Тяжелое дыхание, насквозь промокшая от пота челка, удобные изначально черные, а ныне перемазанные в грязи высокие сапоги со шнуровкой, бордовые брючки свободного покроя, металлические наколенники-протекторы в форме скалящих клыки звериных черепов — дизайнерские, по личному заказу … Девушка с готовностью выложила за них половину стипендии и не пожалела. Она осмотрелась по сторонам, густой лиственный подлесок успешно укроет ее на какое-то время. Хорошо, что трансформации она усвоила на «отлично», сейчас бы ей очень мешали роскошные золотистые кудри до места чуть ниже спины. Да и заметны они были бы ой как далеко. Одногруппники по Космоастральной Геомагического Совета Халдиров Академии в самом начале обучения так и поддразнивали Вету «принцессочкой». И даже отчего-то считали, что полноправного боевого мага из нее не получится. Ошибались стервецы, ошибались! Сейчас ее черные короткие волосы, поднятые стильным ирокезом, длинная тонкая косичка с тяжелой металлической «каплей» на конце, глазки с красной радужкой вкупе с острым язычком (последнее – всё же в переносном смысле слова) раздражали некоторых преподавателей с традиционными взглядами на внешность, но даже они ничего поделать не могли с этой маленькой припанкованной егозой.
Запустив пятерню в коротко обрезанной кожаной перчатке в волосы, девушка с удовольствием почесалась. Сейчас не до манер и приличий.
Сегодняшняя задача на скрытность и выживание, в простонародье названная «прятками», должна снова подтвердить ее статус третьей по успеваемости студентки группы. Поправив свою темно-зеленую короткую куртку из драконьей кожи и компактный рюкзак за плечами, впрочем – пустой по правилам задания, Вета осторожно двинулась вперед, интуитивно ощутив направленное в ее сторону заклинание Поиска. Собственной интуиции она верила беспрекословно, и та часто выручала ее в самых неожиданных обстоятельствах… Вспышка! Прыжок! Уход от Энергетических Пут перекатом через себя, стремительный бег между стволов, едва удерживаясь от использования магии. Последнее было бы равносильно запуску красочного фейерверка с надписью «Вот она я на блюдечке!»
Хорошо еще, что на первом этапе оборонная система бьет наугад, а не прицельно.
Скатившись в овражек по глинистому склону и добавив к серо-бурой грязи на сапогах еще и охристо-рыжих ляпов, Вета смачно приземлилась в ручей, недовольно фыркнула и вновь сосредоточилась на внутренних ощущениях и звуках окружающего мира. Она обязана справиться с задачей! Или попросту не будет достойна называться бойцом СНА!
«Чувство своих» тут же дало о себе знать: похоже, в овражке нашёл себе укрытие кто-то из экзаменуемых. Ветамис Изонир заметила выкопанную под склоном пещерку и направилась туда.
— Тук-тук, кто в теремочке живет? — шепотом поинтересовалась девушка и встретилась с недовольным взглядом одногруппницы. Слой подсыхающей глины покрывал ее одежду с головы до пят. Вета с трудом узнала чистюлю Окси.
— К себе не пущу, и так места мало, — отозвалась та.
— А мне и не надо, я мимо шла. Кстати, скоро очередной облёт территории начнется, так что советую в лесок податься. Зря ты столько сил на окапывание потратила, — и Вета действительно продолжила путь вниз по овражку.
— Это почему это? — донеслось ей вслед.
— Неаккуратно. Сверху рыжеватая глина на траве отлично просматривается. Плюс сам овражек противник наверняка учитывает в числе мест возможного схрона и проверит в первую очередь. А лесов на территории достаточно, каждое дерево не осмотришь.
— Эх… Слушай, а можно мне с тобой? Ведь объединяться не запрещено.
— Только если под ногами мешаться не будешь, ну и отстанешь – твои проблемы. – Ветамис уже присмотрела удобный подъем по левому краю оврага с плотными корнями, за которые ухватываться – самое то! Она даже протянула руку к ближайшему, но Окси ухватила её за рукав.
— Не здесь. Чуть подальше, – произнесла она, указывая на углубление в склоне, — Гнездо. Осиное. Лучше не соваться.
— О, спасибо, я и не заметила. Может, ещё и пригодишься.
— Нет, я не особенно к лесной жизни приспособлена, а про ос в курсе, так как в детстве с ребятами еле-еле в речке от них спаслись…
Девушки выбрали для схрона густой лиственный подлесок, залегли, настороженно вслушиваясь. Где-то поодаль рубил лопастями воздух дозорный аппарат, летящий над лесом.
— Вот согласись, непонятно, зачем оборонной системе сначала рандомно запускать по территории энергетические путы, а потом отправлять на облет совершенно немагические и не способные отслеживать магию «игрушки»? – шепнула Окси.
— Я тоже заметила, что в целом задача у нас достаточно упрощенная. Давай рассуждать логически – чему мы должны научиться. Только ли скрытности? Ведь, на первый взгляд, просидеть тихо в укромном уголке весь период – это самый простой способ не попасться.
— И мне пришла в голову эта же мысль, — услышали девушки мужской голос и чуть не заорали, когда лиственный покров вздыбился, и из-под него показалась человеческая рука.
— В-влипли! Делать-то чего?! – Окси озиралась в поисках какой-нибудь палки, которой можно было бы со всей дури огреть шевелящуюся кучу, но тут сработало «чувство своих».
— Завидное у тебя преимущество, Вения… — выдохнула Вета, выходя из боевой стойки, — Нам бы такое.
Парень стряхнул с себя листья, размял плечи, начал вычищать тот мусор, что крепко засел в его длинных, собранных в пучок дредах.
— Да, удобная способность балансировать на грани яви и сна, — согласился одногруппник, — Это вообще не магия, просто сон такой. Неглубокий. Частично развоплощаюсь, потому никто меня заметить не может, но, во-первых, длится эта радость недолго, а во-вторых, перемещаться в таком состоянии я никуда не могу, да и окружающий мир воспринимаю смутно.
— Я думала, тебя вообще освободили от этого занятия, с такой-то способностью. – Окси даже представила, как было бы здорово сейчас покачиваться в гамаке и потягивать холодный сок через соломинку вместо блужданий по уже надоевшему лесу.
— Сам удивился. Но преподаватели махнули рукой, высказав что-то в духе «Всё равно ему это не поможет».
— На всякий спрошу – попить есть чего? – перешла к делу Вета.
— Точно, пойдемте к реке! – оживилась одногруппница. Рокота леталок больше не слышалось ни вблизи, ни в отдалении.
— Нельзя. Именно там и заметут. Сами догадаетесь «Почему», или подсказать всё же?
— Когда ты так говоришь, я начинаю думать, что именно у реки и может поджидать нечто, запланированное преподавателями, — протянула Окси.
— В точку. Так как запаса воды ни у кого на момент начала задания не было, сейчас мы почти все уже испытываем легкую жажду, так что река – то место, куда всех потянет. Но не нас.
— Почему?
— Местность тут такая, что грунтовые воды близки к поверхности. Ищем ложбинку или овражек, копаем ямку и ждем. Вода будет.
— Отлично! – Вета первой зашагала в ту сторону, куда местность понижалась.
Ямка. Реальная ямка, вырытая совсем недавно, причем там, где ребята и сами планировали начать копать.
— Это чья-то шутка?
— Или кто-то рассуждает точно так же, как мы.
— Забавное совпадение.
Все трое сглотнули. При виде воды пить захотелось еще сильнее. Затем Вения решился первым.
— Рискну попробовать. Если поплохеет, надеюсь успеть вам что-нибудь полезное отмагичить до того, как меня телепортирует на базу…
…Ветер донёс отголоски чьих-то криков со стороны реки, когда Вения, Вета и Окси уже утолили жажду и рассуждали, куда держать путь дальше. А затем «чувство своих» и треск ветвей сообщили о приближении нескольких студентов.
— Не высовывайтесь, я разведаю, — шепнула Вета товарищам и выдвинулась из низинки. Похоже, одногруппники нарвались на неприятности именно у реки и бежали от преследования…
— Тут есть неплохое укрытие, забирай левее, — скомандовал Джи, — Не сильно устал?
Кев, несущий на спине Роумира, вырубившегося от болевого шока, только головой мотнул. Несколько капель пота сорвалось с чёлки. Рослая и светловолосая Анн, бежавшая рядом, запнулась за корень, взрыла ладонями прелую листву.
— Парализатор всё же попал в кровь. Дальше без меня, — с хрипом в голосе крикнула она вслед, уже не пытаясь подняться, — Если что-то нужно, могу намагичить. Всё равно мне не светит продолжать «прятки».
— Запас воды и еды, маскировочную сетку, пару крепких верёвок! – выдала Вета, появляясь из-за дерева.
— О, какие люди! – кивнул ей приветственно Джи, — Мы уже продумывали такой вариант. Будем пробовать. Кев, спускайся в низинку, я там ямку-накопитель для воды выкопал. Отдохни.
— Значит, вот на чью ямку мы наткнулись, — откомментировала Вета.
— Рад, если она вам пригодилась, — ответил парень, помогая Анн сесть, — Держись, подруга, не засыпай. Задействуешь магию по моему сигналу. Мы отойдём подальше на случай новой опасности.
— Хорошо, спасибо, что пришли к нам с Роу на помощь. Мы сглупили, сунувшись к берегу… Держитесь вместе, так вы быстрее придумаете, что делать.
— Мы сможем стать настоящей командой. Как минимум – будем стремиться к этому.
— Отлично! На том и порешили! – улыбнулась Вета.
Пятнадцатого октября с ночи валил снег и к семи утра снегом были завалены все острова. На поверхности озера натянуло тонкую плёнку льда — и потому Хельги на утреннюю рыбалку не пошёл, а вместо этого на пару с Самсоном перевели катер на зимнюю стоянку в эллинг, выкатив ему на замену глиссер.
Нина, глядя в окно на заснеженный двор, с досадой думала, что помочи сами собой отменятся, так как ставить фундамент дома в застывшем грунте очень трудоёмко и вряд ли кто-то захочет заниматься этим — и поделилась этой мыслью с Платоном. Он мгновенно ответил:
— Фундамент для нашего дома тоже ставили в середине октября… и ничего страшного. Сейчас четверть восьмого… на дворе всего минус шесть, к полудню будет плюс восемь… нормально для здешнего климата.
— Не забывай, что хутор Пасечника намного севернее наших островов… а если там не потеплеет?
— А трактора на что? Слетаем и всё узнаем… конечно, всем сразу улететь нельзя, надо кому-то остаться, чтобы охранять острова… но по сменам мы летать сможем. Кто-то будет рыбу ловить, кто-то — рыбу чистить и кашу варить. Я уже предупредил Фрола, так что все исправные флайеры и скутера можем задействовать. Кстати, с сегодняшнего дня прекращаем собирать ягоды на болотах и переводим занимавшихся сбором ягод киборгов на работы в теплицы и на вычёсывание и обработку козьего пуха. А сегодня все они летят с Григорием на помочи… четыре бригады по пять киборгов. Велимысл тоже собрался лететь… я тоже думаю слетать и посмотреть.
— Надо какие-нибудь подарки взять Лизе и Трише… то есть… Лиза уже Заряница, а Триша — Лучесвет… как бы не запутаться. Возьмём мой флайер, в него много влезет…
— Родная, я прошу тебя остаться, — Платон присел перед ней на корточки и взял её руку, — острова нельзя оставить без присмотра, ты ведь понимаешь это. Волхв летит потому, что Пасечник его друг и он обещал провести обряд перед началом работ. А я полечу не только как управляющий колхоза, но и как приёмный отец Лизы-Заряницы… когда волхв вернётся, можешь прилететь… но кто-то из нас троих должен быть на месте, если вдруг кто-то явится в гости. Понимаешь? Я буду присылать видео и ты будешь знать, что там делается…
— Да всё я понимаю… но посмотреть на хутор и ребят хотелось бы… тогда просто чаще звони… и посылай видео. Возьми всё же мой флайер, Самсона и… пару баранов и десяток кур для жертвоприношения. А если жертва не понадобится сейчас, будет от нас подарок.
Платон согласился, сообщил Самсону, чтобы тот взял флайер Нины, десяток кур в клетке и пару полугодовалых баранов, после завтрака переоделся в камуфляжный утеплённый комбинезон и тёплые ботинки — и в половине восьмого вместе с Самсоном полетел на хутор.
***
Платон и Самсон каждые четверть часа присылали по минутной видеозаписи, а Змей записывал всё подряд и посылал по мере нахождения устойчивого сигнала сети — и Нина, находясь дома, могла всё видеть.
В десять часов она вышла прогуляться по парку — оказалось, что снег почти стаял и на разметённых дорожках были лужицы. Хельги шёл рядом, а чуть впереди и по сторонам летели управляемые Хельги игрушечные флайер и звездолётик.
Через полчаса медленной прогулки Нина присела на скамейку у пруда, чтобы полюбоваться на плавающих белых птиц. Несмотря на похолодание Бизон ежедневно на весь световой день выпускал лебедей и гусей поплавать и размять крылья, а вечером впускал всех в тепло конюшни. Рождённые в зоопарке птицы и их подросшие птенцы были вполне ручными и охотно шли на зов Бизона, который их на пруду ещё и подкармливал.
Налюбовавшись на плавающих птиц, Нина собралась идти к дому, но в парк вошёл Свен, ведя под уздцы небольшую рыжую лошадку, запряжённую в двухколёсные дрожки, в которой сидела Динара с вожжами в руках и управляла лошадкой. Нина поздоровалась с обоими, прочитала сообщение на видеофоне от Свена («Динара так приучает мезенских меринов к движению в упряжи») — и осталась в парке ещё на несколько минут, решив понаблюдать за ними.
Подойдя ближе, Свен сказал голосом:
— Динара хочет, чтобы эти подросшие жеребята не боялись упряжи и работали охотно и даже радостно. Неужели такое возможно?
— Наверно, возможно… если они не будут бояться хомута и дуги, если будут после такой прогулки получать что-нибудь вкусненькое и если такие прогулки будут немножко игрой, то они сами будут хотеть прогуляться. Динара, а когда Дивана начнёшь запрягать?
— Перед запряжкой его было бы неплохо погонять под седлом… потому, что в нём слишком много энергии и желательно, чтобы он её немного потратил… а потом можно и в хомут. Сначала пусть Хельги на нём покатается час… может быть, и ты прокатишься? Мы можем продолжить и попозже.
