Город Тахко
Ирина
Хорошее и нужное дело редко получается с первой попытки. Именно это Ирина Архиповна попыталась втолковать расстроенному парнишке, у которого в очередной раз вместо туннеля получилось «что-то». Туманова могла бы охарактеризовать его творение более точно – но для этого пришлось бы нарушить зарок, который они дали себе в далеком сорок пятом: «Выжили – значит, будем людьми. Курить и материться – больше никогда!»
А обрисовать этот… образец драконьего народного творчества в печатных выражениях было сложно.
Представьте себе обычную вилку, разве что пятизубую. Воткните ее черенком в землю примерно под углом градусов в тридцать пять-сорок – так, чтобы торчала только часть с зубьями. Причем два зуба выгибаются наружу, один внутрь, один вправо и один гордо задран вверх, как… ну, будем культурными людьми и предположим, что это ствол зенитки. Хотя ствол-то обычно прямой, а это – имеет кривизну банана. Сходства с зениткой чуточку добавляет то, что каждый «зуб» предположительно полый, по крайней мере выходное отверстие в наличии.
Увеличьте это сооружение примерно до величины Царь-пушки (в количестве пяти штук) – и получите слабое подобие того, что увидела «приемная комиссия» вместо долгожданного туннеля.
И тишина.
Может, маги тоже давали себе какое-то обещание, а может, впечатление оказалось настолько сильным, что всех обезъязычило начисто. Но больше минуты все просто стояли и смотрели.
— А почему оно снаружи? – наконец обрел дар речи непосредственный Пилле Рубин.
Этот вопрос словно разрушил какую-то магию, все зашевелились, кто-то длинно и эмоционально присвистнул, оценивая «шедевр».
— Макароны в атаке… — задумчиво выдала Ирина Архиповна. Макарон она здесь не видела, но объяснять, что это, к счастью, не пришлось – все загомонили, высказывая собственные ассоциации:
— Змеи во хмелю.
— Червяки в экстазе…
— Богов побойся, с чего им того-этого?
— Дракона спроси.
— Дык я не понял – это пять туннелей, что ль? Заместо одного?
— Как раз для пяти богов, мда…
— Сразу – и для богов! Нам только еще их не хватало…
— Именно что сразу. Раз – и в небеса!
— Тут в небеса – один, а остальные… м-м-м… в других направлениях.
Творец шедевра пламенел щеками в ответ на каждую оценку и молчал. Ирина Архиповна решительно прекратила бестолковый разговор, посоветовав вспомнить, сколько раз падает малыш, учась ходить, и это при том, что имеет возможность наблюдать за отцом и матерью. А у молодого тоннелестроителя и такой подсказки нет! Пусть учится методом проб и ошибок, раз другого способа нет.
— Чего уж там, пусть, — улыбнулся мэр-драконовер. – Полигон большой, места еще много.
— Главное, чтоб не угробил никого, — немолодой пекарь, долго притиравшийся к нежданно свалившейся на него магии, сам в свое время натворил немало ошибок и посему к молодежи проявлял особую заботу. – И сам не угробился.
Пилле Рубин еще раз обозрел «хмельных червей в атаке» и хихикнул:
— Действительно, чего мы накинулись? Сами, что ли, на пробных чарах не чудили? Слушайте, а давайте это не разрушать? Настоящий памятник получится для потомков! Можно назвать «Первые чары» или «Маг, будь осторожен». Такого точно ни у кого нет!
Ну, если посмотреть на ситуацию с такой стороны…
«Такого» — не было и не могло быть совершенно точно, «такое» было абсолютно неповторимо. И комиссия уже начала размышлять над тем, чтобы принять «шедевр» в число городских достопримечательностей, но тут случилась неприятность.
Одна из макаронин, торчавшая куда-то вверх и вправо, как атакующая кобра, дрогнула. Медленно, как-то словно неохотно скособочилась. И вдруг рухнула, рассыпая тонны и тонны потревоженной земли.
Многоопытная комиссия с отработанной точностью попрыгала в защитный ров. Секундой позже вельхо выметнули и сомкнули над людьми щиты. Те дрогнули, переплетаясь и сливаясь в динамичную защитку повышенной прочности.
И следом разом рухнула темнота.
— А знаете, Ирина Архиповна, в этой вашей «технике безопасности» что-то есть… — после пары минут обалдения выдал чей-то задумчивый голос. – Казалось бы, ну что за бред: сначала устраивать эксперимент, наблюдая его с дальности чуть ли не в полмерки. Потом копать защитное сооружение рядом с самим объектом, если планируется осмотр с близкого расстояния. На первый взгляд кажется глупостью. Но сегодня это нам жизнь спасло.
Слитный вздох остальной комиссии выражал согласие. Опытным вельхо, конечно, проще в Шаг уйти, но остальным? Ров так ров.
Пятью минутами позже, когда навалившиеся на убежище кубометры почвы уползли, повинуясь воле Земного, слегка помятая комиссия выбралась на белый свет. И оцепенела.
Будущая достопримечательность города Тахко сейчас действительно была… примечательной. Она потеряла все боковые ответвления, которые теперь невнятными холмиками громоздились у основания. Зато центральный, так сказать, ствол не потерял ни наклона, ни крепости – и гордо торчал в небеса, как бы знаменуя что-то. Пожалуй, получившийся монумент и впрямь мог стать памятником… Он ясно и зримо отражал реальное отношение молодежи как к технике безопасности, так и к осторожности вообще.
— Э-э…
— М-м-м-м…
— Кхм.
— Думаю, этот вариант памятника городу не подходит, — высказался драконовер. – Я, как глава города, против.
— Согласны…
Столица.
Макс
Когда за Витьком захлопнулась дверь, Славка еще некоторое время улыбался – пока шаги гостя не стихли где-то у книжной лавки… и даже еще пару секунд после. Потом улыбка на его губах словно замерзла. Он устало прислонился к стене и прикрыл глаза.
— Еще немного – и я попросил бы Навои спуститься и устроить скандал нерадивым работникам.
— Особенно алкоголику? – я не злился, мой побратим все правильно сделал – алкаш есть алкаш, на него ни положиться, ни опереться, и строить какие-то планы на таком материале безнадежное дело. Выставил меня Славка таким, ну и ладно. Если понадобится, то поправить репутацию – пара пустяков. Но сдается, что не понадобится. Мутный наш соотечественник, ой мутный…
— Обоим, — уточнил напарник, вслепую нашаривая на столе кружку. Не нашел и устало выдохнул, не открывая глаз. — Подставились мы.
Ну, подставились, положим, не мы, а…
— Я. Ступил, прости. Нельзя мне пить, совсем дурак становлюсь. Он, считай, почти у дома меня перехватил, я и сообразить ничего не успел.
Напарник разлепил глаза:
— Удачно хоть сходил? Не зря страдать пришлось?
— Алтарь не видел, но внутрь меня пустили.
Я воодушевленно выложил свои приключения на свалке. Задним числом это выглядело не так уж плохо. И дед-сторож не такой противный со своим задвигом на любовных фронтах, и страх, что вот-вот в недрах свалки просигналит какая-нибудь вещичка, реагирующая на замаскированных драконов, и начнется вторая серия квеста по скоростному удиранию из логова вельхо… сейчас все казалось почти смешным.
— Не заподозрили?
— Да нет вроде. Дед меня сам внутрь заволок, едва появился шанс выпить. Блин, паршиво-то как… на фига люди пьют?
— Хороший вопрос. Сам над ним уже полжизни бьюсь. Макс, тебе не кажется, что нам отсюда уходить пора?
Он это так спокойно сказал, что я даже не понял сначала.
— В смысле – уходить?
— Отсюда, из лавки, — Славка не отводил глаз. – Мы привлекли слишком много внимания. Вельхо. Торговцы. Драконоверы. Мастера, которые помогают с новинками. Бандиты. Все знают, где нас найти. Теперь вот еще и соотечественники. Многовато, а?
Ну…
Я вдруг понял, что не знаю, что отвечать. Вообще-то да, реально, многовато. И насчет «опасно» Славка прав. Я сам уже думал. Даже если б знали только торговцы, это уже многовато. Если б Дару Ивен оказался хоть немного хитрее и жаднее… но тогда я тоже вел бы себя с ним по-другому. Нет, Славка прав. Нефиг рисковать. Жалко, конечно, оставлять здешние места – я ведь уже все связи тут наладил, знаю, чем дышит каждый сосед на улице, даже вон вельхо из сторожи прикормил. Но уж слишком уж мы в глаза бросаемся. Все я со своими новинками, прогрессор фигов. Приехал, называется, алтарь искать. Предприниматель. Бизнесмен, блин! Все сразу сделать захотел: и драконам прокорм обеспечить, и алтарь найти… и за вельхо пошпионить. И еще денег на этом заработать. Ну не дурак?
— Макс? Воробей, эй!
Кажется, я слишком глубоко погрузился в самобичевание.
— Тебе плохо?
— Мне ужасно, — мрачно отозвался я. — Будешь обзываться – клюну.
Напарник первый раз за вечер улыбнулся по-настоящему:
— Показалось, что ты уснул. Так ты согласен?
— Смотря с чем. Если насчет того, чтоб готовить запасную норку и оставить лавочку под присмотром остая Навои, то да. Если уносить ноги в тихое и безопасное Гнездо, то нет.
— Макс…
— И не проси. У меня тут завязки на одного торговца наметились, которому понравилась копченая и маринованная продукция. Представляешь, наконец получилось выйти на поставщика продовольствия! Еще пара комбинаций – и можно будет наладить поставки в Гнездо, хоть кривым путем, через тоннель, если у нашего Земного все выйдет, но получится! У меня куча предложений на новую продукцию, если все сейчас бросить – пропадет… — я говорил и чувствовал, как глупо это все звучит. Да в конце концов! Перед кем я притворяюсь? Если уж он не поймет, то кто вообще? — Слав… У меня алтарь на подходе. Я от него никуда не уйду, понимаешь?
Напарник на мою почти-истерику смотрел молча. Потом вздохнул и сложил руки «домиком», возложив на них подбородок.
— Устал я чего-то… Макс, кто тебя уговаривает все бросить и сбежать в Гнездо? Наоборот, если б тебя можно было размножить на пару десятков Воробьев, я бы за такую птичью стаю голосовал обеими руками.
— Слав-ка. Нарываешься.
— Понял, птичек не поминаем, — Славка фыркнул. – Но ты правда впрягся здесь так, словно хотел решить все проблемы за один месяц. Я иногда сомневался, что у меня один напарник, а не штук пять разом. Только что стоял над душой у подкидышей, чтоб правильно паковали товар – и уже в лавке, что-то очередному клиенту втолковываешь. Клиент еще не ушел, а ты уже со спиртом своим зажигательным разбираешься… ну, или он с тобой. А эти твои мотания по городу, к химикам, кузнецам, торговцам всех мастей и даже хозяйкам закусочных… за тобой драконоверы пробовали присматривать – так бросили, тройки ты замечаешь и слежку скидываешь, а в одиночку за тобой не угнаться.
— А нефиг за мной следить!
— Нефиг. Правда, Макс, ты очень много сделал. Реально много. Но пора думать о запасных вариантах. Мы слишком ярко засветились в этом городе. А твой новый знакомый еще неизвестно, будет ли прикрывать в случае угрозы. То, что ты тут сотворил, будет работать и так, с нашим минимальным вмешательством. Я тут прикинул кое-что…
Местные боги весьма продвинутые. Вот захотел вчера Славка, чтоб наш компаньон пришел и выразил недовольство застольем, так ему даже жертвы им приносить не пришлось. Биссе Навои и впрямь явился, когда мы с напарником азартно лазили по городской карте, просматривая места «запасных вариантов» и прикидывая, как дополнить Славкину схему «минимального вмешательства». То есть чтобы мы появлялись из подполья только передать что-то связным и встретиться с торговыми партнерами. Восемнадцать адресов, представьте! Славка нашел восемнадцать возможных убежищ, про три из которых не знал никто вообще, даже драконоверы. Во тихушник! Я и то только четыре нашел. И сейчас мы не слишком тихо обсуждали, кто из нас чего не учел при подборе этих «норок». Славка протестовал против поселения в слишком тихих местах, доказывая, что там каждый на виду. Я шипел в ответ, заявляя, что из его вариантов я до алта… кхм… до архивов буду полдня добираться. И обратно столько же. А работать когда? И вообще, как он представляет себе строительство колбасного цеха из подполья?
Славка начал возражать, что не каждый же день… и тут, как в анекдоте, явился «лесник» и сразу нас разогнал. По постелям. Мол, какие из нас сегодня работники, с такими-то лицами…и так далее, и так далее.
— Слав, а Слав? – потихоньку поинтересовался я, когда наш собственный помощник загнал нас в комнату, проконтролировал залегание в постели, и пригрозил запереть дверь, если мы вздумаем сегодня работать. А мы от неожиданности все это позволили.
— Что?
— Ты точно жертвы богам не приносил, когда хотел, чтоб Биссе взбесился?
— Какие жертвы? Выдумал тоже… Спи давай!
— Да что-то боги к тебе слишком прислушиваются. Ты смотри, случайно не загадай ничего против спиртного…. А то чем старика на свалке спаивать?
Интерлюдия 1.
— Что это?
— Это не мое…
— Именно! И не ваше. И не наше, что совсем интересно! Мы только собирались включить подобный товар в допуск для поставок в этот дикий мирок. А он уже тут! Откуда?
— Может, кто-то из персонала так подработать решил?
— А я надеялся, что хоть у кого-то из этого «персонала» мозги имеются. А ими, похож, все обделены… даже вы. Решил подработать? Сделал дома, потом сюда привез и у дикарей выменял?! И при этом сделал его целиком из местных материалов? Без пласта, без синтетики? Да у нас такое изделие дороже зелени обойдется! Еще идеи есть?
— Местное изобретение? Это не настолько высокий уровень, чтобы до него не додумался какой-нибудь местный гений.
— Великолепная догадка! Вы много изобрели за свою жизнь? Ну, кроме того канала мелкой контрабанды печатных картинок определенного содержания? Что? Да, я о нем знаю, разумеется, это моя обязанность. И вынужден разочаровать: комбинация ваша скрыта на уровне ребенка, и вас отсюда не выгнали за контрабанду только благодаря моему уважению к отцу вашей невесты! А вы занимаетесь этой мелкой глупостью в ущерб основной работе, как видно! Почему я должен обращать ваше внимание на то, что является вашей обязанностью? Почему, я вас спрашиваю?
— Я приложу все усилия, чтобы…
— Приложите! И десять процентов дохода с вашей контрабанды тоже.
— Но…
— Взять тридцать?
— Нет. Я с радостью поделюсь с вами доходом.
— У вас трое суток!
— Я наведу справки.
— Разумеется. А чтобы вас лучше думалось, посмотрите сюда. Вот это – тоже не наше. И вот это, представьте, тоже! Вопрос от меня как вышестоящего совсем простой: чье производство? Если это продажа технологий из нашего мира, я хочу знать, кто из нашего персонала в это замешан и за чей счет отнести убытки. Если же изделия попали из другого… сами понимаете, что нужно делать.
Интерлюдия 2
— Паш, с тебя пол-литра!
— Да ну тебя! Подожди… нашел, что ли?!
— Ха, когда я обещаю…
— И как тебе соотечественники?
— Че, так и будем на сухую говорить?
— Милика! Дорогая, принеси нам с другом чего-нибудь вкусненького? Выкладывай давай! что за люди? Что у них там за предприятие? Перспективы?
— Значит, так. Это москвичи, двое. Славка и Максимка. По виду – студенты, возраст такой, ну, соплячий. Вроде родичи, хоть и непохожие. Один такой, знаешь, светленький, ботан-доходяга, самая сильная мышца – мозг, да и та не прокачана. Второй еще смешнее – алкаш.
— Точно? Ты ж сказал, что они молодые еще.
— Отвечаю! Двадцати еще нет, а уже по улицам пьяный шатается, сам видел. Да и Славка этот, ботан, его в лицо алкашом честил и импотентом, а он хоть бы чухнулся! Но в технике сечет, дома кондишны ставил-починял. А Славка вообще явно из заучек, таким положено знать всякую муть. Ну, будем! Эх, хорошо пошла…
— Ты что, с ними пил вчера?
— Че сразу пил? Я вел разведку!
— Понятно. А с бизнесом у них что?
— Ну… тут мы, похоже, опоздали. Им на шею уже местные присели. Я так понял, они приблудились тут к одному хитрому перцу, он их и доит. С них работа и идеи – с него жилье и кормежка. Удобно устроился, гад, бабки стрижет, считай, ни за что. А чуть что – так он не при делах. Ну что, по второй?
— Сам пей, мне не надо. Значит, местных они боятся?
— Ух, хороша колбаска! Боятся, конечно. Сидели б они так без бабок, если б у них все в порядке было! Славка этот хозяина ихнего прям ненавидит – так глазами входную дверь и сверлил. Нервничал. Чтоб тот не появился и меня не засек.
— Это хорошо. Ты ешь-ешь. Про меня им чего говорил?
— Ну чего… говорил, что ты тут хорошо устроился, типография у тебя, мол, своя… крутой чел, в общем…
— Точно? Ну ладно. выждем пару дней и навестим наших земляков. Будут вести себя по-умному, получат… хм… новое жилье с кормежкой. Может, и получше прежнего.
— А если нет?
— Нет так нет. Мы ж не мафия, насильно не заставляем. Просто стукнем кому надо…
— Так они ж все себе заберут!
— Все нам так и так не достанется. Но доля – вполне. Вельхо, говорят, неплохо платят, если в их Подвалы доставляют нового постояльца…
Интерлюдия 3
— Какие вести из родного дома, божье чадо?
— Все по-прежнему, чтимый вельхо.
— Все-все? Лукавишь, божье чадо. Нехорошо. Недостойно. Ересь что сорная трава – чем дольше не трогаешь, тем гуще растет. А мы так давно их не навещали…
— Вы же обещали, чтимый! Вы обещали…
— А ты обещал не лгать о том, что делает твоя мать-сектантка. Если ты забираешь свое слово, то и я по завету бога равновесия могу забрать свое.
— Она не делает ничего плохого! Всего лишь нашла работу. Будет продавать модные вещи.
— Подробнее.
Макс
Следующие пару дней Славка обозвал вавилоном в условиях цейтнота, а почтенный Биссе Навои – каким-то словом, которое лингвистический феномен не перевел. С моей точки зрения это больше всего было похоже на пожар в сумасшедшем доме во время штурма этого самого дома дикими наркоманами. Это еще цензурный вариант. Но цензурные слова кончились еще на второй день.
А впереди еще было столько…
Путаный клубок из драконоверов, торговцев, торговых представителей, хозяев будущих конспиративных норок, владельцев складов никак не хотел разматываться правильно (ненавижу это слово). Просто уйти в подполье было бы в сто раз проще: нырнул – и нет тебя! Но нам-то требовалось «нырнуть» так, чтобы сохранить какое-никакое управление разворачивающимся бизнесом (включая почти созданную торговую сеть и будущее колбасно-консервное производство), контакт с теми, кто будет это все осуществлять, связь с драконами и драконоверами, общение с информаторами по сбору сведений о вельхо… да когда, черт возьми, я успел во все это влезть?!
Я ведь совался сюда всего лишь узнать, как добыть Иррей и ее соплеменников с того гадского острова! Ну и материал на вельхо подсобрать. А для прикрытия собирался открыть только одну (одну!) торговую лавочку! Нет, если в следующий раз куда полезу – надо заранее план действий напечатать, над столом повесить… или над кроватью. И каждое утро перечитывать, перечитывать, а на ночь – вообще заучивать! А как на авантюры потянет – лбом об этот план стучаться… чтоб этого кошмара не случалось.
Я метался, как лиса с подожженным хвостом, сбрасывая предприятия одно за другим (уже работающих, едва основанных и только задуманных) на будущих торговых партнеров. Все распределялось справедливо: с меня только идеи и консультации (и неплохой процент с прибыли), а основная работа – им. Желающих поучаствовать в совместном бизнесе хватало с избытком, я даже не заморачивался особо проверкой. То есть заморачивался, конечно, но не до фанататизма. Пофиг на сверхприбыли, если хоть половина из этого реально сработает, хватит пять Гнезд прокормить и на Тахко останется, на все придумки нашей не-бабушки, а она много чего задумала. Славка тем временем бился над конспиративной сетью и возмущенными драконоверами – те предпочли бы, чтобы все торговые дела велись только через них…
И все надо было сделать быстро, а у нас один разговор с Биссе Навои больше двух часов отнял. Дед никак не хотел подписывать договор о возврате ему лавки, предлагал отдать нам половину денег, только б мы не уходили. Успокоило его только подписанный договор о совместном владении данной торговой точкой. И то, что подкидыши остались с ним. Привязался он к ним.
