Зима издевалась над москвичами, а последние в свою очередь нагло использовали старуху, каждый выходной (с его лёгким бодрящим морозцем и солнцем на синем небе), вставая на лыжи, чтобы бежать по проложенной лыжне в лес, или на санках кататься с гор, или на пруды и речки — рыбачить!
Гордый своими четырехлетними близнецами, Илья брал сыновей на рыбалку регулярно. При этом выявилась любопытная закономерность: если воскресное утро было посвящено рыбалке, то воскресный вечер – ее обсуждению. Все могли слышать только рыбаков и только о рыбах.
— Мам, она кааак дёрнула и как повела! — это завзятый рыболов Павел резко развёл руки в стороны, показывая величину улова. Видимо, описываемая добыча была столь велика, что пространство оказалось маловато – маленький рыбак сшиб венский стул, сто лет спокойно простоявший на ореховых гнутых ножках и никого не трогавший.
— Воооот такая огромная! Нет, даже ещё больше! — добавлял Пётр и гордо показывал окружающим отломанную ножку.
— Мы случайно, — хором добавляли близнецы.
— И где ваша рыба? — ехидно спрашивал Ян.
— Сорвалась, — грустили мальчишки.
— Просто вам повезло, — резюмировал вредный начальник.
— Почему? —замирали они двумя любопытными столбиками.
— Потому что это была огромная щука, и у неё был полный рот страшно больших и острых зубов. Она бы могла покусать вас, или даже утащить и съесть!
— Ян Геннадьевич, хватит пугать детей, Таня их опять спать не уложит! — Ксения морщилась от воплей маленьких рыбаков, но стояла за правду.
— Не собирался я их пугать! Они сами кого хошь… Я вообще тихий и сегодня сказку всем хочу рассказать.
Зная, чем заканчиваются сказки начальника Особого отдела, общество с тоской уселось на диван. Телицын пошел ставить чайник и жарить оладьи. После таких рассказов всем хотелось скорее заесть неприятную тяжесть, возникающую в области солнечного сплетения.
Просекший настроение подчиненных Ян обиженно нахохлился, но начал:
«Жил-был злой и завистливый бог огня и обмана — Локи. Все его считали двуликим потому, что он был силён и, с одной стороны, являлся родным братом верховного Бога Одина, а с другой — пакостником, всегда нарушающим законы мироздания и ломающим все устои большой семьи. Локи умел превращаться в любое существо, а благодаря крылатым сандалиям летал везде, где хотел. Все видел. Много знал. И вот однажды от этих лишних знаний случилось несчастье и начались проблемы.
Услышал хитрый бог, как тёмные эльфы договорились с подземными карликами истребить род человеческий. Решил он рассказать об этом Одину и позвал его к водопаду. Там внезапно схватил он камень и швырнул в проплывающую мимо выдру. Оказалось, что это карлик Отр решил подслушать разговор. За убийство Отра — сына верховного князя гномов — потребовал разгневанный его отец волшебный посох Одина и крылатые туфли Локи. Отдали боги свои вещи, и не случилась война.
Ещё больше невзлюбили Локи в его родной семье. Тогда, чтобы вернуть посох и помириться с братом, отправился Локи к эльфам за мифрилом. Обманул кузнеца Адвари, привёз гномам мифриловый выкуп. Не менее хитрые эльфы вручили Локи перстень с уникальным свойством удваивать богатство. Правда, предварительно Адвари наложил на него проклятие, которое лишало владельца счастья. Хитроумный Локи подарил его гномам, но счастье свое успел потерять.
Так жил этот бог, творя зло, но жил весело и, несмотря на проклятие, продолжал свои делишки.
Но как-то решили встретиться боги Митгарда с великанами. Устроили пир на весь мир да стали хвастаться своими великими мастерами Фимагеном и Эльдиром, которые додумались, как превращать мертвое в живое. Асы хвалили кудесников, но Локи, позавидовав умению бесконечно оживлять погибших воинов, взял да и подрался с умельцами. Самое страшное — он сознался Одину, как в давнем поединке убил его сына Бальдра. Сказал и о том, что старший сын Одина в виде механической игрушки живет среди богов…
Окончательно рассердился на него Один. Приковали Локи к скале и приказали ядовитой змее сторожить наглеца! Из пасти на тело поверженного бога долгих три года капал яд, пока не разъел сковывающее его железо.
За это время разругались боги с великанами, протрубили в рог Гьяллархорн и начался Рагнарек. В этой войне погибли все старшие боги, остался только Локи…»
Некоторое время все молчали.
Четырнадцатилетняя Маша вдруг подошла к Яну и потрогала у него на виске маленький шрам, который, как звездочка от разбившейся об висок упавшей капли, иногда показывался среди волос.
— А дальше? — тихо попросила она.
— А дальше Локи похоронил своих братьев. Заковал он Митгард льдом и засыпал камнями. Но Гьяллархон по-прежнему цел. Тогда у Бога не хватило сил его сломать. И таящие на солнце льды почти вытолкнули рог судного дня на поверхность земли….
В зале стояла непривычная тишина. Люди испуганно посмотрели друг на друга, словно страшный рог опять протрубил Рагнарек.
На диване, обнявшись, тихо сопели близнецы.
— Богородице Дево, радуйся…,— прошептал Василий Иванович, посмотрев на спящих детей с нескрываемым страхом, смешанным с надеждой на тишину.
Компания, стараясь не дышать, одними глазами наблюдала, как родители, словно бестелесные ангелы, несут своих чад в спальню. Только через десять минут, убедившись в отсутствии звуков из детской, все вздохнули.
— Олладий, проследи…, — строго сказал полковник.
Вернувшийся Илья, увидев всю настороженную компанию, вздрогнул, покраснел и выпалил:
— Когда летим-то, Ян Геннадьевич?
— В пятницу, товарищ майор!
— А куда? — разумно поинтересовался Борис.
— На кудыкину гору! — вдруг зло и громко ответила ему Ксения.
Она встала и подошла к закрытому и законопаченному ватой до весны окну. Там, освещённая светом фонаря, мерцала всеми цветами радуги расчищенная тропинка. На ступеньках крыльца сидел Мрак, любивший зиму и долго гуляющий по ночному лесу среди сугробов. Женщина обернулась к остальным и продолжила:
— К белым пустыням, где лед и снег, где больно глазам и сердцу.
Ян удивленно посмотрел на пророчицу и тихо дополнил:
— Там очень холодно, но горячее сердце не замёрзнет. Мужа придётся отпустить, Ксения. Он мне нужен.
***
Ещё стояла темно-серая мгла, и до весны, с ее чёрными проталинами, покрытыми ярким лишайником цвета темного золота, живущим летом на камнях под вечным солнцем, было далеко. Но в торосах низким вздыхающим голосом уже гудел лед, и южный ветер готовился отогнать его от берега, оставив только корку припая, окончательно исчезающего на побережье к концу лета.
Всего несколько часов назад море плескалось, масляно сияя, хотя вдали и белели маленькие барашки, но оно спокойно и мирно дышало, предвещая скорое окончание холодов, приглашая людей на весеннюю морскую охоту: бить моржей и есть горячее сытное красное мясо.
В Каанааке, единственном крупном эскимосском поселении, не боящемся ставить свои «иннуик» на берегу холодного моря, с утра охотники на утлых кожаных каяках с веселыми криками уплыли туда, откуда доносился первый рёв могучих моржей. Вышедшие на берег женщины с гордостью наблюдали, как перекатывались, словно волны, мышцы их мужей на оголенных спинах, покрытых от напряжения и нетерпения едким потом. Моржи — это сытая жизнь. Это кожа, которую пора перетягивать на байдарках и домах. Это бивни, которые можно отвезти в Готхоб и обменять на новое ружьё и патроны.
Но в конце зимы погода переменчива. Злой северный ветер налетел, и море закипело, да так, что его грохот и шум домчал до гор и там сорвался камнепадом.
Охотники сумели быстро вернуться, правда ни с чем. Но все остались стоять на берегу, увидев, как среди черных туч и темного моря на горизонте показался светлый треугольник большой лодки, следом шли ещё три, в ряд. Их то швыряло глубоко в бездонную ледяную пучину, то подкидывало на высокий гребень пенной волны. Океан играл с утлыми вельботами, а они упрямо продвигались вперёд.
Охотники столпились на берегу. Жизнь на Севере с рождения сделала этих людей суровыми и настороженными воинами. Тот, кто почти каждый день встречается со смертью, не может быть другим. Все смотрели на рассердившийся к ночи океан и ждали.
Малыш Нааль смешно ковыляя, как тюлень на берегу, подошел к отцу и, дёрнув его за истертую оленью кухлянку, вопросительно посмотрел вперёд.
— Вельботы, — уверенно произнёс отец. Потом посмотрел на темную головенку сына под своей рукой и громко добавил:
— Деревянные, у них киль, в волну не опасно, скоро дойдут.
***
Группу доставили в совершенной тесноте и духоте на самом современном подводном судне системы «Кит 627», три года как спущенном на воду. Морпехи за всю неделю следования не проронили ни полслова, зато трое не то гражданских, не то военных товарищей вызвали крайне негативную реакцию у экипажа. Особенно выделялся самый молодой из них — наглый и чернявый, ухитрившийся сунуть любознательный нос везде. Его сопровождала маленькая рыжая (и не менее наглая!) собачонка, которая ухитрилась пометить ещё в первый день после отплытия все корабельные углы, особое внимание уделив почему-то двери в каюту старшего помощника.. Кого другого старпом бы поставил на место «на раз», но получивший строгий приказ капитан только сказал: «Терпите…».
Утром вынырнувшая максимально близко от края ледяной стены лодка приблизилась к берегу, и люди высадились на новенькие, издалека смахивавшие на деревянные барки, «зодиаки». Пока проходила погрузка, налетел восточный ветер, разогнавший опустившийся на воду вязкий зимний туман, но поднявший вполне приличную волну. Захлестывающая через круглые резиновые борта вода мгновенно превратилась в блестящую обертку льда, а люди, лишенные возможности ухватиться за борта, повалились друг на друга, как дрова. Единственный «воздушный гимнаст», удержавший равновесие, все тот же наглый говорун, исхитрился, пожав руку капитану, ещё и прокомментировать событие:
— Место нам, конечно, для высадки неудобное, но уж ладно. Вы, что смогли, сделали. Ныряйте и ждите! Чтоб по первому свисту! Надеюсь, не подведёте…
Капитан, никак не выразивший призрения к сухопутным наглецам, взял под козырёк. «Как адмирала какого провожали», — раздраженно подумал старпом, спускаясь вниз.
***
Некоторое время шли при боковом ветре вдоль, казалось, бесконечной ледяной стены с ее отвесно нависавшими над водой льдинами. Те периодически падали с резким разрывающим барабанные перепонки треском почти рядом с прыгающими по волнам лодками. Наконец, люди заметили проход — спускающийся к воде мыс со стоящими недалеко от воды круглыми домиками-ярангами, расположившимися на огромной снежной равнине, которая, плавно поднимаясь, оканчивалась на горизонте темным массивом гор…
На и без того чёрное небо к ночи наползли густые низкие тучи, из которых под завывание ветра посыпал злой, похожий на крупу снег. Но к этому времени люди уже высадились и шустрый проводник побежал к стоящим на берегу местным… Морпехи, выгрузившие снаряжение, с удивлением наблюдали, как из лодки неторопливо выпрыгнул огромный чёрный мохнатый волк, нагло сверкнувший карим глазом и потрусивший догонять убежавшего вперёд хозяина.
— А собачка-то их где? — спросил стоящий рядом старшина.
— Вот она, наша собачка! Привыкайте, — хмыкнув, ответил ему высокий широкоплечий мужик с отросшими за неделю усами и даже уже чем-то напоминающей бороду щетиной на подбородке. Затем он повернулся к приятелю и добавил:
— Ты зря побрился, Борис, тебя ж предупреждали. Усы надо. Их на Севере берегут, как хорошего пса. Здесь с водой плохо. Пить всегда хочется, а усы — они воду делают. Сосульки намерзнут, а пить захотел —напился!
***
Удивительные средневековые артефакты, хранящиеся в королевских сокровищницах Европы, такие как шахматы, например, считались сделанными в Исландии. Но недавно растопившее лед солнце обнажило целое поселение недалеко от столицы Гренландии — Нуук, которое где-то в XI-XII вв. явно специализировалось на изготовлении только фигурок для этой игры. До сих пор совершенно непонятным является факт исчезновения процветающих поселений викингов с острова в период с 1360 по 1370 гг. Почему бесстрашные викинги покинули остров — непонятно. Ни погода, ни льды, ни холод не могли напугать суровых северян. Но факт, что их напугало что-то ужасное, не оставляет никаких сомнений. В 1360 году в Гренландии произошло землетрясение, и что-то ужаснуло людей настолько, что они, бросив все, ушли с острова на материк.
Я должна взять конверт, который лежит в прадедовском чемодане. Чемодан находится в прачечной, прачечная — на чердаке одного старого дома на площади Святой Анны. а площадь эта, между прочим, в Копенгагене. В Копенгагене!!!
— Время, конечно, позднее, — сказал майор извиняющимся тоном, — но я бы хотел, чтобы вы съездили со мной для дачи показаний именно сегодня. Пока воспоминания еще свежи.
Не поймите меня неправильно: я очень хорошо отношусь к майору. И убийцу я хотела найти и разоблачить, пожалуй, больше всего. Но вот чего я точно хотела сейчас меньше всего — так это ехать с майором в его кабинет или куда там для дачи показаний! Меня буквально лихорадило, я не могла удержать себя в руках, все мои эмоции крупным шрифтом тут же проступали у меня на лице. А мне ведь надо было держать это лицо каменной маской, не выдать себя ни словом, ни жестом, ни о чем случайно не проговориться! А проговориться я могла много о чем. Особенно если колоть меня будет не какой-нибудь новичок неопытный, а сам майор, у которого и бревно заговорит!
Но что мне было делать?!
— Может, поедем на моей машине? — только и спросила я обреченно. — А то я ума не приложу, куда ее девать.
Майор согласился сразу же и к моему вольвику отнесся весьма одобрительно, сказав:
— Хорошая машина. За границей купили?
Я кивнула, с трудом удержав на кончике языка фразу о том, что де «заработала потом и кровью». Странной той истории лучше вообще не упоминать, да и крови там не было, если уж на то пошло. А мне и так предстоит сегодня много врать, лучше не делать этого там, где без этого можно и обойтись. Предки были умными людьми, посчитав молчание золотом, вот и будем молчать!
В управлении меня угостили кофе. Я закурила. оттягивая начало допроса и пытаясь сгрести в кучку разбегающиеся мысли. Взгляд у майора наметанный, боюсь, мое шитое белыми нитками вранье он вычислит сразу. Но что делать, если правду ему говорить нельзя ну никак?!
— Вы были очень близки со своей подругой?
Вопрос прозвучал скорее утверждением, но все равно поверг меня в состояние шока. Это как понимать? Что он такое вообще спрашивает?!
— Сказать «близка» — значит ничего не сказать! — возмутилась я. — Да ближе просто не бывает! Я доверяла ей больше, чем самой себе! И сделала бы для нее больше, чем для себя! Она не просто была моей подругой, она… Подождите, я помолчу немного, я все-таки не железная…
Осознание того, что Алиции больше нет, вдруг навалилось на меня со всей своей безысходной тяжестью, невероятной и кошмарной. Я была на грани того, чтобы забиться в истерике прямо в управлении нашей родной милиции. Удерживало меня лишь понимание возложенной миссии: я должна выполнить завещание Алиции. И я это сделаю! Я не могу ее подвести. Обязательно отыщу ее убийцу — и придушу на месте. Голыми руками.
Майор наблюдал за мной с сочувственным интересом.
— Вы ведь хотите, чтобы мы поймали убийцу? — спросил он со всей возможной проникновенностью в голосе.
— Жажду этого всем сердцем! — ответила я не менее проникновенно.
— Тогда давайте приступим. Когда вы последний раз виделись с вашей подругой? Желательно указать точное время начала и конца визита.
Я честно прикинула наши с Алицией разговоры и так же честно ответила майору, что распрощались мы около девяти. Эта не та информация, которую стоило бы скрывать. А вот майору она может и пригодиться.
По поводу же нашего с Алицией разговора я сообщила, что обсуждали мы в основном проблемы ремонта, дизайна и станковой живописи, поскольку Алиция как раз искала картину для украшения интерьера. Собственно, это даже враньем не было. так, легкое умолчание и смещенные акценты.
— Алиция приготовила нам кофе, — сказала я, — принесла его из кухни в таком особом термосе, она всегда так делала. Но разлить не успела, отвлеклась. Я вспомнила, что она обещала мне показать фотографии, она кинулась их искать, нашла в каком-то ящике. А вместе с ними нашла и какой-то заказ, там эскиз был, она про него совсем забыла, а сдавать надо было утром. И мне пришлось уйти. Помню, она еще извинялась и говорила, что у нее с утра очень много дел.
