УАЗ защитного цвета с красным крестом на боку подъехал к старому остановочному павильону. Из него вышла крепкая рыжая женщина с короткой стрижкой, одетая в медицинский халат поверх чёрного комбинезона. На вид ей было около пятидесяти лет.
Дедок в фуфайке с огромной копной седых волос, одной рукой опираясь на трость, а в другой сжимая фонарик, стоял возле скамейки. На ней, свернувшись калачиком, лежала девушка с малиновыми волосами в защитной куртке.
Завидев женщину, старик довольно помахал фонариком.
– Наташенька, ты извини, что я тебя дёрнул среди ночи, – кряхтя, проговорил он. – Машинисты со смены возвращались, и вот её обнаружили.
Наталья бросила взгляд на лежащую.
– Так а почему вы меня вызвали, а не скорую? – резким голосом спросила она. – Тем более, больница рядом.
– Так нельзя ей туда. Я давеча новостной выпуск смотрел. Её крупным планом показали, и журналистка сказала, что бедолаге там отказали в госпитализации. Видать, она пошла домой, и её по дороге сморило.
– Домой? К старому вокзалу? – женщина недоверчиво посмотрела на старика. – Что-то ты мне не договариваешь. Когда это ты новостные выпуски стал отслеживать?
Старик заелозил по внутренним карманам фуфайки и достал оттуда логарифмическую линейку. Показал её собеседнице, а потом сдвинул бегунок на два деления. Его собеседница кивнула. Видимо, это был своеобразный условный знак.
Если бы лежащая на скамейке девушка была в сознании, она бы наверняка узнала в старике седого и на первый взгляд простодушного дедулю, который открывал двери морга преследовавшим её сотрудникам департамента госбезопасности.
– Натах, забери её к себе, – заговорщически прошептал дедок. – Потом сочтёмся.
– Само собой, на улице не оставлю. Но для начала я должна понять, что с ней, и подлежит ли она транспортировке.
Женщина в комбинезоне вернулась к УАЗу, достала из кабины сумку защитного цвета, которая оказалась военной медицинской укладкой, и подошла к девушке, лежащей на скамейке. Она дала водителю знак, и подтянутый, на вид лет около тридцати, мужчина в камуфляже нажал на приборной панели УАЗа рычаг, который привёл в действие выдвижной прожектор на крыше авто. Затем он покинул водительское кресло и побежал регулировать угол наклона прожектора.
– Спасибо, Володя, – кивнула ему Наталья. – А теперь радар включи. И дашь знать, как будет движение в нашем направлении.
– Слушаюсь, – мужчина по-военному кивнул, бросил быстрый взгляд на девушку с малиновыми волосами и, заметив стоящего рядом старика, отсалютовал ему и вернулся в кабину.
Наталья тут же приступила к работе. Она сжала пальцами запястье лежащей, проверяя пульс. Закатив ей рукав куртки, достала из своего кармана браслет-тонометр. Прожектор освещал её строгое сосредоточенное лицо без тени макияжа. Короткие рыжие волосы в свете прожектора приобретали огненный блеск. Выразительные глаза серо-зелёного цвета цепко смотрели на девушку. Надев ей на руку тонометр, женщина покачала головой.
– Семьдесят на сорок, – тихо проговорила она и записала полученные показания в небольшой блокнотик.
Наблюдая за её движениями, старик стоял как зачарованный.
Закончив с тонометром, Наталья распахнула чемоданчик, в котором оказался портативный кардиограф и, склонившись над лежащей, начала расстёгивать ей куртку. Внезапно девушка вздрогнула и выбросила вперёд руки, да так резко, что женщина невольно отпрыгнула.
Чуть поодаль стояли трое мужчин сорокалетнего возраста и тихо переговаривались.
– Это машинисты, которые её обнаружили, – объяснил старик и жестом попросил их подойти ближе.
– У неё тут мобильный звонил, – раздался голос одного из машинистов, крупного мужичка с загорелым лицом. – Я в карман полез, хотел ответить. Так она мне чуть руку не вывернула. Хотя до этого, казалось, была без сознания. Мы даже не могли понять, живая она или нет.
– А вот это уже интересно, – произнесла Наталья и повернулась к старику. – А ну-ка, дружище, дай мне посветить.
Она попросила у деда фонарик и, приподняв у лежащей девушки верхнее веко, начала светить в глаза. Зрачки были расширены до предела, никакой реакции на источник света не последовало. После чего Наталья осторожно прикоснулась к молнии на куртке. Девушка оттолкнула её настолько сильно, что женщина едва удержалась на ногах.
– Надо же, как занятно. Володя, тащи носилки! – скомандовала она водителю УАЗа.
Подозвав в помощь машинистов, Наталья велела двоим держать носилки, а третьему аккуратно поднять девчонку со скамейки и уложить на них.
Девушка рефлекторно сжала карманы.
– Надо же, на свет не реагирует, – удивлённо произнесла Наталья. – Тонометр – ноль на массу. При этом отчаянно защищает содержимое карманов.
Старик подошёл ближе и провёл рукой у девушки по голове. Та не шевельнулась. Он схватил за прядь волос и слегка дёрнул. Реакции не последовало.
Тут раздался голос водителя.
– Радар показывает, что к нам приближается группа автомобилей. Поторапливайтесь.
Железнодорожники тут же засуетились и под руководством Натальи загрузили носилки в УАЗ, закрепив их внутри салона. Водитель вернул рычаг в исходное положение и откидной прожектор на выдвижных креплениях компактно уместился на крыше. Наталья заняла место на откидном стульчике внутри салона, оставив пустующим бордовое обтянутое кожзамом кресло.
– Всем спасибо, все свободны, – улыбнулась она, обращаясь к машинистам. Потом перевела взгляд на косматого старика. – А вас, Штирлиц, я попрошу остаться. Раз вы меня вызвали, то и поедете со мной. Если она по дороге что-то выкинет, будете сдерживать.
Однако вопреки её ожиданиям старик подошёл к правой передней двери. Держа свою трость подмышкой, старик бодро запрыгнул в кабину УАЗа с ловкостью, которой бы позавидовал молодой, и сел рядом с водителем.
– Ты сама справишься, – бросил он. – А мне здесь быть важнее.
До них донёсся звук сирен стремительно приближающихся машин.
– Это за ней? – Наталья тревожно посмотрела на девушку без сознания.
– За ней, за ней. И полиция, и ДГБ, – старик на переднем сидении обернулся к женщине. – Теперь, Натах, ты понимаешь, почему я тебя вызвал?
– Ей госпитализация нужна срочно, – продолжала Наталья. – Очень похоже на черепно-мозговую травму и передозировку сильнейшим стимулятором.
– Стимулятором, говоришь? – старик взъерошил седую лохматую шевелюру. – Интересно, каким?
– Это я смогу сказать после лабораторных исследований.
Водитель смотрел на зелёный экранчик радара с вращающимся по кругу ярко-салатным отрезком и нервно барабанил пальцами по приборной панели.
– Наталья Петровна, радар показывает, что они уже рядом, – не выдержал он. – Если ехать, то сейчас.
– Надо ехать, – раздался голос старика. – Сначала к старому спиртзаводу до Заводского проезда, затем направо и по Меловой на объездную.
– До госпиталя по объездной? Но это крюк, – скептически глянул на него водитель. – Проще сразу до Пограничной и на Суворовский. Так будет быстрее и дорога там получше.
– Володь, езжай до госпиталя по объездной, – подтвердила Наталья голосом, в котором послышались нотки металла.
Пожав плечами, водитель направил УАЗ к старому спиртзаводу. Они ехали вдоль трамвайных путей. Совсем рядом, со стороны улицы Пограничной доносился звук сирен. Автомобили с включёнными фарами прочёсывали район.
– Видишь, Володенька, на Пограничную нельзя, – кряхтя, проговорил старик.
У спиртзавода не было ни души, только старый фонарь тускло освещал местами поржавевшие массивные ворота и пространство перед ними, где беззаботно резвилась пара котов, никак не реагируя на проезжающий автомобиль.
Звуки сирен стали отчётливее и громче. Водитель тревожно глянул на радар, заметив две приближающихся машины и третью чуть дальше.
– Они вышли на наш курс, – с тревогой сообщил он.
Впереди в свете фар замаячил стоящий посреди дороги запрещающий знак – «кирпич». УАЗ начал делать манёвр, собираясь свернуть.
– Продолжай движение в заданном направлении! – теперь голос старика зазвучал как приказ, заставив водителя дрогнуть.
– Но кирпич же! – не соглашался тот.
– Володенька, там всего лишь разрытая теплотрасса. Ты её аккуратно по кромке проедешь. Габаритами впишешься.
Водитель переключил первую передачу, снизив скорость до минимума, и осторожно стал перемещаться дальше. Оборвав бампером сигнальную ленту, машина поехала практически впритирку к стенам домов. До максимума заезжая правыми колесами на обочину, а левыми двигаясь прямо вдоль кромки разрыва.
– Давай, миленький, давай, мой хороший. Спокойно, плавно, как балеринка на пуантах, – приговаривал дедок.
Дед полностью открыл ветровое стекло и, высунув наружу голову и руку с фонариком, светил на траншею. УАЗ, нерешительно покачиваясь на взрыхленной земле, карабкался буквально в пяти сантиметрах от края, и метр за метром преодолел опасный участок. Водитель тут же перевел на вторую, а затем на третью передачу. Стрелка спидометра прыгнула вправо, достигнув отметки 50.
Лучи фонарей выхватывали из тьмы мрачные силуэты огромных кранов-исполинов. Они приближались к Заводскому проезду – тоннелю под железнодорожной магистралью. И снова послышались звуки сирен. Их преследовали три иномарки со спецномерами.
– Догоняют, – произнёс водитель и тихо выругался.
– А ты газку добавь, сынок, – подбадривал дед.
Водитель переключил на четвёртую передачу. Стрелка спидометра поползла на отметку 70… 80… 90…
– Давай, Вова! Нажимай! – подбадривал старик. – Нам бы только до Меловой дотянуть. Там дорога – дрянь, они на импорте не проедут.
100… 110… 120…
Выжав педаль газа по максимуму, водитель напряжённо наблюдал за ночной дорогой. Не снижая скорости, они влетели в тоннель и, вылетев оттуда, резко свернули вправо и вывернули на улицу Меловую. Она пролегала вдоль некогда работающего завода железобетонных изделий до Второго судостроительного завода, ныне признанного банкротом.
Когда-то по этой дороге перевозили песок, цемент, извёстку, оставляя белые следы по пути следования. В частности из-за извёстки, которую возили регулярно, она и получила название – «меловая дорога», а потом и улица была названа Меловой. Пока работали оба завода, дорогу ремонтировали регулярно. Сейчас же, вся в ямах, как после бомбёжки, кое-где засыпанных гравием, она представляла опасность для водителей даже в дневное время. Работающие уличные фонари улица Меловая видела ещё при работающих заводах.
Старик глянул в зеркало заднего вида – их преследователи заметно отставали. Одна машина и вовсе остановилась, видимо со всего размаху соскочив в яму.
УАЗ подпрыгивал на ямах, но продолжал движение. Спидометр показывал 130 километров в час – с такой скоростью армейская «скорая помощь» не ездила отродясь. Машину трясло и болтало, как катер во время шторма.
Наталья одной рукой схватилась за поручень, а второй придерживала лежащую на носилках.
– Девчонки, вы как там? Живые? – бодрым голосом бросил старик, оборачиваясь назад.
– А куда мы денемся? – так же бодро ответила Наталья. – Мне не в первой, а ей по барабану.
Тем не менее, старик заметил, что она заметно нервничает, постоянно нащупывая пульс девушки. Гнать на всех парах, имея на борту человека с черепно-мозговой травмой – большой риск. Но ещё больший – отдать её на откуп преследователям, которые и вовсе оставят без медицинской помощи.
Вой сирен прекратился. Водитель посмотрел в зеркало заднего вида и, не обнаружив ни одной машины, сверился с радаром и начал плавно снижать скорость, пока спидометр не дошёл до отметки 50.
– Они отстали, – сообщил он. – Но нас, конечно, заметили. И номер авто, я думаю, тоже зафиксировали, – строго произнёс он.
– Володенька, знаешь поговорку: «Не пойман – не вор!», – дедок цокнул языком. – Мы – скорая. Ехали на вызов к пациенту. Мало ли к кому. А то, что быстро ехали, так состояние пациента того требовало. Машина машиной, а жизнь дороже.
Он снова обернулся к женщине-врачу.
– Наташ, если нужны будут доказательства, говори, что к Афанасьеву ездили. Он подтвердит.
Спустя пару километров они выехали на ровную дорогу, и водитель повёл свою машину по знакомому пути. Наконец, впереди показался семиэтажный корпус военного госпиталя.
Заехав в госпитальные ворота и завернув ко входу, предназначенному для карет скорой помощи, водитель наконец заглушил мотор и, шумно выдохнув, бросился открывать дверь.
– Наталья Петровна, вы как? – обеспокоенно спросил он.
– Я-то нормально. А вот девчонке мы сотряса добавили, – сообщила она, оглядывая девушку на носилках.
На полу под носилками валялся её смартфон. Видимо, выпал во время трясучки в машине. Однако всё так же плотно девушка прижимала к себе второй карман.
– Что ж у неё там такое лежит? – Наталья удивлённо смотрела на узкую кисть, сжимающую карман, пытаясь на глаз определить габариты содержимого.
Она подняла смартфон и глянула на экран. 19 пропущенных звонков. 5 сообщений. Вот пришло шестое с текстом: «Ника, ты где? С тобой всё в порядке?»
– Значит, Ника. Если это её телефон, – заключила Наталья и обернулась к деду и шофёру. – А ну-ка, парни, помогите мне.
Старик тут же открыл переднюю дверь и ловко выпрыгнул, подхватывая свою трость. Вместе с водителем Володей они взялись за носилки.
– Натах, командуй, куда нести.
Он держал носилки так легко, словно на них не было человека.
– А всё зависит от того, кто она, и как я её буду оформлять.
– Журналистка. Попала в передрягу.
– Ясно. Гражданская. – Наталья Петровна провела рукой по вспотевшей шевелюре, что-то прикидывая. – Ладно. Размещу в крыле Института, в блоке Т. Запишу как добровольца.
Они прошли вдоль небольшого коридора к медицинскому лифту.
– И да, Володь, – добавила она, посмотрев на водителя. – Не забудь с утра машину отдать на техосмотр.
– Наташ, ты особо не переживай за свою лошадку, – проговорил дед. – Знаешь шофёрскую поговорку: «УАЗ – это машина, которую никогда нельзя полностью отремонтировать, но зато и никогда нельзя окончательно сломать».
Капитан ДГБ Егоров был вне себя от ярости и отчитывал своих подчинённых.
– Как могло получиться, что от вас сбежала главная фигурантка? – нахмурил брови особист.
– Да нас вот эта уборщица выпихнула, – оправдывалась девушка, указывая на Телегину.
Та презрительно посмотрела на девушку и строго фыркнула:
– Я не уборщица, а старшая медсестра!
Дальнейшие пререкания женщин превратились в гул, проносящийся по коридорам больницы. Егоров отвёл Решко в сторону – подальше от посторонних ушей.
– На выходе дежурил спецназ. Два человека на том входе, один на этом. Как такое могло произойти, что десять обученных сотрудников не смогли удержать какую-то девчонку, да ещё и после травмы? – цедил слова сквозь зубы Егоров. Он был очень зол.
– Ну всех же вызвали. Якобы нападение на сотрудников, – оправдывался Решко.
Егоров указал на парня в балаклаве, стоящего к стене лицом, перемазанным чем-то жутко вонючим.
– Кто напал? Вот этот?
– Да нет. Там дед, – виновато произнёс дэгэбэшник.
– Я что-то вообще не понял, – продолжал разнос Егоров. – Вы сорвали всех в одно место, чтобы скрутить руки какому-то деду – и упустили главную фигурантку? Кто отдал приказ?
– Приказа не было. Просто Настя сообщила, что…
– Настя в нашем отделе работает без году неделя. Где были вы?
– Иностранца досматривали.
– Какого ещё иностранца?
– Вот он, рядом ошивался.
– То есть, вы досматривали сначала одного, потом сосредоточились на каком-то иностранце. А человека, который мне был нужен для беседы, вы упустили? – Егоров качал головой и не находил себе места. – Мне её надо было по горячему допросить. Сейчас она успокоится, отлежится, всё обдумает. Она уже будет абсолютно по-другому себя вести. Если она действительно к чему-то причастна, она уже поймёт, как это скрыть… Ну как так можно было? Вы за ней должны были следить в первую очередь. Даже если кто-то сидел рядом с ней и пришёл конкретно к ней, главная во всей этой истории – она. Прибор если и был, то у неё. А вы так бездарно всё просрали!
