— Что-то Каирми обнаглел.
— Что, Понтеймо, у Каирми новый любимчик? Не можешь смириться с тем, что это уже не ты?
— Глупости! Неужели ты в это веришь?
— Разве это не очевидно?
— А ты подумай! Какой из Рыка любимчик? Он как был с двумя мыслями в голове, так и остался. Нет, змеюка Кай его явно только терпит. А вот с чего вдруг привечать стал…
— Даже змеюке иногда хочется пообщаться с тем, в ком нет яда…
— Майрано, ты еще стихи сложи о змее и собаке! Да раскройте вы глаза, наконец! Думаете, речь идет только обо мне? Не-е-ет! Рит – это сторожа, это бойцы. Считай раз. У меня Кай сегодня отобрал заведование магическим порядком, включая мою личную сотню. Считай два. «Краповых» сегодня не наказал, считай, им весь погром с рук сошел – просто так, что ли? Они теперь, в случае чего, кого поддержат? Рита, который с ними дружбу водит, а теперь и Кая! Да, Кая, а не Жиссе! Потому что «краповым» вожакам головы не поснимал за такой бунт, да в самой столице! Это, считай, три. Своя «сотня» у Кая есть, притом что народу там побольше сотни! Это четыре. Ну, посчитай, сколько сил он собрал! И соображай, какой Знак рисуется?
— Подожди… Намекаешь, что Каирми готовит новый передел?
— Я не намекаю, я прямо говорю! Кто говорил, что на верхушке толпе не удержаться? Не он? Он! Кто сейчас возле себя боевку собирает? Дурит нам голову улетающими драконами, какими-то требованиями желтокожих… кто с ними говорил, с желтокожими?
— Несс…
— И где он, этот Несс? С богами беседует! А Кай продолжает нам туманить нам головы! Кто зацапал наследника Королевской Звезды? И до сих пор якобы найти не может. Якобы потерялся наследник, ах, досада такая…
— Какие глупости! При чем тут это?
— Нолле, ты бы своей хорошенькой головкой хоть немного думал! И ты тоже, Мейрано! Кай готовится нас — на свалку! Королевскую Звезду, оставшуюся без наследника – туда же! А править будет сам!
— Нас? Он не посмеет!
— Вы прошлый раз помните? Бира Майки, Алевинта тоже думали, что их-то тронуть никто не посмеет, они же герои! И Витро тоже! И Мирке! И где они теперь? Алевинта якобы нарвалась на драконов, ах, печаль! Бира Майки якобы совершенно добровольно пошел на низовую работу, молодежь наставлять, ах, молодец! Витро ошибся при эксперименте, бывает! Арн отправился штурмовать город с новыми магами, трагедия! Кто следующий, интересно, будет? И что про нас придумают? Несчастный случай или героизм? А может, самоубийство?
— Не верю…
— Ничего. Ничего, я ему устрою ловлю черных драконов… Со мной он сломает зубы! Вы-то в деле?
Тахко. Макс.
Время утекало стремительно.
День. Разговор с Ритом, поспешные сборы, отбытие в наш город.
Ночь. Разговор с бабушкой, драконовером Миуссом, переданные ему шкатулки и совместное бдение над ними – та самая передача «управляющих нитей» в понимающие руки. Короткий сон. Скорее. Скорее.
День. Обрадованная Янка обнимает меня и Штушу, получает под пригляд Катеринку и, гордая доверием, удаляется показывать город. Спешно собранный совет… Продемонстрированное видео с островами и пересказ сведений от Иррей, как и что там устроено. Обсуждение.
Ночь. Обсуждение продолжается. Количество атакующих. Подходы. Подавление защиты. Распределение действий. Отработка последовательности и взаимодействия. Подготовка снаряжения. И еще сотни три разных деталей, которые я не мог даже представить. Скорее. Скорее.
День. Из Гнезда спешно прилетает «кавалерия» — четыре десятка Огненных. Среди горожан отбираются двое Земных покрепче и уже вполне освоившаяся парочка Водных-Снежных из горожан. Каким образом Водные могут быть еще и Снежными, не спрашивайте. Как-то могут. Я же могу? А они мое порождение, вот и… породились. Из Гнезда им давно переслали все сохранившиеся материалы (аж три брошюрки!), и кое-то новенькие уже умеют… Но отработать слаженность действий нам уже некогда. Скорее. Скорее. Скорее.
День… это все еще день? Наверное. Не знаю. Я уже путаюсь. Мы отрабатываем то самое взаимодействие, хоть как-то, хоть в первом приближении, потому что без него я никогда на острова не потащу, да нас никто и не отпустит – Ирина Архиповна категорически против самоубийств. Бабушка проверяет и перепроверяет снаряжение и пытается дозваться свою магическую способность видеть будущее. А драконы из Гнезда старательно отбиваются от остальных желающих полететь на остров. И откуда их столько берется…
Ночь. Мы пытаемся спать. Надо отдохнуть перед завтрашним броском. Спим вповалку, люди, маги, драконы…
Завтра еще до рассвета вылет. Завтра…
Остров
Сегодня над долиной висела недобрая тишь. Не совсем тишь – со стороны людей то и дело доносились то позвякивание металла, то оживленные голоса, то странные звуки, похожие на шипение летних зарниц – молний без грома. Но вся остальная долина молчала. В ямах затихли даже самые младшие дракончики, которым не было и десяти лет.
Они тоже прекрасно знали, что значит такое оживление людей.
Завтра одна из ям опустеет.
Такое бывало не каждый год, даже не каждые пять лет, но бывало. За несколько дней до этого чужаки становились нервными и еще более злыми, чем обычно, часто жалились и жаловались друг другу на тяжелую работу. Начинали лучше кормить, обследовать какими-то приборами. Но окончательно все прояснялось, когда начинали готовить «моечную» и блестящие прозрачные цилиндры — «оборудование для консервации».
Тогда на всякий случай узники ям прощались друг с другом. Оставлять в наследство им было нечего, сопротивляться невозможно, а уходить, несмотря ни на что, было страшно, и хотелось хоть остаться в памяти…
Они оставляли в яме надпись – свое имя. И крохотный запас сэкономленной еды в помеченном своей кровью тайнике. Чужаки постоянно ругались, видя «дармовой расход крови», но детенышу, который через несколько дней займет освободившуюся яму, пригодится даже такая маленькая помощь.
https://author.today/u/ann_iv
«Шестого дня месяц Трав 976 года Эры Странника Гаспар Галейский объявил войну Дериену, королю Ноорна. Напряжение между двумя государствами нарастало в течении последних пятнадцати лет. Гаспар претендовал на Туар, что на юге Ноорна, предъявляя якобы утраченный, но случайно обнаруженный в архивах договор, подписанный еще королем Бальдром на изломе Эпохи Тьмы, в котором Туар с окружающими его землями отходил Галее. Формальным поводом начала войны явилось убийство галейского посла, маркиза Шатори, в Ренне, столице Ноорна. Кем были напавшие, установить не удалось, но уже десятого дня того же месяца армия короля Гаспара перешла границу Ноорна. Война ознаменовала собой окончательный распад союза орнейских владык.
Подлинность найденного договора вызывала сомнения у правителей Альби и Эйрланда, однако Гаспар получил поддержку иберийского короля Анэстаса, который направил северную эскадру в Пролив, не ввязываясь в сражения на стороне галейцев, но подавая недвусмысленный знак Харальду Эйрландскому. Этррурский Альянц и император Эрминаля Вальтер заняли нейтральные позиции. Совет Равных Талассы после колебаний так же принял решение не вмешиваться, несмотря на доводы принчепса Эрнана…
…Король Гаспар не удовольствовался завоеванием богатых туарских земель, а двинулся вглубь Ноорна, стало очевидно, что его интересовал не столько Туар, но выход к Закатному морю, а также удобные гавани, устричные промыслы на северо-западном побережье Ноорна и плодородные земли центра страны. Действия галейского монарха вызвало глубокую обеспокоенность в Альби, и даже те из совета Равных, кто призывал не вмешиваться, как будто усомнились в своем решении. Однако засуха 978 года и последующий за ней мор на юге Альби заставили сосредоточиться на разрешении внутренних неурядиц.
Война тем временем продолжалась. Умелыми действиями галейский адмирал Кювилье разгромил ноорнский флот к зиме 979. После падения Ренна наступил перелом в пользу галейцев, а с окружением основных сил ноорнской армии и пленением короля Дериена летом 980 года ситуация для ноорнцев стала безнадежной. В этой связи заслуживает внимание личность маршала Лонея и сражение при Кранне — небольшом селении в Западном Ноорне. Это была последняя, отчаянная попытка изменить ход войны…»
980 ЭС, месяц Летних костров, Западный Ноорн
Раймон Оденар встряхнул баклажку. Пусто. Он остановил коня и оглянулся на нестройную колонну солдат, бредущих по Дуареннскому тракту. В хвосте колонны смутно проглядывали фигуры всадников. Вдоль тракта тянулись поля, перемежающиеся дубовыми и березовыми рощами. Пахло прокаленной солнцем землей и полынью, пахло поспевающими хлебами. Жаркое лето до срока выжелтило рожь. Вот только кто будет собирать урожай?
Дрого переступил ногами, шумно отфыркиваясь, замотал головой. Шея коня потемнела от пота. Поднятая пыль белесой взвесью колыхалась над головами, застилая бледное вечернее небо. Пыль забивалась в нос и рот, и даже душа будто была присыпана ею.
Поражение при Кранне означало поражение всего Ноорна. Уж не поэтому ли вкус у скрипящей на зубах пыли отдавал горечью?
…После битвы из двухсот сорока человек роты Оденара осталась пять десятков мушкетеров. Правда, в паре лиг от места сражения их нагнали кавалеристы из легкоконного полка «Синие молнии» сьера Делюка. Кавалеристами командовал теньент, совсем еще мальчишка, явно выходец из южных провинций, со жгучими черными глазами, на которые должны западать трепетные девицы.
«Сосунок», — презрительно подумал Оденар с высоты своих двадцати шести лет, четыре из которых пришлись на войну с Галеей.
Эрвью ап Бенодет ап Понте… и прочая, и прочая. Оденар пропустил мимо ушей полный перечень славных родичей и, испытующе глядя на юного аристократа, предложил становиться в колонну. Тот заколебался, но затем свел брови и кивнул, принимая командование пехотного капитана, заслужив ответный одобрительный кивок.
Сьер Делюк погиб героически, личного возглавив самоубийственную атаку на тяжелую конницу галейцев. Эскадрон ап Бенодета получил другой приказ — идти на артиллерийскую батарею противника. И разъяренные «Молнии» устроили кровавый пир, отправив за Предел немало пушкарей принца Лодо. В живых же из эскадрона осталось восемнадцать человек. Оденар приказал посадить в седла раненых, чем вызвал явное неудовольствие «Молний». Он вздохнул, прикидывая в уме доступные пути убеждения, но затем перехватил взгляды, которыми обменялся теньент ап Бенодет со своими людьми, после чего те сникли, а Оденар пришел к выводу, что мальчишка не зря носит офицерский шарф. Теперь, под слоем пыли, синие с серебром мундиры кавалеристов не особо отличались от коричневых курток мушкетеров…
Тридцатого ноября Темногор с Одинцом перед полуднем прилетели в город. Одинец в Воронове не был ни разу и опасался, что в ОЗК его оставят на пару дней для изучения, но старик в город без крайней необходимости летать не любил и потому попросил сделать всё сразу и побыстрее, чтобы не задерживаться.
Сканирование показало активность мозга на уровне человеческих семи с половиной лет – и Карина посоветовала волхву купить парню пару-тройку развивающих игрушек, но старик с усмешкой ответил, что киборг в состоянии сам сделать себе игрушку из дерева. Оформление документов на опекунство и усыновление заняло ещё полчаса, после чего Эва осмотрела повреждённую руку Одинца и взяла у него пробирку крови для исследования ДНК, а Карина лично показала тёмному волхву и его DEX’у мастерские, лавку, смотровую и игровые комнаты.
После выхода из «Надежды» Темногор с Одинцом зашли в пару магазинов, где старик купил подопечному новую тёплую куртку, утеплённый комбинезон типа «охотник», прочные зимние ботинки и хороший нож с ножнами. И в третьем часу пополудни гости полетели обратно.
***
Альбина провела в доме Нины вместо запланированных двух дней почти десять и второго декабря собралась лететь домой. Уставшая от постоянного внимания людей и киборгов, ежедневных шестичасовых тренировок с разными лошадьми и постоянной голо- и видеосъёмки, но довольная и радостная от общения с любителями лошадей и с самими мезенками, вдохновлённая открывшимися перспективами и планами на будущее Альбина пообещала прилететь через полгода и уже на месяц. На архипелаге вполне возможно провести соревнования по конному туризму! Причем сразу по двум дисциплинам: верхом и в экипажах. Причём люди и киборги смогут соревноваться на равных – лошади-то и у тех, и у других будут живые! – и если не на следующий год, то через год уж точно. Она даже пообещала разработать и обосновать маршрут для кросса на верховых лошадях по самым красивым местам архипелага и пригласить спортсменов с других планет.
В день вылета в космопорт она всё же села на Дивана и проехала на нём по всем островам, соединённым дамбами. Конь шёл спокойно и легко, без проблем меняя аллюры и идеально слушаясь всадника. Арнольд сделал несколько голографий и видео для Альбины, а перед отправкой в космопорт сделал групповую голографию всей семьи Альбины с оседланным Диваном и на фоне заснеженного озера с лесом вдали.
В этот же день после обеда Эва увезла своих детей обратно в город.
***
С третьего декабря начались метели — и Нина неделю почти не выходила из дома, работая над статьями своего сборника и только по утрам гуляла в парке с Хельги.
Всё было тихо и спокойно: работали все мастерские, Фрида вполне освоилась на должности председателя сельсовета, Ральф как представитель органов правопорядка ходил за ней следом как личный телохранитель, волхв почти все дни проводил в медпункте, обучая новичков местным обычаям, пару раз прилетал Драган обновлять ПО у новичков, Ворон вновь начал лепить игрушки и обучать этому всех желающих, а Змей и Волчок проводили первичные и повторные инструктажи по технике безопасности и записывали, на каком посту охраны чего не хватает и что следует закупить.
Чтобы чем-то занять новичков, Платон накупил почти на полторы тысячи галактов бисера, медной проволоки, леску и инструменты – и стал сам обучать киборгов делать бижутерию. Изготовленные герданы, серьги и браслеты увозила Зося и успешно продавала в своём городском магазине.
А шестого декабря по совету Фриды Платон купил в конезаводе полтонны необработанного козьего пуха, чтобы занять киборгов ещё и вязанием платков и шалей. Впереди новогодние праздники – и местные жители и гости города смогут купить продукцию колхоза «Заря» для себя или в подарок.
В этот же день Зося, наконец, согласилась взять в свой магазин двух парней-Irien’ов продавцами, чтобы магазин в посёлке работал круглосуточно, и за это выпросила у Змея, в ведении которого находились DEX’ы охраны, пару парней для присмотра за магазином и для сопровождения её в город или в космопорт за товарами.
***
Змей по два-три раза в день заходил на конюшню проверять своих гусей и гладил Мартина. Утром седьмого декабря Бизону это надоело, но сказать Нине он не решился, лишь буркнул Змею:
— Вот и поселил бы его у себя, если уж даже имя дал! – но Змей шутку не понял и действительно вечером того же дня перенёс гуся в свою комнату, устроив в уголке для него лежанку.
Гусак воспринял переселение своеобразно, начав кидаться с шипением на каждого входящего в комнату Змея, а выходя в коридор модуля охраны расправлял крылья и никого не пропускал дальше входа. Повредить его не смели, так как знали, как он сюда попал, а слушался он только Змея – и потому Нине срочно пришлось вызывать Змея на разговор в гостиную своей квартиры.
Змей выслушал её молча и мрачно, думал почти пять минут, потом стал объяснять:
— Но ведь людям разрешено иметь домашних животных! Вот у Авиэля, например, есть кошка… и кот. А у Сони на овчарне две собаки…
— Домашних животных содержать можно в том случае, если они никому не причиняют вреда и не мешают отдыхать! Кошки Авиэля ходят по дому бесшумно, ловят каких-то местных мышей и никому не мешают… к тому же он раздаёт котят в деревни. У него уже очередь на них. Собаки на овчарне днём сидят на цепи и не мешают окружающим… да и ночью дальше овчарни не уходят. Ты можешь держать в комнате гуся, но только если от него не будет проблем твоим соседям. Или отпускай его на день на пруд, когда будет достаточно тепло, или уводи на день на конюшню, а приводи в комнату к ночи… твой гусь и ты сам должен решить это. Подумай, что будет, если каждый твой сосед по модулю заведёт себе ручного гуся, и они начнут драться, охраняя свои комнаты.
— Я понял, — ответил Змей, — днём он будет с гусями, а ночью у меня. Мартин умный, он поймёт. И ни на кого кидаться не будет.
Нина накормила Змея ужином – и он ушёл в модуль, чтобы попытаться объяснить Мартину нормы поведения в жилом помещении.
Утром следующего дня гусь был возвращён на конюшню – но на ночь Змей привёл его обратно в свою комнату.
***
Девятого декабря на рассвете на ферме пали сразу две старые коровы – и пришлось срочно вызывать ветеринара из города, чтобы он взял пробы тканей на исключение инфекции. Пришлось всем поволноваться – ведь огненное погребение обеих коров надо было провести в те же сутки, но инфекции не обнаружилось, причина смерти – естественная старость, и потому уже в пятом часу вечера на насыпи Козьего острова было зажжено два огромных костра.
А уже с десятого декабря начались отёлы нетелей. Гопал, прежде плакавший над павшими коровами, был совершенно счастлив, принимая по два-три здоровых телёнка каждое утро. По его просьбе Платон договорился на ветстанции и в племпредприятии, что колхоз «Заря» будет закупать не только замороженное семя быков для искусственного оплодотворения коров, но и замороженные эмбрионы телочек от элитных представителей холмогорской породы скота для улучшения качества стада. Для этого пришлось закупить оборудование для длительного хранения биоматериала и модуль для установки этого оборудования, чтобы не мотаться каждый раз в город на ветстанцию.
На это ушли почти все деньги, полученные заповедником в качестве компенсации за находки в желудке сома (на картах памяти двух видеофонов и планшета чудом сохранилась информация, за возврат которой владельцы гаджетов и заплатили).