Я почти не задумывалась над тем, что говорю, придерживаясь версии того диалога, что мы разыграли на радость сучку-микрофону. Ну мало ли! А сама в это время думала. И чем больше я думала, тем больше впадала в уныние.
Задача, поставленная передо мной Алицией, начинала казаться неподъемной.
Как мне отыскать ее убийцу? Да что там! Как отыскать хотя бы того типа, который ей ремонт делал?! А ведь он может оказаться важным ключевым звеном, путеводной ниточкой… Да что там ниточкой — тросом! Корабельным канатом! Но как его найти? Как вообще найти хоть кого-нибудь из ее окружения последних месяцев? Как выбраться из Варшавы?
— После вашего ухода к ней пришел кто-то еще, — сказал майор. — Согласен, одинокая чашка кофе в этом случае очень подозрительно выглядит. Но этот гость не обязательно должен быть убийцей. Как вы полагаете, кто мог к ней прийти в такое время?
— Да кто угодно мог! Но пришел кто-то очень ей дорогой, если она для него даже свечи зажгла… Или наоборот, кто-то нудный и душный, которого не знаешь как и чем занять и ставишь свечу — ну чтобы хоть какое-то развлечение.
— Ну да, ну да, — покивал майор понимающе. — Или начинаешь ее кромсать, чтобы чем-то занять руки. Кто из ваших общих знакомых подпадает под такое определение?
Я немного подумала.
— Да с полгорода, пожалуй. Она была очень общительна и дружелюбна, к ней все тянулись. Я, конечно, могла бы попытаться составить список всех тех, кто был ей наиболее дорог, но вам-то это сделать намного проще, я ведь у большинства из них не то что адресов не знаю, но и даже фамилий никогда не спрашивала!
— С наиболее близкими друзьями понятно. А как насчет тех, кто был ей неприятен?
— Тут, увы, я вообще ничем помочь не смогу.
— Хотите сказать, что у пани Алиции не было врагов?
— Может, и были, только я с ними незнакома. Она была редкой души человеком, всем помогала, все ее любили…
— И убили тоже от большой любви? Или посторонний прохожий с улицы? Она не говорила вам, что кого-то опасается? Не делилась неприятностями или проблемами? Вспомните, пожалуйста.
До сих пор я майора не обманывала, частичное утаивание кое-какой информации не в счет. Но теперь под ногами у меня захрустел тонкий лед, а в мозгу зазвучал сигнал тревоги.
— Ну вообще-то да. Она говорила, что вся на нервах, даже попросила у меня успокоительную настойку. Но в чем причина — так и не сказала.
А что делать? Пришлось признаться. Майор все равно бы это узнал, бутылка с моей микстурой наверняка уже обнаружена, по этикетке вычислить врача и узнать, кому он ее прописал — не такое уж трудное дело, майор наверняка справится. А соври я в такой мелочи — возникли бы ненужные подозрения.
— И вы так и не попытались расспросить? — не поверил майор.
Я пожала плечами.
— Да как-то не до того было, все время находились другие темы для обсуждений. к тому же я была уверена, что это она из-за свадьбы переживает.
Может, и не стоило ему говорить про свадьбу… Но иногда молчание слишком драгоценно, чтобы им разбрасываться!
— Какой свадьбы? — сразу же сделал стойку майор на подброшенную ему косточку.
— Да ее собственной. Она уже почти год как замуж собиралась за одного пана… ну то есть не пана как раз, а иностранца. Из Дании.Но все время что-то мешало, да и она сама не так чтобы активно собиралась. Там каких-то бумаг не хватало или они вечно оказывались просроченными, а она не торопилась делать новые. Мне вообще казалось, что она не была толком уверена насчет этого замужества. То есть не этого конкретно, а вообще своего желания выйти замуж.
Все это я постаралась выложить майору самым беспечным тоном, словно не стоящие ни малейшего внимания сплетни. Однако судя по его цепкому и задумчивому взгляду не особо в этом преуспела. Все же страшный он человек, этот майор! Слишком умный. Это угнетает.
— А зачем вы ей сегодня звонили? — спросил он вдруг. — У вас было к ней какое-то дело?
Я поежилась.
— Да просто мы договорились встретиться в холле «Европейского», а она не пришла. Хотелось поболтать, мы же целую вечность не виделись, я только три недели как из-за границы вернулась, а вчера мне еще и уйти пришлось слишком быстро. Вот и договорились, что сегодня встретимся, когда она раскидает все свои дела.
Не успев договорить, я уже поняла, что проболталась. Не то чтобы они не смогли бы все это узнать и сами, но лучше бы попозже, когда я приду в себя и как следует продумаю стратегию и тактику. Однако слово не воробей.
— «Целую вечность» — это сколько?
— Да полгода, считай.
— Вы были за границей полгода?
Все же майор бульдог, вон как вцепился! И ведь не соврешь…
— Да нет, больше. Около года.
— Значит, во время первой половины этого срока вы там с нею встречались? Или вообще были вместе?
— Ну не то чтобы совсем вместе… Алиция туда уехала раньше и очень меня звала. Ну я и приехала.
— Куда именно звала вас пани Алиция?
— В Копенгаген.
— А что пани Алиция делала в Копенгагене?
— Работала, разумеется, что же еще! Ну и жениха вот нашла… но это скорее случайно вышло.
— А вы случайно не знаете, пани Иоанна, среди ее тамошних знакомых не было каких-нибудь… ну если не врагов, то хотя бы недоброжелателей?
Ну и как вот тут прикажете выкручиваться бедной мне?!
— Сразу как-то никто на ум не приходит, — протянула я уклончиво. — Но если вдруг кого вспомню такого, то обязательно вам сообщу.
Я женщина, к тому же на стрессе, имею полное право быть забывчивой! А ниточка действительно скорее всего тянется именно оттуда. Из Копенгагена. Был там, помнится, один тип, Алиция все время старалась держаться от него подальше… Стоп, а ведь именно там я и видела…
Точно!!!
17 июня 427 года от н.э.с. (Продолжение)
Дверь снова приоткрылась, но на этот раз потихоньку, со скрипом, и в спальню просунул голову один из старших ребят.
– Что, Вратан, нотации салагам читаешь? А я вот на Вечного Бродягу зашел посмотреть.
– Иди отсюда, – махнул тот рукой.
– Да ладно, хватит уже. Чего ты их так… – Парень зашел в спальню и прикрыл за собой дверь. – Они, между прочим, нас с тобой шли освобождать. Под ружья лезли.
– Смелость – не оправдание глупости.
– Не слушайте его, ребята. Спасибо вам, и жаль, что так вышло. И наши на вас вовсе не злятся, наоборот. Нашел тоже виноватых! Сам, небось, в глубине души верил, а?
– Ни во что я не верил, – проворчал Вага.
– Всё равно, скажи спасибо. Мы сами решение принимали их поддержать. Ну, не победили… Не всегда же можно победить. Ну, ранили кого-то – война и есть война.
– Ага, а ещё руки поломанные, головы, избитых сколько!
– Да ладно, отодрали и отодрали – в первый раз, что ли? Или, может, в последний?
– Ты здоровый парень, тебе что. А маленькие?
– Ничего, за битого двух небитых дают. Правда, Мален? – парень подмигнул.
– Правда. – Мален улыбнулся. – Больно, конечно, но не страшно. Правда, не страшно…
Парень сел на высокую спинку кровати и продолжил:
– Вы лучше меня послушайте. Вы тут первый день, вам много чего надо понять. Тут – плохо. Всем плохо. Мален, конечно, соврал – страшно, поначалу особенно. Так вот: бояться нельзя. Знаете, как собаки чуют, что их боятся, так и эти… Если в начале они тебя запугали – пиши пропало. Главное, первые месяцы продержаться, а потом привычка появляется, уже легче. Но это не значит, что надо лезть на рожон, – надо взвешивать, стоит сопротивляться или не стоит. Если тебе в лицо плюнули – лучше утереться. А если девочку бьют – лучше вступиться. Мы тут друг другу помогаем, у нас так принято. И всем скажу, а Вечному Бродяге в особенности: не пытайтесь нападать на мрачунов, не вздумайте им грозить или бить по ним из-за угла. Это бессмысленно. Они нас боятся, поэтому звереют. Не просто отдерут – всерьёз покалечить могут. Вага, скажи.
– Радован прав.
– Нет, ты про себя скажи!
Вратан опустил голову, а потом поднял глаза исподлобья:
– Я не могу никого «ударить». Даже если хочу. В Исподний мир могу энергию сбросить, а «ударить» не могу. Отучили. И нас таких много.
– Ещё скажу. На работе никуда не торопитесь, но и не стойте. А вот ешьте быстро. На уроках старайтесь для себя, а не для них. Если бьют – закрывайте руками голову, чтобы глаз не вышибли или в висок заклёпкой не попали. И кричите в полный голос, с криком тело расслабляется и раны не такие страшные остаются. В карцере не бойтесь ничего – всегда кажется, что тебя там забыли, на самом деле – никого там не забывают. В случае чего – ребята напомнят. Потолок там на голову не опускается, крыс-мышей нет, воздух не кончится. Зато спать там можно сколько угодно, хоть и холодно иногда. Если они хотят вас унизить, а у них это бывает, – здесь никто друг над другом не смеётся. Если кому-то днём отбили почки, то он ночью может намочить постель, и это не смешно, это больно. Если голым выгнали на плац – это тоже не смешно. Девочки закроют глаза. Если они смеются над вашими слезами – ничего унизительного в этом нет, мы все разные, кто-то сильней, кто-то слабей. Мы можем ссориться друг с другом и что-то доказывать друг другу, но мы – единое целое. Единственное, что не прощается, – это доносительство. Даже под страхом наказания, даже если тебя пытают или грозят смертью – мы друг друга не выдаём. В этом не бывает слабых или сильных, в этом мы все равны.
На ужин – в столовой с пятью длинными столами – перед каждым воспитанником поставили кружку с водой и положили кусок мокрого ржаного хлеба.
– Здесь всегда так кормят? – спросил Йока Малена.
– Нет, это из-за бунта, обещали неделю так кормить.
Йока хотел есть. Они позавтракали в лагере Пламена, но легко, чтобы не тянуло в сон. Пока он ждал приезда Инды, ему приносили обед, но Йока слишком сильно волновался, чтобы как следует поесть, – так, поковырял что-то в тарелке. Кусок ржаного хлеба показался неожиданно вкусным, но очень маленьким.
– Хочешь ещё? – спросил Мален, протягивая половину своего куска.
– Нет, – ответил Йока.
– На самом деле я не очень люблю есть. Я поэтому такой худой, а не потому что меня недокармливают.
– Всё равно не хочу. И… никогда мне больше такого не предлагай.
– Хорошо, – легко согласился Мален. Но хлеб не съел, а спрятал за пазуху.
А вот что Йоку не напугало – так это ходьба строем: в Академической школе порядки были ничуть не менее жёсткими. Так же все вставали при появлении учителя, так же по команде садились за стол в столовой и по команде поднимались. И без обеда Йоку тоже оставляли не раз и не два. Что бы там ни было, а выучка Академической школы пошла ему на пользу.
На поверке после ужина он понял разницу, когда чудотвор, прохаживавшийся вдоль строя, ударил Пламена ремнём по лицу. Ударил почти ни за что, Пламен только повернулся и хотел сказать что-то Йоке на ухо. Чудотвор не предупреждал, не делал замечаний – просто молча ударил. Со всего плеча.
Йока отшатнулся и зажмурился, а Пламен вскрикнул и прикрылся рукой. Это даже отдалённо не напоминало удар указкой в школе, зато было очень похоже на удар цепью, который Йока получил на сытинских лугах: тяжёлый ремень с металлическими заклёпками рассек губу до крови и оставил вспухший красно-синий след на щеке и подбородке.
Пламен выпрямился и хотел что-то сказать, но сзади зашептали:
– Пламен, не надо, встань прямо. Ты ничего не добьёшься.
Видимо, чудотвору не понравилось выражение лица Пламена, потому что он ударил второй раз, по тому же месту, и Пламен даже не вскрикнул – взвыл, и из глаз у него покатились слёзы. И Йока увидел, что тот и хотел бы что-то сказать, но не может. И… боится.
По спальням расходились строем, молча. И только когда дверь закрылась, ребята зашумели, заваливаясь на кровати. Йока положил руку Пламену на плечо, но тот сбросил её и опустился на кровать, закрыв лицо руками.
– Пламен. – С другой стороны подошел староста группы. – Слышь, ты не переживай. Это потому, что ты новенький. Они всегда ломают новеньких. Ты, главное, не связывайся с ними, не старайся им что-то доказать. Всё равно они добьются своего, а шкурка выделки не стоит.
– Ничего они не добьются… – прошипел Пламен сквозь зубы. И никакой уверенности в его словах не было.
И Йока тоже не ощущал уверенности, он не думал, что это выглядит так страшно, что это будет всерьёз – настолько всерьёз.
– Тихо! – крикнул кто-то. – У нас до отбоя только полчаса. Давай, Мален, доставай скорей.
– Надо, наверное, новеньким рассказать, что раньше было… – пожал плечами Мален.
– Некогда. Потом расскажешь, а сейчас читай.
Мален читал свою книгу про Ламиктандра – с исписанных мелкими буквами тетрадных страниц. И хотя Йока не слышал начала, всё равно было интересно.
Перед отбоем, за пять минут до которого в коридоре прозвенел звонок, все ребята разделись до трусов и выстроились возле спинок кроватей.
И тогда Йока увидел на спине у Малена жуткие кровоподтеки и ссадины, на самом деле жуткие – непонятно было, как Мален может ходить и говорить; по мнению Йоки, он должен был лежать и плакать от боли.
В спальню явился воспитатель, прошел по обоим рядам между коек, пристально всматриваясь в лица, дал команду ложиться в постель и, уходя, выключил солнечные камни под потолком.
Йока не мог уснуть. Да и не успел привыкнуть – по ночам они с Важаном занимались, укладываясь на рассвете. Все происшествия этого длинного дня словно ждали, когда Йока останется в одиночестве… Чтобы навалиться на него разом.
Как всё глупо получилось! Глупо и страшно… И ведь Важан даже послал Черуту, чтобы тот перехватил их с Костой на мосту в Брезене! Коста… Лучше бы он не прятал мотор от Цапы, и тогда… Может быть, Инда соврал? Может, Коста жив?
Если бы Йока своими глазами не видел, что Коста ранен в живот, он бы Инде не поверил. Змай? Нет, в это нельзя поверить, просто нельзя!
Йока уткнулся лицом в подушку, от которой неприятно пахло лекарством. Наволочка была в тёмных пятнах – наверное, на ней остались следы чьей-то крови…
Какие гнусные мысли! Гнусные! Прав Вага, сто раз прав. «Слышишь, Йелен? Вся эта катавасия случилась только из-за тебя». И эта девочка, которой двенадцать лет, – она была ранена, а не Йока. Она сейчас лежит где-то с перевязанными ногами и не может уснуть. И ремнем били Малена, а не Йоку, Малена – а он слабый, он неженка, он худущий и совсем маленького роста. Он должен учиться в Лицее искусств, он должен писать книги, его вообще нельзя бить! Это всё равно, что бить девочку! И не Мален выдумал это обречённое на провал нападение.
Подушка – тонкая и жидкая – душила неприятным запахом, и сетка кровати громко скрипела от малейшего движения. И это было неприятно, нельзя было даже пошевелиться так, чтобы об этом никто не узнал.
Ну почему, почему Цапа их не догнал? Почему Черута так плохо прятался на мосту?
– Йелен? – На плечо легла легкая, почти невесомая рука Малена. – Йелен, ты чего? Не надо, не плачь, слышишь?
Йока не заметил, что плачет. И… здесь нельзя плакать так, чтобы этого никто не увидел. Значит, здесь вообще нельзя плакать. Он не посмел оттолкнуть Малена.
– Мален, Мален, прости меня. – Йока повернулся к нему лицом, смахнув слёзы краем одеяла.
– За что? – Тот поднял брови – за окном было ещё светло, солнце только-только начинало садиться, но в спальне царил полумрак.
– За то, что я… Я подставил тебя, я всех подставил, я всех всегда подставляю… И Стриженого Песочника. И Коста… Коста умер в больнице… – Слёзы снова наползли на глаза, и лицо Малена расплылось за их пеленой. – Мален, я никогда больше не позволю им тебя ударить, никогда. Я клянусь тебе.
– Мне вовсе не за что тебя прощать, пойми. Ты же хотел меня освободить. И я знаю, Стриженый Песочник сам признался тогда чудотворам, чтобы они не думали на тебя, что ты мрачун. Не надо, не переживай. Так сложилась жизнь и всё, слышишь? Ты не видел, как вчера все радовались, что ты идешь нам на помощь!
– Что толку! Я только сделал хуже…
– Но это же не твоя вина. Это же не ты стрелял в ребят из ружей, правда? Не ты дубинкой ломал им руки, не ты избивал нас на плацу, правильно?
– Больно тебе, Мален?
– Сейчас – нет, не очень. Честно. И это не страшно вовсе, правда, я не вру. Плохо только, что я расплакался, но многие плачут; Вага говорит, что это нормально, что не надо стыдиться. Я не хотел плакать, оно как-то само так… И я не испугался, честное слово.
– Мален, да не оправдывайся, не надо. И я сказал: больше никто тебя не ударит. Я клянусь.
– Спасибо. Ты всегда меня защищаешь, потому что ты сильный. Это очень хорошо, когда сильный стремится защитить тех, кто слабей. Значит, он сильный по-настоящему. Так делал Ламиктандр. Знаешь, я, когда пишу свою книгу о нём, я почему-то его представляю очень похожим на тебя, только взрослым, конечно.
Эти слова и смутили Йоку, и были, несомненно, очень приятны. И если раньше он ревновал своего любимого героя к Малену, то тут почувствовал свою причастность к этой книге, словно и вправду чем-то помог Малену в её написании.
– И, знаешь, я тоже тогда тебе поклянусь, – продолжил Мален. – Я обязательно напишу про тебя книгу. Я научусь писать хорошо, по-настоящему, и тогда напишу книгу про тебя. Я клянусь.
– Ну вот, кажется, и все, — сказал Говор.
– Теперь все, — согласился Серегин.
– Да, еще одно: мой пилот Вы подобрали?
Серегин кивнул с маленьким за позданием; эта пауза не усколь знула от Говора.
– Вас что-то смущает?
– Пожалуй, да, — сознался Серегин. Он выпятил нижнюю губу, склонил голову влево и повторил: — Пожалуй, да.
– Честное слово, я не знаю, до чего мы так дойдем. Что, неужели нельзя найти приличного пилота? Зачем же вы советовали мне отпустить Моргуна на звезды? После него мне нужен очень хороший пилот. С другим я просто не смогу летать, вы это знаете.
– Судя по знакам отличия, он хороший пилот, — сказал Серегин. — У него их полная грудь.
– В чем же дело?
– Хотел бы я знать, в чем дело, — сказал Серегин, скептически покачивая головой. — Опыта у него, по-видимому, достаточно. Но что-то такое есть в нем…
– Это лучше, чем когда нет ничего, — прервал Говор. — Вы ознакомились с документами? Да, впрочем, Резерв не прислал бы мне кого попало. Они меня знают.
– Я тоже так думаю, — сказал Серегин, не моргнув глазом. — Да кто вас не знает? — Говор покосился на него; Серегин был непроницаемо серьезен. — Документов у него пока нет, по его словам, их сейчас оформляет Резерв. А так, с виду, парень в порядке.
– Какой класс?
– Экстра.
Говор поднялся с кресла с таким видом, словно собирался немедленно засучить рукава и кинуться в атаку.
– Вы начинаете острить?
– Я ничего не начинаю, — невозмутимо сказал Серегин. — У него экстра-класс. Не думаю, чтобы он врал.
– М-да, — буркнул Говор.
– Вот в том-то и дело.
– Я вас понимаю. Нилоты экстра-класса не каждый день идут на корабли малого радиуса.
– Да, не каждый день. Точнее, это первый случай.
– Вы правы: тут что-то не так. Может быть, возраст? Как его зовут?
– Рогов.
– Рогов, Рогов… Где-то чтото… Напомните, Серегин.
– Когда-то вы хотели взять пилота с такой фамилией. Только он передумал и ушел на звезды. У него был первый класс.
– Значит, он получил экстра и решил принять наше предложение? Странно.
– Да нет же, — терпеливо сказал Серегин. — Вы забыли: это было давно. Того два года назад списали по возрасту.
– Зачем же вы привели его, Серегин?
– Это не он. Возможно, его сын. Ему лет сорок, сорок пять…
Страница 2 из 138
Говор уселся на угол стола и скрестил руки на груди.
– Что же вас смущает? Я вас знаю, Серегин, вы не станете сомневаться зря. Ну, отвечайте же, бестолковый человек!
Серегин пожал плечами.
– Ничего определенного. Но когда я смотрю ему в глаза, мне кажется, что он куда старше наc всех.
– Возможно, усталость, — предположил Говор. — Да, наверНое, усталость. Он хочет отдохнуть здесь, в Системе. Но вы сказали ему, что работа у нас очень напряженная? Иногда из-за одного человека приходится гонять машину чуть ли не на другой конец Солнечной системы. Такова косМическая ветвь геронтологии. — Соскользнув со стола, Говор заложил руки за спину, гордо выпятил живот. — Если где-нибудь на Энцеладе человеку удается дожить до ста двадцати, мы вынуждены облазить всю планету, чтобы в конечном итоге убедиться в том, что там нет никаких специфических условий, ведущих к увеличению продолжительности жизни, а просто у человека хорошая наследственность. Помните, сколько нам пришлось попотеть из-за Карселадзе?
– Помню.
– Все-то вы помните! Где этот пилот? На следующей неделе я хочу выслать группу к Сатурну, на Титан. Я сам пойду с нею. Не исключено, что там окажется что-то интересное. Где же он? Нельзя заставлять пилота экстра-класса ждать столько времени! Ей-богу, Серегин, вы иногда так злите меня, что я начинаю думать: человечество просто не заслуживает того продления жизни, ради которого я тут чуть ли не разрываюсь на части. Не говоря уже о бессмертии, которого оно заведомо не заработало. Даже вы — нет, а заметьте: вас я считаю едним из лучших представителей человечества. Это чтобы вы не обижались.
Серегин не улыбнулся.
– Я не обижаюсь, — сказал он. — Пилот здесь, рядом.
– Ну вот, я так и думал. И вы только сейчас снисходите до того, чтобы уведомить меня об этом, а пилот изнывает от скучного ожидания в приемной. Или вы думаете, что его может интересовать телепрограмма? Нет, если бы не ваша способность подбирать такие блестящие группы, я бы вас… Каково теперь, по вашей милости, мнение этого пилота обо мне? Он думает, что шеф института — старый дурак и вовсе не заботится о людях, хотя именно он должен бы… Впрочем, я не уверен, что вы судите иначе.
Серегин покачал головой. — Нет.
– Тогда идемте к нему.
– Только я хочу предупредить вас…
– Ничего не желаю слушать, — отрезал Говор. — Где он? В конце концов, имею я право поговорить с ним?
Не по возрасту стремительными шагами Говор пересек кабинет и рывком распахнул дверь в приемную.
Навстречу Говору поднялся старик. Его длинное, костистое лицо обтягивала сухая, с красными прожилками кожа. Старик выпрямился во весь рост, но привычка сутулиться укоренилась слишком глубоко. Старик неуверенно шагнул вперед.
– Я пришел, Говор, — сказал он. Голос его дрожал; старик чувствовал, что произвести благоприятное впечатление ему не удалось. — Я пришел. Когда-то ты обещал сделать для меня все, что я захочу. Так вот, я хочу, чтобы ты взял меня.
– Ну вот, — сказал Говор, с досадой ударив себя руками по бедрам. — Ну вот. Этого только мне не хватало.
– Я ведь немногим старше тебя. Говор, — сказал старик. -: И я неплохо летал, а? Нет, скажи прямо: разве я плохо летал? Вспомни. Другие забыли, они не возьмут меня. Но ведь ты не можешь забыть.! И ты возьмешь меня. Говор. — Он говорил все быстрее, чтобы не дать никому вставить слово. — Сейчас у тебя нет пилота, я узнал. У меня все с собой… — Негнущимися пальцами старик полез в карман. — Вот сертификат, вот книжка… Правда, на них этот проклятый штамп. Но ты уберешь его! А, Говор? На, вот они. Возьми! Или скажиему… — старик ткнул документами в сторону Серегина. — Скажи, пусть он возьмет и сделает все, что надо. И мы полетим опять, а, Говор?
Говор тяжело вздохнул, покосился на Серегина, затем подошел к старику. Говор отвел в сторону документы и обнял старика за плечи.
– Ну садись, старина, — сказал ои.- Садись, и поговорим еще. Хотя у меня мало времени, чертовски мало.
– Узнаю тебя, — сказал старик и мелко захихикал. — Раз кто-то чертыхается, значит Говора не придется искать далеко. А ты тоже стареешь, — отметил он не без удовлетворения.
– Это естественный процесс, — сказал Говор недовольно. — Но давай-ка поговорим о деле. Ты всетаки хочешь летать. Но ты ведь давно знаешь, Твор, буйная головушка, что не полетишь. Все комиссии, начиная с психологов…
– Вот что, — сказал старик. — Ты сперва возьми документы…
– Если даже я их возьму, все равно никто не выпустит тебя в пространство.
– Захочешь — выпустят! Тебя все боятся: вдруг ты и вправду найдешь способ делать людей бессмертными? Тогда каждому захочется оказаться поближе к началу очереди… Нет, если ты скажешь, что хочешь летать со мной — и только со мной! — то никто не осмелится возразить.
– Меня просто не станут слушать, — сказал Говор не очень убежденно.
– Но вот сам же ты слушаешь меня! — Старик снова хихикнул. — Да, ты стареешь. Раньше ты не стал бы и слушать. Приказал бы отправить меня домой, и все.
– Старина… Разве тебе плохо дома? Ты налетал столько, что хватит на две жизни. Уже десять дней, как ты вышел из больницы. Райская жизнь! Заслуженный отдых. Я в самом деле готов сделать для тебя все, но по эту сторону атмосферы. Может, хочешь переехать в Африку? На Гавайи? Куда-нибудь еще? Я помогу, мы тебя перевезем, но, ради бога, выбрось из головы, из своей старой головы, что ты еще сможешь летать. Тебя не выпустят с Земли даже пассажиром!
Страница 3 из 138
– Тебя же выпускают!
– Я куда крепче. И кстати, я теперь летаю в капсуле, где не испытываешь перегрузок. А пилот должен вести корабль…
– Не тебе учить меня этому, Говор. Я хочу летать. И я был бы сейчас не слабее тебя, не облучись я тогда на Обероне. Но ведь я не виноват в том, что облучился, когда летал по твоим, Говор, делам!
– Если бы даже был виноват я — все равно…- произнес Говор после паузы. — Скажи по-человечески, чего ты хочешь, или — прощай. В конце концов, я занят серьезным делом: стремлюсь продлить жизнь, хотя бы тебе! И у меня мало времени.
– Ну да, — пробормотал старик. — У тебя мало времени… Но где же твое бессмертие? Ты не представляешь, как оно мне пригодилось бы: я стал бы молод и опять уеелся бы за пульт…
Говор непреклонно покачал головой: — Даже тогда — нет. Бессмертие не омоложение.
Старик моргнул, и губы его задрожали.
– Продлить райскую жизнь, — сказал он. — Чтобы меня подольше кормили из ложечки? Не так я жил, чтобы… Тебе не приходилось жалеть, что ты не погиб раньше? А я теперь каждый день думаю об этом. Умереть на орбите — вот о чем я мечтаю.
– И оставить меня на произвол судьбы? Спасибо! В общем иди к черту! — сказал Говор, поднимаясь. — Когда я тоже не смогу больше работать, вот тогда ты изложишь мне свои взгляды на жизнь. И на бессмертие. Только имей в виду, что бессмертные — они будут не такими, как ты. И даже не как я. Они будут вечно молоды, понимаешь? Но, конечно, будут умнеть с годами. Пока это удается не всем. И оставь меня, пожалуйста, в покое. Понятно? Серегин, отправьте его домой. Иди, старина, иди, я к тебе заеду как-нибудь вечерком.
– Нет, — сказал старик. — Ты не чудотворец, Говор. А я ожидал от тебя чуда.
– Куда вас отвезти? — сказал Серегин. — Я распоряжусь.
– Куда-нибудь подальше. Это в ваших интересах. Но пока меня не увезут за пределы Земли, вам от меня не избавиться. Тебе тоже, Говор. Я приду опять. И ты ничего не сможешь сделать: нельзя не пустить в институт человека, который много лет водил его корабли. Так что до скорого, Говор! На космодроме…
Последние слова были сказаны уже в дверях.
– Ну, — сказал Говор, — если бы не мое воспитание, я стал бы бить вас, Серегин, чем попало. А работай вы у Герта, он вас вообще уничтожил бы.
– Я и не знал…
– Должны были знать.
– И потом, мне жаль его.
– Достоинство, нечего сказать. А кому не жаль? — Говор постоял, плотно сжав губы, шумно сопя носом. — Да, у него окончательно разладилось с психикой. Мрачное напоминание всем старикам, Серегин, особенно облучившимся. Впрочем, что вам до это. го? Но, собственно, и сам я хорош: зачем вышел к нему?
– Вы вышли не к нему, — возразил Серегин.
– Вот как? А к кому?
– Пилот ждет вас.
– Ага, — сказал Говор. — Я же говорю, что вы всегда все помните. А где пилот? Я его не испугал, надеюсь?
– Я здесь, — негромко сказал кто-то из угла.
– Чудесно. Значит, вы не испугались? Проходите, прошу вас. Поговорим у меня. Вы тоже, Серегин. Да, вы… простите, как вас?
– Рогов.
– Рогов, Рогов… Ну да, Рогов. Так вот, вы должны простить нас, стариков. Меня и того, которого я попросту выгнал. Он тоже когда-то был пилотом. И даже неплохим: второго класса. Но — темпора мутантур… Да, старики — невыносимый подчас народ. Вы должны иметь это в виду, поступая ко мне. Дело не только в том… садитесь, прошу вас. Что-нибудь тонизирующее? Ну, а я выпью. Серегин, надеюсь, вас не нужно приглашать. Так вот, дело не только в том, что я старик. — Говор откинулся на спинку кресла, повертел в пальцах бокал, заглянул в него, словно в окуляр. — Мои недостатки не превышают обычного для этой возрастной категории уровня. Но нам приходится работать в основном со старцами. С долгоживущими. Мы занимаемся геронтологией, вы слышали об этой науке? Вы ведь знаете, что в каждом уголке космоса, и большого и малого, существуют свои условия, непохожие ни на какие другие. И вот мы ищем, не могут ли эти условия — какая-то их комбинация — положительно повлиять на протяженность жизни, а может быть, и… Словом, мы ищем людей, опыт которых мог бы со всею достоверностью нам сказать, что именно в данном месте существуют нужные условия. Тогда мы начнем изучать их как следует… Короче, нам приходится помногу летать; учет долгожителей даже в Солнечной системе поставлен из рук вон плохо, она ведь, по сути, не так мала, Система. Итак, я вас предупредил. Вы не боитесь того, что придется много летать?
– Нет, — сказал Рогов.
– Чудесно. Впрочем, чего вам бояться: вид у вас отличный, можно только пожелать и себе такого же. Корабли класса “Сигма-супер” вам, разумеется, знакомы?
– Да, — сказал Рогов. После паузы добавил: — В основном теоретически. Плюс два месяца практики в Космическом резерве сейчас. Эти корабли появились, когда у меня был перерыв в полетах.
– Долго не летали?
– Довольно долго.
– Долго, Серегин, слышите? Гм… Скажите, Рогов, а летали вы на каких трассах?
– На межзвездных.
– Много? — спросил Серегин.
– Подождите, Серегин, я же разговариваю! Естественно, много: иначе он не был бы пилотом экстра-класса. Вы знаете, Рогов, я удивляюсь, что вас направили на такую скромную-работу. Ведь пилотов экстра-класса не так много?
Страница 4 из 138
– Сейчас уже около двадцати.
– Все они надпространственники, — сказал Серегин. — А как у вас с навыками работы в трех измерениях?
– Я почти все время работал именно в трех.
– Очень хорошо, — сказал Говор. — Исчерпывающий ответ. Вы еще что-то хотите спросить, Серегин?
– Только одно. Долго ли вы не летали? Точно.
– Да постойте, Серегин. Что вам дадут цифры? Ну, пусть он не летал даже пять лет — выработанные рефлексы и навыки ведь не исчезают… А вот почему вы не летали? Это важнее.
– Женился, — сказал Рогов, — жил на Земле. Отдыхал, можно сказать.
– Я вас понимаю. Человеку необходимы перемены… А теперь, следовательно, семейная жизнь вам приелась, и вы решили…
– Нет, — сказал Рогов. — Не то чтобы мне надоело…
Было в его голосе что-то такое, что заставило обоих собеседников вглядеться в Рогова повнимательнее. Нет, все было в порядке: рослый, плечистый человек лет сорока, с гладким лицом и уверенными движениями. Но вот только что им послышалось что-то?… Какое-то горькое превосходство, что ли?
– Вот как? А почему же вы решили, выражаясь высоким штилем, вновь покинуть Землю?
Рогов подумал и пожал плечами.
– Понимаю: вы затрудняетесь ответить. Это даже неплохо: ваше желание, значит, естественно, органично…
– Много ли у вас детей? — спросил Серегин. — И согласна ли жена?
– Дети выросли, — сказал Рогов. — Жена умерла.
– Простите, — сказал Серегин.