— Хорошо… Свен, тогда через полчаса подай коляску к крыльцу. Мне надо переодеться… а Хельги чуть позже подойдёт и поможет тебе.
В половине двенадцатого Нина села в коляску, запряжённую Ливнем, и поехала на Жемчужный остров. Чуть сзади ехали Хельги на Диване в седле и Ян на Рыжике без седла. Рядом с модулем Нина попросила Свена остановиться и пошла к Фриде, разрешив Хельги и Яну ехать на ипподром для тренировки лошадей.
Фрида приняла гостью радостно и сразу стала собирать чаепитие. Нина пробыла у подруги около получаса и, собираясь уходить, неожиданно для себя пригласила Фриду в гости:
— Ведь ты у меня в гостях ещё не была ни разу… приходи через часик. Хельги уйдёт на тренировку с Динарой, будут запрягать Дивана, Алю отпущу посмотреть… и поснимать для меня заездку. А мы с тобой поболтаем на кухне… но, если не хочешь, можешь отказаться.
— Ты так привыкла, что в квартире постоянно кто-то есть из киборгов? — рассмеялась Фрида, — а Авиэль?
— Отпросился помогать Вальтеру и Ворону в зимнем саду. Представляешь, зацвели мандариновые и лимонные деревца, которые Ворон вырастил из косточек! И теперь их надо пересаживать в горшки побольше размером и где-то размещать в доме… а то они много места занимают, а зимний сад не резиновый, к сожалению. Так ты придешь? Вместе видео посмотрим.
— Хорошо, через час буду.
Хельги и Аля ушли на конюшню только тогда, когда пришла Фрида и подключилась к приёму сообщений от Платона и наблюдению за состоянием Нины. Пушок вывел на терминал в гостиной квартиры присланные Платоном, Самсоном и Змеем видеозаписи в порядке очерёдности — и Нина, успевшая к приходу Фриды вскипятить чайник, пригласила подругу в гостиную.
Mary пришла не с пустыми руками, а со своими фирменными плюшками с корицей — и сначала помогла Нине принести в гостиную чашки, чайник и мисочки с вареньем и мёдом, а потом только села за стол. Нина сама налила чай в обе чашки и после этого попросила Пушка включить просмотр.
Сначала были короткие видео из окна летящего над лесами и озёрами флайера, потом — встречающие гостей радостные Триша-Лучесвет и Лиза-Заряница. Оба киборга выглядели удивлёнными и словно не до конца понимающими, что происходит. Из слов Платона Нина поняла, что Mary на хуторе перестала пользоваться покупной искусственной косметикой, перейдя на натуральную медовую по совету жены местного светлого волхва, и потому шрамы от ожогов на её лице стали почти незаметны, а отросшие и заплетённые в косу волосы стали золотистыми.
Нина заметила, что в косе девушки была только одна красная лента, вплетённая от самого начала косы, вышитый жемчугом косник на конце косы и небольшой узорчатый платок на голове — это значило, что она просватана.
— Она понимает значение лент! — восхищённо воскликнула Нина, — какая умница! Значиит… она понимала это и раньше… ещё в музее. Но… почему она об этом никогда мне не говорила… а ведь я её…
— Ценила, как хорошую вещь? — с усмешкой спросила Фрида, — работая в музее, при всём твоём хорошем отношении к DEX’ам ты явно недооценивала обеих Mary… не обижайся, но ты и сама понимаешь, что это так. Сколько раз ты обещала ей, что выкупишь? Считала? А ведь она ждала и каждый раз надеялась, что вот сейчас ты уведёшь её домой. Ведь так?
— Всё так… мне и выкупить её хотелось… но ещё больше хотелось оставить её в музее. У неё ведь стояла дорогущая музейная программа. КАМИС. А при выкупе программу пришлось бы стирать… к тому же я была уверена, что в музее ей хорошо, тепло-сытно-сухо… и не представляла, что она будет делать в моём доме.
— Ты меняешься. И это правильно и нормально. Я помню, как сидела в твоём доме… и замирала от страха. И как ты поняла, что я разумна… и предложила обменять меня на того парня… Тимофея. Он сразу согласился…
— Это было уже позже, чем когда я впервые увидела Лизу… она выглядела просто ужасно. А теперь… пора ей свой дом моды открывать. Она гениальна!
— Дом моды… — Фрида замолчала, наливая чай в чашки второй раз. Через пару минут, намазав для себя плюшку мёдом, а вторую, для Нины — маслом, спросила:
— Ты думаешь, что это возможно? Чтобы киборг открыла свой дом моды? Ведь тут не только море документов оформить надо и оборудование закупить… но и работников нанимать надо. Будут ли люди работать в этом доме моды, зная, что модельер — киборг? Да и зачем на хуторе дом моды? Мастерская у неё будет… этого достаточно.
— Будут. Ведь кроме модельера, которая будет придумывать модели одежды, будет директор этого дома моды, бухгалтер, управляющий… если они, все или некоторые из них, будут людьми, то почему бы не быть киборгом модельеру? Надо поговорить с Платоном… и Ирой. В Звёздном вполне можно открыть такой дом моды… Лиза… уже Заряница сможет придумывать модели, живя на хуторе, и передавать эту информацию по сети в этот Дом Моды. А там будут шить. Это даст возможность трудоустройства ещё десятка киборгов. Это возможно…
Тем временем на экране сменилась картинка и шла видеозапись, сделанная Змеем: сначала устройство капища и обряд жертвоприношения барана, проведенный тёмным волхвом, потом обряд благодарения светлых богов и подношение им хлеба, масла и молока, проведенный светлым волхвом… несколько роликов подряд показывали пришедших на обряды крестьян и киборгов в праздничных одеждах, потом снова Лиза-Заряница, показывающая прилетевшим с мужчинами женам, где лучше поставить котлы и чем разжечь костры, чтобы готовить каши с мясом и рыбу для кормления работников… и было видно, что ей это и непривычно, и приятно одновременно.
После обрядов на капище мужики, парни и их DEX’ы сменили праздничную одежду на рабочие комбинезоны и пошли размечать участок и вырубать кусты. Как и обещал Велимысл, на помочи прилетел главный инженер заповедника с двумя «семёрками» и двумя экскаваторами, а из села привезли два трактора и бетономешалку.
Следующие почти полсотни тридцатисекундных видеозаписей, сделанных улетевшими киборгами, показывали Змея, помогавшего рыть котлован для фундамента, Самсона, несущего к котлам пойманную острогой почти метровую рыбину, Платона, о чём-то спорящего с Пасечником… были видны и другие люди и киборги, работающие вместе и помогающие друг другу. Во время обеденного перерыва парни устроили пляску, плавно превратившуюся в игру в «платочек», а затем в «ручеёк»… и уже было неясно, где люди, а где киборги. Среди работающих людей Нина заметила двух молодых (не старше пятидесяти лет) волхвов — светлого и тёмного — ранее ей не знакомых, но появившийся в кадре Велимысл представил их Платону как светлого Богумила и тёмного Горицвета, недавно вышедших на пенсию сельских учителей из Кедрова и занявшихся своими прямыми обязанностями. Платон в разговоре с ними упомянул, что ему пора возвращаться на свой остров.
Фрида ещё раз согрела чайник, в половине третьего пришли с тренировки Хельги и Аля, и Фрида передала им наблюдение за состоянием здоровья Нины и уже собралась идти в модуль, но Нина её остановила:
— Давай слетаем туда вместе и прямо сейчас? Как только вернётся Платон, так сразу… и Хельги с нами тоже слетает. Ненадолго… хочешь?
Фрида с удивлением согласилась — и в четыре часа пополудни Нина с подругой и Хельги уже здоровались с Заряницей и Лучесветом. Было очень непривычно называть так Лизу и Тришу, но раз уж такие имена они получили при обряде, то так и надо их звать. Лучесвет показал бывшей хозяйке модуль, в котором они живут, огород, животных — и поставленные фундаменты для дома (шесть на десять метров) и двухэтажного флигеля, в котором будут гаражи и мастерские (четыре на двенадцать метров). Прилетевшие на помочи люди и киборги ещё работали — и Нине показалось, что их не менее двух сотен.
На берегу реки под некоторыми котлами ещё горели костры, за длинными столами за полдником отдыхали взрослые мужики, женщины варили каши с мясом и жарили рыбу, девушки носили еду на столы.
Заряница проводила Нину и Фриду в модуль и после короткого разговора с Пасечником о возможности поселить у него ещё несколько киборгов и его согласия принять пока двоих DEX’ов для охраны хутора гостьи полетели обратно на Славный остров.
Дьявол ждал меня дома. И был не слишком доволен.
— Где тебя носило? — осведомился он, стоило мне переступить порог.
Только теперь я поняла до конца, насколько же устала. Смертельно. До полной отключки всех чувств. Даже ужас и отчаянье куда-то делись, вместе с последними силами, осталась только пустота.
Привалившись спиной к входной двери, я смотрела на своего благоверного и понимала: ничего не кончилось. Допрос продолжается. И мне снова надо врать и выкручиваться.
Дьявол. Моя непрекращающаяся борьба, мой крест, который я тащила вот уже четвертый год. С того дикого и совершенно фантастического убийства в моей конторе, которое я сначала придумала, а потом была вынуждена расследовать, потому что оно случилось на самом деле.
С тех самых пор мы и вели с ним тяжкую непрекращающуюся битву на личном фронте. Его в этой битве поддерживала нечистая сила, как и положено, а меня… Ну, полагаю, что провидение. Ведь должно же было и меня что-то поддерживать? Думаю, оно мне и послало Дьявола, видя мое патологическое неумение врать и стараясь оградить меня от попыток обрести в этом деле сноровку. С Дьяволом врать было не надо. Совсем. И бесполезно, он все равно всегда докапывался до истины.
Раньше мне казалось это благом.
— Алиция умерла, — сказала я тихо.
— Что?!
— Ее убили. Сегодня ночью. Тебе привет от майора.
Дьявол сверлил меня подозрительным взглядом, словно прикидывая: что такого и где я могла натворить, что сейчас пытаюсь обмануть его подобной чушью.
— Что ты несешь? — спросил он наконец. Похоже, так ничего и не придумал. — Это такая шутка?
— Если бы.
Он снова немного посверлил меня своим фирменным пронизывающим насквозь взглядом. Но, очевидно, не обнаружил ничего шуткообразного. Подозрительность сменилась искренним беспокойством, он вскочил с дивана.
— О господи… Да на тебе лица нет! Присядь скорее, а то грохнешься! Сейчас тебе чаю горячего сделаю. Алиция убита… Когда? Кем?
— Не знаю. Между часом и тремя.
— Как такое может быть? Ведь ты в это время как раз с ней говорила! С мертвой, что ли?! Она же тебе звонила!
О боже, дай мне сил на второй круг допроса! Стоп, он что — слышал?
— Откуда ты знаешь? Ты ведь спал! — простонала я.
— Сначала спал, потом проснулся. Подожди, сейчас чаю тебе заварю…
Ну и вот как выкручиваться? Сказать, что звонила вовсе не Алиция? Что просто кто-то ошибся номером? Ага, как же! Такое могло бы сработать с кем угодно, только не с Дьяволом.
Может ли он мне помочь? Еще как! Он на моих глазах такие головоломки распутывал, что я только ахала. У него чутье и талант на эти дела, он бы вмиг расщелкал проблему, к которой я не знаю как и подступиться.
Могу ли я ему доверять? Настолько, чтобы рассказать все без утайки?
Нет.
Исключено. И тут даже не в доверии дело. Если вдруг потом когда-нибудь где-нибудь всплывет, что он знал какие-то детали и их скрыл — это погубит его карьеру. И он отлично это знает. И потому ничего не станет скрывать от милиции, сразу же побежит докладывать, стоит мне рассказать ему хоть что-то. А значит, с таким же успехом я могла не мучиться и сразу все рассказать майору. И значит остается что? Правильно: молчать и притворяться ничего не понимающей дурочкой. С дурочки какой спрос?
Вернувшийся с чаем Дьявол был иного мнения и не дал мне молчать, потребовав полного и подробного отчета. Выглядел он возбужденным и встревоженным, что вообще-то случается с ним крайне редко. А я… Ну, я проявила чудеса бестолковости и идиотизма, путая все подряд и постоянно перескакивая с темы на тему. А ведь отчитывалась не просто перед профессиональным прокурором, а еще и перед человеком, знающим меня как свои пять пальцев… ну ладно, не пять, но как четыре точно!
Слушал он молча, смотрел пристально и на удивление внимательно. Это не могло не тревожить. Он очень напоминал сейчас майора, тот так же пристально сверлил меня взглядом, с повышенным вниманием вслушиваясь в бессвязный лепет и заставляя меня еще больше путаться в показаниях.
Я уже закончила, а он все молчал. И смотрел. Потом наконец соизволил открыть рот:
— Это ведь не все, правда? Ты чего-то не договариваешь. Мне интересно — только мне, или майору тоже? Зачем тебе звонила Алиция?
— С чего ты решил, что это была она? — все-таки попыталась я отпереться.
— Может быть, и не она, конечно. Может быть, ты для конспирации называла Алицией своего нового хахаля. Хотя… Зачем бы тебе это делать? Ты ведь думала, что я сплю.
— А ты и должен был спать! — пискнула я возмущенно.
Дьявол продолжал смотреть на меня, и под его тяжелым проницательным взглядом тревога в моей душе переросла в панику и отчаянно рвалась наружу.
— Прекрати!
— Что именно я должен прекратить?
— Смотреть на меня так!
— Как «так»? И вообще это ты прекрати!
— Что прекратить?
— Темнить. Если тебя посадят за ложные показания, на мою помощь можешь не рассчитывать. Я пальцем не шевельну.
Мог бы, между прочим, и не врать, тем более так глупо. Уж я-то знала, что окажись я в застенке за ложные показания или по обвинению в каком другом преступлении, пусть даже и справедливому, — он бы небо и землю перевернул, чтобы меня вызволить. И пугали до судорог меня вовсе не его угрозы.
— У тебя мания преследования на почве профдеформации!
— Зачем Алиция тебе звонила?
