возбудили девочку чрезвычайно. Она встала в коляске, протянула ручки в направлении ярких механических развлечений и вся была устремлена туда, в обманчивый мир платного аттракционного приключения.
– Ну что же, просьбы на то и существуют, чтобы их удовлетворять. – Кирилл спокойно усадил ребенка и бодро скомандовал: – Поехали!
Покупка билета и переговоры с бабушкой-служительницей не заняли много времени. Гораздо дольше пришлось ожидать момента взлета механической стаи лебедей.
Верочка, впервые в жизни действительно «оторванная» от земли, была сама серьезность и сосредоточенность, от недавнего возбуждения не осталось и следа. Кириллу было забавно наблюдать за распахнутыми глазенками, бесстрашно устремленными вперед, за пухлыми ручками, которые держались за поручень. Когда они вновь оказались на земле, Верочка, глядя на лебедей, разочарованно произнесла: «Гу-у-у!»
– О, собрат по несчастью, вы ли это?
Кирилл оглянулся и увидел своего знакомца по Бехтеревке – театрально-звездного нарушителя больничного режима. Юноша вежливо кивнул.
– Н-нет, уважаемый, так дело не пойдет! – мгновение спустя актер тоже покинул лебединое чрево и оказался рядом с Кириллом. Легкий аромат хорошего коньяка выдавал его привычное состояние. – Не обращайте внимания, это дальше не продолжится, сегодня спектакль. Вы так неожиданно пропали из клиники, а ведь мне хотелось сойтись с вами поближе. Верите ли, вы единственный из всех… тамошних постояльцев, кто вызывал у меня интерес. Я даже специально выслеживал вас по дороге к той скамейке, – он обаятельно и смущенно улыбнулся. – Вы уж извините. Впрочем, какие извинения, вы ничего не знали, да и все дело осталось там, – он плавно помахал высоко поднятой кистью – Там, за облаками, там, там-тарам, там-тарам! Ваше чадо? – рука актера легла на ручку коляски.
Кирилл отрицательно покачал головой.
– Сразу заметно, – неожиданно продолжил актер. – Обычно собственные дети показательно капризны рядом с родителями. – Он выдержал некоторую паузу и добавил: – В любом возрасте.
– Юра! Ты задерживаешь взлет! – капризно сказала какая-то из сопровождавших звезду дам.
– Летите, лебеди, без меня! – не оборачиваясь, отозвался тот. – Вы не против, если я немного прогуляюсь в компании с вами и этим очаровательным юным созданием?
– Нет.
– Тогда – прошу! – И вельможным жестом актер указал на широкую аллею.
Они разговорились как-то сразу. Кирилл увидел совсем другого человека, во многом отличного от того, которого встречал на прогулках в клинике. Возможно, это было обусловлено отсутствием больничной одежды, возможно, у Кирилла уже созрела потребность к продолжительному разговору, обмену репликами и мнениями с неглупым собеседником, не обремененным различными обстоятельствами близости с Кириллом. Они достаточно живо обсудили всевозможные достоинства периодического впадания в детство, причем и с той, и с другой стороны были высказаны довольно остроумные замечания по этому поводу.
– Послушайте, Кирилл. Не сочтите меня чрезмерно любопытным, но если это допустимо… Чем вы в нашей бренной занимаетесь?
– Пока ничем, – ответил Марков.
– Это не связано с этим? – собеседник указал на засыпающую Верочку. Вопрос сопровождался богатой мимикой лицедея, и Кирилл рассмеялся.
– Нисколько. Но начинаю над этим думать.
– Так это же прекрасно! Мой друг, извините, что так быстро называю вас другом, но, поверьте, у меня дар дружить. Хоть это и нескромно. Так вот, когда я в первый раз увидел ваше лицо, меня сразу посетила мысль: «Вот тот, кто просто обязан стать моим партнером в спектакле!» По этой-то причине я и пытался с вами познакомиться. Что вы скажете о работе в театре?
– Я – в актеры? Честно сказать, даже не представляю, как это возможно. Ведь у меня ни образования, ни талантов…
– Таланты! Образование! Все вздор! Театр – это мир! Мир, в котором способны существовать не специально обученные люди – это к семейству Дуровых, извините за резкость, – а только немногие избранные, рожденные для существования, нет, для настоящей жизни в этом загадочном мире, вы уж простите мне эту невольную выспренность. Ну так что, пойдете ко мне в партнеры?
Кириллу это предложение показалось интересным.
– И кого я должен буду представлять на сцене? Так, кажется, нужно правильно говорить о профессии актера?
– Именно так! А играть мы с вами будем знаменитого Гамлета. Я – его земную ипостась, а вы – инфернальную, параллельно существующую в невидимом эфире. Согласны?
– Сразу не ответишь. Насколько я понял, мне придется исполнять роль без слов? Что-то вроде театрального эксперимента?
– Совершенно верно!
– Но ведь мы не похожи внешне, чтобы в восприятии зрителя оставаться частями одного целого – человека.
– Театр, Кирилл, – искусство условное. Впрочем, как и любой другой род искусства. Но мыслите вы верно и в нужном направлении, я не ошибся и просто уверен, что все у нас получится. Но сейчас, – актер посмотрел на часы, – к сожалению, мне нужно спешить. Хотя с бóльшим удовольствием я провел бы остаток дня с вами. Однако спектакль – дело святое! Давайте договоримся так, – он протянул Кириллу визитную карточку. – Звоните в любой удобный для вас день, и мы встретимся, обсудим все более детально. Договорились?
– Да.
– Обещаете? Впрочем, я не имею права брать с вас слово. Просто позвоните мне в любом случае, хорошо?
– Обещаю…
Провожая торопливо уходящего актера взглядом, Кирилл понял: во время этого разговора были решены все его проблемы. Когда и как расплетутся узелки пестрых нитей его жизни, он сейчас не смог бы объяснить четко, с точностью до конкретных сроков и форм, которые должно принять его грядущее существование, но в том, что это обязательно произойдет, он уже не сомневался.
…В пронзительно апельсиновой робе спасателя он метался по юту небольшого портового судна под огромными, как дома, ледяными волнами. Меж волн, будто испуганные овцы, сбивались в кучки клочья тяжелого, грязно-серого тумана, и он с трудом различал происходящее вокруг.
– Йоринсенн, – раздался рядом простуженный сиплый голос, – мы не сможем подойти к парому под борт. Спускайтесь к Пер-Олафу и выволакивайте все плоты, какие есть. Сейчас главное – скорость, скидывайте их за борт, а я все же попробую подобраться к нему! – говоривший кивком указал через плечо, и в секундном разрыве туманных ошметков туч Кирилл увидел громаду судового борта. Она под неестественным углом высилась над водой, но этот страшный крен был различим только по косой строчке бортовых иллюминаторов, настолько большим было тонущее судно.
– В темпе, Йоринсенн, в темпе! Аврал! Слыхал такое слово?!
Кирилл бросился по скользкому и крутому трапу вниз, в теплое, пахнущее соляркой чрево суденышка…
Потом был берег, где люди в таких же ярких прорезиненных куртках стаскивали выловленные на акватории аварийные плотики и помогали бригадам «скорой помощи» извлекать тех пассажиров, кто смог или догадался воспользоваться ими, то есть тех, кому просто повезло. В паре с Пер-Олафом они отбуксировали три плотика к берегу. Сейчас они вытащили на мокрую обледенелую гальку последний, третий по счету. Напарник побежал звать медиков, а Кирилл остался на месте. Он осторожно приблизился к последней находке и, отогнув клапан шатра, заглянул внутрь. Под низким куполом плотика, прижав к груди маленького, тихо скулящего ребенка, без движения лежала молодая женщина. Йоренсенн, вернее Кирилл Марков, принял решение моментально. Он распахнул ветровку, поддетую под нее куртку и, решительно отняв ребенка от материнской груди, поместил малыша за пазуху. Потом осторожно присел на круглый борт плотика и попытался определить состояние женщины. Увидев лицо несчастной, Кирилл замер. Оно было на удивление знакомым, неоднократно виденным… Он напряг память, и единственное, что смог выдать соответствующий отдел его мозга, было: зима, вокзал, девушка в красных сапожках и ее прохладный поцелуй. Кирилл еще раз вгляделся в лицо молодой женщины. Нет, это была не Наташа. Но очень, очень на нее похожая особа. Сестра? Но, кажется, у Натальи не было сестры. Простое совпадение или…
И здесь вновь приблизилось ставшее уже таким привычным и обыкновенным сопротивление неживого воздуха временных коридоров, а вместе с этим – мириады мерцающих огней, увлекавшие его в полет сквозь счастливые и не очень миры.
Кирилл ощутил полноту своего веса, рука почувствовала кожаный томик «Спасения затонувших кораблей», а вспотевшая спина – пружинные подушки кресла. Кирилл открыл глаза, и первое, что он увидел, – Верочка, внимательно и сосредоточенно смотрящая прямо на него. «Это была она, я видел взрослую Веру и ее ребенка…» В этот момент девчушка тихонько перекатилась на бок, и мгновение спустя в комнате послышалось уже знакомое тихое сопение.
Так уж устроены чадолюбивые родители: возбужденно успокоив случившуюся с оказией подмену, скороговоркой сообщив: «Я быстренько, до аптеки, туда и обратно», в большинстве случаев они совершенно против своей воли вводят добровольных помощников в заблуждение. И первая, ближняя к дому, аптека, и вторая, и третья не удовлетворяли своим ассортиментом отца-одиночку, поскольку отсутствовал в них самый что ни на есть тривиальный перманганат калия. Вместе с провизорами Дим-Вадим качал головой и сокрушался, что существует ажиотажный спрос на копеечный товар, вызванный летним сезоном. Спешно чередуя троллейбусы с пешей ходьбой и не всегда вспоминая об обязательных пятачках за проезд, Вадим добрался до Московского проспекта, где недалеко от станции метро «Электросила» была расположена очередная аптека.
Быстро закупив необходимые пурпурные кристаллы, Иволгин поспешил в обратном направлении. От троллейбуса, с разворота подходившего к кольцевой остановке, удачливого добытчика отделяли какие-то сто пятьдесят метров. Оперативно оценив ситуацию – троллейбус, расстояние, Кирилл, ждущий его подле Верочки, и свое обещание – Домовой решил поднажать и успеть на подъезжающий электротранспорт. Он прямо через газон выскочил на проезжую часть проспекта, резонно решив реализовать свои спринтерские качества на открытой дорожке, лишенной препятствий в виде отдельных пешеходов, мешающих стихийному бегуну. Тяжелая рысь Иволгина, прижимающего к груди пузырек с марганцовкой, была зрелищем привлекательным для тех немногих прохожих, кто понимал толк в лошадях для тяжелой кавалерии.
Но Иволгин не успел на троллейбус. Двери последнего злорадно закрылись перед самым носом бегуна, и рогатый аквариум на колесах медленно отвалил от остановки.
Раздосадованный Домовой замер на полушаге с высоко поднятым бедром, его нижняя челюсть медленно и удивленно отвисла, и наш спринтер, напуганный внезапным клаксоном какого-то шутника на легковушке, потерял равновесие и рухнул на асфальт.
Раздался визг тормозов, и мгновение спустя над поверженным жизненными обстоятельствами Вадимом склонились парень и девушка, буквально выпрыгнувшие из красных «Жигулей» третьей модели.
– Вам плохо?! – с искренней тревогой спросила девушка.
– Вроде бы живой, – отметил ее спутник. – Товарищ, вы самостоятельно сможете подняться?
Иволгину было стыдно. Стыдно, что бежал и не догнал; стыдно, что развалился на асфальте, действительно напуганный внезапным сигналом; стыдно, что такая симпатичная девушка и ее спутник переживают за его состояние, которое… А что, собственно, такое его состояние? Ну, упал молодой человек, с кем не бывает! А отчего, да почему – это, извините, мое дело!
– Ничего, все в порядке. Я сейчас, сам… – Вадим оперся на локоть, разобрался в спутанных ногах и только сейчас заметил лихие и разлетистые усы шнурка на правом ботинке. Лавина дурацких, совершенно неуместных сейчас, соображений заблокировала позитивный мыслительный процесс. Сосуществование великого и смешного как вариант пожизненного соседства в современных мегаполисах; внимание к мелочам как важнейший элемент науки выживать; середина неудачного дня как естественное продолжение такого же утра и периферийные боли над копчиком. Что это, ушиб? Более серьезная травма?
– Давайте руку!
Один вид протянутой незнакомцем руки заставил Домового смутиться еще больше. Жгуты загорелых мышц, скульптурное запястье и крупная кисть. Но помощь он принял, поднялся на ноги и смущенно забормотал слова благодарности. Симпатичная спутница атлета-спасителя о чем-то коротко спросила его, настолько тихо, что Вадим не смог разобрать ее слов, и тут же предложила незадачливому бегуну:
– Если вам не очень далеко, то мы с удовольствием подкинем вас до дома.
Первая мысль – благородно и снисходительно отказаться – довольно быстро уступила место великодушному согласию, оправдавшему Иволгина по всем статьям, как присяжный поверенный Кони революционерку Засулич. Ожидающие его возвращения Кирилл и Верочка – это похлеще светлого будущего для народных масс, и он был просто обязан спешить.
Сообщив адрес своего местожительства, Иволгин узнал, что для автолюбителя, воспитанного родиной и ДОСААФ, это считается «недалеко», а также выслушал дружеский совет не пренебречь визитом в травматологический пункт.