– Её досмотрели, никакого прибора не было. Она могла его кому-то передать. И тех, кто находился рядом, мы осматривали исключительно из этих соображений.
– И что вам помешало довести всё до конца?
Егоров сохранял спокойствие, но было видно, что ситуация крайне для него неприятна.
Тут они услышали зычный голос Телегиной, которая зашла за угол, где разговаривали Решко и Егоров.
– Так, выпуливайте отсюда! Не срывайте рабочий процесс!
– А ты нам не указывай! Ты и так операцию нам сорвала! – закричал на неё здоровяк в штатском. – Какого хрена ты нас вытолкала? Из-за тебя мы её упустили!
– В отделении у себя будешь операции свои дурацкие устраивать! – тут же попёрла буром против наглого дэгэбиста Софья Алексеевна Телегина. – А это – больница! Здесь врачи и больные! Устроили тут следственный изолятор! А ну марш отсюда!
– Ты как со мной разговариваешь?
– Да как заслужил, так и разговариваю! – не полезла за словом в карман Телегина. – Я тебе, между прочим, даже не в матери, а в бабушки гожусь! Так что «тыкать» мне здесь не надо!
– А ты возрастом не прикрывайся! Я таких знаешь, сколько видел? – презрительно фыркнул на неё дэгэбист. – Ха! Мало того, что позволила сбежать воровке, так ещё и сотрудника органов госбезопасности оскорблять смеет! Поедем в управление – будем там с тобой разговаривать.
– Ты МНЕ это говоришь, медсестре с 60-летним стажем? Ты меня увезёшь, а через час привезут кого-то из твоих коллег, с простреленной головой или грудью! Или тебя при смерти, а я тебя заштопывать буду. Управлением своим он пугать меня будет, – захохотала пожилая медсестра. – Скольких я твоих коллег с того света вытаскивала, когда их сюда с ранениями привозили. Про это ты поговорить не хочешь?
Она подошла к дэгэбисту и заглянула ему в лицо. Тот аж отпрянул.
– Я, милок, тридцать лет отпахала в военном госпитале. Ты знаешь, скольким я там жизнь спасла? Я стольких ваших пролечила, что тебе и не снилось. Ты носки так часто не менял, сколько я – повязки. Так к кому ты меня повезёшь? К ним? Это ОНИ меня будут допрашивать? Те, кого я с того света вытаскивала? Поэтому хочешь меня везти – вези! Только ты здесь на смене тогда остаёшься, будешь принимать больных, уколы им в задницу делать и клизмы вставлять, – строго проговорила Телегина. – А я скатаюсь к ребяткам в управу, приветы им передам.
И только Егоров повернул голову, чтобы пойти к выходу, как стал свидетелем беспрецедентной наглости, которую на его веку не проявлял ещё никто из досматриваемых и обыскиваемых. В коридоре по-прежнему стоял и откровенно вонял странный молодчик, перемазанный какой-то жидкостью, но в его руках снова оказался телефон, до этого изъятый дэгэбистами. Он стоял и нагло снимал всё, что происходило в коридоре.
Егоров опешил:
– Зачем ты это снимаешь?
– Для отчёта.
– Для какого ещё отчёта?
Он подошёл к парню и выхватил у него из рук телефон. Тот даже не сопротивлялся.
– Парень, ты извини, но телефон мы у тебя забираем. Здесь ты снимаешь наших сотрудников. Проходила спецоперация. Мы у тебя его изымем, почистим, под расписку заберёшь.
Ещё раз бросив полный осуждения взгляд на то ли наглого, то ли глупого молодчика, Егоров принялся листать видеозаписи на телефоне. На одной из них был виден Тупик Тральщиков, где вечером произошло нападение на журналистку. Дэгэбист нажал кнопку воспроизведения. На записи была видна остановившаяся машина такси, к которой приближался снимающий с ещё несколькими людьми в масках. Кто-то открывает дверь, вытаскивает оттуда щупленькую девушку с рюкзаком на спине, начинает наносить ей удары, она отлетает на капот. В кадр попадает мужчина, бегущий к машине с криком «Что вы делаете?». Его сбивает с ног другой молодчик, поливает газом из баллончика и наносит несколько ударов по лицу. Затем кадр смещается к задней части машины – несколько негодяев наносят девушке удары ногами в грудь и в живот. Затем дверь открывается, избитую девушку заталкивают в салон, кто-то распыляет газовый баллончик и захлопывает дверь. Из салона слышится сдавленный хрип и кашель. Дальше кадр «скачет» — нападавшие убегают в сторону Торгового двора, расположенного рядом с телецентром.
Глаза Егорова расширились, и он начал нервно сглатывать воздух. Это была видеозапись нападения на Калинкову.
Тридцатого сентября перед полуднем на Славный остров явилась делегация в составе почти половины семьи Орловых. Причём появились гости без предупреждения, на трёх начисто вычищенных и украшенных флайерах и с намерением сватать Злату за Стожара, о чём тут же Вард сообщил Платону по внутренней связи.
Нина в окно зимнего сада растерянно смотрела на толпу нарядно одетых крестьян, пытаясь сообразить, что же делать в первую очередь. Негоже заставлять людей ждать — но и без этого не получается. Злату ещё найти надо! — она как бригадир кожевников сама ездила к охранникам периметра архипелага собирать шкурки для последующей их обработки.
Пока Платон и Самсон искали Злату по всем островам, гостей надо было чем-то занять. И вот тогда только Нина поняла смысл ожидания и долгих расспросов сватов — нужно было тянуть время, пока ищут девушку и пока она принарядится… и самой надо выйти не в домашнем халате.
Переодеваясь дома в праздничный сарафан, Нина лихорадочно думала: «О чём же с ними говорить, пока Платон ищет Злату? И… где Волчок с хлебом и солью? Или не он вызван Платоном для проведения ритуала? Может подойти любой киборг-парень в статусе её брата…»
Тем временем срочно вызванный Платоном DEX вошёл в дом через зимний сад, ополоснулся под душем, быстро сменил рабочую одежду на поданную Моржом праздничную, взял у него накрытую вышитым полотенцем доску с караваем ржаного хлеба и уже через десять минут подошёл к Нине. Из дома на крыльцо они вышли вместе — и сваты были удивлены тем, что их так быстро заметили и заставили ждать всего минут сорок, а не полтора часа, как они предполагали. Волчок предложил гостям хлеб по статусу и старшинству — они хлеб приняли.
И надо было что-то говорить, чтобы тянуть время до прихода Златы.
— День добрый, гости дорогие! С чем пожаловали! — кроме описанных в литературе ритуальных фраз ничего другого в голову Нине не пришло, и она успела обрадоваться, что весь диалог давно продуман и неоднократно этнографами записан.
— Добрый день хозяевам этого дома! — в том же тоне ответила мать Стожара, принимая хлеб. — У вас товар, у нас купец… молодой да славный, и умелец, и защитник… Стожаром кличут, а у вас, слышали мы, девица-краса живёт, Златой прозывается…
— А чем же он так хорош? А есть ли дом? А есть ли коровы? Наша-то краса писаная привыкла по утрам молоком умываться…
Что же говорить дальше? Платон в наушник сообщил, что Злату нашли у охранников на самом дальнем острове и сейчас она уже летит к дому… а ей ещё умыться и переодеться надо… надо ещё как минимум полчаса о чём-то говорить с гостями. Вот только бы знать — о чём?
— …есть у купца коровы, и поля есть, и куры и овцы есть, поля посеяны и убраны вовремя, хлеб в доме есть и будет, — продолжала Дарёна Карповна, — в армии отслужил… в Академии МЧС учится…
— А ничего, что девушка — киборг? — вырвалось у Нины само собой, — причём боевой киборг, но специализация почти гражданская. Телохранитель. Спецсерия для охраны детей и пожилых людей.
— Нормально… у тебя самой все уже считаются детьми. А Злата почти достигла восемнадцати… на сканере, — усмехнулся Некрас, — напротив нас долго жила, успели узнать, что может и что умеет. А ты скоро сама к нам сватать придёшь… а мы спрашивать станем. Так что… не тяни время.
— Надо во-первых, её саму спросить, согласится ли. А во-вторых, если согласится, подождать с полгода… до совершеннолетия психологического, — и тут в наушник Нины пришло сообщение: «Нашли, уже в модуле. Помоется, переоденется и придёт».
Это значит — ещё минут пятнадцать надо тянуть время. Что бы ещё эдакого спросить? И Нина начала снова спрашивать о доме, полях и коровах.
— Что, не нашли ещё? — после пятого её вопроса с усмешкой поинтересовался Некрас.
— Нашли, одевается, — мгновенно ответила Нина и тут же сообразила, что не спросила, о ком он говорит. И сочла нужным уточнить:
— Ты о Злате? Она у нас бригадир скорняков, занимается обработками шкур… и сама собирает шкурки крыс и зайцев у охранников, им разрешено охотиться для себя. И сама шьёт из этих шкурок обувь и жилеты. Она уже прилетела и переодевается. Я ведь не против… но, если она согласится выйти за Стожара, нам надо будет искать нового бригадира. И… где они жить будут? Стожару сколько ещё учиться надо?
— Ещё два года, — ответил сам жених, — а потом видно будет, куда распределят служить. Я же взрывотехник по специальности… а после окончания Академии…
— Возглавишь службу спасения на наших островах, — то ли спросил, то ли подтвердил уже принятое решение Платон, подошедший вместе с кибер-девушкой, — к тому времени дом для вас будет поставлен. И рабочий кабинет в здании сельсовета будет тоже.
Нина оглянулась на появившуюся девушку и оценила её внешний вид. Злата была одета в длинное светло-голубое платье с красным поясом и с двумя — красной и голубой — ленточками в косе длиной до середины спины. И при этом на лице Златы было совершенно мрачное выражение — и Нине стало совершенно не понятно, рада она сватовству или нет.
— Злата, семья Орловых спрашивает тебя, согласна ли ты выйти замуж за сына главы семьи Стожара? — говоря так, Нина старалась сохранить спокойствие и не показать своё удивление.
— Это приказ? — сочла нужным уточнить Злата, — а как же Ворон?
— Ворон твой брат. Ты побраталась со Змеем, стала ему сестрой, а Змей перед этим назвал братом Ворона. Ты можешь дружить с Вороном, я этому даже рада… но замуж за брата нельзя. Если ты не готова ответить сейчас, то попросим сватов прийти позже… через полгода, например.
— Девочка, тебе нравится кто-то другой? — спросила Дарёна Карповна, — или какие-то другие планы на будущее?
Злата замолчала, переводя взгляд то на сватов, то на Нину, то на появившегося Платона, и через долгую минуту тихо сказала:
— У меня нет другого парня… и Стожар хороший… добрый… но как же моя бригада? И моя работа? И… у меня же нет программы… для этого… домашнего хозяйства.
— Так ведь не сейчас свадьба, а через полгода… или через год. Когда тебе будет восемнадцать лет по результатам сканирования, — ответила ей Нина, — сейчас нужно только твоё согласие на свадьбу. Или отказ. Если ты согласна, будем назначать время и место церемонии и обговаривать вено. А ты сможешь начать собирать приданое. И начать готовить нового бригадира на свою бригаду. А после свадьбы ты можешь продолжить работать со шкурками, но жить будешь уже в новом доме. И без прав управления. А программы… попросим Драгана или Лёню поставить. И сама учиться будешь работе по дому.
— Тогда… я согласна, — и Злата широко улыбнулась.
— Вот и отлично! Сватьюшки, ответ слышали? Она согласна… теперь пройдите в дом и там поговорим о выкупе…
— Сначала подарок, — и Стожар подал Злате деревянную резную шкатулку, которую до этого держал в руках. DEX открыла крышку и молча удивлённо долго смотрела на Нину,а потом тихо спросила:
— Это можно взять?
— Можно. Это подарок и это нормально, — спокойно ответила ей Нина, — но эти обереги, серьги, ожерелья, браслеты и шёлковый платок ты наденешь в день свадьбы. А потом будешь беречь для дочерей. Бери… и пойдём в дом, нам всем надо поговорить.
Сваты вместе с Ниной прошли в гостиную её квартиры, где предупреждённая Платоном Аля уже накрыла стол новой скатертью, быстро приготовила и собрала ранний ужин. Разговор затянулся ещё почти на полтора часа — но всё-таки Нина с Платоном и Орловы смогли договориться и о выкупе, и о приданом, и о времени свадьбы — и гости улетели вполне довольные результатом.
***
Четвёртого октября прилетел капитан галаполиции О’Нил с киборгами с Аркадии-3 и с Новой Каледонии. С орбиты он позвонил Карине и Гранту и спросил, где привезённые киборги будут жить, чтобы лишний раз не перегружать их — и Карина попросила его сразу лететь на острова.
Транспортник Фокстерьера осторожно опустился на Жемчужном острове как раз между берегом и медпунктом и первым из него вышел сам офицер.
Поздоровавшись, Грегори О’Нил представил вышедших следом за ним трёх человек и двух альфиан — и сразу объяснил почти месячную задержку:
— Мы добились суда над этим блогером. Его осудили на десять лет без прав работы с киборгами.
— Так долго? — удивилась Нина, — всё же очевидно, он сам всё снимал и показывал… прямые трансляции вёл…
— Это да. Вёл. Но у него были киборги Irien’ы и Mary, а они центральным офисом ОЗК не признаны разумными и считаются техникой, а по закону со своей техникой он вправе делать всё, что захочет. Так его адвокат говорил… умалчивая, где он приобрёл эту технику. Но мы с помощью Гранта выяснили, что все они были украдены, нашли почти всех хозяев и часть киборгов выкупили, остальных изъяли… и что стенд этот Костян приобрёл незаконно у контрабандистов… и использовать даже такой жетон он не имеет права… так что Константин Сорокин сел надолго… и очень далеко от дома.
— А где те три киборга? Которые у него были? Ведь они смогли от него уйти и найти офис ОЗК… значит, они разумны. где вы их встретили?
Платон, до сих пор слушавший разговор молча, всё же остановил Нину, предложив всем прилетевшим всё-таки выйти из транспортника и отдохнуть. Офицер согласился, но сначала вывел и передал Нине привезённых киборгов.
На удивление Нины киборгов оказалось больше, чем она ожидала: десяток DEX’ов, почти полтора десятка Irien’ов и пять Mary обоего пола. Те, кто был забран первыми, уже подлечились и смогли выйти сами, а остальных Саня, Мрак, Сильвер и Хельги предельно осторожно перенесли на носилках в медпункт и стали подключать капельницы и раздавать кормосмесь.
— Ну да, их больше, — ответил офицер, — остальных в местном ОЗК взяли, у разумных спрашивали согласия… но разумных здесь только три парня DEX’а, три парня Irien’а и две девчонки Mary. Всё сделал как надо. А почему так долго… Грант проверял всех подписчиков этого Костяна. Конечно, киборг это может сделать намного быстрее, чем человек… но и ему надо время… причём он работал в паре с другим Bond’ом… то есть, с другой, по имени А. Просто А. Интересно, кто она и где обитает… вот бы её к нам! Закрыли с десяток небольших клубов…
— Небольших? — переспросил Платон, — насколько небольших?
— От трёх и до десяти участников. Они все вместе добывали где-то киборга и под просмотр блога пытали его… их тоже осудили, киборгов изъяли и подлечили. Но на их счетах не оказалось денег… а на счёт нашего ОЗК деньги пришли… от неведомого доброжелателя…
— И Грант снова сделал за вас вашу работу, — задумчиво ответил Платон, — он проанализировал всех подписчиков Костяна, выявил несколько клубов, а вы с группой эти клубы закрыли и всех киборгов привезли сюда.
— Так и есть, — подтвердил офицер, — только он так и не признался, куда ушли деньги со счёта блогера, хотя наверняка знает… а сумма там немалая была. Мы хотели её передать вашему колхозу…
— Грант именно это и сделал. Он перевёл всю сумму нашему ОЗК с пометкой «на строительство светлого будущего». А вы в это время находили эти клубы и изымали из них киборгов.
— Так и есть. Собирали их в местном ОЗК до суда… да, и пришлось потратить кучу нервов и денег, чтобы доказать, что истязаемые на видеозаписях блогера киборги разумны… если бы не этот… доброжелатель… вряд ли справились бы. В том офисе ОЗК признают разумность только DEX’ов. И кормосмесь пришлось покупать самим… чуть с работы не вылетел!
— А сейчас вы не на работе?
— Отпуск взял, — нехотя сообщил офицер, — сто лет не был в отпуске… дали, как великое одолжение сделали. Так что я пока на работе…
— То есть, моё предложение вы не примете, — с хитрой улыбкой поинтересовался Платон.
