Ночью он спал как убитый, несмотря на то, что соскучившийся кот все время пытался пристроить тяжелую шерстяную задницу ему на голову, выражая протест против долгого отсутствия хозяев. В первой половине дня позвонил Исли, похвастался удачной сделкой и признался, что хочет в командировке навестить Лорелею с Джессикой. Сару месяц назад взяли на испытательный срок в крупную фармацевтическую фирму в Нью-Йорке, она давно уже не жила с матерью, а Джессика занималась в балетной студии и пригласила Исли на генеральную репетицию. Ригальдо ворчливо дал ему свое благословение и потащился на совещание по согласованию программы экспорта. С Клариссой он сегодня толком не разговаривал — она была бледна, тиха и занималась звонками, а перед самым совещанием проскользнула в дверь конференц-зала; тихо, как мышка, уселась за спиной у Ригальдо и принялась стенографировать.
А в полдень ему позвонила Клэр.
— Я в двух шагах от вашего главного офиса. Ты там? Нет планов на ланч?
Планов на ланч у него не было, а если бы даже были, он отменил бы их ради нее. Этой весной они, кажется, стали меньше общаться; Клэр извинялась, что ее поглотила резидентура. В душе Ригальдо чувствовал себя мудаком — он до сих пор тянул со своим родительским каминг-аутом, хотя это вроде как было не очень по-дружески — скрывать такие вещи от друзей. Или нет? Он не знал, но, когда он об этом думал, внутри появлялось какое-то ссаное чувство.
А в этот раз Клэр вдруг пришла сама, и он обрадовался так, что, минуя лифты, бегом спустился на улицу. Как курьер, а не вице-президент «Нордвуда».
Она стояла напротив кофейни и читала меню на стекле. На ней были черные штаны, сидящие, как вторая кожа, и черный пиджак. В соломенных волосах будто запуталось солнце. Толпа обтекала ее, многие оборачивались, но, заметив идущего к ней Ригальдо, разочарованно отводили глаза.
— Ты как Наташа Романова, — сказал он, клюнув ее в щеку. — Красивая и суровая. Опять добиралась на автобусе? Когда вы с Лаки перестанете валять дурака, у вас же есть какой-то пикап?!
— Мы с Лаки члены движения «Сиэтл против пробок». Многие люди сейчас осознанно пересаживаются на городской транспорт. К тому же я люблю пройти пешком пару кварталов, когда не надо ни перед кем трясти погремушкой.
— Вы ненормальные. Ты видела, сколько на улицах бомжей?..
— Видела, — призналась она, — И я пахну почти как они: я с дежурства и, кажется, сейчас испекусь в этих штанах заживо. А еще я хочу каких-нибудь углеводов — и кофе.
Ригальдо с сомнением посмотрел на вывеску перед ней:
— Ты хочешь зайти сюда? Недавно их закрывали, потому что один человек отравился крысиным ядом.
Клэр засмеялась:
— А, да. Так написано на стекле и обыграно в блюдах спецпредложения. Видел, какие смешные названия? «Лавандовый раф с цианидом», «Перцовое какао с кураре»…
— Уписаться, как смешно, — буркнул Ригальдо. — Дивный маркетинговый ход.
Она посмотрела на него с сочувствием:
— Ригальдо, взрослому человеку очень сложно отравиться крысиным ядом. Для этого надо как минимум работать на его производстве. В кафе проще подцепить токсикоинфекцию…
— Но если человек все-таки его съел? И чуть не истек кровью?
— Но не случайно же! Ты представляешь, как много его надо употребить? Конечно, если человек и без того имел склонность к гипокоагуляции, симптомы проявят себя вернее. Но вообще мой преподаватель судебной медицины говорил, что отравление крысиным ядом — это отживший штамп.
Ригальдо постоял, переваривая эту мысль, и почувствовал, что его мозг тоже начинает спекаться на солнце.
— Давай я отвезу тебя в проверенное место? — в последний раз рискнул он.
Она ткнула его пальцем под ребро:
— У тебя замечательный ресторан, но к нему добираться через все пробки Сиэтла. А мне все равно потом надо в Белвью, забрать Заки у няни.