Ну и что с ним делать, скажите на милость?! Стоило вырываться из цепких лапок майора, чтобы попасть в другие, еще более цепкие! Не видать мне покоя в этой жизни, даже дома не видать! И все-таки, насколько сложнее врать человеку, который нас с Алицией знает.
— Не знаю! Не помню! Я спала!
— Помнишь. Зачем Алиция тебе звонила?
— У нее надо было спрашивать, а я спала! И она, наверное, тоже. Работала, начала засыпать, решила встряхнуться. Вот и позвонила. Разговоры со мной, как ты знаешь, тонизируют.
— Особенно будущих жертв. Зачем она тебе звонила?
— Отстань!
— Иоанна! — проникновенно взмолился Дьявол, сменив тактику. — Не глупи! Дело паршивое, а тебя я знаю! Наверняка вбила себе в голову, что должна сама отыскать убийцу. А сама вместо этого влипнешь в неприятности и меня за собой потащишь. Лучше честно признайся: зачем она тебе звонила? Перед самой смертью, глубокой ночью! Не просто же поболтать захотела!
Меня насторожили не столько его слова, сколько искреннее волнение. Слишком уж нетипичное для Дьявола. И потом… Откуда он может знать, что дело очень паршивое? Если он и о смерти Алиции узнал только от меня!
— Ну что ты привязался? Захотела и позвонила! Может быть, желала провести остаток жизни в беседе с приятным и умным человеком, а кому в таком случае и звонить, как не мне?! Я для этого идеальный вариант! Лучше скажи, во сколько это было? Если случайно помнишь.
— Случайно помню. В двадцать минут второго. А вот в этом звонке, сдается мне, ничего случайного нет. Предупреждаю: если майор меня спросит, я ему все расскажу. И тебе тоже придется рассказать, зачем она тебе звонила. Это не шутки!
— А я откажусь давать показания!
— А за это тебя посадят.
— Ой, боюсь, боюсь! Меня сажать не за что. Мне обеспечит алиби прокурор, у которого я под боком храпела и который знает, что на ночные телефонные звонки я чаще всего отвечаю, не просыпаясь!
— И прокурора тоже упекут. Как соучастника. Иоанна, пойми: утаивая важную информацию, ты играешь на руку убийце! Это противодействие следствию, за это на самом деле могут посадить.
— Ну ты совсем уж ерунду не городи! Сам же говорил, что за просто так не сажают, не те времена, а то придется потом выпускать да еще и извиняться. Пятно на репутации.
— Я с тобой как с человеком тогда, — буркнул Дьявол, — по-честному. А теперь из-за этого чувствую себя полным идиотом.
— Взаимно!
— И вообще слишком много ты знаешь!
— Можно подумать, это плохо! — фыркнула я.
И осеклась.
То же самое говорила о себе Алиция.
Нет, так нельзя, так я совсем с ума сойду! Надо успокоиться и все хорошенько обдумать. И как можно скорее, а то язык мой — враг мой, он не до Киева доведет, а до цугундера! Не умею я врать, ну что тут поделаешь. А значит, не смогу скрыть от Дьявола, что знаю больше, чем говорю. Он ведь не слепой.
Эх, как же иногда хочется побыть слабой женщиной! Переложить все неприятности на сильные мужские плечи, или хотя бы просто поговорить, обсудить, успокоиться, спрятаться за широкой и надежной мужской спиной… Райское блаженство!
Увы, совершенно недоступное, когда дело касается Дьявола.
— Милый мой, прошу тебя: уймись! — взмолилась я. — Сначала майор, теперь еще и ты, не многовато ли на бедную слабую меня? Я пришла домой, я хочу отдохнуть, а не чувствовать себя партизаном на допросе! Или ты сейчас же от меня отстанешь, или я сбегу из дома, так и знай!
Дьявол то ли проникся серьезностью моей угрозы, то ли просто обиделся и утопал в ванную. Я облегченно перевела дух и закурила. Шум воды действовал умиротворяюще, и я попыталась разобраться с мыслями и прикинуть что и как.
Конец этой истории ясен: зверское убийство Алиции. Но где она начиналась? Кто его знает. Я не знаю. Наверное, отправная точка теряется где-то далеко в прошлом, в тех временах, о которых Алиция не любила вспоминать и говорила неохотно. Хотя она тогда была счастлива, как никогда ни раньше, ни позже. То были годы великой, прекрасной, светлой и беззаветной ее любви к человеку, который того не стоил.
Резюме отчета от 22 июня 427 года. Агентство В. Пущена
На запрос думской комиссии отдел эргономики второго городского отделения Славленской Тайничной башни без промедления ответил: до лишения практики Слада Белен входил в состав медицинской комиссии по освидетельствованию младшего обслуживающего персонала (из числа нечудотворов) – иными словами, выявлял психически неуравновешенных лиц, которые пытались прибиться к чудотворам с теми или иными целями, не имеющими отношения к служебным обязанностям. Был лишен медицинской практики в 425 году за попытку получить мзду за ложное освидетельствование.
Сотруднику агентства под прикрытием удалось договориться с Ягой Изветеном об оказании медицинских услуг несовершеннолетнему «сыну» сотрудника.
В день гибели отца Града Горен в самом деле был отпущен из школы на праздники. В такие дни занятия заканчиваются около часа пополудни, до дома Горен добрался примерно к трём часам пополудни, и его появление там неожиданным не было. Однако, по словам прислуги, Града Горен крайне редко бывал в плавильне и не имел обыкновения по возвращении домой срочно искать отца или дядю.
Для получения дополнительных сведений о счёте в натанском частном сберегательном банке достаточно запроса от имени Грады Горена, являющегося владельцем счета.
На запрос думской комиссии в Ковченский университет о работе в нем Югры Горена был получен ответ: научная работа Югры Горена не имеет отношения к расследованию думской комиссии.
18–25 июня 427 года от н.э.с. Исподний мир
Милуш уехал на следующее утро, забрав лошадь вместе с телегой, перевязав отца напоследок. Тот просил Спаску уйти, но Милуш, как всегда, только постучал кулаком по лбу и проворчал:
– Завтра ей самой придётся это делать, так что пусть смотрит и учится.
– Милуш, она же дитя, зачем ей на это смотреть?
– Она не дитя, если ума хватает за парнями бегать. И, скажу по секрету, в некоторых лекарствах она в самом деле разбирается лучше меня. И рука у неё легче. А я уеду в любом случае.
Ожоги начали рубцеваться (отец сказал, что это заслуга змеиной крови, а не лягушачьей слизи), но всё равно оставались страшными, мокнущими. Отец во время перевязки лишь морщился и всё время что-то говорил – он всегда говорил, если ему было больно.
Милуш не обращал на его речи никакого внимания, объясняя Спаске, что, как и для чего надо делать. А потом они с отцом остались вдвоём. Милуш не разрешил давать ему маковые слёзы, и отец не спал – лежал неподвижно, чуть прикусив губу.
– Таточка, больно тебе? – Спаска бы вообще не отходила от его постели, если бы не надо было готовить еду, а потом отправляться на болото за лягушками.
– Ничего, кроха. Я как-нибудь. Ты не сиди со мной, не надо. Хочешь – книжки почитай, тут библиотека хорошая, только очень старая. А хочешь, рукописи посмотри, на столе. Интересные.
– О чём?
– О чудовищах Исподнего мира.
– Я потом, татка. Я сейчас тесто поставлю и пойду лягушек собирать.
Болото вокруг было совершенно пустынным. И просматривалось до самого горизонта – во всяком случае, так казалось. Плохое было болото – совсем неживое.
Спаска не прислушивалась к его голосу, различимому тут очень отчётливо, но он всё равно надсадно шипел в голове: «Оступись… Шагни в сторону… Я хочу твое теплое тело…»
Она давно перестала бояться этого мёртвого голоса, и иногда её так и подмывало сказать, что скоро Вечный Бродяга прорвёт границу миров и болоту придет конец.
Но вообще-то дерзить болоту она остерегалась: ей казалось, что от злости оно подымется на дыбы высокой волной мутной жижи и её проглотит. Но этого, конечно, быть не могло: болото лежало неподвижно, у него было не так много сил.
Оно – порождение слабости, в отличие от того страшного мира, где брал энергию Вечный Бродяга.
На обратном пути, набрав побольше лягушачьей слизи, Спаска вспомнила о чёрном надгробии под её окном и свернула к нему поближе. Камень порос мхом, однако кто-то следил за могилой: на том месте, где была выбита надпись, надгробие покрывал лишь тонкий слой зелёного лишайника, и Спаска сорвала пучок травы, чтобы его стереть.
Но лишь только тронула камень, из-под него послышалось недовольное шипение и показалась голова потревоженной чёрной гадюки. Спаска отступила на шаг, давая ей спокойно уйти, и любовалась змейкой, пока та не скрылась за ряжем колодца.
Чёрные гадюки не такие толстые, как серые, и ромбики у них на спине красиво отливают синим…
«Здесь покоится магистр Славленской школы экстатических практик, систематизатор ортодоксального мистицизма, основатель доктрины интуитивизма и концепции созерцания идей Айда Очен Северский» – вот что было написано на надгробном камне.
Небрежная надпись «Чудотвор-Спаситель» была выбита гораздо позже, но, несомненно, той же рукой, с характерной буквой «р». И Спаска хорошо знала, кто так пишет букву «р», – отец. А ещё Волче, потому, что он учился писать у отца.
Значит, он и вправду существовал? Айда Очен, Чудотвор-Спаситель? Только Предвечный не протягивал ему своей длани и не забирал на небо…
И вечером, покончив со всеми делами, Спаска села за стол, стоявший в спальне отца: с двумя подсвечниками, над которыми висело большое зеркало – немного мутное от времени. Таких больших зеркал Спаска никогда не встречала, и сидеть за столом было как-то неуютно: в зеркале отражался сумрак за спиной, оплывший, как свеча.
И стоило всмотреться в этот сумрак, как в зеркале, за плечом Спаски, появилось отражение человека с узким лицом… Он снисходительно улыбнулся, глядя Спаске в глаза, и от испуга она отшатнулась.
– Что, ты тоже видишь Айду Очена? Я думал, это не должно передаваться по наследству… Я думал – он мой личный призрак, порождение моей и только моей совести.
– Он вчера принёс свечу мне в комнату… – сказала Спаска.
– Да, он всегда, прежде чем выйти из дома ночью, приносит в ту комнату свечу. Это комната его приёмной внучки, она боялась темноты. Он не говорил с тобой?
Спаска покачала головой.
– Со мной он иногда говорит. Верней, я говорю с ним. Он хочет знать, каково это – быть змеем.
А ещё над столом по обе стороны от зеркала в вычурных бронзовых оправах крепились два округлых полупрозрачных камня, похожих на лунные. Спаска спросила о них и едва не вскочила с места, когда отец ответил:
– Это солнечные камни. Всё же этот дом принадлежал чудотвору. Не бойся, здесь их некому зажечь.
Спаска продолжила рассматривать непонятные и интересные вещи на столе, например, затейливое старинное огниво – кресало и кремень, заделанные в оправы из тёмного оленьего рога. Спаска долго вертела их в руках, пока не поняла, что они соединяются и образуют вместе фигурку молотобойца, где кремень – это наковальня.
– Нравится? – спросил отец. Спаска пожала плечами: она была равнодушна к дорогим безделушкам, даже старинным. – Эта вещь немного успокаивает мою совесть. Когда я не хочу видеть Айду Очена, достаточно показать ему эту штуку, и он уйдёт. Можешь как-нибудь воспользоваться…
Отец часто говорил непонятные вещи, и Спаска не спешила его расспрашивать – додумывала сама то, чего не понимала. А иногда видела за словами отца осязаемые (но тоже не всегда понятные) образы.
За этой вещью ей представлялся дом, похожий на дедову избу, с огромным очагом посередине, земляной пол, вдавленное в него кресало. И мертвец за пологом из серого полотна. И страх перед жёлтыми лучами солнечных камней.
А ещё в письменный стол был заделан кусок шлифованного камня, чуть приподнятый над столешницей, с углублением наподобие тарелки. Отец сказал, что в этой «тарелке» можно разводить огонь и прямо отсюда выходить в межмирье.
– Татка, если я прямо отсюда выйду к Вечному Бродяге, то раскатаю этот дом по болоту, – улыбнулась Спаска. – И потом, мне не нужен огонь.
– Необязательно же выходить к Вечному Бродяге, можно просто развести огонь… Будет светло и красиво, – ответил отец.
– И масло закоптит всё зеркало… – сказала Спаска.
– Вот до чего же люди вокруг меня скучные. Им говоришь: красиво, а они о какой-то копоти…
– Татка, если хочешь, я зажгу огонь. Мне не жалко.
– Не надо. Мне огня и без этого надолго хватило. Я для тебя хотел.
– Татка, а тебя вообще убить нельзя? – робко спросила Спаска.
– Не знаю. Меня ещё ни разу не убивали.
– А как вышло, что ты остался живой?
– Да очень просто: стрела до сердца не дошла. О воду я только здорово ушибся, даже не ожидал. Ну и принародное сожжение тоже в мои замыслы не входило.
– А ты разве заранее знал?
– Конечно. Меня твой Волче предупредил. Через Славуша.
Через неделю Спаска привыкла к призраку Чудотвора-Спасителя. И отец поправлялся быстро – даже начал вставать. И уже не пил на ночь маковых слёз.
Только Вечный Бродяга так ни разу и не появился в межмирье. Отец не сразу это заметил, он думал, Спаска по ночам встречает его на болоте. А когда понял, что тот уже неделю не сбрасывал Спаске энергии, стал озабоченным и засобирался в Верхний мир.
– Таточка, тебе ещё нельзя… Кто тебя перевязывать там будет? – испугалась Спаска.
– Ты не понимаешь. Я его Охранитель. Мне нужно быть рядом с ним.
– Таточка, ну что с ним может случиться, а? Ты и ходить ещё толком не можешь… Подожди ещё недельку, может, он появится сам.
– А если нет?
– А если да?
А потом они оба проснулись среди ночи – как от толчка.
– Спаска? – позвал отец с кровати. – Ты слышала? Ты заметила?
Она заметила: Вечный Бродяга качнул границу миров. Спаска не сомневалась в том, что это сделал именно он.
– Вот видишь! – Она вскочила с постели и вбежала в комнату к отцу.
– Вот видишь, с ним всё хорошо, он жив и здоров!
– Да… Пожалуй, я поболею ещё недельку.
