— Господи, за что мне это!
Фима только на мгновение отвернулся, чтобы успеть слегка скорректировать траекторию камаза, спешащего на встречу с медленно плетущейся по обочине Сонечкой — на одно-единственное мгновение отвернулся! — однако Сонечке вполне хватило этого мгновения, чтобы подскользнуться на идеально ровном участке дороги, с размаху хлобыстнуться всем телом о бетонный придорожный столбик и подбитым истребителем спикировать в кювет — головой вперёд. Прямо в снежное месиво. Камаз пролетел мимо, окатив невезучую волной грязи из-под колёс, и, мигнув напоследок красными огоньками, скрылся за поворотом.
— Пе-ре-лом, — скорбно констатировал Фима, глядя на торчащие из канавы под странным углом жалобные тонкие ноги в коричневых ботиках.
Потом присмотрелся и исправился:
— Два перелома. И, кажется, вывих.
Короткий зимний день, не успев толком начаться, уже изо всех сил торопился закончиться. Стремительно темнело. К тому моменту, как тонко подвывающая Сонечка выпросталась наконец из снежного плена, вокруг уже стало черным-черно.
Вдобавок, как будто недостаточно было горестей, уже выпавших на долю одного человека, начался снегопад. Огромные липкие белые комья валились с неба так плотно и так быстро, как будто им было велено свыше за один вечер выполнить годовую норму.
— Прости-прости, знаю я, за что! Знаю! И не жалуюсь! — прокричал Фима в низкое небо. — Тошно просто…
Выползти из кювета на дорогу со сломанной в двух местах ногой не представлялось возможным — Сонечка и не пыталась. Она уже перестала скулить, просто тихо сидела в ледяной каше, закрыв глаза, и покорно замерзала.
Фима, как ужаленный, носился вдоль полотна дороги, невидимого под слоем снега, и присматривался к шофёрам.
Провожал взглядом редкие легковушки. От этих помощи ждать нет смысла, им бы самим кто помог. Дворники не справляются. На кое-как очищенное от снега лобовое тут же прилетает ведро жидкой грязи из-под колёс идущей впереди фуры. Водители легковушек в такую погоду похожи на операторов глубоководных батискафов. Единственный ориентир — задние фары того, кто находится на дороге перед тобой. Единственная надежда — на то, что хотя бы он видит, куда ехать.
Другое дело — водители фур. Дальнобои. Эти сидят высоко, видят далеко. У них там, наверху, в кабине, тепло и сухо. У них там, скорее всего, есть даже еда, чай в термосе и теплое одеяло. Они бы могли вмиг домчать Сонечку до больницы. Но они спешат. У них график, сроки, расход горючего — каждая минута на счету. За каждую придётся отчитываться. Но Фима не терял надежды. Водители фур — люди дороги. Почти бродячие рыцари. Сегодня поможешь ты, завтра не бросят в беде тебя.
Фима старался. Внушал. Нашептывал на ухо, пытаясь заставить суровых уставших мужиков повернуть голову, хоть на секунду взглянуть туда, где сидела в снегу, баюкая больную ногу, несчастная Сонечка.
Водители, как назло, один за другим пролетали мимо. Их мысли были заняты важным, и Фимины мольбы оставляли в душе лишь смутное беспокойство.
— Скользко, скользко-то как, а резина почти лысая, не занесло бы. Держать дорогу. Держать.
— Как там Светка моя? Ей рожать скоро, а я тут. Метель, дороги нет, если что, как доберётся?
— Не спать. Нельзя спать. Ещё десять километров и стоянка. Дотянуть бы. Только бы не отрубиться сейчас…
— Господи, ладно я, — обречённо шепчет Фима. — Но ей, Сонечке,.. ей-то это за что?
и вдруг…
Визг тормозов. Густо-синяя фура с нарисованным на тенте оранжевым солнечным апельсином идёт юзом, съезжает на обочину, собирая перед собой гигантский сугроб. Из кабины, шумно матерясь, ссыпается огромный бородатый дядька и скачками мчится к замершей в наметенном вокруг неё сугробе, окоченевшей до синевы Сонечке. Сгребает её в охапку и приговаривая «Потерпи, девочка, ты только потерпи немножко», тащит почти бесчувственную Сонечку в свет и тепло.
Сонечка благодарно молчит и моргает. Сонечка тает. С неё натекает небольшое озерцо грязной воды, но дядька, похожий не то на доброго лешего, не то на медведя, не обращает на лужу ни малейшего внимания. Большими горячими ладонями разматывает мохнатый шарф, достаёт Сонечку из шубы, аккуратно устраивает её на сиденье, стараясь не тревожить сломанную ногу. Колдует над пузатым термосом, шепча себе под нос что-то про «коньяк», «нельзя» и «точно, анестезия же ещё».
— Пост сдал, — шепчет ангел-хранитель Серафим, подняв глаза к сизому в белую крапинку небу. — Спасибо.
— Пост принял, — шепчет громадный лохматый дядька Роман, укутывая пледом маленькую хрупкую Сонечку.