— Тут нет свободных столов, — пробормотал Ригальдо, разглядывая толчею внутри. Многие лица были ему знакомы. То ли «кураре» шло на ура, то ли оголодавшим менеджерам «Нордвуда» было уже все равно.
— Не будь занудой, — тряхнула Клэр волосами. — Я сейчас. Если не хочешь туда, можем сидеть у тебя в машине.
Они так и сделали. Ригальдо подогнал «Мустанг» к самым дверям кафе. Как только Клэр появилась, неся в обеих руках бумажные стаканы, над которыми возвышались огромные сливочные шапки, белоснежные, как нетающие снега Рейнира, он придержал перед ней дверь. Когда он переставил машину на парковку, Клэр счастливо замычала и откинулась на сидение:
— Боже, как хорошо, что здесь климат-контроль!
— Хорошо, — согласился Ригальдо, и они стукнулись стаканчиками.
— Тяжелое дежурство?
— Вроде того. Было и ножевое — я зашивала, а ответственный хирург ассистировал, и аппендицит, и скальпированная рана — мужчина из загородного дома похвалялся перед семьей, что сам нарубит дрова для камина, и топор соскользнул с топорища. А потом были магнитные шарики из Икеи.
— Магнитные шарики?..
— Они меня доконали. Я так надеялась, что мне поможет кто-то из старших врачей, но они только улыбались и страховали. «Пожалуйста, приступайте, Фёрст».
— Кто-то опять проглотил магнитики?
— Если бы проглотил, — печально вздохнула Клэр. — Они сдавили между собой слизистую прямой кишки, и я думала: если провожусь долго, начнется некроз, — а когда вынула петлей два, рентген показал еще несколько слипшихся…
— Вот пидорасы безмозглые! — возмутился Ригальдо. — Пихают в себя все подряд!
— Но-но, — строго сказала Клэр, но по ее лицу было видно, что ее душит смех. — Надо быть толерантнее. Гетеросексуальные люди тоже чего только в себя не пихают.
Ригальдо фыркнул, и шапка из взбитых сливок угрожающе закачалась перед ним. Он не любил сладкое, но ради Клэр был готов на все.
— Давай уже, а не то я испытываю искушение съесть все сама, — поторопила его Клэр, и он, вздохнув, аккуратно прихватил губами крем, желая поскорее добраться до кофе. И проворчал:
— Мне кажется, тебе бы не помешало поспать. Лаки не хочет сегодня взять «червяка» на себя?
— Лаки сегодня на верфи, а вчера они были вместе весь день. Мне кажется, у них наконец-то наступил симбиоз. Слинговый.
— Лаки ходит в слинге?..
— Ну да, а что? — она зевнула. — Ему не тяжело.
Ригальдо отвел глаза. И тут Клэр буднично произнесла:
— Кстати, в субботу его день рождения. Мы собираемся провести весь уикенд в домике в горах. Пройти какой-нибудь красивый несложный хайк. Поедете с нами?
Ригальдо поборол порыв тихо застонать. Конечно же, середина мая, день рождения Лаки. Они, кажется, обсуждали это в апреле, но он забыл в этой пучине дел, стопроцентно забыл, и даже не был уверен, что укативший в Майами Исли помнит. Клэр, умница, им напомнила, потому что иначе…
Он тихо чертыхнулся.
— Прости, мне тут надо перепроверить…
— Конечно, — она отвернулась к окну. Лезть при ней в органайзер было неловко, как будто он такой супербольшой босс, что не может выделить один уикенд для друзей, но он был почти уверен, что с их везучестью…
Ну да, разумеется, он не ошибся. Суббота была помечена как «р. встреча». Ригальдо сморщился, как будто хлебнул уксус.
— Занято? — понимающе сказала Клэр. — Ну, ничего страшного. Можно придумать что-то другое в какой-нибудь другой день…
— Нет! — рявкнул он. — Черт, так нельзя, нельзя положить болт на все на свете, у меня уже крыша едет и невроз с болями в животе, скоро я начну чесаться на ровном месте…
Он осекся. Клэр смотрела в окно, и лицо у нее было странное. Она ни о чем не спрашивала. Вообще ни о чем.
— Ты знаешь? — с тяжелой уверенностью предположил он.