– Нет, позвольте! — возмутился Говор. — Что значит — простите? Как это — умерла жена? У нас стопроцентная гарантия жизни, каждый человек уже сегодня доживает до своего биологического рубежа, а вы говорите — умерла жена! Отчего? Непонятно.
– Очевидно, — сказал Рогов, — достигла своего рубежа.
– Во сколько же это лет, если не тайна?
– Ей было сто два, — сказал Рогов.
Говор развел руками, высоко подняв брови.
– Сто два? Простите, а сколько же тогда лет вам? — спросил Серегин.
– Двести двадцать семь, — сказал Рогов.
– Да нет, — поморщился Говор. — Нас интересует не это. Не ваши релятивистские годы, не время, прошедшее на Земле, пока вы летали на околосветовых скоростях. Мы хотим знать ваш реальный, физический, собственный возраст, вы поняли? Годы, которые вы прожили. Ясно?
– Отчего же, — сказал Рогов. — Ясно.
– Итак, вам…
– Двести двадцать семь. Релятивистских — более трехсот.
Говор схватил бокал и снова со стуком поставил его на столик.
– Скажите, Серегин, — сердито спросил он, — кого вы мне рекомендуете? Я просил пилота, а наш друг Рогов, кажется, мистификатор? Двести двадцать семь лет? А почему не больше?
– Двести двадцать семь, — сказал Рогов, пожимая плечами. Он не обиделся. — Больше не успел.
– Просто интересно! Но вы понимаете, Рогов, в этом-то вопросе мы специалисты. Возраст — это, так сказать, наша профессия. И будь вам действительно… Ну, не двести двадцать семь, конечно, но хотя бы полтораста… Учитывая ваш облик и состояние здоровья, мы изучали бы вас как редчайшую из редкостей, биологический раритет. Но почему же мы до сих пор о вас ничего не слышали? А?
– Не знаю, — сказал Рогов. — Я не думал, что обо мне кто-то должен знать.
– Но позвольте! Вы же живете не в пустоте! Люди…
– Большую часть жизни, — сказал Рогов, — я провел как раз в пустоте.
– Да, конечно. Однако же…
– Позвольте мне, — вмешал ся Серегин. — Не думаю, чтобы он шутил. По его виду этого не скажешь. Да и зачем бы? И однако, это невероятно. Так что, я надеюсь, Рогов не обидится, если мы…
– Да, пожалуйста, — сказал Рогов.
– Тогда скажите, в каком году вы родились.
– В девятьсот шестьдесят пятом. Одна тысяча…
– С ума сойти! — не удержался Говор. — При всем желании я не могу…
– Одну минуту. Когда вы начали летать?
– Вскоре после возникновения звездной космонавтики. На лунных трассах.
– Значит, вам было не так уж мало лет, когда…
– Но и не много. И опыт. И хорошее здоровье.
– Так. Затем?
– Участвовал в освоении планет. На периферии Солнечной, потом в других системах. Это есть в послужном списке.
– Да, — сказал Говор. — Это релятивистские экспедиции, до открытия надпространства. Но в таком случае мы крайне просто можем… Серегин, свяжитесь, пожалуйста, со Звездной летописью.
Неторопливыми шагами Серегин прошел в угол кабинета, где тяжелый и надменный возвышался пульт информаторов. Серегин набрал номер. Засветился экран; он был вытянут снизу вверх, сохраняя традиционные пропорции книжной страницы. На экране зажглось название указанного Говором источника. Затем возникла первая страница, вторая…
– Быстрее, Серегин! — нетерпеливо проговорил Говор. — Где нам искать?
– В четырнадцатой, — сказал Рогов. — И девятнадцатой…
– Четырнадцатая экспедиция, Серегин. Что вы копаетесь?
Страница остановилась на экране. Серегин секунду вглядывался в нее.
– “Ведущий корабль “Улугбек”. Ведомый — “Анаксагор”, — вслух прочитал он. — На каком были вы?
– “Улугбек” не вернулся, — тихо сказал Рогов.
– “Анаксагор”. Одну минуту… так. Шеф-пилот: Мак-Манус. Пилоты: Монморанси — ого! — и Рогов. Да, Рогов.
Страница 5 из 138
Рогов вздохнул.
– Гм, — сказал Говор. — Это было сколько лет назад? Да… Удивительно. Посмотрите, Серегин: там должны быть фотографии членов экипажа. Вы, конечно, простите нас. друг мой. Вы понимаете: такие факты нельзя принимать на веру.
– Нет, пожалуйста, пожалуйста, — сказал Рогов. Он чуть улыбнулся.
– Вот Рогов, — сказал Серегин. Он впервые с откровенным интересом взглянул на пилота. — Посмотрите сами.
Говор торопливо прошагал к пульту информаторов. Несколько раз повернул голову, сравнивая.
– Да, — сказал он. — Удивительно. Сходство несомненное. А? Правда, на снимке вы несколько моложе.
– Я и был тогда моложе.
– Вот именно. На двести лет, а? Серегин, отыщите-ка и вторую.
Розыски этой экспедиции заняли также немного времени.
– Здесь вы совсем похожи, — констатировал Говор. — Что же, Серегин, будем считать факт установленным? Но я предвижу, что все наши коллеги будут требовать бесконечного количества доказательств. Может быть, посмотрим еще дальше?
– Я думаю, — сказал Серегин, — это мы еще успеем сделать. Меня интересует другое: сколько же лет вы уже не летаете?
– Семьдесят, — после паузы проговорил Рогов. Он поднял на Серегина спокойный взгляд. — Вы боитесь, что это повлияет?… Я тоже опасался. Но, наверное, эти рефлексы не исчезают. Во всяком случае, в Резерве я прошел все испытания, стажировался на последних моделях… Мне даже сохранили экстра-класс.
– Да нет, в этом мы не сомневаемся, друг мой, — вмешался Говор. — Дело не в этом. Мы не понимаем, как вы могли столько времени жить на Земле и не попасть в нашу картотеку! Хотя, может быть, у наших земных коллег служба поставлена хуже: на Земле столько народу…
– Не знаю, — сказал Рогов и пожал плечами. — Я об этом не думал. Просто жил, и все. Семьдесят лет — они уходят незаметно…
– Незаметно. Семьдесят лет. Тут невольно позавидуешь, а, Серегин? Человек просто жил… Кстати, Рогов первого класса не родня вам?
– Сын.
– Понятно. Но подождите, Рогов. А ваши друзья?
– Друзья, — повторил Рогов медленно, словно обдумывая это слово. — У меня их было много.
– Вот те, с кем вы летали.
– С кем летал? Ну, Мак-Манус и Мои — это раз. Они умерли.
– Давно?
– Да; я уже не помню точно когда. Потом Выходил и другие: Грюнер, Холлис, Семеркин…
– А эти?
– Тоже умерли.
– Так, так, — сказал Говор.
Наступила тишина, только едва слышно жужжал кристаллофон, записывающий разговор.
– Ну, а кого еще вы помните из друзей?
– Пришлось бы долго перечислять, — сказал Рогов.
– Да, за столько лет… И все они умерли давно?
– Почти все, — кивнул Рогов.
Он помолчал. — Только Тышкевич и Цинис…
– Ну, ну? Что же они?
– Они тоже жили долго.
– Ну, сколько же? — Говор потер руки.
– Тышкевич погиб совсем недавно. Он работал на Южной термоцентрали. Что-то там произошло такое…
– Помню этот случай. Значит, он погиб. И сколько ему было?
– Он был года на три или четыре моложе меня. На три, кажется.
– Потрясающе, а, Серегин? — Говор ходил по кабинету, вздымая кулаки. — Значит, ему было тоже двести с лишним! И погиб несколько лет назад! А мы с вами раскатываем по всей Солнечной… А второй, как его?
– Цинис? Он погиб раньше, в полете. Он не ушел на Землю. Ему было, помнится, сто шестьдесят… Это было давно. Мы тогда еще скрывали возраст — боялись, чтобы не списали…
– Да, — гневно сказал Говор. — Да! — крикнул он. — Тут и не заметишь, как сойдешь с ума! Погиб. Вы понимаете, Серегин: никто из них не умер своей смертью! Оба погибли. Вы хоть соображаете? Ах, если бы вы раньше…
– Очень просто, — сказал Серегин. — На них не обращали внимания именно потому, что они — Рогов, например, — выглядят людьми средних лет. Конечно, будь у них морщины и борода…
– Это мне ясно. Но они сами не могли же не понимать!
– Конечно, — сказал Рогов медленно, — мы понимали, что это необычно. Но мало ли каких необычностей насмотрелись мы по ту сторону атмосферы? Обо всем не расскажешь и в двести лет. А летать нам хотелось. А потом стало неудобно…
– Ну да, — сказал Серегин. — Он женился.
– Чепуха, — сказал Говор. — Я вам скажу, в чем дело: сии все суеверны, Серегин. И боялись — ну, что мы их сглазим, например. А?
Рогов улыбнулся.
– И вам… не надоело жить?
– Нет, — сказал Рогов. — Хочется еще полетать. Только не так далеко. На ближних орбитах. Все-таки в конечном итоге лежать хочется в своей планете.
– В своей планете… — пробормотал Говор.
Засунув руки в карманы, он пересек кабинет по диагонали. Локти смешно торчали в стороны.
В углу он постоял, опустив голову. Резко повернулся. Снова зашагал — на этот раз быстрее, резко ударяя каблуками.
– Лежать — в своей — планете, — повторил он громко, раздельно. Вытащив руки из карманов, он широко расставил их и резко опустил, хлопнув себя по бедрам. — В своей планете! — крикнул он. — А? Каково?
В следующий миг он оказался возле пилота и неожиданно сильно ударил его по плечу.
– Этого не обещаю! — сказал он торжественно и помахал ушибленной ладонью. — Насчет своей планеты.
Рогов покосился на него.
Страница 6 из 138
– Думаете, не выдержу в рейсе?
– Нет, не это. Похоже, вам не суждено лежать в земле.
– Жаль, — сказал Рогов. — Где же?
– Нигде. Просто жить. Потому что все, что вы тут рассказали, а мы проверили, чертовски смахивает… На что это смахивает, Серегин?
– На элементарное бессмертие, — сказал Серегин по обыкновению коротко и сухо.
– Да, — торжествующе сказал Говор. — Вот именно.
Взгляд Говора был таким торжествующим, словно это именно он, а не кто-нибудь другой обрел бессмертие.
– Но я вижу, Рогов, вы даже не очень взволнованы? Ничего, это придет позже, а пока продолжим. Отвечайте: где вы это подхватили?
Рогов задумчиво взглянул на свои ладони.
– Ну, быстрее. Надеюсь, ответ не написан у вас на ладони, как у студента? Итак, я имею в виду бессмертие. Когда вы… Ну, когда вы перестали стареть, что ли? Одним словом, когда вы эта почувствовали?
Рогов покачал головой.
– Не знаю. Откровенно говоря, я и сейчас ничего не чувствую.
– Абсолютно ничего?
– Чувствую, что все в норме.
– Так, чудесно… Попробуем иначе. Эти два друга — те, что погибли, — где вы с ними летали?
– Это был многоступенчатый рейс. Он так и называется. Мы были возле трех звезд. Планеты могу перечислить…
– Успеется. И высаживались?
– Само собой.
– И облучались?
Рогов пожал плечами: — Хватало всего.
– Так… Есть ли подробные дневники экспедиции, журналы?
– Вряд ли они сохранились. Нас ведь потом спасли просто чудом. Машина погибла. Там были довольно каверзные места, в этом рейсе. Такие хитрые трассы… Очень хорошо, что теперь на такие расстояния ходят в надпространстве.
– А вы не пробовали?
– Я, наверное, консерватор, — сказал Рогов. — Это не по мне. Люблю трехмерное пространство. Выше — для меня чересчур сложно.
– Мы отвлекаемся, — сказал Говор. — Значит, сказать, где именно с вами произошло это, вы не в состоянии?
Рогов покачал головой.
– Надо повторить этот рейс, — сказал Серегин. — Рогов, вы пошли бы снова по этой многоступенчатой трассе? Вез вас мы не восстановим всего.
– Рогов, подумайте! — сказал Говор.
Рогов подумал.
– Пожалуй, я пошел бы, — сказал он.
– Хорошо, хорошо, — сказал Говор. — Но это позже. Вы же понимаете, Серегин: такая экспедиция даже в самом лучшем случае может рассчитывать примерно на один шанс из ста тысяч. Готов спорить, что они облучились — а я уверен, что они облучились чем-то, — не на основной трассе. В каком-нибудь закоулке, о котором и сам Рогов давно забыл. Вернее всего, было даже не одно облучение. Комплекс их. Сочетание. И вот это сочетание произвело то действие, которое мы пытаемся… Нет, полет — это потом. А в первую очередь мы должны установить, что же за изменения произошли в организме Рогова. А для этого мы его исследуем. Фундаментальнейшим образом исследуем. Тогда нам станет ясно, что именно мы должны искать. Реконструкция обстоятельств будет делом нелегким, но это уже, так сказать, техническая задача. А исследования Рогова — первоочередная. Что скажете, Рогов?
– А полеты?
– Будут и полеты. Потом. Не понимаю, что вы за человек: вам сказали, что вы бессмертны, а вы хоть бы удивились, что ли?
Рогов улыбнулся.
– Нелегко нарушать законы природы, — сказал он. — И я никогда не любил выделяться. Поэтому мне не очень верится.
– Поверится, — сказал Говор. — Скажите, а что вы будете делать со своим бессмертием?
– Наверное, — сказал Рогов, — теперь у меня хватит времени, чтобы обдумать это.
– Обдумывайте. Сейчас мы поместим вас в уютное местечко, где будут все условия для этого. Тишина, покой, уход… Вы, Рогов, скажу без преувеличения, сейчас самый дорогой для мира человек. Вы и представить себе не можете всей своей ценности…
– Откровенно говоря, — сказал Рогов, — я чувствую себя немного кроликом…
Говор на миг запнулся.
– Иногда все мы попадаем в такое положение, — успокоительно сказал он. — Не бойтесь, вам не придется ждать долго, вы и соскучиться не успеете! — Он обнял поднявшегося Рогова за плечи. — Идите, друг мой. Серегин вас проводит. Готовьтесь; исследовать вас будем безжалостно, а это утомительный процесс. Хлеб кролика — он горький, друг мой, горький.
– Ну да, — сказал Рогов. — Я понимаю.
В голосе его не чувствовалось энтузиазма. Говор подозрительно посмотрел на него.
– Надеюсь, вы не допустите никаких глупостей? Не сбежите, например? Хотя что я говорю. У пилотов всегда высоко развито чувство ответственности перед остальными людьми, иначе они не могли бы летать… Так что же вас не устраивает?
– По сути, ничего, — сказал Рогов и переступил с ноги на ногу. — Разве что… Я ведь был на испытательном полигоне, стажировался. В город приехал только что. Не успел даже оглядеться. Здесь многое изменилось…
– Ну, это естественно. Даже я замечаю изменения, а ведь я куда моложе… м-да. Итак, вы хотите прогуляться по городу. Серегин, как вы думаете?
– Лучше потом, — сказал Серегин.
– Вот и я так думаю. Может быть, вы потерпите?
– Как прикажете.
– Ну и чудесно. — Говор несколько мгновений смотрел на пилота. — Хотя… знаете что? Идите. Погуляйте час, полтора. Сейчас половина девятого? Ну, до половины одиннадцатого. Только ведите себя хорошо! — Он повернулся к Серегину и, не стесняясь пилота, пояснил: — На прогулке он успокоится, а если просидит это время в ожидании, то станет излишне нервничать, а? Мы успеем за это время приготовиться к обзорному анализу. — Он снова повернулся к Рогову. — Только не опаздывайте.
Страница 7 из 138
Рогов кивнул.
– Я, пожалуй, съезжу только на космодром, — сказал он. — Хочется поглядеть на машины.
– Ну что ж, раз вам это нравится… В половине одиннадцатого!
Рогов кивнул еще раз. Он подошел к двери. Створки, щелкнув, поехали в стороны. Постояв секунду, Рогов решительно шагнул и оказался в приемной. Створки, мягко сомкнулись за ним.
Говор задумчиво проводил взглядом высокую фигуру пилота.
Когда дверь бесшумно стала на место, он усмехнулся и покачал головой.
– Все-таки мы до старости остаемся детьми. А, Серегин? Знаете, мне сейчас очень хочется догнать его и никуда не отпускать от себя. Словно ребенок, который боится выпустить из рук новую игрушку… Смешно? — Он помолчал. — А наш пилот, кажется, начал понимать. Вы видели, как осторожно он выходил? Боялся, чтобы его не задело дверью. Как же, бессмертие не шутка…
– Пилот экстра-класса, — сказал Серегин. — Но что это значит? Ничего. Тут надо быть человеком экстра-класса.
– Вовсе нет. Экстра-класс — это нечто исключительное. А веДь бессмертие — биологическое бессмертие — не может быть исключительным явлением. Оно должно принадлежать всем или никому. Массовое, как прививка оспы, — прививка от смерти. Иначе оно сразу же превратится в награду. А этого произойти не должно.