***
Грант с Алёной смогли проследить весь путь тубуса с драгоценными камнями от космопорта до Козьего острова, где сом был разрезан. Как оказалось, восемь лет назад один очень богатый человек решил сделать подарки супруге и дочерям и заказал именно на Антари оправление камней в серебро и изготовление ювелирных украшений – и встречу с ювелиром назначил на флайере над турбазой заповедника, чтобы посторонние не знали об этом. Но случайно тубус выпал из рук и упал в воду. Поиски ни к чему ни привели, так как сом тут же проглотил упавший на него предмет – и после почти полугода безуспешных поисков об этом случае благополучно забыли.
Бизнесмен долго не мог понять, что от него нужно юристу заповедника, позвонившему ему, но, когда понял, настолько обрадовался, что сам назначил встречу на ближайшей к Антари станции гашения через двое суток. Двенадцатого декабря он сам лично принял тубус, собственноручно пересчитал камни, потом приказал сопровождавшей его «семёрке» оценить подлинность камней – и от радости без лишних вопросов перечислил на указанный юристом счёт двадцать процентов от стоимости камней, что составило сто пятьдесят тысяч галактов.
Половина этой суммы была перечислена колхозу «Заря» — и вечером того же дня Платон на срочно созванном собрании правления колхоза предложил после выплаты долга Доброхоту купить ещё один катер для рыболовецкой бригады и пару снегоходов, а в начале Велесовых святок всем колхозникам по итогам уходящего года выплатить премию. Конечно, хотелось бы купить различных тканей для швейной мастерской и оборудование для собственной обувной мастерской – но поощрить колхозников было важнее.
Григорий согласился, а Аглая без комментариев скинула Платону файл с заявкой на покупку семян для посевной следующего года.
— Семена – очень важно и нужно, но до посевной есть время, а ребятам праздник нужен уже через неделю… или через две, — возразил ей Платон, — а семена купим, когда продадим пуховые платки и шали. То есть, сразу после святок.
Клим по его просьбе скинул ему файлом таблицу, сколько заработал за прошедший год каждый работавший колхозник, причём в одном списке были и киборги, и люди – но тут же заявил:
— Начислить и выплатить не трудно, но… как и на что ребята станут тратить деньги? Для многих сам процесс покупки интересен и деньги, заработанные таким трудом, будут потрачены не на новую одежду или учебники, например, а на конфеты или ленточки-заколки-бантики… конечно, курс финансовой грамотности ведётся… но я за то, чтобы выдать премию натурой. То есть, одеждой, ботинками, книгами… и так далее кому что нужно.
Платон и сам бы с удовольствием потратил большую часть денег на конфеты, хотя прекрасно понимал, что этого нельзя делать – и понимал Клима лучше, чем Нина или кто-то из людей. Но её мнение знать надо, так как она намного дольше их живёт на свете и больше знает. Платон позвонил Нине из гостиной первого жилого модуля, где проводилось собрание – и она пригласила его и Клима на чай в свою квартиру.
— Уметь покупать тоже надо, и конфеты нужны, и ленточки… — начала говорить она после первой чашки чая, — мне самой в детстве процесс покупки какой-то ерунды был интереснее, чем эта самая ерунда… у нас получается чаепитие после ужина… но вреда от этого не будет. Клим, ведь и Зося вроде что-то объясняла на камеру для обучения? Она показывала, как выбирать товар, как определять цену и из чего цена формируется… эти видео есть на нашем сайте в свободном доступе… а теперь Майкл в офисе местного отделения банка курсы ведёт… разве этого мало?
— Мало, — ответил бухгалтер, — Майкл говорит, как для детей и большинству киборгов пока этого достаточно. Но, мне кажется, старшим киборгам надо говорить ещё и о накоплениях и подробнее о банковской системе. И об инвестициях. Кто-то может захотеть вложить свои накопления в дело…
— Об этом говорить рановато… — и Нина задумалась. Ребята быстро взрослеют. Очень быстро… и она просто стала рассказывать, в каком возрасте родители ей стали доверять деньги на небольшие покупки:
— Первые деньги у меня появились во втором классе… отец давал один галакт в неделю на вкусняшки в школьном буфете и ещё один переводил на купленный для меня дешёвый детский видеофон. Первые деньги я потратила за полчаса в этом самом школьном буфете… конечно, еда в школьной столовой была бесплатной для всех учеников… и одежды у меня было достаточно… но сам процесс покупки чего-то был настолько интересным, что я не смогла остановиться. На видеофоне денег хватило минут на сорок… там и игры были, и видео интересные. Вечером сказала маме, она сказала отцу… что я осталась без денег…
— И он дал ещё один галакт! — договорил за неё Платон, — так любой отец сделает.
— Не любой. И не дал, — с усмешкой ответила Нина, — сказал, что раз потратила то, что дано на неделю, то и живи дальше без денег. И следующий галакт я стала беречь и на ерунду не тратила. Я это к чему? Люди учатся на своих ошибках. И на ошибках других людей. И у людей есть это право… право на ошибку. Умный сделает вывод и в похожей ситуации поступит иначе. Глупый не сделает вывод и после третьей или пятой такой же ошибки.
— И ты хочешь дать киборгам это право? – уточнил Платон. — Право на ошибку? Чтобы они могли сами подумать и решить задачу правильно?
— Да. И взрослеть. Давай завтра утром дойдём до Зоси, пусть она привезёт на продажу много мелких и недорогих товаров типа шоколадок, вафелек, леденцов, ленточек, заколок, блокнотов-альбомов-фломастеров… и тому подобное. А потом зайдём в офис банка, поговорим с Майклом.
Киборги с ней согласились – и Клим ушёл в свою комнату.
— Полагаю — ты не надеялся найти здесь епископа. Однако
почему эти кости так странно лежат?
И действительно, скелет лежал в неестественной позе.
Р.Стивенсон, «Остров сокровищ»
К концу занятий в кабинет Привалова зашел его старый друг, Павел Степанович Колтухов, главный инженер «НИИТранснефти».
— Ну, Борис, — сказал он, присаживаясь к столу и вытягивая длинные ноги, — уладили: завтра возобновляются работы на стройплощадке.
— Слава те господи! — Привалов откинулся на спинку стула. — Руки пооборвал бы этим экономистам! Тоже мудрецы! Подают докладную, будто выгоднее возить нефть танкерами, чем качать по трубопроводу. А возвратные рейсы порожняком — это экономисты не учитывают? А приемка и выпуск балластной воды? А число штормовых дней на Каспии?
Колтухов согласно кивал лысой головой. Затем он вставил в рот папиросу и остренько взглянул на Привалова из-под мохнатых бровей:
— Ты меня в преимуществе трубопровода не убеждай — сам знаю. Ты мне скажи: куда будем вести первую нитку?
— В проекте два варианта. Я предлагаю — к северной эстакаде.
— А Маркарян уверяет, что лучше к восточной. Позвони ему, пусть зайдет.
Вошел инженер Маркарян, маленький, подвижной, небритый.
— Вот что, голубчики, — сказал Колтухов, окутываясь дымом. — Посмотрел я ваши варианты и вижу: равноценные они. Технически и экономически. Вы что же, не можете между собой договориться? Нянька нужна? Наставница?
— С этим упрямым человеком разве договоришься? — проворчал Привалов.
— Ты упрямый! — Маркарян вскочил со стула, забегал по кабинету. — Я сколько раз тебе говорил: восточная эстакада…
— Сядь! — махнул ему рукой Колтухов. — Про Буриданова осла слышали? Который не знал, какую из двух одинаковых охапок сена выбрать и подох с голоду. Так я вам не Буриданов осел. — Он вытащил из кармана двадцатикопеечную монету.
— Так нельзя, Павел Степанович, — запротестовал Маркарян.
— Можно. Практическое приложение теории вероятности. Чистейшая кибернетика, только без электроники. «Орел» — восточный вариант, «решка» северный.
— Это, полагаю, не серьезно? — сказал Привалов.
— Тебе не нравится уличная терминология? Ладно, применим термины Монетного двора. Не «орел» и «решка», а «аверс» и «реверс».
Колтухов раскрутил монету, она зажужжала по настольному стеклу и упала.
— Принят вариант Маркаряна, — объявил Колтухов.
Маркарян радостно хохотнул, потер руки и вышел.
— Нелогичное решение! — сердито сказал Привалов.
— В этом его ценность, — возразил Колтухов. — Задачу выбора из двух равных не может решить только электронно-счетная машина. А человек может. Способность к нелогичным решениям, когда нет решения логичного, — в этом, если хочешь, преимущество человечьего мозга над электронным.
Он подошел к большой карте Каспийского моря, висевшей на стене, и немного постоял перед ней.
— Сорок километров труб, — проговорил он. — Да еще три нитки — это сто шестьдесят. А на очереди Транскаспийский трубопровод — еще триста километров… Устилаем дно Каспия металлом.
— Миллионами рублей, — добавил Привалов, тоже подходя к карте. Двадцатый век на дворе, а мы, как в первом, без труб не умеем транспортировать жидкость.
Колтухов пожевал губами, спросил:
— Последнюю статью Аршавина прочел?
— Не успел. Но про его работу знаю. Предлагает буксировать нефть через море в огромных мешках из тонкой пленки. Конечно, выгоднее танкерных перевозок.
— Ты прочти статью, — посоветовал Колтухов. — Аршавин разработал, понимаешь, целую теорию автоматического приспособления длины мешка к длине волны. Энергия на преодоление трения о воду черпается из энергии самой волны. Занятная штука. — Колтухов налил из графина стакан воды и выпил; кадык на его худой, морщинистой шее ходил при этом вверх-вниз, как поршень в цилиндре. — Так вот, — продолжал он, — для аршавинских мешков нужна очень прочная и тонкая пластмассовая пленка.
— Ну, это по твоей части, — сказал Привалов.
— Забросал я, Борис, статейку на этот счет. Кое-какие соображения о пленке. Зайди вечерком — почитаю.
— Пластмассовая пленка — та же труба, — задумчиво проговорил Привалов. — Принципиально ничего нового…
— Ничего нового? — Колтухов язвительно хмыкнул. — А ты что нового предлагаешь?
— Засела у меня в голове одна мыслишка, — признался Борис Иванович. Из области физики поверхности. Любая поверхность обладает энергией, так? Представь себе, что будет найден способ управлять этой энергией для изменения свойств поверхностного натяжения…
— Постой. Есть вещества, которые прекрасно воздействуют на поверхность; их так и называют: ПАВ — поверхностно-активные вещества. Моющие средства, разжижающие…
— ПАВы уменьшают натяжение, — возразил Привалов, — а я имею в виду усиление. Такое усиление, чтобы, скажем, нефтяная струя держалась… ну, что ли, в коже собственной поверхности…
— Где это ты подхватил такую идею?
Привалов улыбнулся:
— На толкучке. — Он коротко рассказал о разговоре с молодыми инженерами.
— Старый фантазер! — Колтухов засмеялся дребезжащим смешком. — Молодежь сбиваешь с толку. Поменьше бы читал на ночь Жюля Верна.
— Ладно, ладно.
— Не тот уже возраст, Борис.
— Возраст? При чем тут возраст? Я читаю и перечитываю то, что мне нравится. Жюль Верн меня освежает.
Зазвонил телефон. Привалов снял трубку.
— Да… Здравствуйте… Пожалуйста, заходите. — Он положил трубку. Опрятин из «Физики моря» звонил.
— А, старый знакомый, — сказал Колтухов. — Часто у тебя бывает?
— Нет. Я чаще встречаюсь с изыскателями из «Физики моря», они нам трассу помогают выбрать.
Колтухов посмотрел в окно. Институт физики моря был расположен на другой стороне улицы. Из его широкого подъезда вышел сухощавый человек в соломенной шляпе и быстро пересек улицу.
— Торопится сосед, — сказал Колтухов. — Дельный мужик, говорят. Могу поручиться, что он с детских лет не беспокоил Жюля Верна… Войдите! крикнул он, услыхав стук в дверь.
Вошел Опрятин, снял шляпу, поздоровался.
— Как здоровье, Павел Степанович? — сказал он, приглаживая жидкие волосы. — Давно вас не видал. Что поделываете?
— А ничего такого. — Колтухов любил в разговорах с посторонними прикинуться этаким простоватым, как он сам выражался, «воронежским мужичком»; он и в самом деле происходил из воронежских крестьян. — Хожу вот, руковожу… Споры всякие разрешаю, если кто не может двум свиньям корм разделить…
Опрятин вежливо улыбнулся.
— А как ваши смолы и пластмассы? — спросил он. — Все увлекаетесь?
— Какое там! — Колтухов развел руками. — Руководство много отнимает времени. Верно, есть у меня чуланчик — мешалка там, термостатики, пресс… Иногда поймаю в коридоре кого из молодежи за неслужебными разговорами ну, тут уж изволь, голубчик, отправляйся в чулан, отпрессуй пару образчиков из пластмассы. В виде наказания. А то ведь, знаете, от смол какой запах нехороший… А с вами, говорят, приключение было? — спросил он неожиданно.
— Какое приключение? — Опрятин насторожился.
— Директор ваш рассказывал. Ездил, говорит, мой Опрятин в Дербент, в какую-то яму угодил, командировку пришлось продлить.
— Да. — Тень сбежала с лица Опрятина. — Была маленькая неприятность…
— Ну ладно, — сказал Колтухов, взглянув на часы, — не буду вам мешать.
Он кивнул и неторопливо пошел к двери, ставя длинные ноги носками внутрь.
Здесь будет уместно рассказать о дербентском приключении Николая Илларионовича.
В Дербент, древний город Железных Ворот, некогда охранявший самое узкое место караванного пути между горами и морем, Опрятин ездил, чтобы осмотреть остатки старинных крепостных стен и уточнить сведения о древнем уровне моря. Неведомые мастера сложили когда-то эти стены из корытообразно выдолбленных огромных камней, залитых для тяжести свинцом; камни прикрепляли к надутому воздухом бурдюку и вплавь буксировали туда, где искусные водолазы выкладывали подводную часть стен.
В последний день командировки Опрятин забрел в древнюю каменоломню на пустынном берегу. Оступившись, он попал ногой в расселину — и вдруг камень под ногой ушел вниз. С оборвавшимся от страха сердцем он пролетел несколько метров и плюхнулся в жидкую грязь.
Опрятин встал, отдышался. Только что над головой было синее жаркое небо, а теперь со всех сторон обступила затхлая мгла… Он вытащил ручной фонарик. Дрожащий желтый лучик прошелся по замшелым сырым стенам.
Опрятин понял, что провалился в подземный ход, соединявший когда-то крепость Нарын-кале с морем. Об этом ходе сохранились легенды, но сам он до сих пор не был найден.
Луч света скользнул вниз… Опрятин всегда умел владеть собой, но при виде останков человека его охватил ужас. Ноги сами понесли его прочь… Он попал в холодную лужу, это его отрезвило. Бежать бессмысленно. Да и от кого?
Он заставил себя вернуться к трупу и осмотреть его.
Это был человек небольшого роста, в рваном городском костюме. Видно, провалился бедняга в проклятое подземелье и был придавлен камнями… Опрятин еще посветил вокруг. Возле трупа лежал полуистлевший мешок. Опрятин пхнул его ногой, и оттуда вывалился пистолет.
«Немецкий парабеллум, — подумал Николай Илларионович. — Странно…»
Он решительно разворотил остатки мешка и увидел портативную рацию, несколько плиток взрывчатки, позеленевшие патроны. Из грязи торчал металлический баллон с гофрированным шлангом — очевидно, акваланг.
Типичное снаряжение диверсанта…
Он снова посветил на человека. В разорванном вороте рубахи что-то блеснуло. Опрятин всмотрелся: это было маленькое распятие, а рядом с ним толстая железная пластинка на блестящей цепочке. Какие-то буквы были вырезаны на пластинке. Опрятин протер ее куском мешковины и прочел: «AMDG».
Ниже шли буквы помельче, тоже латинские.
Совсем странно… Только католик может таскать на себе распятие…
Сколько же он пролежал здесь, в подземелье? Но черт с ним. Он-то, Опрятин, не собирается составить ему компанию…
Николай Илларионович поднял пистолет. С сомнением покачал головой. Потом потянул большим и указательным пальцем за боковые пуговки. Коленчатые рычаги затвора углом поднялись кверху и с сухим треском вернулись на место. Парабеллум был в исправности.
Опрятин выстрелил в светлевшее над головой «окошко» — дыру, образованную провалившейся каменной плитой. Подземелье наполнилось гулом. И снова — тишина.
Текли минуты, а может быть, часы. Опрятин стрелял, подземелье гудело, как разбуженный вулкан, но ни звука не доносилось с поверхности. Расстреляв все патроны, Опрятин, тяжело дыша, прислонился к мокрой стене. Отчаяние охватило его…
Вдруг он услышал встревоженные голоса там, наверху. Опрятин закричал. Он кричал, срывая голос и задыхаясь от смрада и пороховой гари. Отверстие закрылось: чья-то голова заслонила свет.
— Кто стрелял? — спросили сверху.
Прошло еще какое-то время, и вот наконец спустили веревку и вытащили Опрятина наверх.
Пришлось отложить отъезд, давать показания представителям местных властей, подписывать акты.
А терять время Опрятин не любил.
Две головы склонились над розовым листом светокопии: Николай и Юра сверяли отметки глубин на плане трассы трубопровода.
Молодой лаборант Валерик Горбачевский, взглянув на часы, подошел к зеркалу и принялся расправлять свои черные бачки и усики. Зимой Валерик три недели проболел гриппом и за это время отрастил бакенбарды, которые придали его круглому мальчишескому лицу нагловатый вид. В отделе эти бачки называли «осложнением после гриппа».
Расчесывая усики крошечным гребешком, Валерик напевал песенку о некоем Чико, который приехал из Пуэрто-Рико.
— Друг мой Валерий, — ласково сказал Юра, — где, по твоему мнению, находится Пуэрто-Рико?
— Да знаю я! — Лаборант дернул плечом.
— Кажется, недалеко от Мадагаскара?
— Кажется, — неуверенно подтвердил Валерик.
Инженеры засмеялись.
— Вот видишь, друг мой, сколь пагубно… — начал было Юра, но тут зазвонил телефон, и он снял трубку. — Николай, тебя шеф вызывает. Захвати план трассы и отметки.
Николай, прыгая через две ступеньки, поднялся этажом выше и вошел в кабинет Привалова. Там сидел незнакомый сухощавый человек в зеленоватом костюме. Он внимательно посмотрел на Николая, слегка кивнул и назвал себя:
— Опрятин.
Николай тоже представился и сел напротив Опрятина.
— Так вот, Николай Сергеевич, — Привалов посмотрел на него сквозь очки, — товарищ Опрятин — наш сосед из Института физики моря. Он сообщил мне интересные сведения, которые нам придется взять в расчет. Э-э… — Борис Иванович поднял очки на лоб и нагнулся над листом с трассой трубопровода. — Вот мель, где мы собираемся взрывать грунт.