Она не стала отпираться, просто кивнула.
— Давно?..
— Скоро два месяца.
— Исли разболтал?!
— Нет, — она наконец посмотрела на него — с огромным сочувствием, как ему показалось. — Лаки сам догадался.
Ригальдо с трудом сдержался, чтобы не застонать. Господи, даже Лаки уже догадался, а он все пытается соблюдать какую-то конспирацию.
— И ты ничего не захотела узнать у меня? — возмутился он. Да даже Фортисью не постеснялась задать ему свой вопрос!
Клэр пожала плечами.
— Мне показалось, ты пока не очень хочешь рассказывать.
Боже, какие тактичные у них с Исли друзья, подумал он, вертя ключи зажигания. Возможно, то, что он принимал за тотальную занятость Клэр, на самом деле было желанием не беспокоить его в такой, мать вашу, ответственный момент жизни.
Когда он прямо спросил об этом, она засмеялась:
— В те дни, когда у меня нет дежурств, я обычно приезжаю в ординаторскую в 4:30, в 4:45 собираю сведения о своих больных у ночных медсестер, в 4:55 осмотр самых тяжелых, в 5:30 получаю задания от главного резидента, в 5:45 утренний обход, в 7:00 семинар, в 9:00 тесты на кафедре, в 10:00 моюсь на первую операцию…
Он замахал руками:
— Все, понял, ты героиня, а я обидчивое говно.
Клэр фыркнула и ткнула его кулаком в бедро.
Кольцо с ключами соскользнуло с пальца и улетело куда-то под пассажирское сидение. Ригальдо бессильно выругался, а Клэр хитро вывернулась и принялась шарить внизу, запустив руку за кресло:
— Ну вот, это из-за меня. Не злись, я найду их…
Глядя в ее макушку, Ригальдо сказал:
— Клэр, я поеду с вами в горы. Мои дела можно отложить.
— Я рада, — отозвалась она, не прекращая своего занятия. — Черт, не могу подцепить, здесь что-то катается и мешает… На, — она пихнула ему в руки то, что ей удалось вытащить из-под сидения. — А вот и ключи.
Довольная, она распрямилась и протянула ключи на ладони.
Ригальдо не сразу потянулся их забрать. У него на коленях лежала слегка запылившаяся бутылка с расслоившимся оранжевым содержимым, покрывшим стены мелким налетом. Он содрогнулся, посмотрев на нее, живо вспомнив, как это все было: блюющая кровью Фортисью, эта бутылка, зажатая в ее пальцах, заляпанный рвотой и землей офисный костюм…
Он бездумно открутил пробку. Пахнуло противно, каким-то застарелым металлически-лекарственным духом, а вовсе не скисшим запахом остатков фруктового сока.
Все верно. После того, что случилось в Челане, он мыл салон сам — ему почему-то казалось стремным сдать в мойку такой грязный «Мустанг», как будто в нем кого-то убивали.
Клэр сморщилась:
— Фу! Вот урна, выброси.
— Подожди, — перебил он ее, помахивая бутылкой. Подумал — и сунул ту в пустой пакет. — Подожди, Клэр. Вот так. Пусть она пока здесь побудет.
— Ригальдо, — сказала Клэр с жалостью. — Тебе очень надо в горы и отдохнуть там неделю от любых дел. Ты еще не стал отцом, но уже дошел до ручки, по-моему…
— О да, — он нахмурился, глядя, как люди входят в кофейню, — заебаться на ровном месте — это как раз то, в чем я не сомневаюсь.
Твои блины на звезды не похожи,
Они красны, как выпившие рожи.
Они сладки, как у любимой губы,
Но губы ведь так не укусишь грубо.
И аромат у них воистину чудесный
Он к небу быстро поднимается, как песня.
Нет ничего прекраснее блинов,
За них готов остаться без штанов!
Насмешка злого рока в их судьбе,
Хоть вешайся на первом же столбе.
С рождения обречены на гибель,
И это знает каждый, кто б он ни был.
Их жертва нам во счастье и на благо,
О жертве их поэты сложат саги
Так воздадим хвалу, блины вкушая,
И оду нашу этим завершая!