— Что за предложение? — насторожился офицер и стал ещё больше похож на небольшую собаку.
— Возглавить отдел полиции в строящемся Звёздном. Хоть там будут жить только порядочные люди и проверенные киборги, следить за выполнением законов кому-то нужно… и почему бы не вам?
— Заманчиво звучит… — нахмурился офицер, — посмотреть бы сначала на этот Звёздный.
— Отлично! Тогда сегодня отдыхайте, а завтра с утра все полетим в этот город смотреть. На весь день! И… вам всем надо одеться теплее, там уже снег выпал.
Есть женщины в русских селеньях…
Николай Некрасов
Внешне она ничуть не напоминала персидскую княжну, однако, стоило познакомиться с ней поближе, возникало острое желание вывезти на стрежень и утопить к едрене фене. На редкость самозабвенная особа — шла в бой за правду по любому поводу, невзирая на место, время и обстоятельства, причём, если не ошибаюсь, поражения не потерпела ни разу — возможно, потому, что в тактическом плане предпочитала всегда лобовую атаку.
— Кто поставил стакан на край стола? Глядеть надо, куда ставишь!
Это в том случае, если стакан был сшиблен её локтем. Если же, упаси боже, чьим-либо иным, а стакан на краешек поставила она сама, то виновнику влетало за растопыренные грабли, не промытые с утра глаза и отсутствие очков.
И не восклицала, обличая, а бубнила — вот что страшно-то! Обладай она азартом или даже темпераментом, возник бы шанс срезать, подсечь, поставить перед фактом. Однако, уродившись тормозом, та, о ком идёт речь, была неуязвима для аргументов — пропускала их большей частью мимо ушей и продолжала наступление с неотвратимостью асфальтового катка.
Помнится, в то роковое утро никто ещё ни в чём не проштрафился, но чувство собственной правоты требовало выхода, и сослуживица наша обрушилась на некоего буржуина, дошедшего в бесстыдстве своём до того, что дерзнул воздвигнуть у входа на дачный участок двух позолоченных львов, чем бросил вызов всем честным людям и ей лично.
— На пьедесталах! Перед воротами! Это что?! — с гневной занудливостью вопрошала она, оглядывая наш маленький офис.
Надо было что-то отвечать.
— Прямо напротив? — посочувствовал кто-то.
— Напротив чего?
— Ну… дачи твоей…
— Да нет! Метрах в пятидесяти.
Сотрудники обменялись скорбными взглядами. Стало быть, даже пятьдесят метров нельзя считать гарантией безопасности. Ладно, учтём.
— А львы — они как? Мальчики? Девочки? — полюбопытствовал мой друг Лёша Вострых — единственный человек, умевший сбить правдоискательницу с панталыку.
Сбил. Замерла, припоминая. Так и не припомнила.
— Гривы у них есть? — дал наводку Лёша.
Вспомнила, ожила.
— Есть! Гривы есть…
— Значит, мальчики. Стоят, сидят?
— С-сидят… Нет! Стоят.
— Тогда просто, — сказал он. — Мазут в хозяйстве имеется?
— Мазут?..
— Можно битум, — позволил Лёша. — Или даже баллончик со спреем. Желательно чёрным. Тут, видишь, какая история… Стояли у нас перед театром до войны два гипсовых льва…
— Да они и сейчас там…
— Нет, это уже другие. Тем какой-то хулиган причиндалы дёгтем намазал. До войны белили, после войны белили — так до конца забелить и не смогли… Проступает дёготь — и всё тут! Новых ставить пришлось.
Тревожно задумалась.
— Но это же не побелка, — неуверенно возразила она. — Это позолота…
— Да, — с сожалением вынужден был признать он. — С позолотой сложнее. Сквозь позолоту никакой дёготь не проступит… Зато она дороже, позолота. Как им буржуин причиндалы по новой вызолотит, ты их опять баллончиком. Под покровом ночи, а? По-моему, выход.
При этом Лёша был настолько дружелюбен и серьёзен (да и мы внимали ему без улыбок), что заподозрить нас в издевательстве она просто не посмела. Во всяком случае, вслух.
Знай мы заранее, чем обернётся Лёшина попытка унять правдивые речи, заткнули бы ему рот и покорно выслушали всё, что нам этим утром причиталось. Увы, узреть воочию будущее (хотя бы и ближайшее) не дано даже Ефиму Голокосту, нашему знаменитому земляку. Пока не дано. На той неделе его опять по телевизору показывали: если не врёт, прошлое он наблюдать уже научился.
***
Вошла — и резко остановилась, боднув воздух. Она всегда так ходила — стремительно, лбом вперёд, не поднимая взора. Пока в кого-нибудь не впишется. Мы, понятно, старались загодя убраться с её дороги, что, кстати, удавалось далеко не каждый раз. Идти с ней рядом было ещё опаснее: размахивала руками, словно бы разгребая окружающую действительность.
— Значит, чёрным спреем? — зловеще спросила она Лёшу.
Тот удивился, снял очки, всмотрелся в её пышущее от возмущения лицо.
— Ты о чём, лапушка?
— О причиндалах!
— О чьих, прости, причиндалах?
— О львиных!
Вы не поверите, но кто-то в ночь с субботы на воскресенье под покровом темноты и вправду воплотил в жизнь преступный умысел Лёши Вострых, очернив из баллончика мужские достоинства обоих приворотных львов. Ничего, на мой взгляд, сверхъестественного — обычное совпадение мыслей, вполне напрашивающийся поступок.
— Ты ж вроде радоваться должна!
— Радоваться? — Редкий случай — у правдоискательницы перехватило дыхание. — А на кого теперь подумают?
— Ну не на тебя же!
— Именно что на меня! Зачем ты это сделал? Тебя просили?
— Лапушка! — вскричал Лёша. — Да я даже не знаю, где твоя дача находится!
— Вот только врать не надо! Не знает он! Что ж они, сами почернели?
Мало-помалу, слово зá слово, проступили подробности происшествия. Встал утром буржуин — глядь, а львы-то обесчещены! Позор на всю округу — уж лучше бы ворота дёгтем вымазали! Заказать пригрозил диверсанта.
— Минутку! — на свою беду вмешался я. — А почему обязательно Лёша? Он это предложил, согласен. Но нас-то здесь, кроме него, было пятеро. И каждый слышал…
Развернулась ко мне всем корпусом (иначе у неё не получалось), просверлила взглядом.
— Значит, ты?
— У меня — алиби, — поспешил откреститься я. — Кстати, у Лёши — тоже. В ночь с субботы на воскресенье мы с ним вместе пьянствовали…
— Ну, значит, вдвоём и…
— Да погоди ты! С чего ты вообще взяла, что подумают на тебя? Ты что, разболтала кому-нибудь? На даче…
Запнулась, воззрилась в пустоту. Ну точно, разболтала.
— Нет, — решительно отрубила она. — Эти не могли.
— Кто?
— Соседи.
— А мы могли?
— Вы — могли.
К счастью, сотик, носимый ею на кожаном гайтане, даря нам с Лёшей отсрочку, заиграл нечто бравурное. Вышла.
Мы переглянулись. И начал до нас помаленьку доходить весь ужас сложившегося положения. Это ж вам не стакан, сбитый с краешка стола чьим-то неловким локтем, — это львы, ещё и позолоченные! Съест ведь. Сгложет. Методично и неотступно изо дня в день будет долбить и долбить в одну точку, требовать чистосердечного признания, пока в наших замороченных головах не возникнет уличающе подробная картинка ночного кощунства, в котором мы затем и покаемся.
По телефону она говорила довольно долго. Оробелая тишина стояла в офисе. Наконец хрупкая, похожая в профиль на сайгака Лина Эльбрусовна устремила на нас влажные выпуклые глаза и произнесла испуганным баском:
— Ребята… А в самом деле, зачем вы это сделали?
Ум Сат с какой-то особой печалью смотрел на своих спутников, стараясь не подходить к ним близко. Он сделал знак Смелу Вену и поднялся в ракету. Первый пилот «Поиска» застал ученого уже лежащим на диване в общей рубке. Щеки его ввалились, мешки под глазами обвисли.
Смел Вен встал поодаль, опустив уголки губ и подняв в изломе одну бровь. Его узкое лицо с огромными залысинами казалось еще длиннее из-за жидкой острой бородки.
– Ощущаю общую слабость, – сказал старец. – Головной боли и сыпи нет. Возможно, все обойдется. Пусть сестра здоровья немного побудет со мной, остальные могут заниматься своими делами. И все же я считаю долгом передать руководство экспедицией тебе, командиру корабля.
– Да будет так! – торжественно провозгласил Смел Вен, подтягиваясь как на параде. – Я принимаю на себя всю власть! Отныне я распоряжаюсь всем. Тебе, старик, приказываю лежать. Где продукты, ты знаешь. Никому из подчиненных не позволю приблизиться к ракете.
– Даже сестре здоровья? – тихо спросил Ум Сат.
– Даже ей, – отрезал Смел Вен. – Она пригодится остальным, если они тоже заразятся.
Ум Сат слабо усмехнулся в усы и ничего не сказал.
– Я удаляюсь, – заспешил Смел Вен.
– Я смещаю тебя, – вслед ему сказал старик, но люк уже захлопнулся.
Ум Сат устало закрыл глаза. Когда же он перестанет ошибаться? За что только его считают мудрым?
Смел Вен собрал всех звездонавтов:
– Ум Сат приказал мне передать вам, что лагерь переносится от ракеты в глубь леса. Поскольку старцу тяжело будет ночевать там, он поручил руководство лагерем мне, своему заместителю.
– Но ведь ночью в лесу опасно, – заметил Тони Фаэ.
Смел Вен презрительно посмотрел на него:
– Я не знаю, кого больше украшает трусость: звездоведа или поэта?
Тони Фаэ вспыхнул. За него вступился Гор Зем:
– Остор-рожность полезна и р-руководителю.
– Какой тут риск, – накинулся на него Смел Вен, – если мы попали в мир любви и согласия, – и он обернулся к Маде и Аве.
– Кто же нам здесь угрожает? – поддержала его Мада.
Аве молча кивнул головой.
Исследователи, забрав все необходимое, вооружившись по настоянию Зема пистолетами, правда, с парализующими пулями, безопасными для жизни животных, направились в лес.
Мада непременно хотела повидаться с Умом Сатом, но Смел Вен не позволил, торопя идти в лес, пока не стемнело.
Лагерь разбили на берегу того самого озера, откуда брал начало поток, срывающийся в пропасть. На воде с перламутровой рябью плавали белые птицы с изогнутыми шеями.
– Для чего им такие длинные шеи? – спросил Тони Фаэ.
– Чтобы доставать подводные водоросли, – ответила Мада.
– Вполне мир-рное занятие, – заметил Гор Зем.
В небе уже полыхала вечерняя заря, когда Смел Вен послал Маду и Аве осмотреть другой берег озера. Им пришлось перебираться через поток, перескакивая с одного камня на другой.
Они шли, изредка нагибаясь под низкими ветками, одетые в черные облегающие костюмы, и восторженно смотрели по сторонам. И вдруг оба замерли.
Впереди, закинув назад рогатую голову, промчался олень. За ним огромными мягкими прыжками гнался могучий зверь с пятнистой шкурой. Он настиг оленя и очутился у него на шее. Тот с перекушенной сонной артерией сделал отчаянный скачок и повалился под дерево. Послышалось рычание. Зверь рвал жертву.
Аве схватился за пистолет, чтобы перезарядить его не парализующими, а отравленными пулями.
– Мы не смеем отнять здесь у кого-нибудь жизнь! – вмешалась Мада. – Не надо переносить сюда нравы Фаэны.
– Боюсь, что они уже существуют здесь.
– Но почему же? Отчего?
– Законы развития жизни на планетах одни и те же.
– А у водопоя? – слабо возразила Мада. – Там никто ни на кого не нападал.
– Хищник не может только убивать животных. Он позволяет им жить, пить, плодиться, расти. Иначе ему потом нечего будет есть. Он как лесной скотовод: настигая на охоте слабейших, улучшает таким отбором стадо.
Мада не возражала. Подавленная, она шла рядом с Аве, чувствуя его руку у себя на плече. Но вдруг он отдернул руку и ударил себя по лбу. Мада непроизвольно сделала то же самое. Потом в недоумении посмотрела на свои пальцы, испачканные кровью. В лесу потемнело, и он наполнился жужжанием. Крохотные летающие существа накинулись на фаэтов и стали жалить их. Пришлось отбиваться сорванными ветками.
Они застали в лагере Смела Вена одного. Он яростно бил себя по щекам и шее.
– Гнусные твари! – ругался он. – Хоть прячься в скафандр.
– Я жестоко ошибалась, – сразу начала Мада. – Только что мы с Аве видели в лесу убийство. Здесь убивают, как и на Фаэне! Надо скорее переносить лагерь обратно к ракете, на открытое место, где нет насекомых и хищников.
– К ракете мы не пойдем, – отрезал Смел Вен. – Там нас поджидает более страшная смерть, которая уже подстерегла Ума Сата.
– Как? – возмутилась Мада. – И ты, замещающий Ума Сата, не позволил мне, врачу, быть с ним?
– Такова была его воля. Не только гнусные летающие твари или пятнистый хищник, но и скрытый микромир показал нам свои зубы.
– Я иду к Уму Сату! – объявила Мада.
– Вместе со мной, – добавил Аве.
– Только трусы спасаются бегством, найдя предлог, – вслед им крикнул Смел Вен, забыв о собственном лживом предостережении.
Мада бежала впереди. Аве едва различал ее силуэт в наступившем сразу мраке. И вдруг сердце его больно сжалось. Ему показалось, что Маду остановило гигантское сутулое существо с длинными свисающими руками. Он выхватил пистолет, который так и не зарядил боевыми пулями, но заметил, что Мада вовсе не испугалась. Аве облегченно вздохнул. До чего же взвинтились нервы из-за лесной драмы! Он не узнал Гора Зема. А вон появился и хрупкий Тони Фаэ.
Аве спрятал пистолет и тут только увидел рядом с Гором Земом по меньшей мере пять похожих на него фигур. Фаэтообразные звери сбили с ног Тони Фаэ и бешено сопротивляющуюся Маду. Целой гурьбой они навалились на Гора Зема.
Аве бросился к Гору Зему, но не мог отличить его среди похожих на него сутулых, мохнатых зверей. Они сами показали себя и впятером накинулись на Аве.
Фаэт не успел вынуть пистолета. Он лишь стряхнул с себя повисших на нем врагов. Они были крупнее Аве, но совсем не умели драться. Кулаками и ногами Аве разбросал напавших на него зверей. Двое из них корчились под деревом, остальные снова кинулись на Аве. Перебросив через себя одного из них, остро пахнущего потом и грязью, он увидел, как разделывается со своими противниками Гор Зем. Несколько мохнатых туш корчилось у его ног. Но все новые и новые противники сваливались ему на плечи с дерева. Аве хотел крикнуть, чтобы он отбежал на открытое место, но смердящая лапа затянула ему рот жесткой шерстью. Аве скрутил эту лапу, так что хрустнула кость.
Мады не было видно. Тени Фаэ тоже. Только Гор Зем и Аве Map продолжали неравную борьбу.
– Дер-ржись, Аве! – крикнул Гор Зем. – Это местные р-родственники!
Аве раскидал первых врагов, но не менее десятка новых особей накинулись на него. В его руки и ноги вцепились по четыре когтистые лапы.
Молодой фаэт собрал все силы, рванулся и повалился наземь, подминая под себя врагов. На кучу барахтающихся тел прыгнуло еще столько же мохнатых зверей, Аве чувствовал себя, как в обвалившейся шахте: не мог ни шевельнуться, ни вздохнуть.
Гор Зем, видя положение Аве, рвался ему на выручку. Но, пожалуй, легче было свалить плечом раскидистое дерево, под которым произошла свалка, чем прийти ему на помощь. И тогда Гор Зем в неожиданном прыжке ухватился за нижнюю ветку. Два или три самца, не уступавшие ему ростом, висели на его ногах. Ветка гнулась, грозя обломиться. Невероятным напряжением всех сил Гор Зем взобрался на ветку вместе с висящими на нем зверями. Они полетели оттуда вниз головами, дико воя. Еще двое словно ждали там Гора Зема, но были сброшены вниз.
Гор Зем с ловкостью, на которую не способны были его мохнатые противники, буквально взлетел на верхние ветки дерева.
Истошный визг и рев неслись снизу.
Гор Зем прыгнул с верхней ветки и, казалось, должен был разбиться и попасть в лапы скакавших в исступлении зверей, но каким-то чудом ухватился за ветку соседнего дерева. Он легко взбежал по ней, хотя ветка и гнулась под его немалой тяжестью.