Мы забывали есть и не успевали спать, мы напугали Шиту, когда попытались умыться из пустого кувшина и потом из него же напиться. Страшилок про зомби тут не было, зато были маги, способные заморочить сознание, так что дед, узрев парочку «замороченных», чуть не засунул нас в свой тайник. Авось, там успокоятся.
А время истекало…
Завтра нам уходить. Прощай, лавочка. Еще один дом позади…
Дела как-то неожиданно кончились, и сегодняшняя ночь (те пять часов, что от нее остались) неожиданно оказалась свободной. Вещи собраны и по большей части перенесены, Навои со подкидыши проинструктированы, партнеры озадачены. Можно вытянуться на топчанчике и спать, спать, спать…
Сон не шел. Умотанный организм, привыкший за последние дни спать стоя, сидя и в процессе передвижения, воспринял постель не с облегчением, а скорей с недоумением. Мол, чего это такое и что с ним делать? Топчан тоже в восторге не был (может, одичал и хотел на свободу?) и злобно скрипел в ответ на малейшее движение. Я вздыхал и ворочался.
«Привет из родного дома» нам со Славкой по душе не пришелся. Не только сама личность с приветом, хотя и это тоже. Но если в столицу случится нашествие попаданцев, то мы, считай, «спалились». Местные не дураки, что-то да заметят. Кто-то, да стукнет. А вельхо и их желтые друзья как-то, да среагируют. А мы никак не хотим.
Риск – благородное дело, но это если рискуешь одним собой. Как дома…
А я домой-то не очень и хочу.
Четыре месяца назад, когда нас сюда закинуло, что бы я тогда только не отдал, лишь бы вернуться! К родным старушкам и неокученным лохам, к съемной квартирке и знакомым опасностям в виде полиции и редких грабителей, к дешевым сосискам и растворимому кофе по будням, к отрыву по ночным клубам пару раз в месяц.
Сейчас у меня опасностей хоть завались, тут и вельхо, и дружки их иномирные, и вероятное сумасшествие в анамнезе, и планируемый налет на остров, где держат драконов, тоже не прогулка среди одуванчиков. И каторга эта бизнесменская…
А мне тут… лучше?
Беспокойнее, да, но тут я – это я. Это Макс-дракон, Макс-торговец редкостями, Макс-друг, Макс-родич большой семьи, и плевать, что почти вся она драконья. Я больше не мелочь, которая бегает по стылым улицам, чтобы два раза в месяц посидеть среди дыма и коктейлей поглотать – показать, что все хорошо и дела идут.
Я тут живу. Я не существую непонятно зачем, жалея себя и злясь на несправедливость жизни. Интересно, а другие «попаданцы» из нашего недобровольного десанта – они как?
— Другим не так повезло, может… — вздохнул Славка.
Подушка, которую я злобно подпихивал для пущей мягкости, вдруг показалась камнем. Напарник же спал! Или нет? И… он же клялся, что Огненные не телепаты!
– Да не читаю я мысли. Просто, думаю, они у нас похожи – побратимы мы или нет? Мне тоже тут нравится. Только мама… маме бы я сообщил. Она у меня упорная… уже, наверное, всю Москву перевернула и пригороды в поисках меня. Скоро до Брянской области дойдет. И друзьям. Ищут ведь…
— Повезло.
Меня если кто и ищет, то разве что хозяин съемной квартиры.
— Да…
Мы помолчали. Славка вспоминал свою целеустремленную маму, я вертел в голове его высказывание. Ну, не сказать, что мы с ним такие уж везучие, но что-то в этом есть. Живые, не больные и не заключенные – я постучал по дереву – родичей нашли, друзьями-знакомыми обросли, имущество кое-какое есть. Может, и правда другим пришлось похуже. Мое главное везение – что попал я в обществе Славки, а потом еще железной нашей бабушки и Янки. Без них, может, и не пропал бы, но жизнь вышла бы совсем другая. А большинство покупателей «хрени» наверняка выбросило сюда в одиночку.
— Так что, значит, собираем попаданцев?
— Риск, — Славка не спорил – он всегда так с проблемой работал: сначала прикидывал все возможные-невозможные трудности скопом, потом все эти трудности решал. Привык со своей интернет-компанией по добрым делам.
— Минимизируем. По физии, если что, мне получать – это я бесстыжий мерзавец, впаривший невинным покупателям непроверенную продукцию. А ты будешь благородный избавитель. А?
— Знаешь, мне и твою физию жалко, — не одобрил Славка. – И вообще, они конспирацию нам поломают.
Не понял. Он реально против, что ли?
Славка усмехнулся и предложил идею. Зачем сразу столица? На ней свет клином не сошелся. Деньги у нас есть. Можно проплатить гостиницу в одном из городов – такую, покомфортабельней и в местечке поглуше. С первыми попаданцами встретиться самим, а по беседам выявить кого-то поадекватней и поручить ему присмотр за остальными. А уже потом решать, кого нам на помощь, кому в Тахко к бабушке, кому просто помочь с жильем и временным обустройством. В пригороде где-нибудь.
— Бабулю бы к интервью подключить…
— Тоже мысль, — одобрил Славка. – Не обязательно ее, но… Слушай, а среди твоих клиентов еще кто-нибудь здравомыслящий есть?
Я призадумался. Тогда мне все лохами казались. Но Славка, но бабуля наша заслуженная…
— Поищем.
— А с доставкой как? Группами переправлять будем или или поодиночке?
О, действительно, вельхо у нас сейчас в паранойе – в столице вон, въезд-выезд через посты, а крупная группа чудиков бросится в глаза даже самому ленивому сторожнику самого дальнего захолустья. Они, конечно, должны были уже более-менее адаптироваться, но кто поручится? А поодиночке… тоже не вариант. Среди моих покупателей такие чудики попадались! Вспомнить только девицу с готской раскраской. И деда с пирсингом в татушках. А дама, у которой в однокомнатной квартире жили три кавказца? Не грузин-осетин, а три здоровенные такие собачищи?
— Группами. Мелкими-мелкими. Приплатим в караване, чтоб присмотр какой-никакой.
— А объяснить?
— Кого-то молитварями объявим, кого-то скорбными разумом. Как получится. Собрать бы их только… не всех же выбросило в столице!
— Причем собрать так, чтобы не подставиться самим, — напомнил неисправимый конспиратор Славка. Как же его, беднягу, драконы заинструктировали!
Он прав, конечно, но как собрать попаданцев, не показывая себя как попадан… о!
— Реклама!
Секунду напарник смотрел непонимающе, потом черные глаза хищно прищурились – дошло.
— Ты имеешь в виду…
— Ну да! Мы ведь сейчас будем рассылать товары по разным городам – через драконоверов и обычных купцов. И если на стенках ящиков или на продукции что-нибудь написать по-русски….
— Не что-нибудь, а точную информацию, куда ехать и к кому обращаться! А ты только русским продавал?
Я призадумался. На инглише кое-как объясняться могу, но к туристам подхожу редко. Не мой клиент. Зато были казахи, грузин, женщина-армянка…
— Нет, но они русский знали очень прилично. Разберутся! Только купцы незнакомый язык на продукции не одобрят…
— Замаскируем под стильный узорчик! – Славку тоже охватило вдохновение. – Торговая марка, рекламный знак, словом, захотят – купят!
И мы принялись составлять текст…
«Товарищ, если ты видишь эту надпись, знай: здесь есть твои земляки. Если тебе нужна помощь, доберись до города Тирсен – на въезде «бин» есть гостиница «Кабанчик». Хозяйка приютит любого, кто скажет ей: «Москва, Пушкин, Красная площадь». Каждую пятиху мы будем приходить туда. Держись. Ты не один, и вместе мы обязательно найдем способ выбраться из беды».
Город Тахко.
Оглушительный свист взвился в утреннее небо. Небо это безобразие терпеть не захотело и скинуло мерзкий звук обратно на непутевую землю. Звук не опечалился и вместо парения под солнцем принялся ввинчиваться в уши спящих людей.
— Подъем! Подъем! – заорал сторожник. И снова засвистел, выводя такие трели, что многие в очередной раз позавидовали временно оглохшему во время штурма сотоварищу.
К весне пленные вельхо так и не стали единым, спаянным общей целью отрядом. Они не были едины и до плена, а теперь и вовсе разбились на несколько разномастных групп, постоянно грызущихся между собой. Соперничество шло за все: за более теплые места (хотя топили одинаково), за теплые вещи, за очередность в уборке, за еду… За последнее – особенно.
Кто-то не хотел работать на «дикарей», но при этом желал получать «усиленное питание», кто-то мнил себя очень сильным и хотел просто отнять еду, а не заработать, кто-то просто ненавидел – плен и пленителей, тварей из Нойта-вельхо, пославших на убой, предателей из Руки, себя, друг друга… разное бывало. Но есть хотели все. Словом, покоя не было. Зароки запрещали противиться приказам высших, так что многие попали в сложную ситуацию: если высший приказывает тебе отдать паек, то или проси защиты у другого высшего и делись уже с ним, или сиди голодным. Был еще вариант нарушить правила дикарей и получить отсидку в одиночке. Но там долго не пробудешь…
Горь считал, что лично ему повезло: он попал под покровительство Старого Дифу. Тот, хоть и любил поесть, но много не брал, ему и так хватало. С восьми человек по четверти лепешки – две добавочные лепешки выходит, чем плохо? И мед дикари дают, и рыбу сушеную… Горь сглотнул голодную слюну и прикрыл глаза, пережидая головокружение.
Беда стряслась почти пятиху назад, когда Старого Дифу в лекарню забрали. Сначала лечить, потом сказали, что старику на стройке-расчистке работать уже нельзя, будет при лекарне помогать. Горь упустил момент, когда еще можно было перейти под руку другого высшего, понадеялся, что старик сдержит обещание и передаст покровительство еще кому-то, как обещал. А потом стало поздно. Группа Пита Колючего припомнила Горю прежние отказы…
Вчера и позавчера ему удалось перекусить только супом и кашей – его дикари раздавали в «столовой», за общим столом, и следили за тем, как пленные обедают. Лепешки с кружком желтого масла, сухарики с чем-то сладким, вечернее молоко – все отбирала шайка. Пробовал не отдать – Пит, насмехаясь, не приказ отдавал, а посмеиваясь, как бы советовал, можно и не послушаться – но вечером у него появились новые соседи. А ночью его просто побили. И приказали помалкивать.
Сегодня завтрак особенно не хотелось отдавать. В честь десси, выходного дня, давали не лепешки, а какую-то особую булочку, с вареньем внутри, он никогда раньше таких не пробовал… от одного запаха голова кружится. Проклятые Зароки… ненавижу… всегда ненавидел… почему всегда он должен слушаться?
Может не отдавать? Пит Колючий всегда спит до последнего, может, опоздает?
— О, наконец-то нормальная булка с вареньем. И каша на молоке! – послышался за спиной ненавистный голос. – Горь, давай сюда, ты же их не любишь! А мне как раз пригодится. А я тебе с обеда рыбу отдам… как всегда.
Что за глупость?
Оглянувшись, Горь понял три вещи. Первое: за их «беседой» наблюдает местная толстая поварша. Второе: Пит трусит из-за этого наблюдения и прикрывает требование отдать порцию обычным обменом. Пит боится дикарей, даже эту толстую бабу боится! И третье: Горь ненавидит Пита и его шайку. Ненавидит так… так…
— Убирайся вон! Вон! Понял?!
Что-то полыхнуло. Хлестнуло воздух, как удар прута по воде, и что-то завыло, громко и прерывисто, нечеловеческим, неживым голосом. Пол закачался под ногами, вокруг загромыхали голоса, кто-то ткнул в спину, ослепленный парень ткнулся лицом в стол в ту самую невозможно душистую булочку, затыкая уши, сжимаясь…
Когда стало очень тихо и пол твердо стал на свое место, чей-то удивленный голос протянул:
— Ух ты… А как у него это получилось?
Столица. Макс
Гостиницу, тихо загибавшуюся от отсутствия клиентов, мы попросту выкупили. Персонал сменили. Управляющую (не знаю, где Славка ее отыскал, но ручался, что человек надежный) проинструктировали. Бойкая толстушка не имела ни малейшего понятия, кто такие Пушкин и Москва (и что удивительно для женщины, не стремилась это узнать), но твердо уяснила: любого, кто скажет заветные слова, нужно приветить, как нелюбимого, но весьма богатого родственника с кучей тараканов в голове. А именно: на глупости не удивляться и не обижаться, кормить-поить как положено, одежду прикупить потребуется – покупать неброскую, но качественную. На расспросы отвечать, как договорено: ничего не знаю, мне платят за приют гостей, а остальное дело не мое. В четырех стенах не держать, но если гостю стукнет в голову блажь погулять по улицам, проследить, чтобы оная голова никуда не вляпалась.
— А буде совсем уйти пожелают?
Я проглотил первый попросившийся на язык вариант как не слишком приличный. Тем более, вряд ли понятный местному населению.
— А ты так и ответь: мол, у тебя не тюрьма. Хотят – пусть идут. Но у тебя и не МЧС. Спасать, в случае чего, не нанималась.
Хозяйка прищурилась, пошевелила губами, запоминая… и улыбнулась:
— Договорено!
Золото, а не женщина. Даже про МЧС не спросила. Но деньги пересчитала, комнаты для будущих гостей показала, меню примерное оговорила. Словом, плотно взялась за дело. Даже продумала занятия на случай, если гости заскучают. Несколько книг ждали любителей в комнатке с пышным, но незаслуженным названием «библиотека», жаждущих других развлечений ждала работа (все по-честному, за плату!), сплетница бабка Ликасья, способная, по словам хозяйки, убедительно соврать даже про личную жизнь кровавых тварей, в смысле драконов. А на всякий случай пара десяток плачена и местный квартал веселых прачек…
Я ушел в твердой убежденности, что в этом доме гостям скучно не будет. Даже самым геймернутым и сетезависимым.
А меня ждет дед!
И, если повезет – алтарь…
1. Малый мир
На космической базе Деймо был переполох.
Инженер станции Тихо Вег, благообразный, рано поседевший, медлительный и задумчивый, смотрел на начавшуюся суету неодобрительно. Но не в его мягком характере было во что-нибудь вмешиваться: он во всем уступал жене Але Вег, а именно она придумала дать пир в честь прилетающего корабля «Поиск».
Еще не отцветшей красавице Але Вег, названной Алой за изумительный цвет лица, наскучило у себя на Фаэне обучать звездоведению оболтусов из «высших». Она настояла, чтобы они с мужем отправились на космическую базу, куда брали только супружеские пары нужных специальностей. Они смогут вернуться к трем оставшимся на Фаэне детям, обеспеченным до конца дней, и Тихо Вег наконец станет владельцем мастерских.
Ала Вег, с породистым лицом «высшей», прямым тонким носом, короткой верхней губой и чувственным ртом, всегда высокомерно щурилась, считая себя с мужем первыми фаэтами базы.
Однако жена начальника базы Нега Лутон, «незаконно занявшая место сестры здоровья, не будучи врачом», придерживалась иного мнения. С поощрения мужа, Мрака Лутона, обрюзгшего самодура, она «корчила из себя первую даму космоса» и не упускала случая уколоть Алу Вег намеком на брошенных ею детей. Ала парировала удары, не щадя ни бесплодности Неги, ни ее морщинистой шеи с двойным подбородком, отнюдь не украшавших тяжеловатое горбоносое лицо.
Молодая, но дородная (ладная, как ее прозвали) повариха и садовница Лада, всегда добродушная, с ласковой улыбкой на широком курносом лице, делала все быстро и споро, стараясь угодить всем. Мужа же своего она обожала, гордясь тем, что он, Брат Луа, единственный из круглоголовых, благодаря положению матери в семье диктатора смог получить образование на Даньджабе – континенте «культурных». Он был послан на Деймо и как мастер на все руки, и вроде как бы представитель круглоголовых, которым предстояло перебираться на неприютную планету. Лада Луа с готовностью пошла за ним, чтобы обслуживать всех обитателей Деймо.
Сигнал в браслете связи застал Ладу Луа в оранжерее, в прозрачном цилиндрическом коридоре, тянущемся на тысячи шагов. Кроме Лады, никто не ходил по этому коридору, потому что он находился на оси космической станции и в нем не было искусственной тяжести от центробежных сил, как в остальных помещениях базы. Садовница не ощущала своего веса, паря между воздушными корнями растений. Здесь местами роль почвы выполнял питательный туман с капельками нужных корням соков. Урожай в космосе снимался куда больший, чем на Фаэне.
Сигнал застал Ладу Луа собирающей сладкие плоды для предстоящего пира.
Цепляясь за воздушные корни, Лада Луа спешила на зов Алы Вег. Однако предстояло проплыть немалое расстояние сквозь переплетение воздушных корней, потом «спуститься» по шахте внутри спицы гигантского колеса, в кольцевом ободе которого размещались все помещения станции.
Клеть в шахте словно падала в пропасть. Ощущение веса появлялось лишь в конце пути, при торможении. Клеть остановилась, и двери раскрылись сами собой. Лада Луа обрела нормальный вес и вышла в коридор, который казался поднимающимся в оба конца. Однако никакого подъема преодолевать не приходилось.
Ала Вег металась по своей каюте, возмущаясь неуклюжестью мужа, который, стоя на коленях, никак не мог приколоть к платью какую-то оборку, чему сама же мешала.
Лада Луа всплеснула руками от восторга.
Ала Вег бесцеремонно выгнала мужа, и он отправился готовить встречу прибывающему кораблю, который предстояло заправить горючим. Он понимал, что Але Вег смертельно наскучили одинаковые дни, нудные обеды за общим столом, надоевшие до тошноты лица, одни и те же, много раз слышанные слова и растущая день ото дня неприязнь друг к другу. Тихо Вег старался понять жену, извинить ее слабости, объяснить их тоской по дому, по детям. Он и сам тосковал по ним. Если бы хоть один был с ними, он принес бы столько радости! Но на космических базах не допускалось присутствие детей. «Высшие», комплектуя персонал Деймо, сумели и здесь притеснить круглоголовых. Нега Лутон была бесплодна, Ала Вег уже имела троих детей и при своем возрасте, который скрывала, не решалась на четвертого. В результате запрет ложился лишь на молодую чету Луа, которые не могли произвести потомство ни на планете, ни здесь, в космосе.
Принарядив Алу Вег, Лада Луа побежала на сверкающую кастрюлями и циферблатами кухню, чтобы варить, жарить, запекать…
Но браслет связи снова вызвал ее, на этот раз к Неге Лутон. Важная дама больше всего на свете любила удобства и роскошь. Ее муж, сверхофицер Охраны Крови, в полной мере предоставлял ей все это на Фаэне. И меньше всего супруги Лутон стремились в космос. Однако воля диктатора забросила их сюда.
Лада Луа включила кухонные автоматы на заданный режим и помчалась к Неге Лутон.
Когда космический корабль «Поиск», выйдя на орбиту Деймо, шел к станции для стыковки, Мада и Аве не отходили от иллюминатора.
Огромный Map выпуклым краем занимал больше половины окна. Светило Сол выглядело уже не просто самой яркой звездой-кружочком, а превратилось в ослепительный диск с пышной короной. На короткое время громада Мара закрыла собой светило, погрузив корабль в быстротечную ночь.
Держась за руки, Мада и Аве встречали необыкновенную зарю своей новой жизни, ожидая, когда яркий и кудрявый Сол начнет подниматься из-за горба Мара. Черная поверхность пустынь становилась коричневой, и постепенно сменялись по высоте все нежнейшие оттенки исполинской радуги, которая не висела над омытыми лесами и равнинами, как на родной Фаэне, а охватывала полукругом пустынную планету, сливаясь с краями гигантского шара. У Мады захватывало дух. Она только молча пожала пальцы Аве.
Потом радуга в одном месте засверкала, и фаэты увидели свою первую цель – Деймо. Он горел самой яркой звездой небосвода, быстро поднявшись над радужной кромкой.
По мере приближения Деймо становился все ослепительнее. Когда уже можно было различить, что он представляет собой кольцо, наклоненное под небольшим углом к громаде Мара, на него стало больно смотреть, как на электрический разряд для сплава металлических частей.
Первый пилот «Поиска», прославленный звездонавт «высших» Смел Вен делал сложный маневр, чтобы выйти к станции по оси кольца и стыковаться с центральным отсеком. От станции а черноту небосвода яркой линией уходил серебристый хвост оранжереи.