Опрятин посмотрел и сказал:
— Излишне.
— Но мы заглубляем трубопровод, — возразил Николай, — исходя из перспективного понижения уровня моря.
— Видите ли, — сказал Опрятин, закидывая ногу на ногу и приглядываясь к Николаю, — я уже сообщил вашему руководителю: года через три уровень моря подымется. Следовательно, не стоит заглублять трассу.
— У вас точные данные?
Опрятин усмехнулся:
— Точнее, чем у меня, вы ни у кого не найдете.
Привалов откинулся на спинку стула, и очки его сами собой опустились на переносье.
— Ну-с, — сказал он, потирая лоб, — ничего не поделаешь, придется пересмотреть отметки. Прошу вас, Николай Сергеевич, завтра же сходите в Институт физики моря. Можно будет, Николай Илларионович?
— Пожалуйста, — кивнул Опрятин. — Во второй половине дня.
— Вот и отлично. Вы не представляете себе, сколько нервов выматывает у нас трубопровод. Чересчур осторожные люди тормозят работу. В прошлое воскресенье мы были на площадке и… А, да что говорить.
— Понимаю, — сочувственно сказал Опрятин. — Кстати, Борис Иванович, я не знал, что вы увлекаетесь парусным спортом.
— А что?
— Я видел вас в воскресенье на красивой белой яхте.
— Позвольте, откуда вы видели?
— С теплохода «Узбекистан».
— Вон что, — сказал Привалов. — Как же вы уронили с теплохода женщину?
Тонкие губы Опрятина чуть растянулись в улыбке.
— Лично я не ронял, — ответил он. — Был какой-то скандал. Столкнули ее за борт в свалке или сама она свалилась, право, не знаю. Кажется, в руках у нее был какой-то металлический предмет.
— Металлический предмет? — Привалов взглянул на Николая. — Вы видели что-нибудь, когда вытаскивали ее из воды?
— Кроме пряжек на босоножках, ничего металлического не видел.
— Ну, бог с ней. — Опрятин встал. — Между прочим, Борис Иванович, то место любопытно не только спасением утопающей. Я заметил там пузыри на поверхности воды. Не газовыделение ли?
— Вполне возможно. Сообщите нефтеразведчикам.
— Как я сообщу, не зная точно места? Это же не суша, где есть ориентиры.
— Помнится мне, — сказал Николай, — что в тот момент прямо по курсу у нас была телевизионная вышка, а на правом траверзе — холодильник. Восемнадцатый буй фарватера был метрах в ста к северу. Этих ориентиров вполне достаточно.
— Благодарю, — сказал Опрятин. — Итак, я жду вас завтра.
Он попрощался и ушел.
Николай принялся складывать светокопии.
Белазиус заметил меня, прежде чем я вышел из тени деревьев. Он ничем не показал этого, кроме того, что свернул ко мне. Он не спеша подошел ко мне и встал, глядя на меня сверху вниз.
— А… — без всякого удивления сказал он. — Я так и знал. Сколько времени ты здесь находишься?
— Не знаю. Оно так быстро прошло. Я увлекся.
Он промолчал. Яркий лунный свет отражался у него на щеке. Под длинными ресницами у него не было видно глаз. Его голос звучал спокойно, почти сонно. Точно так же я почувствовал себя, услышав в лесу крик. Стрела вылетела, и тетива ослабла.
Белазиус не обратил внимания на мое провокационное замечание и лишь спросил:
— Как ты здесь оказался?
— Я ехал мимо, когда услышал крик.
— А… — снова протянул он. — Откуда?
— Из сосновой рощи, где вы оставили свою лошадь.
— Зачем же ты сюда приехал? Я же приказал держаться дороги.
— Помню, но мне хотелось пустить лошадь галопом. Мы свернули с основной дороги, но потом с Астером приключилось несчастье. Он вывихнул ногу. Обратно нам пришлось его вести. Это заняло бы много времени, и мы опоздали бы. Поэтому решили срезать путь.
— Ясно. А где Кадал?
— Мне кажется, что он подумал, что я поскакал домой, и направился следом. В любом случае он не пошел бы за мной сюда.
— Разумно с его стороны, — заметил Белазиус. Его голос по-прежнему был размеренным и безразличным. Однако эта сонливость походила на кошачью, на бархат, скрывавший под собою острие клинка.
— Но, несмотря на услышанное, тебе не пришла мысль броситься домой?
— Конечно, нет.
Его глаза блеснули под прикрытыми веками.
— Конечно, нет?
— Я должен был узнать, что происходит.
— Ага. А знал ли ты, что я буду здесь?
— Только после того, как встретил Ульфина с лошадьми. Я знал, что сегодня ночью в лесу будет происходить что-то, что мне надо знать.
Он смерил меня продолжительным спокойным взглядом и кивнул.
— Пойдем. Холодно. Надо надеть накидку.
Я направился следом по скрипящему гравию.
— Я так понимаю, — бросил он через плечо, — что Ульфин еще там?
— По-моему, да. Вы довольно умело его запугали.
— Ему нечего бояться, покуда он не лезет не в свои дела.
— Получается, он вправду ничего не знает?
— Знает он или не знает, — сказал Белазиус с безразличием, — у него хватает разума молчать. Я пообещал ему, что, если он будет меня слушать и не задавать лишних вопросов, освобожу его, чтобы он имел возможность спастись.
— Спастись? От чего?
— От смерти, когда я умру. Существует обычай посылать со жрецами после смерти их слуг.
Страница 54 из 141
Мы шли по тропинке рядом. Я взглянул на него. Темная одежда, элегантнее которой я не видел даже на Камлаке. Пояс из чудесно обработанной кожи, наверное итальянской. На плече блестела большая круглая брошь. Луна высветила на ней исполненные золотом кружки из сплетенных змей. Несмотря даже на случившееся сегодня ночью, он выглядел довольно интеллигентно, по-городски и в то же время романизированно.
— Извини, Белазиус, разве это носили не египтяне? Даже в Уэльсе она показалась бы старомодной.
— Возможно. Но тогда и сама богиня старомодна, поскольку желает, чтобы ей поклонялись только так, как ей угодно. Наше поклонение так же старо, как она сама, старше, чем людская память, отраженная в песнях и камнях. Задолго до того, как в Персии начали убивать быков, задолго до появления быков на Крите, еще раньше, чем здесь появились небесные боги из Африки и в их честь поставили эти изваяния. Богиня жила в священной роще. Теперь лес для нее закрыт, и мы поклоняемся ей, где можно это делать. Но где бы она ни обитала, будь то камень, дерево или пещера — везде найдется роща под названием Немет, где мы совершаем свои приношения. Ты, я вижу, понимаешь меня.
— Очень хорошо понимаю. Меня учили этому в Уэльсе. Но жертвы, подобные сделанной сегодня ночью, приносили много сотен лет назад.
Его голос сделался вкрадчивым.
— Его убили за святотатство. Разве тебя не учили?.. — Он внезапно остановился и начал оглядываться, как охотничья собака. Его тон изменился: — Это лошадь Кадала.
— Ее привел я. Моя лошадь захромала, и он дал мне свою, а сам пошел домой. Может быть, он взял одну из ваших лошадей.
Я отвязал кобылу и вывел на залитую лунным светом дорогу. Белазиус положил кинжал обратно в ножны. Мы продолжили свой путь. Кобыла пошла следом, тычась носом мне в плечо. Нога почти перестала болеть.
— Значит, Кадала тоже ожидает смерть? — спросил я. — Это не просто святотатство, получается? Ваши обряды настолько секретны? Это простая тайна или противозаконность?
— Это и тайна, и противозаконность. Мы встречаемся, где можем. Сегодня ночью это был остров. На нем достаточно безопасно. Ни единая душа не осмелится приблизиться к нему в ночь равноденствия. Но если слухи дойдут до Будека, то могут быть неприятности. Убитый сегодня — человек короля. Он находился здесь восемь дней, пока разведчики Будека повсюду искали его. Но он должен был умереть.
— Теперь его найдут?
— Да, далеко отсюда, в лесу. Они подумают, что его задрал вепрь. — Снова косой взгляд. — Можно сказать, что он легко отделался. В прежние времена ему вырезали бы пупок, а кишки, как шерсть на веретено, намотали бы на ствол священного дерева.
— А Амброзиус знает?
— Амброзиус тоже является человеком короля.
Мы прошли несколько шагов в молчании.
— Ну, а что же со мной, Белазиус?
— Ничего.
— Разве это не святотатство, подглядывать за твоими тайнами?
— Тебе ничего не грозит, — сухо сказал он. — У Амброзиуса длинные руки. Почему ты так смотришь?
Я покачал головой. Даже для самого себя затруднялся выразить мысль.
— Ты не испугался? — спросил он.
— Нет.
— Клянусь богиней. По-моему, Амброзиус был прав, сказав, что ты смел.
— Если у меня и есть смелость, то не та, которой надо восхищаться. Как-то мне пришло в голову, что от остальных детей меня отличало то, что я не понимал их многих страхов. Но у меня имелись свои, которые я научился сдерживать, это стало предметом моей гордости. Но теперь-то я начинаю осознавать, что, даже если на пути меня будут ждать опасность и смерть, я твердо пойду им навстречу.
Он остановился. Мы почти дошли до рощи.
— Скажи мне, почему.
— Они мне не грозят. Я переживаю за других, но не за себя. Пока. Мне кажется, что люди боятся неизвестного. Они боятся боли и смерти, потому что последние могут поджидать за любым углом. Но иногда я чувствую, что сокрыто от моего взора, но тем не менее ожидает меня. А иногда ясно вижу боль и опасность прямо перед собой. Но смерть пока далеко. Поэтому не боюсь. Это не смелость.
— Да. Я знал, что ты обладаешь провидением, — медленно сказал он.
— Оно приходит ко мне лишь иногда, по воле бога, а не по моей воле, — увлекшись, я наговорил слишком много. А он не относился к людям, перед которыми можно раскрывать душу.
— Послушай, Белазиус, — быстро сказал я, чтобы сменить тему, — Ульфин не виноват. Он отказался что-либо говорить нам и остановил бы меня, если бы смог.
— Ты имеешь в виду, что если требуется понести наказание, то ты готов это сделать?
— Это будет честно с моей стороны, тем более, что могу себе это позволить. — Я посмеялся про себя над ним, чувствуя себя в полной безопасности за невидимым щитом.
— Что меня ждет? Ваша древняя религия, наверное, имеет в запасе несколько второстепенных наказаний. Суждено ли мне умереть во сне от колик или в следующий раз меня задерет вепрь, когда я окажусь в лесу без моей «черной собаки»?
Он улыбнулся в первый раз.
— Не стоит думать, что ты легко отделаешься. Найду применение тебе и твоему провидению, будь спокоен. Амброзиус не единственный человек на свете, который использует людей по их назначению. Ты сказал, что сегодня ночью тебя сюда что-то вело. Так вот — тебя вела Богиня, и к Богине ты должен будешь пойти. — Он опустил мне на плечо руку. — За сегодняшнюю ночь, Мерлин Эмрис, тебе придется платить только той монетой, которая устроит Богиню. Она будет преследовать тебя, как и всех остальных, кто попытался проникнуть в ее тайны. Но она не погубит тебя. О, нет, не Актеон, мой маленький способный ученик, а Эндимион. Она примет тебя в свои объятия. Короче, тебе предстоит учеба, пока я не возьму тебя с собой в святилище и не представлю.
Страница 55 из 141
«И не намотаешь мои кишки на каждом дереве в лесу», — хотел добавить я, но сдержался. Власть берут там, где она есть, — сказал он. Посмотрим. Я осторожно освободился от его руки и первым вошел в рощу.
Если до этого Ульфин перепугался, то сейчас он просто потерял дар речи от ужаса, увидев меня вместе с хозяином. Он понял, где я был.
— Хозяин… я думал, он поехал домой. Да, повелитель, так сказал Кадал.
— Подай мне накидку, — сказал Белазиус, — и убери это в седельную сумку.
Он бросил белое одеяние. Оно повисло, свободно болтаясь, на дереве, к которому был привязан Астер. Пони испугался и фыркнул.
Сначала я подумал, что его испугала сама белая тряпка, но затем разглядел на ней заметные даже в лесной темноте черные пятна. До меня донесся исходивший от его одежды запах дыма и свежей крови.
Ульфин машинально поднял накидку.
— Хозяин, — от страха мальчик прерывисто дышал, — Кадал взял вьючную лошадь. Мы думали, что хозяин Мерлин отправился в город, да и сам я был уверен, что он поехал туда. Я ничего ему не говорил, клянусь…
— На кобыле Кадала есть седельная сумка. Положи ее туда. — Белазиус натянул накидку. — Дай мне поводья.
Мальчишка повиновался, пытаясь не столько оправдаться, сколько узнать размеры недовольства хозяина.
— Господин, поверьте мне. Я ничего не сказал. Клянусь всеми богами, которые есть.
Белазиус не обращал на него никакого внимания. А он может проявлять жестокость. По сути дела за все время нашего знакомства он ни разу не подумал о чувствах других людей. Ему никогда не приходило в голову, что свободный человек может испытывать и волнение и боль. В настоящий момент Ульфин, казалось, для него не существовал, он был занят лошадью. Легко вскочив в седло, коротко обронил:
— Отойди, — и потом обратился ко мне. — Можешь управлять лошадью в галопе? Я хочу вернуться, прежде чем Кадал обнаружит, что тебя нет, и поставит весь дворец на уши.
— Попытаюсь. А Ульфин?
— Ульфин? Конечно, отведет твоего пони домой.
Белазиус развернул лошадь и выехал из-под сосновых ветвей. Ульфин метнулся укладывать запятнанную кровью робу в седельную сумку, висевшую на спине гнедой кобылы. Потом он поспешил подставить мне плечо. Кое-как я взобрался на кобылу. Мальчишка отошел назад, я видел, как он дрожит. Похоже, подобный страх был естественен для рабов. До меня дошло, что он даже боится один вести моего пони через лес.
Я ослабил поводья и наклонился к нему.
— Ульфин, он не сердится на тебя. Ничего не будет. Клянусь. Поэтому не бойся.
— Вы… что-нибудь видели, господин?
— Совсем ничего. — В определенном смысле это была правда. — Непроглядная темень и невинная луна. Но что бы я ни видел, это не имеет значения. Я буду посвящен. Понял теперь, почему он не сердится? Все. Бери.
Я вытащил из ножен кинжал и кинул его в траву, покрытую сосновыми иголками.
— Если тебе от этого станет легче. Но он тебе не пригодится. Ты в безопасности. Возьми его себе. Веди Астера осторожно, ладно?
Я ударил кобылу по ребрам и направился вслед за Белазиусом.
Он подождал меня, перейдя на легкий галоп. Гнедая пристроилась сзади. Схватившись за упряжь, я прижался к ней, как шип.
Дорога была достаточно открытой, чтобы видеть путь при лунном свете. Она шла через лес на гребень холма, с которого сразу можно было увидеть мерцающие огни города. Мы выехали из леса на соляные дюны, лежащие на берегу моря.
Белазиус не сбавлял скорости и не разговаривал. Мне было интересно, встретим ли мы Кадала, возвращающегося с эскортом, или вернемся одни.
Мы пересекли ручей глубиной в копыто и оказались на тропинке, протоптанной по дерну. Она поворачивала направо, в направлении главной дороги. Теперь я понял, где мы находились. Эту тропинку я заметил еще раньше, когда был невольным свидетелем церемонии преклонения и жертвоприношения.
Белазиус приостановил лошадь и оглянулся. Моя гнедая поравнялась с ними. Он поднял руку, лошади перешли на шаг.
— Слушай…
Лошади. Несметное множество лошадей стремительно двигалось по мощеной дороге.
Короткий окрик. Над мостом понеслись факелы. Вблизи мы увидели, что это был отряд. В свете факелов развевался флаг с пурпурным драконом.
Рука Белазиуса легла на поводья моей кобылы, и наши лошади встали.
— Люди Амброзиуса, — сказал он наконец. Тут заржала моя кобыла, ее ржание разнеслось по окрестности, как петушиный крик. Ей ответила лошадь из отряда.
Послышалась команда. Отряд остановился. Еще приказ. Лошади галопом понеслись к нам. Белазиус выругался и отпустил мои поводья.
— Здесь и расстанемся. Теперь держись и держи язык за зубами. Даже Амброзиус не спасет тебя от проклятья.
Он хлестнул мою кобылу по ляжкам, и та выскочила на дорогу, чуть не сбросив меня. Сзади раздался треск и шум. Черная лошадь перепрыгнула через ручей и исчезла в лесу. Появились воины, встали по бокам и препроводили меня к командиру.
Под флагом в свете огней плясал серый жеребец. Один из сопровождавших подхватил мою лошадь под уздцы, вывел нас вперед и отсалютовал.
— Только один, сэр, не вооружен.
Страница 56 из 141
Командир поднял забрало. Голубые глаза расширились, и хорошо памятный мне голос Утера произнес:
— Ну, конечно же, кого еще я мог встретить? Что же, Мерлин, внебрачный сын, чем ты здесь занимаешься один, где же ты был?
Впервые мы положили на нее глаз в очень типичной для нее ситуации. К тому времени мы уже изучили фамилии наездников и кто чего стоит вместе с лошадью. Просмотрев программку заездов, я осталась недовольна.
— Не из кого выбирать. Одни графья.
— Какие еще графья?
— Взгляни сам. Везде «гр.» Граф Гутторман, граф Петерсен…
— Герр! — поправил меня Михал. — Это всего лишь «герр», потому и у всех.
— Какая разница. По мне, все одно графья.
Аристократия рванула со старта, одолела круг, и тут на последнем вираже от группы легко отделилась наша Флоренс и уже до самого финиша шла в гордом одиночестве, увеличивая дистанцию так, словно все остальные топтались на месте. Ехавший в возке граф Петерсен даже не натягивал поводьев, мало того — ухитрялся держать их в изящно поднятой руке, да еще и раскланиваться с публикой. Та отвечала ему шквалом смеха и аплодисментов, все, очевидно, знали Флоренс. Кроме нас. Мы зашлись от восторга — лошадь неслась без всякого принуждения, без малейшего усилия, вдохновенно упоенная скоростью, — словом, это было просто потрясающе!
— Наверное, она его любит и старается сделать счастливым, — сказала я умиленно, имея в виду графа Петерсена.
— Она! А он ее — нет, что ли?! Представляешь, как он ее любит?! За те денежки, которые она ему приносит!
— Это само собой, но она, по-моему, любит его больше. Прямо всем сердцем рвется к финишу, чтобы сделать счастливым любимого!