Путь был освоен – единственное спасение от ревевшего внизу стада.
Гор Зем не понял, почему никто из зубастых врагов ни разу не укусил его. Размышлять было некогда, и он продолжал свой бег по верхним ветвям. Ему могли бы позавидовать далекие предки, когда-то спустившиеся с деревьев Фаэны.
Однако преследователи бежали внизу не менее быстро.
И тут Гор Зем увидел подобие фаэнской лианы. Она спускалась с очень высокого отдаленного дерева и зацепилась за одну из близких к Зему веток. Гор Зем ухватился за живой канат и полетел вниз. На миг мелькнуло беснующееся стадо. Набрав скорость, как раскачивающийся маятник, он пронесся над головами преследователей, успев ударить ногой наиболее крупного из них. Отчаянный визг прозвучал ему вслед. Тут Гор Зем увидел под собой водопад. Лиана перенесла его на другой берег. Он ухватился за ветку, спрыгнул вниз и побежал.
Крики погони замолкли вдали. Очевидно, фаэтообразные звери боялись воды и не могли переправиться вслед за Гором Земом на другой берег потока.
Гор Зем замедлил шаг и стал глубоко дышать, высоко поднимая грудь, и только сейчас обнаружил, что по рассеянности не взял с собой из лагеря пистолета, хотя сам же настаивал, чтобы каждый был вооружен.
Ужас объял его. Теперь уже нет никого, кроме него. Надо бы спешить к ракете, но своим известием о гибели всех фаэтов он убьет там Ума Сата.
Однако ничего другого не оставалось. Гор Зем решил дождаться рассвета, считая, что фаэтообразные звери – ночные и боятся дня.
Он залез на дерево и устроился на верхней ветке.
Представляя себе растерзанных друзей, он плакал от горя и беспомощности. Слезы застревали в бороде, всклокоченной после битвы, как у фаэтообразного. Временами ярость затмевала рассудок, И вдруг в слабом отблеске рассвета он увидел одного из ненавистных зверей, медленно шедшего внизу.
Сутулый, почти одного с ним роста, он покачивался из стороны в сторону при каждом шаге. Его спина была покрыта шерстью. Шеи не было.
«Совсем как у меня», – горько подумал Гор Зем.
Зверь обернулся, и тут Гор Зем понял, что это самка. Двигалась она на задних лапах, а передние свисали у нее до коленей. Время от времени она нагибалась, срывая растение или выкапывая корешок.
Гор Зем задрожал от ярости, готовясь спрыгнуть на зверя и разделаться с ним.
Самка вскрикнула. Гор Зем думал, что она увидела его, но в этот момент что-то метнулось внизу, и самка упала. Ее подмял под себя пятнистый зверь, о котором рассказывала Мада.
Сам не зная почему, Гор Зем прыгнул вниз на пятнистого хищника. Зверь взревел, стараясь вырваться из-под свалившейся на него тяжести. Но Гор Зем сам вскочил и ухватил его за задние лапы. Гигант рванул на себя зверя, поднял в воздух на вытянутых руках и ударил головой о ствол дерева, потом отбросил недвижное пятнистое тело в сторону.
Самка поднялась на ноги и скорее с любопытством, чем со страхом, рассматривала Гора Зема. Он даже обиженно подумал: «Неужели я до такой степени похож на ее сородичей, что даже не пугаю ее?»
Она доверчиво подошла и сказала:
– Дзинь.
Да, она сказала! Эти звери произносили членораздельные звуки. Если они не были полностью разумны, то через миллион или больше циклов могли бы стать такими, подобно тому как стали разумными фаэты.
– Гор, – сказал фаэт, ткнув себя в обнаженную в разорванном вороте волосатую грудь.
Самка повторила:
– Дзинь, – и ткнула себя в живот.
Трудно сказать, какой мыслительный процесс происходил в ее низколобом, скошенном черепе. Однако чувство благодарности, присущее многим животным Фаэны, наверное, было доступно и ей.
Очевидно, какая-то мысль овладела самкой. Она схватила Гора Зема за руку и с невнятным урчанием повлекла за собой.
Может быть, она тащила его в свое логово, признав в нем не только спасителя, но и повелителя?
Гор Зем поморщился. Он хотел было прогнать ее и даже замахнулся. Но она так покорно ждала удара, что он раздумал ее бить. Его осенила мысль, что она может вывести его к стоянке своих сородичей. А вдруг его друзья еще живы? Можно ли упустить шанс прийти им на помощь?
Он толкнул самку, чтобы та шла вперед, и двинулся за ней. Самка обрадовалась и побежала, оглядываясь на Гора Зема. Оба двигались быстро и скоро перебрались через все тот же поток. Самка знала, где с берега на берег упало дерево. Воды она боялась.
Потом они прошли через лагерь фаэтов на берегу озера. Гор Зем увидел следы яростной борьбы. Мешки и научные приборы были раскиданы, но жертв борьбы не было видно. Очевидно, Смел Вен не успел пустить в ход оружие и был захвачен зверями.
Самка Дзинь посмотрела на Гора Зема, но тот крепко ткнул ее в спину. Очевидно, такое обращение больше всего было понятно самке. Она обернулась и оскалила зубы в подобии улыбки. Он снова ткнул ее. Самка радостно побежала вперед.
Скоро она остановилась и сделала предостерегающий знак, если ее жест лапой действительно что-нибудь означал.
Гор Зем осторожно выглянул из-за дерева, которое росло на краю оврага. На противоположном его обрыве виднелись пещеры, а внизу суетилось стадо мохнатых зверей, слышалось ворчание, рык, взвизгивание.
Гор Зем увидел среди фаэтообразных хищников Смела Вена. Он гордо стоял среди них, облепленный множеством вцепившихся в него самцов. Почему-то они еще не убили его.
И тут Гор Зем понял, что эти звери не умели связывать, они могли только держать пленника передними лапами, стоя на задних. А что, если они не убивают свою жертву перед тем, как сожрать, что, если они не любят падали?
Внизу заорали фаэтообразные. Смела Вена свалили наземь, мохнатые туши сгрудились над ним, терзая его тело. Гор Зем не выдержал, его стало рвать.
А Смел Вен не произнес ни стона, ни крика. Никогда не ожидал Гор Зем, что можно обладать такой сверхъестественной выдержкой. Ему стало стыдно собственной слабости. И он уже готов был спрыгнуть вниз, но увидел в пещере на противоположном обрыве живых Маду, Аве и Тони Фаэ. Очевидно, их не убили, чтобы тоже съесть живыми. Все они, – как и Смел Вен, не были связаны. По четыре курчавых самца держали каждого из них за руки и за ноги. Фаэты не могли и пошевельнуться.
Гор Зем обернулся к Дзинь. Она отпрыгнула и легла наземь, делая вид, что уснула. Потом вскочила, показала лапой на пожиравших свою жертву зверей и опять бросилась наземь.
Инженер понял. Спасенная им самка пыталась объяснить ему, что звери, насытившись, уснут.
Конечно, Смел Вен был уже мертв. Остатки его тела раздали тем, кто сам не мог подойти к нему. Досталась доля и стражам пленников, предназначенных для следующего пиршества.
Дзинь была права. Она хорошо знала своих сородичей.
Скоро они улеглись вповалку и захрапели.
Только стражи остались на месте, делая вид, что бодрствуют, но никли волосатыми головами.
Гор Зем не очень надеялся на успех. Неслышно он перебрался в стороне через овраг, вернулся к пещере с пленниками и сразу же спрыгнул прямо у ее входа.
Ближе всех к нему оказался лежащий Аве Map с бесполезным пистолетом на боку.
Не успели осовевшие от еды стражи шевельнуться, как Гор Зем испробовал на них смертельные приемы, преподававшиеся по приказу диктатора Яра Юпи в школах для «высших». При утреннем свете он бил точно. Чувствительные места фаэтообразных были почти теми же, что и у фаэтов. Мохнатые звери беззвучно валились. Гор Зем выхватил у Аве Мара пистолет и в упор выстрелил в четвертого самца, еще державшего Аве за руку. Пуля была парализующей, зверь скорчился в судороге и замер.
Гром выстрела перепугал остальных стражей. Они отпустили Маду и Тони Фаэ, Мада воспользовалась этим и так умело ударила одного из них, что он покатился по камням.
Тони Фаэ не успел вздохнуть, как Аве и Гор Зем набросились на его ошеломленных стражей.
Зем выстрелил еще несколько раз. Аве сбрасывал почти не сопротивлявшихся зверей на дно оврага. А там была невообразимая паника.
Звери не имели ни малейшего понятия о способах ведения войн. Они захватили пришельцев с единственной целью съесть их. Сожрав первую жертву, они мирно спали, не поставив никакой охраны. И теперь вдруг оглушительные удары грома, которых они всегда страшились. И к тому же еще и тела убитых сородичей падали, словно с неба.
Стадо с криками рассыпалось, бросив убитых и искалеченных на дне оврага, Мада кинулась на грудь Аве Мара и разрыдалась.
Тони Фаэ протянул руку своему другу и спасителю.
Аве краем глаза увидел у входа в пещеру еще одного фаэтообразного, очевидно хотевшего напасть на Гора Зема сзади.
Он тотчас прыгнул на выручку, но огромная рука Гора Зема удержала его:
– Это самка Дзинь. Она помогла выр-ручить вас.
Мада с изумлением рассматривала мохнатое животное, которое не скрывало своего восхищения силой и бесстрашием Гора Зема.
На студенческий городок пролились сумерки. В небе, тут и там исчёрканном падающими звёздами, лениво плавали малиново-оранжевые облака, чуть подсвеченные снизу последним лучом уже спрятавшегося за край земли солнца.
Двадцать четыре стандартных панельных четырёхэтажки нестройными рядами окружали приземистое здание из тёмно-бурого кирпича. Старое, угрюмое, вросшее в землю. Ещё два дома и небольшой ангар стояли чуть поодаль, особняком. А над всем этим возвышалась гигантская полусфера мыльного пузыря, переливающегося всеми цветами радуги. Город жил под крышкой.
Сумерки текли по улицам, зажигая огни в квадратиках окон и размалёвывая чёрным стены.
За хороводом жилых домов начинался пустырь. Даже не так. Пустырь был главным, он простирался во все стороны — от горизонта до горизонта, сколько хватало глаз, а где-то посреди него одиноким холмиком торчал город.
— И долго ты ещё собираешься тупить в экран? Ты время видел? — окрик выдернул Ку из хитросплетений формул на экране и заставил отчаянно заморгать.
— Мам, погоди, дай покой, мне реально совсем чуть-чуть осталось дописать.
По закону подлости перед самой сдачей вдруг выяснилось, что рецензент с концепцией работы не согласен. Научный руководитель согласен, а рецензент — категорически нет. И нужно «кое-что переписать», «кое-что поменять местами» и «ещё немножко дописать вот здесь и здесь». На практике же это означало выкинуть старую работу, над которой бился полгода, и быстренько написать новую. Всего-то. И почему? А потому, что научрук и рецензент терпеть друг друга не могут.
Ку катастрофически не успевал. И злился.
— Где-то я это уже слышала, Ку. Где-то я это уже слышала… Ты сегодня вообще ужинать планируешь? — размер наждачного зерна в мамином голосе превратился из нулевого, шлифовочного, примерно в третий, обдирательный. — Так ты как-то озвучь свои планы, пожалуйста… А то я тебе не домработница, знаешь ли, и не намерена греть котлеты в пятый раз. Не явился к ужину — будешь есть холодные. А я иду спать.
— Ладно, мам, ладно, я понял. Буду холодные. Не маячь, пожалуйста. У меня защита через три дня, а я никак мысль додумать не могу.
— Что. Там. Думать? — мама плюхнула в раковину тяжеленную сковороду, закатала повыше рукава домашнего халата и начала отдирать приставший к чугунному чудовищу нагар. — Думать надо было раньше. А сейчас уже как-то пора знать. У тебя, прости, последний курс, дипломная работа.
— И? Ты теперь предлагаешь не думать? — не отрывая взгляда от монитора, осведомился Ку.
— Я предлагаю пользоваться тем, — мама отёрла мокрый лоб раскатавшимся рукавом, — что знаешь. И не выдумывать.
— А если я ничего не знаю? А, мам? Как тебе такое? Что, если я сдал всё, что от меня хотели, но всё равно ни хрена ни в чём не понимаю толком? — Ку крутанулся на стуле и раздражённо уставился на родительницу. — Вот тебе, тебе лично, хоть раз в жизни пригодилось вот это вот всё — математика, химия… Физика эта идиотская? Черчение. Сопромат. Астрономия. Нет! Не пригодилось! Сидишь себе дома спокойно, жаришь котлеты.
— Если мне не изменяет память, — сковородка в раковине совершила пируэт, и мама принялась с ожесточением драить и без того блестящее дно, — никто тебя не заставлял идти в ВПИ. Помнится, ты сам рвался. Как там было, погоди… А! «За величием и всемогуществом».
— Ну, да. Рвался. Но я же не думал, что всё кончится физикой, — и Ку крутнулся на стуле ещё раз. — Я себе это всё как-то несколько иначе представлял.
— Как, друг мой? Магические пассы поделал, ахалай-махалай пошептал — и явилось чудо? — мама, изображая пассы, помахала в воздухе припухшими от горячей воды щупальцами. Во все стороны полетели брызги.
— Нууу… примерно, — смущённо признался Ку и стал из фиолетового ярко-алым в крапинку. — На дне открытых дверей нам это всё как-то так и описывали. Ахалай-махалай — и чудо.
В этот момент снаружи что-то громко застонало, ухнуло и хлопнуло, как будто где-то лопнул гигантский воздушный шарик. Дом тряхнуло, а в шкафчике задребезжала посуда.
Протяжно заорал ревун. Бригада Устранителей Последствий, привычно матерясь, в полном составе высыпала из ангаров, промчалась по улице и рванула к испытательному полигону.
Мама выглянула в окно, оглядела тонкую радужную плёнку защитного купола, за которой бушевала буря из созвездий, цокнула клювом и спросила:
— Кто там из твоих лоботрясов сегодня защищается?
— Хтонь.
— Ну да, тогда всё закономерно, — бывший ректор ВПИ, глава бригады Устранителей в отставке, а теперь мать непутёвого студента Ку усмехнулась, вытащила из раковины сковородку и не глядя, одним отточенным движением метнула её через всю кухню. Сковородка приземлилась на отведённую ей полочку и послушно замерла. — Читала я её работу. Вы с ней, видать, были на одном и том же дне открытых дверей.
Ку насторожился, всё-таки половина его дипломной была передрана именно у этой сокурсницы. Мать тем временем продолжала:
— Тяп-ляп, сплошные недоделки, заплаты и костыли. Снаружи всё вроде бы более-менее, но на поверку — сущий кошмар. Ничего не сведено, ничего не сходится. Начало стандартное, как у всех — Большой Взрыв, а дальше всё вкривь и вкось пошло-поехало. Все стыки, все косяки прикрыла чёрными дырами, тёмной материей, антиматерией, невидимыми полями, исчезающими частицами и прочей антинаучной ахинеей… а всё почему? — Ку вздрогнул, но вопрос оказался риторическим.
— А всё потому что кто-то, — мать торжествующе возвысила голос, — считает, что для того, чтобы на пенсии спокойно жарить котлеты, физику можно не учить!
Мать, подчёркивая серьёзность сказанного, воздела вверх уполовиненное когда-то в одной из вселенских катастроф щупальце. Развернулась. Вышла за дверь и, шлёпая по полу босыми присосками, направилась в сторону спальни. Из коридора донеслось командное:
— Поешь и шагом марш спать! — Ку вздохнул, кивнул, и обречённо уставился обратно в вордовский файл.
Ревун давно замолчал. Котлеты безвозвратно остыли. Бешеная пляска созвездий за окном сменилась привычной обыденной пасторалью. Стрелки кухонных часов переползли из синего сектора «поздно» в чёрный сектор «очень поздно» и теперь медленно, но неумолимо приближались к лиловому «очень рано».
— Так и быть, оболтус, гляну я завтра твою дипломную, — возвестил сонный голос из глубины квартиры. — Незачем моих ребят по два раза в неделю на полигон гонять… Титульный лист только оформи правильно, — голос протяжно зевнул, ненадолго замолчал, и всё-таки закончил, — а то я уже формат не очень помню.