Когда «Поиск» подошел к базе Деймо, инженер Тихо Вег вызвал в центральный отсек Брата Луа, выполнявшего черную работу механика, безотказного фаэта с круглой головой и будто твердой, как кость, кожей лица.
Начальник базы Мрак Лутон не счел нужным подниматься в центральный отсек, чтобы «несолидно парить» там в невесомости. Он предпочел остаться в кольцевом коридоре, важный и напыщенный, разгуливая с заложенными за спину руками.
Имя Мрак, полученное им в далекой юности, отражалось теперь даже на его внешнем облике: одутловатое прямоугольное лицо, редкие седые волосы и маленькие подозрительные глаза под клочьями бровей, слегка вывернутые ноздри и серповидная линия рта между обвисшими щеками.
Он не задерживался около подъемной клети, а продолжал шествовать все в одном и том же направлении, пока наконец, пройдя все колесо станции, не показывался в коридоре с другой стороны.
Зато все три фаэтессы, не в силах побороть любопытства, сошлись у подъемной клети.
Первым в коридор вышел старец огромного роста, Ум Сат.
Дамы почтительно склонили головы.
Следом вышли два фаэта.
Заросший по глаза волосами великан Гор Зем был бортинженером корабля и одним из его создателей. Он сильно сутулился, благодаря чему руки казались неимоверно длинными. Друзья его шутили, что он ростом, силой и обликом напоминает фаэтообразных предков. Однако его низкий, заросший волосами лоб скрывал недюжинный ум.
Его новый друг Тони Фаэ, образованный, утонченный, пишущий стихи, имел круглый овал лица, тонкий нос, усики и натруженные письменами широко открытые глаза, прикрытые большими очками.
Нега Лутон взяла под опеку «фаэтообразного» гиганта Гора Зема. Ала Вег – юношу-поэта Тони Фаэ.
Ум Сат сам подошел к круглоголовой Ладе Луа.
– Не покажет ли ласковая фаэтесса, где можно отдохнуть?
Лада Луа зарделась и, вне себя от счастья, повела великого старца в отведенную ему каюту.
Ала Вег с задорным смехом побежала по коридору, жестом призывая Тони Фаэ догнать ее. Она ввела Тони Фаэ в уютную каюту и села в легкое кресло, закинув ногу на ногу.
– Итак, не правда ли, Тони Фаэ, у нас родство душ? Случайно ли, что мы оба звездоведы, что оказались среди звезд и сидим рядом на расстоянии вытянутой руки?
Тони Фаэ снял очки, чтобы лучше видеть вблизи.
– Звезды сделали нас друзьями, не правда ли? – продолжала Ала Вег, отлично видя, какое производит впечатление на молодого гостя.
– Ради всего, что я здесь вижу, стоило лететь к звездам, – пролепетал он, опуская глаза.
– Я уже знаю, что вы поэт. Но вы еще и звездовед. Я хочу, чтобы у нас были общие взгляды.
– Мне так хотелось бы этого!
Они помолчали, глядя друг на друга.
– Скоро будет пир. Мы будем сидеть рядом.
– О да! – кивнул Тони Фаэ. – Только надо взять под свою защиту еще и Гора Зема. Он такой же беспомощный.
– Люблю беспомощных, – рассмеялась Ала Вег, ласково дотрагиваясь до руки Тони Фаэ. – Вы прелестное дитя, и я рада, что вы прилетели. Если бы вы знали, как мы все здесь надоели друг другу!
Мрак Лутон, совершавший прогулку по коридору, словно на базу никто не прилетел, на самом деле точно соразмерял свой шаг. Из всех прилетевших главной персоной он считал дочь диктатора. И потому он подошел к подъемной клети в тот миг, когда из нее вышли Мада, Аве и первый пилот корабля Смел Вен.
Начальник базы прикидывал в уме: дочь диктатора вышла замуж за Аве Мара, сына правителя «культурных». Что это? Политика?
– Да продлятся благополучные циклы жизни мудрейшего из мудрых, которому посчастливилось иметь такую дочь! – витиевато приветствовал он Маду и сообщил, что им с Аве отведены две превосходные каюты в противоположных отсеках станции.
Мада вспылила:
– Разве база Деймо не имела электромагнитной связи с кораблем «Поиск»? – гневно спросила она.
Мрак Лутон развел руками.
– Если на базе действуют обычаи «высших», – тоном приказа продолжала Мада, – то придется отвести нам с мужем общую каюту и тотчас же прислать туда круглоголовых Луа.
Начальник базы почтительно склонился, насколько позволял живот:
– Они существуют для услуг. Да продлятся циклы жизни и диктатора и правителя, – закончил он, впервые взглянув на Аве.
Мрак Лутон сам отвел молодую чету в лучшую каюту базы, по пути показал помрачневшему Смелу Вену его помещение. Потом он нашел спустившихся из центрального отсека Брата Луа и Тихо Вега. Он послал Брата Луа найти жену и явиться вместе с ней к Маде и Аве. И только теперь заметил, что Смел Вен продолжает стоять у двери своей каюты. Мрак Лутон подошел к нему и услышал сказанные полушепотом слова:
– Едва ли диктатор одобрит такое поспешное гостеприимство. – И Смел Вен исчез, захлопнув за собой дверь.
Мрак Лутон тупо смотрел на отделанную пластиком панель.
Брат Луа не только привел к Аве и Маде жену, но и принес чертежи. Это был невысокий, спокойный фаэт с тугой, лоснящейся кожей лица и сосредоточенными глазами.
Сын Мадиной няни, он рос отдельно от матери, но всегда ощущал ее влияние. Она даже сумела сблизить сына и воспитанницу, даже подружить их. Однако скоро их встречи стали невозможными. Диктатор отгораживался от народа стенами. Мальчик скоро узнал унижение и несправедливость. Впечатлительный и гордый, он все глубже уходил в себя.
Он обладал редким упорством. Мать Луа внушила ему, что только знание заставит считаться с ним даже тех, кто угнетает круглоголовых. И он упорно боролся за крупицы знания. Так твердость и сосредоточенность еще с юности отразились на его лице, Ладу Непт он полюбил еще до своего отъезда на Даньджаб, материк «культурных», для завершения там образования, на что из-за уговоров няни и самой Мады, наконец, согласился Яр Юпи, правда, имея на юношу свои виды.
Несколько циклов Лада самоотверженно ждала своего нареченного, чтобы после его возвращения немедленно отправиться по приказу диктатора на космическую базу Деймо, созданную им для утверждения своего авторитета и будто бы для осуществления плана переселения на Map круглоголовых.
И вот теперь Брат Луа спешил поделиться с Аве и Мадой плодами своих раздумий, бессонных ночей, проведенных за чертежами.
– Я намечал облегчить здесь жизнь круглоголовых, – торопливо, но твердо говорил он. – Намечал строительство глубинных городов с искусственной атмосферой. На поверхности Мара, среди пустынь, которые вы видите в иллюминатор, я планировал оазисы плодородия. Нужно лишь оросить их талой водой полярных льдов, доставляя ее по глубинным рекам. Их придется прорывать, – и он доверчиво посмотрел на слушателей. – Я так ждал подлинных знатоков знания!
Мада подошла к Брату Луа.
– Мы знаем друг друга с детства, и оба любили Мать Луа.
– Почему любили? – насторожился фаэт, смотря на Маду.
Лада Луа, почувствовав сердцем тревожное, подошла к мужу.
– Я… я должна сказать вам все… – продолжала Мада.
– Как? Начинается война? – в ужасе спросил Брат Луа.
– Мать Луа пыталась предотвратить войну, – вдруг под влиянием какого-то наития сказала Мада. – И она погибла, Брат…
– Погибла? – побледнел фаэт.
– Ее убил негодяй Яр Альт. Но наша с тобой мать отомщена.
Брат Луа уронил голову на стол с разложенными на нем чертежами и зарыдал. Мада держала Аве за руку, сама едва не плача. Лада Луа бросилась к двери.
– Идет Мрак Лутон, сзывать на пир, – прошептала она.
– Он ничего не должен знать, – предостерегла Мада.
Малый мир крохотного населенного островка вселенной был подобен разобщенному, раздираемому враждебными силами большому миру планеты.
День клонился к вечеру. Над Лыцком подобно знаменам реяли алые облака с золотой бахромой. Победно реяли.
Партиарх Порфирий стоял у окна своей высотной кельи и смотрел вниз, на мавзолей Африкана. Толпа ещё не рассеялась, но упорядочилась. По площади вилась Чумахлинкой нескончаемая очередь к безвременно почившему протопарторгу. Была она как бы вся черна от горя, поскольку многие пришли в рясах. Там, внизу, наверняка творились неслыханные доселе чудеса. Будучи первым ясновидцем страны, Партиарх отчётливо различал ало-золотое лучистое сияние над мавзолеем.
Несколько раз Порфирию мерещилось, будто в очереди стоит сам Африкан, чего, конечно, просто не могло быть. Долго, ох, долго будет он ещё мерещиться Партиарху…
Явился с докладом озабоченный митрозамполит Питирим. Партиарх принял его стоя у окна — даже не стал влезать на своё возвышенное кресло, настолько был удовлетворён видом осенённого благодатью мавзолея.
— Как там Дидим? — не оборачиваясь, с затаённой грустью спросил Порфирий.
— Сперва упрямился… — сокрушённо сообщил молоденький нарком инквизиции. — А как растолковали, что всё это не во зло, а во благо — тут же и подписал… Теперь вот покаянную речь разучивает…
— А самозванец? Ну, тот, который в Баклужино…
Питирим тихонько покряхтел, и Порфирий оглянулся. Вёрткое личико митрозамполита выглядело удручённым.
— Упустили, что ли?
— Хуже… — признался Питирим. — Сидит в баклужинской контрразведке.
— Сам сдался?
— Нет, захватили… На пять минут раньше нас успели…
Однако даже это прискорбное событие не смогло расстроить Партиарха.
— Думаешь, Портнягин отправит его в Гаагу? Вряд ли. Там ведь, скорее всего, решат, что он им двойника подсунуть хочет… Нет-нет… Портнягин, конечно, мерзавец, но отнюдь не дурак… У тебя всё?
— Нет, к сожалению… — сказал, как в прорубь шагнул, Питирим. — Всё-таки подгадил нам напоследок протопарторг!.. Выяснилось, что он планировал выкрасть из музея чудотворный образ Лыцкой Божьей Матери (Митрозамполит перезвездился) и с ним вернуться в Лыцк…
— Что ж, это неглупо, — после краткого раздумья признал Партиарх. — Вернуться героем… А героев сразу не убивают — сначала чествуют… Но его же, ты говоришь, арестовали?
— Арестовали… — со вздохом подтвердил Питирим. — И его, и подпольщиков… А одна фанатичка (по слухам, любимица Африкана) осталась на свободе… В шестнадцать тридцать пять она ограбила музей самостоятельно. А полчаса назад вышла к блок-посту и прорвалась на нашу сторону…
— С иконой? — отрывисто уточнил Партиарх.
— С иконой…
Порфирий насупился и всё-таки вернулся за стол. Взъёрзнул на высокое сиденье, огладил столешницу… Последнее известие было самым неприятным. Во-первых, если икона возвращается в Лыцк, то одной претензией к Баклужино становится меньше. А во-вторых, как-то это всё сразу осложняет международную политическую обстановку… Впрочем, есть тут и положительные стороны: восторг трудящихся, например… А то, стоило с НАТО договориться, сразу брожение какое-то завелось в народе…
— Но она точно не агент Портнягина?
— Скорее всего, нет… Слишком уж засвечена…
— А что Баклужино?
— Требует выдачи.
— Чьей?
— Обеих…
Партиарх подумал, вздохнул.
— Перебьются! — решил он. — Божью Матерь не выдадим!.. Фанатичку? Н-ну, эту можно… Со временем… Что там сейчас происходит? Я имею в виду: на границе…
— Народ сбежался… — уныло сообщил митрозамполит. — Всей толпой идут в Лыцк, несут икону… К утру будут здесь.
***
И к утру они были там. Однако слухи о возвращении в Лыцк чудотворной иконы и об отважной комсобогомолке с победным именем Ника достигли столицы куда раньше самой процессии. Задолго до рассвета все улицы, прилежащие к главной площади, были вновь запружены народом. Многие плакали от счастья.
С первыми лучами солнца людское скопище всколыхнулось и зашумело. Пытаясь очистить дорогу шествию, попятились — и задавили ещё четверых старушек впридачу к тем пятерым, что были задавлены вчера.
Это был звёздный час Ники Невыразиновой. В чёрной рясе и алой косынке, с чудотворным образом в руках, ступила Ника на площадь. Глаза художницы пылали. Наконец-то она удостоилась такой встречи, какую заслуживала! Толпы склонялись перед ней в благоговении. Хотя, конечно, не столько перед ней, сколько перед иконой, однако многие, сравнивая чудотворный образ с большеглазым лицом Ники, не могли не отметить определённого сходства. (Между нами говоря, ничего удивительного: копиист, выполнявший в своё время тайный заказ Портнягина, был близко знаком с Невыразиновой.)
Толпа раздалась, образовав узкий прямой проход к мавзолею Африкана. И по этому-то проходу Ника приблизилась к приземистому, но тем не менее величественному сооружению.
Лыцкие Чудотворцы (всё Митрополитбюро в полном составе) стояли на первой ступеньке. На третьей, вознесшись над остальными, стоял один Порфирий. Выше, по сторонам от прямоугольного, заполненного чернотой проёма, располагались только замершие навытяжку часовые.
Обеими руками Ника воздела икону — и тут произошло то, о чём жители православного социалистического Лыцка долго ещё будут впоследствии рассказывать внукам и правнукам.
Негромкий, но мощный вздох прокатился над толпой, и трудно было сказать: сама ли толпа ахнула или же всё-таки звук этот донесся из мавзолея. Затем в наступившей тишине послышались шаркающие шаги, и из темноты проёма косолапо ступила на свет Божий знакомая до слёз, сутулая грузная фигура, облачённая в старую просторную рясу с бурыми подпалинами… С недовольным видом внезапно разбуженного Африкан оглядел простирающуюся у ног бесконечную брусчатку голов.
Запоздало почуяв беду, Партиарх Порфирий обернулся — и к ужасу своему встретился глазами с протопарторгом. Страшная пауза длилась секунду, а то и две. Наконец сердце Партиарха не выдержало — и он чёрной тряпкой опал на свежеуложенные мраморные плиты.
Толпа взревела. Агент баклужинской разведки, следивший за происходящим с крыши одного из домов, торопливо набрал номер сотовика, хитро приконтаченного к взрывному устройству. Рёв людской был настолько оглушителен, что грохота не услышали. Медленно и беззвучно мавзолей за спиной протопарторга как бы провалился сам в себя.
В недоумении Африкан посмотрел на тело Порфирия, потом — на часового. Часовой стоял без сознания… Перевёл взгляд на Нику. Та шла прямо на воскресшего протопарторга, протягивая чудотворный образ.
Он принял икону — и в этот миг не только ясновидцы, но даже простые избиратели узрели, как возникло и взмыло до небес зыбкое золотисто-алое сияние. Благодать помножилась на благодать, аура — на ауру…
Вне всякого сомнения, это была самая блестящая операция баклужинских спецслужб, проведённая за границей.
***
Хотя, если вдуматься, в чём их заслуга-то? Произошло неизбежное. После сговора с блоком НАТО Партиарх Порфирий сам напросился на роль Бориса Годунова. Шепотки о том, что из-под развалин «Ограбанка» извлекли вовсе не Африкана, а какое-то совершенно постороннее тело (зря, что ли, урну хоронили вместо мумии!), поползли ещё во время траурной церемонии. Заставляла задуматься и поспешность погребения… Словом, народ уже тогда был морально готов ко второму пришествию протопарторга. А когда народ бывает готов к чему-нибудь морально, это что-нибудь неминуемо сбывается.
Даже если бы Африкан не встретился с Глебом Портнягиным и не воспользовался помощью баклужинской контрразведки, аура так или иначе налилась бы вскоре алым сиянием и погнала его в Лыцк всё с той же иконой в руках.
Кое-кто скажет: ну, а если бы Анчутка промахнулся, метнув барабашкой в убийцу? Если бы, короче, застрелили Африкана?.. Да воскрес бы как миленький! Коли верит народ, что Африкан жив — стало быть, жив. И не фиг тут мудрствовать!..
Ладно. Предположим: убили — и не воскрес! Всё равно ведь тут же найдётся кто-нибудь похожий! Или даже непохожий — такое тоже бывало. По большому счёту: разница-то в чём? Лжедимитрий Второй действовал нисколько не хуже Лжедимитрия Первого.
Обыватель, разумеется, ужаснётся, ахнет: «Как это никакой разницы? Человека-то — нет!» Но на то он и обыватель, чтобы сходить с ума по пустякам и задавать совершенно вздорные вопросы. Ну, скажем: «Почему должен погибнуть обязательно я?..» И никак его не убедишь взглянуть на это дело с государственной точки зрения…
Да, но если всё прекрасно осуществилось бы само собой, то зачем понадобились Выверзневу эти лишние хлопоты: вводить в действие Нику, взрывать мавзолей?.. То есть как «зачем»? Как это «зачем»?.. А звание генерал-майора? А кресло шефа баклужинской контрразведки?.. Поймите вы наконец: свержение Партиарха Порфирия было лишь средством! А истинной-то целью операции, как ни крути, было свержение Толь Толича…
***
Африкан не обманул подельника. Да он и не собирался его обманывать. Очередная беседа Глеба Портнягина со специальной комиссией ООН должна была произойти в десять утра в кленовом зале Президентского Дворца. Полдевятого протопарторг прибыл с иконой на заброшенный комплекс ПВО. Из шести изделий лишь одно — хотя бы в общих чертах — напоминало ракету. Его-то и взгромоздили на пусковую установку, а отступив, сокрушённо покачали головами. Особенно удручающе смотрелись дыры в обшивке — результат прошлогодних учений, когда сгоряча пытались перегрузить изделие, не дождавшись полной остановки гироскопов. Бешеные волчки выскочили наружу и наделали много бед, прежде чем армейский митрозамполит сообразил смирить их молитвой и постом.
Выбирать, однако, не приходилось. Да и время поджимало. Разом и кропили, и освящали, и красили. Понятно, что без накладок не обошлось: заодно освятили художника-шрифтовика, что ползал по корпусу изделия, нанося на него надпись: «Лыцк — не сломить!» Закончив работу, бедолага сломал кисточку, опрокинул краски — и ушёл в монастырь. А двое прапорщиков, опрометчиво сунувшихся под кропило, тут же, не сходя с места, покаялись в лихоимстве и потребовали над собой трибунала.
К десяти подготовка была закончена. Африкан вынул трубку сотового телефона и набрал номер Глеба.
— У меня всё готово… Пускать?
— Талан на гайтан… — растроганно отозвался Президент, и у протопарторга защемило сердце… Повеяло юностью. Именно эти слова произнёс Глеб Портнягин той давней весной, когда они вдвоём остановились в нерешительности перед железными дверьми продовольственного склада.
Ровно в десять был произведён пуск изделия. Понятно, что в обычных условиях, далеко бы оно не улетело, но в данном случае слишком многие были заинтересованы в удачном старте. Осенённая благодатью и направляемая с земли идеологически, ракета покувыркалась со свистом и грохотом в воздухе, затем выровнялась и стремительно ушла в сторону Баклужино. Над Чумахлинкой, чёрт его знает с чего, вырубился жидкостный реактивный двигатель. Либо забилась какая-нибудь трубка, либо кончилось топливо, а может иссякла благодать…
Но это уже было несущественно. Серебристую, остроносую, оперённую палочку эстафеты дружно приняла вся Лига Колдунов. Подхваченный коллективным заклинанием неслыханной мощи, очарованный реактивный снаряд, при полном отсутствии бортовых приборов, узрел цель и ринулся к ней неведомо на чём…
Как и предсказывал вчера Глеб Портнягин, угодил он точно в шпиль. Попадание было исключительным. Пронзив перекрытия, ракета с грохотом просунула рыло прямиком в кленовый зал, словно бы желая полюбопытствовать: «А чем это вы здесь, господа хорошие, занимаетесь?» Взрываться в ней, разумеется, было нечему, и всё-таки без жертв не обошлось. Мистера Джима Кроу (того самого негра преклонных годов) ударило куском штукатурки с потолка, а у длиннозубого англосакса, как это принято у них за границей, отшибло память…
И самое главное — на любопытном носу ракеты, начертанное крупными алыми буквами, пылало гордое слово: «Лыцк…» Остального можно было не читать.
