https://author.today/u/ann_iv
Лагерь пришел в движение как только небо на востоке окрасилось в алые цвета. Быстро светало, однако солнце еще не взошло. Негромко переговаривались солдаты, фыркали кони и звякала амуниция. Раймон поглядывал в сторону «Молний», седлавших лошадей. Ивэн выглядела уверенной и собранной, ни следа от тягостных раздумий, отражение которых он видел ночью на ее лице. К своему удивлению, он еще больше уверился в правильности принятого решения. Девушка останется с ними до Лондры. А может и дальше. Он еще подумает об этом, однако сейчас его весьма беспокоило, что от арьергарда ни слуху, ни духу, хотя часовые возле лагеря призывали в свидетели Странника Карающего, что всю ночь не смыкали глаз, и ничего подозрительного не видели и не слышали.
— Сьер Оденар, — окликнула его Ивэн, — Лорент не прислал гонца.
— Какой срок вы оговаривали?
— Как только будет светать.
— Если ваши дозорные не проспали… — видя ее возмущение, он не закончил фразу и спросил, обращаясь к мушкетерам: — Ктоне распугает всех сорок? Роже, ты, вроде, из охотников был?
Невысокий щуплый солдат подошел ближе.
— Лесовничал, было дело, сьер капитан
— Прогуляйся-ка. Потом нагонишь нас. Да смотри в оба. Если что, сам сорокой стань.
— Тенью пройду, не извольте беспокоиться! И знак подам.
Он закинул мушкет на плечо, на ходу поклонился, и взбежав на пригорок, исчез в кустарнике.
— Поторапливаемся! — Оденар окинул взглядом стоянку: не забыли ли чего.
Построившиеся в колонну мушкетеры начали переходить на другой берег ручья.
Ивэн, уже сидя в седле, не спешила присоединится к ним, остальные кавалеристы собрались возле нее.
Она напряженно всматривалась в лесную чащу. То, что до сих пор от Лорента не было гонца, означало, что дозорные перебиты или пленены. И враги, кем бы не были, расправились с бывалыми воинами так, что в лагере ничего не услышали. Если это галейцы, то им помогают Запредельные Твари, не иначе. И если они идут следом, то широкий, но мелкий ручей конницу не задержит, а до спасительного леса по ту сторону долины слишком далеко…
«В лесу можно спрятать целую армию. И при должной выучке солдата, ты ничего не заподозришь, пройдя в шаге от него. Или пока он не решит обнаружить свое присутствие выстрелом в упор», — вспомнились слова отца. — «Птицы станут твоими ушами и глазами. Всегда обращай внимание на птиц. Галдят ли они, мечутся ли над деревьями, или наоборот — затаились».
Слишком спокойно. По спине девушки пробежал холодок. Птицы, еще недавно щебетавшие на все лады, смолкли.
— Они уже здесь! — крикнула она.
***
Дрого выбрался на берег, и Оденар пустил его широкой рысью вдоль колонны солдат. Но не успел он поравняться со Стереном, как позади раздался крик Ивэн и улюлюканье. Оденар натянул поводья, заставляя всхрапнувшего Дрого подняться на дыбы, и обернулся: из леса вырвался конный отряд. Все те же проклятые гвардейцы принца! Рискуя переломать ноги лошадям, они понеслись вниз, к ручью.
— К храму! — крикнул Оденар. — Быстро! Сьер Эрвью, отходите!
Однако девушка повернула коня навстречу галейцам, «Молнии» ринулись за ней.
— Задери тебя Тьма! Отрыть огонь!
Мушкетеры пятились к холму, на ходу запаливая фитили и прицеливаясь. