6–7 июля 427 года от н.э.с. Исподний мир (Продолжение)
Внизу еле слышно звякнул колокольчик – вернулся Змай. Скрипнула дверь в комнату мамоньки, но, наверное, она уже уснула, потому что на лестнице раздались шаги – Змай поднимался к себе.
Волчок ждал, что вот-вот распахнётся дверь, но тот прошел мимо.
– Татка вернулся, – сказала Спаска. – А я даже не видела, как он выходил. Он нарочно меня одну с Вечным Бродягой оставил…
Волчок, только что счастливый, ничего не сказал.
– Волче, да не переживайте вы из-за этого. Йока Йелен – он же несчастный мальчик, он на Гневуша похож.
– А кто такой Гневуш? – насторожился Волчок.
– Вот правильно татка говорит, что вы ревнивый! – Спаска засмеялась. – Гневуш – это мой старший брат, он умер, когда ему было восемь лет. От оспы, во время мора. Но на самом деле его убило болото. Оно его давно звало, я слышала. И Йоку Йелена что-то зовёт, я чувствую. Напрасно татка всё это придумал, Вечный Бродяга и без его выдумок прорвёт границу миров.
– И что придумал татка?
– Он меня попросил, чтобы я Йоке Йелену понравилась. Ну, чтобы он влюбился в меня и ради меня прорвал границу миров. – Спаска сказала это легко, со снисходительной улыбкой.
А Волчок, подумав над её словами не больше секунды, задохнулся от злости. Да… Да как Змай смеет! Кем он считает свою дочь?
– Что вы, Волче? Вы опять сердитесь?
– Сержусь? – Волчок рывком встал на ноги. – Это не то слово! Ты сама-то понимаешь?..
Он как был, в исподнем и босиком, прошлёпал к двери.
– Волче, куда вы? – испуганно спросила Спаска. – Погодите, не надо, вы совсем не так это поняли!
– Я всё понял правильно. Погоди здесь, ладно?
Конечно, она его не послушалась и выбежала вслед за ним в коридор, но Волчок, заходя в комнату Змая, хлопнул дверью у неё перед носом и задвинул засов.
Змай стоял возле кровати и расстегивал пуговицы безрукавки – наверное, собирался спать. Он даже открыл рот, чтобы что-то сказать, но Волчок ему не позволил, сходу ударив кулаком в подбородок, снизу вверх, чтобы повалить одним ударом.
Вообще-то он не надеялся на благополучный исход – видел Змая в кулачном бою. Однако тот почему-то не попытался ни уклониться, ни ответить, разве что чуть повернул голову: удар пришелся сбоку, но Змай не удержался на ногах и растянулся на полу, опрокинув стул, на котором стояла кружка с вином.
Волчок тяжело дышал и не сразу смог заговорить, Змай же, напротив, потихоньку поднимаясь, тут же спросил:
– Это за что?
– А ты не знаешь? – прорычал Волчок сквозь зубы.
– Ну, мало ли что тебе могло показаться неправильным…
– Твоя дочь что, подстилка, что ли? Ты для этого её растил – чтобы под нужных людей подкладывать? Или ты думаешь, что если выбрал молодого и пригожего – это ничего, это ей понравится? Чего уж там – она ради тебя и Стоящего Свыше соблазнит, не сомневайся. Потому что она тебя любит и всё для тебя сделает. Но ты-то, ты-то сволочь какая!
– Я так и знал…
– Что ты знал?
– Что вино прольется. Теперь пол попробуй отскреби. Ну и что ты орёшь?
– А нечего кружки на стулья ставить, для этого столы есть…
– Ага, поучи меня ещё, куда мне кружки ставить. – Змай поднял стул и подвинул Волчку кресло.
– Сядь.
– Не собираюсь я тут рассиживаться. Я всё сказал, что хотел.
– Ты мне так много вопросов задал… Я ответить собирался. Но можешь и стоя послушать. – Змай расселся на стуле и закинул ногу на ногу. – Во-первых, Йока Йелен ещё мал, чтобы под него что-то подкладывать. Он и про поцелуи только в книжках читал, а про всё остальное даже не догадывается. Во-вторых, я и сам думал, что это как-то нехорошо.
– Нехорошо? – снова вскипел Волчок.
– Ну да. А что, хорошо разве? Но я, понимаешь, думал: а вдруг он ей понравится? Славный же парень, и по возрасту ей подходит.