(совместно с Хелькэ)
В качестве приданого жених получал четырехкомнатную квартиру на набережной лейтенанта Шмидта. Перебравшись на невские берега, подальше от родительского глаза, Дина ненадолго успокоилась. Ее капризы были типичными для беременных, но Переплета они мало касались. Ему было предложено на выбор несколько должностей в городском исполкоме – Орлов и мысли допустить не мог, что его зять будет продолжать прозябать в переплетной мастерской.
Александр, и так несколько обескураженный стремительными переменами в своей жизни, не сразу смог выбрать между равноценными, на его взгляд, вакансиями. Пока он размышлял, их количество сократилось до одной – заместитель начальника отдела с жутковатой специализацией – ритуальные услуги. Первый раз услышав, в какой интересной отрасли ему предстоит занять место, Акентьев пришел в уныние. Воображение сразу нарисовало бесконечную череду кладбищ, похоронных контор и крематориев, которые ему предстоит опекать и инспектировать. Однако действительность оказалась веселее. Проверка печей и могил в его обязанности не входила, работа была чисто бумажной – с многочисленными заседаниями, плавно перетекавшими в застолье. Акентьев-младший еще застал самый конец умирающей советской эпохи – счастливое время для тех, кто был у кормушки.
Перемена места работы означала не только новый оклад и перспективы в плане карьеры. С ходу пришлось вникать в тонкости взаимоотношений в исполкоме, эти отношения были, пожалуй, более важны в данном случае, чем сами служебные обязанности.
– Люди, – объяснял ему старый жук из числа опытных работников, приставленный к Акентьеву неофициально, дабы ввести его в курс дела, – люди, вот наше основное богатство, Александр Владимирович. Поэтому общайтесь больше с людьми и налаживайте контакты! Вы меня понимаете?
Он улыбался, и глаза за очками в простенькой стальной оправе казались исполненными житейской мудрости. Переплет последовал доброму совету, тем более, что люди к нему сами тянулись. Теперь он ощущал себя самостоятельной личностью без юношеского, ничем не подкрепленного, вызова. И вышло все в полном соответствии с классиком, который советовал ни о чем не просить: «Сами придут и дадут».
Со своим непосредственным начальником Акентьев познакомился лично лишь спустя три дня после поступления на службу. Товарищ Черкашин пропадал где-то в Москве – «обменивался опытом», как не то в шутку, не то совершенно серьезно сказал он. Назначение его замом Акентьева, не имевшего нужного опыта, Черкашина нисколько не смутило. Переплет подумал, что, вероятно, подобные назначения здесь вообще в порядке вещей, а в ходе разговора стало ясно, что шеф хорошо знаком с маршалом Орловым.
Прощание со старым Федором Матвеевичем, для которого уход Переплета стал весьма неприятной неожиданностью, было по-своему трогательным.
– Я понимаю, – вздохнул тот, выслушав Акентьева, – семья – это главное. А в ваше время деньги стали нужнее… Мы-то о них и не думали!
Акентьев крепко пожал ему на прощание руку, старик и не подозревал, сколь многим Саша ему обязан. А сам Переплет до сих пор не осознавал, насколько привязался к этому месту. Представить себе, что он никогда больше не окажется здесь, среди старых книг, никогда больше не услышит ворчливо-добродушных наставлений старика, было трудно. В этот момент его сердце вздрогнуло, но только на мгновение. «Нужно двигаться вперед», – напомнил он себе.
В здание на Канале он, само собой, не стал заходить на прощание. Оставалось только гадать, кто теперь станет подбирать книги для Совмина. Может быть, Зоя? Переплет на прощание вручил ей коробку шоколадных конфет и поцеловал ручку. Зоя вздыхала – теперь не с кем будет и словом перекинуться. Со «стратегом» Раковым после той памятной охоты Переплет не общался. Продолжать отслеживать для Ракова книги по магии и прочей эзотерике и одновременно трудиться в исполкоме было просто физически невозможно. Напоследок он получил напоминание о необходимости молчать о том, что ему приходилось выполнять. Раков назвал это «деликатными поручениями».