* * *
Слух о том, что Волчок в Хстове и служит у господина Красена, быстро дошел до пятого легата, и он даже нанес чудотвору визит. Красен заверил его, что по истечении срока в бригаде штрафников вернёт секретаря пятому легату.
Намекал, правда, что для карьеры Волчка было бы лучше состоять на службе у чудотвора…
Волчку нравилось служить у Красена – и легче было, и полезней для замка. Да и Красен казался Волчку человеком загадочным: никак не получалось понять, в какую игру он играет и с какими целями. А в жизни Красен был не хуже отца родного: и за стол с собой Волчка сажал, и рассказывал много интересного, и не перегружал работой.
Как-то раз Волчок спросил его, правда ли, что в мире, откуда он пришел, так хороши учебники по естествознанию. Красен очень удивился и спросил:
– С чего ты взял, что в солнечном мире Добра кого-то интересует естествознание?
Красен в разговоре с Явленом как-то упоминал учебник некоего Суждена, в соответствии с которым солнечный свет представляет собой поток мелких частиц.
– Но вы же его изучали… Значит, кого-то интересует?
– А тебе это зачем? – улыбнулся Красен.
– Если чудотворы владеют миром, значит они знают больше наших Надзирающих.
– Хочешь владеть миром?
– Считайте, что хочу.
– Я достану тебе хороший учебник. Только он написан на языке чудотворов, и ты его не поймёшь. А, впрочем, было бы неплохо сделать перевод. Если ты согласен задерживаться у меня после ужина, мы могли бы этим заняться. Я, знаешь ли, пишу, как курица лапой…
– Я не против… – пожал плечами Волчок.
А в тот же вечер Красен снова предложил Волчку дело, о котором не должен узнать Огненный Сокол. Волчок поломался для порядка, но, конечно, согласился: именно такие дела интересовали его больше всего. Только на этот раз дело оказалось куда опасней, чем в прошлый.
– Я знаю, ты можешь подделать любой почерк и любую подпись. Мне нужно написать письмо вот этим почерком.
Красен положил перед ним письмо. Почерк Волчок узнал – это писал секретарь третьего легата.
– Мне надо попробовать, – ответил Волчок.
– Разумеется. Я тебя не тороплю.
Через час Волчок мог написать этим почерком любое письмо, и тогда Красен продиктовал ему то, что требовалось.
«Государь! Случайно мне стали известны замыслы ненавистных колдунов, которые собираются убить Вас. Двадцать первого июня, по дороге на праздник Коротких ночей в Волгороде, на переправе через Соляное Вражище Вас будет ждать засада. Если Вы остановитесь перед мостом, на Вашу карету нападут из засады. Если въедете на мост, под ним разорвётся бочка с порохом. Опасаясь мести колдунов, я не подписываю это предупреждение, но Вы можете проверить мои слова, ведь Ваша армия много сильней наёмников замка. Остаюсь верным Вашим подданным, и пребудет с Вами сила и милосердие Предвечного и его чудотворов».
18–25 июня 427 года от н.э.с.
Через неделю Йоке казалось, что из него высосали все соки. Как бы он ни был силён и вынослив – это превосходило его возможности. Вечером он еле-еле волочил ноги, а утром просыпался с болью во всем теле.
Старшие ребята говорили, что к работе надо просто привыкнуть, но Йока им не верил: к этому нельзя было привыкнуть. Колония работала на добыче торфа и формовке торфяных брикетов, которыми отапливалось, например, большинство домов в Славлене и других городах.
Мальчики помладше и послабей стояли на формовочной линии, разрезая торфяную «колбасу», идущую с транспортера, девочки раскладывали кирпичи для просушки и собирали их в штабеля, которые потом грузили в товарные вагоны, а старшие ребята готовили следующую площадку для добычи – корчевали пни, срезали с торфа мох и рыли дренажные канавы.
Йока и его ровесники покрепче и посильней лопатами бросали торф на ленту транспортёра, и это было полегче, чем раскорчёвка пней, но невыносимо однообразно. Дни как назло стояли жаркие и даже душные – испарения поднимались над болотом дрожащим маревом, в котором надсадно звенели комары. Говорили, и к комарам можно привыкнуть, но Йока не привыкал.
В первый же час работы он натёр руки до мокрых пузырей на ладонях, но Вага Вратан потребовал у воспитателей рукавицы для новеньких – и те, как ни странно, послушались. Это потом Йока понял, что Вага часто заставляет администрацию идти на уступки, но чем он её пугает, осталось тайной.
Однако и в рукавицах работа казалась непосильной: ломило спину, болели ноги, и руки отказывались поднимать лопату. Ребята, которые работали давно, предложили новеньким помощь: не поднимать на лопате так много торфа сразу.
Но Йока понял, что тогда остальным придётся работать гораздо быстрей: два чудотвора следили за тем, чтобы на транспортёр попадало столько торфа, сколько нужно машине для формирования правильной «колбасы».
А ещё Йоке всегда хотелось есть, и, к собственному стыду, он уже не отказывался от подачек Малена – тот частенько не доедал хлеб, высушивал горбушки и прятал их под матрасом.
Те, кому не исполнилось шестнадцати лет, работали с половины восьмого утра и до половины пятого вечера с перерывом на обед и после этого до ужина могли отдыхать. Ребята постарше работали на два часа дольше и отдыхали перед ужином всего полчаса.
Йока, конечно, спросил, когда же они учатся, и выяснил, что работают так много только с конца апреля по конец октября, зимой у них бывает по четыре урока в день, а ещё четыре часа они занимаются всякой ерундой, вроде склеивания картонных коробочек.
Мален в свободное время писал книгу про Ламиктандра и по вечерам читал ребятам то, что успел написать. Книг в колонии почти не было, а те, что были, давно зачитали до дыр, поэтому Малена слушали, затаив дыхание.
Однажды ночью, уже после заката, Йоку разбудил не воспитатель даже – один из чудотворов.
– Одевайся, – велел он коротко.
Как бы Йока ни хотел спать, страх разогнал сон. Чудотворы, в отличие от воспитателей, редко подходили к ребятам просто так – чаще всего чтобы ударить. Йока успел испытать на себе тяжёлый ремень с металлическими заклёпками, даже один удар которого мог напугать до дрожи в коленях. Не столько потому, что это было больно, сколько… В общем, в этом не было ничего героического, это было мерзко.
Йока вспоминал слова Важана о казни и наказании: это было наказание. Обычно – за медленную работу.
Йока натягивал штаны, поглядывая на чудотвора, и чувствовал, как стучат зубы. И от собственного страха было стыдно, отвратительно до тошноты, но дрожащие пальцы не находили пуговиц на рубашке, а потом никак не могли зашнуровать ботинки.
– Что ты возишься? – раздраженно спросил чудотвор, и Йока испугался ещё сильней. Что же он такого сделал сегодня, что об этом узнали только ночью?
Может быть, это из-за поломки формовочной машины? Но машина ломалась чуть ли не каждый день. Может быть, кто-то узнал, что он объедает Малена? Тогда он заслужил наказание, но это в несколько раз мучительней – быть наказанным чудотворами заслуженно. После этого вообще невозможно будет жить… Йока поклялся самому себе, что больше никогда не возьмет у Малена ни кусочка хлеба.
– Пойдём, – кивнул чудотвор, когда Йока наконец зашнуровал ботинки.
У выхода на плац его ждали ещё трое чудотворов: ноги сделались ватными, и сердце стало биться редко-редко, почти остановилось. Что же он такого сделал?
Но его повели не в административный корпус, как он ожидал, а к воротам, выходившим на дорогу в Брезен. Ещё больше он удивился, когда увидел за воротами вездеход. Страх исчез не сразу, и даже поднимаясь к люку, Йока ещё чувствовал дрожь.
В вездеходе было не меньше трёх десятков чудотворов, и все – не из колонии. Его усадили в самый дальний от люка конец, и кто-то накинул ему на плечи тёплую куртку.
И только когда вездеход тронулся с места, Йока догадался: его повезут за свод. Инда ведь тогда сказал: «Постарайся принести пользу». Один из чудотворов, сидевший впереди (наверняка старший), оглянулся и пристально посмотрел на Йоку. Смерил взглядом.
И от этого взгляда чуть прищуренных глаз стало не по себе: чудотвор казался равнодушным, но почему-то напоминал настороженный капкан – одно движение, и хлопнут стальные зазубренные створки… А наглухо застёгнутая куртка на чудотворе, словно стена, отгораживала того от остальных, будто он и не был человеком.
Но когда исчез страх, сразу вспомнилась усталость и опять заныла спина. Йока откинулся на спинку сиденья, но легче от этого не стало. Чудотворы не обращались к нему, говорили между собой, и он, согревшись, быстро задремал. Голова падала на грудь, он вздрагивал, просыпался и начинал дремать снова.
Его разбудили, когда вездеход остановился. По бронированной крыше стучал дождь, и даже сквозь закрытый люк были слышны раскаты грома: Йока угадал. Если бы он не так сильно хотел спать, если бы он был сыт, если бы не устал – то обрадовался бы. А тут еле-еле выбрался из люка, зевая и протирая глаза.
Чудотворы были в брезентовых плащах, а с Йоки сняли куртку. Впрочем, за сводом, как всегда, было жарко. Ветер наклонял струи ливня, и они били в лицо – это разбудило Йоку окончательно. Рядом стоял ещё один вездеход, а возле него – трое чудотворов и незнакомый Йоке мрачун.
Он узнал в незнакомце мрачуна по тому, как тот поворачивал лицо навстречу ветру, – пил ветер.
Старший из чудотворов подошел к Йоке и, перекрикивая ветер и шум дождя, объяснил:
– Ты должен не только набрать энергии, но и сбросить её своему призраку прямо здесь, это понятно?
У чудотвора не было ни дубинки, ни ремня под плащом (только наглухо застёгнутая куртка), он не смотрел на Йоку угрожающе, скорей, пояснял поставленную задачу. И повода так уж сильно его ненавидеть у Йоки не было.
Но всё равно очень хотелось сказать: «Я уже приношу пользу обществу, ежедневно кидая торф на ленту транспортёра». Йока не смог этого сказать – побоялся.
И даже подумал, что если будет стараться здесь, за сводом, то в колонии к нему будут относиться мягче. А может, и вовсе заберут оттуда на какую-нибудь метеостанцию, чтобы не гонять столько людей и вездеходов. Думать так было стыдно, но… но Йока всё равно так думал.
От презрения к себе и собственной слабости он едва не расплакался и даже хотел решиться на отказ, собирал в кулак отвагу, но понял, что энергия уже давно льётся в него широким потоком, и отказаться от этого нет сил ни у одного мрачуна.
Важан ни разу не попытался научить его останавливать или замедлять втягивание энергии. У него было время подумать: ветер и дождь – это не водопад.
Он искал оправданий себе в танцующей девочке, которая – он знал точно – ждёт, когда её позовут. Ждёт и нуждается в его силе, как и весь Исподний мир. Он уверял себя, что в этом не больше гнусности, чем в хождении строем и работе на добыче торфа. Что он вынужден подчиняться силе, это разумно, Вага всегда так говорит.
Но Йока не мог отделаться от мысли, что это будет окончательной победой чудотворов над ним. Почему? Потому что им нужно от него только одно: чтобы он сбрасывал энергию в Исподний мир, как можно больше энергии. Всё остальное – это чтобы его запугать. Заставить служить не за совесть, а за страх.
Хорошо, когда нет искушения – как у Ваги Вратана, у Пламена, у Малена. Им легко не бояться чудотворов, никто не предлагает им выбора. А у Стриженого Песочника выбор был. Да и у Малена тоже: никто не просил его прятать Йоку от погони.
Йока понимал бессмысленность торга с чудотворами. Зачем идти на уступки, если они могут добиться желаемого силой? А если не добьются? Если он упрётся и будет стоять на своём? Он не очень-то верил в себя. Если бы поговорить об этом хотя бы с Вагой! Вага всегда точно знал, ради чего стоит рисковать, а с чем лучше примириться. Вага бы наверняка сказал, что здесь уступать не стоит.
Но… танцующая девочка… Она ждёт. Йока ей нужен. Змай! Если Йока не будет сбрасывать энергию танцующей девочке, Змай поймёт: что-то произошло! Поймёт и придёт на помощь!
Да он может освободить всех сразу: и Йоку, и Малена, и Вагу – всех! Если он жив… Ради этого стоило «подставляться», как говорил Вага. Надо продержаться совсем немного. Инда соврал: Змай не мог умереть. Он – бог Исподнего мира, боги не умирают.
Йока даже улыбнулся: страх исчез. Вага прав, нельзя бояться. Они нарочно взяли с собой мрачуна, чтобы тот определял, сколько энергии Йока сможет взять и сколько отдаст. Вот вмазать сейчас этому мрачуну-предателю… Наверное, он, как и Мечен, тоже ненавидит чудотворов и тоже их боится. Те мрачуны, которые боятся чудотворов, превращаются в таких мразей, как Мечен. Нельзя бояться чудотворов!
«Вмазать», конечно, у Йоки не получилось бы – между ним и мрачуном всегда стоял кто-то из чудотворов. То ли они подозревали о чём-то, то ли просто соблюдали правила – в колонии Йока заметил, что охрана придерживается очень чётких правил безопасности.
Чем больше энергии в него вливалось, тем сильней и смелее он себя чувствовал. Чудотворы задыхались от ветра, а Йока впитывал в себя его силу; они ругались и нетвёрдо стояли на дрожащей земле, а Йоке это только нравилось. И дождь, крупными каплями бьющий по щекам, – им никогда не понять, как это здорово! Им никогда не победить! Насыщение не охладило его пыла.
– Он полон, – сказал мрачун негромко, и чудотвор в застёгнутой куртке повернулся к Йоке.
– Теперь позови своего призрака и сбрось всё, что ты получил.
Йока усмехнулся и посмотрел вперёд: на горизонте бушевала гроза, но так далеко, что не было слышно раскатов грома.
Важан научил его сбрасывать энергию по-всякому…
И одним мощным выплеском, и тонкой струйкой, и широким потоком… Как вам больше понравится, господа чудотворы?
Молнии на горизонте вспыхивали и гасли; Йока сделал вид, что расфокусирует взгляд, – и тут… Важан не учил его этому. Важан никогда даже не говорил об этом!