– А если он умрёт, прорывая границу миров?
– Она поплачет и забудет, дело известное. А ещё очень мне любопытно, какие дети могли бы у них родиться… Что будет, если смешать кровь змея и росомахи…
– Она же дочь тебе, а не сучка породистая! – застонал Волчок.
– Да что ты заладил: дочь, дочь… А то я сам не знаю. Вот потому, что она мне дочь, и потому, что я её люблю, как никого не любил за всю мою долгую жизнь, вот только поэтому я тебе, дураку, сразу не отказал наотрез, как любой другой на моём месте сделал бы, а сижу и терпеливо жду, когда она тебя разлюбит.
– А если не разлюбит?
– А если не разлюбит, так тому и быть: женишься на ней. Но запомни, из жалости за тебя пойти я ей не позволю – только по любви.
Резюме отчета от 7 июля 427 года. Агентство В. Пущена
Нарочный из Натана прибыл в Славлену и передал Граде Горену в руки содержимое абонированной на его имя банковской ячейки. Как и ожидалось, это ещё одна тетрадь с записями Югры Горена.
Града Горен не возражает против передачи её светокопии в наше агентство. На создание светокопий, прочтение и анализ записей нам потребуется несколько дней.
Из допросов прислуги можно (косвенно) сделать вывод о том, что Збрана Горен при жизни брата пытался добиться признания его недееспособным. Доктор Белен не имеет тому прямых доказательств, но Збрана Горен интересовался психическим здоровьем брата – чем вызван этот интерес, Белен сказать не берется. Нам удалось выяснить, что Збрана Горен оплачивал услуги правоведов и частнопрактикующих психиатров, двое из них подтвердили, что его интересовал вопрос о признании брата недееспособным. Однако от этих двоих он получил отрицательный ответ – ни алкогольная зависимость, ни меланхолия Югры Горена не могли стать причиной признания его недееспособным.
Ждана Изветен предлагает свои услуги для допроса Збраны Горена о его причастности к смерти брата. Его методика допроса не предполагает использование полученных сведений в суде и, возможно, является неприемлемой с точки зрения права (а также выходит за рамки этических норм). Но мы склонны принять его предложение, так как считаем, что Збрана Горен не имел возможности убить брата, а его показания могут иметь значение для определения истинных причин смерти Югры Горена.
На запрос о том, почему Югра Горен покинул Ковчен, нами был получен официальный ответ: в связи со злоупотреблением алкоголем и развитием меланхолии.
7 июля 427 года от н.э.с. Исподний мир
Йоку разбудил грохот за стенкой. Он прислушался к громким голосам, но не понял ни слова. Впрочем, голоса скоро смолкли, а уснуть он так и не смог.
Чужой мир тяготил его, всё здесь было ему непонятно: и язык, и обычаи, и люди. Почему этот гвардеец, Волче, вдруг разозлился? Чем обидел Спаску?
Йока думал, что обидеть её может только бессовестный человек, вроде Мечена, а гвардеец показался ему человеком благородным.
Ещё Йока не мог взять в толк, почему о гвардии Храма Змай отзывался с презрением, а этого парня Спаска представила как самого отважного человека. Не мог он понять, кем Змаю приходится эта добрая женщина, трактирщица. Если женой, то почему не он хозяин трактира? И почему живёт в отдельной комнате, как гость?
Йока, конечно, читал книги, где говорилось о любовницах, но представлял их молодыми и красивыми. Нет, любовницей Змая эта женщина быть никак не могла.
Змай разбудил его рано, в семь утра. Йока как раз задремал, путаясь в своих невесёлых мыслях.
– Ты когда-нибудь видел смертную казнь? – спросил Змай как ни в чем не бывало.
– Чего?
– Сегодня на Дворцовой площади повесят человек двадцать душегубов. Начало в девять утра, мне бы не хотелось опоздать. Но если для тебя это зрелище слишком… хм… необычное, ты можешь остаться здесь со Спаской.
– Нет, Змай, я пойду.
– Мы будем издали смотреть, не бойся. Если идёшь – собирайся, завтрак через полчаса.
Когда Йока спустился в трактир, за столом уже сидел гвардеец, и Спаска, а не трактирщица принесла ему кружку молока.