– Понимаете, – смущенно объяснял Вадим с заднего сиденья «Жигулей», – меня дома ждет товарищ, согласившийся посидеть с моей маленькой дочерью, и мне не совсем удобно оставлять их одних надолго…
– У вас дочь? – у пассажирки «Жигуленка» было открытое, располагающее к беседе лицо. – И сколько же ей лет? – «Жигули» миновали границу Московского и Невского районов.
– Лет еще нисколько, всего девять месяцев, десятый пошел, – Вадим пытался шутить, не очень уверенный в своем успехе.
Но девушка рассмеялась:
– Нисколько лет! Олег, ты слышал? Представляешь, а ведь нам всем когда-то тоже было «нисколько лет»! Прекрасное было время!
– Ты его, что, до сих пор помнишь? – богатырь-водитель с деланной ленцой в голосе подыграл девушке.
– Как сейчас! Все обо мне заботятся, все для меня делают, прямо, как вы, – она повернулась к Вадиму. – Извините, мы же забыли познакомиться! Меня зовут Альбина, а капитана и штурмана этого экипажа величают Олегом. А вас?
– Вадим. Вадим Иволгин.
– А, официальничаете?! Хорошо! У нас с Олегом тоже есть фамилии. Я – Вихорева, а он – Швецов. Теперь мы знакомы?
Смутившийся Домовой кивнул.
– Подъезжаем, Вадим Иволгин. Командуйте, как здесь лучше заходить на швартовку…
Красный «Жигуленок» совершил положенное количество маневров, поскольку в заветный купчинский тупичок вел лишь один разрешенный госавтоинспекцией поворот, и устремился к конечной цели.
– Постойте, остановитесь, пожалуйста, Олег!
– Что-то случилось?
– Нет, просто меня не дождались и вышли на прогулку.
– О, товарищ Иволгин! – Альбина обратилась к нему с шутливой мольбой. – Неужели вы не познакомите своих спасителей с дочерью?
Домовой растерялся.
– Да… Конечно же, конечно же… Как-то сразу и не сообразил. Может быть, вы не откажетесь и от чашки чаю?
– Может быть, и не откажемся. Ты как, Олег? Я так точно не откажусь, особенно если чай со льдом и лимоном.
– Тогда милости прошу! Кирилл! – выбравшись из машины, крикнул Дим-Вадим и поспешил навстречу Маркову. – Я так долго прокатался, да?
– Да нет, просто…
– Как Верочка?
– Да нормально…
– Ты сообразил, что к чему? – Домовой энергично ревизовал ребенка – подстилку, подгузник и прочее. – Слушай, Марков, а ты опытный специалист, никогда бы не подумал.
Но Кирилл не обращал на суетящегося папашу никакого внимания. В подходившей к ним паре он без труда узнал Альбину Вихореву и сейчас, по мере сближения, находил девушку сильно изменившейся. Он помнил встречу с Альбиной в первые дни ее новой, трудовой, жизни – уставшую, задумчивую, гордую своей принадлежностью к таинствам производства элегантной одежды. Так он сам, дурачась и шутя, определил ее состояние тогда, в аллейке у Николы Морского. Девушки набросились на него, укоряя за неуместную иронию, и ему пришлось пространно оправдываться перед ними, но и Джейн, и Альбина были сурово непреклонны: «На колени, негодяй, на колени!»
Джейн… Думать о ней у него не получалось. Со времени перевода в клинику Бехтерева она лишь на минуту возникала в памяти, как персонаж второго плана, и не более того. К тому же пришлось отметить удивительную странность происходящего – в нем полностью отсутствовало вновь обретенное равнодушие к встречаемым людям. Он с интересом наблюдал за приближающейся Альбиной, отчетливо видел, насколько она стала женственней, насколько изменились ее походка, жесты и даже посадка головы. Но, несмотря на все это, по купчинскому тупичку шла легко узнаваемая Альбина Вихорева. И Кирилл понял: нынешняя встреча – это знак. Знак быстро меняющегося времени, и изменения, наблюдаемые со стороны, как в случае с Альбиной, ставшей за прошедший период элегантной и уверенной в себе женщиной, своим масштабом и глубиной указывают на изменения, одновременно произошедшие и в нем самом. Это напоминало некую игру – посмотри, насколько изменился симпатичный тебе человек, и ты поймешь, насколько изменился ты сам.
– Кирилл?!
– Да, это я…
– Неожиданно…
– Как есть…
А Олег и Иволгин, пока старые знакомые приходили в себя от неожиданной встречи, играли массовку из гоголевского «Ревизора».
Было больно. Всё время было больно.
Боль — старая, въевшаяся в кости, сопровождала повсюду, не отпуская ни на шаг, и не девалась никуда даже во сне. Иногда казалось, что боль — единственное, что всё ещё привязывает его к земле. Если ты чувствуешь боль, значит, ты ещё жив.
Жить почему-то хотелось.
Стараясь аккуратно ставить лапы, кот медленно шёл по тропинке вдоль кованого забора, ажурным пояском стягивавшего тонущую в сумерках поляну. Где-то там, на поляне, за потерявшими листву кустами сирени, прятался белый двухэтажный дом, но сейчас кот видел только размытое светлое пятно на фоне сгущающейся черноты. Коты должны хорошо видеть в темноте. Но когда ты стар и почти слеп, ты уже никому ничего не должен. Коты должны уметь бегать по покрытому инеем лесу босыми пятками, но шерсть между пальцев смёрзлась, сами пальцы давно онемели, а в когда-то сломанной и криво сросшейся лапе поселилась огненная заноза. Кот лапу берёг. Прихрамывал.
Грунтовка сменилась сначала гравием, потом асфальтом. Кот вышел на дорогу. Где-то за деревьями низко гудело, шипело, взвизгивало, в просветах между тёмными стволами то и дело злыми глазами промелькивали жёлтые и красные огни. Оттуда, из-за кромки леса, тянуло гарью и тяжёлым душным запахом бензина. Там проходила трасса.
Пернатый сказал, нужно найти поворот.
Очень хотелось смалодушничать, сбежать, вползти обратно в подвал, улечься на большую тёплую трубу и ждать утра, надеясь, что оно придёт. Но нельзя. Уговор есть уговор.
Кот вёл счёт. Согласно этому счёту, сейчас он доживал свою самую последнюю, девятую жизнь. А что будет потом — не знал никто из тех, кого кот за эти девять жизней успел спросить. Может быть, какой-то специальный кошачий рай, где всегда сухо, тепло, нет собак, злых людей и много еды. А, может, просто темнота. Как долгий-предолгий сон. Что бы там ни было, но от щедро предложенной за услугу десятой жизни кот отказываться не собирался.
Перед тем, как влиться в трассу, дорога по большой дуге огибала огромный мрачный особняк. Фонарь, который должен был освещать поворот, не горел. Кот вышел на середину дороги, сел и закрыл глаза.
Он не знал, что такое минуты, и сколько их уже прошло мимо него. Кот терпеливо ждал. Холод вполз под шкуру и хозяйничал внутри — прихватывал сердце, лёгкие, тонкими ледяными пальцами гладил рёбра. Казалось, что если попробовать неосторожно пошевелиться, то что-нибудь хрустнет и отломится. Кот не шевелился.
Обидно будет, если он просто замёрзнет и умрёт вот так, не дождавшись.
Наконец со стороны трассы послышался звук — притормозившая перед съездом с трассы машина снова набирала скорость. Пернатый не объяснил, что должно случиться. Сказал только, что нужно прийти на условленное место, сесть и ждать.
Свет пока ещё далёких фар полоснул по почти незрячим глазам, запустил в темноту под веками пульсирующие ярко-оранжевые круги. Старый белый кот, со сломанной когда-то лапой, обкусанными в бесчисленных боях ушами и куцым хвостом не двинулся с места. Уговор есть уговор. Хотя, сказать по правде, он и не мог никуда двинуться. Просто зажмурился ещё крепче.
…Пернатый его обдурил. Обвёл вокруг пальца. Десятая жизнь — она, может, и возможна — но только с окончанием девятой. А так они не договаривались.
— Мы так не договаривались, — то ли прошептал, то ли подумал кот.
— Не бойся, — прошелестело в ответ откуда-то из-за спины. Справа.
— Я не боюсь. Просто так нечестно, — обиделся кот.
— Не бойся.
Это было так странно — слышать, но не видеть. Слышать огромное неживое живое, стучащее своим железным сердцем, мерно дышащее, бегущее прямо на тебя. А потом что-то изменилось. Звук изменился. Зверь вдруг завыл, застонал, зарычал, заскрежетал когтями о дорогу, скомкал стылый зимний воздух и швырнул его прямо в покрытую инеем белую кошачью морду. И застыл.
Кот осторожно приоткрыл глаз. И тут же упёрся взглядом в металлическую решётку. Да что там взглядом — прямо усами упёрся.
Воздух звенел. Сначала кот решил, что это звенит у него в ушах. А потом чьи-то руки схватили его, оторвали от асфальта, и он понял, что звон — это крик. Повторяющийся на одной ноте заполошный детский крик.
— Па-а-апа-а-а-а!
***
— Интересный у вас котёнок. Окрас необычный — не белый, а серебристый, словно седой.
— Понимаете, доктор, странная какая штука получилась. Я ведь вчера почти задавил его. Задавил бы, если бы дочка не увидела и не закричала… И я готов поклясться, что, когда он сидел на дороге, это был совсем взрослый кот. Даже старый. А потом, когда она притащила его в машину… Ну, вы сами видите.
— Нда… ну, возможно, сумерки, свет фар, стресс — мало ли, что может примерещиться с перепугу. Так сколько, вы говорите, ваша дочь не разговаривала?
***
Девочка сидела на полу в детской. Вокруг неё, по привычке припадая на правую переднюю лапу, прыгал за бумажкой на ниточке абсолютно седой котёнок с подозрительно коротким хвостом.
Пернатый сидел на подоконнике, дышал на холодное стекло и задумчиво рисовал на запотевшем пятачке маленькие сердечки:
— Как ты его назовёшь?
— Барсик! — моментально ответила девочка.
— Ну посмотри, какой же он Барсик. Барсики все рыжие, — несогласно покачал головой пернатый.
— Ты глупый? — вопросительно подняла бровь девочка. — Барсик — это маленький Барс. А барсы — они снежные. А значит, белые.
— Назови его Ирбисом. Смысл тот же, зато хоть будет красиво, — предложил ангел.
— Отстань, чучело пернатое, ничего ты не понимаешь, — котёнок сшиб бумажку на пол и придавил её лапой, — Барс — хорошее имя. Я буду Барсом.
Каблуки выбивают дробь. Кружатся расшитые серебром юбки. Взлетают алые косынки. Кто сказал — «рыбья кровь»? — приди сюда, взгляни: в Байкале рыбы живые. Есть на Земле зеленые деревья с красным соком под шершавой корой, есть в море рыбы с алыми плавниками. Скользят в прохладной мгле, выпрыгивают из волн к солнцу, смотрятся в хрустальный лед и завидуют одной лишь рыбачке. Золотому ее загару, белым волосам, бронзовым рукам, бросающим сеть, гладким черным подошвам высоких сапог. Эй, не зевайте сеть близка, эй, очнитесь — рука крепка. Вверх — сапог, вниз — сапог, дробь сапог — тра-та-та-та…
Я сижу на омулевой бочке, в самом центре стола. Нисколько не смущаюсь, что я на почетном месте, смотрю пляску, ем уху. Это мой дом. Я пришел сюда вместе с капом и его внуками из пахнущего смолой и свежестью дома, я пришел вместе с его великаном-сыном прямо со льда, разминая затекшие ноги, прилетел, скользя над разводами, в воздушном мобиле с шумной гурьбой рыбаков, подкатил в огромном вездеходе, наполненном до краев омулем. Я вошел по каменным ступеням под высокий резной свод зала, вымыл красные от мороза руки, сел на свою бочку, вытянул уставшие ноги. Я могу петь, плясать, есть уху, пить горячий чай. Могу смотреть на белоголовую внучку капа — рыбачку Лену, смотреть на нее и молчать. Рядом со мной иссеченные ветром лица товарищей, красные холмы острова, остроносые музейные лодки, лежащие на песке, и сам Байкал, светящийся под луной, — драгоценный камень в черной оправе сопок.
Но сейчас, сидя за праздничным столом, я был далеко от этих людей; я был в пустом космосе, один среди миллионоглазых звезд, и еще дальше — на холодной пустынной планете под холодным красным солнцем. Я стоял на горе, где не было ни куста, ни травы, ни крохотного ручья, ни зверя, ни птицы, ни даже маленького трудолюбивого муравья, — лишь хаос сверкавшего камня окружал меня. Искры, лучи, водопады ярких огней рождались каждое мгновение и заполняли все пространство. И в этом изменчивом мире рядом со мной возникла странная фигура примата. Я не мог рассмотреть его из-за яркого блеска, но ясно видел мастерски отшлифованную трехгранную призму, которую он принес с собой, и обрадованно сказал себе: вот он, новый Ньютон. Сейчас он соберет воедино всю радугу и откроет новый луч — наш белый солнечный свет. Но примата беспокоило что-то другое. Он оттолкнулся от скалы и стремительно унесся вверх…
— Очень жарко за Байкалом?
Внучка капа белоголовая Лена вызывала меня с далекой планеты приматов. Я сказал:
— Кажется, двадцать пять на станции.
— Вот безобразие! А мы тут мерзнем.
— А мне мороз нравится: легко дышится.
— Ну конечно, вы ведь оттуда, из лаборатории Гарги.
Я ничуть не обиделся, а она покраснела и торопливо сказала:
— Извините. Я никак не пойму, зачем для бессмертия нужен мороз. Лично мне он надоел за зиму.