– Потому что награду не всегда получает достойный?
– Дело даже не в этом. Ведь есть уже другое бессмертие — в человеческой памяти. И оно, как правило, приходит, если заслужено. А вот человек: прожил двести с лишним лет — и кто знает о нем? Мы, специалисты, и то узнали случайно.
– Мне кажется, вы начинаете жалеть…
– Жалеть? Нет. Но я боюсь. Представьте себе миллиарды, десятки миллиардов людей, все Большое Человечество, которое, как Рогов нынче, боится выйти в дверь! — Он поднял плечи и развел руки, изображая растерявшееся человечество, затем фыркнул: — Ну, говорите же!
– Разве вы не думали о подобном, когда начинали работать?
Говор отмахнулся.
– Ну да, ну да. Я работал: это была величественная научная проблема, огромная задача. Но, откровенно говоря, я не думал, что она решится так скоро. Разные вещи: решать абстрактную проблему или вдруг оказаться перед неизбежностью практического применения…
– Что же, — сказал Серегин, — еще не поздно. Еще можно ничего не сделать.
Говор взглянул на него, словно на сумасшедшего.
– Ну хорошо, — сердито сказал он после паузы. — Соберите сотрудников. Надо поставить задачу. Приготовить аппаратуру. Работы будет очень много. О, наконец-то у нас будет настоящая работа!
– Погодите. Все же ваши сомнения…
– Что ж, — сказал Говор. — Будем надеяться, что сомнения эти — просто результат склеротических процессов в моем мозгу. Страхи старого дурака. Будем верить, что бессмертие — шаг в лучшую сторону.
Перед лифтом Рогов остановился. Гладкие двери, рокоча, раскатились, кабина осветилась. Рогов стоял, не двигаясь с места, охватив пальцами подбородок. За спиной вежливо кашлянули. Рогов поспешно сделал шаг в сторону, пропуская. Человек вошел в кабину и оттуда вопросительно взглянул на пилота. Прикрыв глаза, Рогов медленно покачал головой. Створки сдвинулись. Растерянная улыбка появилась на лице пилота.
Скоростной лифт мог сорваться и упасть. Стопоры могли не сработать. Падение с такой высоты означало смерть.
Смерть же вдруг стала страшной, потому что перестала быть неизбежной.
Рогов спустился по лестнице.
Так было дольше, но надежнее.
Внизу он постоял, не сразу решившись выйти на улицу. Помнится, когда-то он слышал, как что-то упало сверху прямо на человека; человек этот умер.
Если хорошенько подумать, выходить на улицу больше не следовало. Можно было вернуться к Говору и устроиться в палате. Тут его будут охранять.
Будут следить за каждым его шагом…
Рогов повернулся. Он не сделал следующего шага назад лишь потому, что наверх пришлось бы подниматься в лифте. Пожалуй, улица была все же безопаснее.
Он осторожно приблизился к двери. Люди входили и выходили. Они не боялись. Они знали, что смерти им не избежать. Мысль эта была настолько привычной, что они даже не ощущали ее.
Они постоянно рисковали жизнью, потому что она была коротка.
И на них ничего не падало.
Может быть, следовало все же рискнуть? Столько раз приходилось рисковать в жизни…
Рогов напрягся. Сделать первый шаг оказалось страшно трудно.
Стартовые перегрузки он некогда выдерживал куда легче.
Подумав о перегрузках, он почувствовал, как весь покрывается холодным потом.
Полеты! Там опасность подстерегала человека с первой до последней секунды. Много опасностей, одна страшнее другой.
Рогов понял, что больше никогда не осмелится взлететь.
Но разве это обязательно?
Да его и не пустят больше летать. Его будут изучать. Долго.
Тщательно. Несколько лет…
Но эти несколько лет пройдут, — подумал он. — В конце концов, его изучат. А тогда?
Что будет он делать тогда в этом водовороте опасностей, который называется жизнью? Что будет делать десятки, сотни, может быть, даже тысячи лет?
Пилот почувствовал, как мелко дрожат его руки.
Страница 8 из 138
Жизнь оказывалась страшной вещью. А ведь до сих пор она казалась такой великолепной!
Рогов подумал, что сходит c ума.
Жаль, что бессмертие не делает человека неуязвимым для гибели. Ведь вот погибли Тышкевич, Цинис — ребята ничем не хуже его самого.
Жаль.
Но порог придется переступить.
Это Рогов понял сразу же, как только вспомнил о Тышкевиче и о Цинисе.
Выходило, что он старается спрятаться за их спины. А он никогда не прятался. Не прятался двести двадцать семь лет. Долго.
И потом, дети. Они, несомненно, получат это самое бессмертие.
И тоже будут переминаться с ноги на ногу? Что бы он сказал, увидев кого-нибудь из них в таком положении?
Пожалуй, то же, что сказали бы они, увидев его сейчас…
Шаг удалось сделать почти тaк же легко, как раньше, когда он ничем не отличался от всех.
Рогов вышел на тротуар. В трех шагах стояла свободная машина.
Можно было взять ее. Машиной управлял автомат, ехaть в ней было бы безопасно.
Рогов взглянул на машину и усмехнулся. Он даже засвистел что-то сквозь зубы. Эту песенку любил Тышкевич. Рогов давнымдавно забыл ее, а вот сейчас мелодия вдруг вспомнилась. Как и сам Тышкевич, с его редкими светлыми волосами и высокими польскими скулами.
Рогов вспомнил, в какой стороне лежит космодром, и зашагал насвистывая.
Он вдруг почувствовал себя нормально. Наваждение прошло.
По улице шли люди. И он шел, такой же, как все. Он ничем не отличался от остальных. Разве что тем, что люди шли молча, а он насвиcтывал старую-престарую песенку.
В девять часов районная энергоцентраль произвела первое перераспределение мощностей в связи с тем, что Институт космической геронтологии впервые за все время своего существования затребовал все, что ему полагалось. Были включены сложнейшие комплексы приборов, необходимых для всесторонних исследований человеческого организма вплоть до молекулярного и субмолекулярного уровней.
Это была первая прогонка вхолостую. Вторая произошла в десять часов и продолжалась пятнадцать минут. После этого аппараты были выключены, но никто уже не покидал своих мест. Начало исследований было назначено на полдень. До этого Роговым должны были заниматься психоаналитики. Задача была поставлена перед каждым сотрудником.
Таких задач людям не приходилось решать никогда, и они чувствовали себя приподнято и взволнованно, как перед редким праздником.
Говор неторопливо прохаживался по матовому белому полу центральной лаборатории. Он сжимал кулаки и потряхивал ими, словно готовясь выйти на ринг. В середине лаборатории на высоком постаменте возвышалась цилиндрическая камера. В полдень сюда войдет Рогов. Его усадят в кресло, облепят датчиками. Начнется первый цикл исследований, медико-физиологический. Если в организме пилота все окажется в порядке и медики не дадут никаких противопоказаний, можно будет через день-два перейти и ко второму, а затем — к последующим циклам.
В организме все окажется в порядке, в этом Говор был уверен: проверяющие пилотов комиссии относятся к своему делу достаточно серьезно, а Рогов как-никак имел медицинскую визу в космос.
Но, как и перед началом любого эксперимента, волнение не оставляло главу института, и он все кружил вокруг постамента, то и дело бросая косые взгляды на сотрудников, готовых принять человека, ставшего объектом исследований, проделать с ним все необходимые процедуры, поместить его в камере, а затем разойтись по своим местам, чтобы, не отрывая взгляда от приборов, ждать то новое, что должны дать — и обязательно дадут — исследования; если не сегодня, то завтра или через месяц, но дадут. Дадут, и Говор теперь пытался угадать, кто же из сотрудников первым заметит что-то существенное; и, хотя он знал, что угадать это невозможно и любой из людей был достоин такой удачи. Говор все же подходил к каждому и вглядывался в него, затем отводил взгляд и направлялся к следующему, что-то ворча.
Сотрудники старались выглядеть спокойными. Но то один, то другой из них бросал взгляд на мерцающий циферблат больших часов, а потом — на всякий случай — и на свои часы, которым как-то больше было доверия. Все стрелки синхронно подвигались к одиннадцати, потом миновали их.
Старший психоаналитик вошел и что-то прошептал на ухо Говору; он казался обескураженным. Говор в ответ сказал несколько слов.
Стрелки спешили к двенадцати, все убыстряя, казалось, ход. В лаборатории стояла тишина, и поэтому был явственно слышен глухой шум машины у подъезда; все головы на мгновение поднялись, но это еще не приехал Рогов, это уехал Серегин. И тишина возобновилась, прерываемая только шарканьем шагов Говора.
– Он мог бы уже прийти, — не выдержав, проговорил оператор группы диагностов.
– Старый человек, — успокоил кто-то. — Может и опоздать.
– Говорят, он совсем не выглядит стариком.
– Но на самом-то деле он стар. С ним, наверное, трудно разговаривать.
– Ничего не трудно, — проворчал Говор. — С вами иногда труднее.
И он резко повернулся к телефону. Но это вызывала всего лишь энергоцентраль.
– Возьмете ли вы, как предполагалось, свою мощность в двенадцать ноль?
Страница 9 из 138
– Возьмем, — буркнул Говор Он.взглянул на часы. Оставалось совсем немного времени.
– Ничего, — сказал он. — Серегин привезет. Пусть на пять минут позже… В полдень включить все. Пока прогреем…
Он не закончил фразы и опять затоптался по полу, на этот раз не найдя больше сил отвести глаз от циферблата. Оставалось две минуты.
Полминуты.
Ноль.
Говор кивнул. Защелкали переключатели. Длинные прозрачные цилиндры налились фиолетовым светом. Тонкий, звенящий гул повис в комнате комариным облаком.
Этот день казался особенно хорошим на космодроме. В лучах высокого солнца нацеленные в зенит стрелы кораблей казались почти невесомыми.
Нет, конечно, не следовало обманываться: это были всего лишь слабые корабли малых орбит. Маленькие интерсистемные яхты и тендеры с ионным приводом, не выдерживавшие никакого сравнения с фотонными транссистемными барками или диагравионными надпространственными клипперами Дальней разведки.
Но все же это были корабли, и Рогов, глядя на них, чувствовал, как окончательно исчезает, растворяется, испаряется через кожу тот унизительный страх, который еще так недавно терзал его. Наступило спокойствие, и Рогов знал, что источником его являются корабли. На Земле могло происходить что угодно, но корабли были надежны; это давнее ощущение вошло в него и помогло обрести спокойствие.
Да, после семидесятилетнего перерыва начинать следовало именно с таких машин. А те, настоящие, не уйдут. Ведь у него теперь очень много времени впереди.
Он усмехнулся. Бессмертие!
Оно оказывалось стоящей вещью.
Потому что вселенная для нас бесконечна. И именно бесконечная жизнь нужна, чтобы лететь, не оглядываясь назад, а возвратившись, заставать живыми своих современников. Бессмертие очень нужно для звездных полетов!
Нет, все-таки он полетит. Никаких палат! Конечно, жаль, что нельзя подняться сразу. Какое-то время уйдет на все эти -исследования. Но тут ничего не поделаешь.
Бессмертие нужно не только ему, но и его современникам. И будущим. Детям. Внукам. Всем. Его дети — странно — уже близки к старости. Каково было бы пережить их? Об этом просто нельзя подумать!
И жаль, что погибли ребята.
Надо было бы сформировать экипаж. Первый бессмертный экипаж!
Как приблизились бы звезды…
Спохватившись, он взглянул на часы. Стрелка уже миновала одиннадцать. Опоздал? В институте ждут его. Без точности нет пилота. Но корабли… На них можно смотреть без конца. Или еще хотя бы пять минут, он ведь долго не увидит их.
Хорошо, что бессмертными станут все. Нет, он и раньше, конечно, догадывался, в чем дело.
Но не думал, что ученые размышляют об этом. Значит, и не было смысла трезвонить о своей исключительности.
Пора идти, пора.
Он взглянул на поле и невольно задержался еще на минуту.
В соседнем квадрате готовился к старту какой-то кораблик. Небольшая, не достигавшая и сотни метров в высоту яхта с радиусом действия, пожалуй, не дальше пояса астероидов. Старт — это такое зрелище, на которое хочется смотреть всегда. Тем более что своего старта ты никогда не видишь.
Рогов подошел поближе. Почти к самому запретному кругу. Ионные корабли пользовались для разгона химическими ускорителями. Атомные включались лишь в пространстве. Каждый кораблик стоял над вытяжной шахтой, куда при старте уходило пламя. Так что подойти можно было совсем близко. Вот и сейчас возле ограждающих тросов стояло несколько человек. Один из них показался Рогову знакомым. Впрочем, может быть, пилот ошибался.
Рукава заправки были уже сняты. С амортизаторов, на которые опирался корабль, убрали оранжевые стопоры. Машина была готова, и Рогов невольно позавидовал тому, кто сейчас в рубке нажмет красную клавишу “Пуск”.
Кто-то тронул Рогова за плечо.
Он оглянулся. Сзади стоял Серегин. Они улыбнулись друг другу, как старые друзья, и Рогов сказал: “Сейчас, только он взлетит…” Потом он снова повернулся к кораблю. Было очень удобно смотреть: от шахты Рогова отделял лишь десяток метров.
Провыла сирена. Затем раздался первый глухой удар ускорителей. Через секунду он превратился в рев. Но пламени не было видно: ускорители ревели в шахте.
И вот бронзовая стрела дрогнула и медленно, очень медленно проползла первые сантиметры.
Рев усилился. Сейчас ускорители покажутся из шахты. Блеснут умирающие языки пламени.
Но корабль уже скользнет вверх…
В этот миг в запретный круг вскочил человек.
Он что-то кричал, хотя голос его не был слышен. Рот беззвучно разевался на костистом лице, обтянутом багровой кожей. Вихрь горячего воздуха из шахты развевал седые волосы.
Человек повернулся и кинулся к шахте. И вдруг Рогов вспомнил, где видел этого человека.
И понял, что кричит старик: что не может умереть в своей постели.
Этот человек еще ничего не знал о бессмертии. И лишь четыре шага отделяли его от шахты.
Рогов вынесся в круг первым.
Реакция у него была по-прежнему быстрой, как и в те годы, когда он летал. Быстрее, чем у всех остальных. Кроме того, он лучше всех знал, что выключить ускорители сейчас невозможна В мгновение ока Рогов оказался рядом с самоубийцей. Он вложил в удар всю силу. Старик был слаб и легок. Он отлетел к тросам. Там его схватило сразу несколько рук.
Страница 10 из 138
Рогов увидел лицо Серегина.
На лице был ужас. Рогов понял, что ускорители выходят из шахты и что выхлоп еще силен. Рогов не успел испугаться.
– Что там исследовать, — сказал Серегин. — Даже пуговиц не осталось.
Он умолк; гул приборов еще бился под потолком, потом стало совсем тихо: Говор подал знак, и приборы выключились.
Раздался звонок вызова: это была энергоцентраль.
– Нет, — сказал Говор. — Да, мы кончили.
Он повернулся к сотрудникам.
– Я сказал ясно: мы кончили.
– Эпилог прекрасной сказки о бессмертии, — пробормотал оператор диагностов.
– О моем — во всяком случае, — буркнул Говор. — Такое трудно пережить.
– Он был, я думаю, хороший парень, — сказал Серегин. — Горе. Да и вообще… Погиб зря.
– Что — вообще? — сказал Говор. — Погиб человек — вот что “вообще”. Но не надежда на бессмертие: мы знаем теперь, где его искать. Пусть не я найду, пусть даже это будет Герт — все равно…
Наклонив голову, он смотрел, как гаснут огни и пустеет зал.
– Серегин! — грустно сказал Говор. — Вы сегодня словно подрядились попадать пальцем в небо.
– Да? — сказал Серегин.
– Вы сказали: он погиб зря. Погиб глупо — это так. Но он помог нам сделать еще один важный вывод.
– Какой же?
– Очень простой, Серегин. Запомните: и получив бессмертие, люди никогда не побоятся открыть дверь.
Исли сидел на сосновом пне, дул на пальцы. Ригальдо стоял в шаге от него. Никто из них не предлагал пойти в дом, как будто было что-то правильное в том, что они завели этот разговор здесь, в сырой лесной темноте, пронизанной запахом талого снега, влажной сосновой коры и земли.
— Мужчина скончался на месте, а женщина умерла в «скорой», до реанимации не доехала.
— Где ты нарыл эту информацию? — проскрипел Ригальдо. — Такое разве рассказывают кому попало?
— Но я не кто попало, — отрезал Исли. — И могу быть очень убедительным. И у меня есть средства, чтобы получить информацию.
— Ты в курсе, что это подкуп должностного лица?
— Что ж, значит, сегодня я сбил с пути чертову прорву народу. Ты даже не представляешь, сколько всего интересного я узнал, — голос Исли снова звучал неестественно спокойно. Ригальдо смотрел сверху вниз на пробор в белых волосах, светящихся в густых сумерках, и ему хотелось взять Исли за уши, дернуть и сказать: «Господи, да перестань уже!»