– Доброе утро, Йока Йелен, – сказала она и села за стол через угол от гвардейца.
Она смотрела, как он ест. И лицо у неё было грустное и счастливое одновременно. Они говорили о чём-то вполголоса, верней, Спаска говорила, а гвардеец ел молча и торопливо. Но иногда поднимал глаза и улыбался ей.
Йока ничего не смыслил в любви, но и дураку было понятно, отчего у неё такое счастливое лицо. Гвардеец выпил молоко залпом, сразу поднялся и что-то сказал, словно извинился, – собирался уходить. И было видно, что уходить ему не хочется, и Спаске не хочется, чтобы он уходил.
Она тоже встала, а у двери он вдруг обнял её и поцеловал. В губы, по-настоящему.
Йока сначала растерялся, смутился и даже хотел выбежать вон, но гвардеец быстро вышел за дверь, Спаска задвинула засов и повернулась к Йоке лицом. И тогда он понял, почему так сильно хотелось убежать: чтобы она не увидела, как ему обидно. А обидно стало так, что слёзы едва не навернулись на глаза.
– Извини, Йока Йелен, – сказала Спаска, садясь за стол напротив него.
Он сделал лицо непроницаемым и как ни в чем не бывало спросил:
– Он твой… жених?
Йока не нашёл другого слова, хотя оно и показалось ему смешным. Потому что о настоящей свадьбе, да и вообще о любви, в тринадцать лет думать слишком рано, а если всё это не по-настоящему, то звучит как дразнилка.
– Да, он мой жених, – ответила Спаска, нисколько не обидевшись.
Змай, как всегда, появился неожиданно.
– Кроха, Волче тебе пока не жених, – сказал он, садясь на то место, где только что завтракал гвардеец. – Женихом он станет, когда я соглашусь ему тебя отдать. А я пока не согласен.
Неужели и Змай говорит о настоящей свадьбе?
– Татка, ты же всё равно согласишься, я же знаю, – ответила Спаска с улыбкой.
– А может, не соглашусь? – Змай поглядел на дверь в кухню:
– Любица, очень есть хочется.
Та откликнулась с кухни, и Йока понял только одно слово: «золотко».
Хотя еда в трактире была хорошей по сравнению с постоялым двором, Йоке она всё равно казалась какой-то пресной, слишком простой. Может, это из-за воздуха Исподнего мира? Душного, тяжёлого, влажного… Впрочем, здесь всё было слишком простым: столы, скамейки, стены.
Грубым оно было, как и язык Исподнего мира, и его люди. А Спаска словно не принадлежала этому миру, словно и для неё он был чужим. Она, наверное, никакому реальному миру не принадлежала – она была как виденье, как мечта, как сон. И странно было смотреть на неё в окружении этих грубых предметов и грубых людей.
Жених-гвардеец тоже теперь казался Йоке слишком грубым для неё, слишком простым, хотя рядом с ним Йока чувствовал себя щенком и никак не мог от этого неприятного ощущения отделаться.
Уже на улице, по дороге к Дворцовой площади, Йока спросил:
– Змай, слушай, а Спаска что, в самом деле собирается выйти замуж? По-настоящему?
– Вообще-то мне это совсем не нравится, – ответил Змай.
– Но она же… ещё маленькая…
– Здесь выходят замуж в двенадцать, а женятся в четырнадцать-пятнадцать.
– Но зачем так рано? Почему?
– Потому что умирают в тридцать, – мрачно ответил Змай. – Ну, не все, конечно, но очень многие. Бывает и раньше. Детей много умирает. Поэтому и традиции такие. Ещё отцы стараются спихнуть дочерей со своей шеи, дочь всегда лишний рот. Поэтому чем бедней семья, тем раньше принято отдавать замуж дочерей.
– Но у тебя же Спаска не лишний рот?
– У меня не лишний. Но она росла в деревне, ей кажется, что уже пора замуж.
– Но этот гвардеец, ему же не пятнадцать. Он что, не понимает, что она ещё маленькая?
– Он тоже вырос в деревне. Чтоб ему пусто было. – Змай сплюнул.
– Ты его не любишь?
– Знаешь, Йока Йелен, если он попадет в беду, я умру за него. А он – за меня. Это сложно всё, тебе не понять. И капюшон пониже опусти, мы к Дворцовой подходим. Там я тебе покажу этого гвардейца.