— Холод, наверно, нужен облаку — оно привыкло к нему на своей планете, — сказал я. — А бессмертие — никому.
Лена рассмеялась:
— Точно, никому! Ты молодец.
«…Приматы любили холод своей красной звезды, — стал думать я дальше, возвращаясь на далекую планету, — и под ее лучами смотрели свои космические драмы. На сценах их театров в битвах с безобразными чудовищами, с клейкой, смертельно обжигающей массой, с щупальцами бегущих деревьев побеждал сверкающий герой и его верный механический робот. Герой возвращался из космоса на родную планету, и ученые, усадив его на почетное место, спрашивали друг друга: «На сцене мы или на галерке бесконечного мира Вселенной?..»
— Любопытно, как можно заморозить весь Байкал? Ты не знаешь?
Я ответил Лене, что не знаю.
— Ну ветер, ну облака, ну течения — это мы умеем, — говорила Лена. — Я ведь синоптик. А как заморозить — ума не приложу.
Ах, вот что — синоптик. Вот почему ты сердишься, даже слезы на глазах блеснули, когда сказала: «Вот безобразие». Я согласен с тобой: это облако-разбойник. Ну да ничего, оно получит по заслугам, и мы разморозим с тобой море за одну секунду!
— В свое время узнаем, — сказал я, — как это делается.
— Слушай! — Лена дышала мне в ухо. — Слушай, я тебе откроюсь: я не люблю твоего дядю. Иногда просто ненавижу.
— Он этого заслуживает, — признался я.
— Ты знаешь, у нас ничего не работает — ни телефон, ни радио, ни видеофоны. Сидим как в осаде из-за этого облака. Какая-то дикость.
«На сцене мы или на галерке?..» Приматы цитировали своих поэтов, чтобы потом уничтожить их. Однажды, когда наступила ночь, они объявили новую эру слияния живого и неживого. Армия роботов была готова уничтожить поэтов и философов, ученых и актеров, школьников и их учителей, чтоб создать единый тип логически мыслящего, кристально целого примата. Поэты бежали и были убиты все, кроме группы подопытных. А новый примат так возгордился своей властью и разумом, что поклялся достичь дна Вселенной…»
— А ты видел первого бессмертного? — спросила Лена.
— Нет, он спал. По-моему, он какой-то чудак.
— По-моему, тоже. А Гарга? Он ведь большой ученый?
— Наверно, — сказал я.
— И все-таки Килоу бессмертный. Что это такое — бессмертный?
— Не знаю, — сознался я. — Наверно, какая-то ерунда.
«…Они считали себя бессмертными, и их цель была ясна, как формула: завоевание новых миров. В списке среди тысяч обычных звезд в одном из участков неба значилась под своим номером и желтоватая звезда — наше Солнце. Приматы послали сюда новейшую модель космического разведчика облако…»
А Лена опять плясала, и улыбалась, и махала мне рукой, и я подумал, что все уже напелись и наплясались, вдоволь, даже кап неуклюже приседал в мохнатых унтах и, не выпуская трубки из зубов, вскрикивал «эхма!», а я все сижу на месте с отсутствующим видом. И когда пляска кончилась, я взял у одного парня гитару и спел «Прощальную гравилетчиков». Рыбаки внимательно слушали эту грустную песню. Мне пришлось петь еще раз, а они подпевали: «А если, а если, а если придется в туманность лететь…» А потом начались старинные, протяжные песни. Голос мой тихонько вплетался в общий хор, и хотя слова я знал не все, но мелодию чувствовал — я как бы вспоминал что-то знакомое и забытое.
Лена спросила про мою песню:
— Сам придумал?
— Нет, не сам. Это Каричка.
— Она твой друг?
— Да. И еще ее брат Рыж.
— Рыж? Смешное имя. А кто он?
— Он доктор техники.
— А… Я думала, он как мой брат Мишутка.
— Да, он такой же. Просто я его зову доктором.
И в эту минуту мне захотелось стать маленьким!
Я вспоминал, о чем мечтал больше всего в детстве. Летать, раскинув руки, быть невидимкой, ехать на тигре по городу, никогда не умереть, иметь всесильного робота друга, похожего на меня, улететь с папой и мамой на Марс, быть большим. Быть большим… Вот я уже большой и снова хочу стать маленьким. Но мне нельзя: над моей головой висит ледяной шар.
— Когда ты пришел, многие думали, что ты сухарь. Ну, как и другие в этой лаборатории — они как будто марсиане: смотрят на тебя и ничего не понимают. А я, как увидела тебя, сразу сказала: нет, он настоящий парень.
— Спасибо, — отвечаю я Лене.
Лучше бы я был, как они. Я не сидел бы тогда с Леной, но, наверное, мог освободить Сингаевского.
Я не заметил, как опять задумался.
— Скажи, — спросила Лена, — почему никто не договорился с облаком, а Гарга договорился?
— В этом весь секрет… — сказал я многозначительно.
Когда Тони приехал к дому Кейт, доктора W. он поблизости не нашел, и на следующее утро, как назло, под окном прохаживался другой ветеран. А Тони, как и обещал, собирался передать доктору алгоритм программы, копию которого вручил Берналу.
Кейт сказала, чтобы он за нее не беспокоился и отправлялся искать доктора на яхту «Королева Мария» с чистым сердцем.
Признаться, Тони направился туда не с чистым, а с сильно бьющимся сердцем – и хотел, и боялся увидеть знаменитого друга доктора W. Опасался, что его визит расценят как навязчивость и невежливое любопытство. Опять же, являться без приглашения было не совсем прилично…
Однако оказавшись поблизости от яхты, поднятой над землей под самую кровлю, Тони неожиданно столкнулся со старой знакомой, имя которой почему-то никак не мог припомнить. Вот где они познакомились, помнил отлично – на курсах кодеров, куда его приглашали рассказать слушателям об особенностях новейших тогда картотечных автоматонов, – а имя почему-то забыл. И ведь не просто слушательница была, Тони даже помогал ей настраивать автоматон и питал надежды на продолжение знакомства, но девушка с негодованием отвергла его невинные ухаживания.
– Аллен? – Она явно обрадовалась встрече. – Как неожиданно! А я как раз думала, у кого бы мне попросить консультацию!
Черт возьми, и как ее поприветствовать, если не помнишь имя? И как вежливо объяснить, что ему сейчас не до консультаций?
– Нет, это определенно судьба! Я ломаю голову, просматриваю справочник телеграфных номеров и тут прямо на улице встречаю тебя! Понимаешь, моя Дороти не справляется с поставленной задачей, а шеф хочет немедленно получить результат!
Тони все еще подбирал слова для вежливого отказа и теребил дагерротипическую память насчет ее имени, когда она решительно взяла его за локоть.
– Пойдем скорей, это не отнимет больше часа. Мы, кодеры, должны друг другу помогать, ты согласен?
– Ну, это вы кодеры, а я так, погулять вышел… – проворчал он себе под нос.
– Брось, Аллен, все знают, что ты гениальный кодер.
Еще все знают, что он нацист и шпион кайзера. Даже странно, что некоторые английские девушки не брезгуют взять его под локоток.
– Сейчас, я только стукну капитану, чтобы опустил яхту. У нас сломался лифт, и он, бедняга, поднял ее меньше пяти минут назад…
– Ты работаешь на яхте «Королева Мария»? – удивился Тони.
– И живу, и работаю, и отдыхаю, – ответила она не без гордости. – Даже таким людям, как мой шеф, нужны помощники, способные справиться с вычислительными машинами. Только она теперь называется не «Королева Мария», а «Бейкер-стрит, 221-б».
Мисс Хадсон. Ее имя, согласно базе данных о проживающих в Лондоне, мисс Хадсон. Тони выяснил это, когда интересовался судьбой доктора W. Давно, в тот день, когда родилась Урсула. Он, правда, понятия не имел, что это его знакомая.
Она «стукнула» капитану по наручному телеграфу (о котором Тони давно мечтал, но приобрести так и не сподобился – говорили, что нет лучшего средства для слежки и прослушки, нежели портативный телеграф).
Яхта – новая, безопасная модель, накачанная гелием вместо водорода, – включила котел, запыхтела, а потом затарахтела компрессором, сжимавшим дорогущий гелий. Медленно колыхалась, опускаясь вниз, будто плыла по волнам. И еще на середине пути начала выпускать складной хромированный трап.
Красивая была яхта. И на том месте, где у яхт обычно крепятся буквы с названием судна, тусклым медным блеском сверкала слегка оплавленная табличка, снятая с жилого дома: «Бейкер-стрит, 221-б».
Капитан Коул ничего не сказал о появлении постороннего на яхте, но проворчал, подавая мисс Хадсон руку при входе на палубу:
– Мисс Изабелла, я опускаю яхту уже третий раз за сегодняшнее утро. Что вы забыли теперь?
– Я не Изабелла, я Диана. Ди-а-на. Неужели так трудно запомнить?
– За завтраком вы назвались Изабеллой, – безо всякого чувства вины парировал капитан.
– Ну и что? А теперь меня зовут Диана. И я ничего не забыла, а привела консультанта по кодированию картотечных автоматонов. Но вам, капитан, этого не понять.
– Да уж куда мне! – закхекал капитан. – Понятное дело, консультант! Но, видит бог, лучше бы вы привели ухажера, а не консультанта.
– Как вам не стыдно! – с негодованием прошипела мисс Хадсон. – Мало того, что вы бесцеремонно лезете в мою личную жизнь, вы еще и предлагаете совершенные непристойности! Ухаживания унижают женщину, топчут ее человеческое достоинство! Аллен, я надеюсь, ты не думаешь за мной ухаживать?
– Ни в коем случае, – серьезно ответил Тони и подмигнул капитану. – Только консультировать по вопросам кодирования картотечных автоматонов.
Понятно, почему он не вспомнил, как ее зовут.
За препирательствами никто не заметил высокого сухого человека, стоявшего в дверях, что вели к каютам яхты. А человек между тем пристально смотрел на Тони цепким взглядом, от которого не ускользала ни одна мелочь. Ну да, наблюдательность – фамильная черта Холмсов…
– Здравствуйте, мистер Аллен, – сказал он скрипучим, весьма характерным голосом, когда Тони подошел ближе.
– Здравствуйте, сэр… – несколько смешавшись (если не сказать «робея») ответил тот.
– Вы, я полагаю, хотели бы видеть Уотсона?
– Нет-нет, – опередила Тони мисс Хадсон. – Аллен пришел ко мне, помочь в настройке Дороти.
– Милочка, подождите несколько минут, мне бы хотелось поговорить с вашим гостем наедине. Если он, конечно, не возражает.
– Я, конечно, не возражаю… А… доктор предупредил вас о моем приходе?
– Нет, напротив – это я предупредил его о вашем приходе. Но он, как всегда, отнесся к моему предупреждению скептически. Пройдем в гостиную. Если вы не боитесь отравиться, я попрошу мисс Хадсон сварить нам кофе.
***
Ночами кадавры прячут своих детей за крепкими запорами, ибо знают, что тьма есть зло, и сами творят зло во тьме. Но при свете дня они сонны и расслаблены, уверенные в своей неуязвимости. Уверенные, что добро беззубо и не причинит им вреда в силу своей сущности. О, как они заблуждаются!
Но в этот раз все сложилось иначе.
Саймон Маккензи легко узнал, где прячется порождение Диавола в обличии невинного младенца, но мать дьявольского отродья учуяла опасность своим звериным чутьем, укрылась в логове, заперлась на замки и засовы. И кадавр дозором бродил неподалеку от ее скрывища, охраняя родную ему мертвую кровь, ночью же присоединялись к нему и рыщущие волки в человечьем обличье: на этот раз Люцифер в преподобном разглядел себе врага, врага опасного – и выставил стражу вокруг своей наперсницы.
Однако самка наконец высунулась из норы – притворяясь матерью невинного младенца, нельзя не блюсти, пусть и для отвода глаз, положенного образа действия и жизни: она отправилась на прогулку, и никто – никто! – не догадывался, что в коляске лежит вовсе не дитя человеческое, а чудовище с мертвой кровью. Кадавр, как верный страж, не отстал от исчадия Диавола ни на шаг, притворился лукаво нечаянным прохожим.
Преподобный с Божьей помощью нашел путь, чем привлечь хитрую осторожную самку, – золотой соверен, взятый из церковной кассы, который якобы нужно вернуть одному из крестных ее змееныша. Убрать же с дороги кадавра было отцу Маккензи не под силу. А он чувствовал наступление решительной минуты: самку от посторонних глаз вот-вот укроет сень деревьев, и наступит время действовать.
Что, как не молитва, обращенная к Господу, поможет одинокому воину света в трудный час? И Господь дал преподобному и храбрость, и силу, и мудрость, и твердость духа. Без страха вышел преподобный встречь кадавру, заступив ему путь, без трепета взглянул в мертвые глаза и заговорил уверенно и убежденно:
– Знаете ли вы, что в этом доме поселилось само Зло? Знаете ли вы, что за кровожадный монстр прячется за этими стенами? Не сомневаюсь: знаете.
Мертвое лицо кадавра не дрогнуло, лишь взгляд стал пристальней и жестче. Но теперь отступать Саймону Маккензи было некуда.
– Вы… видели его? – с великим подозрением спросил кадавр.
– Да, я видел его. Только что, – дерзко отвечал преподобный.
– Пойдемте, вы должны показать мне, где он прячется. – Кадавр холодной рукой взял отца Маккензи за локоть, и не было силы высвободиться из железного захвата.