Акентьев уже самостоятельно нашел одну библиотеку: оставалось убедить Дину приобрести ее – чем-то нужно было заполнять книжные полки. А Переплету нужно было заполнять вечера в ожидании перемен. Вся его жизнь превращалась в ожидание, а то, что происходило с ним, включая этот брак, место в исполкоме, было лишь ступенями, ведущими к цели. Старую квартиру – давний подарок отца – он решил продать. Две квартиры для одного – слишком большая роскошь для советского человека, тем более, для чиновника. Акентьев еще не успел окончательно утвердиться в своем новом статусе, и возбуждать нежелательные слухи не хотелось. Иногда он с тоской вспоминал о том времени, которое провел там. «Рано ностальгировать начали, товарищ Акентьев», – одергивал он сам себя строгим «партийным» тоном, который так удачно получалось имитировать на вечерах у отца.
Квартира на набережной была роскошной, даже по сравнению с московскими апартаментами Орловых. Странно было бродить по полупустым комнатам, в которые только начали ввозить мебель. Одна из комнат была отведена под его кабинет.
– Сможешь тут переплетать книги на досуге! – Дина постоянно старалась уколоть его, но у нее не очень получалось.
Информации не хватало, если Орлов и знал что-то, то не стал делиться с дочерью. «Что ж, правильно», – думал Акентьев. Как было сказано в «Домострое», с которым он тоже успел познакомиться на прежней работе, «жена да убоится мужа своего». Правда, заставить Дину бояться у него вряд ли получится, это Переплет хорошо понимал.
Вечера он теперь проводил за изучением книг. Дина должна была быть довольна – золото, а не супруг. Однако новоиспеченная мадам Акентьева довольна не была. Дине казалось, что он не уделяет должного внимания ей и будущему ребенку. Когда же Акентьев попытался напомнить ей о том, что его отцовство – факт далеко не очевидный, Дина назвала его скотиной и параноиком.
– Я просто шутила, прикалывалась! – сказала она, но прозвучало это не слишком уверенно. – Твой ребенок, твой, я знаю!
Акентьев чувствовал, когда она врет. Он быстро научился распознавать ложь, угадывал, когда следовало ожидать просьбу или истерику. Это поначалу озадачивало ее, затем начало раздражать. А дело было не в каких-то исключительных особенностях Переплета – просто она была на редкость однообразна и предсказуема.
Спорили из-за всего, Дина когтями вцеплялась в каждую мелочь, которая связывала ее с прежней жизнью. Сколько споров было только из-за одной фамилии. Отец считал, что она должна стать Акентьевой – «как положено».
– Куда положено? – спрашивала зло Дина. – Я журналист – у меня фамилия имеет значение.
– Возьми двойную, – предлагал Переплет, которого все это лишь забавляло, – Орлова-Акентьева!
Супруга мысленно примерила предложенный вариант, но потом категорически затрясла головой – слишком длинно!
– С беременными так всегда бывает! – объясняла Марья Григорьевна эти припадки раздражительности и непременно при этом брала его за руку, словно боялась, что он сейчас исчезнет, наплевав на все угрозы и подарки.
Переплет встречал тещу подчеркнуто радушно: ему нужен был благоприятный отзыв – от этого зависели взаимоотношения с маршалом. Еще на свадьбе пьяный Орлов пообещал, что если он обидит Дину, то перспектива его поездки в Афган, в гости к душманам, превратится в реальность. А о «духах» по Союзу ходили разные ужасные слухи, похожие на детские страшилки. Также шепотом передавали, что наши там тоже отличились. Адом, в котором безвозвратно гибнут души, представал Афганистан в этих рассказах, и Акентьев не сомневался, что действительность еще хуже рассказов. Нет, там ему не место.
Одну из комнат решено было отдать под детскую. Дина недолго развлекалась, выбирая обои, кроватку, ночные рубашки для роддома, специальные платья для беременных, какие-то книги и препараты для улучшенной лактации. «Есть ли жизнь после брака?» – вспомнил Переплет старую шутку, слышанную еще в бытность диск-жокеем «Аленушки». Тогда его собственная свадьба казалась чем-то запредельно далеким. Переплет не раз заявлял во всеуслышание, что из всех женщин не нашел ни одной, от которой хотел бы родить ребенка, ибо «я люблю тебя, о вечность»! Случайным слушателям эта цитата ни о чем не говорила.