***
Мир содрогнулся. Десантный вертолетоносец «Тарава» вновь вошёл в Щучий Проран. Блок НАТО заявил, что намерен нанести ракетно-бомбовый удар по Лыцку немедленно — благо, разведка целей была проведена заранее. Всё же предъявили для приличия очередной ультиматум. В ответ Партиарх Всего Лыцка Африкан, сменивший скончавшегося от острой сердечной недостаточности Порфирия, с присущей ему дерзостью заявил, что сам выйдет навстречу поганой палубной авиации США. Чтобы легче было целиться.
В Лыцке, как, впрочем, и в Баклужино, объявили повышенную боевую готовность, разослали повестки рядовым и офицерам запаса. В Чумахле срочно подняли по тревоге силы гражданской обороны и привели в исполнение давнюю угрозу относительно мобилизации домовых.
Старший лейтенант Павел Обрушин (для друзей и начальства — просто Павлик) был срочно откомандирован в Чумахлу — как крупный специалист по домовым, коловёртышам и прочей городской нечисти. Угрюмый и долговязый, он сидел на положенной набок табуретке посреди актового зала, откуда вынесли зачем-то всю мебель, и проводил инструктаж:
— Значит, повторяю… Американцы объявили, что ровно в три часа начинают бомбардировку Лыцка. Но!.. Повторяю: но!.. Возможно, что это — умышленная дезинформация… То есть бомбардировка может начаться на час раньше, на час позже, а может и не начаться вообще… Пусть это вас не огорчает и не радует… Рано или поздно она начнётся… Не сегодня — так завтра…
Разношёрстные чумахлинские домовые смирно сидели на корточках вокруг инструктора. Слушали, затаив дыхание, и боязливо лупали глазёнками.
— Ваша задача… Разойтись по домам и быть там предельно внимательными… Предельно!.. Если вдруг почувствуете, что вашему дому грозит опасность (в данном случае, разрушение), немедленно известите хозяев и старшего по званию. Ни в коем случае не пытайтесь своими силами сбить крылатую ракету с курса или отразить её каким-либо другим способом. Даже если это у вас получится, ракета наверняка попадёт в дом соседа, откуда мы уже эвакуировать жильцов просто не успеем… Что?.. Вопрос?.. Кто там ручонку тянет?..
Из пушистой толпы встал невзрачный лопоухий трёхцветка, с которым старший лейтенант беседовал вчера утром относительно Африкана, и, запинаясь, спросил:
— А… почему американцы будут нас… бомбить?..
— Повторяю… — процедил Павлик. — Для особо тупых… Бомбить нас американцы не будут… Они будут бомбить Лыцк… Но!.. Крылатая ракета, хотя и считается весьма высокоточным оружием, всё равно может случайно… Понимаете? Случайно!.. Промахнуться и угодить не туда…
— А… почему она так… может?..
— Да потому что ладан гремлинам не фиг было продавать!.. — не выдержав, рявкнул Павлик. — Наркобароны хреновы!..
***
Закончив инструктаж и распустив мобилизованную нечисть по домам, старший лейтенант Павел Обрушин поднялся с табуретки, поставил её, как следует, и, подойдя к распахнутому настежь окну, опёрся на подоконник. Актовый зал штаба гражданской обороны располагался на четвёртом этаже, и вид с этой высоты открывался широкий. Внизу из зелени садов выступали крыши частного сектора. Чуть поодаль лежали пыльные развалины двух окраинных кварталов, подвергнутых недавно лыцкими варварами жестокому артобстрелу. Ещё дальше сверкала и ершилась Чумахлинка, а на том её берегу… Павлик выпрямился и досадливо мотнул головой — как бы стряхивая комара, умыслившего сесть на правое ухо.
На том берегу чешуйчато сверкающей Чумахлинки шевелилась огромная толпа. Но даже не это поразило Павлика. Выпускник колледжа имени Ефрема Нехорошева, дипломированный колдун, он ясно различал взмывающее в зенит зыбкое ало-золотое сияние, осеняющее народ. Коллективная аура… Такое явление обычно возникает во время молебнов, митингов, погромов и прочих массовых проявлений единомыслия. На погром не похоже. Стало быть, либо митинг, либо молебен…
Средоточие сияния несомненно приходилось на грузного невысокого человека в просторной рясе, стоящего впереди всех с иконой в руках… Вот оно что! Значит, не шутил Африкан, когда заявил, что сам выйдет навстречу крылатым ракетам. Фанатик — он и есть фанатик!.. (Павлик был возмущён до глубины души.) Людей-то зачем привёл? Сколько их там? Тысяч десять? Нет, больше… Двадцать, тридцать… И все почему-то с разинутыми ртами… Поют, что ли?..
Павлик торопливо пробормотал заклинание и прислушался.
Кипит наш разум возмущённый… —
пели на том берегу.
Ну, естественно… Кстати, ало-золотистая вздымающаяся до небес аура и впрямь вскипала благородной яростью, раскаляясь кое-где добела…
Уловив краем глаза движение по эту сторону Чумахлинки, Павлик заставил себя оторваться от завораживающего зрелища и взглянул на шоссе. Там в направлении блок-поста на приличной скорости шли две машины: чёрный лимузин и чуть поотставший джип с охраной. Неужели Президент? Куда это его понесло?..
Додумать Павлик так и не успел. Лежащая в развалинах окраина Чумахлы вспучилась грязным облаком, а долю секунды спустя пришла громоподобная ударная волна. Ладно ещё окно, у которого стоял инструктор, было распахнуто — в двух соседних вылетели стёкла. Сады взбурлили, с одной из крыш сдуло пару листов шифера. Воздух потемнел от взметнувшегося с земли сора…
Остаётся лишь поражаться, насколько грамотно старший лейтенант Обрушин провёл инструктаж. Бомбардировка Лыцка началась раньше назначенного срока и именно с промаха.
***
Как только Портнягину доложили, что на противоположном берегу Чумахлинки собралась неслыханно огромная толпа, он тотчас прервал экстренное заседание Лиги Колдунов и, не теряя ни минуты, выехал к месту грядущих событий. Зачем?.. А в самом деле — зачем? Что за нужда? Все счёты были сведены, итоги подбиты. Африкан честно запустил ракету по его дворцу, а больше никто ни о чём не договаривался.
Искать разумные объяснения этой странной эскападе Глеба Портнягина бесполезно. Потому что единственной её причиной был страх. Страх за кореша.
Неужели у него и впрямь хватило глупости выйти навстречу палубной авиации США? На что же он рассчитывает? На то, что в толпу стрелять не будут?.. Ну разумеется не будут! Будут стрелять в Африкана, а за остальных потом, в крайнем случае, извинятся…
На повороте к блок-посту Президент приказал остановить машину и с несвойственной себе поспешностью выбрался наружу. И именно в этот миг крылатая ракета угодила в руины частного сектора.
— Глеб Кондратьич! — цепляясь за рукав пиджака, истошно по-бабьи заголосил референт. — Нельзя вам здесь быть!.. Опасно!..
Движением локтя Портнягин стряхнул его с рукава, но сзади уже набегали мордовороты из охраны… Пришлось обездвижить всех одним заклинанием.
На округу тем временем лёг тяжкий шепелявый гул турбин. Над поймой, содрогая и морщиня гладь заливных лугов, хищно и лениво разворачивалось «крыло» американских самолетов.
Убийцы! Портнягин ненавидел их. Ненавидел эти акульи оскаленные рыла, эти чёрно-жёлтые стабилизаторы, ненавидел сиплый тупой звук двигателей… Ибо там, на левом берегу Чумахлинки, среди огромной вдохновенно поющей толпы стоял с иконой в руках единственный близкий ему человек.
— Заклятье… — вкрадчиво шепнул некий внутренний голос (возможно, болтунец). — Наложи на них заклятье… Ты глава Лиги…
Какой соблазн!
«С ума сошёл? — мысленно прикрикнул Президент. — Тут же всё выплывет наружу!..»
— Ты про чёрные ящики?.. — глумливо осведомился всё тот же шепоток.
«Я про гремлинов! Ящик, допустим, смолчит, но гремлины-то молчать не станут!..»
Портнягин не выдержал и зажмурился, но даже это ему не помогло. Вспышка в небе на миг затмила солнце. Веки как бы истаяли, став жёлто-розовыми и почти прозрачными. А потом по округе словно хватили огромным тугим кулаком — блуп!.. Звук был настолько плотен и упруг, что воспринимался чуть ли не осязательно.
Глеб сделал над собой усилие и открыл глаза, нечаянно подгадав мгновение, когда в небе полыхнула ещё пара таких же ослепительных вспышек — и по округе уже хватили не одним, а двумя кулаками сразу.
Осенённая золотисто-алым сиянием толпа на том берегу стояла невредимая. Зато в вышине над почерневшей Чумахлинкой вздувались несколько белых шаров с тёмными прожилками. Из густого молочного дыма, беспорядочно кувыркаясь, выплывали чёрные обломки. Это, не устояв перед чудотворной силой иконы и благородной яростью лыцкого народа, взрывались в воздухе штурмовики шестого флота США.
Президент стоял оцепенев.
— Дружище… — еле слышно выдохнул он.
На столь щедрую благодарность Глеб даже и не рассчитывал. Нет, не обломки — золотой дождь падал на Баклужино: займы, инвестиции, гуманитарная помощь… Вступление в НАТО, чёрт побери!..
И этот дурак ещё собирался выйти в тираж! Чуть ли не сам в Гаагу просился!
— Нет, дружище… — сдавленно произнёс Глеб Портнягин, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы. — Мы ещё с тобой повоюем…
Маршрут, или обзорная экскурсия по Лондону, как, ностальгируя по советской организованности, назвала свою первую прогулку по городу Наташа, не имел конкретной цели и четкого плана. Они встретились с Джейн в кофейне при книжном магазине издательства «Темз энд Гудзон» и за фруктовым десертом договорились о стихийной природе предстоящей прогулки. Русская идиома «куда глаза глядят» очень понравилась англичанке, и некоторое время девушки просто болтали о тонкостях русской устной речи, искренне забавляясь обескураженным видом соседа по столику – тихого очкарика, изумленно слушающего диковинную русскую речь.
– Русский язык для англичан – темный лес! – нараспев проговорила Джейн, с выражением притворного призыва и приторной нежности глядя на соседа.
– Еще бы, он дальше Киева не водит! – поддержала ее Наташа и медленным, эротичным движением языка сняла с губ пушинки взбитых сливок.
Очкарик, окончательно сбитый с толку поведением симпатичных незнакомок, привстал и пробормотал нечто неразборчивое. Девушки прыснули в кулачки, и Джейн, первой поднявшись с места, увлекла подругу за собой:
– Пойдем скорее, пока тебе не предложили руку и сердце!
– Мне?! Он же на тебя глаз положил!
– О! Положить глаз! Как это романтично!
Некоторая заминка после выхода из кофейни была обусловлена непременным желанием Наташи взять такси, и Джейн стоило огромного труда объяснить несовместимость их целей с перманентными пробками на лондонских улицах. Сломив сопротивление русской приятельницы, она повела ее в сторону Пэлл-Мэлл, правда, так и не сумев убедить Наташу воздержаться от посещения самых дорогих магазинов английской столицы.
– Наташа, там астрономические цены, – по дороге Джейн не оставляла попыток образумить новоиспеченную британскую подданную, но подобные резоны оказались несущественными:
– А это что?! – Наташа выхватила из сумочки толстую пачку кредиток и, потрясая ею в воздухе, остановилась посреди уличной толпы. – Это же мои деньги, с которыми я могу делать все, что хочу, так? А вокруг, – она изящным жестом развела обеими руками, задев при этом какого-то долговязого типа в пальто, надетом на голое тело, – самый настоящий свободный мир, так?
Джейн не оставалось ничего другого, как согласно кивнуть.
– Вот видишь, – Наташа убрала деньги, показала язык двум старушкам у киоска с газетами, неодобрительно наблюдавшим за ней, и пай-девочкой засеменила рядом с провожатой. – Значит, я могу идти, куда хочу, и тратить свои деньги, как хочу!..
– Как тебе блузка? – Наташа беззаботно рассматривала фирменный пакет от «Шанель».
– Триста фунтов – большие деньги. Боюсь, что с такими темпами тебе не надолго хватит двадцати тысяч, – Джейн не считала нужным скрывать своего раздражения.
– Ха, триста фунтов! Да это самая дешевая вещь в этой лавочке! Я и так не надеялась найти там что-нибудь приемлемое!
– Значит, нужно было разворачиваться и уходить.
– Уходить?! Да я бы со стыда сгорела: прийти, покрасоваться, наделать столько шуму и уйти с пустыми руками! Не-е-ет, такое не по мне.
– Получилось не лучше. – Наташины слова откровенно разозлили Джейн.
– Что значит – «получилось»?
– Ты сама как считаешь, что ты сейчас купила: блузку в одном из самых дорогих магазинов на планете или пакет картошки на колхозном рынке?!
– При чем здесь картошка?
– Да при том, – Джейн в раздражении повысила голос: – Существуют неписаные правила поведения. Одно дело – толкаться на распродажах и хватать, что дают, и совсем другое – прийти в солидное заведение, а вести себя так же!
– Ты поэтому не хотела идти со мной в дорогие магазины? – смирение и покаяние русской были настолько трогательны и убедительны, что Джейн в недолгий миг отошла сердцем.
– Нет! – коротко отрезала она и улыбнулась.
– Тогда мир? – Наташа протянула руку.
– Мир… – согласилась Джейн, отвечая на рукопожатие под быструю русскую скороговорку:
– Я теперь всегда-всегда буду слушаться твоих советов! Честное слово!
Торжественное закрепление достигнутых мирных договоренностей произошло в небольшом итальянском ресторанчике в районе Стрэнда. Креветочное суфле, настоящие спагетти-болоньезе и бутылка «Кьянти» появились на столе в результате компромиссного решения – Джейн пришлось уступить желанию подопечной. И дело было не столько в отсутствии у Джейн привычки брать вино целыми бутылками, к тому же в месте, где подача винных порций – дело обыкновенное, сколько в абсолютном нежелании портить себе нервы в пустых препирательствах на почве насаждения цивилизованных нравов. «Всего и сразу не переделаешь», – запоздало посетила ее голову фатальная житейская мудрость, так что пусть все идет, как идет.
За дружеским обедом последовал визит в кинематограф, в темном зале которого русская девушка впала в состояние полной прострации, ошеломленная количеством голливудских спецэффектов. На экране полыхали звездные войны, далекие миры сотрясались от взрывов, а отважные джедаи невозмутимо бились на лучевых мечах.
После сеанса девушки вновь почувствовали себя голодными, но, к великому облегчению Джейн, все обошлось малой кровью. Китайский ресторанчик на самой границе Сохо атаковал девичьи аппетиты разнообразием своего ассортимента, и гостеприимный шеф, много и с удовольствием готовивший в зале на глазах у изумленных посетителей, лишил странниц возможности свободного выбора и, щебеча что-то на своем птичьем языке, увел их в увлекательное путешествие по необъятным просторам китайской кулинарии.
Выйдя на улицу, Наталья обнаружила в рекламной витринке плакат, с которого смотрела на прохожих чуть лукавая улыбка «самого Криса Нормана». Джейн, правда, не испытывала столь восторженного отношения к «мужу самой Сюзи Кваттро», но клуб «Орго», где девушки намечали провести вечер, был ей хорошо знаком и вполне удовлетворял требованиям строгих инструкций, полученных от Эймса. Решено было разъехаться по домам, надеть вечерние туалеты, и в двадцать часов ровно Джейн заедет за Натальей в «Далайлу», поскольку от отеля добираться до «Орго» ближе, чем от квартиры Джейн.
Впечатления от путешествия по вечернему Лондону, возбужденное ожидание предстоящей встречи с кумиром изрядно подняли настроение участниц культпохода, и у дверей «Орго» из такси вышли две молодые, вполне светские дамы, готовые к сюрпризам и блеску вечерней жизни одной из крупнейших европейских столиц.
Наташа с восторгом впитывала необычную для себя атмосферу ночного клуба: свободное перемещение людей, резкую смену интимного приглушенного освещения барных стоек безостановочным бегом разноцветных огней и непривычно громкое, по сравнению с ленинградскими дискотеками, звучание музыки. На разогреве публики работала смешная команда смуглых молодых людей, успевавших не только воспроизводить заводной регги, но и жонглировать инструментами, микрофонами и даже предметами собственного гардероба. Наталья освоилась довольно быстро, с ходу вошла в общее настроение вечера и передвигалась только в легком ритмичном танцевальном шаге, вызывая восхищенные взгляды и восторженные приветствия. Для Джейн, не любившей шумных сборищ, совершенно неожиданной оказалась собственная заторможенная реакция на обилие молодых людей, наполнявших залы «Орго» шумными компаниями или просто, в одиночестве, глазевших по сторонам. Флер чувственного поиска царил здесь повсеместно, и неготовность встретить вполне прогнозируемую, но полностью упущенную из внимания, специфику клубной обстановки несколько изменила расслабленное состояние Джейн. Наташа, по-женски верно угадав причину напряжения подруги, весело предложила, пренебрежительно махнув рукой в сторону зала:
– Не обращай внимания, это же клуб! Давай лучше закажем коктейли, а все остальное образуется само собой.
Все дальнейшее – выступление Нормана, коктейли, которые с исполнительностью артиллерийской прислуги подносили официанты, бесконечные знакомства с молодыми людьми, предлагавшими составить компанию, – слилось в представлении Джейн в один бесконечный фейерверк огней и лиц, сопровождаемый полифоническим водопадом звуков.
В этом же круговороте пропало ощущение времени, и внезапно Джейн обнаружила себя на темном тротуаре, слабо освещенном недалекими огнями клубного входа. Свежий воздух не облегчал, а только подчеркивал степень ее опьянения, а дремлющая, положив голову ей на плечо Наталья, зыбко волнующаяся на высоких каблуках, иллюстрировала возможную неприглядность внешнего вида их обеих. Джейн почувствовала мышечные боли в плече, свободном от горячей Натальиной щеки, и с удивлением обнаружила, что ее собственная рука вытянута в голосующем жесте.
Разбираться что к чему не было ни малейшего желания. Хотелось только одного – домой, как можно скорее, и спать, спать, спать! Редкие водители равнодушно проезжали мимо, будто бы весь шоферский Лондон решил нынешним вечером бойкотировать клубный разъезд в «Орго». Некоторые притормаживали, но тут же срывались с места. Джейн начинала тихо ругаться, но быстро оставляла это занятие – сил хватало только поддерживать спутницу, которая все глубже погружалась в состояние сна и норовила сползти с плеча подруги на тротуар.
Джейн, в очередной раз собрав все свои невеликие силы, подхватила оседающую на неверных ногах Наташу, когда в уличной темноте послышался звук приближающегося автомобиля. Но тут Наталья, как нарочно, неожиданно покачнулась и резко устремилась вниз, навстречу асфальту. Джейн в отчаянии бросила сумочку на мостовую, попыталась нагнуться, чтобы снова подхватить падающую приятельницу, но высокие каблуки предали ее. Она потеряла равновесие и, даже не успев приготовить тело к падению, как это положено тренированной разведчице Ее Величества, кулем рухнула на мирно сопящую Наталью.
Наверное, именно это и спасло Джейн. Огромный черный автомобиль с ревом пронесся буквально в миллиметре от ее ног, и спавшие с них в момент падения туфли были расплющены под его широкими колесами.
Джейн моментально отрезвела, но тело ее оставалось абсолютно безвольным и вялым. Она полными ужаса глазами наблюдала, как огромный, идущий без огней автомобиль съехал с тротуара, погасил скорость, как он замер метрах в двадцати от нее и Натальи, как широко распахнулась дверь машины, и черный силуэт отделился от мрачного кузова автоубийцы.
Убийцы? С чего ты взяла, что это убийство? Но ощущение опасности только нарастало по мере приближения таинственного незнакомца, и волна холодной агрессии, что шла с его стороны, не оставляла Джейн никаких сомнений – это покушение. Она слишком поздно вспомнила про пистолет. Красный кожаный бок сумочки всего лишь в полуметре от ее руки. Но… Она не помнит – НЕ ПОМНИТ! – взяла ли оружие с собой. Шаги незнакомца стали слышны. Джейн подняла голову и увидела жирный блеск вороненой стали. Удлиненное глушителем пистолетное дуло, словно изготовившаяся к атаке змея, медленно искало цель и жертву. В этот момент адреналин ударил по жилам, и Джейн молнией метнулась к сумочке.