Ку, более известный в деканате как Ктулху, счастливо улыбнулся, полез в меню, выбрал пункт Вставка — Разрыв страницы, и сверху на образовавшемся чистом листе радостно оттарабанил щупальцами:
ВСЕЛЕНСКИЙ ПОЛИТЕХНИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ
ФАКУЛЬТЕТ КОНСТРУИРОВАНИЯ МИРОВ
УРОВЕНЬ: БОГ
А совсем рядом, за забором, была другая жизнь. На рассвете рыболовные бригады садились в воздушные мобили и улетали в море; они возвращались после захода солнца на землю, которую как следует не успевали рассмотреть, но любили и чувствовали, как своих детей и жен, как теплый уютный дом и песни. Там, за забором, кап варил уху и катал на плече внука Мишутку, потому что рыбачек тоже тянуло в море. Из-за забора еще недавно махала мне Лена в пушистой снежной шубке и шапочке, ну настоящая Снегурка, и звала бродяжничать по острову. Сейчас я приду к ней и скажу! «Я — предатель. Я готов нести ответственность»…
И я пошел к ней. Я должен был это сказать, чтоб весь остров знал, какое будущее готовит им Гарга.
Дома были только кап и Мишутка. Они натягивали меховые унты. Радостно объявили:
— Мы — в море!
— Как, пешком?
— Мы видим море до дна, — успокоил меня кап.
— И катаемся там на коньках, — добавил Мишутка.
— А Лена?
— Лена? — Кап развел руками. — Улетучилась. Михаил, где Елена?
Мишутка довольно шмыгнул носом.
— Она работает в музее.
— Прогуляйся, — просто сказал кап.
В музее я прошел залы с каменными крючками и каменными наконечниками стрел, залы с образцами пород и чучелами животных, залы морской флоры и фауны, залы с документами истории. Портреты ученых провожали меня суровым взглядом: они знали, что мне нужна только Лена.
Я нашел ее в комнате с высочайшими, до самого потолка, шкафами. Она сидела среди груды папок. Я подошел осторожно, позвал. Она подняла голову, улыбнулась, приложила палец к губам.
— Тише! Садись и читай.
Лена сказала это таким тоном, что я невольно повиновался. Она придвинула мне папку.
Сверху листки из школьной тетрадки. Торопливый размашистый почерк: «Сонюха, милая…» Я с недоумением взглянул на Лену. «Читай!» — приказала она глазами.
«Сонюха, милая, знаю — сердишься: вышел из дому купить папиросы и исчез на две недели. А все Лешка Фатахов. В буфете мне сказали, что связи с ним нет, горючее кончилось. На улице метель. Я — к командиру. Вхожу, а Лешка как раз радирует: «Сижу в Жиганове, у бабки на огороде. В кабине тяжелобольной». А из вертолетчиков на аэродроме был один я. Ну, полетел, разыскал Лешкин самолет, взял больного, отвез в больницу.
Утром в гостинице слышу шаги по лестнице. Соображаю: радиограмма. Точно — лететь в Караму. А что такое Карама — это я уж понимаю. Каждый год весной одно и то же: река ночью тронулась, льдины встали поперек, вода по всей деревне, люди на крышах. Стоят они себе на крышах и спокойно ждут сейчас прилетят за ними вертолеты. Да, прилетим, но черт бы их взял с их Карамой: ставят деревни в таком гиблом месте!
И все. С той самой Карамы началось обычное весеннее расписание: заторы взрывай, людей вывози, Задачинск спасай, Заудиху спасай, баржи спасай. Спим по три часа. Едим на ходу. Папирос нет. Одно выручает: как вспомню, что в тылу все спокойно, сразу мне легко. Это про вас с Андрейкой. Вижу, как ходите вы на наш таежный аэродром встречать меня, и Андрейка тебе объясняет: «Это «ЯК», это «ИЛ», а это папин стреколет». Вижу, как ты улыбаешься: так и не научился говорить «вертолет».
Поедем мы, Сонюха, в отпуск в Рязань, к моим. Там в сентябре яблоки падают с веток. Тук-тук по земле. Андрейка соберет их в кепку. Точно, поедем — на три месяца, еще за прошлый год. А хочешь — на пароходе вверх по Лене. Там скалы отвесные, щеки называются, а на самой вершине смелый человек вырубил слова. Я летел мимо, но не разглядел. Там покажу тебе место, где будет Новоленск. Красивое место, на излучине. Будет там город, высокие белые дома, и как только его построят, мы переедем. Прощай тайга, прощай медведи, будем жить в Новоленске.
Скоро вернусь, не сердись, Сонюха. А хочешь узнать точнее, спроси у командира.
Андриан».
Я вздрогнул, увидев дату: 22 мая 1961 года. Только что этот живой человек, смелый вертолетчик, был рядом со мной, но оказалось, что нас разделяет пространство длиною в век. В папке лежали дневники, письма, записки людей того времени, когда строились гигантские электростанции, когда открылась бездна космоса и бездна атома, когда газеты каждый день писали о героях. Так неожиданно я встретился с ними.
Дневник инженера А.С.Струкова. Открыл наугад и снова зачитался.
«Вечером познакомился с бригадиром Масягиной. Фотографировал ее для Доски почета. Еле уговорил надеть ордена.
— Ну ладно, — сказала наконец она, — фотографироваться — дело простое, времени почти не отнимает. А до вас скульптор приезжала. С чемоданчиком. В чемоданчике глина. Говорит: «Шевелитесь как можно меньше». А у меня дела, то да се. Хотела я ей сказать: «Милочка ты моя, у меня ныне хоть свободная минутка есть, бригада налаженная. А год назад носилась я как угорелая». Однако не сказала. Серьезная, вижу, у нее работа. И в обеденный перерыв даже сидела, позировала.
— И как получилось? — спросил я.
— Так и не видела. Заработалась, а она положила мою голову в чемодан и тихо ушла.
— Говорят, что и из музея к вам приезжали.
— Было. Серьезная и напорная такая женщина приезжала.
«Собираем, — говорит, — сувениры вашей ГЭС, экспонаты для музея. Это что за лопаточка? — спрашивает меня. — Мастерок? Давайте его сюда. Чем еще работаете? Вибратором? Возьмем и вибратор». Я ей говорю: «Берите лучше бетонную колонну, наше изделие». — «Ну что в этой колонне особенного? говорит она мне. — Колонна как колонна. А вот скалу, где написано, что здесь будет построена ГЭС, непременно увезем».
— И увезла? — недоверчиво спросил я.
Масягина рассмеялась: вспомнила.
— Такого страха нагнала на главного инженера, что тот совещание созвал. Мы не возражаем, говорит главный, берите скалу. Но она, по нашим расчетам, будет весить тонн двадцать… Пришлось товарищу из музея отказаться от сувенира.
— Ну что, — говорит мне Масягина, — кончил фотографировать? А то мне пора на смену. А еще к роженице ехать. Слыхал небось про Радыгину? Троих богатырей родила. Поеду имена выбирать…»
«…Здравствуй, дорогая мамочка. Опишу тебе наших ребят, чтоб ты знала, с кем я работаю, и если кто к нам приедет с приветом от меня, прими по-королевски. Самый наш силач и самый веселый, конечно, Иван Сомов. Его зовут Полтора Ивана за рост: больше двух метров. Ему трудно ходить по проводу, сильно раскачивает, потому что по всем законам физики центр тяжести очень высоко. Но он ходит. Однажды, когда не было трактора, он руками раскрутил большущую катушку провода. Я зову его Иван Иванович.
Еще Геннадий Мохов, он работал паровозником, а как приехал сюда, сказал: паровозник — отмирающая профессия, давайте новую. У него большое несчастье — младший брат, Витька, сбежал со стройки и оставил записочку: стыдно, мол, мне, но моя девушка замучила письмами, уговорила ехать. Ходит Мохов хмурый, а его все утешают: вернется Витька, обязательно вернется, не грусти.
Но если б ты видела, мама, Владимира Ганапольского, ты бы сразу поняла, что значит настоящий человек, и полюбила не меньше, чем меня. Где бы мы ни работали, бригадир приходит, как на праздник: ботинки начищены, чистая рубаха, под рубахой тельник, брюки режут воздух. Потому что в человеке все должно быть прекрасно… Он мне сказал, что когда учился в школе, то не любил Маяковского, а сейчас очень уважает: жизнь научила. Кажется, и я его стал понимать… А если бы ты слышала, как он говорит — ребята рты открывают. А он засмеется и скажет: «Это не я, это Киров сказал». И обязательно закончит: «Ну, хлопцы, по-флотски».
Самое интересное, что его, героя, недавно критиковали в газете. Заметка такая маленькая, а на всю стройку разнесла: «Ганапольский забыл семью». Не бросил, конечно, а заработался — понимаешь? — воду носил, дрова колол, а за продуктами в город времени не было ехать. Ну, ребята из бригады сразу собрались, сказали ему: «Езжай по магазинам, привези запас на месяц». Он, конечно, поехал — дисциплина.
Я не могу понять, когда он все успевает. Зубрит языки. Одолел даже политэкономию. Сам научился читать чертежи. Видела бы ты, как он их читает: «Это господин металл, это господин дерево, это господин цемент…» А главное, ненавидит рвачей. Как-то подошел к одному, отвел в сторону и говорит: «Ты думаешь, здесь рубли длинные, как портянки? А ну мотай отсюда!» И тот умотал.
Ты знаешь, мамочка, что за меня беспокоиться не надо. На высоту я не лазаю, работаю поваром. Когда я сюда приехал, уже стоял поселок и была нормальная жизнь. А до меня ребята попробовали таежной закуски: пробивались через болота, горы, бурелом. Лошади в тайгу не шли — боялись мошки, тащили их силой. Тропы показал старик медвежатник. А дальше надо было рубить просеки, копать землю, переплывать дурные, бунтующие весной реки и даже учиться правильно держать лопату — многие не умели. Диабаз долбили вручную, жгли на камне костры и лили воду, чтоб трескался быстрее. А однажды весной, в половодье, наш участок отрезало от всего мира, — так ребята пробирались за продуктами по проводам. Но это было до меня.
Как-то зимой приехали французы, киноработники; они знакомились с тайгой, чтоб снимать фильм. Стоял мороз под пятьдесят, французы были укутаны до бровей. Спрашивают: «Кто здесь хозяин — медведь?» «Бульдозер», — говорят им. «О, бульдозер! Познакомьте нас с теми, кто работает на бульдозере». Приехали французы на наш участок. А ребята как раз собирались под выходной в город. Ну, выскочили из дома, умывались снегом. Французы ахнули — и сразу фотографироваться на память. Так и снялись: они в тулупах, а ребята в майках. Эту фотографию я тебе посылаю. Здесь все, о ком я тебе рассказал.
Твой сын Сережа».
Осторожно держал я рукописи. Я не читал газет тех лет, но думаю, что они прославили не всех героев. Их было в миллионы раз больше, обыкновенных людей необыкновенного времени, — так назвали середину прошлого века. Они открывали мне свою душу. Они смотрели на меня с фотографий, висящих на стенах, и как бы спрашивали: а что сделал ты?.. Я растерянно взирал на старые картины — они сохранили их дела: плотины, заводы, города. Это были памятники. Вдруг я вспомнил, как Рыж, удивленно взмахивая ресницами, дышит в экран, как он бережно держит на ладони то серебристую трубку ракеты, то неуклюжий экскаватор, то таинственно мерцающий кристалл и говорит: «Это Они делали для нас. Верно, Март?»
Я ушел из музея, оставив Лену среди папок. Она разбирала их, чтоб передать живое слово истории в Центр Информации Земли. В эти часы она забыла, что над островом стоит облако, и я не сказал ей ничего, не стал напоминать, что на свете, кроме доброты и отваги, еще существует зло.
Разумеется, полковник записывал допрос на фонограф и даже не скрывал этого. Мысли в голове у Тони то порхали бабочками (с легким и приятным головокружением), то с шумом взлетали вверх, как стая испуганных птиц, то парили на невообразимой высоте дельтапланами, то с ревом рвались вперед, будто эскадрилья самолетов, – но на землю не опускались. Тони не помнил, о чем его спрашивал Рейс. Его крылатые слова в одно ухо влетали и тут же вылетали из другого. Будто верное, как пес, подсознание блокировало опасную информацию.
– Вы представить себе не можете, полковник, как приятно после стольких лет поговорить на родном языке. Да, я могу крепко и красиво выругаться на пяти языках, это я вам уже говорил, но ни на одном языке, кроме русского, я не могу так им-про-ви-зи-ро-вать. Вы уже послали за переводчиком? Наверняка послали.
Да, вслепую вести допрос полковнику было нелегко, а опыта, похоже, он не имел совершенно. Эта мысль почему-то показалась Тони смешной, и он рассмеялся – ему вообще сильно хотелось смеяться, – а потом закашлялся. Приступ кашля не кончался: Тони был привязан к креслу и не мог ни согнуться, ни прикрыть рот рукой. Полковник (в сильном, но никак не проявленном раздражении) встал, подошел к двери и позвал врача-экспериментатора.
– Дайте ему таблетку от кашля!
– Полковник, я дважды давал ему довольно сильное лекарство, в третий раз оно так эффективно не подействует.
– Сделайте какой-нибудь укол! Дайте таблетку в третий раз!
– Если бы заключенного не держали в холодном карцере и лечили не только стрептоцидом и содой, он был бы здоров, – едко ввернул врач. – Я дам таблетку, а когда ее действие закончится, сделаю укол. Но действовать она будет не более десяти минут.
Тони с трудом проглотил таблетку – это был действительно сильный препарат, потому что помогал почти мгновенно.
– Ну вот, полковник, на десять минут я в порядке. Теперь я спою вам русскую песню. Она как раз из тех песен, которые неотвязно вертятся на языке. У меня ни хрена нет слуха, а тем более голоса, но я все равно вам спою, а вы поте́рпите. Я выучил ее в пабе на Белл-лейн, где, как вы наверняка знаете, собираются докеры-коммунисты. У меня отличная память, я запоминаю песни с одного раза – этому нас учат. На Лубянке. Что это, полковник, вы так оживились? Обрадовались, что я вам спою? А, услышали знакомое слово… Жаль. Я, конечно, знаю и перевод этой песни на английский, но спою на русском, мне так больше нравится. Я очень давно не говорил по-русски, а тут такая возможность!
Тони кашлянул, прочищая горло, но этого оказалось достаточно, чтобы начался новый приступ кашля.
– Ну вот… – тихо продолжил он. – Какое там спеть… В общем, смысл такой: на помощь спешат комсомольцы-орлята и жизнь возвратится ко мне. Но не это главное. Главное в конце: идут эшелоны, победа борьбой решена. Понимаете, полковник, у власти орлиной орлят миллионы – миллионы, понимаете? Как невесту Родину мы любим и бережем, как ласковую мать. Нет, не нас. Мильоны вас – нас тьмы, и тьмы, и тьмы, попробуйте сразиться с нами. Да, скифы мы, да, азиаты мы… Есть могучий секрет у нашей армии, и когда бы вы ни напали, не будет вам победы. Есть и глубокие тайные ходы, по которым, как у нас кликнут, так у вас откликаются, как у нас запоют, так у вас подхватывают, что у нас скажут, над тем у вас задумаются. Есть и неисчислимая помощь, и, сколько бы вы в тюрьмы ни кидали, все равно не перекидаете, и не будет вам покоя ни в светлый день, ни в темную ночь. Так, это я уже говорил… про темную ночь. Кстати, про глубокие тайные ходы я вам ничего рассказывать не стану. Но ведь в самом деле подхватывают – я сам слышал в пабе на Белл-лейн.
– Вы слышите меня? Я спрашивал вас о вашем руководителе…
Полковник Рейс не умеет задавать вопросы, слишком много слов, за которые можно зацепиться и уйти в сторону. Слышите, меня, спрашивал, вас, о вашем…
– О мистере СИ? Во, опять знакомое вам слово!
– Я спрашивал о руководителе русской резидентуры в Лондоне.