Но вместо этого он только глубже забил руки в карманы. У Исли явно было, что еще ему рассказать. Не зря же он тут торчал, как клен на ветру… готовился к разговору.
Поэтому Ригальдо вдохнул поглубже и сказал:
— Давай, удиви меня.
И Исли прорвало.
— Ты знаешь, всех поражает, как это она уцелела, тут впору поверить во что угодно — в судьбу, в божьего ангела, в тотемного покровителя индейцев суквомишей, резервация которых раньше была на том месте. Эти фостеры ее потеряли — катались в прозрачном лифте внутри торгового центра, потом они вышли, двери закрылись, а она осталась внутри. И, видимо, они этого не заметили, потому что встали за распродажей, там их потом и накрыло, в очереди. А она гуляла по галереям, а потом решила поискать их машину на стоянке. Так и ходила там со своим, мать его, шариком, а ее могли зацепить бампером, или проехать по ней при развороте, или заманить в любую машину… Хотя вряд ли бы она тихо села. У нее чудесная манера в случае опасности забиваться в норы, а в критической фазе реветь, как сирена. Она мне сама рассказала в больнице. «Больше всего я люблю играть в прятки».
Ригальдо раздувал ноздри и молчал.
— Ее зовут Ребекка, ей четыре года восемь месяцев. Биологических родителей нет. Про отца ничего не известно, мать прилетела из Австралии, планировались партнерские роды и усыновление ребенка сорокалетней бездетной парой. И вдруг та женщина беременеет сама. Они с мужем счастливы, как Сара и Авраам, и разрывают договор. Девчонка из Австралии рожает — и умирает от эмболии, не спрашивай, я не понял, почему. И дальше, как выразилась ее куратор Наоми, для Бекки пошла полоса удивительной непрухи. Весь первый год она кочевала между больницами и системой «домашних приютов», потому что у нее были проблемы с дыханием из-за того, что она родилась недоношенной. Потом ее попытались удочерить, но она съела в новом доме банку лекарств, и это было расценено как халатность, и новым родителям не удалось отстоять ее в суде. Потом снова были патронажные семьи. Ну вот такая вот непруха. И этот взрыв… Знаешь, когда она вылезла из-под машины прямо ко мне в руки, мне показалось, мир изменился. Я ни у кого не видел таких ясных глаз.
— Остановись, — с трудом сказал Ригальдо. — Я все понял. Ни слова больше.
Исли заткнулся, не споря. Выпрямил спину, вытянул вперед ноги, задев носком ботинка туфли Ригальдо.
Тот сделал шаг назад.
Ему не понадобилось долго собираться с мыслями. Все, о чем он запрещал себе думать весь этот долгий день, наконец обрело суть, и в этой сути, как в клубке, сплелись все его тщательно подавляемые страхи. Вот чего он ждал в течение нескольких лет и чего боялся.
— Я разделяю твое желание помочь этой девочке, — Ригальдо прочистил горло. — Даже без всей этой предыстории о сиротстве. Не представляю, что ты пережил, прикрывая ее там, на парковке, понятно, что тебе кажется, что теперь вы вроде как связаны. Я про такое читал, это ПТС в чистом виде. Поэтому завтра мы съездим к юристам и выясним, чем можем помочь. Должны быть какие-то фонды или личный банковский счет, а если нет, мы создадим его сами. Надо будет только узнать, как все оформить, чтобы он был только для нее, и решить, с какого возраста она сможет им воспользоваться, и чтобы на него не наложили лапу опекуны или приемные родители…
— Ригальдо.
— Нет, блядь, пожалуйста, ни слова о девочкиных глазах.
— Ригальдо, давай мы сейчас на этом остановимся. А завтра съездим к ней, и ты на нее посмотришь. И после этого попробуешь повторить про посттравматический стресс.
— Да ты спятил, — тоскливо сказал Ригальдо, делая еще шаг назад. Он наступил в темноте на мокрую моховую кочку, сочно чвякнувшую под ногами.
Исли вскочил со своего пня, тряхнул шевелюрой. Его мнимое спокойствие подошло к концу.
— Да почему же «спятил», — жарко заговорил он. — Мне кажется, это тот самый единственный верный шанс. Я должен был сдохнуть в секции игрушек, Бекки могло размазать по первому этажу. Но вот я жив, и она жива, ты подумай — ребенок, не инвалид, без тяжелых болезней, совсем один, у которого категорически не складывается с поисками семьи. Ты знаешь, многих таких детей не могут пристроить, потому что у них есть матери, которые в будущем могут потребовать их обратно. У этой девочки матери нет. Я за нее в ответе, Ригальдо, я не могу повернуться к ней жопой. Такие дела.
— Да я смотрю, ты опять все продумал, — сквозь зубы сказал Ригальдо. — Уже все за всех решил, так ведь, Исли?..
— Нет, — в гулкой лесной тишине произнес Исли. — Не в этом случае, ты же знаешь, сейчас я не могу ничего решить без тебя. Наверное, о таком надо было просить в другой обстановке, но чего уж. Я опустился бы на одно колено, но тут мокро, а я замерз. Поэтому я скажу по-простому: мистер Сегундо, мы с вами взрослые люди, наш с вами годовой доход исчисляется страшной цифрой, у нас нет алиментов и судимостей, мы вовремя платим налоги и с легкостью можем пройти психиатрический тест. Так неужели мы не сможем сделать хорошо одному маленькому ребенку?..
— Да нет, не маленькому ребенку, — резко перебил Ригальдо. — А человеку! Человеку, Исли! Из куколки, которую тебе захотелось посадить в кукольный домик, вырастет целый человек, со своими привычками, характером, недостатками! Ты, блядь, готов взять на себя ответственность за его воспитание?!
— Готов, — быстро ответил Исли. — И уже очень давно.
Ригальдо коротко выдохнул. Ну, вот оно и прорвало.
— Хорошо, — он прошелся по берегу озера. Мелькнула и тут же ушла мысль, что охрана, приглядывающая за всей территорией через камеры с «ночным визором», должно быть, изрядно озадачена этим их прохладным пикничком. — Я напомню тебе об одной детали, которую ты, кажется, несколько упускаешь. Ты, дорогой мой, педик. Кто отдаст девочку педику?..
В ночи было слышно, как Исли громко вздохнул.
— Твои представления о законах, душа моя, устарели лет на десять. Ты бы почитывал иногда новости местного ЛГБТ-сообщества.
— Меня не интересуют их радужные кулстори, — Ригальдо понимал, что за этими шутками Исли уходит от главного, от невозможности, нереальности этого разговора, и злился, чувствуя, что не может найти аргумента, который поможет выбить у того почву из-под ног. — Тогда подумай об этом с другой стороны. Хочет ли девочка жить в доме у каких-то странных мужиков? Или ей, как всем детям, просто нужна мама?! Может, она каждый год просит маму у Санты!
На это Исли не сразу нашелся, что сказать. Ригальдо слышал, как он зло дышит, и попытался закрепить успех:
— Послушай, я не осуждаю тебя за это желание. Я не слепой, знаю, что ты обожаешь детей. Они тоже ползут к тебе, как будто рядом медом намазано — и ты играешь с ними везде, и на пляже в Дубае, и под кабинетом кардиолога, и даже червяк Заки спит у тебя на руках, в то время как на руках у всех остальных он орет! Но взять ребенка в дом — это не кота завести!
Исли прошелся вдоль берега в темноте. Ригальдо прямо-таки чувствовал его готовность взорваться и заторопился, чтобы успеть до того, как ебанет:
— Заметь, я не говорю: «Мы так не договаривались», хотя мы, блядь, не договаривались, больше того, мы все обсудили еще сто лет назад. Надо было вписать это в брачный контракт?
— А ты просил у Санты новую маму?
Ригальдо захлопнул рот. Вопрос Исли просто выбил у него дух.
— Может быть, и просил, — спустя некоторое время выдавил он. — Потом перестал, потому что…
— Тебя воспитала тетка. Ты знал, что она не твоя мать. Ты плохо себя вел, был «проблемный». Но все твое детство ты был накормлен, умыт, с чистым носом — и очень любим. Скажи мне, мой дорогой педик с брачным контрактом, что бы ты предпочел в детстве — Маргарет или приют?..
— Ты передергиваешь, — сипло сказал Ригальдо. — Осторожнее. Я ведь могу и врезать.
— Я просто показываю ситуацию с разных сторон. Ригальдо, я не хочу ссориться. Я только прошу, чтобы ты не посылал меня сходу. Давай поговорим об этом завтра, на трезвую голову.
— Давай я лучше куплю тебе лошадь. Что?.. Ты ведь любишь лошадей!
— Очень смешно.
— Да нет, блядь, мне совсем не смешно! Исли, мы с тобой не учительницы из Айовы. Нас нет дома по многу часов, мы летаем в другие штаты… У тебя не будет времени на ребенка.
— Это все решаемо. Наймем еще одну горничную в помощь Джоанне. Няню, повара, репетитора — всех, кого ты одобришь… Я обещаю, что возьму на себя все самое сложное. Ты забываешь, что у меня уже есть кое-какой опыт. Я был опекуном Лаки, он жил у меня, пока не закончил школу. И я учту все свои прошлые проколы, я клянусь…
— О да! — Ригальдо упер руки в бока. Он очень замерз, устал, был голоден, ему до чертиков надоел этот разговор. — На Департамент помощи детям безусловно повлияет тот факт, что ты уже воспитал двоих — придурка, который не взорвался лишь потому, что так и не научился приходить вовремя, и чокнутую убийцу!
Его слова гулко разнеслись над водой. И когда замер отзвук последнего эха и между деревьями повисла ошеломленная тишина, Исли сказал в темноте:
— Спасибо. Я услышал.
Ригальдо медленно поднес руку ко рту.
— Вот блядь.
Он попытался поймать Исли за плечо, но оступился и въехал ногой между кочек, в яму, заполненную ледяной водой. Исли воспользовался этим, чтобы вырвать у него из пальцев край плаща, и быстрыми шагами ушел с берега.
Ригальдо тащился за ним с желанием извиниться, но не успел: когда он добрался до дома, «Брабус», разрезая темноту фарами, уже выезжал со двора.
Когда купец в середине зимы дом почтенного купца Вассе на Кленовой улице выкупил какой-то приезжий, жители сначала заинтересовались новым соседом, особенно когда он огородил высоким забором не только дом и двор, но и весь участок. Были желающие подсмотреть, чего такого интересного чужак затевает за своим забором.
Но когда спустя несколько дней на Кленовую привезли псовые клетки, соседи разочарованно выдохнули. Новый сосед затеял самое невыгодное для окружающих дело – собачий питомник. Ни поживиться чем, ни прикупить чего – один лай да беспокойство. Все дружно возблагодарили бога Ульве за то, что он надоумил чужака купить самый дальний дом, и больше о нем не судачили.
А вот если б они не оставили подсматривания, сегодня у них появилась бы тема для разговора.
Начать с того, что сегодня вечером собак не выпустили из клеток, и оскорбленные забывчивостью псы старательно напоминали хозяевам об их упущении… Хозяин же, когда вышел, занялся вовсе не тем, а совсем иным, довольно загадочным делом: на подмерзшей к вечеру земле стал раскладывать какие-то камушки и шнуры. Когда над городом поднялась луна, хозяин и вовсе отступил к дому, с нетерпением поглядывая на узор из камней и веревок.
И дождался. В какой-то момент узор вдруг засветился – розоватым, медленно бледнеющим светом. Мягкий перелив – и в центре узора возникает человек с большим мешком на спине. Человек оглянулся, увидел хозяина и заторопился к нему, на ходу снимая мешок. Возникший из пустоты гость и хозяин питомника обнялись и уже вместе смотрели, как один за другим из узора вышагивают люди: один, второй… девятый… десятый. Последний тащил сразу два мешка.
Ошалевшие собаки поначалу встречали появление каждого человека дружным лаем. Но после шестого или седьмого вдруг дружно замолчали и полегли на пол, молча таращась на пришельца блестящими глазами.
— Что это они? – удивился хозяин.
— Есть у нас кое-какие сюрпризы, — улыбнулся один из пришельцев. – Ну что, Вида?
Худощавый светловолосый мужчина подбросил на ладони какой-то круглый предмет:
— По замерам никакого магического возмущения нет. Тишь, как в пустыне.
— Отлично. Мои поздравления, Пилле Рубин. То есть, прости, книжник Хони.
— Хани! – поправили его. – Будьте осторожны с обращениями, представлениями и приложениями. Особенно с вашими личными наработками, по которым вас могут узнать.
— Будем.
— Принято.
— Сейчас мы с Видой обследуем подходы к будущему жилью. Остальным три часа отдых, потом подъем и выдвигаемся.
— Ох, и погуляем! – предвкушающе улыбнулся рыжий пришелец.
Столица. Слава
Слава не считал себя домашним мальчиком. Школа, двор и спортсекция в свое время активно поучаствовали в его взрослении и оставили в памяти массу синяков, два вывиха, пару швов на руке, растяжение и шрам над ухом. Но, оказывается, когда тебя бьют «по работе», то есть без злости, но точно и со знанием дела — это совершенно новое ощущение.
И без этого знания он охотно бы обошелся. Только… ох!… его мнения здесь не спрашивают…
И все силы уходят на то, чтобы удерживать сразу две маски. Не удержишь образ законопослушного зануды – допросчики заинтересуются сменой поведения объекта и примутся за допрос с куда большим старанием. А не удержишь под прикрытием сферы магию дракона – тошно даже думать, кто тогда тобой заинтересуется. И зачем. Так что терпи.
— Так, говоришь, ты эту штуку просто взял и придумал? – седоватый здоровяк поднес к лицу Славки мясорубку.
Увы. Я уже успел об этом пожалеть. Раз пятнадцать.
— Да, остай. Я что-то нарушил? Мне же выдали разрешение! Мы изучали законы… новые вещи – это же разрешается?
— Умолкни. Разрешается. И давно придумал?
— Зимой, остай… простите, не знаю вашего имени. Мне выдали разрешение. Даже четыре. На работу с металлом, на работу с мясом и продовольствием, я за это специально доплатил, чтобы все было по закону. И еще за винт доплатил и за разрешение на торговлю. Срок истекает только в конце лета. Я могу показа…
— Притихни!
Свет вернулся лишь через несколько секунд, к сожалению, вместе с болью. Хорошо, что голос… голоса пока нет… кричать перед этими… не хотелось бы.
Славка сжался в комок, пережидая двойную боль – от тычка допросчика и от рвущейся из-под «покрова» магии. Пламя над жаровней опять дрогнуло, но выровнялось. Контроль. Держи контроль… расклеиться от обычного удара – на тебя не похоже…
Над головой бубнили, обсуждая чью-то криворукость и непрофессионализм, из-за которых объект может отправиться к драконьим тварям, и тогда начальство их отправит туда же. «Криворукий» трусливо отругивался, заявляя, что такой дохляк и от мышьего хвоста свалится, так и что теперь? У них же регламент!
Надо же… у них регламент. Почитать бы. Хоть узнать, что еще там впереди… по регламенту. Дышать до сих пор больно. Ничего. Ничего… С болью мы старые знакомые, почти приятели. Переживем. Ничего. Даже думать не мешает. Хотя что тут думать…
Это почти смешно.
Ситуация была – бредовей не придумаешь. Его могли взять как дракона. Могли арестовать за связь с драконоверами, недоносительство и укрывательство. Могли, в конце концов, прознать про присвоение имени и раскопать то, что он – чужанин. То, что Эркки когда-то понял едва ли не с первого взгляда. За каждое из этих «преступлений» можно было поплатиться жизнью. Чего-чего он только не передумал, глядя в тот проклятый потолок…
Но меньше всего был готов попасть в ловушку просто из-за чьей-то жадности!
Что вельхо держат тюрьму под неласковым прозвищем «Подвалы», им Вида рассказывал. Но, оказывается, даже он не все о них знал – Вида был уверен, что это по большей части тюрьма для магов. Оказывается, нет.
Если он, «дохляк» переживет «регламент», если вельхо убедятся, что он придумал эту дурацкую мясорубку, то останется здесь и будет «изобретать» что-то еще – во благо вельхо. И вельховской алчности. И переубеждать их нет смысла… Славка сильно сомневался, что отсюда кто-то когда-то выходил. Иначе хоть какие-то слухи дошли бы.
— Эй, ты!
Славка открыл глаза.
Потолок почему-то отодвинулся. Кажется, он лежит уже не на столе (или что это было?), а на чем-то вроде плетеного короба – у стены. И как сюда попал – не помнит.
— Ты встать вообще можешь?
Попытка оказалась провальной. Абсолютно.
— Эх… — вздохнул над головой здоровяк. – Говорил же тебе, придурок, поди перед процедурой кулаки об камень, что ли, побей, вечно они у тебя чешутся! Вот чего теперь-то? Как его начальству предъявлять? Все из-за тебя, скудоумный!