Но ошибиться Йока не мог: он увидел границу миров. Он понял, что такое граница миров и как её можно порвать. Она колыхалась за пеленой дождя, не мембрана, как он раньше думал, не тонкая и прочная плёнка, – это было пространство, толстая стена пустоты, за которой брезжил Исподний мир. Она была везде и нигде одновременно.
Вне этого мира и вне мира Исподнего.
Если бы Важан предложил ему это представить, Йока не смог бы такого сделать. Нет, той энергией, что была у него внутри, пробить границу было невозможно. Всё равно, что стрелять из рогатки по кирпичной стене. Тут нужно что-то вроде фотонного усилителя: долгий прожигающий луч.
Йока прищурился, приготовился и попытался создать не только короткий, но тонкий импульс – как луч фотонного усилителя. Получилось хуже, чем он ожидал, и профессор Важан был бы не очень доволен: энергия увязла в границе миров, как вилка вязнет в патоке.
– Он сбросил энергию не туда, – тихо сказал мрачун, но его услышали и сквозь шум дождя и ветра. – Он швырнул её в границу миров, и, кстати, получилось у него очень мощно. До Исподнего мира энергия не дошла, осталась на этой стороне.
Чудотвор в застёгнутой куртке повернулся и посмотрел на Йоку пристально, изучающе. Он не сердился, он был равнодушен, спокоен – и это равнодушие снова напугало Йоку.
Стоило выбросить энергию – почти всю, – и эйфория прошла, остались страх и усталость. Чудотвор смотрел не более секунды, а потом подошёл ближе и ударил Йоку кулаком в лицо. Наверное, он хотел попасть в нос, но попал в ямку между носом и губой.
Йока опрокинулся навзничь и сначала не смог даже вскрикнуть, так это было больно. Через секунду слёзы хлынули из глаз, он закрыл лицо руками и скорчился, зажался в комок, завыл – не помогло. Боль не проходила, и он разревелся, как маленький, в голос – от отчаянья.
Его подняли на ноги и толкнули к вездеходу – довольно грубо и бесцеремонно, а он так и ревел, закрывая лицо руками. И в вездеходе ревел чуть ли не весь обратный путь: боль отпустила, но осталась обида на самого себя и страх.
Йока не сомневался, что в колонии его изобьют ещё сильней, и уже жалел, что не отдал энергию танцующей девочке, и думал, что в следующий раз больше такого не сделает. Он едва не начал просить прощения!
Никто не дал ему тёплой куртки, никто не предложил сменить одежду на сухую, и из вездехода Йока вылезал дрожа не только от страха, но и от холода.
Он шел по плацу на ватных ногах в сопровождении четверых чудотворов, и спотыкался, и всхлипывал, всё ещё надеясь собрать остатки гордости и развернуть согнутые плечи, перестать трястись от страха, – и не мог.
Но его отвели в барак, велели раздеться и лечь в постель – никто не стал его бить посреди ночи. Йока решил, что они отложили это на утро, когда вся колония сможет на него полюбоваться. Занимался рассвет – до подъёма оставалось не больше двух часов.
Йока долго не мог согреться и уснуть и плакал уже от стыда за свою трусость.
– Что, и вам не спится?
Рядом со мной на борт облокотился высокий мужчина.
– Да, — отозвался я, — славная погода. Звезды, тишина и все такое. Настраивает на поэтический лад.
– Вот-вот, — охотно подхватил незнакомец, — ни грязи тебе городской, ни суеты… Плывешь себе по реке и любуешься.
– Вы до Астрахани и обратно? — полюбопытствовал я.
– Нет, я скоро сойду. К утру будет остановка — прелестнейшее местечко! Я там которое лето отдыхаю.
– А мне через пятнадцать дней опять в Москву…
– Не завидую. Летом — и в городе… Фу!
Мы замолчали. Мне захотелось курить, но я вспомнил, что сигареты -забыл в каюте. Однако, словно угадав мои мысли, мужчина достал из кармана пачку и протянул ее мне.
– Хотите?
Я взял сигарету и долго не мог зажечь спичку. Маленький язычок пламени на секунду вспыхивал и тотчас, затрепетав на ветру, угасал.
И я с сожалением вспомнил, какая прекрасная зажигалка была у меня прежде — один из друзей подарил мне ее как-то на день рождения. Потом я поссорился с этим человеком, даже не помню, из-за чего, помню только, что вышло тогда все глупо и несправедливо, по моей вине, а зажигалки вскоре у меня тоже не стало, наверное, где-нибудь обронил.
Увлекшись воспоминаниями, я не сразу заметил, как мужчина протянул мне свою зажженную сигарету, чтобы я прикурил.
– Ах да, спасибо, — сказал я наконец. — До сих пор не научился зажигать спички на ветру.
– А вы не жалейте о своей зажигалке, — неожиданно сказал мужчина. — Если хотите, я подарю вам свою — я почти не курю, мне зажигалка не нужна, а хлопот с ней много: кремни, газовые баллончики надо доставать…
– В самом деле? — рассеянно сказал я. -. Отдадите мне зажигалку? Весьма благодарен. Но… Погодите. Откуда вы о ней узнали?
– Ага, клюнули! Вам ее подарил ваш друг, точнее, бывший друг, не так ли? Вы с ним поссорились…
– Господи, да откуда вам все это известно? — ахнул я, а в голове проплыло: “Чудак какой-то”.
– И вас мучит совесть, да? Вам хотелось бы получить его прощение, но ваша гордость не позволяет идти к нему с повинной…
– Ну, это уж слишком! Я вас не знаю, не видел никогда, могу поклясться. Это чертовщина какая-то…
– Только, пожалуйста, не вдавайтесь в мистику, — мужчина резко выпрямился. — Терпеть этого не могу. Мне никто ничего не говорил. Я узнал все сейчас, стоя рядом с вами. Просто я могу угадывать чужие мысли, чужие желания — только и всего.
– Вы? — я невольно сделал шаг в сторону.
– А что тут такого? Если кто-то не обладает даром, то это еще не значит, что такого дара нет вообще.
Я недоверчиво посмотрел на незнакомца, силясь разглядеть в темноте выражение его лица.
Такие чудаки мне нравятся, решил я наконец.
– Если хотите, загадайте чтонибудь. Дабы не было сомнений.
Я загадал, и он сказал, сказал все, что я подумал.
– Ну, убедились теперь? — проговорил он несколько самодовольно. — Да, совсем забыл о зажигалке… Возьмите. Не гаснет на ветру и под дождем. Проверено.
– Спасибо, — я растерялся окончательно, но зажигалку взял.
– Ну вот, контакт налажен, — весело сказал мужчина. — Вы мне подарили свои воспоминания, а я вам — эту маленькую хранительницу огня. Так сказать, произошел духовно-натурный обмен.
– И вы удовлетворены?
– Как вам сказать… Я бы еще хотел просить вас об одной услуге… Вы любите кино?
– Что за вопрос? Только хорошие фильмы, разумеется.
– Ну, мне пока что трудно судить о качестве… Это дело времени… Что вы можете сказать об эффекте присутствия?
– Во время киносеанса? Это было бы просто великолепно. А что? Вы собираетесь. показать мне такой фильм?
– Да, что-то вроде этого. Полное слияние личности зрителя и киногероя.
– Черт возьми, заманчиво. Вы режиссер?
– Нет, я изобретатель. Занимаюсь эффектом присутствия — крепкий орешек, надо сказать. Но за лето хочу все кончить. И сейчас нужна проверка — вдруг что-нибудь окажется не так…
– Вы раньше кому-либо показывали?
– Да. Но это было давно. Нужен новый эксперимент. Аппаратура все время совершенствуется и — сами понимаете… Словом, у меня в каюте все необходимые приборы…
– Но в чем принцип, суть эффекта?
– Этого я пока не могу вам сказать. Пока дело не завершено… Впрочем, если вас что-то пугает…
– Нет, нет, — возразил я.
– Весьма благодарен вам, — тихо, но с чувством сказал мужчина и крепко пожал мою руку.
– Ах, господи, какие пустяки, — пожал я плечами. — Все равно мне делать сегодня нечего.
Внезапно меня поразил страшный шум. По каменным ступеням крутой лестницы бежали десятки ног. Десятки людей что-то кричали, громко и угрожающе, и гулкое эхо, заикаясь, отзывалось из темных закоулков.
Я знал — за мной пришли.
Сейчас меня выведут на площадь и там перед орущей толпой отсекут голову. Потом мой труп сожгут на костре.
Все тело ныло после бесчисленных пыток. Палачи хотели, чтобы я сознался в своей связи с дьяволом.
Страница 86 из 138
На мое несчастье у меня с раннего детства развился необычайный дар: я мог отгадывать мысли людей с такой легкостью, словно эти мысли были написаны у каждого на лбу. Поначалу об этом никто, кроме меня, не знал. Но затем, став старше, я был вынужден однажды открыто заявить о своей способности, и это решило мою судьбу.
Все началось с того, что некий граф Марколло неожиданно начал ухаживать за моей матерью.
Отец мой умер за несколько лет до этого, оставив нам довольно значительное состояние. После первого визита графа я уже знал цель его ухаживаний. Ему попросту нужны были наши деньги.
Он крупно проигрался в карты, но своих денег ему не хватило, и он решил поживиться за наш счет. Однако вывело меня из себя другое. Придя в следующий раз, граф страстно поцеловал мамашину руку. “Красивый бюст, но до чего глупа”, — отчетливо услышал я. Этого стерпеть я уже не мог. Я сказал ему все, что думал о нем, сказал все, что знал о нем из его собственных мыслей, я открыто заявил, что могу читать мысли его и других людей, я обличил его в гнусном обмане, мне казалось, я стер его с лица земли, растоптал, и вечное и всеобщее осмеяние будет теперь тяготеть над его головой и всем его родом. Разгневанная, мать выгнала его из нашего дома. А несколькими днями позже я узнал, что граф подкупил людей, чтобы те донесли на меня Святой инквизиции. Затем он явился туда сам и, будто ничего не зная, также обвинил меня в связи с дьяволом. Для меня это означало одно — верную смерть на костре.
Узнав про все это, я ночью подстерег графа и убил его. На следующее утро меня забрали. Меня пытали, но я молчал.
Я был приговорен к отсечению головы. Конечно, как колдуна меня должны были бы сжечь.
Но меня спасло убийство графа.
Я стал обычным преступником, а преступник должен быть обезглавлен. Правда, потом мой труп все равно сожгут на костре, а толпа будет улюлюкать и швырять в костер камнями. Но меня это уже не тревожило. Один взмах, удар топором — и я мертв.
И на том спасибо!…
Я подошел к окну, случайной зарешеченной дыре в двухметровой стене. Я видел немного — лишь кусок площади перед тюрьмой и эшафот посреди нее, и огромного, в красном переднике палача, он точил топор, и ослепительно улыбался, и пел песни: вероятно, он был очень рад, что выдался такой ясный день и сияло такое теплое солнце. Он был палачом и, убивая людей, очищал их души от земных грехов. Он был спасителем человеческих душ и гордился этим.
Раздался звук отодвигаемого засова, сколько раз уж я слышал его, когда меня вызывали на допрос, тяжелая железная дверь со скрежетом отворилась, и на пороге появился стражник с факелом в руке. Из-за его спины выглядывали хмурые, злые лица незнакомых мне людей.
– Идем, — сказал стражник и потянул за цепь, сковывающую мои руки.
Мы вышли. Нас окружили люди, и мы зашагали вниз по крутой стертой лестнице. Мне показалось, что этот путь не кончится никогда. Мы все время будем идти вниз и вниз, неизвестно куда, неизвестно зачем, вечно будем спускаться, тяжело ступая со ступени на ступень, и будет греметь и тянуть эта проклятая цепь, будет гореть, содрогаясь, факел и где-то в душе, в самом дальнем ее уголке, будет жить, и корчиться, и нестерпимо жалить затаенный, неистребимый ужас, вечный страх. Но лестница кончилась, и солнце брызнуло нам в глаза пригоршней золотого света. У меня закружилась голова, синее небо, чистый воздух, шум тысяч людей — все вдруг навалилось на меня, я зажмурился, забыл, куда и зачем иду, я просто шел, шатал по теплой земле и улыбалсянет, не людям, самому себе, и все было таким простым и нестрашным.
Я представил себе, что я великий художник, нет, лучше полководец, я вступаю в город, народ бежит навстречу и плачет от радости, играет музыка, и люди кричат: “Ура, ура, слава ему!” — и еще что-то кричат, что-то странное, но тоже восторженное.
– Смерть! Смерть ему!
Вот что они кричат. Но почему же…
Ах да, город знает все… Сбежались все, от мала до велика, страшно интересно глядеть, как убивают человека!
Мы дошли до эшафота. Мы поднялись на него, и я увидел красный фартук палача, его ослепительную улыбку — весна, весна, что делать, господа! — его сверкающий топор и понял: вот и конец.
Внизу, у эшафота, стояли мои друзья; я видел их, и они видели меня, но опускали глаза, боясь встретиться со мной взглядом, будто были в чем-то виноваты, и я чувствовал себя одиноким, отгороженным от мира невидимой стеной.
Меня раздели до пояса. Палач добродушно похлопал меня по плечу и сильной рукой пригнул к плахе. Добрый малый, он даже как-то пытался утешить меня…
Он не сказал мне грубого слова, не дернул со злостью за звенящую цепь. Сколько уж таких, как я, отправил он на тот свет, но он не оскорбил никого, потому что понимал: каждому немножко жаль покидать этот мир. Славный малый…
Мне протянули белую тряпку и хотели завязать глаза. Я отказался. Зачем? Ведь все будет длиться одну лишь секунду, мгновение одно… Блеснет на солнце топор, затаит дыхание толпа.
Вот, я уже слышу, как ветер шумит под топором. Сейчас…
В каюте было темно. Я даже не сообразил поначалу, как очутился здесь. Я еще слышал свист рассекаемого воздуха.
Страница 87 из 138
Я встал с кресла, сбросил опутывающие меня провода, пробрался к стене, нашарил выключатель и зажег свет.
Давид (так назвался мне изобретатель) сидел в углу, закрыв лицо руками, и раскачивался из стороны в сторону.
– Что с вами? — я подошел к нему. Он отдернул руки и взглянул на меня испуганно и зло. — Вам плохо? — спросил я.