– Про Манна, что ли? Ничего интересного: он пьяница и болтун. Я не знаю, как его зовут, а где он живет, я говорить не буду. Не хочу. Верите? Спросите у экспериментатора, может такое быть, чтобы поговорить хотелось, а выдать своих – не хотелось. У меня от этого сразу начинается кашель. Кх-кх…
Стоило кашлянуть даже совсем легонько, в шутку, как удержать мучительный приступ становилось невозможно. Но, прокашлявшись, Тони с радостью продолжил:
– Я лучше расскажу вам про Макса фон Хёйне. В шпионских романах злодеи перед смертью всегда раскрывают свои секреты и показывают свое истинное лицо. Так вот, про Макса. Как ловко он меня завербовал. Я сказал ему, что моя мать – наполовину немка, и он поверил. Нет-нет, я не предлагал ему себя, – ни в каком смысле. Он сам искал встречи со мной, когда узнал, что я сплю с Салли, это казалось ему таким перспективным – заполучить в информаторы кодера МИ6! Вы даже представить себе не можете, сколько усилий он приложил к моей вербовке! Искал, чем меня можно припереть к стенке, но так и не нашел. Одно это должно было его насторожить. И он меня просто купил. У меня, представьте, есть счет в немецком банке… Жаль, что вы ни слова не понимаете, полковник. Ну ничего, вам потом переведут. Так вот, он поверил, что я хочу жить в рейхе! Нет, я, конечно, не еврей, но в Лондоне значительно спокойней и сытней, чем в Берлине, и на байке там так просто не погонять… А когда через меня пошла информация о Звереныше, он не удивился – почему бы кодеру МИ6 не получить такую информацию? Он, правда, поколебался, прежде чем сделал меня главным героем операции «Резон», но я дал понять, что меня подозревают, а тут и Салли прокололась с шифровкой. Ну и зачем светить резидентуру, если Аллен все равно на крючке? А какие трогательные сообщения он мне присылал! Великая Германия так мною гордилась! Так восхищалась моим мужеством! Он в красках расписывал, как пополняется мой банковский счет. Полковник, неужели я похож на человека, которого пополнение банковского счета восхитит до помрачения ума? А уж когда миссис Симпсон признала во мне истинного арийца… Ей я уже сказал, чем она при этом думала, и вы наверняка мои слова услышали. Про Эрни они вообще ничего не знали, вариант «Мальчик с собакой» готовили… кх… в Центре… Кх… И довольно давно…
Врач-экспериментатор сделал Тони укол, потом еще один, но вскоре лекарства вовсе перестали помогать. К тому времени, когда в Уандсворт прибыл переводчик, Тони уже ничего не мог сказать: от кашля из глаз лились слезы, очень хотелось вытереть нос, раскалывалась голова, за грудиной расползалась холодная ноющая боль, в спине же, под лопатками, наоборот, кололо остро и горячо.
Легкость мыслей не позволяла прийти в отчаяние.
– Да отвяжите же его от кресла! – с перекошенным лицом сказал врач-экспериментатор. – У него, похоже, аллергия на этот препарат, из-за болезни атипичная, он может задохнуться. Я вынужден ввести ему антигистамин.
– Так почему вы его до сих пор не ввели? – Полковник даже привстал от возмущения.
– Потому что антигистамин сведет на нет действие препарата.
– Аллен, русские знают об эликсирах истины?
К великому сожалению, которое едва не переросло в отчаяние, Тони ничего не мог на это сказать, а очень хотел. Что об эликсирах истины русские ничего не знают, но «болтунчик» используют давно и эффективно – и при вербовке агентов, и для пущей продуктивности бесед с информаторами (которые не подозревают, что являются информаторами), и в некоторых других случаях. А то, что он задыхается, вовсе не следствие блока, а работа верного, как пес, подсознания, блока гораздо более мощного и совершенного, который доктор Фрейд называл Über-Ich, а по-русски именуемого совестью. Но полковнику никогда не понять, как и почему это работает. О том, что на Лубянке ему в самом деле могли поставить блок на «болтунчик», Тони полковнику говорить не собирался, и вовсе не потому, что был в этом уверен не до конца. Не будь доза минимальной, до расстрела в Тауэре дело могло и не дойти.
***
Неудача с применением эликсира истины вывела полковника из себя, чего он обычно себе не позволял. Ему хватило сил признать, что в неудаче (верней, в полном и безоговорочном провале допроса) виноваты не только обстоятельства, но и он сам: во-первых, стоило заранее предусмотреть желание Аллена поговорить на родном языке и взять в Уандсворт переводчика, во-вторых, следовало прислушаться к рекомендациям профессора Челленджера – весь опыт ведения допросов полковника оказался совершенно непригодным для сложившихся обстоятельств.
Если русским давно известен состав эликсиров истины (настолько давно, что они успели разработать методы блокировки их воздействия) – это полбеды, хотя и бросает некоторую тень на первенство Великобритании в области военной фармакологии. Но если это не так, если никакой искусственной блокировки у Аллена не было (что представлялось полковнику более вероятным), то, пожалуй, дела обстояли еще хуже. Конечно, полковник допускал случайное стечение обстоятельств (болезнь Аллена и его аллергию на эликсир), но в глубине души считал, что случайностей не бывает. Приступы кашля начинались у Аллена как раз в те минуты, когда он готов был сообщить полковнику то, чего сообщать не собирался. Неужели внутренний запрет на предательство так глубоко сидит у русских в голове, что против него восстает само тело? В том, что Аллен мог умереть, не окажи ему профессор необходимой медицинской помощи, полковник не сомневался – Аллен задыхался непритворно, сымитировать такое невозможно.
Конечно, развязное поведение Аллена тоже сыграло свою роль в том, что полковник был несдержан в эмоциях, – не надо понимать русский язык, чтобы догадаться: Аллен откровенно глумился над полковником, думая, видимо, что ему нечего терять. Полковник потом стыдился своего распоряжения хорошенько проучить Аллена за эту выходку – когда успокоился и подумал, что под воздействием эликсира человек не владеет собой и не вполне отдает отчет в своих действиях. Но отменять распоряжения не стал.
***
Профессор Челленджер (так звали врача-экспериментатора) оказался человеком ответственным и упрямым, ему даже в голову не пришло, что Тони можно передать на попечение врачей из тюремного госпиталя, хотя полковник намекал на это недвусмысленно. Кроме того, доктор W. намеревался вправить Тони перелом и наложить на руку гипс, как и было обещано.
Дышал Тони с трудом и очень осторожно, но хотя бы не кашлял. Старался не говорить. Лечь он не мог (иначе давно уснул бы), сидел, откинувшись на спинку пресловутого кресла, но не как на приеме у дантиста, а будто перед горящим камином, расслабившись и ощущая неимоверную усталость. В вену на здоровой руке капало какое-то полезное лекарство.
Полковник, наорав на врачей и охрану, уехал в Темз-хаус переводить запись допроса.
Доктор W. не торопился начинать.
– Несмотря на полное обезболивание, хирургическое вмешательство все равно оказывает негативное воздействие на организм, требует от него напряжения, – пояснял он. – Да и обезболивающие препараты весьма токсичны. Думаю, вам надо отдохнуть еще немного.
Тони не стал говорить, что в этом кресле теплей и мягче, чем на деревянном топчане в карцере.
– Я тем временем расскажу вам одну историю. После долгих колебаний я все же решил, что вам следует ее услышать. Но прежде я считаю своим долгом сделать признание: кроме эликсира истины мы с профессором Челленджером ввели вам сыворотку, которая, в случае вашей смерти, вернет вас к жизни. К альтернативной, разумеется.
Тони кивнул и не сказал, что давно об этом догадался.
– Вы не станете подобным Дэвиду Лейберу или мне, не обретете никаких суперспособностей, просто вернетесь к жизни. Новое в сыворотке – лишь долгосрочное действие. И я приношу извинения за то, что сделал это без вашего согласия.
– Доктор, правильно ли я понял, что за это никаких дополнительных условий с вашей стороны не будет? – на всякий случай переспросил Тони, очень тихо и хрипло.
– Разумеется, никаких! – воскликнул доктор.
– В таком случае я не понимаю: вы что, думали, я стану отказываться? – усмехнулся Тони, в горле подозрительно запершило, и он с огромным трудом удержался от кашля. Нет, говорить пока не стоило.
– Это непростое решение… – философски заметил доктор W.
Ничего непростого в этом решении Тони не видел, ибо и псу живому лучше, чем мертвому льву.
– Я знал: только люди, истинно любящие жизнь, не боятся смерти, – продолжал доктор. – Не отрицайте, я прекрасно понимаю, что любой психически здоровый человек боится смерти. Но вы боитесь смерти не настолько, чтобы купить себе жизнь любой ценой.
– Учтите, если об инъекции узнают, то смогут нейтрализовать сыворотку. Потому ведите себя осторожно, – добавил профессор Челленджер ложку дегтя в мед, щедро источаемый доктором W. – Доктор, вы, кажется, собирались рассказать какую-то историю.
– Да-да, – кивнул тот. – Возможно, она разбередит незажившую, по всей видимости, рану, но мне кажется, что после моего рассказа вы, Аллен, будете чувствовать себя гораздо уверенней и спокойней. Итак, это произошло через месяц после вашего ареста, я уже знал о приговоре, который вам вынес суд.
Доктор прохаживался вдоль кресла и имел вид весьма романтический.
– Я стоял на палубе нашей «Бейкер-стрит» и смотрел на туманный Лондон с высоты птичьего полета, когда увидел внизу юную леди в знакомой мне куртке с медными нашивками… Она поглядывала наверх сколь решительно, столь и робко.
Лучше бы доктор не рассказывал этой истории. Лучше бы он вправил перелом без обезболивания. Не то чтобы это была незажившая рана, но внутри кольнуло здорово…
– Я побоялся ее спугнуть своим неосторожным вмешательством и обратился за помощью к нашей милой мисс Хадсон, резонно полагая, что две девушки быстрей найдут общую почву. Не зная о том, что привело к нам юную леди из доков, я попросил мисс Хадсон под любым предлогом уговорить ее подняться на яхту. Нет сомнений, между ними было много общего, а когда мисс Хадсон увидела моноциклет, на котором приехала ваша подружка, то пришла в восторг и кинулась исполнять мою просьбу с неподдельным энтузиазмом.
Значит, байком она не брезгует… Это хорошо – меньше всего Тони хотел бы лишить Киру любимой игрушки. Он скрипнул зубами и так сильно сжал кулак, что из вены едва не выпала игла. Но доктор, увлеченный рассказом, этого не заметил.
– Я не знаю, о чем они говорили и как мисс Хадсон удалось расположить мисс О’Нейл к себе, но на палубу «Бейкер-стрит» они взошли рука об руку. Может быть, не стоит говорить вам, как бедняжка осунулась за время, прошедшее с нашей последней встречи… Будто перенесла тяжелую болезнь или большое горе. Я не показывался ей на глаза, опасаясь свести на нет усилия мисс Хадсон, тем более что выглядела мисс О’Нейл как осторожный зверек, готовый в любую секунду сорваться с места и убежать.
Да, зверек: его милый маленький ручной крысенок… Тони зажмурился: он один виноват в ее большом горе. И дело не в том, на чем они расстались – а в том, что они вообще встречались. С самого начала было ясно, что эти отношения ничем не кончатся.
Игла все-таки выпала из вены.
– Ее чудный непосредственный говорок всегда приводил меня в умиление, – продолжал доктор как по писаному, – это сочетание грубости с детским лексиконом, такое характерное для лондонских низов, бесхитростные рифмы, которые видятся им забавными…
Очень хотелось сказать: «Доктор, пожалуйста, замолчите», но Тони не посмел его прервать. И вовсе не потому, что опасался нового приступа кашля, а… будто в наказание самому себе: дослушайте, мистер Аллен, и оцените в полной мере, какая вы дрянь.
– Конечно, разница в образовании и воспитании девушек была существенна, но это не помешало им коротко сойтись всего за несколько минут. Будь я моложе хотя бы лет на пятьдесят, и меня, несомненно, смутили бы некоторые подробности беседы двух леди с глазу на глаз, но сейчас (и уже давно) пикантные высказывания вызывают у меня лишь снисходительную отеческую улыбку. Мисс Хадсон, будучи на несколько лет старше вашей подруги и считая себя гораздо более опытной, позволила себе скептическое высказывание о любви девушек к мужчинам, а именно: «И все это из-за потного волосатого прокуренного самца?», однако мисс О’Нейл было не так-то просто сбить с цели, и она своим милым непередаваемым говорком парировала весьма уверенно: «Он вовсе не потный и не волосатый. И папиросы у его хорошие. Мне, например, очень ндравится». Ее твердость заставила мисс Хадсон пойти на попятную, и она со смехом согласилась: «Ладно, ладно. Пусть не потный. Но все равно самец. Запомните, милочка: им от нас нужно только одно, и потакать их низменным потребностям просто глупо». Но мисс О’Нейл на это ответила, что человек, о котором она говорит, джентльмен, – наверное, вам известно, как мило и по-детски она произносит это слово, – и никаких низменных потребностей у него быть не может. Признаться, ее невинность и столь удивительная неискушенность поразили меня в самое сердце.
В другой раз Тони непременно посмеялся бы над этой «удивительной неискушенностью» – как суслик… Слушайте-слушайте, мистер Аллен, скрежещите прореженными зубами. Вовсе вы не потный, и папиросы у вас неплохие, но негодяем вы от этого быть не перестанете.
Выпавшую из вены иглу заметил профессор Челленджер, но не стал отвлекать доктора W. такими пустяками – вернул ее на место сам.
– Мой друг всегда осуждает меня за излишние подробности, когда я передаю ему увиденное и услышанное мною, а потому постараюсь говорить покороче. Мисс О’Нейл собрала свои немногочисленные сбережения и пришла просить помощи у мистера Шерлока Холмса, о котором знала из ваших рассказов. Разумеется, мой друг потребовал подробного изложения проблемы и, как обычно, пригласил в гостиную меня. Она сидела в кресле, как на жердочке, – маленькая нахохлившаяся пташка. Мне затруднительно воспроизвести ее короткую, но проникновенную речь, однако начиналась она словами «гварят, вы можете распутать любое дельце», которые вызвали легкую снисходительную улыбку моего друга. Она рассказала, что у нее был жених, но однажды выяснилось, что он нацист и немецкий шпион. Ее антифашистские убеждения не позволили ей продолжать отношения с нацистом, а ее жених вскоре был арестован за шпионаж. Но прошло некоторое время, и мисс О’Нейл смогла посмотреть на произошедшее более спокойно и взвешенно. Сейчас, я попытаюсь привести ее собственные слова: «Вспоминаю, как с ним было, какой он был хороший, – так сразу реву». Мой друг, несомненно с иронией, переспросил: «Вы хотите сказать, что душевные качества вашего жениха для вас оказались важней его политических убеждений?» Но он ошибся, полагая, что юные девушки готовы жертвовать принципами ради любви. Мисс О’Нейл даже привстала от возмущения и выкрикнула «нет» с таким негодованием, что сэр Шерлок пожалел о своем вопросе. Впрочем, мне показалось, что это негодование как раз и свидетельствовало о некоторой правоте моего проницательного друга… Но, тем не менее, мисс О’Нейл привела множество аргументов в пользу того, что ее жених не может быть нацистом, упомянув и битву на Кейбл-стрит, и спасение младенца некоей жирной Бетти, и схватку со взводом фашистов. Она даже показала оставленную вами в подарок книгу хорошо известного нам с сэром Шерлоком русского педагога…
– Вы знакомы… – осторожно начал Тони, но побоялся снова раскашляться.
Доктор кивнул и продолжил рассказ:
– Мисс О’Нейл было нелегко сформулировать, что же конкретно она хочет от мистера Холмса, но в итоге она выдвинула предположение, что вас кто-то подставил, оговорил, а на самом деле вы вовсе не шпион и, выражаясь ее словами, «зазря сидите в тюряге». И что если мой друг это докажет, то вас выпустят из тюрьмы и вы с мисс О’Нейл поженитесь. Мой друг вначале скептически отнесся к ее предложению, однако проходившая мимо мисс Хадсон так удивилась услышанному из-за двери, что не удержалась и ворвалась к нам в гостиную с возгласом: «Тони Аллен – немецкий шпион?!» Как только мой друг услышал ваше имя, он немного удивился совпадению, что случается с ним крайне редко. Я, к сожалению, связан государственной тайной и не имею никакого права разглашать известные мне по долгу службы факты, но сэра Шерлока не связывает ничто, и потому он ответил: «Мистер Аллен произвел на меня благоприятное впечатление. Но хочу сразу сообщить вам, мисс, что ваш жених, по всей видимости, действительно шпион. Во всяком случае, он совсем не тот, за кого себя выдает». О, если бы вы видели ее глаза в эту минуту! Что может быть тяжелее крушения надежд? Но мой друг немедленно продолжил: «Не знаю, смогу ли вас обнадежить, но ваш жених вовсе не немец. Насчет его политических убеждений я ничего не знаю, но он родился и вырос не в Германии, а в России, и это совершенно точно. Потому я рискну предположить, что он не немецкий, а русский шпион, не нацист, а коммунист».
Интересно, кого девушки быстрее забывают? Погибших героев или отъявленных негодяев?