— Да и он ее от всего сердца стимулирует…
— Наверняка перед заездом подносит ей цветы, как ты считаешь?
— Я бы точно подносил, на коленях, — с чувством сказал Михал. — Небось каждый день меняет букет на свежий. Трюмо поставил в конюшне и ленты в гриву вплетает.
— А перед каждым заездом кланяется в ножки и умоляет: «Не подведи, алмаз души моей, не подведи…»
— А она ему подносит копыто для поцелуя. Вот бедолага, наверное, на баб и глаз не смеет поднять, боится оскорбить ее в лучших чувствах.
— Не думаю, что все так сурово. Любящее сердце великодушно.
— Слушай, а может, он с нею обращается как истинный мужчина? — вдруг загорелся Михал. — Ну, то есть это… Регулярно, дважды на неделе, обхаживает кнутом, а?
— Сказанул! — вскипела я. — Чтобы такую богиню – и кнутом?!
В итоге мы сошлись на том, что у этой пары настоящая, большая и взаимная любовь и что своенравная Флоренс побеждает лишь тогда, когда графу удается убедить ее в искренности и глубине своих чувств. В противном случае, если, к примеру, граф запамятует поставить в вазу королевского фарфора свежие розы или, не приведи господи, окажет внимание какой-нибудь молодой даме, оскорбленная Флоренс забывает про скорость и плетется к финишу шагом.
А потом оказалось, что Флоренс — жеребец.
Мы не смогли смириться с этим и решили, что любовь графа к Флоренс столь велика, что он из ревности хранит в тайне ее пол. Однажды наш приятель, завсегдатай тотализатора, предпочитающий, правда, бегам скачки, возымел глупость засомневаться в нашей Флоренс, когда она на вираже вышла вперед.
— Да что ты! — возмутилась я. — Ну сам же видишь, кто еще кроме Флоренс?!
— Ну, раз уж ваш Флоренс такой молодец… — с недоверием протянул он.
Я ничего ему не сказала, потому что чего разговаривать с идиотами? Во-первых, не понимает очевидной истины — если Флоренс ведет на вираже, то нет такой силы на свете, которая помешала бы ей прийти первой, а во-вторых, он принимает ее за жеребца. С ним все ясно!
— Третий номер, то есть наша Газель, вышел вперед, — прокомментировал Михал, тщательно изучая программку и анализируя наш успех. — А первый передвинулся на второе место. Надо играть на числа, если в них есть какая-то система.
— А вот, смотри, двойка спустилась на двенадцатое, — задумалась я. — Все сходится, четные сдвигаются, а нечетные остаются.
— Ты что, тройка — это, по-твоему, четное число?
— В прошлый раз — да!
— А в следующий — снова четное, — понятливо согласился Михал. — Тройка должна прийти в первом заезде в конце, потом она под тринадцатым номером передвигается вверх, единица остается внизу, потом, уже как восьмерка, поднимается вверх…
— …и, оседлав Кайзера Хансена, галопирует к финишу…
— Что?!
— … а восьмерка под одиннадцатым номером спускается вниз. Чушь собачья!
— Вовсе не чушь, я просто прикидываю возможные комбинации. Во втором заезде придет аутсайдер и похерит весь вифайф…
— Лучше подождем до вторника, посмотрим новую программку и уже там решим…
Азарт все глубже затягивал нас в свою коварную паутину. Как назло, дорога на работу проходила мимо нескольких обувных магазинов, и в одной из витрин меня подстерегали черные шпильки из настоящего крокодила, и именно мой размер. Каждый день, утром и вечером, замирала я у витрины и вожделенно пожирала глазами этот шедевр, мрачно размышляя о том, что заиметь его можно лишь на выигрыш за аутсайдера. Купить такую роскошь на честно заработанные я не смогу никогда, жаба задушит. Вся надежда на тотализатор. Когда же нам повезет по-крупному!..
Наконец я не выдержала и рассказала о дивных туфлях Михалу.
— Тогда придется как следует пошевелить мозгами, — протянул Михал. — Образование у тебя вроде бы высшее?
Воодушевленная ценным советом и каждодневным созерцанием чуда в витрине обувного, я с таким рвением шевелила мозгами, что результат превзошел все наши ожидания: в следующее же воскресенье все мои прогнозы, от первого до последнего, попали в точку с точностью до наоборот. Все, на что я ставила или хотя бы просто отмечала вниманием, было дисквалифицировано, снято со старта или пришло к финишу последним. Михал смотрел на меня с нехорошим восхищением и только приговаривал:
— Если бы платили за два последних места, мы бы с тобой озолотились!
В итоге он запретил мне вообще раскрывать рот. Единственное, что мне было дозволено, — это указывать номера лошадей, на которые я хотела бы поставить. Пришлось подчиниться, и шпильки из крокодила, маячившие у меня перед глазами, стали расплываться в туманной дали.
С тоской и унынием наблюдала я за финалом последнего забега, в котором выигрывал какой-то номер, который мне бы и в голову не пришел. И вдруг Михал побелел как полотно и забормотал что-то неразборчивое себе под нос.
— Ты чего? — забеспокоилась я.
— Кто там финишировал? — прошептал Михал. — Десять–восемь?
— Точно, десять-восемь. А в чем дело? Ты ведь не на них ставил?!
Вместо ответа Михал выгреб из кармана два жетона.
— Десять-восемь, — триумфально зачитал он. — Взгляни, у меня что-то в глазах мутится.
Я взглянула и глазам своим не поверила. Десять-восемь, как в копеечку! Снова чудо!
— Михал, ты волшебник! — ахнула я. — Умоляю, только не потеряй! Я то со мной такое как-то было, посеяла на Служевце жетон на парный!
— Сплюнь! Теперь туфли из крокодила, считай, твои. Десять-восемь! Как они оказались впереди? Все время тащились в хвосте!
Мне было все равно, как они оказались впереди. Главное, что оказались. Михал перекладывал выигравший жетон из кармана в карман, не зная, как получше спрятать. Толпа вокруг нас стоном стонала, но все больше по-английски. Еще бы, выигрыш был что надо: 5000 крон…
А назавтра случилось две вещи: я купила туфли и нам пришел конец.
Рука под перчаткой горела. Сколько чужаков он уже убил, а всё не мог привыкнуть к тому, как стискивает и обжигает кисть серебристо-серая кожа с тонким чёрным тиснением из сплетающихся рун. Хотелось содрать её с руки. Если бы он только мог…
Франс уже видел Короля-поглотителя сквозь грязные горбатые тела чужаков. Они рычали, выплёвывали ругательства вместе со слюной. Один размахнулся секирой и едва не снёс Франсу полголовы. Проклятье! Он увернулся, надёжнее сворачивая вокруг себя покров тени.
Где-то позади, в самой гуще сражения, остались друзья. Велин орудовал мечом и щитом, Нимори с азартной улыбкой сжигала врагов заклятиями. Нимори… Не искать, не искать вороные пряди, тёмно-синюю с серебром мантию. Она сильная, гораздо сильнее его. Не нужно за неё бояться.
Франс снова нашёл глазами Короля-поглотителя. Ещё немного… Впервые они смогли подобраться так близко. Главное, не ошибиться! Франс выдернул из кармашка на поясе зелье памяти. Привычным жестом швырнул флакон о землю.
Вот так. Осталось всего шесть шагов.
Впереди раскорячилось колесо телеги, наполовину ушедшее в почву. Франс двинулся вправо, обогнул. Сбоку вылетела клыкастая морда. Низший, незрелый ещё, таких сотнями бросали в первые ряды. Франс выставил клинки, насаживая на них монстра. И… открыл себя. Тени развеялись, враги вокруг разом уставились на него, будто на осколок солнца, упавший в тёмный пруд. И десяток лезвий, когтей, клыков прошил тело. Больно! Темно.
Раз, два, три.
Три, два, раз.
Он всегда успевал произнести это про себя, когда всё кончалось. А потом начиналось снова.
Шесть шагов.
Когда Франс умирает, умирает всё, и ему приходится исправлять ошибку. Не важно, сколько раз, в конечном итоге он должен победить.
Теперь Франс обошёл колесо слева. Низший проскочил мимо, и вот уже Король-поглотитель в двух шагах. В одном.
Франс ударил.
Кинжалы вошли в тело легко. И… всё? Так просто? Неуловимый, почти легендарный повелитель повержен?
Но тут один из офицеров чужаков содрогнулся, словно в конвульсиях. Будто расплываясь, начал меняться. Становиться еще выше, еще страшнее — точная копия павшего Короля. Нет, сам король. Властные жесты, выкрик — приказы на непонятном языке. Сбросил одну оболочку и занял другую?
Франс хотел было метнуться к Королю, но тени больше не защищали. Чужак офицер, валявшийся у его ног, зашевелился. Высших так просто не убьёшь, железом можно лишь ослабить, вот как сейчас.
Франс был быстр.
Он упал на колено возле офицера и впечатал левую руку в перчатке в плечо высшего. Тот завыл гортанно и протяжно. В первый раз, услышав это, Франс чуть не обделался от страха, но сейчас был уже далеко не первый раз.
Офицер обуглился и рухнул на землю окончательно. Франс поднялся, отряхнул перчатку, хотя она и оставалась всё такой же идеальной, как в день, когда он её украл.
Друзья уже спешили к нему. Стрелы Лериль уложили троих чужаков. Ещё троих спалила молния Нимори. Её кожа, без того всегда бледная, сейчас казалась прозрачной, словно она переплавляла в заклинания саму себя. И руки её стали хрупкими, будто хрустальными. Но Нимори улыбалась. Лериль тоже сияла, поглаживая свою белую ласку. Даже вечно недовольный лекарь Шандер, и тот стоял гордый, как индюк. Только Велин хмурился:
— Отбились, — сказал он. — Но Король ушёл.
***
Они наконец отошли от разложенной на столе карты. Не так много от нее было толку, как хотелось: оборот “логово врага” совсем не был игрой слов. Остатки армии чужаков укрывались в лабиринте пещер, разведывать которые глубже значило лишь зря терять людей. Придется пробиваться через неведомое.
Сколько погибнет из тех, кто пошел за ним? Скольких смертей он мог и может избежать, принимая лучшие решения? Франс не знал и знать не хотел. В конце концов, он и так делает всё, что должен, хотя, видят боги, не стремился к этому. Он вор, а не герой, а если уж должен им быть, так увольте от тяжких, но бесполезных дум. Лично ему это никак не поможет сражаться.
— А давайте устроим для солдат небольшую пирушку, — он встряхнул головой, отгоняя мрачные мысли.
Товарищи уставились на него недоуменно.
— Да, я знаю, обычно это делают после победы. Но, во имя ледяных океанов ада, что за традиция? Почему не сделать это сейчас? Пока все еще живы и могут порадоваться.
— Франс, — Велин сердито тряхнул головой, — это очередная твоя дурацкая идея. Завтра всем идти в поход, и они должны быть бодрыми, а не еле шевелиться с похмелья.
— Велин, конечно, зануда, — встрял Шандер, его тонкие губы насмешливо искривились, а острый нос, казалось, готов был клюнуть в придачу к словесному уколу, — но он прав. Я и так постоянно то чиню вам головы, то латаю задницы. И если меня еще и задолбают просьбами снять похмелье, могу потом в молитвах их перепутать!
Нимори ничего не сказала, лишь загадочная улыбка, которая так часто снилась Франсу, коснулась ее лица. К Шандеру или к нему она относилась? Франс не знал.
— А мне нравится мысль о маленьком празднике перед большой смертью, — сказала Лериль задумчиво, отводя со лба длинные светлые волосы. — Нам есть чему поучиться у животных и птиц. Они никогда не откладывают радости жизни на потом, если могут. Но и вы, наверное, правы, я понимаю.
Она кивнула Шандеру и Велину.
Тему зверей никто не поддержал, ибо Лериль могла говорить о них часами. О них — и с ними, что мало кто умел, и зачастую казалось, что их общество она предпочитает человеческому. Рассказы были интересны и нельзя сказать, что Франсу не льстили взгляды, которые он порой ловил на себе. Но сейчас совершенно не хотелось подобных бесед.
Огонек протеста, желания сделать что-то неправильно, не как положено, горел в его душе, и он собирался еще поспорить, но ощутил хорошо знакомый мягкий толчок изнутри, и губы его произнесли:
— Конечно, вы правы. Разойдемся и начнем готовиться к походу.
Франс скривился, словно проглотил что-то кислое. Это случалось нечасто, потому что обычно его желания и действия совпадали, но порой происходило и так. Правда, к счастью, редко и по мелким поводам, зато тогда он сам ощущал себя перчаткой с тонким тиснением, натянутой на чью-то руку, послушной воле чужих пальцев.
— Ага, а то ты выглядишь так, будто у тебя уже похмелье, — не преминул подметить Шандер.
С досадой тряхнув головой, Франс побрел прочь — обойти стоянку, по пути растворяя в себе неприятный привкус.
Лагерь позвякивал железом, визжал точильными камнями, трещал разведенными кострами, окликал требовательными голосами сержантов. Отзывался ворчанием и перекличкой солдат. Запахи еды, человеческого и лошадиного пота, нагретого металла и дыма костров перебивали дух растущих вокруг буйных по первым дням осени горных трав. Его до сих пор ошеломляла эта смесь звуков и ароматов. Конечно, в голодном детстве приходилось нюхать вещи и похуже, но с тех пор, как он стал делать успехи в своем ремесле, Франс предпочитал более тихую и изысканную обстановку. А если уж бардак, то артистический… Сам он не умел ни рисовать, ни писать стихи, но это не мешало снимать неплохое жилье в столичном квартале художников. Именно там ему предложили последний заказ, а после…
Воспоминания прервались сами, когда он обнаружил, куда его вынесли ноги. Можно было слукавить перед собой, что это произошло абсолютно случайно. Но на самом деле он знал, что появится перед этой палаткой, стоящей чуть в стороне от других, на краю лагеря.
Она всегда устраивалась так, даже в те дни, когда за ними не следовала армия. Сколько раз Франс отступал от костра, чтобы не слепил танец желто-багряных язычков пламени и наблюдал, как Нимори смотрит… На огонь, в небо или, быть может, в себя, забывая об окружающем мире. Вуаль задумчивости смягчала ее резкую красоту, лишь блеск черных глаз оставался все таким же ярким. Смоль коротких волос сливалась с сумерками, плащ скрадывал очертания, и волшебница казалась частью ночи, загадочной и таинственной.
— Что ты обо всем этом думаешь? — спросил Франс, подходя и садясь рядом. — Про завтра, про то, что нас ждет.
Дурацкое начало, но ничего лучше не придумалось. Нимори пожала плечами, в глазах загорелся злой, жестокий огонек..
— Мы их убьем. Всех. За то, что они сделали. Заткнем дыру в ткани мира, через которую они лезут. Надеюсь, выживем сами, — волшебница немного замялась и продолжила менее резко: — Ты не забыл про Ожерелье Знаний?
— Конечно, — поспешно ответил Франс, — Как бы я мог? Оно твое.
— Спасибо. — Нимори бросила на него благодарный взгляд, а затем отвернулась в сторону солнца, уже оседавшего за горы, но, казалось, видела что-то свое. — Больше ничего не осталось от памяти моего народа. Я не говорила тебе всего, но теперь не стану скрывать. Когда они поняли, что обречены, что твари поглотят их души вместе с их знаниями, они провели ритуал. Каждый перенес, что смог, на одну из сотен жемчужин.
Франс ловил мгновения откровенности, смакуя их, как глотки дорогого вина, как глотки самой жизни, и удивительным образом в этом букете было и сопереживание печали Нимори, и учащенное сердцебиение, когда он видел, как вздымается под мантией ее грудь.
— Чужаки уничтожили их и забрали ожерелье, — продолжила она. — Но не смогли вскрыть, иначе я бы ощутила это. Почему, почему меня не было со всеми в тот день? Быть может!..
— Ты не могла ничего знать, — Франс положил ладонь на ее руку, чтобы успокоить, но прикосновение будто обожгло его самого. — Ты же говорила, что тебя послали в столицу по важным делам.
— Да, и все же… Если бы я почувствовала!
Нимори склонила голову, и прядь волос коснулась его плеча.
— Ты бы просто погибла вместе со всеми, — горячо сказал он, стараясь сдерживать дрожь. — И не смогла бы потом отомстить, забрать Ожерелье, и… Я никогда не встретил бы тебя.
Она встрепенулась, и магия, притаившаяся во взгляде, не имела ничего общего с чтением заклинаний.
— Тебе это важно? — тихо, но требовательно спросила она. — Так же, как и мне?
— Важнее всего, — искренне выпалил Франс. — Нимори, я тебя люблю.
Он увидел, как засияли черные глаза, и притянул волшебницу к себе. Очень долго в мире не было ничего, кроме вкуса ее губ, языка, жара кожи под его ладонями.
— Кажется, на нас смотрят, — сказала Нимори после того, как они перевели дыхание.
— Пусть, — беспечно ответил Франс. — Как будто наши чувства нужно скрывать.
— Пусть завидуют, — согласилась она, а потом задорно улыбнулась. — Но думаю, все же есть вещи, которые стоит скрыть.
И, поднявшись, потянула Франса за собой в палатку.
Та казалась отдельным миром, сумрачным, окутанным ароматами висевших трав, которые не пускали внутрь запахи лагеря, но сейчас было не до трав. Для него существовал только запах ее тела, которое больше не скрывала сброшенная на пол мантия. Он думал, что сойдет с ума за бесконечно долгие секунды, которые понадобились, чтобы освободиться от одежды. И был уверен, что таки сошел, когда они переплелись воедино в горячке страсти. Не оставляя запретного и неизведанного, то торопясь, то замирая на пороге мига высшего наслаждения, чтоб растянуть его, подойти вновь и рухнуть туда вместе. А потом — повторить.
— Что мы будем делать после победы? — спросил Франс.
Они лежали рядом, голова Нимори на его плече, и он ощущал на шее ее дыхание.
— Давай сперва победим, — она вздохнула и повернулась на спину.
— Победим, конечно, теперь я их… одной перчаткой! — засмеялся Франс. — Потребую себе дом у моря, и чтоб только вдвоем, пусть нас никто не трогает неделю, нет, месяц, а то я их тоже… одной левой! Будем там ходить, не одеваясь, чтоб зря время не тратить.
Она улыбнулась.
— Ты настоящий стратег, что бы там ни говорил Велин. А теперь давай спать, завтра ни свет, ни заря выходить.
— Давай.
Глаза Франса начали, наконец, смыкаться, когда его рвануло из сладкой истомы знакомое:
Раз, два, три.
Три, два, раз.
***
Гремели цепи подъёмного моста. Вместо пряных сушёных трав — запахи конского пота и дым костров из-за каменных стен. И знакомые жёлто-пурпурные стяги с изображением перчатки. Крепость Серебряной Длани.
Прошло уже столько дней с тех пор, как армия выступила отсюда к логову врага, зачем они снова здесь? Франс не заметил в западной стене пролома — значит, ещё и осады не было? Но почему тогда… Они ведь хорошо справились, зачем снова?
— Вот и ваш новый дом, — Велин ступил на подъёмный мост и махнул рукой в сторону двора.
Франс и забыл уже, когда тот был таким радушным. Да вот тогда и был в последний раз — когда привёл носителя перчатки и его нечаянных спутников в оплот сопротивления. Как отец или старший брат всё показывал и разъяснял, строил планы.
Пока магистр не отдал командование отрядом Франсу.
Но сейчас Велин ещё улыбался — гордый и великодушный. Повёл их внутрь, показывая тренировочные площадки, конюшни, бараки…
— Я не собираюсь делить спальню с ней, — немедленно заявила Нимори, едва удостоив Лериль взглядом.
Франс хотел было повторить, как и в тот раз, что его кровать достаточно широка для двоих. Нимори тогда лукаво усмехнулась, оценив дерзость. Но теперь нужные слова так и остались во рту, язык будто прирос к нёбу. И Франс, неожиданно для себя, произнёс:
— Это не постоялый двор, Нимори. Здесь не выбирают лучшую комнату.
Она ошпарила взглядом. Прошествовала в спальню без угроз и скандалов, но в каждом её шаге Франс ощущал ледяную ярость. Но это не страшно. Даже если бы прямо там на месте она вызвала молнию и прошила бы его с головы до пяток. Страшнее было, что она уходит, так и не узнав, что нравится ему.
— Спасибо, — тихо прошептала Лериль, трепетнули её длинные светлые ресницы.
— Ей не следовало так с тобой говорить. Может, палатка на краю лагеря — и правда самое подходящее для неё место.
Франс готов был откусить себе язык, но губы улыбались помимо его желания. А Лериль отвечала такой же солнечной улыбкой. Она заслуживала и любви, и тепла, и заботы, но… Но в его сердце уже жила вороная ночь, запах сушёных трав, чёрные, как дьявольская бездна, глаза.
Вдруг оказалось, что они с Лериль абсолютно одни в коридоре, Велин и Шандер куда-то делись, и только факелы подмигивали со стен, обещая хранить в секрете подслушанный разговор.
— Знаешь, я не привыкла быть одна, — вдруг заговорила Лериль, и подняла на Франса большие доверчивые глаза.
Ему захотелось убежать. От её искренности, беззащитности. Он, неспособный ответить на её влечение, не должен был это слышать. Пусть она остановится! Франс-то остановиться не мог. Его рот, послушный чужой воле, уже произносил:
— Ты не одна, Лериль, у тебя теперь есть друзья. У тебя теперь есть я.
Она раскрывалась робко, словно цветок, который боится поверить, что наконец взошло солнце и коснулось его лепестков. А потом разом поверила, озарилась лучистым светом.
— Спасибо тебе за эти слова. Только… — она потупила взгляд, — Мне теперь ужасно стыдно. Ты так добр ко мне, а я солгала, что просто хочу помочь. Но мне очень нужно было сюда попасть.
— Расскажи, не бойся, — подбодрил её Франс.
— Я в самом деле не привыкла быть одна. Со мной всегда была моя ласка, Июнь. Она умница, но слишком любопытная. И дался же ей тот солдатский мешок… Кто-то из крепости унёс её, и я теперь места себе не нахожу. Но кто меня станет здесь слушать, только посмеются, а вот ты мог бы…
— Я разузнаю про твою Июнь, обещаю.
— Правда? — свет внутри Лериль разгорелся с новой силой.
— Правда. А сейчас постарайся устроиться поудобнее и не давай Нимори себя обижать.
Франс развернулся и зашагал по коридору. Наконец-то его желания звучали в тон движению. Быстрей уйти, сбросить змеиной шкуркой память о словах, которых говорить не хотел. Не должен был.
Он забрался по каменной винтовой лестнице на стену крепости — вдохнуть не прокопчёный факелами воздух. Сумерки уже обняли окрестные холмы холодными серыми руками, дохнули полынью. Ещё немного и ночь рассыпет дорожку звёзд. В прошлый раз по ней пришла сюда Нимори, наполнила темноту собой. Они подходили друг другу, будто одно без другого немыслимо.
Если бы луна была чёрной — это была бы Нимори.
Но сейчас она не придёт. Тогда Нимори ощутила его интерес, решила рискнуть. Тёмно-синяя с серебром мантия прошуршала по пыльному каменному полу, глубокий, бархатный голос позвал Франса.
Нимори тогда смотрела не на него, только на небо. И говорила будто с небом. Но Франс чувствовал, как её слова, её запах вплетаются в саму душу, завязываются тугими узлами — не распутать. И он готов был отдать всего себя, весь мир, все звёзды по эту и по ту сторону земли, но Нимори попросила только одно — жемчужное ожерелье, что носит Король-поглотитель.
Франс не мог отказать, и сама ночь запечатлела его обещание. Тогда.
А сейчас только ветер неласково хлестал по щекам. Почему теперь всё пошло иначе? Может, простая ошибка? Сколько раз бывало, что после счёта на три Франс оказывался совсем не там, где должен был. Но потом всё быстро возвращалось, куда следует. Вдруг и теперь так?
Но было не так. Он и сам чувствовал, что теперь это его новая реальность. Не с Нимори, с Лериль.
***
Герцог Эггорн нахмурил кустистые брови на будто топором вырубленном лице.
— Нет, я не могу помочь солдатами. Я понимаю всю опасность ситуации, но мы тоже вынуждены защищаться.
— От кого? — удивился Франс. — Я не слышал, чтобы у вас шла война.
— От зверья!
Глубоко посаженные глаза герцога смотрели на гостей немного подозрительно, будто искали признаки неуместного веселья. Франс, впрочем, скорее недоумевал.
— Но тут не нужна армия. На них просто охотятся…
— Я знаю, что с ними делают! — рявкнул Эггорн. — Почти все мои владения либо заросли лесами, либо граничат с ними, и всю жизнь мы справлялись без советов! Пока не появился Ревун. Ладно, — он сбавил тон. — Думаю, я должен пояснить подробнее, иначе вы действительно не поймете. Несколько месяцев назад мне впервые доложили о нападениях странного зверя. Толком описать его никто не мог, потому что все, кто видел вблизи, уже ничего не говорили. А издали — противоречили друг другу во всем, кроме того, что он большой и быстрый. Наверное, в штаны от страха наложили и в глазах потемнело. Единственной верной приметой был жуткий рев, который раздавался в лесу незадолго до нападения. Страдали охотники, крестьяне и особенно — лесорубы. Конечно, я послал егерей. Ни один из них не вернулся.
— Это были лучшие егеря? — спросила Нимори.
В ее тоне Франс уловил легкую насмешку, но герцог ее не заметил. Лериль выглядела задумчивой, как всегда, но внимательной. Он снова посмотрел на герцога — это отвлекало от горьких мыслей о девушках. Франс, конечно, слышал это давно, в прошлый раз, и тот, кто направлял его, тоже, наверное, не забыл. Но не показывал или не мог показать. Как-то глупо это.
— Нет, лучших я послал потом.
— Они все… тоже? — осторожно поинтересовался Франс.
— Нет. Они устроили большую облаву, обложили Ревуна со всех сторон. И тут их стали атаковать другие звери. Стаи волков, кабаны, лоси, даже белки! Ревун в суматохе нападал и исчезал, оставляя после себя тела. Моим людям пришлось бежать! После этого началась настоящая война. Невозможно охотиться, попытка расчистить землю под новое поле похожа на захват плацдарма, а деревни превратились в осажденные крепости и несколько были разорены. Я держу там почти всю армию, и даже не могу дать генеральное сражение! Уверен, если Ревуна не будет, все вернется в норму, но мы не можем его выследить.
— Мы должны помочь этим людям! — воскликнул Велин, наконец найдя момент для правильных и красивых слов. Впрочем, искренних.
— Я постараюсь избавить герцогство от Ревуна, — согласился Франс.
Как ни крути, а он знал — без солдат Эггорна вряд ли удастся прогнать чужих.
Только Шандер не сказал ничего. Он вообще не раз заявлял, что делает одолжение, помалкивая при переговорах и не наживая им новых врагов.
— Тогда, конечно, ситуация изменится.
Сухой кивок дал понять, что аудиенция окончена.
Всё повторялось почти точно, будто в чуточку кривом зеркале.
Лес и правда был сущим кошмаром, но Нимори и Лериль вновь справились. Одна искала следы магии и укрывала их заклинаниями, другая то расспрашивала обитателей леса, то шептала им что-то успокаивающее. Отряд прошел по лесу, как по натянутому канату. Один неосторожный шаг, и покой рухнет в пропасть бесконечного боя, из которого не выйти живыми.
И все же маленький отряд добрался до пещеры, вход в которую был скрыт в глубокой лощине, и теперь стоял, вдыхая доносившийся оттуда тяжелый дух.
А когда он приготовился войти, мир замер, превратившись в живую скульптуру. Шевелилась листва на деревьях, он дышал сам и видел, как это делают его застывшие товарищи. Можно было размять затекающие руки и ноги или запрокинуть голову и посмотреть, как в нелепой позе, вытянув лапы, трепещет крыльями ворона, которая приготовилась сесть на ветку.
Такое уже случалось раньше — и это было одновременно свободой и тюрьмой. Свободой — потому что в такие минуты он не ощущал присутствие чужой воли, которая прежде была естественной, а сейчас становилась тяжкой обузой. И тюрьмой — потому что Франс не мог этим воспользоваться.
Прошло, по его ощущениям, немало времени, прежде чем птица смогла вцепиться когтями в ветки, облегченно каркнуть, а они — заговорить, как ни в чем не бывало.
— Здесь вход в логово мерзкой твари, — сухо сказала Нимори.
Так, как она теперь всегда говорила с Франсом.
— Лес слушает его, значит, не такой уж он мерзкий, — возразила Лериль, оглядываясь вокруг. — Ты не знаешь…
— Скажи это его жертвам! Или ты отворачивалась от тел?
— Звери жили здесь всегда, а люди пришли не так давно.
— А, ты предлагаешь им убраться подальше, пусть идут по миру с протянутой рукой. Неплохая идея, пожалуй!
Черные глаза насмешливо блеснули, а Франс, проклиная судьбу, себя и чужую волю, произнес:
— Не время ссориться. И думаю, нам стоит прислушаться к Лериль, она понимает лес.
— Прислушиваюсь и повинуюсь, а теперь пойдем и избавим герцогство от этой… милой зверушки.
Нимори все-таки оставила последнее слово за собой, а потом они углубились в подземные коридоры — то сухие и каменистые, то с раскисшей в кашу землей вокруг луж.
Велин вызвался идти первым, и не зря. Здесь, в самом логове, тоже жили звери, и ни чары маскировки, ни обращения Лериль не помогали — приходилось драться. То со стаями волков, то с неизвестно откуда взявшимися огромными пауками, затаившимися в ожидании жертв. Несмотря на всю осторожность, не раз им пригождалось и искусство Шандера.
Наконец стены раздвинулись, открывая пространство большой пещеры, где усилившийся смрад разбавляло дуновение воздуха. Здесь было светлее — видимо, в потолке имелись щели.
Ревун двинулся на них из дальнего тёмного угла. Он походил на медведя, только огромного, высотой в два человека. Слишком длинная шерсть свалялась, как у больного животного, давно переставшего за собой ухаживать. Голову венчали лосиные рога, а здоровые лапы, толщиной с бревно, царапали землю когтями.
Даже Велин невольно шагнул назад. Его щит против гигантского зверя показался игрушечным — ткни и рассыпется. Но он не отступил дальше, выставил меч. Франс скрылся в тенях, Нимори породила в пещере гулкое эхо вязью заклинания.
Флакон с зельем памяти привычно звякнул о камни. Щекочущее чувство пробежалось по телу с головы до пят. Как и всегда перед важной битвой или разговором. Будто кто-то замеряет, ощупывает, запоминает, забираясь в самое нутро. Чтобы потом вернуться сюда же, если Ревун растерзает кого-то из них.
Вдруг вперёд с отчаянным криком вылетела Лериль. Преградила путь остальным, будто не их сейчас сметёт одним взмахом лапы чудовище, а они напали на тощего блохастого щенка.
— Не убивайте его! Пожалуйста, — её взгляд метался между членами отряда. Не найдя понимания в глазах Велина, Лериль с мольбой воззрилась на Франса: — Прошу, не…
Ей не дал договорить Ревун. Он бросился вперёд, оттолкнув стоявшую на пути девушку. Лериль отлетела шага на три, упала на спину.
Велин принял на себя первый удар. Выстоял. Нимори с азартным выкриком подпалила шерсть зверя, пока Франс крался по дуге, обходя Ревуна со спины. Среди спутанной длинной шерсти сложно было отыскать уязвимое место.
Но один, пусть и громадный зверь, не мог сравниться с армией чужаков. Велин ранил толстые лапы, Нимори посылала огненные снаряды. Франс ткнул кинжалом в мягкое брюхо, заставив Ревуна дёрнуться всем телом. Они заперли его в круг, нанося удар за ударом. Но Франс не заметил в туше зверя ни единой стрелы.
Ревун, в последний раз огласив пещеру трубным рёвом, рухнул на пол.
— Получится неплохой коврик в гостиную, — ухмыльнулся Шандер, пнув поверженного зверя в бок.
Ревун, который казался дохлее некуда, вдруг взбрыкнул. Дёрнул когтистой лапой, едва не сбив жреца с ног.
— Велин, добей его! — Шандер боязливо отпрыгнул, прячась за спиной воина.
— Нет! — теперь Лериль была решительней, она обхватила руками тело Ревуна, закрывая его собой. — Да послушайте же! Франс, позволь мне сказать…
— Велин, остановись, — велел Франс. — Пусть она говорит, вряд ли сейчас Ревун может кому-то навредить.
— Он не злой, — торопливо заговорила Лериль.
— Ну конечно, как может этот милый пушистый медвежоночек быть злым, — притворно писклявым голосом поддразнил её Шандер.
— Можешь смеяться, но я знаю, глубоко внутри ты хороший. Как и это несчастное существо. Я слышу, как шепчет лес, как рассказывают его историю еловые лапы, передают друг другу птицы. Ревуна создал плохой человек, он мнил себя великим колдуном, почти богом, способным соединить то, что не должно быть единым. И под его руками родился Ревун. Колдун привязал его к себе — но не как это происходит у таких, как я, по доброй воле — а силой. Противоестественно. Он получил опасного, но контролируемого слугу. А потом колдун умер, и Ревун обезумел. От боли, от страха, от одиночества… Пожалуйста, он несчастное существо. Я постараюсь… Я смогу! Смогу его успокоить и исцелить его душу.
— Он опасен, — мотнул головой Велин. — Я считаю, мы должны его убить. Даже если он не злой, так мы просто облегчим его страдания, и это будет благим делом.
— Нам ещё только с чудовищами нянчиться не хватало, — добавила Нимори. — Франс, надеюсь, тебе хватит ума поддержать нас?
Франс не сомневался в том, что правильно. Правильно и разумно — убить.
Слова готовы были уже сорваться с языка, как лёгкий толчок изнутри пробудил другой ответ:
— Мы не должны множить жестокость. Лериль, я верю в тебя, давай попытаемся спасти это бедное существо.
Её лицо снова озарилось так, что слёзы в глазах показались чистыми бриллиантами. На Нимори и Велина лучше было даже не смотреть. Немое напряжение сковало воздух вокруг. В этой тишине Шандер выглянул из-за спины Велина и заявил:
— Только домой сама его попрёшь.
***
— Спасибо, ты не представляешь, что для меня значит твоё решение.
Лериль подсела к нему на скамью в замковом парке. Пахло цветущими яблонями и лепестки нежно-розовым снегом устилали каменную дорожку под ногами.
— Я знаю, герцог не доволен, — продолжала она, — но ему всё равно придётся поддержать нас армией, ведь Ревун больше не обидит никого в лесу.
— Но он вряд ли простит, во что мы превратили его тренировочный зал, — засмеялся Франс.
— Но ведь это только на время! — ответила Лериль. — Я сама там приберусь, честно!
Весёлая улыбка ещё несколько мгновений касалась её губ, а потом лицо вдруг стало серьёзным:
— Знаешь, ты удивил меня. Я не думала, что обычные люди могут понять связь душ между человеком и животным. Ты уже дважды доказал, что понимаешь, — она погладила ласку, устроившуюся у неё на коленях. — Ты нашёл Июнь и позволил жить Ревуну. И… Я хотела сказать, что… Нет, наверное, не стоит…
Франс взял её за руку.
У неё была маленькая и тёплая ладошка. Доверчивое прикосновение. Но мысли невольно рисовали другую — тонкую и изящную, с длинными напряжёнными пальцами, готовыми ускользнуть в любое мгновение.
Франс тосковал. Так, что хотелось выть и рычать неистовей Ревуна. И чем дальше они продвигались, тем отчётливей он понимал, что возврата не будет. Он не проснется на счёт “три, два, раз”, обнимая Нимори. Думать об этом было невыносимо.
Как и слушать Лериль, которая открывала своё дикое сердце — затаённое лесное сокровище — не тому. Франс хотел бы вымолить у неё прощение и бежать к своей чёрной луне, в огонь, который делает больно и сладко. Но губы уже нежно произносили:
— Говори же, Лериль, не бойся. Ты слишком дорога мне, чтобы я мог тебя обидеть.
— Связь между человеком и животным сильна. Мы с Июнь чувствуем друг друга и не можем одна без другой. Разлука и тем более смерть — немыслимы. Но связь между двумя людьми может оказатсья ещё прочней. Быть почти одним…
Она отвела глаза, румянец тронул щёки Лериль. Но Франс не успел её поцеловать.
Трубный рёв сотряс стены замка. Следом — истошные людские крики. Топот множества ног. Франс и Лериль вскочили со скамьи. Мимо них, ошалело вращая глазами, пробежал молодой солдат. Ниже локтя вместо предплечья болтались окровавленные лоскуты.
— Ревун…
Лериль кинулась по дорожке, Франс — следом. Мотаясь из стороны в сторону, рысью бежал зверь. Из боков его торчали стрелы, шерсть на ногах слиплась от крови.
Взбесился, напал, убил — летело со всех сторон. Лериль бросилась к Ревуну — успокоить, как умела только она, — но не успела. Зверь ещё раз пошатнулся и упал. На этот раз навсегда.
— Это я виновата, только я…
***
Зачем, спрашивал себя Франс, шагая по еле заметной тропе. Зачем? Она же написала: “Не ищи меня. Спасибо за всё, но я не могу больше оставаться с вами. Прости. Лериль”. Так просто — не искать. Она не пропадет без нас, а мы уж как-нибудь справимся с чужаками. Ну конечно, справимся. Придется чаще разбивать пузырьки с зельями памяти, но ничего страшного, зато останутся только он и Нимори, и, может быть, все еще наладится.
Не ищи!
Но воля, толкавшая вперед, не откликалась на просьбы, призывы и проклятия. Была она глуха к ним или просто безразлична, Франс не знал и не надеялся узнать. А потому оставалось лишь шагать, расспрашивая встречных о невысокой светловолосой девушке в кожаной куртке, и надеяться, что его постигнет неудача. Хотя, горько усмехнулся Франс, он ведь не может потерпеть неудачу. Если что — раз, два, три. Три, два, раз. Даже самые сложные моменты удавались, а тут… Стражники видели, в какую сторону она уходила, для прохожих Лериль была достаточно приметна, да и сам он быстро начал догадываться, куда держит путь.
В одном из походов они остановились недалеко от дубовой рощи, Лериль тогда ушла ночевать туда, вернувшись спокойной и радостной, она улыбалась даже Нимори, что случалось редко. На расспросы охотно ответила, что здесь есть хижина человека, передавшего ей умение понимать зверей и птиц, сама она провела тут немало времени и любит это место. Учитель ушел в другие края, но воспоминания остались… Конечно, теперь, в смятении, она поспешила сюда.
И пусть бы, ну же! Оставь ее!
Как бы не так.
Тропинка свернула в нужном направлении, покружила между молодыми дубами и вывела к небольшой полянке. Девушка сидела на вросшем в землю бревне и печально смотрела куда-то вдаль, но, услышав его приближение, вскочила.
— Франс! Зачем ты пришел?
— За тобой, — просто и уверенно произнесли его губы, а ему самому оставалось лишь повиноваться.
Лериль опустила голову, голос ее дрожал.
— Ты не должен был… После всего, что произошло с Ревуном, я больше не могу смотреть вам… тебе… в глаза.
— Ничего такого не случилось, — его голос звучал почти беспечно. — Да, Ревун оказался слишком уж… диким. Но это было мое решение, Лериль. Мой выбор, и я отвечаю за это так же, как и ты.
— Тот солдат, — она еще не смотрела в глаза. — Он жив?
— Жив. Шандер остановил кровь и закрыл раны. Но руку, конечно, не вернуть.
— Вот видишь? — в ее голосы были слышны слезы. — Это я виновата! Я! Ты слишком хорошо ко мне относишься и дал себя уговорить. А бедного Ревуна я все равно не смогла спасти. А если я еще раз подведу вас?
Франс пожал плечами, шагнул ближе.
— Лериль, все ошибаются. Даже боги не всегда поступают мудро и получают то, чего хотели. Важно поступать, как ты считаешь верным. Ты же хотела как лучше?
Делай он сам то, что считал верным, уже бежал бы прочь. Лериль, конечно, было бы очень жаль, но её печаль пройдёт со временем. Зато ей будет даже безопаснее вдали от сражений.
— Конечно, — она наконец посмотрела на него, щеки были влажны, но в серых глазах появилась надежда. — Ты правда так думаешь?
— Правда, — Франс положил руку ей на плечо. — Я тоже не могу знать, что нас ждет. Но делаю то, что считаю правильным. А правильно, чтобы ты была со мной.
Девушка вздрогнула от прикосновения, глубоко вздохнула, ее губы чуть приоткрылись.
— Я хочу остаться с тобой, — прошептала она неуверенно.
Франс не сказал больше ничего, лишь положил обе руки ей на плечи и привлек к себе.
Нет, закричал он внутри. Нет, не надо, пожалуйста! И попытался сопротивляться, овладеть своим телом, прогнать чужого, извиниться перед Лериль… На долю секунды ему показалось, что он сможет это сделать, задержать, остановить! Невозможное будто бы почти случилось!
Но Франсу тут же напомнили, что он — лишь перчатка. Властная рука налилась силой и пальцы толкнули вперед, заставили найти ее губы своими…
Лериль ответила робко, неумело, так непохоже на поцелуи Нимори. Если бы девушка знала, что он сейчас вспоминает! Но она в неведении прижималась к нему, обвив шею руками. Наконец отступила на шаг, тяжело дыша.
— Франс, — сказала она, и улыбка была похожа на робкий луч утреннего солнца. — Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Мне… Мне надо привыкнуть.
— Конечно, — кивнул он. — Пойдем, нам пора возвращаться.
***
Лагерь позвякивал железом, визжал точильными камнями, трещал разведенными кострами, окликал требовательными голосами сержантов. Отзывался ворчанием и перекличкой солдат. Запахи еды, человеческого и лошадиного пота, нагретого металла и дыма костров перебивали дух растущих вокруг буйных по первым дням осени горных трав.
Только что завершился совет перед последней атакой. Круг замкнулся — разорванный, неправильный.
Горький привкус во рту был многократно сильнее и не хотел растворяться. Он не сможет теперь неосознанно добрести до Нимори. Если бы и смог — то, конечно, его встретил бы в лучшем случае легкий холод. Франс был бы согласен и на это, но отчетливо понимал, куда вынесут непослушные ноги. К палатке Лериль, конечно, и он вновь ощутит себя покорной перчаткой. Рука заставит подойти ближе, заговорить о том, чего он не испытывает, коснуться… Потом случится неизбежное, и Лериль, которая совершенно перестала скрывать свои чувства, окажется в его объятиях, и все это станет страшной пародией — на жизнь, на любовь.
На будущее, наконец — неведомое, потому что знания его кончались здесь. И если он останется жив, то войдет в него не с той, которой принадлежит его сердце.
Нимори, я пленник, думал он. Посмотри вглубь меня и пойми, что я чувствую на самом деле. Прости!
Лериль, я не хочу лгать, но я лгу, я лезу в твою душу и забираю ее часть, которая мне не нужна, я сам почти как ненавистный чужак. Прости!
Он уже был рядом с палаткой, Лериль обернулась в его сторону и расцвела улыбкой, как вдруг мир опять замер. Даже зелье памяти перед этим Франс разбил механически, а потом уставился на сумку с флаконами. Повертел в пальцах очередной пузырек. Они ведь стали вехами на его пути. На двух его путях.
Сейчас бутылочек с зельем стало много. В начале пути денег не хватало, а рецепта не имелось, приходилось расходовать их осторожно. Теперь вон, куча, одним больше, одним меньше — никто и не заметит.
Не заметит…
А почему, собственно, он их все время разбивает? По привычке, не обращая внимания на то, что делает. Что там, в них, и что будет, если открутить крышечку и сделать глоток? Быть может, это смертельный яд? Или он, напротив, забудет всё? Сейчас, в миг отчаяния, ему было все равно. Пусть будет новый Франс, пусть он с чистого листа любит Лериль и это, по крайней мере, не станет ложью. Позволит ли ему такое свобода действий? Медленно, с некоторым трудом, он сделал движение. Вкус обжег гортань, будто он проглотил пущенный Нимори огненный шар, мир поплыл перед глазами… Да так и остался раздвоенным.
Франс продолжал видеть залитый солнцем лагерь и фигурку Лериль — и в то же время перед ним открылся длинный темный коридор, едва освещенный мерцающими продольными полосками. Будто в старые времена, когда он тайком проникал в какое-нибудь хранилище, чтобы вынести оттуда несколько особо ценных предметов. Невольно он сделал шаг вперед, в манящую тайну, и только потом вспомнил, что не может сдвинуться с места.
После того, как обнаружил, что идет.
Франс обернулся и среди прочих увидел со стороны самого себя, замершего на месте. М-да, он надеялся, что выглядит менее нелепо. Додумывал мысль он, уже двигаясь вдоль узкого прохода, за которым ждала неизвестность. Шел быстро, не зная, сколько времени отпущено. Иногда справа и слева встречались ответвления, но они были перекрыты массивными дверьми из неизвестного металла, с замками необычной конструкции. За одной из них он, казалось, уловил едва слышную музыку, звучавшую порой в ушах во время сражений. Надпись на другой гласила “Настройки”. От прикосновения кольнуло в руках. И замки необычной конструкции — наверняка он потратил бы кучу времени, чтобы вскрыть. На следующей двери были начертаны буквы “Выход”. Замка не было, и Франсу показалось, что она не заперта, но даже сквозь металл оттуда повеяло таким холодом небытия, что ужас продрал до костей, и Франс отшатнулся к противоположной стене.
Еще два поворота — и впереди стало светлее. В помещении, где Франс теперь оказался, слабо мерцали стены, в остальном оно напоминало склад — широкие проходы, гладкий пол, длинные ряды полок… Только вместо армейской амуниции, или, скажем, мешков с репой на них стояли огромные сосуды, по форме схожие с пузырьками памяти, только гораздо больше. И вместо переливающегося сапфиром зелья сквозь стенки просвечивало что-то совсем иное.
Франс шагнул ближе, склонился к одному из ближайших. Вот внутри он сам, но не тот полу-призрак, который ходит здесь, и не тот настоящий, который словно заморожен в лагере. Он-третий, недавний, входящий в ворота крепости вместе с товарищами. Только что он разобрался с междоусобицей северян, заключил союз, пополнив ряды сопротивления тяжелой пехотой, и несет весть об этом. Совсем скоро сообщат, что чужаки готовят нападение на крепость.
Но сейчас там, внутри, Франс шагает ко входу, следом идет Велин, панцирь которого явно требует ремонта. Нимори и Лериль шагают так, чтобы между ними был Шандер, которого это явно забавляет. Но если волшебница выглядит непроницаемой, то Лериль с отрешенно-мечтательной улыбкой смотрит на Франса, даже, кажется, спотыкается в этот момент…
Еще шаг — опять он, перед схваткой. Через мгновение застигнутый врасплох с кучкой приближенных вождь северян-мятежников обернется и начнется короткая, но жестокая битва, во время которой дважды пришлось считать до трех и обратно — к этому моменту.
Он заметил этикетку — “Сохранение 0045”. Что это значит?
Франс неверяще разглядывал ряды сосудов — как же много… И в каждом — какой-то кусочек их приключений? Но как же так? Будто одновременно были живы и неопытный Франс, который только-только украл перчатку и из любопытства примерил красивую вещицу, да так и не смог снять. Франс, преследуемый чужаками, которые мечтали уничтожить единственное оружие против их бессмертных офицеров. Франс, который рад убежищу в крепости, но не собирается всерьёз становиться лидером сопротивления. Франс, который счастлив с Нимори. Франс, который вынужден быть с Лериль.
Он шёл вдоль стеллажей и вспоминал эпизод за эпизодом под толстым стеклом. В каждый из них он разбивал флакон с зельем памяти.
Запоминал.
И теперь они, эти другие жизни — здесь.
Они будто спят, пока их не разбудят, чтобы продолжить жить. Франс увидел даже странный механизм с выемкой, будто специально под сосуд. Табличка на нем гласила “Загрузить”. Наверное, так это и происходит? Выбирай любую и продолжай.
Франс хотел продолжать только одно. Его взгляд остановился на бутыли, за которой ночь мерцала алмазными звёздами. Палатка, Нимори… Только что она попросила отдать ожерелье, а потом оказалась в его объятьях. А совсем рядом — другое место. У ворот крепости, куда его притянуло спустя минуту. Между сосудами расстояние всего с палец, а для Франса перевернулась вся жизнь.
А что если… Если не будет воспоминаний? Никаких, кроме одного.
Того, где он с Нимори.
Франс коснулся стекла, за которым он шагал к крепости, а потом с силой столкнул сосуд на каменный пол. Стёкла брызнули во все стороны, облачко, полное образов и сонма шепотков, рассеялось в воздухе.
Следом полетели новые и новые бутыли.
Франс дышал всё чаще, а шаги от полки к полке стали тяжелее. Он где-то порезал правую ладонь.
Сначала казалось, что сосуды никогда не кончатся, но вот остался последний ряд. Звон стекла. Франс огляделся — на полу некуда было ступить от осколков. Пустые полки. И только одна-единственная бутыль поблёскивала округлым боком. За ней — их с Нимори жизнь. Единственная правильная.
И она должна продолжаться.
Франс с трудом поднял сосуд — как бы пригодились сейчас мускулы Велина — и потащил его к механизму. Вот так, только бы достаточно было его установить в нишу… А что, если…
Но едва сосуд с лёгким щелчком встал в отверстие, в голове будто взорвалось солнце — ослепительным бело-золотым.
— Что мы будем делать после победы? — спросил Франс.
Они лежали рядом, голова Нимори на его плече, и он ощущал на шее ее дыхание.
— Давай сперва победим, — она вздохнула и повернулась на спину.
— Победим, конечно, теперь я их… одной перчаткой! — засмеялся он. — Потребую себе дом у моря, и чтоб только вдвоем, пусть нас никто не трогает неделю, нет, месяц, а то я их тоже… одной левой! Будем там ходить, не одеваясь, чтоб зря время не тратить.
Она улыбнулась.
— Ты настоящий стратег, что бы там ни говорил Велин. А теперь давай спать, завтра ни свет, ни заря выходить.
— Давай.
***
Сеть коридоров осталась позади. Ныли мышцы, саднили мелкие раны, но сердце пело свою песню — безумную, непокорную. Франс упивался даже не схваткой — жизнью. Своей жизнью. Перед этим вокруг него несколько раз подряд возникала та самая ночь, и тут же исчезала — будто направлявшая его рука никак не могла поверить, что ей не оставили больше разных Франсов, разных жизней. Не оставили выбора. Перчатка тоже кое-что может.
Вот так, побудь теперь на моем месте!
А чужаки… Да, я убью их, потому что они сжирают сущности людей, потому что такого не должно быть — и для тебя, Нимори! Я сделал невозможное, чтобы идти в бой вместе с тобой не просто как союзником. В бой и в будущее для всех людей и для нас с тобой. И пусть стоящие на пути сдохнут.
Он убивал легко и вдохновенно, тени словно сами укутывали его, усталость не решалась подойти, клинки разили без промаха. Оставалась последняя пещера, где укрывался Король-поглотитель и его свита.
Ну что ж, вперед!
Зелье памяти полетело на пол.
Их было около дюжины, с виду почти как люди. Впрочем, бросаясь на отряд, они преображались на ходу: раскрывались огромные пасти, множеством суставов изгибались неимоверно длинные когтистые лапы. Он уклонился от первого и ударил двумя кинжалами сразу, пронзая сердце — и тут же добивая прикосновением перчатки. Конечно, Франса увидели, но Велин перекрыл дорогу. Доспех засверкал защитной аурой, заставив нападающих отступить на шаг. Этого было достаточно для Франса, чтобы опять стать незаметным. Он искал взглядом Короля — величественного, с диадемой на голове. Что, если сразу пробраться к нему? Взрыв раскидал нескольких чужаков — конечно, это Нимори — оставалось этим воспользоваться.
Франс скользнул вперед, вдоль стены и приблизился к Королю-поглотителю. За несколько шагов тот развернулся в его сторону, что-то учуяв, но тут же покачнулся, потерял равновесие. Из его горла торчала стрела Лериль. Король булькнул, выдернул ее с воплем боли, Франс подскочил мгновенно — лезвия полоснули по горлу, и перчатка вошла прямо в рану.
Получай!
А вдруг на этот раз всё? По-настоящему?
Как друзья? Короткий взгляд по сторонам. Нимори отступает, отбиваясь веером льдинок по глазам врагов. Лериль… Когти располосовали ее плечо и руку, кровь пропитала одежду. Велин тут же прикрыл ее собой, а Шандер, державшийся позади, протянул руки — и рана начала закрываться.
Хорошо!
Но Король не умер. Как и тогда, во время осады, он просто занял новое тело.
— Франс, надо перебить всех, тогда ему некуда будет деваться! — крикнула Нимори.
То, что было дальше, слилось в сознании, будто повторяясь раз за разом. Велин или Нимори, каждый по своему, сбивают чужака с ног, Лериль прикрывает их стрелами, а Шандер — молитвами. Франс добивает.
Следующий.
Еще дважды Король-поглотитель менял тело, но, наконец, все чужаки лежали на полу.
— Уф… — Франс провел рукой по лбу. — Справились.
Победа еще не осознавалась в полной мере. И, кажется, не только им. Остальные стояли, переминаясь с ноги на ногу, только Нимори шагнула ближе, к последнему из тел.
— Тут что-то не то, — сказала она. — Франс, тени!
Он вошел в них инстинктивно, изменяя зрение — и успел заметить движение в углу, через секунду оно исчезло.
— Туда! — указал он, и бросился в погоню. За большим камнем оказалась щель, ведущая в узкий проход. Франс двигался скрытно, но быстро, то теряя тень из виду, находя вновь, пока погоня не привела их в еще одну пещеру, и впереди мелькнул свет. Выход!
— Уходит! — заорал он, видя, как размытая фигура чужака метнулась туда.
Быстрые, как молния, слова — и настоящая молния, которая почти обожгла ухо. Громыхнуло, и камни обвалились, закрывая отверстие.
Чужак снова стал видим, обретая знакомые черты Короля-поглотителя.
— Рас-сс так, — прошипел он, — сдохнем вместе!
Шандер вскинул руку, Король тоже — и будто разлетелся на клочки, став живым — или уже неживым! — взрывом, отбрасывающим их, разрывающим на куски, вминающим в камень.
Но ведь я должен победить, — мелькнуло в угасающем сознании Франса. Ты и победил, ответил внутренний голос. Теперь всё, больше не нужно никакого раз, два, три… Но почему я еще думаю об этом?
— Разлеглись тут, — закряхтел знакомый голос Шандера, которого никак не могло быть в посмертии. Ибо за что посмертие такое? — Скажите спасибо, я успел ауру защиты наложить. Что бы вы без меня делали?
— Умерли славной смертью героев и остались в легендах, — огрызнулся Велин.
— Я предпочту пожить и остаться в анекдотах, — парировал Шандер. — Похоже, на этот раз всё.
Франс невольно бросил взгляд на перчатку, привычно охватывающую руку. Ощущения изменились — и правда, узоры на ней потускнели, почти слились с серебристой кожей, которая и сама будто потухла, стала просто серой. Нда, вечно носить красивую перчатку было куда приятнее.
И тут Франс понял, что она сидит не так уж плотно. Потянул — и она легко соскользнула с руки.
— Мы сделали это, — прошептала Лериль. — Наконец-то.
Как хорошо, что в этой реальности между нами ничего не было, подумал Франс. Ты хорошая девочка, Лериль, и еще встретишь кого-то. А я…
Он перевёл взгляд туда, куда тянуло сердце. Нимори пошатнулась, вставая. В изодранной мантии, в грязи и крови, она все равно была отчаянно прекрасна.
Только вот её битва ещё не закончилась.
— Давай отыщем Ожерелье Знаний вместе.
Рука об руку, они отправились в пещеру, где впервые увидели высокого чужака с диадемой на голове. Труп всё ещё валялся там — совсем не такой величественный. Нет ничего величественного в изломанном теле, лежащем в луже тёмно-фиолетовой крови.
Нимори не бросилась к нему искать своё сокровище, будто ждала, что Франс сам должен отдать его ей. Как подарок, как знак… Он склонился над Королём-поглотителем и надорвал ворот его бледного кафтана.
Ожерелье было там. Оно казалось живым, с внутренним сиреневым светом и пульсацией. Словно то, что было заключено в крупных жемчужинах, жаждало вырваться наружу.
— Нашёл? — тревожно спросила Нимори.
Франс расстегнул замочек, собрал перламутровые нити в горсть и поднялся. Торжественно, будто для коронации, приблизился к Нимори. Расправил ожерелье и собрался застегнуть вокруг её шеи, но она не позволила. Шагнула назад.
— Подожди… Подожди, любовь моя.
— Что-то еще? — удивился он. — Ты же так хотела его!
— Хотела, — она кивнула, закусила губу, продолжила неуверенным, непохожим на свой голосом: — И хочу… Но я должна сказать. Ты меня привлек с первой встречи, но я не думала тогда, что для меня другой человек может значить так много, как ты, даже в сравнении с моей целью.
— А я всегда желал называть тебя своей. Ради этого… — он хотел сказать, что изменил ради этого прошлое и будущее, но осекся. Закончил вместо этого: — Ты знаешь.
— Знаю, — кивнула она. — И поэтому… мне жаль.
— Да в чем дело, Нимори?
Нежданный холодок пробежал по спине, въелся под кожу, добрался до сердца.
— Мне нужно… Пообещай, что не будешь мешать.
— Конечно.
Наверное, мелочь, ерунда, которые порой так важны для девушек… Конечно, Нимори не похожа на других, с ее умом и целеустремленностью, но она тоже человек.
— Дай, — она протянула руку, и Франс вложил в нее ожерелье. — Понимаешь, там знания целого народа. Вместить это — слишком много для человека. Меня это совсем не пугало, ведь это шаг дальше, вперед.
Холодок превратился в ледяные когти страха.
— Какой шаг, куда?
— Я бы хотела обнять тебя еще раз, да боюсь, что тогда могу не решиться. Но довольно слов!
Она прошептала заклинание, странное, не похожее по звучанию на боевые — и сотни мелких жемчужин засияли так, что Франс невольно сощурился. А потом надела его себе на шею.
— Прощай и прости!
И в окутавшем ее свечении Нимори начала меняться. Сиреневые нити из жемчужин пронизали кожу, наполняя своим цветом. Тонкое дрожащее марево окутало тело, делая и его таким же зыбким, призрачным. Будто эфемерные знания вытесняли плоть.
“…слишком много для человека…”
Франс хотел обхватить, удержать — хотя бы то малое, что ещё было в ней от Нимори. Но рука тронула лишь холодный воздух. Наполненная свечением голова качнулась с едва уловимым осуждением. А потом Франс перестал разбирать черты лица. Словно голов стало сразу слишком много — десятки, сотни? И все они слегка подрагивали так, что больно было смотреть. Но он всё равно продолжал. Ловил осколок улыбки, прядь волос — уже не чёрных, как ночь, а сизых, как дождливое утро.
Осталось ли там что-то от неё?..
— Нимори…
Но ничто не отозвалось в этом существе. Оно медленно поплыло из пещеры, мерцая и пульсируя, а Франс смотрел вслед.
Это то, чего ты хотела, Нимори?
Неужели оно стоит того, стоит улыбки, взгляда, касания? Близости, на которую способен человек, кружащейся головы, жара крови, пульсирующей в венах и жара другого тела рядом? Доверия?..
Ты знала с самого начала, знала и не сказала ничего!
А если бы сказала? Изменило бы это хоть что-то? Жажду быть с тобой, только с тобой? Летящие на пол неправильные сосуды?
Франс смотрел вслед призраку, видел перед собой лицо Нимори, ее пьянящую загадочную улыбку. Нет, он снова сделал бы то же самое, тысячу раз. И пусть сердце сейчас захлебывалось болью, все-таки они с Нимори были вместе!
Он с удовольствием выкинул бы из головы эти мутные мысли — о Фортисью, ее странной семье, о варфарине и оранжевой бутылке, — в конце концов, ему было чем заняться в разгар рабочего дня; но, выходя из лифта на своем этаже, он столкнулся с О’Гвардиеном.
Правый глаз Сида озарял роскошный «фонарь».
— Да вы издеваетесь, — изумленно сказал Ригальдо, вертя на пальце ключи. Сисадмин вскинул подбородок и гордо промолчал. Его лицо выглядело зеркальной копией лица Клариссы, и Ригальдо не смог смолчать:
— Что это, тоже палтусом отбивались?..
Сид вспыхнул до корней волос и крепко сжал губы.
Кларисса, разговаривающая в приемной сразу по трем телефонам, подняла голову и всплеснула руками.
— Сид! — пискнула она, быстренько завершив разговоры. — Я же вчера попросила тебя не соваться к Агате!.. У нее там такие мордовороты!..
— После того, как на тебя напали в подъезде? — процедил Сид и раздраженно откинул пятерней длинную светлую челку. — Ага, разумеется! Это как раз то, после чего я непременно послушаюсь!..
Ригальдо стремительно устал от всего этого.
— Быстро в мой кабинет, оба, — рявкнул он. — Да, вы тоже!..
Уже через минуту ему открылся новый виток этой драмы. Вчера пьяненькая Кларисса пыталась замаскировать свой синяк, вместо того чтобы трезво обсудить ситуацию. Версия про «боксирование в оранжерее» Сида не устроила. Он без особых усилий вытряс из нее правду — про подъезд, Миату и палтус — и, кипя гневом, поздним вечером отправился разбираться в особняк мачехи.
Охрана вышибла его оттуда через десять минут.
— И вас даже не сдали полиции за вторжение в частную собственность? — уточнил Ригальдо, дослушав его до конца. — Это… плохо.
— Идите вы к черту! — окрысился Сид. — Что вы лезете к ней?! Как будто я не знаю, с кем она вчера напилась после работы!
— Сид!..
— Да разуйте глаза! — заорал Ригальдо. — Фортисью, вас преследуют, или как это еще называется: на вас то горшки падают, то машины чуть не сбивают, то вы травитесь ядом! Вы что, не видите, что вокруг разворачивается какая-то нездоровая суета?.. Вы знаете, что ваша мачеха приходила копаться у вас в столе, притворяясь журналисткой своей же газеты? А я-то думал, что мне напоминает «Мэри Мэллоун», а это настоящее имя Агаты Кристи, и еще это псевдоним вашей дохуя творческой мачехи!
— Какая Кристи? — с недоумением спросил Сид, переводя взгляд с Клариссы на него. — Чей псевдоним?
— Агата Мэри Кристина Мэллоун, — процедил Ригальдо. — Такая писательница. Иди погугли.
Кларисса неожиданно сильно побледнела.
— Агата сюда приходила? — спросила она шепотом. — Прямо сюда?.. В офис?..
— Да! — гаркнул Ригальдо. — Я сам ее здесь застал!
— А… вы уверены? — пробормотала она и полезла за телефоном. — Сейчас. Я покажу вам портрет…
— Уже показывали, — отрезал он. — Вчера, когда мы пили. Я ее вспомнил.
Он поморщился: мог бы вспомнить и раньше. Не зря ему казалось, что он уже где-то видел эту ослепительную паучью улыбку и идеально уложенные каштановые волны в стиле тридцатых.
Кларисса ощутимо расстроилась.
— Вот же… Она, наверное, искала какой-нибудь компромат на меня…
— Какой на тебя может быть компромат? — подал голос молчавший до того Сид. — Ты что, хранишь в рабочем столе мет? Порнографию? Мертвых котят?
— Нет, но…
— А может, она тебе что-то подбросила? — Сид ощутимо заволновался. — Ну, чтобы ты потеряла работу, если вдруг это увидит… твой босс.
Ригальдо задумался, что такого он мог увидеть в столе Фортисью, что могло бы ее дискредитировать, как секретаршу.
Тут его взяли за обе руки, и очень крепко.
— Мистер Сегундо, — Кларисса заглядывала ему в глаза. — Почему вы так рассердились?..
Вот и пришел момент откровения.
— Я ее уже видел прежде, — признался он, рассматривая рыжие веснушки на бледном носу. — Тогда, в кофейне. Перед тем как вам стало плохо. Вы сидели с ней за столом. И она угостила вас соком, — он поднял пакет, который принес в офис, и извлек из него бутылку. — Помните?..
Кларисса зачарованно уставилась на пакет, а потом начала краснеть.
Приоткрылась дверь — кто-то заглянул в кабинет. Сид рявкнул не глядя:
— Босс занят! Зайдите позже!
— Ладно, — задумчиво отозвался Галк. Он почти скрылся за дверью, но в последний момент передумал и опять всунулся по пояс: — А чего у нас тут, опять хакнули, что ли?
И среди всей этой неразберихи Кларисса, дошедшая цветом лица до оттенка спелого помидора, вдруг произнесла:
— Она не могла. Агата меня презирает, конечно, но она бы не стала!..
Ригальдо молчал. Что еще он мог ей сказать? «Моя паранойя твердит, что любая хуйня может статься? Меня однажды порезала тихая сумасшедшая сука, а моего мужа чуть не сожгли на складе по заказу мстительного члена совета директоров»?
— Да что вы трясете? — Сид повернулся к Ригальдо. Выхватил у него бутылку и попытался открутить крышку. — Что у вас опять за секреты?
Он собирался сунуть нос в горлышко, но Кларисса ударила его по руке. Когда она посмотрела на Ригальдо, ее глаза странно блестели.
— А вдруг, — сказала она шепотом, — она хотела навсегда разлучить нас с Миатой?!
— Бред, — буркнул Сид. — Она ее не любит, это видно. Любой другой еще приплатил бы, чтобы Миату забрали…
Но Кларисса уже не слушала его. Бросившись к своему столу в приемной, она с фанатичным рвением выкидывала из ящиков все, что там было.
Галк осторожно перешагнул порог кабинета и подпер собой стену.
— У вас тут интересно, — пожал он плечами на немой вопрос Ригальдо. — Я останусь.
Ригальдо сжал губы. Он понимал главу СБ, но сам бы предпочел сейчас быть как можно дальше отсюда. Например, во Флориде; и не заниматься доморощенными детективными историями. А Кларисса уже бросилась обратно, демонстрируя коробку конфет:
— Вот, — ее голос просел. — После своего «отпуска» я нашла это на видном месте. Я их не покупала. Сид тоже мне такое не дарит. Он знает, что я люблю желейные бобы и крекерджек.
— Детки, — задумчиво сказал Галк. — Не торопитесь. Это мог положить кто угодно из наших. Просто чтобы поддержать вас после отравления. Просто конфеты.
Кларисса неожиданно стрельнула глазами в Ригальдо и покраснела еще сильнее, хотя куда уж ярче, казалось бы.
— Вообще-то раньше я думала, что это мистер Сегундо, — пролепетала она. — Потому что он, ну… а кто еще.
На лицах Сида и Галка обозначилось одинаковое сомнение. Ригальдо возвел глаза к потолку. Боже, за что.
— Ладно, — вздохнула Кларисса и заскребла упаковку. — Давайте проверим. Я немного попробую, с краешка…
— Нет! — рявкнул Сид, а Галк отлепился от стены. И Ригальдо с изумлением понял: поверили. — Положи конфеты к хуям собачьим!
— Ладно, — Кларисса отложила их с видимым облегчением. — Потому что в одном из детективов Агаты в конфетах была серная кислота!
В полной тишине Галк произнес выражение, в котором приличными были только предлоги.
***
— Оля-ля, — Люсиэла наклонилась к лицу Ригальдо. — Выглядите не очень. Может, минеральной воды? Кофе? Сока?
— Яду, — с трудом ворочая языком, произнес он. — Я чего-то устал. Вы не посмотрите, что у меня дальше по расписанию?
— Легко, — Люсиэла даже не стала его поддевать насчет того, что работает только с Исли. — У вас там полный-полный завал! А где ваше рыжее чудище?.. Почему оно вас не опекает?
«Потому что я отправил Фортисью к очередному крайне полезному знакомому Галка, — хмуро подумал Ригальдо, потирая лицо. — Потому что вся эта история с мачехой выглядит паршиво. Пусть получит там консультацию, может быть, ее убедят обратиться в полицию, если в этом действительно есть нужда… Лишь бы они с О’Гвардиеном сами ничего не расследовали!»
В том, как быстро Кларисса согласилась с его дикими домыслами насчет отравления, было что-то пугающее. Она унесла бутылку из-под сока и конфеты, держа их в пакете на вытянутой руке, как будто там лежала гадюка.
Галк, который в начале визита казался добродушно-ироничным, совсем не выглядел таким после того, как Кларисса три раза повторила рассказ о своей семье и подробно пересказала все «нелепости и случайности», приключившиеся с ней за последнее время.
Сид на удивление кротко согласился с Галком и отправился поработать.
Ригальдо эта кротость совсем не понравилась, но он уже не мог видеть ни Клариссу, ни весь ее кошачий прайд. Он был бы не против, чтобы его подвело «чутье», чтобы никого заговора вокруг секретарши не существовало, и чтобы он торжественно прославился на весь офис не только как тиран и самодур, но и психованный дурак, но что-то внутри противно шептало: это не он перечитал детективов, это происходит на самом деле. Кто-то накачал Фортисью варфарином, от чего она чуть не истекла кровью у него на руках.
–… и совещание по вопросам благотворительности через десять минут, — важно произнесла Люсиэла. — Вот ваша минералка…
Вякнул телефон. Ригальдо открыл сообщение — Исли прислал ему какое-то видео. «Наверное, запись с репетиции Джессики», — вяло подумал Ригальдо и без особого интереса запустил скаченный файл. И чуть не выронил телефон: на экране голый Исли кокетливо помахивал огромным дилдо.
— О, боже! — Ригальдо откинулся на спинку кресла. В глазах потемнело. Все сегодня сговорились его доконать! Исли прислал ему… Записал для него…
Гад!
Люсиэла заинтересованно двинулась в его сторону, и он качнулся назад, прижал телефон к животу:
— Нет, нет, все нормально! Принесите мне сок!
— Сок?..
— Свежевыжатый! Из томатов сорта Чероки Грин! — рявкнул Ригальдо. Когда Люсиэла вышла, он перевел дух. Чуть приподнял телефон, покосился на экран. Зажмурился и посмотрел еще раз. Изображение никуда не пропало. Оно немного подвисало, но все равно двигалось. Как хорошо, что без звука. Безумно хорошо.
Исли из ролика развалился на гостиничной кровати. Он подпер рукой голову, а правую ногу изящно отставил в сторону, так, что взгляд Ригальдо уперся прямо ему в пах, в светлые завитки. Исли улыбался, что-то говорил, лукаво глядя в камеру, а его член, наполовину набухший, приподнимался и шевелился в такт покачиваниям здоровенного дилдо белого цвета, который Исли небрежно сжимал в руке.
Он там, в Майами, купил себе белоснежный елдак.
Что он, мать его, собирается делать с ним?!
О, Исли не оставил ему повода для сомнений, нежно поцеловав искусственный член. Мгновение вытянутые губы касались головки, а в следующую секунду рот приоткрылся, выпуская узкий розовый язык. Тот невесомо прошелся по выпуклой поверхности и принялся описывать круги вокруг венечного утолщения. Выглядело развратно: приоткрытый рот, покрасневшие щеки, помутневший взгляд. «Скотина! — яростно подумал Ригальдо, держа телефон подрагивающими руками. — Чем он там занимается вместо конференции! Ах да, у него уже семь вечера!.. Ну все равно, вот говнюк!»
«Говнюк» занимался тем, что с энтузиазмом обрабатывал своего нового дружка. Он проводил языком вдоль всей немалой длины, надевался ртом на головку, облизывал и засасывал, время от времени косясь на Ригальдо — «Ну как тебе, хорошо видно, я еще и вот так могу!..». Он был возбужден — его потемневший член распрямился над животом, и Исли пару раз провел по нему рукой. Потер между ног мокро блестящим фаллосом — и видео кончилось.
Ригальдо перевел дух. Ему показалось, что у него самого ниже пояса все горит — вставший член натягивал брюки так, что больно было сидеть, Ригальдо чувствовал малейшую складку, неприятно давящую в паху. Пришло еще два сообщения. Он сжал губы и решительно ткнул в первое.
Исли лежал на спине, разведя ноги. Его лицо было расслабленным, он улыбался. Ригальдо вцепился в край стола. Он видел бледные полукружия ягодиц, сморщенную мошонку и темное пигментированное пятно ануса. Светлые прямые волоски на промежности слиплись и влажно блестели от смазки — похоже, кто-то ответственно подошел к процессу съемки. Заведя руку вниз, Исли ритмично массировал себя между ягодиц фаллосом. Головка то и дело задевала анус, крутилась, надавливала на задний проход, не проникая внутрь. «Читер», — подумал Ригальдо, и Исли будто услышал эти мысли. Его лицо затвердело, губы сжались, он перехватил толстый ствол поудобнее и, упершись пятками в гостиничное покрывало, принялся вводить игрушку в себя.
«Идиот! — ужаснулся Ригальдо, чувствуя невыносимую смесь злости, тревоги и вожделения. Как он забыл, что Исли не признавал полумер. — Порвешь себе все! Это же…»
Головка фаллоса уперлась в задний проход; было хорошо видно, как напрягается покрасневший сфинктер, пытаясь ее вытолкнуть. Исли раздул ноздри и надавил сильнее. Он приподнимал бедра и ерзал по покрывалу, вместо того, чтобы расслабиться. Ригальдо затрясло. Член втягивался миллиметр за миллиметром, а потом вдруг погрузился в кишку, и Исли решительно пропихнул его глубже. И замер: у него получилось. Кисть, обхватившая толстую палку, разжалась, и Исли, ухмыльнувшись, показал в камеру большой палец. Торчащая в нем хрендюлина, сжатая мышцами, качнулась вверх-вниз. Ригальдо шумно выдохнул, чувствуя, как пересыхает во рту. Исли снова перехватил фаллос, развел ноги шире, улыбнулся — на взмокшем лице блеснула полоска зубов — и пошел трахать себя силиконовой дурой. Он то делал это короткими частыми движениями, то медленно вытягивал палку и снова загонял ее в глубину. Ригальдо при этом каждый раз вздрагивал и кусал губы, потому что видеть зияющую дырку с ярко-красной слизистой было невыносимо. Исли, похоже, втянулся; он выгибался на покрывале, упирался в него затылком, широко разводил колени, принимая в себя хреновину длиннее и толще, чем его собственный член. С этой штукой Исли выглядел уязвимо и в то же время желанно. Ригальдо хотелось достать ее из него — только для того, чтобы сжать в руке и ощутить, с какой натугой она будет входить в чужое тело. Самому выебать ею Исли.
Видео кончилось. Ригальдо посмотрел на дверь, из которой вот-вот должна была появиться Люсиэла, смахнул со лба испарину и ткнул в третий ролик.
Тот начинался с того, что Исли перевернулся на живот. Он встал на четвереньки, а основание фаллоса упер в покрывало. Ригальдо посмотрел на гибкую талию, длинные волосы, рассыпавшиеся по спине, охуительный вид на оттопыренную голую задницу, притирающуюся к игрушке, чтобы насадиться поглубже, и решительно выключил видео.
Мужик он вообще или где.
— Слушайте, вот ваш сок, — Люсиэла распахнула дверь. Из стакана в ее руке торчала длинная палка сельдерея. — Свежевыжатый. Он томатный. Сорт не знаю. Где я вам найду именно Чероки Грин»?! И… боже, вы хорошо себя чувствуете?! Почему вы такой красный?..
— Как томат, — выдавил Ригальдо и затрясся от смеха. — Свежевыжатый. Вот, давление вдруг подскочило…
Он застонал и уткнулся лицом в ладонь. Пожалуй, Исли был прав — ему был необходим отпуск. В отеле на Шпицбергене. В блаженной белой пустоте.
Люсиэла все еще стояла со стаканом, и Ригальдо, проходя мимо, выдернул из него сельдерей и яростно зажевал.
— Куда вы? — спросила Люсиэла ему в спину. — У вас совещание через минуту.
— Я успею! — отрезал Ригальдо и одернул полы пиджака.
Он профессионал в своем деле, ему не составит труда передернуть на третий ролик за полминуты. А следующие тридцать секунд он будет высказывать Исли все, что тот заслужил.
Чужие жизни, словно берега –
То теплых вод, то Леты или Стикса.
Я примеряю их шелка иль их рванье –
На час, на пост, на день
И на разрыв.
Можно вскинуть клинок курсора,
Отправляя щелчком заклятья;
Перебрать задумчиво после
Сохранений старые фото…
Или с холодом меж лопаток
Душ излом переплавить в тексты –
То бессильно, то восхищенно…
А костюм надевая, как маску –
Меж деревьев увижу чудо,
Станут замковыми комнаты стены.
Непохожи мосты-дороги.
Но неважно, какую выбрать,
Проходя сквозь чужие жизни.
Подлецы и поэты, жрецы и герои
Навсегда меня покидают…
Клок души, пусть совсем незаметный,
Потихоньку уходит с ними,
Увядая листом осенним.
А на месте его прирастает
Часть того, чем ты был ненадолго –
Пусть лишь еле заметной крошкой.
Те, меж чьих берегов проплыл я,
Навсегда меня покидают.
Навсегда во мне остаются.
– Я не понимаю, почему нужно спорить из-за каждого пустяка! – Олег крутил головой, преувеличенно внимательно глядя на дорогу – не желал встречаться взглядом с молодой супругой.
Альбина поглядывала на него со скрытой усмешкой, а сама любовалась: сейчас, когда он был раздражен, Олег казался ей особенно привлекательным. Если уж быть до конца откровенной, – а Альбина не привыкла себя обманывать, – Швецова трудно было назвать человеком многогранным. Никогда он не напишет (да, тут опять неизбежно вставала тень Жени Невского) стихов, пусть даже самых нелепых. За недолгое время, прошедшее со времени их свадьбы, она успела отлично изучить характер супруга. Причем было это очень легко. Наверное, именно потому, что человек оказался не таким крепким орешком, как Невский. Но она любила Олега и, даже сейчас, глядя на его разгневанное лицо, понимала это как никогда ясно.
Жили с отцом. Мужчины присматривались друг к другу. Олегу не приходилось жаловаться на излишний контроль, в то же время Альбина чувствовала себя дома увереннее и спокойнее. Поначалу Швецов хотел перебраться в квартиру на Петроградской стороне, которую молодоженам предлагал снять один из его новых знакомых, но, в конце концов, экономия взяла верх. Упомянутый знакомый скидок не делал, а на сэкономленные деньги можно было прикупить что-нибудь в дом.
– Жаба душит! – говорил он, вздыхая, и Альбина очень живо представляла себе эту жабу – противную, зеленую, как надувная игрушка. Бррр!
Еще не успели стереться из памяти суровые андроповские решения по борьбе с коррупцией, теневой экономикой и прочими язвами, удивительно быстро плодившимися на теле все еще социалистического общества. А язвы никуда не делись: с тенденцией трудно бороться, а может, и не было никакой борьбы – одна видимость. Олег, чья уверенность в собственных силах уступала только его амбициям, свел знакомство с каким-то воротилой теневой экономики – жутко неприятным человеком с гитлеровскими усиками. Предполагалось, что взаимное сотрудничество, позволит Швецову повысить свой статус в мире «дефицита». Тесть, в разговорах с Альбиной с глазу на глаз употреблял слово «спекуляция», правда с добродушной улыбкой, но дочь все равно сердилась.
– Дело не в том, что это плохо, – объяснял он ей. – Точнее – не только в этом! Просто, я очень опасаюсь, что твой коммерсант, в конце концов, заработает большие неприятности!
– Папа, прекрати! – просила Альбина. – Ты накаркаешь!
Так пресловутый «дефицит» стал еще одним камешком в стене, отделявшей заслуженного врача от Олега Швецова. Муж снова стал заводить разговоры о том, чтобы переехать на отдельную квартиру и жить без тягостного надзора.
– Знаешь, как говорят – «расстанемся, пока хорошие»! – объяснял он ей как-то вечером. – Зачем все доводить до конфликта? Все равно этим кончится! Будем приезжать в гости. Я тебе уверяю – стоит начать жить отдельно и отношение меняется. А твой отец сейчас, извини, относится ко мне, словно к мальчишке…
– Может быть, он прав?! – Альбина прижималась к мужу, успокаивая. Почему-то все особенно важные разговоры Олег предпочитал заводить в постели – так, наверное, ему казалось, будет доходчивее.
– Твой отец вроде персонажа Папанова – «тебя посодют, а ты не воруй!» Так не пойдет, Альбина! Я не ребенок и знаю, что делаю. Не придется тебе передачи носить!
Альбина вытянула руку и постучала по деревянной спинке старой кровати, украшенной резными дубовыми листьями – эта была одна из тех вещей, рядом с которыми она выросла. Ей трудно было представить себе, что придется переезжать отсюда в чужой дом, начинать все на новом месте. Почему-то это казалось ей страшным. Недаром ведь говорят, что лучше два пожара, чем один переезд.
А вот Олега и эта обстановка, родная для Альбины, раздражала неимоверно, о чем он – очень некстати – сказал в следующую секунду:
– Мебель новую купим – чешскую, а то живем с этим антиквариатом, как в музее!
Альбина молчала, вспоминала с грустью время, которое уже не вернуть никогда. Мир тогда казался таким огромным. А теперь он сузился до пределов квартиры, улицы, ателье. Наверное, это неизбежно, когда взрослеешь. Печально, подумала она. Очень печально.
Потом мысли начинали мешаться, как в старой сказке про Оле-Лукойе с зонтиками: открыл он пестрый зонтик – и хорошим детишкам снятся красивые сны, похожие на мультфильмы, открыл черный – и нехорошим детишкам не снится ничего. Альбине в последнее время не снилось ничего вразумительного. А Олег уверял, что не видит снов совсем, ей казалось, это должно быть очень страшно – похоже на смерть.
– Не сердись, милый… – она прислонилась к его плечу, глядя на сквер рядом с Никольским собором, мимо которого они проезжали.
Здесь было пусто – погода стояла дождливая, за деревьями даже в это пасмурное утро светились позолоченные купола. Альбина уже заметила, что путь к мастерской Наппельбаума оказался длиннее, чем обычно: Олег нарочно поехал в объезд, чтобы выиграть время для этого разговора.
Накануне ей позвонил домой Акентьев-старший с извинениями за причиненное в его визит в ателье беспокойство, и приглашением, разумеется, в компании супруга, на «творческий вечер» в его доме, запланированный на ближайшую субботу. Альбина отказалась. На этот раз ей удалось сдержать негодование – в конце концов, воспитание обязывает быть вежливой. Режиссер выразил надежду, что до субботы она успеет передумать.
Альбина, к несчастью, проговорилась мужу, и тот загорелся.
– В чем дело, я не понимаю? – Он и сейчас разводил руками, удивляясь ее категорической реакции. – Мои знакомые тебе не очень интересны, так давай навестим твоих! Или здесь что-то сугубо личное? Знаешь, я начинаю ревновать!
Альбина прекрасно понимала, что Олег уже просчитал в голове, какие интересные знакомства он мог бы завязать на этом вечере.
– Успокойся, милый! – сказала она. – Там соберется исключительно творческая интеллигенция – тебе пришлось бы читать стихи, как на детском утреннике, иначе никто тебя всерьез не примет! А ты ведь стихи не очень любишь!
– Мишка косолапый по лесу идет, шишки собирает, песенки поет… – пробормотал Швецов и поинтересовался: – Не прокатит?
Альбина с серьезным видом задумалась, а потом покачала отрицательно головой.
– Нет, ты все-таки подумай, – попросил он еще раз, – всегда ведь можно уйти, если не понравится.
Если Олег Швецов не обладал каким-либо качеством, необходимым для семейной жизни, то это, несомненно, было искусство компромисса. Все, на что его хватало – это изобразить готовность к примирению, и на первых порах на Альбину это действовало. Но только на первых порах. Вскоре она раскусила этот нехитрый трюк и научилась игнорировать его. Так что уловки Олега выглядели сейчас особенно жалко.
Машина остановилась возле ателье на Садовой. Дворники сметали дождевые капли, которые тут же снова покрывали стекло. Альбина поглядывала на часы: как обычно, пять минут в запасе. Она вздохнула – за пять минут, как известно, можно сделать очень много, а сказать еще больше. Швецов же явно не собирался капитулировать.
– Нет, я не понимаю, в чем тут дело! – хмурился он. – Может, ты стесняешься своей работы?!
Альбина снова вздохнула: хотя работа в ателье была вовсе не тем занятием, о котором она мечтала в школьные годы, стесняться ее она считала смешным.
– У нас всякий труд почетен! – сказала она уклончиво. – Перестань фантазировать!
– Ну, а что тогда?
Нет, не могла сказать Альбина, какая гнусная история связывает ее с семьей Акентьевых. Не хотела, чтобы у Олега зародилась хотя бы тень сомнения насчет режиссера, а не то – не дай бог – пойдет выяснять отношения. С него станется.
– Я не хочу это обсуждать! – она осталась непреклонна. – Мне там совершенно нечего делать!
– Мы еще об этом поговорим, – пообещал Олег, и по его лицу Альбина поняла, что до проклятой субботы придется выдержать еще не один разговор. Она уже жалела о своей откровенности и неумении на ходу придумывать объяснения.
Покойная Эльжбета Стефановна, которой в немалой степени Альбина была обязана своим воспитанием, не раз объясняла ей, что достоинство женщины, как, впрочем, и мужчины, заключается в том, чтобы не ставить себя в положение, когда приходится лгать. Однако на личном опыте Альбина давно убедилась, что порой бывает просто необходимо говорить неправду или, по крайней мере, не говорить правды, что в большинстве случаев одно и то же. И сейчас был как раз такой случай.
– Спасибо, что подвез! – Она чмокнула мужа в щеку и выбралась из «жигуленка» под моросящий дождь.
Раскрыла зонт, хотя до дверей мастерской Наппельбаума было всего несколько шагов. Жалко было новый плащ, что бы там старый закройщик ни ворчал по поводу его нелепого воротничка. У порога Альбина обернулась и помахала рукой супругу, который провожал ее взглядом. Олег остался недоволен, и его было можно понять, но для себя она уже все решила.
Еще на пороге она стряхнула капли дождя с зонта. Моисей Наппельбаум был так поглощен работой над очередным заказом, что не сразу заметил ее. И заказ был либо срочным, либо важным, ибо старик редко брался в последнее время за иглу лично.
– Какая погода, бог мой! – сказал он и, подслеповато щурясь, уставился в окно. – Хоть бы один солнечный денек!
– Осенью всегда так! – заметила Альбина.
Она уже приготовилась, все еще не отделавшись от мыслей, связанных с этим проклятым звонком Акентьева, занять свое место.
– Что-то вы, Альбиночка, мрачны как туча, а это никуда не годится, – сказал серьезно старик. – Туч у нас настоящих хватает, это во-первых, а во-вторых, пока вы не изгоните из вашей очаровательной головки всякие заботы, Моисей Наппельбаум запрещает вам приниматься за дело. Иначе вы сейчас вместо платья скроите брюки или пижаму, а вся вина падет на голову старого Моисея!
Моисей говорил все это таким серьезным тоном, что не рассмеяться было нельзя.
– Да, вода-вода, кругом вода… Знаете, есть такая песня? – спрашивал старый закройщик, продолжая орудовать иголкой, которая казалась частью его самого. На лице его было выражение, которое встречается только у людей, по-настоящему увлеченных своим делом.
Альбине на ум пришел Марков, с которым она повстречалась так случайно. Как бы хотелось отделаться от всего прошлого, а не получается. Прошлое напоминает о себе, не дает забыть. Сначала Акентьев-старший, потом Марков, Флора Алексеевна со своим письмом из прошлого. Она хранила это письмо, но не рассказала о нем Олегу. Что-то ей подсказывало, что Швецов не поймет. Ревновать не станет – не настолько он глуп, чтобы ревновать к мертвому… Снисходительно хмыкнет: она хорошо знала своего супруга – и это похмыкивание будет хуже всего.
К мертвому… Чем дальше, тем больше Альбина ощущала на себе вину. Что же с ней делать, воскресить Невского не удастся. И время назад не повернешь, как не пытайся. Иногда Альбине снился удивительный сон, лучший сон из всех. Снилось, что она снова ребенок и просыпается каким-то солнечным утром, зная, что в соседней комнате мама разговаривает с бабушкой.
– Знаете, Альбиночка, я ведь живу почти под самой крышей – вот ведь судьба! Днем работаю внизу, почти под землей. Затем поднимаюсь, нет… не под самое небо, но на четвертый этаж. И у нас опять протечка – никуда не денешься от этой погоды. Когда я был ребенком, меня очень пугали все эти истории о петербургских наводнениях и царе Петре, который умер от простуды, спасая жителей. Мне казалось, что наводнение может случиться в любую минуту, и никто нас не спасет!
Альбина улыбалась, вспоминая собственные детские страхи – ее, правда, пугали не питерские наводнения, а безобидная старая сказка про теремок. Дачный домик Вихоревых так походил на этот пресловутый теремок, что нетрудно было представить себе и полагающегося по сюжету медведя, который этот домик развалит, как дворец, который строился из пасьянсных карт тайком от бабушки.
– Так, Альбиночка, – скрипел Моисей, – вижу, вы уже успокоились, так что давайте не будем больше терять времени. У нас много работы!
Один из заказов, который недавно получило ателье Наппельбаума, был сделан дамой со знакомой фамилией. Акентьева! «Неужели еще одна из той же семейки?» – подумала Альбина. Вряд ли совпадение – наверняка Акентьев-старший порекомендовал. Дама заходила накануне вечером. Судя по внешнему виду, Альбина никак не могла определить, кем она может приходиться Саше. Может, какая-нибудь родственница? Тетка, например!
Дина Акентьева обладала повадками капризной барышни: ни дать ни взять – принцесса из сказки. Только без полагающихся принцессе манер. Тем удивительнее было узнать, что капризная барышня отнюдь не первой молодости доводится Александру Акентьеву законной супругой.
Об этом Альбина узнала вскоре от самой Дины. Правда, до разговоров со скромной работницей ателье мадам Акентьева никогда не опускалась, но Альбина услышала, как та в разговоре с Наппельбаумом подчеркнула, что режиссер Акентьев – ее тесть. Старик изобразил ожидаемое подобострастие, а когда гостья удалилась, подмигнул с улыбкой Вихоревой, которая тоже едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться.
Судя по всему, Сашу Акентьева ждала веселая семейная жизнь с таким сокровищем. «Где же он интересно себе такое откопал? Что ж, поделом подлецу! – думала злорадно Альбина. – Так вам всем и надо».
– Она думает, – говорил старый портной, – Моисей Наппельбаум станет работать еще лучше, услышав имя Акентьева. Моисей Наппельбаум всегда работает хорошо, неважно, о ком идет речь!
Это было сказано с вполне законной гордостью. В самом деле, ателье держало марку: качеству туалетов от Моисея Наппельбаума мог позавидовать сам Кристиан Диор. Тем удивительнее казалось Альбине мрачное настроение, в котором старик пребывал последнее время – Моисей Наппельбаум ходил, страшно чем-то озабоченный, но на все ее расспросы только вздыхал и ссылался на свои болячки.
– Старому еврею пристало жаловаться на здоровье, – говорил он серьезно, – это своего рода традиция. Кроме того, вы ведь дочка врача и должны знать, что означает выражение «профессиональное заболевание». Радикулит, суставы…
Однако Альбина инстинктивно чувствовала, что дело в чем-то ином. И оказалась права. Сколько раз потом она возвращалась к этим дням и негодовала на Моисея – он знал, какой скандал назревает, и молчал. Словно надеялся, что все рассосется само собой. А неприятности и в самом деле имели «профессиональный» характер. В один прекрасный день в ателье появились сотрудники ОБХСС. Три человека, деловитых и уверенных. У Моисея был растерянный вид, он стоял, опустив руки, и смотрел, как они запирают двери. У Альбина появилось мерзкое чувство бессилия. Ей казалось, что она присутствует при каком-то нацистском погроме. И непонятно было, отчего Моисей стоит так бессильно, опустив руки, словно уже смирился и готов согласиться со всеми их нелепыми обвинениями.
Впрочем, как оказалось, все было не так просто.