– Нет, нет, ничего, — он встал. — Все нормально. Просто очередная неудача. Понимаете, — вдруг закричал он, — замещение в дальних эпохах неосуществимо!… Во всяком случае, на моем аппарате.
– О чем вы говорите? — не понял я. — Какое замещение?
– Да, все это, конечно, выглядит немножко диким, — вздохнул Давид. — Кажется бредом. Впрочем, не только вам, но и мне, признаться, иногда тоже.
– Но, погодите, что это было такое? Что я видел?
– Сейчас объясню. Все, что вы видели, пережил я. В действительности. Просто в самую последнюю секунду, в какую-то долю ее, вероятно, как-то исказился ход времени, прогнулось пространство, и меня перебросило сюда, в вашу эпоху, за много миль от моего дома. Почему, как — этого я не знаю. Самое интересное то, что, очутившись у вас, я как бы стал вашим современником во всех отношениях, но память моя сохранила и все прежнее. И тот ужасный миг тоже остался со мной. Поначалу я даже было обрадовался столь чудесному спасению, но потом нашел в библиотеке хроники моей страны и моего времени, и тут, увы, меня ждало разочарование: я все-таки был казнен. Значит, я исчез из своего времени лишь на какую-то долю секунды, не замеченную никем. Я живу в вашей эпохе- годы, а там все еще истекает эта доля секунды. Когда она истечет, когда я вернусь — неизвестно. Но я не хотел умирать, я хотел жить и потому начал действовать. Я построил машину времени. Чтобы жить в будущем, я должен был уничтожить свою смерть в прошлом, попросту заменить себя кем-то другим. И я заменял. Я боялся, что не успею, я спешил, но, понимаете, мой аппарат слаб. В решающий момент все возвращается на прежние места. Я даже не знаю, почему…
Он опустил голову и замоячал.
Вид у него был жалкий и совершенно убитый.
– Значит, вы хотели пожертвовать мной, чтобы спасти себя? — дошло наконец до меня. — И вся болтовня о фильме, об эффекте присутствия служила лишь одному — возбудить во мне интерес, любопытство, чтобы я, не ведая ничего дурного, отдался во власть вашего аппарата?! Но ведь это же подло, это преступление, в конце концов!
– Ах, — вздохнул Давид, — теперь ничего не изменить. Конечно, вы вправе считать меня негодяем, подлецом, кем угодно, но поймите: каждый имеет право на жизнь, не только вы, но и я тоже! Я читаю мысли людей, я знаю, все они думают прежде всего о себе… Пойдемте, сейчас остановка. Мне сходить.
Он спрятал приборы в объемистый чемодан, молча взвалил на плечо рюкзак и вышел из каюты.
У трала он остановился и вдруг схватил меня за руку.
– Послушайте, — с жаром прошептал он, — будьте снисходительны. Вы ведь мне не верите до конца, я знаю. Вы думаете, хотите думать, что это был всего лишь фокус, трюк — вас это успокаивает. Но, честное слово… Я виноват, каюсь. Можете донести на меня — только вам никто не поверит… Все получилось нелепо. Но знаете что? Вы сегодня много вытерпели из-за меня. Я в долгу Квас. Ну, хотите, я доставлю вам какую-нибудь радость, верну вам чью-либо утраченную жизнь? У вас умерли недавно родители — я мог бы их оживить. Да! На небольших участках времени моя машина действует безотказно. Маленькая замена, кто-то незаметно исчезнет — зато сколько у вас будет радости! Ну? Что вам до других?
Тусклый фонарь возле трапа раскачивало ветром, и черные тени то набегали на лицо Давида, то отступали, обнажая два горящих, умоляющих глаза.
– Не думайте, я люблю людей, — бормотал Давид. — Но я хочу жить, понимаете, жить! Вот мой адрес, — он вытащил авторучку и клочок бумаги и поспешно набросал несколько слов. — Возьмите. Если вы думаете… Словом, я вам помогу, ручаюсь. Никто ничего не будет знать. Прощайте.
Он махнул мне рукой, сбежал по трапу и исчез в темноте.
Я стоял не шевелясь. Я сжимал в кулаке клочок бумаги, клочок, что, быть может, сумеет вернуть мне близких людей, и тупо глядел вслед Давиду. Все казалось диким и нереальным. Машина времени, странные замещения, сам Давид…
Голова шла кругом от всего этого.
Адрес жег ладонь. Всего несколько слов — и ко мне вернутся мои близкие. А от кого-то уйдут.
Ты читаешь мысли, Давид.
Но думать можно по-всякому. Поступать надо по-человечески. Люди лучше их мыслей.
Кулак разжался, и маленький бумажный комочек белой искрой метнулся вниз и погас.
“Вот так, — подумал я. — Это мое право. Право человеческой чести”.
Пробуждение было чудовищным.
Сомкнутое веко грел солнечный луч, Ригальдо даже сквозь сон его чувствовал, но стоило моргнуть и попытаться открыть глаз — и в голове, по ощущению, сдетонировала бомба.
— Ой, мама, — сипло прошептал Ригальдо и задышал, как вытащенная из воды рыба. — Блядь.
Он перевернулся на живот и тяжело встал на четвереньки, пытаясь осознать свое положение в пространстве.
Не с первой попытки, но ему удалось прочитать коды Вселенной. Вселенная утверждала, что он лежит на полу собственного ресторана, укрытый белоснежной скатертью из кладовой. Солнечный луч светил сквозь восточные окна. На наручных часах Ригальдо было почти семь.
— Сука, — пробормотал он, беспомощно озираясь. Его потряхивало, сушняк был неимоверный, а голова казалась чугунной — настолько, что хотелось прислонить ее к ножке стола. Еще он отлежал руку, и у него болела правая ягодица. Противно и тупо ныла, будто замороженная. Через ткань брюк в том месте ощущался какой-то непонятный желвак, хрустящий под пальцами, как полиэтилен.
Ему была нужна вода. Ригальдо, пошатываясь, встал и как зомби двинулся в ресторанную кухню, отмечая по пути незапланированные новшества в интерьере: горы конфетти и серпантина на полу, бутылки из-под вина и мятые, истоптанные цветочные гирлянды, забытое на стуле страусиное боа, туфельку со сломанным каблуком, грязные бокалы. Как будто бы ночью здесь проходил мальчишник со стриптизом. На эту мысль его навели мужские трусы цвета хаки, кокетливо повисшие с края стола. Ригальдо брезгливо ухватил их через салфетку и выбросил в мешок для отходов. Потом огляделся и застонал от головной боли пополам с ужасом.
Кухня была уделана так, словно ночью в ней резвился маньяк. Она, как и зал, носила следы безудержной пьянки. На одном из разделочных столов стояли гигантский бак, судя по открытым бутылкам рядом, с самопальной «отверткой», и кастрюля, дно которой покрывала засохшая травянисто-сиропная масса. В помещении витал крепкий запах конопли.
Временно запретив себе думать, Ригальдо проковылял к мойке. На кран с холодной водой был наколот бумажный лист. На нем красовалось послание, выведенное бисерным почерком Даэ:
«Мистер Сегундо, я настоятельно не рекомендую вам пить воду. Набор химических элементов, которые вы употребили за эту ночь, может непредсказуемо прореагировать с Н20. В большом холодильнике слева вы найдете бодрящий органический йогурт по моему собственному рецепту, который восполнит дегидратацию и временный дефицит в минералах и аминокислотах…»
Разумеется, Ригальдо эти наставления проигнорировал. Он сорвал с крана записку, включил ледяную воду и, постанывая, принялся пить ее и плескать горстями в лицо. И, разумеется, ему немедленно стало плохо. Ригальдо почувствовал, что его снова повело. Он тяжело шагнул в сторону и упал на табурет. Мысли ворочались в голове, мутные и тяжелые. Медленно подступало ощущение отчаяния: он здесь, больной, слабый, не соображающий, а скоро начнет подходить персонал; его найдут в уделанной какими-то пидорасами кухне, а ведь он только-только перестал ссориться с шеф-поваром — им, двум горделивым мудакам, было во всех смыслах тесно друг с другом. Ригальдо нашарил на столе взглядом грязный фирменный нож, принадлежащий Анри, и мученически прикрыл глаза. Нельзя трогать чужие ножи, это все равно что цапнуть за член повара. Этим-то ножом его и прирежут.
Он поднял к лицу мятое послание Даэ и попытался вчитаться в расплывающиеся строки: «…об остальных участниках вечеринки прошу не беспокоиться: все очень довольны и выразили глубокую благодарность и уверения в том, что будут молчать…».
— Все?.. — прохрипел Ригальдо и потер лоб. — Кто это, блядь, «все»?!
«…я взял на себя смелость уничтожить все медиа-файлы. На столе в вашем кабинете вы сможете найти урну с прахом вашего отца. Пингвинов я вернул обратно в зоопарк…»
— А-а-а, — Ригальдо застонал и прижался щекой к холодной стенке холодильника. Пингвины. Урна. Каша из конопли.
Похоже, он хорошо прорастил «дерево свободы» и вволю набунтовался против семейных ценностей Исли.
Господи, Исли!..
Не в силах впустую страдать дальше, он рванул дверь холодильного шкафа. Между упаковками с зеленью скромно притулилась стеклянная банка без этикетки с густой белой массой. У Ригальдо не было ни одного цензурного предположения, что это могло быть. Поймав свой желудок, трепыхнувшийся под самое горло, он дрожащими руками развинтил банку и, зажмурившись, выхлебал через край ее содержимое.
Внутри оказался йогурт. Может, у него и был какой-то слегка химический вкус, Ригальдо не анализировал, обрадовавшись уже тому, что смог удержать подарок Даэ в желудке.
Подействовало почти сразу. Клэр бы сказала, «на конце иглы».
Его перестало штормить, странным образом утихли и дрожь, и ужасный сушняк. В голове сделалось прохладно и словно бы продезинфицированно.
Поистине, Даэ мог бы еще раз чудесным образом обогатиться на своем антипохмельном средстве, как он обогатился на программном обеспечении.
Сквозь эту вновь обретенную прохладу к Ригальдо начали возвращаться воспоминания о прошлой ночи. Он взвыл, как укушенный в задницу кот.
Он помнил заваливающееся в его сторону колесо обозрения, помнил, как хохотал, указывая на него. Помнил, как Рубель по пояс высовывался из окна лимузина и махал шляпой, крича: «Я матерь драконов!». Помнил, как они пили и жрали таблетки под дождем на одном из пирсов; какой-то затесавшийся в их компанию моряк все норовил стащить с Даэ черный тюрбан, а тот вежливо отказывался, указывая себе за спину: «Нет-нет, нельзя, у меня там воображаемый враг». Среди этой вакханалии, как вспышка, пришло воспоминание: блондинки на территории городского колумбария, мокрые, под дождем, старательно пытающиеся не хихикать, а он, сжимая кулаки, орет на урну с Харви Смитом: «Это ты виноват, ты не научил меня отцовской любви!»…
Ригальдо снова потребовалось опуститься на стул.
Пингвинов он не помнил, — может, и к лучшему. У них и без того был очень долгий вояж. Там было что-то, связанное с музыкой. Ригальдо не был уверен, но, кажется, он… танцевал? Ему почему-то представилась холодная металлическая гладкость в ладонях. Он танцевал у пилона?..
Самым чудовищным было то, что он до сих пор чувствовал — он был все это время счастлив, так счастлив, просто в эйфории. Пьяный, орущий, в обнимку с этими фриками, ведомый куда-то белобрысыми стервами — он был самым гнусным образом горд собой и доволен всем миром, как школьник, нажравшийся на выпускном.
Волшебный антидот Даэ был несовершенен — в истории все еще присутствовали тревожащие провалы. Чувствуя настоятельную потребность отлить, Ригальдо поплелся в сортир. И там, озадачившись, наконец, что же его так настойчиво беспокоит, он обнаружил на правой ягодице наколку. Вывернув шею, Ригальдо в ужасе обозревал в зеркале красную, воспаленную кожу под нашлепкой из пищевой пленки, и знак, смутно похожий на скандинавскую руну. У него не было ни малейших сомнений, что его никто к этому не принуждал.
— Пиздец, — глубокомысленно сказал он вслух, и тяжело оперся о стену. Где и когда?! И что теперь делать? Такую херню невозможно скрыть от человека, с которым спишь!
Тут его вдруг бросило в пот от простой и ужасной мысли, настолько чудовищной, что голова закружилась. А что, собственно, Даэ получил от всего этого праздника? Какой у него был профит? Если сегодня Ригальдо с восторгом дал выбить на себе татуировку, что он, обдолбанный, еще мог безропотно дать?..
Зажмурив глаза и ненавидя себя до ужаса, он завел руку за спину и сунул в себя палец. И с облегчением выдохнул. Ни повреждения, ни следа смазки на пальцах.
— Вы все-таки настоящий пидор, мистер Сегундо, — буркнул он, моя руки перед зеркалом. — Нормальный бы человек первым делом проверил свои счета. Хотя, это же Даэ. Что ему ваши скромные сбереженья…
Зеркало отражало королеву драмы. Бледный, вспотевший, мятый, морда небритая. Опухшие веки и красные склеры. Как он теперь посмотрит в глаза Исли?..
Кстати об Исли.
Вернувшись на кухню, он проверил свой телефон. Журнал сообщений и все звонки были тщательно вычищены. Неясно, общались ли они ночью…
Он отыскал на полу смятое послание от Даэ, разгладил и заставил себя дочитать.
«…Роксана и Касси тоже передают вам привет. Отличный ресторан, надо будет зайти сюда трезвым. Надеюсь, вам понравилось быть молодым и свободным. Если захочется повторить — обращайтесь. P.S. После моих коктейлей не рекомендуется управлять транспортным средством двадцать четыре часа».
«Понравилось? — подумал Ригальдо, тупо глядя на разгром перед собой. — О да, понравилось. Хотел бы я повторить?»
Перед глазами само собой всплыло зрелище — голые Рубель и Даэ с симметричными татуировками на полтела, трясущие хуями в ритме румбы на столе, и две блондинки, страстно поющие в микрофон дуэт Призрака и Кристины.
«Я хочу к Исли, — твердо подумал Ригальдо. — И как можно скорее».
Но у него оставалось еще одно важное дело, которое он должен был сделать сам, в знак признания себя разумным и взрослым.