На фоне отдаленных уличных шумов шипящие плевки выстрелов прозвучали как-то отдельно и очень громко. В том, что это были выстрелы, Джейн нисколько не сомневалась. Звуки были знакомыми, только непривычно громкими. У нее сжалось сердце, но никаких болезненных ощущений не последовало. Джейн тут же подумала о Наталье и быстрым, тренированным движением перекатилась на спину.
Незнакомец в длинном черном плаще уткнулся лицом в асфальт. Он лежал, широко раскинув руки, а в метре от тела по-прежнему жирно блестел отлетевший к старой водосточной трубе пистолет. Джейн испуганно огляделась.
– Страховка, мисс Болтон, в нашей работе – всенепременное условие, – из темноты, с противоположной стороны улицы, к ней подходил Эймс. Обстоятельно, не спеша, Гроций стал свинчивать глушитель со своего пистолета и ровным голосом продолжал успокаивать Джейн: – Наши люди займутся и водителем, и автомобилем. А я тем временем доставлю домой вас и миссис Иволгину. Вы не против? – он протянул Джейн руку и помог подняться.
В служебном автомобиле было тепло и спокойно. Правда, пришедшая в себя Наташа закричала, обнаружив за рулем Эймса. В ее короткой истерике заключалось категоричное утверждение, что она ни за что не вернется обратно под его опеку. Пришлось рассказать о произошедшем, и, к удивлению уже успокоившейся Джейн, на Иволгину-Забугу страшилка не произвела особого впечатления. Лишь у самой «Далайлы» Наталья тихо спросила у Гроция:
– Мистер Эймс, как вы думаете, это КГБ? Это по мою душу приходили?
– Зачем вы им нужны, миссис Иволгина?
– Ну… Мало ли зачем! Запугать, заставить вернуться или сделать так, чтобы вы сами отправили меня обратно…
– Сомнительные заключения. Поводов для тревоги я не нахожу. По крайней мере, здесь, – он кивнул на фасад отеля. – И позвольте мне на прощание успокоить ваши страхи одним несколько видоизмененным старым девизом, который должен быть вам, как природной русской, хорошо известен: «С Темзы выдачи нет!»
Требовательный сигнал будильника возвестил о наступлении очередного английского утра. Джейн с трудом открыла глаза. Наступивший день встретил ее косой серебряной сеткой дождя. Живое полотно из капель завесило снаружи окна квартиры, а тихий ритм, отбиваемый теми же каплями, навевал непроизвольную дремоту.
Это был первый лондонский дождь после возвращения Джейн из России. Она улыбнулась и вспомнила себя, прежнюю Джейн Болтон. Дисциплинированную резвушку, покидавшую уютную и теплую постель по первому требованию механического Цербера, маленького и стойкого солдатика из рода Глазго-Фаррагутов, искренне верившего в необходимость строгого соблюдения режима с самого раннего детства. Так было заведено в пыльном викторианском позавчера, так продолжается в приличных домах и по сей день… Джейн хмыкнула, на мгновение открыла глаза и обвела взглядом комнату. Смешанная обстановка: колониальная мебель красного дерева и модные шведские трансформеры из полиэфира, фарфоровая антикварная мелочь и космический на вид автоответчик, электрическая печатная машинка и футуристическая настольная лампа никак не подходили девушке, воспитанной в лучших традициях. Слишком быстро меняется жизнь, и человек пытается изменяться вместе с ней. Раньше… При чем тут раньше?! Теперь! Теперь умудренная непродолжительным, но серьезным жизненным опытом Джейн Болтон не торопится покидать тепло одинокой постели, пусть хоть все королевские службы мира в нетерпении ожидают ее присутствия! Она будет слушать музыку дождя, грустить о вещах, известных только ей одной, и никуда, совершенно никуда не будет торопиться!
Гонг на входной двери и телефонный звонок раздались одновременно. Джейн замерла, даже придержала дыхание. «Если никого в доме нет, то кто тогда разговаривает со мной?» – строчка из милновского Пуха пришла на память мгновенно. А никто ни с кем и не разговаривает! Девушка закрыла глаза, но телефон был удивительно настойчив, а гонг у дверей повторился.
Джейн рывком села на постели. Ручной шелк пижамы мгновенно стал холодным. Халат! Халатик! Стеганое чудо, усыпанное, как горохом, крошечными мишками, согрел моментально, а вот домашние меховые тапки подвели. Так что к телефону пришлось прямо-таки «подскочить»:
– Хелло, это Джейн Болтон, которая проснулась!
– Джейн, это я, Наташа! Представляешь…
Гонг у входных дверей вновь напомнил о раннем посетителе.
– Наташа, мне нужно открыть дверь, ты сможешь подождать или перезвонишь?
– Если недолго, то подожду.
– Быстро, я обещаю.
Джейн быстро спустилась по узкой лестнице вниз. В холле, вытянутом двусветном пенале, обшитом панелями из канадского клена, было сумрачно, влажно и прохладно. Звуки дождя здесь были слышны громче, а общее их звучание было менее стройным.
– Гуд монинг, мисс Болтон!
– Гроций? Проходите, у меня телефонный звонок, так что сами, сами. Мне некогда вас провожать в комнаты. – Джейн белкой взлетела на второй этаж и с площадки крикнула гостю: – Мистер Эймс, если будете делать чай, позаботьтесь и обо мне!.. Наташа?
– Да, я здесь. Ты представляешь, – голос русской звучал возбужденно, – они меня отпустили! Отпустили на все четыре стороны! Убрали надзирательницу, дали кучу денег и британский паспорт!
– Я рада за тебя, поздравляю с началом новой жизни!
– Джейн, все произошло так внезапно, неожиданно… Мне просто не верится! И я совершенно не знаю, что мне делать! Куда идти, чем заняться? Я не знаю Лондона, у меня здесь никого нет, кроме тебя! Может быть, мы смогли бы встретиться?
– Мне сложно сказать что-то определенное. У меня работа, сама понимаешь. Но я обещаю, как только станет известным дневное расписание, я обязательно тебе позвоню. Ты в «Далайле» или в другом месте?
– Конечно, в «Далайле»! Куда же я денусь?!
– Тебе нужно поискать другое место, Наташа, в «Далайле» очень дорого…
– Но они мне дали кучу денег!
Джейн рассмеялась:
– Наташа, не сочти мой вопрос нескромным, но «куча», это сколько?
– Двадцать тысяч фунтов!
– В купюрах?
– Да! Да-да-да! В самых настоящих ваших паундах!
– Хорошо, тогда будем считать, что мы обо всем договорились. Жди моего звонка.
– А это долго?
– Я еще дома, и чем дольше мы говорим по телефону…
– Все-все-все! Я закругляюсь! Пока!
Джейн медленно положила трубку на рычаги. Двадцать тысяч фунтов! Цифра впечатляющая, но с чего бы это правительству быть таким щедрым? Тихий стук в дверь прервал ход ее мыслей.
– Мисс Болтон, чай готов.
– Эймс, вы просто прелесть! Я не нарушу ваше душевное равновесие, если выйду к чаю прямо так, в пижаме и халате?
– Нисколько, мисс Болтон. К тому же наш разговор будет сугубо деловым.
Чай был накрыт в крохотной столовой, отделенной от такой же крохотной кухоньки П-образной аркой.
– Вы выбрали зеленый, мистер Эймс? Попробуем. Кажется, будто целых сто лет не пила зеленого чаю. М-м! Чудесный напиток, Гроций, правда, несколько необычный.
– Это китайский сорт «Пороховая смесь», мисс Джейн. Что же касается его необычности, это настоящий чай для буднего утра, бодрит лучше любого кофе.
– Никогда не думала, что в моих запасах найдется настоящая «Пороховая смесь». Где вы ее раскопали?
– У себя в кармане, мисс Болтон. Я всегда ношу с собой этот сорт, на всякий пожарный случай.
– Вы просто Гай Фокс какой-то! «Пороховая смесь» на всякий пожарный случай! – они весело рассмеялись.
– Мисс Джейн, меня ждут на службе, поэтому позвольте… – Эймс отставил чашку и поднял на колени небольшой коричневый дипломат.
Джейн сосредоточенно наблюдала за его действиями. Слова гостя четко указали: «Из нас двоих, присутствующих в этой комнате, только одного ждет служба». Он сказал это просто так или же существует нечто, о чем она еще не знает?.. И это неизвестное «нечто», как всегда, связано с тайнами разведывательной работы и касается именно ее? «А зеленый на люстре качается. Ничего себе – день начинается»!» – любимый стишок Кирилла выплыл из мгновенно сгустившегося тумана смутных недоразумений и внезапных тревог. Джейн замерла с поднесенной ко рту чашкой, и ее сознание словно раздвоилось. Она видела Эймса и его чемоданчик, стол, сервированный к завтраку, но изображение не было четким, а цвета – насыщенными. «Красный сын сидит в графине, по буфету скачет синий, а зеленый…» – рефреном звучал голос Кирилла, и портрет юноши чудесным образом спроецировался на расплывчатом заднике стены, за спиной Эймса и высокой спинкой колониального стула. Так же, как и все, что окружало ее в данный момент, портрет был лишен четких линий и верных красок, но оставался узнаваемым и неожиданным.
– Это временный, но необходимый перевод в резерв, мисс Болтон. Сэр Арчибальд, к сожалению, нынешней ночью покинул Лондон, поэтому с вами разговариваю я. С сего дня вам нет необходимости посещать службу, вплоть до особых распоряжений. Единственная просьба, которую можно трактовать как служебное задание, заключается в следующем. – Эймс сделал многозначительную паузу и раскрыл кейс. – Мы были вынуждены отпустить Курбатова и Иволгину, что совершенно не означает умаления нашего интереса к этим персонам. Курбатову, для его же безопасности и спокойствия, было рекомендовано покинуть Лондон и поселиться в более тихом месте, а также пожертвовать половину капитала в пользу русской гимнастки и отказаться от малейших попыток поддерживать с ней какие бы то ни было контакты. Это он исполнил и сейчас пребывает в состоянии относительного душевного равновесия в одном из уютнейших уголков Девоншира. С девушкой все несколько сложнее. Поэтому мы просим вас, мисс Джейн, в ближайшее время взять ее под свою опеку. К тому же вы единственный ее знакомый человек в Лондоне. Мисс Джейн?
– Да… Что?
– Вы слушаете меня?
Джейн с большим трудом удалось собраться с мыслями. Рифмованное наваждение упрямо цеплялось за малейшие выступы памяти и неровности сознания.
– Да. Курбатов, Наташа, деньги…
– Все так. В конверте, – он положил на стол плотный голубой конверт и матовое черное портмоне, – вы найдете инструкции, связанные с этим поручением. Мы не исключаем нештатных ситуаций и постарались кое-что предусмотреть. Оперативные расходы прилагаются, а это, – Эймс добавил к выложенным на стол предметам небольших размеров пистолет, – необходимое средство самообороны.
– Обороны? – Джейн окончательно пришла в себя. – Угроза касается Наташи?
Мужчина отвел взгляд и сделал вид, что сосредоточенно проверяет содержимое дипломата.
– Самообороны. В последнее время Лондон стал очень беспокойным местом, мисс Болтон. Все, что касается пистолета, рекомендовано сэром Арчибальдом, и, я думаю, он более полно удовлетворит ваше любопытство, когда вернется.
– Дядя уехал надолго?
– Нет. Думаю, завтра он вновь будет с нами. А теперь, извините, мне нужно спешить. Не провожайте…
— Господи, за что мне это!
Фима только на мгновение отвернулся, чтобы успеть слегка скорректировать траекторию камаза, спешащего на встречу с медленно плетущейся по обочине Сонечкой — на одно-единственное мгновение отвернулся! — однако Сонечке вполне хватило этого мгновения, чтобы подскользнуться на идеально ровном участке дороги, с размаху хлобыстнуться всем телом о бетонный придорожный столбик и подбитым истребителем спикировать в кювет — головой вперёд. Прямо в снежное месиво. Камаз пролетел мимо, окатив невезучую волной грязи из-под колёс, и, мигнув напоследок красными огоньками, скрылся за поворотом.
— Пе-ре-лом, — скорбно констатировал Фима, глядя на торчащие из канавы под странным углом жалобные тонкие ноги в коричневых ботиках.
Потом присмотрелся и исправился:
— Два перелома. И, кажется, вывих.
Короткий зимний день, не успев толком начаться, уже изо всех сил торопился закончиться. Стремительно темнело. К тому моменту, как тонко подвывающая Сонечка выпросталась наконец из снежного плена, вокруг уже стало черным-черно.
Вдобавок, как будто недостаточно было горестей, уже выпавших на долю одного человека, начался снегопад. Огромные липкие белые комья валились с неба так плотно и так быстро, как будто им было велено свыше за один вечер выполнить годовую норму.
— Прости-прости, знаю я, за что! Знаю! И не жалуюсь! — прокричал Фима в низкое небо. — Тошно просто…
Выползти из кювета на дорогу со сломанной в двух местах ногой не представлялось возможным — Сонечка и не пыталась. Она уже перестала скулить, просто тихо сидела в ледяной каше, закрыв глаза, и покорно замерзала.
Фима, как ужаленный, носился вдоль полотна дороги, невидимого под слоем снега, и присматривался к шофёрам.
Провожал взглядом редкие легковушки. От этих помощи ждать нет смысла, им бы самим кто помог. Дворники не справляются. На кое-как очищенное от снега лобовое тут же прилетает ведро жидкой грязи из-под колёс идущей впереди фуры. Водители легковушек в такую погоду похожи на операторов глубоководных батискафов. Единственный ориентир — задние фары того, кто находится на дороге перед тобой. Единственная надежда — на то, что хотя бы он видит, куда ехать.
Другое дело — водители фур. Дальнобои. Эти сидят высоко, видят далеко. У них там, наверху, в кабине, тепло и сухо. У них там, скорее всего, есть даже еда, чай в термосе и теплое одеяло. Они бы могли вмиг домчать Сонечку до больницы. Но они спешат. У них график, сроки, расход горючего — каждая минута на счету. За каждую придётся отчитываться. Но Фима не терял надежды. Водители фур — люди дороги. Почти бродячие рыцари. Сегодня поможешь ты, завтра не бросят в беде тебя.
Фима старался. Внушал. Нашептывал на ухо, пытаясь заставить суровых уставших мужиков повернуть голову, хоть на секунду взглянуть туда, где сидела в снегу, баюкая больную ногу, несчастная Сонечка.
Водители, как назло, один за другим пролетали мимо. Их мысли были заняты важным, и Фимины мольбы оставляли в душе лишь смутное беспокойство.
— Скользко, скользко-то как, а резина почти лысая, не занесло бы. Держать дорогу. Держать.
— Как там Светка моя? Ей рожать скоро, а я тут. Метель, дороги нет, если что, как доберётся?
— Не спать. Нельзя спать. Ещё десять километров и стоянка. Дотянуть бы. Только бы не отрубиться сейчас…
— Господи, ладно я, — обречённо шепчет Фима. — Но ей, Сонечке,.. ей-то это за что?
и вдруг…
Визг тормозов. Густо-синяя фура с нарисованным на тенте оранжевым солнечным апельсином идёт юзом, съезжает на обочину, собирая перед собой гигантский сугроб. Из кабины, шумно матерясь, ссыпается огромный бородатый дядька и скачками мчится к замершей в наметенном вокруг неё сугробе, окоченевшей до синевы Сонечке. Сгребает её в охапку и приговаривая «Потерпи, девочка, ты только потерпи немножко», тащит почти бесчувственную Сонечку в свет и тепло.
Сонечка благодарно молчит и моргает. Сонечка тает. С неё натекает небольшое озерцо грязной воды, но дядька, похожий не то на доброго лешего, не то на медведя, не обращает на лужу ни малейшего внимания. Большими горячими ладонями разматывает мохнатый шарф, достаёт Сонечку из шубы, аккуратно устраивает её на сиденье, стараясь не тревожить сломанную ногу. Колдует над пузатым термосом, шепча себе под нос что-то про «коньяк», «нельзя» и «точно, анестезия же ещё».
— Пост сдал, — шепчет ангел-хранитель Серафим, подняв глаза к сизому в белую крапинку небу. — Спасибо.
— Пост принял, — шепчет громадный лохматый дядька Роман, укутывая пледом маленькую хрупкую Сонечку.
С того дня я называл дядю абстрактным символом Л. Впрочем, не совсем уж абстрактным. Когда-то очень давно я думал, что математика — чистая сухотка. Потом открыл, что в уравнениях скрывается острейшая борьба идей. Теперь вижу, что формула — это человеческий характер: все зависит от того, чья рука пишет формулу. Никогда не забуду, как дядя, размышляя о продлении цивилизации — об увеличении времени Л, указал место облака в этой формуле. Какой-то бес так и подмывал меня спросить: «А где здесь вы?» Я колебался, представив, что Аксель испепелил бы меня взглядом за такой дерзкий вопрос. Но все же спросил. Гарга ткнул пальцем в лист: «Вот».
Итак, Гарга оказался продолжателем «психозойской эры», созидательно вписавшим себя в формулу. Когда я поинтересовался, почему он не хочет пригласить на остров представителей Совета, он сказал:
— У меня мало времени на споры. Пока облако над островом, надо закончить опыты. Спорить будем потом, когда результаты окажутся на моем столе. И ты увидишь, Март, сколько полетит таблиц, законов, прогнозов, поражавших прежде воображение. Полетит из-за одного листка бумаги с формулами.
— А ваше обращение к людям планеты?
— Дань традиции. Человек привык узнавать, что его ожидает, из утренних газет. «Ну, что там еще? Что придумали эти ученые? Бессмертие? Старая сказка». Но он уже предупрежден, он задумался. Он начинает потихоньку рассуждать: «А если это так, то какая для меня тут польза? Какой вред?» И через некоторое время он уже включает телевизор и смотрит новинку биомашину.
— Вы странно рассуждаете о людях. В наши дни никто не ищет выгоду для одного себя.
— Конечно-конечно. Но в каждом человеке пробуждаются подобные мысли, когда речь идет о жизни и смерти. Иллюзия веры в личное бессмертие была разрушена наукой, теперь по воле той же науки она перестанет быть иллюзией.
— Ваши опыты уникальны, они совершат переворот в обществе, но, наверно, было бы лучше проводить их коллективно.
— Старость приучила меня к откровенности, Март. Я тебе скажу. Я прожил трудную жизнь и всю ее потратил на эту работу. И я закончу ее сам. Иначе не успеешь оглянуться, как ты уже составная часть творческой молекулы: Иванов — Поргель — Боргель и Гарга. И Поргель говорит, что выводы преждевременны, Боргель указывает на маленькую фактическую неточность, а глухой и безнадежно старый Иванов не может понять, в чем суть проблемы…
Дядя говорил убедительно, но я — совсем не глухой и не безнадежно старый — тоже не понимал сути проблемы, как и мифический Иванов. Хорошо: предположим, опыты дяди увенчаются успехом и человечество получит бессмертие, или как оно там называется. Но облако — для чего оно собирало такую подробную информацию? Разве только чистое любопытство, приоритет открытия новых миров, участие в космических гонках, как оно говорило, пригнало его к нашей планете? Ведь оно уже пыталось подорвать в людях веру в свои силы, в свою технику. Нет, что-то непонятное, страшное и противоестественное было в союзе гонца приматов и человека, обещавшего бессмертие.
…Я работал с машинами быстро, без ошибок. Пачку листов (среди них были выдранные листы из книг, нужное подчеркнуто красным карандашом) привез тот же шофер вместе с завтраком. «Пусть, пусть оно, это проклятое облако, питается информацией о моем мозге, пусть! — четко выстукивали мои клавиши. — А я лучше посижу голодным. Голодный, лучше соображаешь». Одновременно просматривал я вчерашнюю ленту информации о первом бессмертном Килоу. Я злился на себя за то, что плохо разбирался в биологии. «Неуч, невежда с клеймом презрения звезд, — говорил я себе, напряги свой слабый разум, сообрази, что к чему. В этих реакциях сейчас главный ключ. Недаром облако находится здесь. Может быть, оно готовится к атаке… Ну?!»
Но я понимал лишь отдельные формулы, метался, словно слепой, не видя всех изменений в организме подопытного Килоу, именуемого бессмертным.
Гарга возник на экране и спросил, успею ли я к десяти с работой и хочу ли участвовать в переговорах.
— Конечно. Я обязательно успею.
Он остался доволен ответом. Спросил, кивнул на тарелки:
— Что, нет аппетита?
— Да.
— Сейчас пробудится. Послезавтра сеанс таинственных появлений, как ты говоришь. Можешь побеседовать с друзьями. Или понаблюдать за своей подругой — как она сочиняет о тебе стихи.