Не иначе, сам Господь вложил в уста преподобного произнесенные им слова… И надоумил на дальнейшее действо. Не было сомнений: мертвец лукавил, притворялся, отводил отцу Маккензи глаза и не мог допустить, чтобы его лукавство разоблачили.
– Я никуда не пойду. – Саймон Маккензи гордо поднял голову и воспротивился мертвой железной руке.
– Он напугал вас, святой отец? – продолжал лукавить кадавр. О, он хотел скрыть от всех и пол ребенка!
– Да. Да, он напугал меня, – слукавил и преподобный. – Ищите без меня это исчадие ада – я видел его только что вон в том подвальном окне. Не прошло и минуты, он не мог далеко уйти.
И кадавр, ставший заложником собственной хитрости, был вынужден бежать в сырой и темный подвал дома, который минуту назад покинул монстр в обличии девочки-младенца.
***
Гостиная выглядела так, как Тони представлял ее себе, читая «Записки» доктора W. И круглый стол, и камин, и лестницы, ведущие в спальни, с тяжелыми балясинами темного дерева. И кресла с изогнутыми спинками и резными деревянными подлокотниками, в одно из которых Тони и предложили сесть.
– Доктор весьма заинтересовал меня рассказом о том, как он стал крестным отцом, – начал знаменитый сыщик, раскуривая трубку. – Сейчас он изучает метрические книги в Сент-Мэри-ле-Боу, проверяя мою гипотезу, но скоро должен вернуться. Он так взволновался, когда я предположил, что вы непременно нанесете нам визит, что поспешил покинуть яхту. Наверное, надеялся, что кричать капитану Коулу снизу вы не станете и наша с вами встреча не состоится. Доктор всегда был наивен, как дитя, и, думаю, таким мой дорогой друг и останется. Он искренне верит, что может что-то от меня утаить, как, например, правду о вашем с ним знакомстве, которое произошло вовсе не вчера. Не подумайте, что я действую за спиной Уотсона и собираюсь выведывать у вас его секреты, – ни в коем случае! Все его секреты я узнаю́ еще до того, как он входит в гостиную с таинственным видом. Вот и теперь мне было достаточно поставить перед нашей милочкой неразрешимую техническую задачу, чтобы через полчаса вы оказались сидящим в этом кресле.
– И… зачем вам это понадобилось? – осмелился спросить Тони.
– Меня попросил об этом мой брат. Неофициально. Он же познакомил меня с вашей биографией.
Провалить операцию за два дня до завершения? Надо было сто раз подумать, прежде чем сюда идти – удовлетворять праздное любопытство…
– И как?
Великий сыщик снисходительно усмехнулся и пыхнул трубкой.
– Я буду с вами откровенен. Если вы не боитесь откровенности.
– Откровенности я не боюсь. Всегда лучше знать, чем догадываться.
– Для начала, молодой человек, вы никогда не бывали в Бенгалии и уж тем более не родились там, – доверительно начал сэр Ш., причмокнув, как будто его беспокоил больной зуб. – Вы родились и выросли на севере, где климат гораздо более суров, нежели в Лондоне, а недостаток солнца сказывается на строении скелета. Ваше детство прошло в большом перенаселенном городе, и это было детство, полное лишений. Вы жили в тесном помещении вместе с множеством других людей, ели скверную пищу, знали голод и постоянно испытывали недостаток тепла. С некоторого момента ваша жизнь изменилась в худшую сторону, я предполагаю, это произошло в начале войны. Некоторое время вы провели в доме общественного призрения, где, по всей видимости, учились писать и читать. После этого, примерно на одиннадцатом году вашей жизни, дом призрения был по каким-то причинам распущен, а его воспитанники оказались на улице, и вы ступили на стезю малолетнего преступника. Надо ли называть причины, по которым на четвертом году войны в перенаселенном северном городе был распущен дом призрения?
Тони покачал головой.
– Жизнь малолетнего преступника, особенно морозными зимами, не назовешь легкой, она не могла не оставить отпечатка на ваших привычках, повадке, жестах. Я думаю, на улице вы пережили не менее трех зим, однако вскоре фортуна повернулась к вам лицом и в вашей жизни появился Наставник, взявший на себя заботу не только о вашем воспитании, но и об образовании. Мне известны имена четырех педагогов, способных за короткий срок превратить уличного мальчишку в джентльмена, если считать эту формулировку уместной в данном случае, но могу с довольно высокой степенью достоверности назвать имя вашего Наставника – он ваш тезка. Из чего можно сделать вывод, что к этому человеку вы до сих пор питаете самые глубокие и искренние чувства. Кстати, мне довелось встречаться с ним лично, я бывал у вас на родине. Обладая незаурядными врожденными способностями, вы с легкостью освоили университетский курс математики, хотя другие дисциплины давались вам с трудом. Но несмотря на это, вы попали в поле зрения соответствующих структур, в первую очередь нуждавшихся в дешифровке перехваченных радио- и телеграфных сообщений. Видимо, это случилось еще во время вашего обучения, потому что для совершенного овладения языком нужно время, а в Лондоне вы появились не позднее четырех лет назад, так как три года назад в Кембридже была закрыта стипендия для выходцев из колоний. Надо ли говорить, с какой целью вы прибыли в Великобританию?
Тони покачал головой.
– Итак, поправьте меня, если я в чем-то ошибся, – знаменитый сыщик откинулся в кресле и торжествующе затянулся. Сзади кресла, на полу, лежали две перекрещенные тени, одна погуще и почернее, другая слабая и серая. Отчетливо была видна на полу теневая спинка кресла и его заостренные ножки, но над спинкою на полу не было теневой головы сэра Ш., равно как под ножками не было ног знаменитого сыщика.
– Я бывал в Бенгалии, – усмехнулся Тони.
– Разве что проездом, – не выпуская трубки изо рта, проворчал сэр Ш.
– Еще мне случилось побывать в Трансильвании. Тоже проездом, разумеется.
Знаменитый сыщик кинул в его сторону короткий взгляд и, конечно, заметил, что Тони смотрит на тень, которую отбрасывает кресло – и только кресло.
– Не беспокойтесь, я не собираюсь делиться полученными сведениями с контрразведкой, хотя я вам этого и не обещал, – почему-то самодовольно ухмыльнулся сэр Ш., и Тони показалось, что его клыки немного длинней, чем до́лжно. – А я мог бы в подробностях рассказать о том, что является вашей конечной целью в деле Потрошителя, для этого не требуется быть «семи ладоней во лбу», так, кажется, у вас говорят о чрезвычайно умном человеке?
– Примерно.
– Вопрос в том, что́ я отвечу брату. Видите ли, мой брат, в отличие от меня, не является в полной мере свободным человеком, он работает на правительство, он не просто лоялен – он сам основа английской государственности. Но я не мой брат и пока не вижу в ваших действиях угрозы для Великобритании, лишь для нынешнего внешнеполитического курса ее правительства, который я не возьмусь ни одобрять, ни критиковать. Думаю, мой добрый друг Уотсон обрадовался бы сделанным мною выводам, чего никак нельзя сказать о моем брате. Расскажи я Майкрофту о том, кто вы такой, и вашему ближайшему будущему не позавидует даже больной саркомой. Если вы, конечно, останетесь верны своим убеждениям, в чем я почти не сомневаюсь, – этим вы мне и симпатичны, а не только редким математическим умом, который могли бы развить до чрезвычайности. В нынешние времена редко встретишь человека с чистыми помыслами и юношеским максимализмом. Вы можете найти для меня причину более вескую, чем мои симпатии, по которой я не стал бы сообщать брату о нашей встрече и ее результатах?
Ну, доктор Фрейд, и для чего же ты писал свои многословные трактаты, если в результате их изучения нельзя безошибочно ответить на подобный вопрос?
– Я не вижу такой причины. Я действую в интересах своей страны, а не вашей. Моих убеждений вы не разделяете и вряд ли поверите, что моя страна в данном случае стремится остановить новую мировую войну. Нарушение Версальского договора вряд ли вызывает у вас внутренний протест, поскольку нарушает его ваша страна в интересах собственных граждан… Вряд ли сэр Освальд придет к власти, он даже сколько-нибудь существенного числа голосов в парламенте не получит, а значит, опасаться законных репрессий с его стороны вам не приходится. Я имею в виду ваш… хм… альтернативный способ жизнедеятельности… Право, не знаю, кого вы больше хотите обрадовать, друга или брата.
– Что ж… Ваш ответ мне нравится. Мой брат ничего не потеряет, если не узнает о нашей встрече. Я имею в виду, лично ничего не потеряет. Никто не мешал ему встретиться с вами без моего участия и сделать те же выводы, что сделал я. И вам я искренне советую не попадаться ему на глаза даже мельком – он человек долга и не примет во внимание личные симпатии. Будем считать, что в этой игре я встал на сторону чистых помыслов Уотсона против холодного разума Майкрофта.
– Спасибо, сэр, – сдержанно кивнул Тони.
– Кстати, Майкрофт тоже высказывался против политики умиротворения, но лишь до того времени, пока его об этом спрашивали.
Последние слова великий сыщик произнес под стрекот портативного телеграфа, лежавшего на каминной полке.
«проверил метрические книги тчк ваше предположение зпт как всегда зпт блестяще подтвердилось тчк», – отстучал симпатичный аппаратик, и сэр Ш., кивнув, не стал подниматься с кресла, чтобы прочесть телеграфную ленточку – тоже понимал язык Морзе на слух.
– А теперь не могли бы вы ответить на некоторые мои вопросы о вашем посещении церкви Сент-Мэри-ле-Боу? – обратился сыщик к Тони.
– Разумеется. Я привез доктору алгоритм программы, которую мне удалось скопировать с автоматона в крипте.
– И в чем основной смысл этого алгоритма?
– Программа управляет движением резонаторов, как и предполагалось, но без консультации специалистов утверждать, что резонаторы действительно оказывают влияние на человеческий мозг, я не возьмусь.
– Будем опираться на это предположение. Кстати, Уотсон за последние годы сильно развил наблюдательность, но так и не научился делать верные выводы из отмеченных фактов и деталей. Вряд ли он мог бы рассказать вашу биографию в тех же подробностях, что и я, но сделать предположение о вашем вероисповедании ему ничего не стоило. Вы считали, что у ребенка должно быть двое крестных, и не удивились требованию раздеть младенца.
– Я атеист. Я мог вообще ничего не знать о крестинах, – попытался возразить Тони.
– Могли, но с ничтожной вероятностью. Не удивлюсь, если, оказавшись в церкви, вы перекреститесь справа налево, – усмехнулся сэр Ш. – Ведь дом призрения, где вы провели несколько лет, наверняка не был светским заведением. Память тела играет с нами злые шутки. Собственно, именно память вашего тела помогла мне выстроить вашу биографию с такой точностью. Я давно расширил свой дедуктивный метод знаниями в области физиогномики, языка тела, фрейдовского и юнговского психоанализа, но более всего – биохимии запахов, к которым стал чересчур чувствителен с некоторых пор… Я вам скажу, это чрезвычайно интересное занятие – находить научное обоснование интуитивному чутью. Но вернемся к крестинам. Уотсон счел интерес преподобного к телу девочки половой перверсией, я же сразу подумал о пропажах младенцев в окрестностях Сент-Мэри-ле-Боу. И вот пожалуйста – Уотсон прислал подтверждение моей догадки: все пропавшие младенцы были крещены именно в этой церкви и именно Саймоном Маккензи.
Тони вспомнил о ребенке жирной Бетти – Кира говорила о роскошных крестинах мальчика именно в Сент-Мэри.
– Мне довелось найти одного из пропавших младенцев, – сказал он сэру Ш.
– Да? – Глаза сыщика вспыхнули. – Немедленно расскажите мне все подробности! Возможно, я в чем-то ошибся. Я не сомневался, что преподобный страдает тяжелейшим психическим расстройством, не имеющим ничего общего с половой перверсией, и причина тому – те самые резонаторы, управление которыми вы обнаружили в крипте. Дело в том, что звук, особенно на низких частотах, имеет свойство быстро затухать.
– Да, я кое-что об этом слышал… – усмехнулся Тони.
– Разумеется, для вас это очевидно. Но для Уотсона этот факт стал новостью. Так вот, в непосредственной близости от колокольни действие низких частот во много раз сильней, чем требуется для воздействия на людей, находящихся, скажем, в ста ярдах от нее. Я думаю, никакие резонаторы не способны усилить звук на низкой частоте так, чтобы его «услышали» на Кейбл-стрит, к примеру. Иначе те, кто в это время идет по Чипсайду, попросту погибнут. Потому во время шествия на Кейбл-стрит воспользовались «умиротворяющей» частотой, в то время как частота, вызывающая панику, могла бы разогнать демонстрацию в считанные минуты. Думаю, эту частоту усиливают крайне редко. Кроме того, не зная устройства резонаторов, трудно сказать, что испытывает человек, находящийся внутри колокольни, а не снаружи. Но я совершенно уверен, что резонаторы не могут не влиять на его мозг и влияние это многократно превосходит воздействие на случайных прохожих. Стал ли звук лишь провокацией психического расстройства святого отца или его первопричиной – не важно. Но я уверен, что преподобный Саймон Маккензи, а не Потрошитель, ворует младенцев из колясок.
– Не может быть… – шепнул Тони. – Это… Нет, этого просто не может быть…
Он рассказал сэру Ш. о том, как возле Пекла принял преподобного за старуху с косой, и о ритуале, совершенном святым отцом в полночь. Но и после этого не поверил, что в коробке, брошенной в лаву, мог находиться ребенок. Он и в черного кота в коробке не верил.