— Да ладно, ну чего я-то… я слегка только. Его при поимке помяли, чего сразу я?
— А давай я тебя пошлю перед начальством отчитываться? Ему и объяснишь про «слегка».
— Да ладно, Мощ, ну чего ты, я правда слегка, зачем сразу… да оклемается он, я ему свою лечилку на час нацеплю…
— На три!
— Ладно, на три. И это… у меня тут есть с собой кое-что, вместе выцедим, а? Тесть даже копченки положил… на закуску, а?
— Ладно, — сменил гнев на милость здоровяк. – Топай отсюда, с этим я сам поговорю. Лечилку оставь.
Звук шагов. Скрип закрывающейся двери. Шорох – рядом опустился человек. Славка невольно вздрогнул, пытаясь отстраниться. И сцепил зубы, вынуждая тело оставаться на месте, а магию – притихнуть и не соваться! Быстро же вырабатывается условный рефлекс…
Мужчина молча нацепил ему на шею какой-то шнурок и придержал за плечо.
— Лежи, не шевелись. Я посмотрю. Коли что сломано или отбито, покажет.
Что куда должно показать, Славка не понял. Но маску послушного зануды отработал на автомате:
— Что я нарушил? Я очень сожалею, правда, если я могу что-то исправить…
— Лежи тихо! Короче, так, парень. Ты по незнанию испортил Нойта-вельхо торговлю. Молчи, я сказал. Хотел исправить — исправишь. Придумаешь для вельхо что-то интересное и дорогое – отработаешь долг. Ясно? Ничего не говори, кивни только.
Славка кивнул, на автомате отметив, что после придумки чего-то «интересного» его вовсе не обещают отпустить.
— Мы тут должны были объяснить тебе неправильность твоего поведения, но ведь ты и так все понял, верно?
Снова кивок.
— Вот и правильно. Мы объяснили – ты понял. Так что сейчас все смогут отдохнуть: и мы, и ты. А эта штучка тебя даже подлечит. Не болит ведь, так? Но учти. Когда завтра наше начальство у тебя спросит, готов ли ты работать, отвечай «да». А не то, парень, мы с тобой снова встретимся… и на этот раз придется весь регламент на тебе отработать. А ты ведь мальчик умный, ты этого не хочешь, правда? – ответа седой дожидаться не стал, хмыкнул и, достав из «вложения» толстое одеяло и плоскую подушку, положил рядом. — Оклемаешься – возьмешь. Обустраивайся, это теперь твое жилье, стало быть.
Дэннис Болтон курил на крыльце главного здания фермы «Джигзз» и наблюдал за безлюдным шоссе. Со стороны Лондона показались огни большой машины, и американец, быстро потушив сигарету, вошел в дом. Слева от входных дверей имелось простое, но верное укрытие – французское окно, занавешенное плотными гардинами и сеткой из органзы. Это был идеальный вариант оставаться не замеченным в вестибюле фермы.
Звук автомобильного мотора был незнакомым. Болтон скрылся в своем убежище и весь превратился в напряженное ожидание. Вот машина остановилась на парковочной площадке. Хлопнула дверца, раздались одинокие шаги. Болтон немного расслабился и через воздушную органзу попытался рассмотреть визитера. Что-то смутно знакомое привиделось ему в женской фигуре, медленно поднимавшейся на крыльцо фермы. Но вот что именно? Быстрого ответа не находилось.
Женщина прошла в дом и громко позвала хозяев. Может быть, голос? Но никаких особенностей или знакомых интонаций он разобрать не смог. И все же… Рост – сто семьдесят, плюс-минус три сантиметра, размер – сорок восьмой, волосы… Волосы! Тицианова медь! Эта сучка Элис, подстилка дражайшего сэра Арчибальда Сэсила Кроу! Значит, и сам старый котяра укрылся где-то поблизости. Неужели эти остолопы провалили все дело? Болтон усилил контроль за дыханием.
Ночная посетительница тем временем отыскала лампу, и холл заведения залил уютный, приглушенный свет. Болтон, боясь пошевелиться, с досады кусал губы. А если это не она? Но ни малейшей возможности вести наблюдение за гостьей! Как же он не предусмотрел такой поворот дела?! Трогать же гардину – чревато. Послышались женские шаги на лестнице, ведущей на второй этаж. Восемнадцать ступенек – девятнадцать шагов. Болтон мысленно фиксировал их счет. Семнадцать, восемнадцать…
Увлеченный счетом он чуть было не пропустил подъезжающий автомобиль. Судя по звуку мотора – приехали его люди. Он немного расслабился. Мало ли в Англии рыжих девок! Сейчас все разъяснится, но он все равно готов к любому повороту событий.
– Смотри-ка, Перси, кто-то еще приехал!
Через молочную сетку легкой занавески Болтон видел только Палпа. Что касается Одуна, скрытого за углом здания, то здесь зрение Болтона было бессильно. А на слух… Проклятые кафры были для него все на один манер – и по тяжелым, резким запахам тела, и по старательному выговору английских слов.
– Крутая тачка, брат! Мне бы такую!
– Да ты знаешь, сколько она стоит?!
– Наплевать, главное, чтобы Болтон заплатил положенное, а машинку эту и угнать можно!
Дегенераты! Болтона перекосило от гнева. Выходить или подождать? Что они там застряли у этой машины и что там за машина такая?
– Как ты думаешь, Болтон сегодня заплатит или как всегда растянет удовольствие?
– Не выйдет с рассрочками, мокруха – это святое!
Дэннис медленно отвел полу пиджака и, стараясь не касаться гардины, переместился поближе к входу. Сейчас будет вам полный расчет. А девка? Если спустится, то и ей не повезет. Звук шагов на крыльце. Открываемая дверь.
– Свет горит, значит, нас ждут. Наверное, и выпивка приготовлена для славных тружеников, а, как ты думаешь?
Дэннис аккуратно прихватил край гардины двумя пальцами. Свинчатка в нижний угол была зашита заранее, и он был уверен, что тяжелое полотно послушно отойдет в сторону не хуже деревянной двери. Потом быстрый поиск цели, два контрольных, и всё, Дэннис Болтон растворится в синем космосе английской ночи.
Дыхание чуть сбилось, и он замешкался на несколько мгновений, чтобы его восстановить. Раз, два, три!
Рука резко отмахнула штапельную завесь и с одновременным полушагом вперед он поднял пистолет.
Но чужая пуля первой ударила Болтона в плечо. Он вскрикнул, отвлекая противника и запоминая, куда упал пистолет, и сразу же нырнул за гардину.
Одновременно с этим огромный негр, исполнявший роль Одуна, закрыл собой предателя Палпа и оттеснил опекаемого в дальний сумрак холла.
Элис, Эймс и Кроу в наступившей секундной тишине увидели, как из-под украшенного бахромой гардинного среза показалась смуглая мужская кисть и потянулась к лежащему на полу оружию.
– Господа, – тихий, сухой голос Кроу нарушил молчание, и тут же, словно по команде, громкая работа трех пистолетных стволов наполнила батальными звуками холл фермы «Джигзз». Едкий пороховой дым казенных боеприпасов резал глаза и першил в носоглотке.
Стрельба стихла так же дружно, как и началась. Вхолостую цокнули бойки, и стрелки выщелкнули пустые магазины. Сэр Арчибальд положил свой «питон» на стойку портье и медленно подошел к изорванной пулями занавеси.
Он аккуратно разобрал окровавленные обрывки ткани и увидел белое лицо тяжело, с хрипом, дышащего Болтона.
– Это была жадность, Дэннис, только жадность. Джейн я тебе не отдал бы ни за что…
Американец конвульсивно задергал головой, в уголках его рта выступили кровавые пузыри.
– У меня есть… Я куплю… Жизнь… Ключи… Перстни…
Но предсмертные хрипы мешали ему говорить. Болтон попытался ухватить Кроу за штанину, но смуглая рука с широко расставленными пальцами не нашла намеченной цели. Он в последний раз дернул головой и затих.
Автомобиль Эймса остановился перед домом Джейн.
– Гроций…
– Да, мисс Болтон?
– Скажите, можно ли организовать доставку письма в Ленинград, но… Лично адресату?
– Мисс Болтон, если вы обращаетесь ко мне как к лицу официальному, то я скажу вам категорическое «нет». И в этом случае вам лучше обратиться за помощью к сэру Арчибальду. Но если ваш вопрос адресован Гроцию Эймсу как человеку, испытывающему по отношению к вам дружеские чувства, то я отвечаю «да».
– Спасибо…
– Погодите с благодарностями, Джейн. Проблема не в моих возможностях, а в том, насколько целесообразно и необходимо посылать письмо. Не кажется ли вам, что для всех участников ленинградских событий было бы лучше оставить все на своих местах?
– Хорошо, Гроций, я отвечу вам по-дружески откровенно. Дело не в том, что лучше, а что хуже. Мне это просто НАДО!
Джейн выскочила из машины и на цыпочках, чуть касаясь остывающего асфальта пальцами босых ног, взбежала на крыльцо. У освещенных дверей она обернулась и послала провожатому изящный воздушный поцелуй…
– Как себя чувствует мисс Болтон, Гроций?
– Я прямо от нее, сэр. Все в порядке, – Эймс выложил перед шефом пачку поляроидных снимков.
– А русская?
– Легкая истерика, сэр. Но все уже позади, и я думаю, что миссис Иволгина преспокойно досматривает второй сон.
– Второй, не третий? – Кроу внимательно рассматривал глянцевые фотографии и не обратил внимания на оставленный без ответа вопрос. – Идентификация, Гроций?
– Это простые уголовники, сэр. Как мы и предполагали. Мистер Болтон играет свою игру, как всегда, в дурной компании. Убитый, – он выбрал один из снимков, еще не знакомый Кроу, – вот здесь, сэр, он выглядит получше. Так вот, убитый – некто Перси Одун, гаитянец, бывший торговец живым товаром. Что-то там не поделил с тонтон-макутами, поставлявшими ему девушек, и был вынужден бежать в Америку. Водитель наш, из бывших торговцев наркотиками. Эрик Палп, двадцати восьми лет, готов сотрудничать.
– Кто работает с Палпом?
– Элис, сэр.
– Показания против Болтона получены?
– Извините, я провожал мисс Болтон и русскую.
– Тогда едем в контору. – Сэр Арчибальд тяжело поднялся с места и достал из выдвижного ящика стола вороненый полицейский «питон». – Поедем на моей машине, – он ловко выкинул револьверный барабан, удовлетворенно хмыкнул и с грохотом задвинул ящик. – Но за руль сядете вы, Гроций…
Китообразный «Бентли» Кроу остановился неподалеку от офиса «Восточно-индийской компании», на Трендниддл-стрит, в том месте, где Барт-Лейн пересекает Лоудберри. Буквально в тот же момент дверь конторы беззвучно отворилась и выпустила в ночную тишину спящего Сити фигурку-призрак с развевающимися на бегу пышными волосами цвета меди. Ночная фея быстро добежала до машины, вспыхнули фары, и «Бентли», утробно рыкнув мотором, сорвался с места.
– Куда? – коротко спросил Эймс, лишь только Элис захлопнула за собой дверь авто.
– Загородная ферма «Джигзз», что-то вроде мотеля на шоссе между Эшли и Мюрреем, он там единственный постоялец, хозяева на ночь уезжают.
– Как высоко вы оцениваете мистера Палпа в качестве рассказчика, Элис?
– Не Чосер, но кое-что поведал.
– Про себя или про Болтона?
– Про всех. В Англию они прибыли неделю назад из Марокко. В Рабате мистер Болтон закупает все необходимое для своих кочевых друзей и с караванами отправляет в Сахару. Одун и Палп были у него на подхвате – черный сопровождал грузы до места на территории Африки, а наш говорун был сюрвейером на судах, доставлявших оружие в Марокко.
– Странный человек этот Дэннис Болтон. – Кроу обернулся к Элис. – Никогда не ищет легких путей! Впрочем, он известный любитель экзотики и не нам оценивать его профессиональные качества. План операции прост. Вы, Элис, пойдете первой и изобразите что-нибудь в духе «ночь застала в дороге, нуждаюсь в пристанище». Чем проще и безыскусней, тем лучше. Эймс и я находимся снаружи. Машина Палпа должна подъехать через двенадцать минут после проникновения Элис на ферму, а там, господа, действуем по обстановке. В любом случае будем надеяться на возбужденное состояние мистера Болтона и его природную нетерпеливость. И самое главное — при первой же возможности стреляйте, не раздумывая. Эймс, свяжитесь с оперативной группой…
Немов шёл по улице, залитой светом, иногда здоровался с прохожими, по-старомодному раскланиваясь и приподнимая шляпу. Как же вовремя завис компьютер. Ничего, она выведет этого махинатора на чистую воду. Вскоре объект слежки свернул на боковой проулок. Здесь густо росла сирень, давая благодатную тень. Клара внезапно решилась.
– Профессор, постойте!
Он обернулся, но, вопреки ожиданиям Клары, не испугался и даже не удивился.
– Клара, – Немов поздоровался с ней, как и со всеми, приподняв шляпу. В голосе звучало простая вежливость, ничего больше. – Чем могу помочь?
– Пока не знаю. Но так как вы с дядей Альбертом мутили какие-то дела, рассчитываю на откровенность.
– О, этот современный жаргон, – улыбнулся профессор. – Иногда он сводит меня с ума. Сводит, да. Нас с Альбертом связывала дружба.
– Не просто дружба. У вас были какие-то дела. Вы пытались украсть ценную вещь из его коллекции. Это именно то, что называется «мутить».
– Не буду спорить. Со стороны может показаться именно так. Может, мы продолжим разговор у меня дома?
Клара оглянулась. Вокруг не души. Может, он маньяк? Сейчас заманит и ага…
– Понимаю ваше недоверие. Можете сообщить кому-то из друзей мой адрес: Фабричная улица, дом восемь.
– Зачем?
– Ну, если вы не придёте домой, они будут знать, где искать ваше тело. Тело, да, – и Немов захихикал-закудахтал, словно курица.
Профессор повернулся и пошёл дальше, не сомневаясь, что она последует за ним. В голову ей пришла удачная мысль отправить сообщение Харитону. «Приезжай на Фабричную восемь. Нужна помощь». Сообщение улетело в сеть, и Клара почувствовала себя спокойней. Даже если тревога ложная, будет повод встретиться с парнем. «Только не влюбляйся», – приказала она себе.
Улица, по которой они с Немовым шли, состояла из выстроенных по линеечке частных домов. Обращённые фасадами к дороге, с высокими цоколями и фигурными крышами, они казались пришельцами из какого-то далёкого далёка. Клара против воли с любопытством вертела головой.
– Нравится? – кивнул Немов на один из домов с восьмиугольной башенкой сбоку. – Прошу.
Он отпер дверь и пропустил её вперёд. Внутри дом оказался похож на дом Коха: гостиная, кухня и кабинет. Вот в кабинете они и расположились.
– Итак, что вы хотели узнать, милая Клара?
– Всё! – выпалила она. – Что за дела у вас были с дядей и что значит вот эта надпись? – Она потрясла у него перед носом фотографией.
Профессор сложил руки в замок и уткнулся в них лбом.
– Что ж… наверное, вы имеете право знать. Это началось лет двадцать назад. Тогда я только-только познакомился с Альбертом. По профессии я историк, а он как раз искал информацию по интересующей его теме. Искал, да.
– Аптекарь Резанов?
Брови Немова взлетели вверх.
– Как далеко вы продвинулись, Клара, – усмехнулся он. – Вы напоминаете мне Альберта. Такая же пытливая и азартная, я бы сказал.
– А я вот слышала, он был весьма спокойным и рассудительным человеком.
– Одно другому не мешает. Не мешает, да. Так вот, в те годы он уже был страстным коллекционером. Никто не знал больше него про парфюмерную промышленность Российской империи. Это не было простым чудачеством. Узнав его ближе, я понял, что за этим интересом стоит весьма практическая вещь. Он был убеждён, что запахи имеют сильное влияние на человеческий мозг. В принципе это не противоречит официальной науке. Однако он утверждал, что есть запахи, которые могут влиять не только на самочувствие и эмоции, но и менять судьбу. Тот самый Резанов, про которого вы упоминали, видимо, тоже был экспериментатором. В 1913 году он создаёт духи, которые должны были приносить удачу. «Аромат Фортуны» поступил в продажу небольшой партией и быстро разошёлся. Резанов готов был наладить серийный выпуск, но неожиданно для всех умер. В результате несчастного случая. Его наследники хотели продолжить дело, но не смогли воспроизвести формулу духов. Резанов унёс её с собой в могилу. Вскоре предприятие разорилось. Ну а потом началась Первая мировая, потом революция, Гражданская война и в этом котле сгинули и потомки Резанова, и все его архивы. Всё что осталось, это редкие воспоминания современников, в которых описывались воистину удивительные свойства духов.
– Какие?
Немов захихикал в той же кудахчущей манере.