— Спасибо, я охотно воспользуюсь.
Понаблюдать за своей подругой… Он, пожалуй, прав, этот прикидывающийся великодушным джинном сухой арифмометр. Я не могу говорить сейчас с Акселем Бриговым. Что я ему скажу про облако и приматов? «Они цитировали своих поэтов, чтобы потом уничтожить их?» Эту красивую фразу придумал я сам, а на самом деле все, возможно, было проще и страшнее. Пока что я ничего не узнал, кроме чужой истории. Не нашел нужного кода, не подобрал ключ.
Я уже вижу, как вхожу к Каричке и молча наблюдаю за ней. Как плохо я понимаю Каричку, хотя носил ее на руках через песчаные дюны. Я знаю ее глаза, волосы, руки и не знаю, что она скажет через секунду. Она, например, боится звезд: «Когда я думаю о них, и о пустоте, и о бесконечности, у меня кружится голова», — да, она боится звезд, а сама поет: «Волшебная тарелочка Галактики… Тау Кита — сестра золотая моя… А если придется в туманность лететь…» И все студенты поют ее песни, и на космических станциях, и в лунных поселках, и на Марсе поют и не знают, что их сочинила студентка, которая боится пустоты.
«Я на Байкале, моя колдунья, вот и все, — скажу я ей. — Если ты протянешь мне в знак приветствия свой крепкий кулачок, я сразу узнаю, что ты по-прежнему ловишь рукой шмеля, и кормишь в зоосаде конфетой медведя, и разговариваешь с любой собакой на улице. А звезд не бойся — они дадут нам яркий свет, и их облако, когда мы его поймаем, будет работать вместо электростанции».
…Я закончил работу, когда часы пробили девять, и отправился бродить по лаборатории. Я ничем особенно не интересуюсь, говорила моя радушная, немного глупая физиономия, просто зашел пожелать хорошего морозного утра и поболтать о разных пустяках, если есть соответствующее настроение.
И, представьте, сразу же встретил отзывчивого человека, толстяка, довольного всем на свете.
Профессор Килоу сидел в плетеном кресле перед биомашиной и что-то вычислял. Он сообщил мне, что прекрасно сегодня выспался, прогулялся по морозцу и теперь вот рассматривает ленту биомашины, которая соревновалась с ним, первым долгоживущим человеком. Биомашина — это мудрое изобретение Феликса Марковича Гарги, необыкновенно сообразительное, с синтетически-химической памятью, получила необходимые реакции, и теперь профессор Килоу проверял их на себе.
Жаль, что не было под рукой фотоаппарата, чтоб запечатлеть эту историческую сцену. Я решил взять интервью у первого бессмертного.
— Как хорошо, должно быть, чувствовать себя бессмертным, — сказал я, с трудом скрывая улыбку.
Профессор не заметил иронии.
— Вы и не представляете! — просиял он. — Я никогда не жаловался на здоровье, но теперь чувствую себя просто превосходно.
— Значит, облучение облаком проходит безболезненно?
— Совершенно незаметно.
— Даже не верится, что вы никогда не умрете!
— Нет, друг мой, этого и мне не избежать. — Килоу печально развел руками и вновь засиял. — Просто я проживу дольше, чем другие.
— Человечество уверено, что опыт кончится благополучно, и хочет брать пример с вас.
— Да, это начало нового будущего. Если оно, — он таинственно посмотрел вверх, — сумеет затормозить в организме определенные химические реакции и подтолкнет другие, люди почувствуют себя могущественными. Вы меня понимаете?
— Понимаю: вы останетесь всегда молодым. Я был очень рад побеседовать с вами, профессор.
— И я чрезвычайно рад познакомиться с вами, мой друг…
После подобных бесед чувствуешь себя немного поглупевшим. Я ушел с легким головокружением. В коридоре встретил хмурого химика Нага.
— Заговорил до смерти? — прямо спросил Наг.
Я рассмеялся.
— Даже во рту сладко. Он что, по натуре такой оптимист или после опытов?
— По натуре он дурак, — отрезал химик. — И это состояние катастрофически прогрессирует.
Наг повернулся, зашагал дальше, не видя, что я благодарю его взглядом за истину.
Гарга ходил по студии, дожидаясь меня. В детстве он казался мне огромным и страшным, а теперь я выше его ростом, и нос его висит, как у колдуна, одни глаза не постарели — время лишь отточило их крючковатый взгляд.
— Будешь задавать свои вопросы?
Мне показалось, что сам он чрезвычайно доволен своим великодушием. Как же! Ученые всей планеты мечтают установить контакт с таинственным облаком, а он по своей воле предоставляет эту честь самому обыкновенному программисту.
— Да, — сказал я, — буду задавать вопросы. — И если разрешите — сам. Хочу просто побеседовать, а вопросы приходят в процессе…
Гарга что-то проворчал под нос.
Первая часть переговоров проходила, как и вчера. Теперь я спокойно ждал, пока машина передаст информацию облаку.
— Приглашаю к микрофону моего сотрудника Снегова, — сказал Гарга. — Вы согласны ответить на несколько вопросов? Снегов готовил для вас новую информацию. Прием.
«Даю согласие на десять минут», — начертало на экране облако.
Я очень волновался и решил спрашивать без всякой системы — лишь бы не терять времени.
— Вы передвигаетесь в космическом пространстве с околосветовой скоростью?
ДА
— Используете для полетов энергию двойных звезд?
ДА
— Какая цель полета девятисот шаров?
СВЕДЕНИЙ НЕТ
Ответ удивил меня, и я переспросил:
— Из космоса недавно поступили изображения. Девятьсот шаров облетают белого карлика, и самый последний шар изменяет траекторию. Это вы?
СВЕДЕНИЙ НЕТ
Я не знал, как расценить такое упорное отрицание. Но не стоило терять времени.
— Вы изучаете человеческое общество?
ДА
— Почему не вступили в переговоры с Советом ученых?
ТАКОВЫ УСЛОВИЯ ОПЫТА
— Почему же обмениваетесь информацией с нами?
ОПЫТ ПРОВОДИТСЯ ЗДЕСЬ
Нет, я не психолог! Совсем не космический психолог. Не понимаю даже простые фразы…
— Можно ли продлить жизнь человека?
ОПЫТЫ РЕШАТ ЭТУ ПРОБЛЕМУ
— Сколько лет живут приматы?
В ДЕСЯТЬ РАЗ ДОЛЬШЕ ЧЕМ ЛЮДИ
— Как происходит у вас обучение?
НЕПРЕРЫВНО ПО КАНАЛУ РАДИОВОЛН И ДРУГИМ КАНАЛАМ
— У вас есть свои поэты?
В ОБЛАСТИ ОТКРЫТИЯ НОВЫХ ЗАКОНОВ ПРИРОДЫ — ДА
— А в области чувств?
ЭТА ОБЛАСТЬ В ВЕДЕНИИ АВТОМАТОВ
— Как же вы воспитываете любовь, ненависть, дружбу?
ПРОШУ УТОЧНИТЬ
— Уточнить? — Я впервые удивился и задумался. — Пожалуйста, уточняю: любовь. — Я стал читать Шекспира, Пушкина, Блока, Лорку, все самые возвышенные строки, которые я помнил.
ПОНЯТНО ПОЯВЛЕНИЕ КАКОГО-ТО ОБЪЕКТА ПЕРЕД СУБЪЕКТОМ
— Не совсем так, — сказал я, забыв, с кем имею дело. — Вас не волнуют эти стихи?
НЕТ ПРОШУ ДЛЯ УТОЧНЕНИЯ ПРИВЕСТИ ФОРМУЛУ ЛЮБВИ
И вдруг я обрадовался. Я не верил глазам, перечитывая последние буквы ускользающей с экрана строки. Облако не понимало, что такое человеческие чувства.
«Оно не понимало! — чуть не закричал я вслух. — Вы-то хоть понимаете, Гарга, что оно этого не понимало?!»
— Вот формула любви, — спокойно сказал я и назвал формулу фотосинтеза. — Теперь о дружбе. — И я прочитал басню, как медведь, сгоняя муху со спящего, грохнул друга камнем по голове. — Понятно? — переспросил я: открытие надо было проверить.
ПРИВЕДИТЕ ФОРМУЛУ
Эту строку я принял с сильно бьющимся сердцем, как признание в любви самой красивой девушки Вселенной.
Я наугад сказал одну из формул гравитационного поля.
— Теперь — ненависть!
Это было уже хулиганство, но я не мог сдержаться, я торжествовал и увенчал свою победу какой-то бредовой, придуманной с ходу формулой.
— А вам известна формула страха? — не удержался я.
МЫ РУКОВОДСТВУЕМСЯ ПРАВИЛАМИ БЕЗОПАСНОСТИ
Разумный ответ отрезвил меня. Я поблагодарил, передал микрофон Гарге. Он деловито закончил переговоры.
Все пело во мне от этого открытия. Каждая моя клетка кричала: оно слепо, это всемогущее облако с мощной памятью и совершенными органами чувств. Я стою перед тобой — слабый человек, сложенный из двадцати аминокислот. Я говорю с тобой на языке, в котором чуть больше тридцати букв. Но ты попробуй разберись во мне, в моих чувствах и мыслях, вернее, не в моих — в чувствах Шекспира, Пушкина, Ньютона, Эйнштейна, Толстого, Лапе, Бригова. Попробуй понять, как мы сами признали свою слабость и естественность в этом мире, когда согласились с Дарвином, когда уточнили свое место в космосе, когда сказали себе, что наш мозг отнюдь не совершенство природы. Попробуй опиши наши достоинства и пороки, наши способности и беспомощность формулами! Ты слепо, облако. Мы, люди, не побоимся встретиться с твоими всемогущими приматами.
Я чувствовал себя сильным. Я хотел рассказать об открытии Каричке.
А дядя по-своему воспринял ответы облака.
— Чему ты удивляешься? Вероятно, приматам просто неизвестны эмоции.
— Но это ужасно — ничего не чувствовать, быть просто машиной! Впрочем, у нас в институте есть Сим — очень человечная машина.
Я стал рассказывать, как Сим сочиняет смешные стихи, как предупредительно распахивает дверь и даже, по-моему, симпатизирует Каричке. Как вдруг внезапная догадка оборвала воспоминание о Симе. Я вскочил.
— Скажите, — начал я осторожно, — эти опыты с продлением жизни отразятся как-то на поведении людей?
— Несомненно. Повысятся рациональные начала.
— Но тогда никто, ни один нормальный человек не согласится на облучение облаком!
— Ты ошибаешься, — твердо сказал Гарга. — Когда люди убедятся, что каждому из них — каждому! — будут подарены четыреста — пятьсот лет, по этому вот льду пойдут толпы. Что значит потеря каких-то тончайших, почти неуловимых оттенков чувств перед такой грандиозной перспективой! Эксперимент охватит весь мир.
Я слушал его и видел вместо знакомой фигуры большую, шагающую на длинных ногах букву Л — символ бессмертия. Она, эта буква, росла с чудовищной быстротой. Она переросла Землю. Тянулась к звездам. Проткнула Галактику. Буква из формулы. Пятьсот лет, подаренные каждому. Разве это могло быть?
«Бред», — сказали бы мои товарищи. Но они были далеко, по ту сторону прозрачного купола, отгородившего остров от всего мира. Я вдруг почувствовал себя очень одиноким. Гарга действительно ничем не рисковал, разрешив мне говорить с облаком. Что мог сделать какой-то программист, запертый на острове, как в клетке? Он мог только убедиться в могуществе приматов.
Большой мужчина, который боится, стал добрый совсем. Как добрый мужчина, который пах неедой и разным. Этот пахнет красной едой и разным не пахнет вообще, но он добрый. Он напал на большого и злого. У него нет белой еды, но у него есть красная еда и он тоже делает тепло и мягко сразу. Говорит слова и трогает хорошо и даже смешно. Еще он притворяетсязлыми и хочет напасть, чтобы страшно, и тогда смешно.
***
– Сейчас я ему сделаю носорога. – Тони приложил ко лбу выставленные вперед пальцы и заревел по-носорожьи. Малыш, сидевший у него на коленях, взвизгнул от восторга и снова засмеялся. – Ну вот, носорогов он тоже не боится. Что уж говорить о козах…
Кейт пеленала Урсулу и с умилением поглядывала на развлечения Тони.
– А знаешь, мне ни разу не удалось его рассмешить, – сказала она. – Мне он только улыбался.
– Ну ты же не делала ему носорогов. А он мужчина, ему нужен адреналин.
– Мне кажется, адреналина ему хватало с лихвой.
– Не скажи. Это же игра, и он понимает, что это игра.
Тони сыграл с малышом в еще одну известную ему игру – «ехали по кочкам», которая заканчивалась провалом между коленей, и финал снова привел Люка в восторг.
– Может, все-таки на «Графа Цеппелина» я сам его повезу? – спросил Тони у Кейт. – Он меня совсем не боится. И даже наоборот: мне показалось, что он мне вполне доверяет.
– Дело не в нем. Если тебя прихватят с Люком на руках, то убьют и тебя, и Люка. Если Люка повезу я, то все решат, что я везу Урсулу.
– А если, увидев меня с ребенком, они не догадаются, что это Урсула?
– Догадаются. Она гораздо меньше. Но меня они ждут с ребенком на руках и на его размер не обратят внимания.
– Как-то сомнительно… – проворчал Тони. – И что они подумают, когда ты одна выйдешь на улицу? Мне кажется, гораздо меньше риска будет, если ты сядешь в парокэб, а я незаметно передам тебе не одного ребенка, а двух. Ну кто там в темноте разглядит, сколько раз я доставал ребенка из коляски? А если добавить два-три свертка с вещами, они и вовсе собьются со счета.
Кейт уложила Урсулу в кроватку и подошла к окну, открыв щелку в плотных шторах.
– Мы скоро будем дома. Это наша последняя ночь в Лондоне. И наверное, мы никогда больше его не увидим. Тебе не жаль?
– Нет, – соврал Тони.
Если бы не Кира, вранье было бы не таким откровенным. Но Кира – это блажь.
– Неужели?
Кейт, конечно, имела в виду именно Киру, но не стала уточнять – спасибо и на этом.
– Я слишком сильно хочу домой. Гораздо сильней, чем сожалею о разлуке с Лондоном. И… знаешь, мне почему-то не верится, что я доберусь до дома. Не знаю почему. Предчувствие.
Кейт трижды плюнула через левое плечо.
– Все будет хорошо, вот увидишь. Мы с тобой непременно должны туда вернуться…
– Слишком гладко все шло. Так не бывает. Я не верю, что нам удалось обмануть ветеранов. Я не верю, что в МИ5 никто не догадывается о том, что происходит.
– Ты не делал ошибок. Почти. И не так уж гладко все шло… Осталось немного. Осталось несколько часов. Если ты будешь нервничать, то можешь ошибиться в последнюю минуту.
– Я совершенно спокоен. Просто тоска какая-то внутри. Непонятная.
***
У Кейт не было домашнего телеграфа, и в пять утра Тони пошел ловить такси на улице – она должна была спуститься вниз с коляской, когда увидит из окна подъехавший парокэб. В полночь на пост заступил доктор W., и Тони счел это добрым знаком. Как и туман, особенно густой тем холодным утром.
Выйти из дома так, чтобы не заметил доктор (ветеран!), было непросто, и в другой раз Тони нашел бы соревнование забавным, но тут бросать ветеранам вызовы не хотелось. Доктор – добрейшей души человек, однако злоупотреблять его добротой как-то нечестно, не по правилам.
Тони не умел надолго задерживать дыхание и по команде останавливать сердце – оно грохотало в ушах так, что было слышно, наверное, и в соседнем квартале. По три капли масла в каждую дверную петлю – еще вечером дверь на улицу визгливо скрипела, такое запоминается. Его никто не учил ходить бесшумно, он учился сам и не мог с уверенностью сказать, насколько хорошо у него это выходит.
Невозможно несколько часов смотреть в одну точку – на дверь, например… И доктор W. прогуливался вдоль дома, чаще глядя на подвальные окошки. В щелку его было хорошо видно, хотя туман делал тени гуще, тусклые фонари Питфилд-стрит не разгоняли темноту, а свет кровли не достигал земли.
Тони дождался, когда доктор пройдет мимо двери и двинется дальше к ней спиной, – выскользнул наружу, слился со стенкой. Медленно, шаг за шагом, чтобы не привлечь внимания резким движением, двинулся в противоположную от доктора сторону.
Может, доктор его и заметил, но сделал вид, что ничего не происходит. А может, и не заметил. Оказавшись за углом, Тони еще некоторое время не двигался и не дышал, а потом спокойным шагом задворками направился к повороту на Кингсленд-роуд.
В пять пополуночи такси поймать не просто – слишком рано для раннего утра и слишком поздно для позднего вечера. Да и район не располагал к тому, чтобы его жители разъезжали в парокэбах. Но четверти часа оказалось достаточно. Тони пояснил кэбмену, что они едут к причалу круизного лайнера с детьми и коляской, а потому надо будет подождать, пока Кейт спустится вниз, пока Тони передаст ей детей, погрузит вещи, сложит коляску…
Ошибку сделала Кейт. Тони ее не винил – такое случается, особенно в критические минуты. И не такая уж была страшная ошибка…
Доктор W. никак не отреагировал на появление такси за углом дома – мало ли, дом огромный, людей в нем живет много. А вот появление Кейт заставило его поволноваться – он удивился, что она вышла одна, без Тони. Он собирался ее защищать! Он не сомневался, что Звереныш прячется где-то неподалеку!
Кейт столкнулась с доктором неожиданно, ее глаза еще не привыкли к полумраку, а он спешил встать между ней и подвальными окошками… И от неожиданности она выронила сумку, которую несла в руках, – по асфальту рассыпалась ее косметика, бутылочки со сцеженным заранее молоком и бутылочки со свиной кровью, купленные для Люка в дорогу, – не везти же с собой куски сырой говядины?
Доктор, не разобравшись сперва, что к чему, как воспитанный человек бросился помогать Кейт собирать раскатившиеся под ногами вещицы. И только потом, уже передав бутылочки Кейт, понял, что это значит. Он долго не мог прийти в себя от увиденного. И должен был – наверняка должен! – уничтожить и коляску, где лежала Урсула, а не только Люк, и Кейт, и Тони с кэбменом… Но не смог. Наверное, и Тони, и кэбмена он бы убил без сожаления, но невинное дитя – по-настоящему невинное – не смог.
Однако никаких сомнений не было: доктор немедленно телеграфирует своим о том, что произошло. И номер парокэба тоже сообщит своим непременно.
Тони заплатил тройной счетчик, чтобы кэбмен поторопился, – по пустынным ночным улицам парокэб пронесся быстрей моноциклета и к причалу прибыл за два часа до отправления дирижабля. Посадка начиналась за полтора, но «Граф Цеппелин» уже покачивался у причальной мачты. Времени хватило на все: и выкупить забронированные билеты, и пройти регистрацию без очереди, и сдать багаж. Дети вели себя тихо – будто бы Люк умел объяснить Урсуле на их младенческом языке, когда стоит помалкивать. А может быть, она в самом деле рядом с ним чувствовала себя уверенней.
Тони не врал, когда говорил Кейт, что совершенно спокоен, – он не считал минут до подъема на борт, не оглядывался по сторонам, не дрожал от нетерпения. И лишь когда пневматический лифт взлетел вверх, когда коляска выкатилась на палубу роскошного круизного лайнера, когда стюард показал, в какой стороне их каюта, – тогда Тони понял, насколько сильно у него были натянуты нервы в последние несколько часов. С ним так обычно и случалось: напряжения он не замечал, а от облегчения едва не падал.
– Ну вот, – выдохнула Кейт. – Осталось совсем немного. Думаю, до взлета нам не надо выходить из каюты.
По пути в каюту, на палубе, Тони краем глаза заметил знакомое лицо – маленький чернявый отставной лейтенант с кошачьим именем Бэзил, курировавший моро-пинчеров «Анимал Фарм». Ничего удивительного в появлении агента МИ5 на палубе «Графа Цеппелина» Тони не усмотрел, но почему-то насторожился. Не сразу понял, что вызвало его напряжение, и только через несколько минут догадался: в отличие от прочих агентов МИ5, отставной лейтенант не надел галстука с красными ромбами, и вообще, угадать в нем человека в штатском было невозможно. Стоило приглядеться к нему поближе и держать в поле зрения.