Однако на великого сыщика его рассказ не произвел столь ужасающего впечатления, – наверное, виной тому было отсутствие тени за креслом… Или, прожив столько лет, сэр Ш. перестал удивляться человеческой жестокости?
– Я так и предполагал, – кивнул великий сыщик. – Именно ритуал и именно Пекло. Раздевая ребенка во время крестин, преподобный ищет на нем так называемые метки дьявола. В наше время верующим трудно соотносить христианские догматы с жизненными реалиями. И мое существование, и существование Уотсона, и даже долгая жизнь моего брата – все это расходится с тем, что пишет библия. Я уже не говорю о моро и марсианских резервациях. Вы знаете, что Папа Римский до сих пор отрицает гелиоцентрическую систему мира? В то время как даже я давно убедился в ее соответствии действительности. Нет, я никогда ее не отрицал, считая не менее логичной, чем геоцентрическая. Все же в долгой жизни есть немало преимуществ: можно позволить себе тратить время на вещи ненужные, но вызывающие праздный интерес. Так вот, христианская церковь независимо от конфессии должна изменить догматам, если хочет сохранить свое существование. Что она, собственно, и делает. Но далеко не каждый верующий готов к этому – религиозные войны случались и из-за ничтожных, казалось бы, отступлений от традиции.
– Нет, но бросить в Пекло невинное дитя… – Тони покачал головой.
– Не сочтите меня бесчувственным циником, но в Лондоне построено немало церквей, в фундамент которых живьем вмурованы младенцы, – это я знаю доподлинно, ибо мне доводилось осматривать их мумии. Думаю, такое случалось не только в Лондоне и вовсе не по причине безумства тех, кто это делал, – но Саймон Маккензи, несомненно, безумец. Теперь расскажите мне о найденном ребенке, возможно, я в чем-то ошибся.
Тони рассказал, как посетил квартал моро-волков, сделав упор на том, что́ волки говорили о пропаже детей.
– Н-да… Человек – самый лютый зверь в Лондоне… – покивал сэр Ш., когда рассказ был окончен.
– Однако Саймон Маккензи до сих пор жив, несмотря на обещанное полнолуние, – заметил Тони.
– И в этом нет ничего удивительного. Сам преподобный ничего не знал о резонаторах, иначе бы поостерегся звонить в колокола из чувства самосохранения. Но Уотсон заметил, что на моро во время стычки на Кейбл-стрит колокольный звон действовал раньше и сильней, чем на остальных. Опасаясь нападения моро-волков, Маккензи защищался от них колокольным звоном. И наверняка приписал это воздействие божьему промыслу, счел чудом, явленным ему как верному слуге Бога.
– И как вы намерены поступить с преподобным?
– Я думаю, дело можно передать в Скотланд-Ярд, нашему с Уотсоном давнему приятелю и сопернику – инспектору Лестрейду. Уотсон, конечно, может выступить против – с годами его человеколюбие существенно возросло, он стал чаще вспоминать о своей врачебной клятве. Не буду вдаваться в психологические тонкости чувства вины моего друга, но факт остается фактом: он сочтет Саймона Маккензи больным, нуждающимся в психиатрическом лечении, а не в справедливом возмездии. Но инспектор лишен сантиментов, ни о лечении, ни о возмездии он не подумает. Его волнует порядок на улицах Лондона, и я, пожалуй, не стану интересоваться, как он оградит жителей Ист-Энда от убийства их детей.
– А… инспектор тоже… еще жив?
– Да, и здравствует.
Тут на каминной полке снова заклокотал портативный телеграф, и на этот раз сообщение переполняли эмоции:
«силы небесные вск холмс зпт этот безумец видел своей миссией поиск и убийство детей мертвецов вск вск вск вск вск»
Великий сыщик кашлянул, будто поперхнувшись.
– Потрясающе… Надо же, какое поразительное совпадение… – сказал он телеграфному аппарату и повернулся к Тони: – В нашем случае русская поговорка звучит весьма двусмысленно: преподобный Саймон Маккензи воистину слышал звон… Замечу, наверняка вашу крестницу он тоже причислил к исчадиям ада, присутствия Уотсона на крестинах для этого вполне достаточно.
– Вы… не шутите? – Тони напрягся. Дело не в том, что преподобный может навредить Кейт или украсть у нее Урсулу, – такое маловероятно. Но если он сунется в коляску, то обнаружит там именно то, что ищет. Звереныша. Монстрик будет вынужден защищаться и поднимет шум, на который немедленно явится ветеран, стоящий под окнами Кейт как раз в ожидании шума.
– Не думаю, что с этим стоит шутить.
– В таком случае, я напрасно уехал с Питфилд-стрит… – пробормотал Тони и поднялся. – Вы великий сыщик. Я был счастлив встретиться и говорить с вами и никогда, до самой смерти, не забуду этой встречи. Но если Кейт и Урсуле грозит опасность, я должен быть рядом с ними, а не здесь.
– Мне кажется, что опасность для миссис Кинг вы видите вовсе не в нападении на нее преподобного Саймона Маккензи…
– Что ж, и в этом вы тоже правы. – Тони пожал плечами.
– А уверены ли вы, что ваше присутствие что-то изменит? Защитить женщину с ребенком от сумасшедшего священника не составит для вас труда, но с тем, от кого вы собрались ее защищать, вам не только не справиться – вы не станете ему хоть сколько-нибудь заметной помехой.
– И тем не менее однажды мне удалось защитить от него… в некотором роде женщину с ребенком.
– Я не задерживаю вас и не уговариваю остаться. Я всего лишь хотел уточнить, отдаете ли вы себе отчет в целесообразности присутствия рядом с миссис Кинг.
– Вполне.
– Что ж… В таком случае – помоги вам Бог…
***
Большой и злой! Большой и злой, которого страшно! Он хочет плохо маленькой женщине, и ему надо плохо доброй женщине! И нет большого, который боится! Мокро глазам, потому что страшно и добрых нет никого. Если плохо доброй женщине, то добрых опять нет никого!
Мокро глазам? Надо внимательно и напасть, чтобы была добрая женщина. И маленькая женщина. Очень надо напасть, но страшно большого и злого очень сильно.
Очень сильно пахнет вдруг неедой, сильно и плохо. У большого и злого есть нееда, чтобы плохо доброй женщине. Мокро глазам, потому что тогда добрых нет никого.
Сначала надо тихо и не видно, а потом напасть. Но очень, очень страшно, и опять мокро глазам.
***
Кадавр сделал вид, что взял след – ложный след, – и преподобному едва хватило тех нескольких минут, на которые кадавр отвернулся от самки с чудовищем в коляске.
Святой отец настиг ее на пустынной в этот час тропе меж деревьев, спрятанной от посторонних глаз густой зеленью подлесья. Уверенная, что позади нее верный страж-кадавр, самка не оглянулась, заслышав шаги, и преподобный решил заговорить с нею, лишь если она обернется. Господь не дал Саймону Маккензи большой телесной силы, но наградил сноровкой и смекалкой. Это Он нашептал преподобному о чудодейственных способностях серного эфира, и тому оставалось ловко накрыть лицо самки платком, смоченным усыпляющим средством.
И даже теряя сознание, она дралась за свое отродье подобно волчице, заслонившей волчонка. Недолго, к счастью.
От греха пришлось откатить коляску на десяток шагов вперед, за поворот тропинки. Чтобы мерзкое отродье не закричало, призывая кадавра на помощь, довольно было одного мановения платком, на миг коснувшегося якобы невинного лица. Преподобный одним рывком отбросил с коляски полог и кружевные оборки, и в этот миг – не понял, нет! – увидел, ощутил, прочувствовал самыми темными закоулками сознания глубину своей ошибки… Своих ошибок… Множества своих ошибок.
Угрожающий прищур и звериный оскал… Вблизи разница между живым человеческим ребенком и младенцем-кадавром была безусловна…
На глазах Саймона Маккензи, не имевшего сил ни закричать, ни сойти с места, лопнуло ватное одеяльце, перевязанное ленточкой. Диавол не выдал кадавра ни единой своей меткой, но одного признака – двух передних резцов, способных на куски рвать живую плоть, – было довольно с лихвой…
***
Прыжок монстрика вперед и вверх оттолкнул и едва не опрокинул коляску с Урсулой. Тони видел оцепеневшее, как у мертвеца, лицо преподобного, когда бежал в его сторону по узкой тропинке парка.
Ловкий, как обезьяна, пацан руками (которых так не хватало пинчерам) впился в горло безумца, рванул руки в стороны накрест, ломая преподобному кадык. Шея – то, что наиболее сильно отличает зрелого мужчину от женщины или ребенка. И будь на месте святого отца Кейт, она была бы обречена – один рывок порвал бы ей трахею, а то и сонную артерию. Как бы хил ни был преподобный, а монстрику не хватило сил убить его одним рывком.
Безумцы бывают иногда нечеловечески сильны и ловки – и очнувшийся от оцепенения святой отец издал кошачий вопль (похожий скорей на боевой клич, нежели на крик боли) и попытался свернуть Зверенышу голову, ухватив его за волосы и подбородок. Неизвестно, удалось бы это преподобному или нет, Тони с разбегу ударил его кулаком в переносицу – хотел сразу насмерть, не рассчитывая силу, но бил немного сбоку, чтобы не задеть монстрика, и лишь завалил преподобного на землю. Впрочем, нос он святому отцу наверняка сломал – тот выпустил голову невинного младенца и захрапел, закрыв лицо руками, – сквозь пальцы тут же просочилась кровь. Кровь хлестала из страшной рваной раны на шее, и монстрик, изловчившись (и наверняка опьянев от запаха живой крови), зубами порвал преподобному глотку – за миг до того, как Тони нагнулся и ухватил его под мышки, уверенный, что сейчас Звереныш начнет и его самого рвать на куски. Тут и пригодились бы миорелаксант и крепкая немецкая веревка, но неожиданно пацан не оказал сопротивления. И даже наоборот: расслабился вдруг, обмяк и прижался к Тони всем телом – дрожащим маленьким и теплым телом, – будто хотел спрятаться у него на груди. По щекам монстрика беззвучно катились слезы, и Тони понял, что пацан дрожит от пережитого страха, волнения. И, должно быть, от холода, потому что одет в одну только бумажную распашонку. Он был перепачкан в крови, и подумалось вдруг, что безумец тоже мог его поранить…
Впрочем, святой отец с Божьей помощью оказался живуч: в трахее булькала кровь, воздух входил в легкие со страшным хлюпающим звуком, но преподобный дышал – не совсем так, как люди делают это обычно… Наверное, он что-то говорил: губы его шевелились, но воздух шел мимо голосовых связок.
Тони отвернулся и прижал монстрика к себе, поглаживая по спине, – ни дать ни взять обычный младенец… Он ведь едва не погиб… Он никогда не нападал на взрослых мужчин, потому что не мог с ними справиться.
– А ты отважный парень, я смотрю… – усмехнулся Тони. – Не закутать ли тебя в одеяло?
Малыш сказал неопределенное «гу» и посмотрел в сторону поворота тропинки. Что с Кейт? Почему не плачет Урсула? И где этот чертов ветеран?
Сначала нужно спрятать малыша в коляске, а потом думать обо всем остальном.
Лопнувшее одеяльце поразило Тони сильней, чем порванная глотка преподобного…
Ветеран опоздал. И после того, как он разогнал любопытных, сбежавшихся на шум, ему пришлось довольствоваться объяснениями Тони. Версия выглядела вполне правдоподобно: Звереныш напал на святого отца, Кейт упала в обморок (а какая женщина не упала бы в обморок, увидев столь кровавую сцену?), но, завидев Тони, монстр немедленно скрылся.
Авиетка скорой помощи прибыла быстро и забрала отца Маккензи в больницу – врач заявил, что преподобный, вполне возможно, останется жив, потому что современная медицина, случается, творит чудеса. Трудно сказать, стоило ли ей сотворить чудо в данном конкретном случае…
Судя по поведению ветерана, ему и в голову не приходило, что Звереныш может лежать в коляске рядом с Урсулой. Малыша он именовал тварью или отродьем и чрезвычайно сочувствовал преподобному, говорил, что кровожадная тварь напала на святого отца из мести.
***
«Я – Сардина, Океан-2. Вызывается Кузнечик. Вызывается Кузнечик. Кузнечик, сообщаю: для судов в квадратах 12, 16, 21 результат гидролокационных сигналов, присланных соответственно 1-го, 3-го и 7-го ноября этого года: 38, 977, 35, 610, 97, 653…»
Никто, будь он даже «семи ладоней во лбу», не смог бы увидеть за десятками цифр связного текста: «Каструб, терминал два, причал одиннадцать. Вариант „Дельта“ не разрешаю. Кузнечик, чертяка, жми!»
Завоевание Земли шло по плану. Ри-Ан-Сеармин-Во, пятый принц планеты Шинат, лично составил его и утвердил. Лично и воплощал. И пусть старшие братья и сестра продолжают насмехаться над ним и считать неудачником – он знал, что именно в этот раз у него все получится. И он станет хозяином не какого-то астероида – целой планеты, пусть и на окраине Галактики. Разумные существа этой планеты внешне похожи на шинатидов, но начисто лишены магического дара, а значит, не сумеют ничего противопоставить такому магу как принц Ри. Однако, если верить разведданным, они весьма искусны в инженерном деле.
На магию вкупе с техникой Ри и сделал главную ставку в своем плане. В его арсенале имелось сравнительно простое заклятье подчинения, которое он опробовал на первых встретившихся ему людях, по счастью, оказавшихся воинами. Воспылав преданностью к новому командиру, они нашли команду инженеров, которые тут же взялись за возведение башни с магическим ретранслятором, которая внушила бы любовь к новоявленному правителю всем жителям близлежащих земель, послужила бы прототипом для создания башен по всей планете и обеспечила бескровную и безоговорочную победу.