Он включил вытяжку, сходил в санитарную комнату за перчатками и моющим средством и принялся отмывать ресторанную кухню от последствий своей ночной гульбы.
Столица. Дворец Звезды.
Королевский дворец, хоть об этом знали далеко не все, остался памятником прежней эпохи. Эти невероятно гладкие стены без единого стыка и слабого места, эти великолепные стрельчатые окна с двойными стеклами невообразимых размеров, эта фигурная крыша, напоминавшая излом раскрытых в полете крыльев – творение драконов.
И повторить все это сейчас не получается. Если сильные вельхо очень постараются, то, положим, стекла почти такого размера они сделать смогут. Но двойными они не будут, и не пропускать шум у них не выйдет. И тем более, не выйдет сделать так, чтобы снаружи окна казались цветными витражами, а изнутри были совершенно прозрачными. И вплавлять в камень рисунки у вельхо не получается и вряд ли получится. А в арке, которая ведет в старый зал приемов, до сих пор появляется радуга… и летом, в жару, включится уникальный ледовый фонтан. И его льдисто-инеистое кружево, каждый день застывающее по-иному над очень темным зеркалом воды, тоже повторить никогда и ни у кого не получилось.
Поэтому вельхо, за исключением магов познания (больных на голову ученых), бывать во Дворце не любили. Но сегодня пришлось. События Жар-ночи, как успели обозвать эти стихийные беспорядки добрые горожане, аукнулись магам множеством неприятностей.
Во-первых, драконоверы, проклятое, меченое драконьими тварями племя, ушли из города, бросив не только свои дома и лавки (которые теперь в большинстве не работали), но и свои обязанности. Когда не работает пекарь, это мелочь – рано или поздно найдется тот, кто этого пекаря заменит. Но когда не работает служба канализации?
Во-вторых, Жар-ночь несомненно вызовет новую волну недовольства простяков. После неудачи с Тахко и недавнего почти-бунта, который еле-еле (и то с помощью желтокожих «друзей»!) удалось обуздать, Круг собирался вытрясти с сектантов немного лишних денег и развлечь простяков празднествами. а что теперь? Руки бы Понтеймо поотрывать за его тупые инициативы!
В-третьих, если неодобрение горожан еще в перспективе, то недовольство короля видно уже сейчас:
— … и, невзирая на мои разъяснения, применили в общей сложности двенадцать Знаков разной направленности, чем причинили существенный вред моему здоровью. После чего вместо лечильни доставили в тюрьму и поместили вместе с простым людом, — голос оглашателя жалоб и прошений обрел подлинный трагизм, — в том числе с преступниками, что тяжко повлияло на мою душевную организацию и нарушило веру в справедливость и торжество Порядка. С тем остаюсь преданным советником Вашего сияющего величества и пребываю в ожидании наказания преступивших.
И прошу возместить мне не только ущерб здоровью, но и стоимость семи манекенов с придворным платьем и статуэтки легендарных времен, и трех бутылок старого вина сорта Кровь солнца»…
Король с недоверчивым видом прервал чиновника, читающего жалобу второго советника его собственного королевского величия:
- Манекены? Я правильно расслышал? Вы… с манекенами там воевали?
Вельхо виновато развел руками, демонстрируя сожаление и немую просьбу о некой снисходительности к молодежи. Дескать, кто в юные годы не ошибался. Мысли его, впрочем, были далеко не столь благостны.
Какая жалость, что эту скотину вообще не прикончили случайно. Теперь благодаря его жалобе мы еще и те, кто дерется с манекенами… и крадет вино со статуэтками. Отменная репутация складывается у доблестных защитников!
— Впрочем, неважно. Продолжайте.
Придворный шустро подтянул к себе очередной листок.
— Жалоба от Поднятого Мариса Лиеннена, смотрителя дорог и транспорта!
— Целиком не надо. На что жалуется и чего требует.
— Исполняю, ваше сияющее…
— Короче.
— Ис… м-м… жалоба по дому достопочтенного смотрителя, пострадавшему от непрестанного истечения воды из чароплетного водопада, истекающего вот уже третьи сутки, а также на залитый подвал и чароплетскую же рыбу, покусавшую лично господина Поднятого, а также его тещу. Хочет денег. И разрешения зарабатывать на этом… э-э… примечательном месте. Вода там чистая, рыба свежая. Пусть, мол, маги там бассейн сделают, если уж им припало в охоту драться прямо на улице!
Найду, кто это сделал – утоплю тварь в этом водопаде. И рыбу предварительно в штаны запихаю!
— Жалоба от двуименного Шимме Лаунена, мастера дел погребальных. Жалуется мастер на вельхо. Маги, дескать, разместили в его доме несчетное количество пьяных подозреваемых, кои во хмелю были буйны, подожгли памятные палочки, съели все поминальные булочки и печенья, а погребальные пелены и саваны привели в негодность, использовав для дел нечестивых.
— Каких именно? – невольно заинтересовался гневающийся король.
— Не указано.
Сияющее величие покосилось на прекрасную стенную мозаику, изображающую человека, вдохновенно шагающего по звездам. Видимо, в порыве вдохновения молодой человек позабыл надеть штаны, ограничившись каким-то куском ткани вокруг бедер, зато с какой-то радости отрастил красивые крылья, с которых на звезды сыпались цветные перья и по непонятной причине преобразовывались в многоцветные вихри…
Мозаика на королевский призыв, естественно, не ответила, крылатый субъект с безмятежно-просветленным лицом продолжал свой вдохновенный поход. Зато из цветной сумятицы, изображающей один из перьевых вихрей, внезапно вышел (отделился?) мрачноватый мужчина с начертальной дощечкой в руках.
Вельхо, который искренне полагал, что на этой «встрече» с сияющим величием Королевской Звезды присутствуют лишь он и Поднятый по жалобам и просьбам, скрипнул зубами, пряча оскал за приветливой улыбкой. Выходец из мозаики ответил ему не менее теплой улыбкой, и температура в зале понизилась до отметки «замерзание воды».
— Ваше сияющее величие, я уже докладывал: это связано с домом «доброго купца-жертвователя»!
— Ты об этом лишь упомянул. Подробности?
Мужчина даже не глянул в дощечку – все его внимание устремилось на мага:
— Некий торговец продуктами Васке, проживающий напротив двуименного Шимме, днем объявил, что у него (о горе!) умер любимый дядя и вечером он в знак скорби и во снискание блага от бога Альта хочет угостить бедных людей. Поэтому, каждый, кто хочет почтить память дяди, может вечером придти в дом, пройти в подвал и съесть там все, что хочет и сколько хочет, с одним условием – вести себя тихо и не мешать почтенному купцу скорбеть.
— Оригинальная жертва… И что, нашлись такие, кто пришел?
- Совершенно верно. Около трехсот человек примерно. Более того, являющихся действительно препровождали в подвал с продуктами, где они и помогли — по мере сил — доброму хозяину обрести милость от бога Альта – то есть ели все, что было в пределах доступности.
Король невольно улыбнулся.
— Наверно, эти бедные люди от души жалели, что добрый хозяин не припас для них еще и варенки. – О нет, ваше сияющее величие! Варенка там была, и ее тоже разрешили пить. Причем она была в таких количествах, что, по опросам, за нее даже драться не имело смысла – всем хватало и даже осталась недопитая. И, самое интересное, эти… почитатели дядиной памяти… действительно вели себя тихо!
— Не верю. Чтобы никто даже не подрался…
— Драки определенно были, ваше сияющее величие. И по виду «почитателей», и по результатам опросов. Но скорбящему хозяину эти добровольные помощники изо всех сил старались не мешать… Дело в том, что этот по-божьи щедрый человек обещал по истечении этой достопамятной ночи еще и денег выдать каждому «помощнику» — столько монет, сколько часов они просидят в по… почитании.
— Думаю, что тогда они вообще не хотели оттуда выходить!
— Вы исключительно проницательны, ваше сияющее… Не хотели. А вельхо, которые тем вечером наведались к «доброму человеку»,… и как выясилось, тайному драконоверу одноименному Васке (сам он, несомненно, скрылся еще днем, его так и не нашли), видимо, посчитали собравшихся в подвале людей сектантами и принялись их задерживать, всех подряд. И вытаскивать.
— Ага, — король понимающе покивал, прекрасно представляя себе трудности магов при задержании.
— Ситуация усугубилась нетрезвым состоянием задержанных и тем, что Васке (не знаю, из каких соображений) действительно оставил обещанные деньги в сундучках на выходе из подвала. И маги, что понятно, «задержали» и их тоже. Что вызвало у арестованных очень яркую негативную реакцию.
— Я подозреваю, почему, — король поневоле восхитился изяществом замысла и коварством подставы. – А при чем тут наш мастер погребальных дел?
— Дом самого Васке сильно пострадал в ходе… э… задержания. И арестованных принялись отводить в соседние жилища — не подозревая сначала, сколько именно «почитателей» скопилось в жилище жертвователя… ибо подвал оказался не один. Кстати, дома Шимме Лаунена для временного размещения тоже не хватило. – улыбка советника стала отчетливо злорадной. — Тут есть жалобы и остальных соседей: цветочника, мастера лент и прочих украшений, хозяина ткацкой мастерской, владельца посудной лавки… Да, и еще мастера чучел — заказ для музея ему испортили. Кстати, последний не просит о денежном возмещении – а лишь о том, чтобы оные вельхо ему попозировали. Он мечтает их увековечить. Говорит, для коллекции.
— Для какой?
— Не говорит, — и третий королевский советник улыбнулся магам так, как, наверное, улыбалась бы разумная ядовитая змея. Очень голодная змея.
Твари. Скоты жадные. Сволочи, ублюдки, пунга ихибо дырра!
Отвлекли город от слухов о поражении в Тахко и о драконах? Хорошо отвлекли, незабываемо!
Весь наработанный авторитет Круга – в драконий пепел! Купились на простейшие провокации! Позор Круга!
Магов видят пьяными. Магов таскают в сетках, как «кровавых тварей»! Магов бьют на улицах! И смеются… смеются!
Из вельхо сделали посмешище! Не прощу.
Кто предупредил белых лисиц? Найду – подарю эту сволочь эстету Нолле! Будет о смерти просить как о милости…
А остатки отдам этому чучельнику!
Хотя при мысли о том, что какой-то простяк, обычный презренный простяк, смеет даже подумать о том, чтобы маги (маги!) ему позировали для изготовления чучел, глаза застлало белым бешенством. Безумно хотелось снести весь этот неблагодарный город вместе с его идиотами-жителями, нерадивыми подчиненными и особенно мерзавцами-сектантами! Твааааааааариииииии!
Увы, сейчас добраться до всех, кто за эти двое суток истрепал ему нервы и превратил хладнокровную змею в мятущуюся с подожженным хвостом ящерицу, было невозможно. Каирми сожалеюще улыбнулся:
- Несколько неразумное желание. Круг, разумеется, возместит добрым горожанам убытки…
— Разумеется! – сверкнул глазами король.
— Но разумно ли потворствовать подобным низким шуткам необразованных людей? Вспомним слова мудрых: «Авторитет – вещь хорошая, но он хрупок, как стекло, а презрение липнет к человеку, как стригущий лишай». И печально будет, если из-за одного недоразумения пошатнется уважение к тем, кто не щадит себя во имя защиты обычных людей от всевозможных бедствий. Ибо жизнь непредсказуема и полна опасностей, и кто знает, когда пригодится мудрое слово и протянутая рука помощи… Уважение к мудрости и уважение во многом сходны между собой.
Намек не помог.
Глаза короля нехорошо сузились:
— Уважение? Уважение действительно вещь хрупкая, глубокочтимый глава Круга Нойта-вельхо! И мне, право же, трудно представить, насколько хрупко оно будет в данном случае. Доблестные защитники, «не щадящие себя во имя защиты обычных людей от всевозможных бедствий», столь доблестно разгромили столицу собственного государства, что мне трудно подобрать слова для восхищения столь достославным деянием!
Сорок два пожара! Сорок два пожара в столице! Более пятидесяти погибших! Скажите, глубокочтимый, у нас что – война? Пятьдесят человек за одну ночь и сорок два пожарища – это немыслимые потери для одной ночи. Может, вы тогда объясните, с кем мы воюем?
— Ваше сияющее величие…
— На нас налетели кровавые твари? Это, наверное, они устроили такой погром?
— К сожалению…
— Что к сожалению? Знаете, глубочтимый Каирми, глава Круга Нойта-вельхо, вот мы сейчас с вами оба внимательно слушали жалобы… сколько?
— Сто двенадцать, ваше сияющее величество, — поспешно подсказал огласитель.
— Сто двенадцать жалоб! При этом пострадавшие подробно описывают разорение своих жилищ, убытки и ущерб своему здоровью, но ни один – почему-то! – не упоминает при этом кровавых тварей. Почему бы, не подскажете?
Как же Каирми жалел, что тогда, в дни эйфории и победы, они, победители, решили не менять мир полностью, сохранить внешнюю структуру власти, так сказать, для декорации! А теперь эта проклятая декоративная фигура смеет вызывать его к себе, как простяка, и еще отчитывать, как наемного работника! Власть почуял? Что твоя сторожа и что твое игрушечное войско против магов?
Человечек…
— А я вам скажу, почему про кровавых тварей нет ни слова, — не дождавшись ответа, король продолжил. – Потому что твари тут были совершенно другие. Опьяневшие не только от вина, но и от безнаказанности. Не просто не вставшие на защиту, как вы провозглашаете, а обнаглевшие до того, что нападают на тех, кого должны защищать!
— Ваше сияющее величие! Это прискорбное обстоятельство – то, что среди нашей молодежи несколько таких человек. Нельзя же судить обо всех по отдельным людям.
— Что ж вы к драконоверам такой разборчивости не проявляете? Знаете, глава… ни один драконовер не нанес бы столице такого ущерба…
Терпение Каирми закончилось.
— Ваше сияющее величие! Я вынужден прибегнуть к вашей мудрости! А также к справедливости и, не побоюсь этого слова, снисходительности. Увы, молодость горяча. И может порой в своем рвении совершить ошибки. Через два года мы, может быть, будем обсуждать ошибки юного Тэрно, вашего внука…
Каирми с удовольствием отметил, как дрогнуло королевское лицо. Ах, как же вовремя три года назад проявился магический дар у юного королевского наследника! «Скромники» даже колебались тогда: стоило ли усиливать набирающую авторитет королевскую власть магом? Но вторая подряд смерть наследника показалась бы слишком подозрительной, они и так слегка помогли его отцу скорей увидеть богов… А пребывание в личинках должно было смирить юношу и привить ему нужные качества…
Глава Нойта-вельхо немного подождал – но король молчал. Только его пальцы судорожно комкали те самые жалобы.