Пассажиров пока было мало, и никто из ветеранов на палубе не появлялся. Они не всесильны: найти в Лондоне такси по номеру не так-то просто, а кэбмен, который доставил их в порт, не собирался возвращаться в парк – только что выехал на работу. Его могли бы разыскать по телеграфу, но Тони предусмотрительно вывел его портативный аппарат из строя. И все-таки, отправив Кейт в каюту, он вышел на палубу и занял наблюдательный пост неподалеку от лифтов. С земли его не было видно вообще, а со стороны лифтов он в глаза не бросался – покуривал потихоньку в сторонке.
Причину поднявшегося на земле шума Тони не разгадал – насторожился, сосредоточился, бросил папиросу за борт. Ни один лифт, как нарочно, не поднимался, затягивая ожидание. Тони прислушивался к шуму и не чувствовал в нем ни паники, ни скандала, ни угроз – мирным был шум и, наверное, праздничным. Кого-то провожали – без помпы, но оживленно и, как ни странно, с радостью.
Наконец зашуршал подъемный механизм дорогущего лифта – выкрики снизу ненадолго стали громче, а потом смолкли, обратившись в рокот множества голосов. Автоматические двери, лязгнув, раскрылись, и из лифта в сопровождении трех полисменов вышел высокий красивый мужчина с подзажившим желтоватым синяком под глазом и тремя букетами цветов в руках. Тони видел его дагеры в газетах – русский артист, арестованный за шпионаж. Значит, Берналу удалось добиться его освобождения… Видимо, русского высылали из Лондона, и трое полисменов должны были удостовериться, что он не покинет дирижабль до отлета. Хорошая компания – будет с кем поговорить по пути до Копенгагена.
Нет, ветераны не всесильны. Уверенность крепла с каждой минутой, оставляя позади и напряжение, и дурные предчувствия.
Светало. До окончания посадки оставалось четверть часа, до отлета – чуть больше сорока минут. И в голове крутилась мысль, что Тони мог пропустить, не заметить ветерана – особенно модель более совершенную, нежели доктор W., вроде Дэвида Лейбера, когда в распахнувшихся дверях лифта возник агент Маклин: в черном армейском плаще, подшлемнике и поднятых на лоб гогглах.
Вряд ли ветеран появился здесь ради формальной проверки – он наверняка просмотрел список пассажиров и нашел там Ричарда Баттлера с женой и грудным ребенком.
Кейт права: он не станет стрелять разрывными пулями из твердого кислорода (на дирижабле опасен любой выстрел) и уж тем более не будет использовать паяльную лампу. Зачем? С малышом едва не расправился отец Маккензи, мужчина не самого крепкого телосложения и не самой выдающейся в Лондоне силы. Тони задержит ветерана не более чем на три секунды, если все выйдет так же удачно, как в прошлый раз. Потребовать защиты у капитана, приверженца идей сэра Освальда, верного человека миссис Симпсон? Но агент Маклин не доктор W., с него станется уничтожить и всю команду, и пассажиров заодно – лишь бы сорвать переговоры Великой Британии с великой Германией…
Он не стал дожидаться отлета – сразу направился в сторону каюты Ричарда Баттлера. И довольно скорым (хотя и не торопливым вовсе) шагом.
Времени на раздумья не оставалось. Тони протолкнулся вслед за Маклином – тяжелые черные сапоги ветерана стучали по металлу палубы неумолимо, как обратный отсчет. Он готов на все, лишь бы сорвать переговоры… Лишь бы сорвать переговоры…
Время замерло, остановило большое, как глоток, мгновенье.
Сэр Ш. заметил верно – участи Тони не позавидует и больной саркомой. И, конечно, на вариант «Омега» следовало получить «добро» из Центра, но до конца обратного отсчета оставалось всего несколько широких шагов ветерана.
– Агент Маклин, погодите, – окликнул его Тони. – Остановитесь на одну минуту.
Ветеран замедлил движение и замер, будто что-то заклинило в его механизме. Медленно, очень медленно обернулся – и Тони понял, что он «переключается». Создатели Бинго гордились мгновенным переходом от возбуждения к торможению, менее совершенной модели на это требовалось время. Однако, переключившись, Маклин в три быстрых шага приблизился к Тони вплотную, и в живот тому уперся ствол револьвера. Ощущение было неприятным.
– Погодите стрелять, я никуда не денусь, – поспешил сказать Тони. – Я должен вам кое-что сообщить. Это важно для вас.
– Аллен, вы не можете сообщить мне ничего интересного. Я знаю о вас больше, чем Секьюрити Сервис.
– Не сомневаюсь. И все-таки. – Пришлось сглотнуть, во рту вдруг пересохло и язык ворочался плохо, нехотя. – Я резидент русской разведки, мое имя Сергей Кузнецов, оперативный псевдоним «Кузнечик». Я выполняю задание Центра сорвать переговоры кайзеровского рейха с Великобританией. Миссис Кинг работает под моим началом и везет Звереныша не в рейх, а в Москву.
В глазах агента защелкали мысли – он быстро сложил логическую цепочку, но револьвер не опустил.
– Я вам не верю, Аллен.
– Я готов сделать аналогичное заявление в открытую, но лишь после того, как миссис Кинг благополучно доберется до Копенгагена, пересядет на дирижабль, вылетающий в Москву, и тот пересечет границу Советской России. Более того, я предоставлю доказательства получения мною Звереныша при содействии МИ5. После этого кайзер перестанет верить англичанам, переговоры зайдут в тупик.
Губы агента Маклина исказило подобие усмешки.
– Вот как… Готовы пожертвовать собой ради срыва переговоров?
– У меня нет другого выхода. Я не сомневаюсь, что в Германию все равно будет передан образец вашего новейшего супероружия, так что Советская Россия не получит преимуществ ни перед рейхом, ни тем более перед Великобританией, а потому передача Звереныша Москве не станет поводом к развязыванию войны. Более того – это может стать фактором сдерживания войны.
Ветеран думал не более секунды.
– Я должен получить санкцию Первого лорда Адмиралтейства, – наконец сказал он и опустил револьвер.
– Стучите. Я подожду.
Ответ из Адмиралтейства пришел через долгих двадцать минут – к тому времени закончилась посадка. А одновременно с ответом на борт поднялся доктор W., чего Тони никак не ожидал.
– Аллен, – агент Маклин смерил его долгим и пристальным взглядом, – если вы откажетесь сделать обещанное заявление, или миссис Кинг попытается из Копенгагена лететь в любую точку на карте мира, кроме Москвы, или «Граф Цеппелин» изменит курс – отродье будет уничтожено, очень вероятно вместе с миссис Кинг и ее дочерью. Я буду сопровождать ее до конечного пункта путешествия. А вас будет сопровождать Уотсон, пока вы не сделаете обещанного признания и не окажетесь в руках контрразведки. Эти условия вас устраивают?
– Мне выбирать не приходится. Но дирижабль, на который пересядет миссис Кинг в Копенгагене, идет в Москву под советским флагом и является территорией Советской России. Я не хочу, чтобы, получив мое заявление, вы его уничтожили. А потому настаиваю: вы проводите миссис Кинг до борта советского дирижабля, а заявление я сделаю после того, как дирижабль пересечет границу СССР. Чтобы его не сбили над Прибалтикой.
Агент снова начал отстукивать шифрованное сообщение в Адмиралтейство, но на сей раз ответ не задержался и был в целом положительным.
– Аллен, ваши условия принимаются, но вы проведете это время в Адмиралтействе под охраной нашего подразделения.
– Мне все равно, где провести это время, – кивнул Тони и добавил: – Учтите: капитан «Графа Цеппелина» – доверенный человек миссис Симпсон, он может вам помешать.
Доктор смотрел на Тони пристально и молчал. И особенно выразительно он молчал, застегивая браслет на запястье Тони – а потом и на скобе своей механистической руки. Но взгляд его вовсе не был осуждающим.
– Постарайтесь не напугать миссис Кинг своим появлением, – усмехнулся Тони на прощание. – Упоминание варианта «Омега» ей все разъяснит. Да, и не вздумайте обидеть малыша! Он славный…
– Уотсон, а вы не вздумайте упустить Аллена! Кто его знает – может, он просто спасает свою шкуру.
Отставной лейтенант по имени Бэзил даже не глянул в сторону ветеранов, но лицо его вдруг показалось злобным, насмешливым, умным, пожалуй даже высокомерным, и не человеческим, а скорее звериным. А еще вернее – принадлежащим существу с другой планеты.
Апрель 1690
Беатрис заглянула за полуоткрытые занавески, которые отгораживали угол общего зала монастырского госпиталя. Монахиня, поправлявшая сползшее одеяло темноволосому юноше, подняла голову и улыбнулась:
— Мир вам, сеньора де Эспиноса.
— И вам мир, сестра Долорес, — ответила Беатрис и спросила у юноши: – Донато, как твоя нога?
– Благодарение небу и вашему чудодейственному бальзаму, она почти зажила, сеньора де Эспиноса, – на бледных губах Донато появилась улыбка.
– «Почти зажила» – это не отвечает действительности, а бальзам — не мой, а доктора Рамиро, – возразила Беатрис, – Однако, отец Кристиан сказал, что улучшение есть, и я рада за тебя. А теперь постарайся заснуть. Уверена, когда ты проснешься, все и в самом деле будет хорошо.
…Донато был родом из небольшого поселения у подножия Кордильер-Сентраль, и подобно многим обитателям предгорий, занимался поискам серебряных или — если особенно повезет — золотых самородков. А две недели назад он свалился в глубокую расщелину и распорол себе левое бедро о камни. Донато удалось выбраться на тропинку, и даже добрести до ворот госпиталя Святого Николаса. Отец Кристиан, взглянув на распухшую ногу, лишь скорбно поджал губы. Тем не менее, он велел прикладывать к бедру горячие припарки, чтобы вытянуть заразу. Но состояние Донато только ухудшалось.
Беатрис услышала об этом случае от сестры Долорес, которая всегда близко к сердцу принимала мучения страждущих, которым они ничем не могли помочь. Беатрис попросила сердобольную монахиню проводить ее к больному. Тот лежал в углу, предназначенном для безнадежных больных. На изможденном лице яркими пятнами горел нездоровый румянец. Он был очень молод — гораздо моложе самой Беатрис, и ей пришли в голову грустные мысли о скором завершении этой юной жизни. Однако она вспомнила о бальзаме сеньора Франциско и обратилась к судовому врачу за помощью…
Донато уснул почти мгновенно. Сестра Долорес удовлетворенно покачала головой и поманила Беатрис к выходу.
В последующие дни Беатрис непременно справлялась у монахинь о состоянии больно, и у нее крепла надежда не только на то, что удасться спасти его жизнь, но и что он не останется хромым. Бальзам и вправду сотворил чудо…
***
Вопреки ожиданиям дона Мигеля, в этот раз жена не встречала его во дворе. Ну так что, не все же время она проводит на террасе, высматривая его корабль, – усмехнулся он себе.
А он, как всегда, не мог даже приблизительно сказать ей, когда вернется. Днем ранее они заметили небольшую трещину в фок-мачте «Санто-Доминго», и адмирал де Эспиноса принял решение прервать патрулирование — благо, что французы в последние недели не беспокоили их.
Наверное, Беатрис в саду или в библиотеке. Однако Фернандо с постным лицом сообщил ему, что сеньора де Эспиноса отправилась в госпиталь еще до полудня.
– И до сих пор не вернулась? – удивился дон Мигель.
– Нет, дон Мигель, – управляющий сокрушенно вздохнул.
– Должно быть, она решила навестить сестру, – пожал плечами де Эспиноса. – Зачем ей так долго быть в госпитале?
– Рискну навлечь на себя гнев — ваш или доньи Беатрис, — осторожно начал Фернандо, – тем, что рассуждаю о делах, меня не касающихся…
– Говори, Фернандо. За долгие годы, что ты мне служишь, я не раз убеждался в твоей преданности.
– Сеньора де Эспиноса в госпитале, я могу сказать это так же уверенно, как то, что сегодня пятница. Она посвящает сему богоугодному занятию немало времени.
– Тебе явно известно что-то еще, – де Эспиноса пристально взглянул на него.
– Только то, что сеньора де Эспиноса преисполнена доброты, вот и отец Амброзио во время воскресной мессы упомянул о вашей супруге, как о благочестивой женщине, не гнушающейся убогих, и которая «не убоится ни замарать богатых одежд своих, ни возложить персты свои на разверстые язвы страждущих» – так он сказал.
Дон Мигель сдвинул брови: услышанное не вполне отвечало его представлениям о том, чем Беатрис должна была заниматься в госпитале.
– А особенно сейчас, когда ваша супруга приняла такое деятельное участие в судьбе несчастного юноши… – Фернандо многозначительно замолчал.
– Какого еще юноши? — нетерпеливо спросил де Эспиноса, не улавливая, куда ведет управляющий.
– Того, что едва живым добрел до госпиталя. Отец Амброзио приводил этот пример в доказательство того, что надо всегда уповать на милость Всевышнего. Ведь это Он ниспослал несчастному спасение в лице доньи Беатрис. Она спрашивала у сеньора Рамиро рецепт его снадобий, разве она не говорила вам? И произошло чудо. Это было еще до вашего отплытия… Правда, когда я выходил из церкви, до меня долетели слова какого-то гнусного насмешника, дескать это все из-за того, что у юноши — лицо ангела, и сеньора де Эспиноса не зря старается, и разве могут почтенные седины тягаться с черными кудрями и пылкостью юности…
– Довольно, – резко прервал его де Эспиноса. – Отправляйся в госпиталь, раз уж ты так хорошо осведомлен о местонахождении доньи Беатрис. Пусть возвращается немедленно.
***
Занавески были отдернуты и сидевший на кровати Донато при виде Беатрис смущенно улыбался: его безмерно поражало, что знатная сеньора снизошла до такого бедняка, как он.
– Вижу, что скоро ты будешь отплясывать фанданго, – Беатрис рассмеялась. – Не смотри на меня так, право, я начинаю чувствовать, что мой земной путь закончен, и я являюсь тебе в видениях.
Юноша залился краской:
– Я буду ежедневно упоминать вас в молитвах, сеньора де Эспиноса.
Беатрис хотел ответить что-то шутливое, но заметив, что взгляд Донато устремлен куда-то поверх ее плеча, обернулась. На пороге стоял управляющий Фернандо. Встретившись с Беатрис глазами, он медленно поклонился и двинулся к ней, обходя кровати с больными и хлопотавших над ними монахинь.
– Донья Беатрис, вас ищут, – скрипуче выговорил он, подойдя вплотную. – Вернулся ваш супруг.
Беатрис не думала, что дон Мигель вернется так скоро и обрадовалась, и в то же время от мрачного взгляда Фернандо ей стало тревожно. Тем не менее, она спокойно ответила:
– Разве ты не знаешь, что я провожу эти часы в госпитале? – и немного иронично добавила: – Дон Мигель дал на то свое соизволение.
Взгляд управляющего стал еще мрачнее.
– О да, дон Мигель дал свое соизволение. Вот только на что именно?
Бедный Донато испуганно смотрел то на Беатрис, то на надменного незнакомого сеньора и молодая женщина вскинула голову:
– В твои полномочия не входит задаваться этим вопросом, Фернандо, не так ли? Ступай, я тоже иду.
– Дон Мигель сказал — немедленно, – на губах Фернандо появилась кривая усмешка. – Прошу вас, донья Беатрис. — Он приглашающе указал на двери, всем своим видом показывая, что не намерен уходить без нее.
***
У ворот госпиталя стояла карета. Фернандо махнул рукой слугам, ожидавшим сеньору де Эспиноса возле портшеза, а сам приглашающе открыл перед молодой женщиной дверцу кареты. Весь путь до дома прошел в молчании. В полуприкрытых морщинистыми веками глазах управляющего Беатрис чудилось торжество. Дурные предчувствия охватили ее — Фернандо никогда особо не радовался ее появлению в жизни дона Мигеля, и с чего бы ему теперь торжествовать?
Брусчатка улицы под колесами кареты сменилась на ровные плиты внутреннего двора. С мягким толчком карета остановилась и соскочивший с запяток слуга распахнул дверцу и опустил откидную лесенку. Беатрис вышла и огляделась: мужа нигде не было видно.
– Где дон Мигель, Фернандо? – обернулась она к управляющему.
– Дон Мигель сказал, что будет ожидать вас в кабинете, – сухо ответил тот, и поклонившись, направился в сторону бокового входа.
Беатрис растеряно проводила его взглядом: что же такого могло случиться, чтобы управляющий в открытую выказывал ей свою враждебность?
***
Когда она вошла в кабинет, муж стоял к ней спиной и не повернулся при звуке ее шагов.
– Дон Мигель, рада, что вы вернулись так быстро… — начала Беатрис.
– Рады? – саркастично переспросил он. – Разве я не оторвал вас от дела, куда более занимательного, чем постоянное ожидание супруга, который то в море, то занят?
– Я не понимаю…
– Прекрасно понимаете, донья Беатрис, – он круто развернулся к Беатрис, и у нее екнуло сердце при виде его застывшего лица. – Я дал вам достаточно свободы, взамен же потребовал лишь двух вещей: вашей преданности и чтобы вы были достойны моего имени.
– Но что случилось? – воскликнула Беатрис.
– Вы все еще не понимаете? – де Эспиноса шагнул к ней и ровным голосом сказал: – Что вы можете сказать о подобным ангелу юноше, к которому вы проявляете столь глубокое сочувствие, что об этом уже говорят в городе?
– Дон Мигель, бедный мальчик был при смерти, – Беатрис стиснула руки, пытаясь сохранить самообладание. – И я попросила о помощи доктора Рамиро…
– А я ясно дал вам понять, что ваше участие ограничится лишь благотворительностью.
– Признаю, что я в чем-то нарушила ваше условие…
– В чем-то? Я не потерплю, что бы мое имя стало пищей для досужих сплетников! – в голосе дона Мигеля прорезался доселе сдерживаемый гнев.
Беатрис собралась с духом и смело встретила холодный взгляд мужа:
– Я не сделала ничего, что могло бы бросить тень на имя де Эспиноса!
– Вы злоупотребили моим доверием и данной вам свободой. С этой минуты вы останетесь в своих покоях. Я подумаю, как с вами поступить.
Задыхаясь от обиды и возмущения, Беатрис отступила к двери и молча вышла из кабинета.
По-видимому, слуги уже знали о ссоре, потому что огромный дом как будто вымер, и она дошла до своих комнат, никого не встретив.
***
Испуганная Лусия несколько раз подходила и спрашивала, не нужно ли Беатрис чего-либо, но та качала головой. Она отказалась от ужина и до позднего вечера просидела в кресле возле окна. Они с Мигелем ни разу не ссорились, и его несправедливые слова жгли ее. Как же так? Почему?
Но когда обида схлынула, Беатрис вынуждена была признаться себе, что она не только нарушила свое обещание, но и скрыла это от мужа. Ведь когда отец Кристиан допустил ее до больных, она предпочла не уточнять у него, знает ли он об условиях, выдвинутых доном Мигелем.
«Я лишь наблюдала, как лечат монахини и пару раз зашла проведать бедолагу Донато. В чем меня можно упрекнуть? – тут же вновь возмутилась она. Однако следующая мысль встревожила ее: – А ведь наверняка не обошлось без Фернандо… За мной, оказывается, приглядывают… Я должна поговорить с Мигелем. Сейчас же! – она горько усмехнулась: – Если мне оставили такую возможность…»
Беатрис встала, и на цыпочках подойдя к двери, приоткрыла ее: уж не сторожит ли ее кто-то из слуг. Снаружи никого не было. Она вышла из комнаты, спустилась в полутемный зал и остановилась в замешательстве, не обнаружив там дона Мигеля.
«Он вполне мог уехать хотя бы во дворец наместника или еще куда-то».
Желание немедленно объясниться с мужем стало еще сильнее. Ей почему-то казалось, что если она не сделает это немедленно, потом все тем более осложнится.
«Возможно, он в кабинете…»
Пройдя через зал, она вновь поднялась на второй этаж и замедлила шаг, приблизившись к высокой, украшенной резьбой двери кабинета. Беатрис встряхнула головой, собираясь с духом, и постучала. Она прислушалась, пытаясь понять, там ли муж. Какое-то время было тихо и она разочарованно вздохнула, поворачиваясь, чтобы уйти, но в эту минуту раздался сухой и весьма нелюбезный голос дона Мигеля:
– Ну что там еще, Фернандо?
Беатрис решительно толкнула створку и шагнула в кабинет.
– Донья Беатрис? – угрюмо произнес дон Мигель.
Похоже, он не ожидал, что она осмелится прийти к нему и никакой радости по этому поводу не испытывал.
– Я пришла, чтобы… поговорить.