Для инженерных опытов Ри занял заброшенный завод на окраине небольшого городка, названия которого не удосужился запомнить, хотя местные его упоминали. Не царское это дело – тратить себя на такие мелочи.
Однако на что вообще тратить время, Ри не знал. Ученые и инженеры работали. Военные – охраняли. А он… Ждал, когда все будет готово, и скучал. Душа просила какого-нибудь развлечения. Или разрушений. Что могло бы быть одним и тем же действом. Здравый же смысл, наличием которого Ри гордился, подсказывал, что до определенного срока сидеть нужно тихо и никак себя не обнаруживать.
Поэтому он и сидел в комнате полуразрушенного дома (силами его магии восстановленного и приспособленного под жилье) и расстреливал свиней злыми птичками с помощью любезно одолженного майором Белых планшета.
Вообще-то Ри был несколько удивлен местным животным миром, сильно отличавшимся от шинатского. На Шинате животные не умели возводить крепости и вообще были неразумными, да и птицы летали сами по себе, а не с помощью катапульт. Но Ри решил разобраться со всеми этими несущественными неясностями после того, как захватит тут власть, подчинит себе всех разумных существ и как следует осмотрится. Пока же ему приходилось скучать и считать дни до воплощения в жизнь его прекрасного плана.
В первый же вечер его внимание привлек странный шорох в углу. Ри отложил планшет и пригляделся. Ничего не заметил. Прибавил света с помощью магии и присмотрелся еще раз. Какая-то серая тень метнулась вдоль стены. Ри на всякий случай ударил туда молнией, но зря. Тень ускользнула. Ри понаблюдал еще с минуту и вернулся к злым птичкам.
Через полчаса шорох повторился. Ри замер и осторожно скосил глаза. Потом чуть повернул голову. В темноте у стены копошилось нечто, очень мелкое. Наверное, что-то из местной живности. Замеченная им ранее тень была намного крупнее. Ри еще немного понаблюдал, но так больше никого и не заметил. И уже почти было вернулся к птичкам, но в последний момент страсть к реальным действиям взяла верх, и он ударил магическим лучом в скребущийся комок.
Тут же несколькими футами левее раздалось злобное шипение, но оглянувшийся Ри снова успел увидеть лишь серую тень. И две точки, полыхнувшие ярко-зеленым огнем.
Он отложил планшет и подошел к стене, посмотреть, кого же он убил. Это оказалось крошечное круглое существо с короткой шерстью бурого цвета и длинным хвостом. За хвост Ри его и подцепил двумя пальцами и понес в общую часть дома, где обитали люди. Наверняка местные жители с легкостью объяснят ему произошедшее.
Ри повезло: первым ему встретился майор Белых, самый толковый и самый расторопный из завербованных, точнее, заколдованных им слуг.
– Что это? – спросил его Ри, демонстрируя свою находку.
– Мышь, ваше величество, – тут же ответил человек. – На Шинате такие не водятся?
– Нет. От них есть какой-то толк?
– Никакого. Они живут рядом с людьми, прогрызают дыры в стенах и полах, воруют еду. Надо сказать всем, чтобы тщательнее убирали припасы. Да и провода мыши могут погрызть. Придется лабораторию проверить. Заберется так одна мышь в машину – и вся работа к черту.
– Значит, правильно, что я ее убил, – заключил Ри.
– Да, ваше величество, – кивнул Белых. – Но, скорее всего, она тут не одна.
Ри представил, что будет ходить по всему огромному дому, выискивая по углам этих крохотных мышей, и бить их магией. С одной стороны, конечно, развлечение и разрушение, к тому же вряд ли способное привлечь к их укрытию лишнее внимание, но… Принц Шината, хоть и пятый, будущий властитель Земли – убивающий на досуге мышей?..
– Как от них избавиться? – поинтересовался Ри. Не может быть, чтоб люди, изобретшие немыслимые машины для уничтожения друг друга, так поражавшие воображение шинатида, не придумали, как избавляться от мелких мышей.
– Можно поставить мышеловки. Или рассыпать яд. Но лучше завести кота, – сказал Белых.
– Что такое «кот»? – тут же переспросил Ри, готовый впитывать информацию о новом оружии.
– Они у вас тоже не водятся? – спросил Белых.
Ри нахмурился, не понимая.
– Такой… небольшой… – Белых показал руками. – Мохнатый, с хвостом. И усами. И глаза такие… зеленые.
– Живой? – удивился Ри.
– Да. Кошки издавна охотятся на мышей. За это люди их и держат в домах.
– У них светящиеся глаза?
– Бывает, что в темноте светятся.
– Вот оно что! – воскликнул Ри, осознавая, кого видел в своей комнате и кому помешал охотиться. – Что коты ценят?
Майор Белых задумался.
– Чтоб было тепло. Мягко. Много еды… И за ушком почесать.
– Как с котами разговаривать?
Майор удивленно вытаращился:
– Кис-кис?
– Хорошо, – довольно улыбнулся Ри и направился обратно к себе.
– К вашим услугам… – раздался вслед недоуменный голос человека.
Вернувшись в свои покои, Ри внимательно огляделся, но ни тени присутствия кота не обнаружил.
– Кис-кис! – позвал он.
Ответа не было.
– Кис-кис! – повторил он громче. – Ты здесь? Не бойся, я хочу с тобой поговорить! О сотрудничестве! Кис-кис!
Тишина.
Ри еще раз внимательно осмотрелся. Даже обошел все углы. И вынужден был признать, что кота в комнате не было.
«Может, завтра придет», – рассудил он и снова уселся расстреливать свиней птицами.
Кот пришел под утро. Ри всегда спал чутко и моментально почувствовал даже не касание, а чье-то присутствие рядом со своей рукой, свесившейся с тахты и почти касающейся пола. Приоткрыл глаза. В неверном свете занимающейся зари увидел темный силуэт: небольшое мохнатое тельце на четырех лапах, медленно покачивающийся из стороны в сторону хвост. И длинные усы, вытянутые к его руке. Они-то его и разбудили.
– Кис-кис, – тихо сказал Ри.
Кот замер, подняв морду к его лицу, и глаза полыхнули зеленым огнем.
– У меня к тебе предложение насчет мышей… – продолжил Ри, чуть приподнявшись. Но этого движения хватило, чтобы кот дернулся в сторону и тут же растворился в сумерках.
– Кис-кис! – позвал Ри. Но тщетно. Кот больше не пришел.
Полдня Ри сидел и размышлял, что он сделал не так. Потом признал: он убил чужую добычу, а истинные охотники этого не прощают. И Ри отправился-таки на охоту.
До вечера, не обращая внимания на удивленные взгляды подчиненных, Ри ловил мышей. С наступлением темноты пять трупиков были выложены в ряд на том месте, где вчера была убита первая мышь. А сам Ри сел в кресло, развернувшись так, чтобы иметь хороший обзор всей комнаты. И снова включил планшет: возможно, придется опять до утра ждать, пока кот соизволит прийти.
Кот пришел часа через полтора, когда основная часть дома погрузилась в тишину. Прокрался в приоткрытую дверь, оглянулся, но Ри сидел неподвижно, даже дышал через раз. Он уже понял, что кот не любит лишних движений.
Кот на полусогнутых подбежал к мышам. Обнюхал их, брезгливо поджав длинные усы.
– Кис-кис, – тихо позвал Ри. Кот повернул в его сторону ухо. – Это в качестве извинения за вчерашнее, – вполголоса пояснил Ри. – Я не должен был трогать твою добычу и прошу меня простить.
Кот посмотрел на него своими светящимися глазами, но ничего не ответил.
– Я хочу предложить тебе договор, – продолжил Ри. – Ты мастер в ловле мышей. А мне нужен кто-то, кто будет ловить этих мелких тварей, чтобы они не портили аппаратуру, которую настраивают мои подчиненные. А я сделаю так, чтобы тебе всегда было тепло… мягко. Вкусная еда… И что ты еще хочешь?
Про «за ушком почесать» он упоминать не стал, решив, что Белых пошутил. Ерунда какая. Кто согласится убивать за почесывания за ушком?
Кот продолжал сверлить его немигающим светящимся взглядом.
– Ты слышишь меня? – спросил Ри. – Договорились?
Он, нагнувшись, протянул вперед открытую ладонь в знак честности своих намерений.
Кот посмотрел еще немного и наконец подошел, вытягиваясь в струнку, чтобы обнюхать его пальцы.
Ри не двигался: кто его знает, этого кота, что он думает? Но пальцы другой руки сложились в фигуру для заклятия молнии.
А кот, обнюхав его руку, подошел еще чуть ближе и в самом деле потерся об нее щекой. Теплой, мягкой, мохнатой щекой. Ри замер от удивления. Кот потерся еще раз, уже сильнее. Потом другой щекой. И Ри, вспомнив слова своего слуги, осторожно шевельнул пальцами, чтобы почесать подставленную шею. Как ни странно, кот отреагировал на это благосклонно и снова повернул голову, подставляя другую сторону.
Ри чувствовал, как его глаза от изумления раскрываются все шире и шире. Он всегда считал это выражение чисто метафорическим, однако же правда – он таращился на кота, который, наоборот, жмурился, будто от удовольствия. Однако ближе не подходил. Тогда Ри, вынужденный неудобно сидеть, наклонившись, чтобы дотягиваться до кота, решил сам сменить позу. Неловко задел стоящий рядом колченогий столик. Тот противно задребезжал. И в этот же миг кот исчез. Просто растворился в темноте.
Ри выругался на себя. Потом на стол. Потом еще раз на себя. И наконец – на кота. И принялся звать его. Но усатый охотник в эту ночь больше не явился.
Наутро Ри вышел к общему завтраку, чего обычно не делал. В походной кухне, которую тоже организовал незаменимый майор Белых, сегодня пекли лепешки, которые майор называл пародией на блины. Наверно, в виде не-пародии они и правда были вкусными. Ри это, в общем-то, мало волновало. Его совершенный организм мог обходиться без еды довольно длительное, с точки зрения местных жителей, время. Но поскольку совместная трапеза – не только способ набить брюхо, но и дань уважения собеседнику, то Ри тоже решил поесть. И заодно разузнать новые данные о коте.
– Кот не хочет говорить со мной, – заявил он майору после дежурных фраз о погоде, морально-физическом состоянии рекрутов и готовности оборудования.
Белых закашлялся.
– Простите, ваше величество, – наконец выдавил он натужно.
– Прощаю, – кивнул Ри. – Мне нужно установить контакт с котом. Он приходит в мои покои по ночам, но никак не реагирует на мои слова.
– Коты, они такие, – кивнул прокашлявшийся наконец Белых и глотнул кофе.
– То есть это их норма поведения? Не обращать внимания на тех, кто выше?
– Попробуйте докажите хоть одному коту, что вы выше их только потому, что вы выше ростом, ваше величество.
Ри задумался, прожевал еще один блин. Гадость какая-то. Но выплевывать было бы совсем неприлично: вдруг местные обидятся? Эти люди ему еще нужны. Он, конечно, контролировал их с помощью магии, но не во всем. Тот же Белых, который является связующим звеном между ним и всей Землей, просто обязан проявлять достаточно много самостоятельности, иначе от него не будет никакой пользы. И Ри вынужден с этим мириться. А также и с тем фактом, что Белых может в любой момент усомниться в его авторитете и начать думать о чем-то запрещенном. Ри, конечно, это сразу выявит, проведет еще один сеанс маготерапии, однако лучше не провоцировать излишне умного человека. И не обижать его в мелочах. Так же и с котом. Ри хотел попробовать договориться мирно. Ведь тот, кто служит тебе по своей воле, всегда более надежен. А Ри хотел надежности.
– Так как мне говорить с котом? – спросил он, тоже отхлебывая кофе. И неожиданно удивился. В прошлый раз, когда он пробовал этот напиток, тот был мерзким на вкус. Сейчас такой приятный аромат… Надо же, волшебное превращение. Но об этом потом. И он впился пристальным взглядом в глаза майора.
– Не думаю, что с котом нужно говорить, – осторожно подбирая слова, ответил тот.
– Мне нужно, чтобы он ловил мышей, – заявил Ри. – Если хоть один проводок в изобретении будет поврежден, я…
– Ваше величество, кот будет ловить мышей, если останется в этом доме. А он останется в доме, если его приручить.
– Значит, я хочу его приручить, – кивнул Ри. – Как?
Белых задумался. Ри терпеливо ждал ответа.
– Кошки любят молоко, – наконец сказал человек. – Наливайте ему блюдце молока и ставьте на пол. Он будет приходить и пить. А вы разговаривайте с ним. Все равно о чем, главное – спокойно и ласково. Чтобы он не чувствовал никакой угрозы. И с каждым днем садитесь к нему все ближе. Пока он не позволит до себя дотрагиваться. Тогда он поймет, что ему тут ничего не угрожает. И… приручится.
– А просто объяснить ему все никак нельзя?
– Бесполезно, ваше величество. Кошка поверит только в ваши действия. Но не в слова. Это не человек.
– Как же тут у вас все сложно! – вздохнул Ри, мысленно составляя план. – Ладно. Сколько дней может понадобиться?
– Неделя? Месяц?.. – майор пожал плечами.
– Долго, – покачал головой Ри. – Мне обещали закончить работу раньше.