И Каирми позволил себе улыбку… намек на нее, тень. Но позволил ее заметить. И насладился мигом бессильного бешенства, с которым король стиснул безответную бумагу.
Да, я знаю, что твои доверенные лица пытались выкрасть твою «личинку» и вернуть ее домой. Я даже знаю, что им это почти удалось. Вот только ты об этом не знаешь — к тебе он не придет… не сможет. А придет – потеряешь. И виноват будешь сам.
А вот пока ты не знаешь, что я знаю, ты никуда не денешься. Королевское величие не гарантия власти. Королевское величие не защита для твоей семьи, если ты сделаешь вельхо своим врагом.
Каирми обозначил намек на полагающийся поклон и с наслаждением повторил:
— Прошу вашего милосердия!
Небо было ослепительно белым. Нереально белым. Будто бы над Манхеттеном расстелили исполинский лист гоcзнаковой бумаги. И ему, русскому мальчишке, увлеченному бесконечно изменяющимися архитектурными формами, казалось, что именно в этой точке планеты невидимый искуситель предлагает любому желающему продолжить, увеличить до бесконечности стремительные вертикали островных башен.
Вова Вертлиб стоял перед знаменитыми на весь мир небоскребами Всемирного торгового центра и завороженно впитывал волшебный отблеск исполинских стеклянных граней.
Спешащие прохожие с улыбкой обходили непредвиденное препятствие – удивленно застывшего элегантного молодого человека.
– Эй, парень! – доставивший Вертлиба пожилой таксист выразительно постучал прокуренным пальцем по огромному циферблату наручных часов. – Как земляк – земляку: здесь время – деньги! Сделай свое дело и пялься на эти красоты сколько угодно. Они тебе еще надоедят хуже горькой редьки! – Он выдал на прощанье ослепительный брайтоновский «чи-и-из!», и его крутобокий «таккер» отъехал от тротуара.
«Сбылась-ась-ась-ась, сбылась-ась-ась-ась идиота мечта-та-та-та!» –напевал про себя будущий известный американский архитектор русского происхождения по фамилии Вертлиб. Вибрирующий сигнал тысячного «GLOBO» удачно попал в ритм его песенки:
– Хэллоу! – «Ну не адвокат дьявола, но все равно Манхеттен кругом, понимашь…».
– Ты нормально добрался?
– Итс олл райт, дарлинг!
– Вовка, не дурачься! Ты знаешь, что будет, если ты провалишь это интервью? – он ловко протиснулся между двумя арабками, пискнув: «Пардон, мадам!». – Я серьезно! Дядя Слава очень беспокоится. Этот Коралис – большая шишка, и дяде Славе стоило большого труда…
– Нинуль, я взрослый мальчик! Я уже в холле и в самом боевом настроении…
– Остается надеяться. Мы все очень волнуемся за тебя! Обязательно позвони сразу после интервью!
– Обязательно!
Юноша быстро миновал справочное и оперативно сориентировался в холле у многочисленных лифтов. Ожидание кабины затягивалось. «И кто-о-о ска-а-зал-ал, что лифты скоростны-ы-ы-е?» – ожидание не совпадало с его возбужденным состоянием, и песенка обрела печальный фольклорный мотив. «Нужно… Нужно-нужно-нужно нам кому-то позвонить! Едь же ты, скорее!» – и тут же, отвечая на его просьбу, музыкально брякнули сигнальные колокольцы лифтов. Несмотря на кондиционированный воздух, путешествие оказалось так себе, как в родном, питерском «Отисе». Время тянулось подобно изрядно пережеванному «Диролу». Возникшее было желание позвонить кому-нибудь прямо отсюда, из кабины скоростного лифта Всемирного торгового центра, вместе с ощущаемой перегрузкой перемещалось все ниже по телу и вовсе ушло в виниловый пол кабины. А еще слишком серьезные лица попутчиков. «М-да, это явно не голливудская массовка…» – но несмотря ни на что, ощущение Большой Жизни присутствовало.
Присутствовало даже тогда, когда блеклая крыска, сидящая за офисным пультом, обнажая несоразмерные с кукольным личиком резцы, сообщила «мистеру Вертлибу», что «мистер Коралис задерживается, но, помня о назначенной встрече, просил извиниться и подождать его в холле. Не более четверти часа».
Русский мелко кивал головой, выслушивая скороговорку американского офисного зверька. Эти «кивочки» – жест, подсмотренный у Тома Круза в моменты, когда тот косил «под вникающего», – были отработаны заранее. По-настоящему, по-голливудски: перед зеркалом во время бритья.
– Сорри, мистер Вертлиб! – в последний раз пискнула «крыска Холли», кокетливо оправляя именной бейдж.
– Владимир, – по-своему понял ее юноша и протянул руку через стойку. Лапка Холли полностью соответствовала первому впечатлению. «Может, там, за стойкой, еще и хвост имеется?» – он попытался перегнуться через барьер, но росту не хватило.
– Вам что-нибудь предложить? Чай, кофе, вода?
– Воды, если можно.
– Справа по коридору – аппарат, – коготок грызуна указал направление движения. «Нет, прав был дед: Америка – страна не совсем вменяемая».
Вова Вертлиб быстро освоился в гостевом предбаннике «М. Дж. Коралис Девелопмент инк» и с пластиковым стаканчиком ледяной воды в руке расположился перед огромным панорамным окном холла. Внизу лежал самый настоящий Нью-Йорк. Он медленно и с нарочитым достоинством поставил воду на стеклянную столешницу комнаты для гостей, так же, не торопясь, извлек из кармана свадебный подарок новой «американской» родни – спутниковый телефон «GLOBO» и, разыскав в памяти номер Макса Парецкого, небрежно нажал на вызов.
– Парецкий экут-ву!
– Здорово, Макс, ты как, ты где?
– А, мсье Вертлиб! Я – нормально. Вокруг меня бульвар Круазетт, передо мной тащится в открытой «альфе» дедушка Бельмондо и собирает улыбки поклонниц. Мне не перестроиться, а у него тщеславие заело! Ладно, продолжаю: рядом со мной какая-то испаноговорящая телка, от которой мне не отделаться уже вторые сутки, поэтому торчу с ней здесь, нарезаю круги по набережной и выслушиваю папашины матюги из Монако по телефону. Думал, это опять он звонит.
– Круто! А что, бабец-то хороша?
– Вы – женатый человек, мсье Вертлиб! Ай-яй-яй! Но, по старой дружбе, так уж и быть, доложу: клевая бабешка, прыткая и гибкая. Только вот не понимает текущего исторического момента.
– А может, это любовь?
– Скорее, к моей машине. Ладно, ты лучше про себя расскажи. Как вы там с Нинкой, устроились?
– Почти. Сейчас сижу в холле на сорок седьмом этаже Всемирного торгового центра и дожидаюсь встречи с мистером Коралисом.
– Серьезный мальчик! Про центр знаю, слышал, а что за перец твой мистер Коралис?
– Крутой делец, по всему миру строит торговую недвижимость.
– Ну ты даешь! Слушай, ладно Коралис, он уже строит, а ты-то ему на кой сдался со своим первым курсом?
– Рекомендации, Максик! Америка – страна рекомендаций! Если я ему понравлюсь и произведу должное впечатление, то мистер Коралис станет моим будущим боссом и спонсором на весь период обучения. Опа!
– Н-да, брат, это не в казинушке у папаши на подхвате бухать в чушки! Завидую! Ну, а как там вообще?
– Где именно?
– Ну где, где, на сорок седьмом этаже! Веришь-нет, но еще ни разу на такой верхотуре не был.
– Мечта идиота, Макс! Внизу – Нью-Йорк, вокруг – небоскребы, все сверкает, все блестит! Оба-на! Даже кино снимают!
– Какое кино?
– Черт его знает, но прямо на меня летит самолет! Самый настоящий «Боинг»!
– Как это, прямо на тебя?
– …
– Алло! Вовка, так что там с «Боингом»? Алло! Алло! – но наушники не выдавали ничего, кроме эфирных шумов, а потом и вовсе замолчали.
– Нью-Йорк, Нью-Йорк… – Парецкий передразнил Синатру, – а связи человеческой наладить не могут!
Он с досадой ударил обеими руками по рулю. Наушники хэнд-фри неожиданно не то просипели, не то прохрипели, но очень коротко и невнятно. И снова – тишина. Спутница вопросительно смотрела на Макса.
– Ну, чего ты пялишься, Кармен-сюита?! У них там, – он выразительно махнул рукой в сторону моря, – в Нью-Йорке, кино снимают!
– О, Нью-Йорк! – и иберийская шалава, встав во весь рост в белоснежном «Мерседесе» Парецкого-младшего, удивительно сильным и чистым голосом запела знаменитую песенку. Макс восхищенно смотрел на нее.
– Ну ты даёшь, Кармен! Минелли отдыхает! – а про себя подумал: «Может, прихватить ее с собой? Затереть родителю, что таланты для нашего кабаре искал?»
Оставив фургон на берегу, мы, сопровождаемые гостеприимными островитянами, направились в поселок, находившийся в пятнадцати километрах от канала. Путь наш петлял меж пресных озер, в береговых зарослях которых гнездились водоплавающие птицы, похожие на земных гусей, но более крупные и очень пестрые по расцветке. Нас они нисколько не боялись, хоть были дикими. Барсик объяснил, что островитяне никогда их не убивают, а только берут яйца из гнезд, причем в разумном количестве; из четырех — одно. Далее он сказал, что сейчас многие чагобы (гуси) уже улетели в центр материка, скоро и все улетят, чтобы вернуться на остров к началу сытного сезона.
Наконец мы вошли в поселок, состоящий из пещер, выдолбленных в прибрежных ноздреватых скалах; к каждой пещере вел пандус, причем довольно крутой. Отдельного жилья для нас не нашлось, и нас распределили по разным хозяевам. Чекрыгина поместили в комфортабельную пещеру, где обитало семейство престарелого жреца Океана; Павла «подселили» в пещеру смотрителя маяка, где жил Барсик. А меня водворили на жительство к иномирянину по имени Кулчемг. Отец его был фельдшером, и на этом основании здешнее население после смерти отца кооптировало Кулчемга в лекари. У него был широкий медицинский профиль: зубной врач, акушер, костоправ, специалист по грыжам, ушибам, вывихам телесным и психическим. Поселили меня к нему неспроста: Барсик успел внушить местным жителям, что я «плаваю хвостом вперед».
В описание быта иномирян вдаваться здесь не буду, ибо в «Общем отчете» наши наблюдения изложены очень подробно. Скажу только, что хоть островитяне и живут в пещерах, их ни в коем случае нельзя приравнять к дикарям. Пещеры те не карстового происхождения, их выдалбливают для себя сами ялмезиане, причем стенам, полам и потолкам придают правильные геометрические формы; имеются световые колодцы и вентиляционные люки. В пещерах всегда тепло, чему способствует близость термальных вод. Что касается меблировки, то она скромна, непритязательна, но довольно удобна.
При пещере Кулчемга имелась палата для больных. Однако лекарь поместил меня туда не сразу, а прежде накормил ужином из яичного супа, яйца гусиного вкрутую, полувкрутую и яичницы. За столом присутствовали все члены семьи. Во время трапезы я расспрашивал хозяев о местных обычаях, и мне отвечали учтиво и подробно. Но когда я попытался проинформировать их о том, что прибыл сюда с другой планеты, они насторожились и, перебивая меня, повели разговор о трехстах восьми способах приготовления гусиных яиц. Затем лекарь отвел меня в палату, где стояли стол, стул и кровать, ножки которой были намертво принайтовлены к полу. На небольшом круглом окне, прорубленном в толще скалы, виднелась решетка. К палате примыкал небольшой отсек — это был гальюн, где имелся и умывальник.
— Ты будешь лечим мною, пока ум твой не успокоится, пока ты не осознаешь, что ты — не посланец небес! — многозначительно изрек целитель. — Я изгоню твою дурь, клянусь всеми глубинами!
Затем он принес яичницу, кувшин с водой и миску с какой-то зеленоватой смесью, от которой пахло гниющими водорослями и чем-то еще менее приятным для обоняния.
— А это что такое? — поинтересовался я.
— Не прикидывайся незнайкой! — строго ответил Кулчемг. — Это гусиный мед. Четыре ложки перед сном, четыре ложки поутру — и через четыре дня больного нет!
— Как это «нет»? — спросил я с некоторым опасением.
— Больного нет в том смысле, что он становится здоровым!
Мне пришлось принять дозу снадобья, после чего целитель ушел, не забыв при этом запереть дверь снаружи. Я же поспешил в гальюн…
Когда мне полегчало, я умылся и лег на койку. В этот момент из вмонтированного в воротник моей рубахи переговорного устройства послышался голос Чекрыгина:
— Кортиков, доложите обстановку! Идет слух, что вы захворали!
Я ответил, что временно нахожусь как бы на медицинской гауптвахте, но опасности в этом нет. Далее я попросил не оказывать на Кулчемга никакого давления в смысле изменения ситуации и не мешать мне вживаться в быт островитян.
Затем я связался с Белобрысовым. Он сказал, что устроился неплохо и что Барсик «свой в доску». Потом стал расспрашивать, как меня лечат, и долго хохотал, узнав о гусином меде, а затем изрек:
Медицинские мучения
Нам нужны для излечения!
К концу разговора он посоветовал мне «отречься от земного соцпроисхождения», — и тогда целитель сразу отпустит меня на свободу. Но я ответил, что мне очень не хочется лгать. К тому же чем дольше я буду пациентом, тем подробнее будут мои сведения о современной островитянской медицине.
— Ну, вольному воля, Степа. Блаженны верующие…
Медицинское светило
Утопает в похвалах, —
А больного ждет могила,
Ибо так судил Аллах.
Он умолк.
В зарешеченное подобие окна мне виден был маяк и огненная дорожка, бегущая от него по пустынной поверхности океана. На вершине маячной башни, на фоне языков пламени, можно было различить силуэт согбенного старика, методично подбрасывающего поленья в «световую чашу».