– Сначала мисс О’Нейл обрадовалась известию, но уже через минуту поняла, что в этом случае вам все равно грозит серьезный тюремный срок. Мой друг не знал о смертном приговоре, а я, даже если бы мог, никогда не сказал бы о нем любящей девушке. И мне, и мистеру Холмсу очень хотелось бы ей помочь, ибо уже несколько десятилетий мы вместе с моим другом считаем своим долгом помогать беспомощным и защищать беззащитных. Я даже думаю, что успех моих «Записок» обусловлен именно этим: люди хотят верить в то, что рядом с ними есть кто-то способный бескорыстно бороться со злом и побеждать, как некогда это делали драконоборцы. И хотя ни я, ни мой друг не похожи на эпических героев, но столь высокая миссия делает нашу долгую жизнь осмысленной, небесполезной. И заставляет соответствовать заявленным душевным качествам – если не ошибаюсь, по-русски об этом говорят так: если ты сообщил всем, что являешься груздем, то должен залезть в лукошко. Мой друг, конечно, заметил, что шпионаж в любой стране мира преследуется по закону, и в вашем, Аллен, случае говорить о несправедливости не приходится. Но, тем не менее, он крепко задумался. Я же, зная всю подноготную вашей истории и не исключая собственной невольной вины в вашем провале, принял решение действовать. К сожалению, я ничего не мог пообещать мисс О’Нейл. Мой друг, обратив внимание на недостаточную начитанность вашей подружки, подтолкнул ее к прочтению подаренной вами книги, сказав, что, возможно, прототипом одного из ее героев были вы. Это восхитило мисс О’Нейл чрезвычайно, и она позволила себе выразить восхищение не вполне уместной в устах леди фразой: «Етить меня в задницу через семь гробов поперек дышла с присвистом». И выраженный столь непосредственно детский восторг на несколько минут заставил мисс О’Нейл забыть большое горе, которым для нее стало ваше тюремное заключение. Она уходила от нас, гордо сдерживая слезы, и обеими руками прижимала подаренную вами книгу к груди. Я проводил ее до оставленного внизу моноциклета, и, прощаясь, она сказала мне, что будет ждать вас из тюрьмы «хоть бы и всю жись».
июнь 1692 года
Нуньес прислушался, затем приоткрыл дверь кельи и выглянул наружу: в коридоре никого не было. Он аккуратно закрыл дверь и, подойдя к лежащему на полу монаху, принялся стаскивать с того рясу.
…Досыта хлебнув лиха у английских собак, он сумел-таки сбежать и помытарившись еще несколько месяцев, добрался, наконец, до Санто-Доминго. По старой памяти заглянул в таверну Кривого Фернана… и раскис, пустил пьяную слезу, вспоминая «Санта-Изабель» и Диаса… Сейчас Нуньес клял себя за то, что распустил свой язык. Эх, побратим, как бы не довелось с тобой вскорости встретиться. Что, горячи ли сковороды в аду?
Монашек был ниже и уже в плечах, но сгодится и так. Нуньес втащил его на кровать и, повернув спиной к двери, накрыл одеялом. Вроде жив, ну, одним грехом меньше… Нуньес натянул рясу поверх одежды и, надвинув капюшон так, чтобы тень падала на лицо, выскользнул из кельи. Скоро колокол прозвонит к вечерней мессе, и отец-настоятель непременно заметит пропажу одной овцы из своего пасомого стада. Не заплутать бы, ведь в эту обитель дьявола его доставили с мешком на голове. Сердце Нуньеса заходилось, но он заставил себя подражать неторопливой походке монахов. Это удавалось с трудом, покалеченная в бою нога при каждом шаге напоминала о себе.
…К нему подсел человек, одетый добротно, но не броско. Подсел и начал щедро подливать в кружку дешевого рома. Нуньес и сам не понял, как незнакомцу удалось вытянуть из него подробности последнего плавания. И про подслушанный разговор между капитаном Гонзалесом и благородным доном Диего де Эспиносой, чтоб их обоих черти в аду дрючили, и про то, что после капитан приказал снять с «Санта-Изабель» пушки. На галеоне остались только несколько легких кулеврин, а в трюме нашлось место для груза серебряных слитков. И про бой с английским фрегатом, и про то, что «Сан-Феллипе» показал им свою корму, оставив подыхать. И про то, как умирал Диас… Как бы вот только не оказалось, что повезло в аккурат побратиму, а не ему.
Пройдя по коридору, он спустился по узкой лестнице и, толкнув тяжелую дверь, едва слышно пробормотал:
«Благодатная Дева, радуйся…»
Он оказался в главном дворе монастыря. Только пересечь двор, и — свобода! Навстречу попались два монаха и Морено прогундосил единственное, что знал на латыни:
— Pax vobiscum…
Те переглянулись, и Морено обмер: а ну как он ляпнул что неположенное? Однако потом один из них ответил, обходя беглеца:
— Et cum spiritu tuo.
Второй монах молча кивнул и пошел за первым. Это воодушевило Морено. Стараясь не хромать, он приблизился к воротам и произнес почти шепотом, но более уверено:
— Pax vobiscum…
Брат-привратник смерил Морено недоверчивым взглядом:
— И тебе мира, брат мой. Куда это ты направил стопы свои? Что-то я тебя не разгляжу…
В наступающих сумерках привратник всматривался в Морено и не торопился открывать ворота. В горле у беглеца пересохло. Он совсем не подумал, что монахам требуется разрешение, чтобы покинуть обитель. Ощущая, как тело покрывается холодным потом, он закашлялся и схватился за грудь.
— А, все-таки ты, брат Ансельмо. Так и думал, что это ты ковыляешь, да прости, не признал по голосу. Так тебя опять хворь одолела?
Нуньес энергично закивал, поднося руки то к горлу, то к груди.
— Что-то зачастил ты к Бенито. Все душеспасительные беседы ведешь? Ну-ну, мое дело — сторона, — привратник покачал головой и, отодвигая щеколду калитки, выдал напутствие: — Не задерживайся только, а то отец Сальвадор разгневается.
Нуньес пробормотал нечто неразборчивое, мысленно вознося благодарность Небу за хворого и увечного брата Ансельмо и за его чудные привязанности.
Свернув на узкую, плохо освещенную улицу, он привалился к стене. Ноги не держали, Морено хватал ртом воздух, не веря своему счастью: он вырвался! Сколько же времени он провел в монастыре? Больше года! Он потерял счет дням, и лишь по доносившимся отголоскам песнопений понимал, что служат очередную праздничную литургию…
Немного отдышавшись, он прикинул, в какой стороне находится порт и поковылял по ведущий под уклон улочке, порываясь перейти на неуклюжий бег. Благо, что на чертовом Барбадосе его все-таки взялись лечить. Доктор был осужденным бунтовщиком и несомненно — еретиком, но ногу спас, и Нуньес дал себе зарок когда-нибудь поставить свечку за его заблудшую душу.
…Незнакомец уговорил Нуньеса идти с ним, посулив златые горы. Он был доверенным человеком дона Алонсо де Лары и сказал, что злоключения выжившего моряка с «Санта-Изабель» заинтересуют его господина. И Нуньес поверил, что Удача ему улыбнулась. А ведь он и прежде уже закаивался трепаться о делишках благородных донов… Ничему-то его жизнь не научила!
Дон Алонсо внимательно выслушал Нуньеса. Его в самом деле заинтересовал разговор двух капитанов, а еще более — налет на Барбадос дьяволов дона Диего. Да уж, тогда Нуньес полагал, что спасен, а это было лишь преддверие настоящего ада. Впрочем, описание ужасов плена интересовало дона Алонса куда меньше. Остановив Морено, он предложил тому свое покровительство, уверяя, что сведения необычайно важны, но нужно выжидать. Разумеется, выходить из дома Морено запрещалось — для его же безопасности…
Ему почудились шаги, и он резко обернулся. Никого, но Нуньес кожей ощущал чужой взгляд. Он неторопливо дошел до угла и, метнувшись в нишу, образованную стенами двух домов, затаился. Кровь бешено стучала в висках. Минута текла за минутой, но никто так и не прошел мимо. Ударил колокол монастыря, собирая прихожан на мессу. Надо спешить! Нуньес стащил с себя рясу; скомкав, бросил ее в глубь ниши и выбрался на улицу.
Главное — попасть в порт. В подкладке куртки он нащупал перстень. За настоящую цену его не сбыть, но на первое время хватит. Когда он еще гостил в богатом особняке дона Алонсо, словно кто-то подсказал ему стянуть драгоценную побрякушку, а теперь перстень поможет ему затеряться.
…Благородный дон не заметил пропажу, а вскоре и вовсе изменил свои планы относительно Нуньеса Морено. Однажды в отведенную для Морено комнатушку ворвались слуги, его оглушили, натянули на голову мешок и привезли в монастырь францисканцев. Впрочем, Морено далеко не сразу узнал, где именно очутился. Он часто думал о побеге: раз дон Алонсо не отпустил его, значит он все еще был ему нужен. А кто сказал, что затем он из разряда важного не перейдет в разряд мертвого свидетеля? Поначалу его усиленно стерегли, но постепенно бдительность францисканцев ослабла. Однако святые братья, принося ему еду, все равно заходили в келью по двое. Вплоть до сегодняшнего вечера. Увидев на пороге кельи одного, хилого на вид монаха, кротко взирающего на него, Нуньес не колебался и, выбрав момент, когда монашек отвернется, огрел его табуретом по голове…
Улочка вильнула и перед Нуньесом открылось темное море. Приветливо мерцали кормовые огни стоящих на рейде кораблей, на мостовую падал свет из распахнутых дверей припортовых таверн. Нуньес облегченно перевел дух. Он сбежал из английского плена, даст Бог, выберется и из этой передряги!
***
— Дон Мигель…
На пороге кабинета переминался с ноги на ногу Лопе и вид у него был весьма удрученный.
— Что такое, Лопе?
Да Варгос подошел к столу и торопливо заговорил:
— Я допустил непростительную ошибку… Тот человек, Морено, которого вы велели найти…
— Что с ним? — бросил де Эспиноса, в упор глядя на него.
— Я нашел его, но… он мертв.
Де Эспиноса втянул воздух сквозь сжатые губы и откинулся на спинку стула:
— Его убил ты?
Лопе отрицательно мотнул головой.
— Люди дона Алонсо?
— Не думаю. Скорее — случайность, — да Варгос позволил себе кривую ухмылку, поняв, что де Эспиноса не спешит обрушивать на него свой гнев.
— Надо же… прошло два года. Как тебе удалось?
— На днях я узнал от… одного старого приятеля, что Морено почти все это время продержали в монастыре францисканцев.
— И что же, твой приятель не мог подсказать тебе раньше? — саркастично спросил дон Мигель.
— Его не было в Санто-Доминго, он… ездил поклониться на могилу своей матушки. Так вот, вчера я отправился к монастырю. Надо было посмотреть, можно ли проникнуть во внутрь. А Морено как раз вчера вечером сбежал из-под опеки святых отцов.
Де Эспиноса удивленно приподнял брови, и Лопе пояснил:
— У него шрам на левой щеке и он приволакивает левую же ногу. Верно, Господь вел меня. Я увидел, как из ворот в неурочный час вышел хромой монах, и решил проследить за ним. Монах не долго блюл свои обеты и в первой же подворотне скинул рясу. Однако, он был настороже и мне пришлось отстать. Он шел к порту, и я был уверен, что снова настигну его. Но я не успел. Морено был еще жив, когда я наклонился над ним.
Дон Мигель нахмурился:
— Он что-то сказал?
— Он хрипел. Но я разобрал одно слово.
— Ну же, Лопе. Мне, может, клещами из тебя вытягивать?
— Имя — Диас…
Де Эспиноса разочарованно пожал плечами: это имя ему ни о чем не говорило.
— Ты уверен, что это и был Нуньес Морено?
— Владелец таверны узнал его. Морено хотел сбыть перстень, наверняка — краденный. Да не сошелся в цене с покупателем, а тот и всадил Морено нож в брюхо. Я подвел вас, дон Мигель, — покаянно пробормотал Лопе.
— Пусть Господь смилуется над его душой. Лопе, я не сержусь на тебя. Иди спать, светает.
Лопе ушел, а дон Мигель так и сидел, глубоко задумавшись. Воистину, неисповедимы пути Господни. В 1690-ом да Варгосу удалось выяснить, что матрос с «Санта-Изабель» действительно находился в в особняке дона Алонсо, но затем исчез. Далее все нити обрывались, и говоря откровенно, дон Мигель не надеялся, что Лопе вновь нападет на след. Ну что же, больше ничего предпринимать не придется. Нуньес Морено мертв и унес свои опасные тайны в могилу. А он так и не узнает, солгал ли ему Диего…
Почему де Лара так долго медлил? Хотя он из тех, кто действует наверняка. Значит, в Мадриде не прониклись его идеей, и он решил спрятать Морено у францисканцев.
Было бы любопытно взглянуть на ярость дона Алонсо, когда ему сообщат о смерти драгоценного свидетеля. Поделом — сторожить надо было лучше. Дон Мигель усмехнулся: пожалуй, Морено правильно сделал, что умер. Теперь можно успокоиться. На какое то время, до следующей интриги, затеянной де Ларой.
В высокие окна уже лился розово-палевый свет наступившего утра. Де Эспиноса поднялся со стула: Беатрис еще спит, но ему захотелось взглянуть на нее.
***
Он осторожно открыл дверь в спальню жены и подошел к кровати. Беатрис, сбросив покрывало, лежала на спине, заложив руку за голову. Сквозь тончайший батист сорочки проступали очертания пышной груди. Де Эспиноса опустился на край кровати, любуясь женой и борясь с искушением привлечь ее — теплую, податливую со сна, к себе.
…В январе 1691 у них родилась дочь, которую назвали Изабеллой — так звали его мать, и помимо этого – в честь Изабеллы Кастильской. Когда де Эспиноса впервые взял дочь на руки, в груди возникло странное, щемящее чувство, и он суеверно подумал, что стал уязвим перед Судьбой.
Материнство добавило Беатрис плавности линий, но ее тело оставалось стройным и гибким. Возможно, дело было в частых поездках верхом. Неожиданно для него, Беатрис вошла во вкус. Он тоже увлекся этими прогулками, а когда они возвращались домой, рассказывал жене о тех местах, где ему довелось побывать. Блеск великих городов Европы и тайны древних цивилизаций Северной Африки, дебри лесов Нового Света, где на каждом шагу подстерегала смерть от когтей дикого зверя или отравленной стрелы, забытые богом индейские племена, свершавшие жуткие обряды человеческих жертвоприношений. Беатрис слушала его, затаив дыхание, а де Эспиноса будто сам вновь переживал свои бесчисленные приключения. Она страстно желала подарить ему и сына, но пока что Небу не было угодно благословить их брак еще одним ребенком…
Пока он предавался воспоминаниям, Беатрис потянулась, просыпаясь, и сонно моргнула, обнаружив рядом с собой мужа.
— Мигель? Я не слышала, как ты вошел… Ты давно здесь?
— Не слишком давно. Решил дождаться, когда ты проснешься… — де Эспиноса обнял жену за плечи и потянулся к ее губам.
— Донья Беатрис!
Раздавшийся за дверью звонкий голос Лусии заставил его разжать объятия.
— Твоя служанка никогда не спит?
Беатрис хихикнула, глядя на раздосадованное лицо мужа.
— Спит, в отличии от вас, дон Мигель, — затем она громко сказала: — Входи, Лусия. Как Изабелита?
— О, за эту ночь не проснулась ни разу, с ней теперь Мерседес… — входя в спальню, затараторила служанка и осеклась: — Ох!
Она растерянно смотрела на де Эспиносу, и тот хмыкнул:
— Что ты застыла, Лусия?
— Прошу прощения, дон Мигель, у вашей дочери режутся зубки… — Лусия попятилась. — Донья Беатрис, вода согрелась, девушки с кухни помогут мне приготовить ванну, — с этими словами она скрылась за дверью.
— Сегодня я хотела опробовать ваш подарок, — пояснила Беатрис, показав на стоявшую в отгороженном драпировками углу спальни стальную ванну с высокой спинкой.
Дон Мигель покосился на достижение пытливого ума французских котельщиков и встал.
— Смею предположить, что тебе понравится, — подойдя к двери, он оглянулся на жену и вдруг улыбнулся.
— Почему вы улыбаетесь? — удивилась Беатрис
— Узнаешь…
***
Ванна была наполнена. Плеснув в воду ароматической эссенции, Лусия опустила на дно большую полотняную простыню. Перешагнув через край, Беатрис с наслаждением погрузилась в теплую ароматную воду. Лусия только взяла гребни, готовясь расчесывать волосы госпожи, как дверь открылась, и к, удивлению женщин, в спальню вошел дон Мигель.
— Ступай, Лусия, — сказал он тоном, не терпящим возражений.
Беатрис переглянулась со Лусией и слегка пожала плечами. Лукаво улыбнувшись, та присела, а затем быстро вышла из комнаты.
«Неужели он собрался мыть меня?» — озадачено подумала Беатрис.
— Сегодня я позабочусь о тебе, — усмехнулся де Эспиноса, отвечая на ее невысказанный вопрос.
— Как вам будет угодно, — пробормотала Беатрис и инстинктивно попыталась погрузиться глубже в воду.