– Попробуйте. Может, у вас получится с котом быстрее. Вы же не человек. Вы маг, ваше величество. А кошки… как говорят, существа тоже почти магические…
– Принесите мне в покои молока, – приказал Ри и, быстро допив кофе, вышел из столовой.
Майор Белых явился после обеда. Лично принес пакет молока, две невысокие широкие чашки, которые назвал мисками, и ворох разноцветных пакетиков.
– Это кошачий корм, ваше величество, – пояснил он. – Его изготавливают специально для кошек. Говорят, им очень нравится. Возможно, на его запах кот придет быстрее.
Ри поблагодарил кивком и отпустил слугу.
Открыл пакет молока. Понюхал. Попробовал. Пожал плечами. Ничего особенного. Так себе напиток. Но если кот – необычное существо, наверно, и вкус у него необычный. Да чем угодно пусть питается, главное, чтоб сработало! Ри от души налил молока и поставил миску на пол.
Взялся за пакетики с кормом. Открыл один, тоже понюхал. Вот это уже пахло аппетитно. Тушеным мясом, хоть и без приправ. Ри попробовал. Медленно прожевал. Прислушался к своим ощущениям. Ощущения говорили, что еда вполне подходит шинатским принцам! И Ри быстро доел содержимое пакета. Надо будет сказать майору, пусть сворачивает свою кухню с непонятными блинами и начинает кормить людей вот этими штуками. Вкусно же! Ри облизнул пальцы и открыл новый пакетик. Его содержимое пахло чуть иначе, но тоже было вкусно. Ри съел и его. Потом подумал, что вообще-то это еда для кота, и надо бы остановиться, чтобы и хвостатому что-то досталось. А потом, когда они поладят и найдут общий язык, они будут разделять эту трапезу… И запивать молоком. Нет. Кот – молоком. А Ри – кофе. Надо потребовать, чтобы Белых каждый день приносил ему этот прекрасный напиток.
На пол отправилась вторая миска – с кормом. А Ри решил сходить лично проверить, нет ли мышей в их убежище и лаборатории. Надо ж кому-то этим заниматься, пока кот не завербован?..
Результатом охоты стали еще три мышки, которые с омерзением были выкинуты за окно, а Ри, вернувшись к себе в покои, вознаградил себя еще одним пакетиком кошачьего корма. Раз уж он выполняет работу кота, значит, заслужил и его еду! Белых принесет завтра новую.
Кот опять явился с наступлением темноты. Ри на этот раз сел на пол недалеко от мисок, отодвинув подальше все, что можно случайно зацепить и напугать кота. Планшет он больше не брал. Злые птички с зелеными свиньями ему надоели. Убиваешь-убиваешь их, а толку, кроме увеличивающихся и непонятных цифр, никакого. Другое дело – в реальности выслеживать кого-то. Да даже тех же мышей. Хоть это, конечно, мелко и недостойно… Но все равно дело. А потом можно будет рассказывать, как он избавлял землян от страшных чудовищ. Оказался единственным, кто смог с ними справляться, кроме загадочных и магических существ – котов! А потом…
Кот проскользнул в приоткрытую дверь и остановился, принюхиваясь. Ри молчал. Кот, верно уловив, откуда идет запах, на полусогнутых лапах пошел к мискам. Заметил сидящего Ри. Замер. Долго-долго разглядывал его, потом зелено сверкнул глазами и снова посмотрел на миски. Еще чуть подергал носом и усами, подошел. В паре шагов снова остановился. Вытянулся в струнку, принюхиваясь.
Ри почти не дышал. И, конечно же, не говорил. Наблюдал. Ждал. Что-что, а ждать он умел: всю жизнь свою ждал шанса проявить себя. И вот теперь все почти готово, и он ждет последних штрихов. И попутно ждет, пока кот примет решение: есть или не есть.
«Вкусно же!» – хотелось сказать Ри. Но он молчал. Пусть кот все же сначала примется за еду. Это будет добрым знаком…
И кот, наконец-то придвинувшись к миске с едой вплотную, лизнул языком кусочки корма. Еще раз лизнул… И вдруг, развернувшись, принялся скрести когтями по паркету, словно желая закопать миску. Ненадолго прервался, еще раз понюхал. И снова стал закапывать.
– Ты с ума сошел?! – воскликнул Ри.
От резкого звука голоса кот замер и поднял свои сверкающие глазищи на будущего повелителя.
– Я с тобой едой делюсь! Вкусной!
Кот скребнул еще раз лапой и развернулся.
– Стой! – Ри поднял руку, но пока прицеливался в кота, тот успел исчезнуть.
Ри, вскочив, со всей злости ударил ногой по миске. Корм разлетелся по комнате, молоко разлилось. А сам будущий повелитель Земли подошел к тахте и с размаху плюхнулся на нее.
Глядя на потолок, на котором вели неторопливый танец тени и отсветы из окна, Ри думал о том, почему у него в жизни ничего не получается так просто. Ему все время приходится всем что-то доказывать. Хочешь, чтобы вокруг были друзья – поражай их ежедневно фокусами и остроумием. Хочешь внимания красавиц – опять же доставай из рукавов розочки и заставляй летать вокруг бабочек. Да и враги не спешат верить, что этот неопасный на вид юноша – вполне сильный боец и маг, и поднимают на смех, вместо того, чтобы бояться. И теперь вот еще этот кот! Жалкое земное создание, которое и ходит-то на четырех ногах! И даже его внимание нужно завоевывать! Ждать неизвестно сколько, заискивать перед ним. Давать ему вкусную еду, от которой он нос воротить будет.
Ри поморщился. В комнате теперь явственно воняло кормом и пролитым молоком. Жалко тратить энергию на такую ерунду, но не звать же слуг, чтобы они потом сплетничали, что он не может наладить контакт с каким-то котом! И Ри сплел чистящее заклинание.
Надоело, – решил Ри, снова устраиваясь удобно на тахте. Нет времени ждать и играть в вежливость. Как только кот появится еще раз, он подчинит его себе против его воли!
И, достав планшет, завоеватель Земли принялся с удвоенной яростью расстреливать свиней птичками.
– Как успехи с котом, ваше величество? – поинтересовался на следующий день майор Белых, принеся чашку кофе.
– Будь сегодня наготове, – приказал Ри и принюхался: аромат тот же самый. Волшебный. – Возможно, понадобится твоя помощь.
– Слушаюсь, ваше величество, – слуга поклонился и собрался было уйти, но Ри снова окликнул его.
– И принеси мне еще корма для котов.
– Но я же купил много, – удивился Белых, – хватит на неделю, если не больше.
– Все равно принеси.
– Как прикажете.
Человек удалился, а Ри отпил кофе и потянулся за новым пакетиком корма. Как же, на неделю хватит! Уже осталось всего пять штук. Даже дома, то есть на Шинате, он так не объедался!
Через пару часов Белых принес ему еще маленьких пакетиков, а также большую коробку, в которой оказались мелкие хрустящие подушечки. Тоже корм. Ри понюхал, прожевал одну.
– Ваше величество! – воскликнул пораженный майор. – Это же не для людей еда!
– Я не человек, идиот! – Ри смерил его презрительным взглядом.
– Да, конечно, ваше величество. Разрешите идти?
– Да. И жди моего сигнала.
Майор Белых ушел к себе, а Ри отправился проинспектировать инженеров и заодно проверить, не появились ли в лаборатории мыши. Оказалось, что работа шла по плану, в график укладывались, мышей новых обнаружено не было, и Ри вернулся к себе и снова взялся за планшет. Немного подумал и придвинул коробку с сухариками. Вкусные оказались, заразы!
Кот появился опять под вечер. Уже по-деловому, словно это был его дом, прошмыгнул к месту, где стояла миска. Мимоходом оглянувшись на Ри, сунул в нее нос.
И вот тут-то Ри его и подловил. Внезапно материализовавшись над ним, схватил его сзади.
– Белых!!! – заорал Ри.
– Мррррауууу!!! – заорал кот и начал выкручиваться из рук пришельца.
Майор, молодец, дежурил где-то рядом, потому что откликнулся почти мгновенно. Ри, хоть и успел получить несколько царапин от когтей кота, однако хватки еще не ослабил, и кот в своих попытках вывернуться не преуспел ни на йоту.
– Да, ваше величество? – с готовностью выкрикнул Белых, вбегая в покои своего господина. И снова не сдержал удивления, увидев Ри с котом в руках.
– Держи его, – приказал Ри, присовокупив грозный взгляд. Если этот человек позволит себе сейчас хоть одно слово и усмешку…
Но умный майор просто протянул руки и взял кота. Ри еще раз мимоходом пожалел, что у него было слишком мало времени на вербовку и пришлось прибегнуть к магии. Он бы хотел, чтобы Белых служил ему по собственному желанию. Возможно, это им обоим бы пошло на пользу. Но что поделать. Такая судьба, видимо, у Ри. Не везет ему. Даже кота придется подчинять себе магией.
И Ри, брезгливо тряхнув сильно поцарапанной рукой, направил на кота сложенные особым образом пальцы.
– Мордой ко мне разверни, – приказал человеку.
– Мрррраааууу!!! – не то проорал, не то прорычал кот, но из цепких пальцев майора вырваться не сумел.
Ри нацелился в середину мохнатой груди, туда, где на серой шкурке было светлое пятно. Сосредоточился, мысленно произнося заклинание.
Кот подтянул задние лапы и попытался отпихнуться.
«Кажется, не получилось», – признал Ри и сделал еще одну попытку.
Когти кота еще раз вспороли воздух, а потом он подтянулся и ударил по руке майора. Тот не сдержался и непристойно выругался.
А магия Ри так и не действовала.
– Ничего не понимаю… – с удивлением произнес Ри, глядя на свои пальцы.
– Ваше величество, возможно, дело в том, что он не человек, – произнес Белых, кажется, уже из последних сил справляясь с вертким котом.
– Что же мне с ним делать? – спросил Ри, впервые, по-видимому, готовый признать свое поражение.
– Продолжать подкармливать? – предложил Белых. – Похоже, он и так сюда приходит сам. Уже знает, что здесь есть еда…
– Возможно… – задумчиво протянул Ри.
– Ваше величество?..
– Да?
– Можно его отпустить? Еще немного, и мне придется накладывать швы на пальцы. И тогда уже я не смогу стрелять.
– Отпускай, – разрешил Ри.
Освобожденный кот, рухнув на пол, тут же сбежал прочь.
После этого кот не показывался пару дней. Ри подумал, что тот вообще перестанет сюда приходить. Сам он перестал бы. Разве что для мести…
– Коты умеют мстить? – спросил Ри своего верного слугу.
– Еще как! – ответил Белых. – Нассать в тапки, например.
– Хорошо, что я не ношу тапки, – подумал вслух Ри.
– Может и еще куда-нибудь нассать, – заметил Белых.
Ри подумал.
– Это такой резкий запах?.. – сообразил он. – От которого я никак не могу избавиться в последние дни?
У него в покоях действительно стало как-то неприятно пахнуть. Ри попытался пару раз найти источник, но безрезультатно, поэтому просто заклятьем очищал воздух.
– Значит, он пробирается ко мне, чтобы ссать у меня в спальне?
– Кот, ваше величество, – развел руками Белых.
– Поймаю – убью.
– Воля ваша.
Ри действительно предпринял попытку поймать кота. Предполагая, что теперь кот к нему не приблизится, создал свою иллюзию, дремлющую на тахте. А сам, окружив себя заклятьем невидимости, застыл рядом с тем местом, где больше всего пахло, приготовившись ударить, как только кот появится.
Кот в самом деле скоро прошмыгнул в комнату. Но почему-то, остановившись у двери, безошибочно покосился на Ри. И тот, вместо того, чтобы нанести удар, заинтересованно замер. Кот его видит? Неужто он и правда магическое существо?
Кот постоял еще немного. Убедился, что никто на него не нападает. И пошел. К Ри. Обнюхал его сапоги, словно ясно их видел. И вдруг потерся о них щекой. А потом и всем боком.
Ри опять вытаращил на него глаза. Он совсем перестал понимать, что происходит. Кот ласкается? После того, как он его чуть не захватил?
А кот потерся об его ноги еще пару раз, развернувшись к нему задом, тряхнул хвостом и пошел к мискам, все еще стоящим на полу и наполненным кормом, правда, уже подсохшим.
И только тогда до Ри дошло, что кот на него нассал. Луч ударил в место, где был кот, но только ошметки пластика и засохшего корма разлетелись в разные стороны. Сам хвостатый негодяй успел скрыться.
«Кажется, действительно пора признавать поражение», – думал Ри, пробуя разные заклятья, чтобы вывести мерзкий запах с сапог.
А через день, проходя мимо лаборатории, где кипела работа, он вдруг услышал знакомые слова. «Кис-кис», – звал кто-то ласковым тоном. И Ри, не сумев сдержать любопытства, заглянул. Один из мужичков-техников сидел на корточках, а рядом с ним ходил тот самый кот. Обтирался щеками об его колени, выгибал спину и хвост и выглядел весьма довольным. А мужичок гладил его по голове своими узловатыми пальцами и, тихо посмеиваясь, приговаривал:
– Эх ты ж, животина хорошая. Ну, давай я тебя почешу…
И чесал ему щеки. А кот выгибался еще сильнее и издавал звук, как будто внутри него тихо работал мотор.
– Осторожнее с ним, – предупредил Ри. – Нальет еще на тебя.