– Ну вы же знаете, Клара. Наверняка вы уже испробовали на себе магические свойства «Аромата Фортуны» или «Odor fortuna», как называли их в рекламе для придания солидности. В России страсть как любили всё иностранное. Впрочем, как и сейчас. Любили, да.
– Почему вы уверены, что я пользовалась духами?
– А иначе вы бы никогда не узнали того, что знаете сейчас. Вы же заметили, как удачно складывались для вас события после применения этого флакончика? Заметили, да.
– Просто стечение обстоятельств, – буркнула она.
– Так ведь везение, сиречь фортуна, и есть именно стечение обстоятельств. Удачное, да. Альберт тогда уже нашёл один из немногих сохранившихся флаконов и испытал его действие на себе. Понимаете, этот аромат исполняет желания. Люди всегда чего-то желают. Желают, да. Духи же концентрируют намерения человека и выстилают перед ним ковровую дорожку к цели.
– И что в этом опасного?
– Дело в том, что Вселенная, кое-кто называет это богом или высшими силами, или Мирозданием, не суть важно, так вот: Вселенная стремится к равновесию. Знаете же закон сохранения материи? Если в одном месте прибыло, в другом месте убыло. Так и с удачей. Внезапная удача – мощный выброс энергии, человека переполняют эмоции, адреналин, кажется, весь мир у твоих ног, горы свернуть готов. Потом наступает отрезвление. Откат. Но не только человеку свойственна депрессия после бурного всплеска. Со Вселенной та же история. После сказочной удачи следует череда невезения, иногда она фатальна. Слишком часто фатальна, да. Но тогда Альберт этого ещё не понял. Понадобились многолетние эксперименты…
– Эксперименты?
Накануне отлета «Поиска» с Фобоса на Марс Таня и Даль в скафандрах летели внутри прозрачной трубы оранжереи. Почва, на которой выращивались растения, давно окаменела, как и остатки стебельков. Таня тщательно собирала этот «мусор», не обращая внимания на беспокойного Дальку. А он все торопил девушку, сокрушаясь, что она такая же дотошная, как и ее старшая сестра. Из-за этой задержки им пришлось даже включить ракетницы для разгона. Даль первый обратил внимание, что передняя часть оранжереи выглядит как-то необычно.
Возможно, здесь когда-то был выход в космос, но сейчас его прикрывал прозрачный куб.
Даль начал торможение с помощью ракетницы. Таня последовала его примеру. Ухватившись друг за друга, кувыркаясь, задевая за стенки оранжереи, они еще некоторое время неслись вперед, цепляясь руками за окаменевшие грядки, чтобы остановиться.
Наконец они уперлись в торцовую прозрачную стенку и одновременно вскрикнули. За стеной в пустом пространстве, как в сказке, висели два саркофага. Крышки их были прозрачны, и Таня с Далькой, прижавшись шлемами к перегородке, могли рассмотреть лежащие в них мумии.
– Надо доложить Галактиону Александровичу, – прошептала Таня.
– Что вы там шепчетесь? – прозвучал в шлемофоне голос профессора. Очевидно, он внимательно следил за каждым словом путешествующих по оранжерее.
– Мы обнаружили склеп. В нем два гроба.
– Опиши внешность саркофагов.
– Размерами с обыкновенный гроб, чуть толще. И лежат в них мумии как живые. Рыжебородый мужчина и…
– Красавица необыкновенная! – перебила Таня.
– Вот они, люди с материка Мю, – сказал профессор. – Ничего не предпринимайте без меня. Мы с Эльгой Сергеевной и Георгием Петровичем вылетаем к вам.
– На всякий случай захватите лазер. Двери не видно. Не знаю, как они входили-выходили.
– Вы поразитесь, какая это красавица!
– А меня бородач интересует. Необыкновенное лицо! Нос у него начинается выше бровей. Невольно вспомнишь гробницу древних майя в Храме Надписей в Паленке. Нефритовая маска и две скульптурные головы носолобых…
– Мы летим к вам. Ждите.
– Чудно. Как там носолобые? – поинтересовался Крутогоров.
– Сами увидите.
– Мне как-то не по себе, – призналась Таня.
– Не бойся, – отозвался Даль. – Постой-ка, что это? А ведь в кубе воздух!
– Как это ты определил? – спросил издалека Галактион Александрович.
– По преломлению света. Если смотреть под определенным углом, звезды смещаются.
– Значит, гробница посещалась, – заключил Галактион Александрович. – Их было трое. Они ждали смены с материка Мю. Двое умерли и были похоронены третьей. Вероятно, она посещала их. Потом узнала о гибели материка Мю, поняла, что никогда не вернется на Землю, потеряла рассудок…
Скоро Таня и Даль увидели в сужающейся вдали оранжерее три движущиеся точки. Их прикрывало облачко дыма от ракетниц. Фигуры в скафандрах вынырнули из него уже совсем близко и подлетели к торцовой стене оранжереи.
– Так вот оно где кладбище людей Мю, – сказал профессор. – Отнесли в самое отдаленное место. Мумии превосходны! Они украсят земные музеи.
– Ты не замечаешь ничего знакомого? – спросил Даль.
– Оставь ты свои нефритовые маски. Впрочем, в гробнице древних майя тоже мог быть захоронен потомок людей Мю.
– Нет, я не о том. Видишь, около гробов какие-то штуковины с конусами и пирамидами. Не аппараты ли?
– Что ж тут особенного? Если люди Мю оставили на околоземной орбите «Черного Принца», начиненного сказаниями, то почему бы им не оставить рассказывающий аппарат и здесь? Твое знание мертвого языка людей Мю пригодится.
– Это другие аппараты.
– Ну как? Начнем взрезать? – спросил Крутогоров, направляя на прозрачную стену принесенный аппарат.
– Подождите! – запротестовал Далька. – Вижу спираль!
– И что же? – холодно осведомился Галактион Александрович.
– У фаэтов спираль была замочной скважиной для взгляда, который включал автоматы.
– Какие там еще автоматы у гробницы!
– Подождите! Я только попробую. У фаэтов надо было посмотреть в центр спирали, сосредоточить всю силу желания. Не знаю только, чего пожелать, чтобы автомат сработал.
– Не теряй времени, Даль, – сказала Эльга Сергеевна. – Надо успеть до отлета исследовать новые мумии.
– Нет, пусть он попробует, – заступилась Таня.
Даль рассматривал спиральный орнамент. Да, такой же, как на «космических костюмах» древних японских статуэток «догу», которыми он увлекался. Чего же пожелать? Самого невероятного? Чтобы ожили эти с виду совсем живые мумии?
И Даль, сам не отдавая себе отчета в бессмысленности передаваемого взглядом приказа, впился глазами в спираль.
И вдруг вопреки всякой логике неведомый механизм сработал, вызвав в хрустальном кубе чудо.
Крышка гроба рыжебородого вздрогнула и приподнялась.
Таня вскрикнула, Крутогоров крякнул.
– Режьте, – скомандовал Галактион Александрович.
– Не смейте! – закричал Далька. – Это не гроб, а биованна для анабиоза. Они живые!
– С ума сошел, – отмахнулся Галактион Александрович. – Подумай сам. Зачем же погружать себя в анабиоз у Фобоса? Поднятие крышки – это еще не оживление, скорее ритуал свидания с умершим во время посещения склепа.
– Посмотри, – прошептала Эльга Сергеевна, схватив мужа за руку.
Когда крышка гроба, или биованны, совсем открылась, в камере все помутнело, словно она наполнилась паром или дымом.
– Будешь резать? – ехидно спросил Даль.
– Уместны ли шутки? – возмутился Галактион Александрович. – Ты сам сказал об анабиозе. Одно лишь подозрение, что мумии могут ожить, должно повергнуть истинного ученого в трепет. Сейчас надо наблюдать затая дыхание, фиксировать каждую подробность. Подумайте, какое великое открытие выпадает на нашу долю!
– Боюсь, открытия придется ждать долго.
– Да, терпение понадобится. Любому экспериментатору это понятно.
– Эх, пообедать не успели, – вздохнул Крутогоров.
Но не только об обеде пришлось забыть людям с «Поиска», не только об ужине, но даже и о сне.
Долгие часы тянулись в неизвестности, и никто не знал, что откроется за все еще матовой стенкой склепа. Никто не покинул своего наблюдательного поста, и каждый мысленно видел свое, отличное от других.
Эльга Сергеевна взялась следить с помощью захваченного с собой прибора за изменением температуры в камере. Галактион Александрович тревожился, что автоматы могли нарушить герметичность склепа и туда попал межзвездный холод, вызвавший помутнение прозрачной стенки. Даль, выяснив у Эльги, что температура неуклонно поднимается, ждал пробуждения к жизни незнакомцев, и ему уже чудились тени, перемещавшиеся за перегородкой.
Скрытый источник энергии действовал. Замороженные тела оттаивали, а может быть, уже поднялись из своих биованн.
Во время бесконечного ожидания переговорили о многом, но никто не спорил. Спорить казалось кощунственным в ожидании чуда. Люди Мю или фаэты? Гипотеза профессора Петрова или сказки «Черного Принца»? Таня была за «Черного Принца», она уверяла, что замороженные – это легендарные Аве и Мада, хотя и не могла объяснить, как они сюда попали.
Даль, чтобы не спорить с братом, сосредоточенно молчал.
Один Крутогоров был невозмутим и беспокоился лишь о состоянии своих пассажиров. Однако уговорить их вернуться на «Поиск» было бесполезной попыткой. Да он и сам не смог бы сдвинуться с места.
Вдруг стенки куба начали постепенно светлеть. За ними уже можно было различить могучего рыжебородого атлета в облегающем костюме. Когда видимость улучшилась, все увидели, что его переносица выше бровей. Это делало его лицо странным. В позе отчаяния он стоял над вторым хрустальным гробом, пристально всматриваясь в недвижное прекрасное лицо молодой женщины.
Рыжий великан обернулся, увидел людей в скафандрах и, ничуть не удивившись, сделал им знак рукой. Потом снова склонился над саркофагом, словно усилием воли пытался открыть его крышку.
– Крышка не поднимается! Помоги, Далька! Смотри в свою спираль! Как следует смотри! – кричала Таня.
Даль покрылся потом от напряжения, передавая взглядом неистовое желание оживить спящую красавицу, но он не был «принцем ее сказки», и она не просыпалась.
Лицо рыжебородого выражало самое настоящее человеческое горе. Схватившись руками за голову, он медленно раскачивался.
Через некоторое время он овладел собой, сделав людям успокаивающий жест (неужели во все времена у всех разумных существ язык жестов будет схожим?), вернулся к своему гробу, достал из него какое-то одеяние и… исчез в некоем подобии скафандра.
– Это же «догу»! Настоящий «догу»! – закричал Даль.
Вместо статного атлета около саркофага теперь возвышалась уродливая фигура с короткими руками и ногами. Неимоверно широкие штанины и рукава, очевидно, заключали в себе какие-то механизмы. На плечах виднелись смотровые люки. Голову носолобого скрыл герметический шлем с огромными щелевидными очками.
Громоздкая фигура подплыла по воздуху к хрустальному гробу женщины и снова стала вглядываться или в ее лицо, или в какой-то знак на крышке! Крышка не сдвинулась с места. Тогда незнакомец сделал людям еще один знак рукой, и тотчас пелена тумана скрыла его.
– Смотрите, вот он где! – закричала Таня, указывая в звездное космическое небо, где, словно ожившая древняя японская скульптура, вдоль стенки оранжереи плыла меж звезд странная фигура носолобого.
– Живой обитатель материка Мю! Я не поверил бы никому, если бы не видел сам.
– На Земле уже были удачные опыты с анабиозом, правда не с людьми, – заметила Эльга. – Ничего невозможного здесь в принципе нет.
– Он с материка Мю? – допытывалась Таня. – Как же это однозначно установить?
– Эльга Сергеевна препарирует его, и… все будет ясно, – отшутился Даль.
Все снова направились к кораблю, бросив последний взгляд на женщину в прозрачном гробу.
Люди двигались внутри прозрачной оранжереи, воскресший обитатель базы Фобоса – с наружной стороны. Они словно переговаривались между собой. Во всяком случае, их действия были согласованными. Все они направлялись к базе Фобоса, хотя неизвестный ничего не знал о ждущем там корабле Земли.
Кто он? Откуда? Как общаться с ним? Поможет ли знание Далем странного мертвого языка? Какие тайны теперь откроются? Эти мысли владели каждым из наблюдавших за неуклюжей фигурой, летевшей меж звезд.
– Не улетел бы куда, – с опаской сказал Крутогоров. – Ваня! Розмыслов! Меня слышишь? Не дивись гостю. Прямо на тебя летит. Соображает.
Незнакомец подлетел к «Поиску» первым и терпеливо ждал, пока люди выбирались из центрального отсека станции, примыкавшего к оранжерее.
Крутогоров раньше остальных подлетел к шлюзу и жестом пригласил войти в него вместе с ним.
Археологи остались снаружи, ожидая своей очереди.
– Можно умереть со страху, – бодрилась Таня.
– Или от удивления, – заметил профессор Петров.
Когда Даль с Таней последними вошли в кабину «Поиска», незнакомец стоял на полу, широко расставив короткие ноги скафандра, нелепо массивный, чуждый, странный…
Эльга первая сбросила свой скафандр.
Незнакомец подлетел к ней и через щели очков заглянул ей в лицо.
Эльга Сергеевна протянула руку, предлагая незнакомцу освободиться от скафандра. Но тот не торопился. Он, очевидно, хотел проверить состав воздуха в кабине. И сделал это самым наглядным способом. В его напоминающей манипулятор двухпалой рукавице сверкнул огонь. Таня шарахнулась в сторону, но никакого взрыва или других последствий не произошло. Незнакомец просто проверил, может ли происходить горение в атмосфере кабины.
– Как не вспомнить древних майя! – заметил Даль. – «Огонь вспыхивал у пришельцев на концах рук. Были они белокожими и бородатыми…»
Убедившись, что в кабине есть кислород, и, может быть, установив его количество, незнакомец стал освобождаться от своего одеяния.
Люди молча стояли перед живым обитателем базы Фобоса и с волнением ждали.
Шлем с щелевидными очками плавал в невесомости, скафандр распался на две части, и могучий рыжебородый атлет выбрался из него, как из развалившейся скорлупы.
И тут Даль решился, он заговорил с ним на странном певучем и свистящем языке, напоминавшем журчание воды и щелканье птиц.
Незнакомец радостно обернулся к нему, защелкал сам.
– Значит, я прав, – решил профессор. – «Черный Принц» был оставлен людьми Мю. Не зря Даль выучил их мертвый язык. Спроси скорей, что стало с его родиной.
– Ты ошибаешься, – сказал Даль. – Это марсианин. Его зовут Инко Тихий. Он бывал на Земле, когда Луна была захвачена Землей, и носил тогда имена Кетсалькоатля и Кон-Тики. Он просит нас помочь ему разбудить его подругу.
– Это когда же Луна была захвачена Землей? – простодушно осведомился Крутогоров.
– Судя по древним вавилонским и египетским календарям, лунным, равно как и солнечным, имеющим одну общую нулевую точку отсчета, можно думать о происшедшем тогда на Земле необычайном событии, – педантично стала объяснять Эльга Сергеевна.
– Когда же это было?
Незнакомец умоляюще смотрел на своих освободителей, стараясь угадать смысл их слов.
– Одиннадцать тысяч пятьсот сорок лет до нашей эры, – сказал Даль и перевел сказанное незнакомцу.
Эта цифра, видимо, ошеломила его. На его ногах, освободившихся от космической обуви скафандра, не было магнитных подошв, и тяжелая фигура рыжебородого приподнялась, словно от удивления. Он быстро и взволнованно заговорил.
Даль пытался уловить смысл его слов, но не успевал.
– Он, кажется, говорит о счастье и горе, просит спасти Эру, его жену.
Инко Тихий (Кетсалькоатль, Кон-Тики) говорил так:
– Счастье мое подобно горной вершине, но рядом черная пропасть горя. Я ждал детей Земли, которых полюбил, побывав у них под именами Кетсалькоатля и Кон-Тики. Эра всегда была со мной. И мы с ней не смогли остаться в душных подземельях Мара с нашими братьями, слишком спокойными, холодными, правильными. Мы грезили пышной природой Земли, где побывали еще раз, чтобы оставить около нее в космосе памятник своего посещения. Мы верили, что люди найдут его и научатся понимать наш язык, чтобы узнать горькую историю фаэтов и жалкую участь мариан. Когда Совет Матерей Мара, страшась жестоких от рождения землян, запретил на вечные времена полеты в космос, мы с Эрой ушли сюда, чтобы уснуть сном холода в надежде, что люди найдут и пробудят нас. Вы здесь! Мы не напрасно верили в вас. Так помогите же, спасите мою Эру, разбудите ее!
Но что могли сделать люди? На Земле пока не умели погружать в анабиоз разумные существа, не овладели еще автоматами, действующими от направленного на них взгляда.