Она подошла к вплотную к столу. Внутри от напряжения дрожжала каждая жилочка. Явиться в тот февральский вечер и признаться в своей любви было для Беатрис намного проще, чем выдерживать суровый взгляд мужа сейчас. Она запнулась, не зная, как продолжить, а Мигель не собирался помогать ей, и губы его были твердо сжаты.
– Я должна была сделать это раньше. Обсудить с вами… попросить, чтобы вы разрешили мне… учиться у монахов, – она тяжело вздохнула и с усилием продолжила: – Я была не права, скрыв от вас, что отец Кристиан допустил меня ухаживать за больными. Более того, возможно, у него создалось неверное впечатление о… границах, дозволенных вами, а я не стала его разубеждать.
Дон Мигель встал из-за стола и шагнул к ней, не сводя с нее пронзительного взгляда:
– Так значит, вы раскаиваетесь? Но этого недостаточно.
Беатрис передернула плечами, некстати припомнив истории Каридад об ослушавшихся женах и жестокосердных мужьях.
– Что бы вам ни рассказали, в моем поведении не было ничего предосудительного. Вы можете выяснить у отца Кристиана все обстоятельства. Если вам будет угодно…
Губы дона Мигеля скривились в подобии усмешки:
– Откуда вам знать, что мне рассказали?
– Вы правы, я не могу этого знать. Но я уверена, что этот человек… не питает ко мне любви.
– Его преданность роду де Эспиноса не подлежит сомнению.
Так значит тут и в самом деле замешан управляющий! И поняв, что терять ей нечего, Беатрис твердо сказала:
– Однако я уверена, что он не привел никаких доказательств моей вины.
Действительно, Фернандо лишь передавал слова некоего безвестного насмешника. Но они неожиданно глубоко проникли ему в сердце, причем де Эспиноса даже не знал, что ранило его больше — мысль о «чернокудром ангеле» или открытие, что Беатрис не искренна с ним. Его самолюбие, подстегиваемое ревностью, было слишком уязвлено:
– Хватит и того, что по городу поползли слухи. И самое главное – вы ослушались меня.
Беатрис покачала головой: что может она противопоставить ненависти Фернандо, возжелавшего опорочить ее?
– Да. И я сожалею об этом.
— Почему ты сразу ничего не рассказала мне, Беатрис? — сурово спросил де Эспиноса.
Та потупилась:
– Я опасалась, что вы мне откажете.
– Ты была права.
– Что же дурного в моем стремлении к знаниям? – муж не ответил, и Беатрис прерывисто вздохнула: – Но раз мне не убедить вас, что я верна вам и телом и душой… – Она вновь взглянула ему прямо в глаза: – Муж — господин своей жены… Какое наказание вы мне определите?
Дон Мигель был поражен будничным тоном Беатрис. Он пристально вглядывался в побледневшее решительное лицо жены. Она наверняка думает о неизбежном наказании. А ему следует быть честным с собой. Если он ничего не предпринял, будучи вне себя от ярости, то сейчас, когда Беатрис совершенно неожиданно пришла к нему в кабинет, ничего не сделает и подавно. Черт бы побрал Фернандо, не переусердствовал ли тот, чересчур рьяно оберегая честь рода де Эспиноса? А он сам тоже хорош — позволить себе от ревности потерять голову. И не возносил бы отец Амброзио хвалу, если бы Беатрис вела себя недостойно… Осознавая, что не в силах и дальше терзать ее, дон Мигель усмехнулся:
– Ох, Беатрис, Беатрис… Моя дорогая упрямица.
– Дон Мигель? – пробормотала Беатрис в недоумении от перемены настроения мужа. – Вы сказали, что моего раскаяния…
– Недостаточно? Признаюсь, то, что ты скрыла, гм, свое стремление к знаниям, не слишком меня обрадовало.
— Простите…
Дон Мигель кивнул:
— Но я не хочу с тобой ссорится.
Он обернулся к столу, где на подносе стоял высокий графин с темно-рубиновым вином и два высоких бокала. Беатрис растеряно наблюдала, как он наполняет бокалы вином.
– А раз так… Примирение надо отпраздновать.
Он протянул Беатрис один из бокалов, внимательно глядя в ее лицо. Она слабо улыбнулась, тогда он легонько коснулся ее бокала своим:
– Не будем терять время, которое мы могли провести… иначе.
Беатрис осторожно отпила маленький глоток. До сих пор ей доводилось пробовать вино лишь по особо торжественным случаям. Однако терпкий ароматный вкус понравился ей, и она и не заметила, как бокал опустел. Приятное тепло разлилось по ее телу. Она встретилась глазами с мужем, и у нее закружилась голова.
«Дело в вине», – строптиво подумала Беатрис, чувствуя в себе отклик на недвусмысленный призыв в его взгляде.
Поставив бокал, она оперлась рукой на край стола и не удержалась от смеха:
– Я опьянела, и ноги теперь совсем меня не держат…
– А ты намерена уйти? – поднял бровь де Эспиноса, – Наш разговор по душам продолжается, Беатрис.
– Разве вам нужны еще какие-нибудь объяснения?
– Разумеется, нужны, — пробормотал де Эспиноса, приподнимая жену и усаживая ее на стол, – Я хочу понять, как тебе удается сводить меня с ума… Кажется, мне опять понадобится кинжал для твоих чертовых шнурков…
…Фернандо, выйдя от своего хозяина, уже поворачивал за угол, когда услышал, что кто-то поднимается по лестнице. Он обернулся и увидел сеньору де Эспиносу, направляющуюся, по-видимому, в кабинет дона Мигеля. Эта женщина никак не уймется!
Пабло вовремя рассказал Фернандо про раненого мальчишку, и сегодня хватило пары искусно построенных фраз, чтобы вызвать гнев дона Мигеля. Фернандо был доволен. Правда ему не удалось добиться согласия дона Мигеля на то, чтобы оставить у ее покоев Пабло — до особого распоряжения… Но и без того ссора между супругами была достаточно серьезной. Фернандо даже позволил себе надеяться, что дон Мигель пойдет на то, чтобы заключить строптивую жену в монастырь — на время или…
А оказывается, той все нипочем! Искушение было слишком велико, и Фернандо на цыпочках подкрался к неплотно закрытой двери.
Поначалу все шло как надо, но слова дона Мигеля о примирении вызвали глубокое разочарование у Фернандо. А далее… с каждой фразой, доносившейся из-за дверей, его досада росла.
– Cердце мое, позволь мне ласкать тебя… – Вновь прозвучал хриплый голос дона Мигеля, а затем Фернандо услышал тихий сладкий стон доньи Беатрис.
Управляющий в негодовании сплюнул: нет, его господин одержим этой женщиной! Впору звать отца Амброзио, она точно знается с дьяволом! И околдовала несчастного сеньора де Эспиносу! Вне себя от злобы, он сплюнул еще раз и, уже не таясь, пошел прочь: все равно его шагов никто бы не услышал…
– Ты правда не сердишься? – тихо спросила Беатрис.
Она все еще сидела на столе, и высоко поднятые юбки бесстыдно открывали ее колени.
– Сержусь, – с притворной суровостью ответил дон Мигел. – И завтра мы… побеседуем вновь. А теперь отправляйтесь спать, дорогая жена.
– Мигель… – прошептала Беатрис, оправляя платье и невольно улыбаясь в ответ. – Мое платье! – вдруг спохватилась она.
– Вот незадача, и оно уже не первое, которое серьезно пострадало по моей вине. Накиньте мой плащ, – он указал на темный плащ, небрежно брошенный на спинку кресла. – А я — увы, должен вернуться к незаконченным делам.
Когда жена уже взялась за ручку двери, де Эспиноса вдруг сказал:
– Ты можешь учиться у отца Кристиана.
Беатрис обернулась и изумленно посмотрела на него.
– Тем более, что я уже разрешил это — ведь так он считает, не правда ли? – иронично продолжил дон Мигель. – Но в следующий раз, когда тебе захочется придумать себе мое решение, спроси прежде меня. Доброй ночи, донья Беатрис.
— Как вы узнали все это? — спросил Сергей, не скрывая своего удивления. — Неужели изобрели машину времени?
— Машину времени?! — Ноэлла с недоумением смотрела на астронавтов. Им с трудом удалось объяснить ей смысл этих двух слов.
— Нет, — сказала Ноэлла, — такой машины у нас нет. Мы еще не научились путешествовать во времени.
— Но каким же образом вы смогли показать нам далекое прошлое вашей страны, все эти катаклизмы? — спросил Олег. — Ведь не могли же свидетели опустошительных землетрясений или катастрофических наводнений сфотографировать то, что происходило вокруг них.
— Извержения вулканов и оледенение Эрии в самом деле фотографировались, — ответила Ноэлла. Она говорила медленно, с трудом подбирая слова. — Но сделали это не аэры, не жители материка…
— А кто же, кто?! — воскликнул Сергей. Нетерпение его возрастало.
— Ямуры.
— Ямуры?!
— Да. Обитатели Итии систематически фотографировали поверхность Венеры. Из года в год, из века в век следили они за тем, что происходило на ее материках. У них еще тысячи лет назад были чувствительные оптические приборы, позволяющие. делать снимки сквозь туман и облака. К тому же перед оледенением атмосфера Венеры была прозрачнее…
— Ития… ямуры… аэрофотосъемка… — шептал Сергей. — Ничего не понимаю… Голова идет кругом.
— Сейчас вам все станет ясно, — улыбнулась Ноэлла. Повозившись около приборов, она нажала кнопку.
На экране возникла карта Венеры. Материки и острова на ней были окрашены в светло-коричневые, оранжевые и бледно-алые тона, моря и океаны имели зеленовато-синий оттенок, реки извивались голубыми червячками.
— Вот наша прародина — Эрия, — сказала Ноэлла, указывая на причудливо изрезанный материк в полярной зоне северного полушария. — Теперь она покрыта толстыми слоями снега и льда. Этот грушевидный материк, расположенный ближе к экватору, — нынешнее место проживания нашего народа, Аэрия. Вот эти вулканические острова экваториального пояса Венеры издавна были населены полудикими народами, поклоняющимися каменным идолам. Вот остров Тета, на который опустился «Сириус». Некогда, до нашествия ямуров, на нем было крупное рабовладельческое государство. Им управляли жрецы. На острове процветал культ синего ящера… За экватором расположен огромный Южный материк. Раньше на нем жили народы с кожей темно-коричневого и черного цвета. Теперь он принадлежит ямурам.
— А откуда пришли ямуры? — спросил Сергей. — Где они жили раньше?
— На Итии — спутнике Венеры, — ответила Ноэлла. — Это сравнительно небольшое небесное тело издавна привлекало к себе внимание наших астрономов. В ясные ночи ученые замечали на поверхности Итии яркие, часто повторяющиеся вспышки. Астрономы связывали их с вулканическими явлениями. Ученые были убеждены, что на Итии много действующих вулканов.
Однако никто не подозревал, что Ития обитаемая и что ее жители — ямуры — давно вынашивают агрессивные планы.
Поэтому массовое переселение ямуров на Венеру явилось для аэров полнейшей неожиданностью.
А началось оно так.
Однажды из гряды облаков, нависших над островом Тета, появились диковинные сигарообразные корабли.
Островитяне, оставив свои занятия, собрались в долине Голубой реки, на берегу которой опустился один воздушный корабль.
Из корабля вышли желтые карлики. Глаза у них были маленькие, узкие, крючковатые носы напоминали клювы.
Жители острова с любопытством смотрели на корабль и желтолицых, одетых в странные костюмы со шлемами.
Один ученый, выйдя вперед, обратился к карликам с речью и знаками дал им понять, что его соотечественники приглашают их посетить город.
Карлики молчали.
О том, что произошло в дальнейшем, смогли рассказать немногие.
Случилось нечто чудовищное.
Один карлик, по-видимому, предводитель, взмахнул рукой. На бортах кораблей мгновенно открылись люки и какие-то машины, спрятанные в трюмах, стали извергать струи горящей жидкости.
Островитян охватила паника. Сбивая друг друга с ног, топча упавших, они бросились врассыпную.
Над головами бегущих рвались фиолетовые шары, осколки которых мгновенно поджигали одежду. Потом над долиной поплыли облака зеленоватого ядовитого дыма — когеля. Он проникал в дыхательные пути, обжигал слизистую оболочку, вызывая слезотечение, рвоту, паралич конечностей, глухоту.
Оправившись от растерянности, островитяне попытались было оказать сопротивление пришельцам. Но на острове не было арсенала, а оружие, применяемое для защиты от хищных насекомых и ящеров, не в состоянии было остановить натиск наглых, хорошо вооруженных карликов.
Островитяне, уцелевшие после побоища на берегу Голубой реки, забаррикадировались в городе, укрылись в пещерах, однако сопротивление разрозненных групп было вскоре подавлено.
Не прошло и недели, как ямуры оказались полновластными хозяевами острова.
Всего только пять-шесть суток потребовалось для того, чтобы превратить в дымящееся пожарище один из цветущих уголков Венеры, природа которого могла прокормить, укрыть и одеть сотни тысяч разумных существ.
Взрывчатые вещества разрушили толстые стены дворцов, заводов, храмов, огонь сожрал. их содержимое.
— Вы помните тех несчастных, которые живут в пещерах острова Тета? — опросила Ноэлла, прерывая рассказ. — Обратили внимание на их вид?
Сергей кивнул. Образ слабоумного старика-рыболова прочно запечатлелся в памяти. Прошло много дней, а его бессмысленное, тупое лицо не забывается. Оно — живой укор всем тем, кто, сея раздор между народами, толкает их на путь войны…
— Эти кретины, — продолжала Ноэлла, — далекие потомки тех веселых, жизнерадостных островитян, которые подверглись некогда нападению ямуров. Переселенцы с Итии чинили с ними жестокие расправы. Уцелевшие островитяне, лишенные всего необходимого и попавшие в непривычные условия жизни, хирели и вырождались. Дети наследовали дурные качества родителей и передавали их своему потомству, культурные навыки забывались, машины ржавели, инженерные сооружения подвергались разрушительному действию ветра, воды, резких колебаний температуры, вулканического радиоактивного пепла… К острову ямуры долго никого не подпускали. Да и теперь они еще контролируют его южную часть. Ямуры превратили ее в базу для своих преступных биологических экспериментов, они скрещивают троглодитов с обезьянами, прививают им болезни…
Ноэлла говорила быстро, глотая окончания слов, задыхаясь от волнения. Зеленоватые глаза ее гневно сверкали.
— Много зла причинили ямуры островитянам, — говорила она возмущенным тоном. — Жестокость их поистине была беспредельной… Трудно без содрогания читать хроники тех времен.
Сергей с возмущением слушал Ноэллу.
Он проникался сочувствием к невзгодам аэров, восхищался их мужеством и непоколебимой верой в торжество свободы, в победу справедливости над произволом.
Дерзкой была попытка ямуров прибрать к рукам всю планету. Они смотрели на венерян свысока, так же, как последние на обезьян, резвящихся в пальмовых рощах, или на травоядных ящеров, лениво лежащих на лугу.
Ямуры истребляли венерян безжалостно, как мошку, они вели себя подобно саранче, пожирающей все на своем пути.
Надменная «высшая» раса хотела покорить «низшую», превратить свободные разумные существа в рабов.
Сергей понимал, что у ямуров были шансы на успех.
В истории человеческого общества были случаи, когда подобные авантюры заканчивались успешно.
Горсточка испанских конквистадоров, искателей легкой наживы, под предводительством жестокого Кортеса завоевала многолюдное и богатое государство ацтеков.
Еще более малочисленный отряд авантюриста Писарро захватил и разграбил Перу. Государство инков, возглавляемое Сыном Солнца, рухнуло, как карточный домик.
Разве нечто подобное не могло произойти и на Венере? Одновременно с захватом острова Тета, ямуры, как это выяснилось впоследствии, напали на Южный материк.
Сперва карлики подвергли города южан облучению лучами, вызывающими непреодолимую сонливость, потом стали распылять над ними ядовитые вещества. Южане, обескровленные и ослабленные распрями, оказались еще менее подготовленными для отражения нападения, чем жители острова Тета.
Когда после безуспешных попыток договориться с ямурами они взялись за оружие, ключевые позиции оказались в руках захватчиков.
Южане были вынуждены скрыться в джунглях. Здесь одни стали добычей хищных венерозавров, другие погибли от укусов змей и ядовитых насекомых, третьих свалили заразные болезни…
Сведения о трагических событиях, происшедших на юге, дошли до Аэрии уже тогда, когда остров Тета был целиком захвачен ямурами, а сопротивление южан подавлено.
Несмотря на устрашающую военную технику ямуров, аэры решили вступить в борьбу с ними. Была создана армия освобождения. Берега Аэрии спешно укреплялись, население проходило военную подготовку. Заводы, изготовляющие орудия труда, стали производить военное снаряжение.
Во время одного сражения был подбит корабль, только что прилетевший с Итии. На корабле оказалось много ямурских рукописей и микрофотолент. Аэры, изучив их, смонтировали исторический фильм, состоящий из фотоснимков поверхности Венеры, сделанных ямурами на протяжении веков. Этот фильм охватывал большой исторический период и давал наглядное представление об изменении климата обоих полушарий планеты и конфигурации ее материков.
Отрывки из этой историко-географической картины и показывала астронавтам Ноэлла.
Военные действия продолжались несколько лет.
Однако ни аэры, ни ямуры не смогли одержать решающей победы. Кровопролитные, затяжные бои на суше, море и в воздухе привели к истощению обеих сторон.
Начались переговоры о мире. После длительных споров, прерываемых военными действиями на отдельных участках фронта, была установлена разграничительная линия между владениями аэров и ямуров. Часть территории Венеры, и в том числе остров Тета, обе стороны согласились считать нейтральной зоной.
Что происходило на Итии до переселения ямуров на Венеру и почему карлики покинули свою родину — аэры так и не узнали.
Вскоре после того, как последний корабль ямуров опустился на Южном материке, Ития исчезла.
Мнения ученых о ее судьбе разошлись.
Одни считали, что Ития погибла в результате космической катастрофы, превратившей ее в клубок светящихся газов. Другие высказывали предположение, что оставшиеся на спутнике ямуры передрались между собой и, применив взрывчатые вещества особой силы, вызвали цепную реакцию, превратившую в прах не только побежденных, но и победителей.
Так или иначе, Венера лишилась своего спутника, а выходцы с него поселились на Южном материке и примыкающих к нему островах.
На тесноту своей территории и скудность ее природных богатств ямуры жаловаться не могли, однако их правители не отказались от намерения подчинить себе всю Венеру.
Когда на престол Ямурии взошел Силициус, он стал нагло претендовать на нейтральную зону и острова, расположенные вблизи Северного материка. Ямуры, говорил он, настоятельно нуждаются в расширении жизненного пространства, поскольку численность населения на юге увеличивается быстрее, чем на севере.
Аэры предложили переселить на остров Тета и другие участки суши, опустошенные во время продолжительной и кровопролитной войны, метисов, матерями которых были пленные южанки, а отцами — ямуры. В Ямурии эти хилые и слабосильные метисы и их дети назывались презрительно «помми» и были лишены почти всех гражданских прав.
Силициус это разумное предложение отклонил. Он хотел по собственному усмотрению распоряжаться нейтральной зоной.
Переговоры зашли в тупик и были прерваны несколько лет назад.
После этого ямуры, тщательно маскируя свои подлинные намерения, стали усиленно готовиться к нападению на Аэрию. Они строили десантные суда большой вместимости, подводные лодки, боевые воздушные корабли, накапливали запасы ядовитых газов, болезнетворных бактерий, взрывчатых веществ.
* * *
На остров Тета Ноэлла прилетела с группой ученых за дикорастущими тропическими растениями, которые намеревались акклиматизировать в Аэрии, в окрестностях Аоона.
Воздушный корабль, доставивший ученых, получил повреждения при посадке. Ремонт его затянулся.
Воспользовавшись этой непредвиденной задержкой, Ноэлла решила посетить район Голубой реки — место высадки ямуров и ожесточенного боя с ними.
Пролетая на обратном пути над пущей, Ноэлла заметила «Сириус» и приняла его за корабль ямурских лазутчиков, тайком опустившийся на острове.
Ноэлле захотелось выяснить численность ямуров и разгадать их намерения. Она спрятала свой синго в зарослях, а сама стала пробираться к «Сириусу».
На берегу озера девушка подпала под гипнотизирующее действие желтых глаз водяного удава и, очевидно, стала бы его жертвой, если б этому не помешал Сергей.
Вот какие события предшествовали первой встрече советских астронавтов с аэрами — коренными жителями северного полушария Венеры.