– Да не! – ответил мужичок. – Я ж ему дурного не делаю. Вишь, он по ласке изголодался. Живет тут, поди, давно один-одинешенек. Вон, ластится как. У меня дома такой же был. Полосатый. Как придет под вечер, залезет на колени, и ну ласкаться. И тарахтелку свою включает. Нравится ему, значит. Кошки ж, они к людям тянутся. Такие твари божьи… Ну что, здесь тебе еще почесать? – спросил он кота, скребя пальцами ему лоб и загривок.
Кот аж на задние лапы привстал от удовольствия.
Ри в тот день до вечера ходил и думал, что никак не понимает здешних жителей. Ни людей, ни котов. Странные они все. Странные, но…
Он взял на кухне две тарелки и снова поставил у себя в покоях на пол, налив в одну молока, в другую наложив корма. И улегся на тахте, закрыв глаза. Глупо надеяться. Кот не придет к нему. А если придет, то только для того, чтобы еще раз нассать. Он сделал все, что можно, чтобы испортить отношения с котом с самого начала.
Но почему-то все равно хотелось верить в чудо. Хотелось, чтобы мохнатый бок снова потерся об его ноги. И хотелось услышать его моторчик.
И чудо произошло. Ри опять очнулся среди ночи от едва заметного прикосновения к своей свесившейся к полу руке. И в этот раз просто лежал, не двигался, не говорил… Смотрел, как кот его обнюхивает. Как крутится рядом. И наконец располагается на полу в двух шагах от него и начинает вылизываться.
Так они эту ночь и провели. И следующую – с тем небольшим отличием, что Ри попытался все-таки вытянуть руку и погладить кота. Кот позволил. И даже подставил щеки. Но он по-прежнему сидел слишком далеко, не приближался, и Ри не стал настаивать.
А на следующую ночь кот уже сам устроился поближе. Позволил себя и погладить, и почесать. И Ри поймал себя на том, что улыбается. Просто так улыбается и чувствует даже радость. Кот принял его. Коту с ним нравится. А кот, подтверждая его мысли, вспрыгнул на тахту и привалился к нему под бок. И Ри почувствовал исходящее от него тепло и… вибрацию. Кот тихо тарахтел.
Утром вырвал его из полудремы голос майора Белых.
Ри открыл глаза и первым делом проверил: кот все еще лежал рядом. Бесшумно. Кажется, спал.
– Тихо! – шепотом приказал Ри. – Что случилось?
– Мыши, ваше величество. Ночью одна все-таки прокралась в лабораторию, что-то там погрызла. Люди в отчаянии, сроки придется сдвинуть.
Ри еще раз посмотрел на кота. Глаза его были крепко закрыты, только кончик хвоста чуть подрагивал.
– Значит, сдвинем, – решил Ри. – У меня целая вечность в запасе. Что мне несколько дней.
– Хорошо, ваше величество.
Белых поклонился и ушел. Ри проводил его взглядом и повернулся к коту.
– Вообще-то мог бы и поохотиться, – заметил он.
Кот только поудобнее пристроил голову на лапы.
***
– От тебя никакого толку! – принцесса Се-Эн-Дерен-Во прожигала уничижительным взглядом младшего брата. – Целый год, целый год ты торчишь на этой убогой планетке и ничего не добился! Подумать только, я еще защищала тебя перед братьями, когда они хотели отправиться за тобой и вернуть назад. «Дайте ему шанс, я верю, что в этот раз он покажет, на что способен!» – говорила я им. И что? Я оказалась неправа. Ты мог подчинить себе местных людей, стать у них царем, даже богом – с твоим-то даром! Они ж ничего подобного никогда не видели! А вместо этого ты сидишь в какой-то дыре, окружив себя какими-то странными мохнатыми существами…
Она оглянулась, брезгливо передернувшись. Ри молча улыбнулся и взял на руки подошедшего кота.
– Зачем они нужны? – спросила Се, глядя, как брат нежно перебирает пальцами короткую серую шерстку животного. – Они слишком малы, чтобы их можно было заставить работать. Они не кажутся разумными, они даже не умеют говорить. Какая от них польза?
Ри пожал плечами и предложил:
– Погладь кота.
Джеки Воробьева https://litnet.com/ru/dzheki-vorobeva-u64294
КОНЕЦ
После отъезда дона Эстебана миновали две недели. Жизнь в доме адмирала де Эспиносы шла своим чередом. Часть эскадры, возглавляемая «Санто-Доминго» вновь вышла в море: угроза нападения французских каперов была сильна как никогда. Хотя война шла в основном в Европе и на Северном континенте, но на Тортуге не было недостатка в желающих получить каперскую грамоту.
Дон Мигель крайне скупо говорил о военных делах и ничего не рассказал Беатрис ни о предыдущем плавании, ни о том, куда он направляется в этот раз. Ей оставалось только смотреть на горизонт и с волнением ожидать его возвращения. Обычная участь жены моряка, будь то адмирал или простой рыбак.
Однако, дон Мигель вернулся довольно скоро. Погода испортилась, море покрылось длинными пенными гребнями. Природа словно вознамерилась восполнить недостаток бурь и штормов прошедшего сезона дождей. Порывистые ветры с вершин Кордильера-Сентраль сделали ночи необыкновенно свежими, если не сказать холодными. В доме гуляли сквозняки, и по утрам Беатрис зябко вздрагивала, выбираясь из-под покрывала. Только острая необходимость могла заставить суда выйти из гавани, и она радовалась, что дон Мигель волей-неволей должен был оставаться в Санто-Доминго.
Их общение носило покровительственно-дружелюбный характер со стороны дона Мигеля и почтительный – с ее стороны. Как бы хотелось Беатрис сломать ту незримую стену, которая была между ними. Но когда она смотрела в непроницаемые глаза мужа, то у нее сразу пропадал порыв заговорить с ним о чем-то, не касающемся напрямую ведения дома.
В один из последних дней февраля дней, когда Беатрис с Лусией, сидя в гостиной, вышивали, раздался стук. Дверь распахнулась и на пороге возник дон Мигель вместе с Хосе, который держал в руках средних размеров, но, судя по побагровевшей физиономии слуги, увесистый ящик.
– Я приобрел для вас кое-что, донья Беатрис, и, надеюсь, это придется вам по вкусу, – де Эспиноса махнул рукой, и Хосе, пройдя в гостиную, осторожно поставил ящик на стол.
Удивленная Беатрис заглянула вовнутрь, и ей сразу бросилось в глаза вытесненное на толстой коже название: «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский». Кроме того, в ящике оказались и другие книги, в том числе «Саламейский алькальд» и «Дама-невидимка» Кальдерона, и даже «Собака на сене» – пьеса, о которой Беатрис слышала, но не имела возможности прочитать, поскольку отец не считал творчество Лопе да Вега подходящим для невинной девицы.
– Благодарю вас, дон Мигель! – радостно воскликнула Беатрис, чувствуя себя ребенком, которому дали кусок сладкого пирога. – Я очень, очень вам признательна!
Она готова была броситься ему на шею, как бывало делала с отцом, изредка балующим маленькую Беатрис небольшими подарками, но остановилась в нерешительности. Дон Мигель смотрел на ее восторг с добродушной усмешкой, но при этом был все так же далек от нее.
– Я рад угодить вам, донья Беатрис. Да, если желаете, мы можем еще раз совершить верховую прогулку. Ветер стихает, и под вечер погода должна улучшиться.
Муж ушел, а Беатрис с прорвавшейся горечью сказала Лусии:
– Я люблю его, но… Неужели нашему браку никогда не стать настоящим? Ты говорила, он не пренебрегал женщинами… Дело во мне?
– Донья Беатрис, опять я суюсь, куда не должна бы… Но однажды я заметила, как дон Мигель смотрел на вас, когда вы не могли того видеть.
– И как же, Лусия?
– Ну, у него глаза горели. Не знаю, как еще сказать… И не стал бы он гнаться за вами. Так что дело точно не в вас.
– Тогда что? Книги, украшения… я не безразлична дону Мигелю. Или… тяжелая рана и лихорадка привели к тому, что его желания угасли?
Лусия замялась:
– Я ведь слышала, как сеньор де Эспиноса делал вам предложение. Про него много что говорят, да только никто не посмеет утверждать, что он слова не держит. Может, пугать вас не хочет? Раз уж той ночью так вышло…
– И что теперь?
– Вам самой надо сказать ему.
– Лусия! Не могу же я уподобиться портовой девице! – Беатрис сокрушенно вздохнула, перебирая драгоценные фолианты. – Нет уж… пусть идет как идет.
***
Сеньора де Эспиноса иногда навещала Олу, принося той краюшку хлеба, и привыкшая к своей хозяйке кобыла приветственно фыркнула, завидев ее. Ола потянулась к Беатрис мордой и забила копытом, выпрашивая угощение. Перед тем, как сесть в седло, молодая женщина ласково потрепала лошадь по шее, чувствуя себя в этот раз гораздо уверенней.
В сопровождении все тех же молчаливых братьев да Варгос, они выехали на улицу. Беатрис ожидала, что дон Мигель повернет Райо в сторону центра, однако муж сказал ей, направляясь в противоположную сторону, к западным городским воротам:
– Сегодня мы проедем вдоль берега моря, донья Беатрис.
Миновав кольцо недавно сооруженных городских укреплений, всадники углубились в прибрежные заросли. Беатрис, впервые после приезда в Санто-Доминго выбравшейся за его стены, с любопытством смотрела по сторонам, но плотное переплетение веток загораживало обзор. Ола послушно рысила за Райо по ведущей к морю утоптанной тропе. Заросли закончились внезапно, и перед Беатрис открылся морской простор. Она придержала лошадь, очарованная красивым видом.
– Вам нравится здесь, донья Беатрис?
Дон Мигель тоже остановил коня и пытливо смотрел на нее.
– Изредка я приезжаю сюда, – он перевел взгляд на стоящее довольно низко солнце, – на закате.
Несколько минут они молча любовались искрящейся поверхностью моря. Затем Ола, которой наскучило стоять на месте, стала встряхивать гривой и перебирать ногами, и Беатрис вопросительно взглянула на мужа.
– Поезжайте вперед, – он указал ей на узкую тропинку, которая вилась по невысокому, но местами обрывистому берегу, постепенно спускающемуся к самой воде.
…Ола хотела бежать дальше — она любила бегать. Хозяйка немного отпустила натянутый повод, и лошадь радостно воспользовалась свободой.
…Потревоженная шумом огромная игуана, ловящая последние лучи солнца на каменном уступе, недовольно мотнула хвостом и поднялась на лапы.
Когда слева неожиданно выросло жуткое бородавчатое чудовище, кобыла заплясала на месте, вскидывая голову и в ужасе храпя. Разозленная ящерица раздула горловой мешок и громко зашипела, вызывая противника на бой. Этого Ола уже не могла перенести. С диким ржанием она присела на задние ноги и, прыгнув вперед, понеслась бешеным галопом. Все произошло так быстро, что де Эспиноса, задержавшийся, чтобы еще мгновение посмотреть на заходящее солнце, не успел ничего предпринять. Проклиная все, и прежде всего себя, он бросил жеребца следом за Олой.
«Как я мог пустить ее вперед?! Только бы она не начала кричать!»
Но пригнувшаяся к самой шее лошади Беатрис молчала. Справа вплотную подступал колючий кустарник, и ширина тропинки не позволяла Райо обогнать кобылу. Уже совсем близко берег понижался, переходя в широкий песчаный пляж, и де Эспиноса, перемежавший проклятья обрывками молитв, надеялся, что жене удастся продержаться в седле еще немного.
«Только бы кобыла не шарахнулась влево!»
Безумная скачка растянулась, как ему казалось, на века. Но вот Ола вылетела на пляж и немного сбавила скорость; ее ноги увязали в рыхлом песке. В этом тоже была опасность: лошадь могла споткнуться и упасть, придавив собой всадницу. Де Эспиноса немедленно послал Райо вперед, и андалузец в несколько мощных прыжков поравнялся с Олой.
– Повод! – предупреждающе крикнул дон Мигель.
Беатрис поняла его и не препятствовала, когда он, дотянувшись, перехватил повод Олы, сворачивая кобылу с прямой линии ее бега. Теперь Райо, направляемый твердой рукой де Эспиносы, скакал по сужающейся спирали, и кобыла была вынуждена делать то же самое. Постепенно лошади перешли на рысь, а затем и вовсе остановились. Опустившая голову Ола тяжело поводила боками и нервно дергала шкурой. Дон Мигель соскочил с Райо и бросился к жене, вцепившейся мертвой хваткой в гриву лошади. Всхлипнув, Беатрис разжала пальцы и свалилась в его объятия.
– Испугалась? – отрывисто спросил он, впервые со дня свадьбы прижимая ее к себе. – Ничего… Все кончилось, – он успокаивающе гладил вздрагивающую Беатрис по спине. – Мы возвращаемся домой. Сядешь впереди меня, на Райо, – он бросил гневный взгляд на понурую Олу. – Эта лошадь ненадежна и плохо выезжена! Я уберу ее.
Беатрис подняла голову:
– Не лишайте меня Олы, прошу вас! Смотрите, она совсем успокоилась… Я готова сесть на нее прямо сейчас. Та тварь на тропинке кому угодно внушила бы ужас.
– В самом деле?
В глазах мужа Беатрис увидела удивление. Он разжал объятия и отступил от нее:
– Вы очень смелы, донья Беатрис. Впрочем, я уже говорил вам.
Дон Мигель подошел к Оле и, взяв ее под уздцы, внимательно оглядел кобылу. Та не противилась, лишь шумно вздохнула, прядая ушами.
– Хорошо, она останется. Игуана и вправду была огромна, мне еще не доводилось видеть таких. Есть и моя вина: я оставил вас без присмотра. Но больше этого не повторится.