— Неужто ты все еще стыдишься? После трех лет брака? И… стольких ночей?
— Нет, но…
— Вот и хорошо.
Дон Мигель подошел к ванне и сел на низкую скамеечку. Оглядевшись, взял со столика один из гребней, повертел в руках и отложил в сторону. Слегка касаясь, он ладонью провел по волнистым темным волосам Беатрис, перебирая длинные шелковистые пряди, пропуская их через пальцы. Затем он дотянулся до губок и принялся бережными круговыми движения обмывать ее плечи и спину.
— Встань, сердце мое, — ласково попросил он.
— Нет!
— Беатрис, — на этот раз у его голосе была нарочитая суровость, — давая брачную клятву, ты обещала слушаться меня.
Беатрис взглянула в глаза мужа, и дрожь предвкушения пробежала по ее телу. Словно зачарованная его горящим взглядом, она оперлась руками о край ванны и встала. Струйки воды скатывались по ее смуглой коже, и де Эспиноса на мгновение замер. Глубоко вздохнув, он провел руками по бедрам Беатрис, поднимаясь к талии, затем его ладони скользнули на ее поясницу, а после спустившись ниже, сжали упругие полушария ягодиц.
Он поднялся на ноги и, взяв льняную простыню, закутал в нее Беатрис, затем легко подхватил на руки и шагнул к кровати. Опустив ее на покрывало, де Эспиноса стянул через голову рубаху, затем прильнул к губам жены, всей кожей ощущая чуть ее влажную после купания нежную кожу и вдыхая ее пьянящий аромат.
— Я стал богаче, у меня есть Изабелита, — прошептал он, на миг оторвавшись от нее, — однако, во имя продолжения рода, нам надо постараться еще…
— Мы должны удвоить усилия… — так же шепотом отозвалась Беатрис, вновь подставляя губы для поцелуя.
***
Де Эспиноса и не предполагал, как скоро будет удовлетворено его любопытство по поводу реакции дона Алонсо на произошедшее. Тем же вечером де Ованда прислал записку, приглашая к себе. И первым, кого увидел дон Мигель, входя в кабинет наместника, был дон Алонсо, лицо которого казалось подобием застывшей алебастровой маски. Де Ованда отсутствовал, посему дон Алонсо позволил выплеснуться своему бешенству.
— Смерть Нуньеса Морено — ваших рук дело? — прорычал он.
Де Эспиноса изобразил удивление:
— С чего это взбрело вам в голову, дон Алонсо? Вы же утверждали, что он скрывается в надежном месте.
— Ему кто-то помог сбежать. А потом прикончил.
— И как же я могу быть к этому причастным? Как вы изволили заметить, моим людям нечего было и пытаться разыскивать его.
— Я более, чем уверен, что это вы, — дон Алонсо стиснул челюсти, с ненавистью глядя на де Эспиносу.
— Вы можете быть уверены во всем, что вам заблагорассудится. Я же, со своей стороны, ставлю под сомнение существование этого вашего Нуньеса. Иначе почему вы так и не использовали эту карту в вашей игре против меня? — не скрывал иронии де Эспиноса.
— Напрасная язвительность, — процедил де Лара. — У вас полно и других грехов, мне достаточно взять на себя труд заняться ими.
Во взгляде дона Мигеля вспыхнула ярость:
— Кто из смертных без греха? Лучше займитесь спасением своей души, дон Алонсо.
На пороге кабинета возник де Ованда.
— Приветствую благороднейших сеньоров! — он обвел их взглядом, и дону Мигелю опять почудилось злорадство в его глазах: — О, вы чем-то огорчены?
Поскольку ответа не последовало, наместник продолжил:
— А у меня, напротив, радостное известие. Но! — он поднял палец вверх. — Неофициально. Ведь Англия — союзница Испании…
На лицах благородных сеньоров отразилось вежливое внимание.
— Сегодня я получил донесение: на Ямайке несколько дней назад произошло катастрофическое землетрясение. А самое главное — Порт-Ройял полностью разрушен, и море поглотило его руины! Воистину, перст Всевышнего указал на это пиратское гнездо и сосредоточие гнуснейших пороков, и его жителям воздалось… Дон Мигель, — вдруг прервал сам себя наместник, взглянув на оцепеневшего де Эспиносу. — Что с вами?
— Невыносимая жара, дон Бартоломео, — растянул губы в кривой усмешке де Эспиноса. — Разумеется, еретики понесли заслуженное ими наказание.
— Ну, если вы неважно себя чувствуете, пожалуй, я не буду вас больше задерживать. И вот еще что — надеюсь на ближайшем приеме вновь увидеть не только вас, но и вашу очаровательную супругу.
— Донью Беатрис смущает блеск и суета светской жизни. Она целиком посвятила себя делам милосердия и заботам о нашей дочери, в чем ее горячо поддерживает ее духовник.
— Если таково ее душевное стремление, — протянул де Ованда, — я не смею настаивать…
Де Эспиноса молча поклонился, затем повернулся и медленно пошел к дверям.
…Перст Всевышнего! В первый миг де Эспиноса ощутил растерянность, даже досаду. Почему именно так должно было завершиться их противостояние с Питером Бладом? Затем ему пришло в голову, что не поэтому ли он потерпел поражение в поединке на Исле-де-Мона? Он подумал об Арабелле Блад. Сверкание летящего к нему клинка и ее взволнованное, прекрасное лицо. Хочет ли он знать, выжила ли она? Но разве он должен тревожиться за донью Арабеллу, разве он все еще любит ее? И все-таки — послать в Порт-Ройял Лопе, чтобы тот выяснил все наверняка? А если Бладу удалось уцелеть — в хаосе, который царит сейчас на Ямайке, несложно довершить месть…
Однако последняя мысль вызывала неясный протест. Он мог и раньше подослать к Бладу наемных убийц, но не сделал этого. Не сделает и сейчас. Пусть судьба его врагов останется в руках Господа…
Назад они пошли другой, более короткой дорогой.
На одной из лесных полян Сергей вдруг с удивлением почувствовал, что все тело его отяжелело, руки и ноги словно свинцом налились, Подошвы будто прилипли к почве, он почти отдирал их. Возникло такое ощущение, словно он попал в вязкую среду, противящуюся каждому его движению. Казалось, его опутали какие-то эластичные невидимые нити, спеленали, как младенца, и тянут книзу ноги, не позволяют пошевелить пальцами.
Потом нахлынула слабость, голова закружилась, в ушах возник звон, мускулы обмякли.
Сергей пошатнулся и упал.
Придя в себя, он точно сквозь туман увидел Ноэллу. Опустившись на колени, она с удивлением и тревогой смотрела на него. Глаза ее расширились, в глубине их застыл испуг.
— Что с вами?
— Не знаю… — Сергей пожал плечами. — Отчего-то закружилась голова, а тело стало тяжелым… Очевидно, на меня подействовал так горный воздух… Не успел еще у вас акклиматизироваться.
— А теперь не чувствуете, что ваш вес возрос?
— Нет. Сейчас он нормальный. Никакой перегрузки. Вошел в форму.
Сергей попытался улыбнуться, но улыбка не вышла. Его лицо исказила болезненная гримаса. Он бодрился, однако в сердце ощущалась острая боль, в голове шумело, уши будто ватой заложило. Давно не испытывал он такого тягостного состояния.
Ноэлла помогла Сергею приподняться. Ноги у него подкашивались и дрожали, как у паралитика.
С трудом преодолевая слабость, он сделал несколько неуверенных шагов. Ноэлла, идя рядом, поддерживала его рукой так же, как в день первой встречи он поддерживал ее.
К полянке примыкали кусты. В глубине зарослей журчал ручеек.
Ноэлла подвела Сергея к самому берегу. Он нагнулся над миниатюрным водоемом и, опираясь руками на мшистые камни, погрузил голову в воду. Родниковая влага освежила Сергея, на побледневшие было щеки вернулся румянец.
— Ну что-же, пошли, — сказал он, вытирая носовым платком лицо. — Теперь мне значительно лучше.
И они пошли мимо хвойных деревьев, тонкие, раздвоенные и причудливо изогнутые стволы которых напоминали остовы арф.
Вскоре травянистая полянка, вблизи которой Сергей сперва почувствовал смутное и непонятное беспокойство, а затем тяжесть во всем теле и головокружение, осталась далеко позади.
Взорам путников открылись волнистые нагорья, а некоторое время спустя среди растительности цвета светлой охры мелькнули белоснежные скульптуры какого-то парка. И откуда-то издали донесся мерный, постепенно нарастающий рокот приближающегося состава однорельсовой электрической дороги.
Перед возвращением в Аоон Сергей и Ноэлла провели некоторое время на берегу океана. Сергей сел под пальмой с узкими белыми листьями, опущенными книзу, Ноэлла легла рядом, подперев подбородок руками.
Лазурные валы с глухим шумом накатывались на отлогий берег, между черно-синими глыбами диабаза с шипением растекались ручейки. Крепчающий ветер нес запахи водорослей и мелкую водяную пыль.
— У вас есть девушка… там, на Земле? — спросила вдруг Ноэлла.
— Я женат, — сухо, не своим голосом ответил Сергей. Мысли его унеслись далеко.
Неожиданный вопрос Ноэллы нарушил ход.
— И она любит вас?
— По-моему, любит.
Сергей покосился на Ноэллу и усмехнулся. Ему вспомнилось, как в день прилета на Венеру он сказал Озерову и Олегу, что самое загадочное в природе — это женское сердце.
— Но как же она отпустила вас? — продолжала допытываться Ноэлла. — Когда любишь человека, хочется всегда и везде быть рядом с ним. Почему она не полетела с вами?
— Ей нездоровилось.
Сергей нахмурился. Ему не нравилась тема разговора, начатого Ноэллой. Он не любил анализировать тонкие душевные движения, заниматься самоанализом.
Ноэлла, прищурившись, глянула на него и потупилась. Очевидно, хотела еще о чем-то интимном спросить его, но не решалась.
По соседству, за черно-синими глыбами, плескались волны и, откатываясь, увлекали в море песок. Разноцветные камешки, пронизанные извилистыми жилками, шевелились, как живые.
Сергей смотрел на изящную, гибкую, словно из светлого мрамора выточенную девичью фигурку, на тонкую, нежную шею, худенькое личико с непомерно большими, обведенными синевой глазами, и из глубины памяти поднялись строки Тютчева, запавшие в душу:
«Молчи, скрывайся и таи
И чувства, и мечты свои…»
— Идемте, — тихо сказала Ноэлла. — Пора.
И поднялась с песка.
— Идемте, — эхом откликнулся Сергей. Ему стало почему-то грустно, как будто миг этот унес из его жизни что-то прекрасное, неповторимое, что никогда и нигде не доведется пережить еще раз.
* * *
Вечером Сергей рассказал о происшествии в горах Олегу.
— Странный, очень странный случай, — задумчиво прошептал тот, качая головой. — У тебя абсолютно здоровые легкие, безукоризненно работающее, сердце. И вдруг…
— Я сам удивился, — признался Сергей. — Во время последнего медосмотра один врач сказал, что с моими легкими и сердцем можно век прожить… Я поступил опрометчиво, когда, поддавшись соблазну, предпринял эту трудную и дальнюю прогулку. Надо было дать организму привыкнуть к местный условиям и только после этого начать горные восхождения.
— А по-моему, решающую роль в происшедшем сыграло не изменение климатических условий.
— А что же?
— Воздействие на твой организм какого-то проникающего излучения. Вы проходили вблизи энергостанции?…
— Об этом я и не подумал! — воскликнул Сергей. — Теперь все ясно. Я подвергся кратковременному действию каких-то частиц, выделяемых реакторами. Вот почему тело мое будто свинцом налилось.
— Ты не так меня понял, — возразил Олег. — Я имел в виду воздействие не радиоактивных частичек, образующихся в реакторах, а чего-то, падающего на станцию извне… Ты случайно оказался на пути этого «чего-то»… Не забывай о том, что вы шли по южному склону горы, открытому со стороны моря… Отношения между ямурами и аэрами очень напряженные, провокации не прекращаются. Мне кажется, что сегодняшнее происшествие — очередная проделка ямуров. Весьма вероятно, что в лесу невдалеке от вас скрывались ямурские лазутчики.
— Которые, — подхватил Сергей, — проникли в Аэрию для того, чтобы вывести из строя энергостанцию.
— Или, — закончил Олег, — учинить еще какую-либо иную диверсию в окрестностях Аоона. Я допускаю даже, что некоторые ямурские шпионы следят за нами. На острове они похитили Бориса Федоровича, здесь, в Аэрни, пытаются организовать покушение на нас с тобой… Советую тебе не слишком благодушествовать… Во время одной из дальних прогулок тебя может постигнуть участь Озерова.
— О нем ничего не слышно? — спросил Сергей, помолчав.
— Я знаю о нем не больше, чем ты. На ноту правительства Аэрии Силициус пока не ответил, установить связь с оппозиционными группами еще не удалось… Очевидно, Бориса Федоровича держат за семью замками.
— А что если… — начал было Сергей.
— Опять какой-нибудь фантастический проект освобождения? — насмешливо спросил Олег. — Хочешь стать невидимым и, обманув бдительность часовых, проникнуть в ямурскую тюрьму?
— Я хотел бы полететь в Ямурию на авиэле, — нерешительно сказал Сергей. Он уже придумал несколько вариантов тайного проникновения в Ямурию, но все они были отвергнуты Олегом, как нереальные.
— Поступить так, — сердито проговорил Олег, — все равно, что сунуть голову в пасть ящера. Когда ты, наконец, поймешь, что одни, без помощи аэров, Бориса Федоровича мы не освободим? Ин Сен обещал сделать все возможное. Нам остается одно — вооружиться терпением и ждать.
— Ждать у моря погоды? — саркастически усмехнулся Сергей. Бездействие было для него одним из мучительнейших состояний.
— Нет. Изменения политической обстановки, — ответил спокойно и веско Олег. — Диктаторские режимы непрочны. Я не могу поверить, что поголовно все ямуры жестоки, коварны, злы. Когда аэрам удастся установить контакт с широкими кругами населения Ямурии, угроза войны будет устранена.
— Аэрам трудно понять ямуров, — возразил Сергей. — Они разные. Их взгляды, нравы, обычаи резко различны. Желания одной стороны жить в мире еще недостаточно для того, чтобы мир на планете был сохранен.
— Недостаточно, — согласился Олег. — Однако при наличии терпимости и доброй воли мыслящие существа всегда могут договориться друг с другом. Естественно, что при этом надо делать упор не на то, что отличает один народ от другого, а на то, что можно использовать в качестве мостика для общения между ними. Ямурам не из-за чего ссориться с аэрами. Света, пищи, тепла на Венере предостаточно.
В этот момент над океаном возник звенящий звук. Сперва он нарастал, приближаясь, потом замер где-то в глубине континента.
Сергей и Олег бросились к окну. Выглянув в него, они заметили, что в отдалении над предгорьями к небу взметнулось темное облако. Вслед за этим над долиной прокатились глухие раскаты. Здание вздрогнуло. Астронавты, прильнувшие к подоконнику, всем телом ощутили мощный толчок.
— Что это? — спросил Олег, с недоумением смотря на Сергея.
Тот пожал плечами.
— Где-то что-то взорвалось, — сказал он, помолчав, и, усмехнувшись, добавил: — Очевидно, это очередная провокация ямуров…
Вы спрашиваете, откуда у меня эти шрамы на спине? Дело в том, что раньше там были крылья. Два белых крыла. Здорово, говорите? Ну… оно, конечно, красиво, но очень не удобно. Под одеждой им тесно – не шьют у нас одежду под крылья. Приходилось носить либо мешковатые свитеры, либо балахоны на три размера больше. Все думали, что у меня горб. Конечно, ни один молодой человек не подходил знакомиться… Рюкзак не наденешь, на спине не полежишь – больно. К тому же, белые перья часто пачкались, а вы пробовали когда-нибудь мыть крылья у себя за спиной? К тому же, перья периодически выпадают. Представьте, идете вы по улице, а из вас перья сыплются. Вообще, крылья приходилось прятать, иначе от меня совсем шарахались. Что? Летать? Ну да, можно было, конечно. Только я почти не летала. В детстве, конечно, очень любила, но потом стала замечать, как люди на это реагируют. Не очень приятно, когда в тебя тычут пальцем, а то и покрутят у виска.
Вот я и решилась на операцию. Было очень больно. Раны потом еще долго кровоточили, не заживали. Но через пару лет остались лишь вот эти белые рубцы. Иногда ноют к перемене погоды, но так ничего. Нормально. Привыкла.
ссылка на автора
Юлия Рыженкова https://litmarket.ru/ryzhenkova-yuliya-p3324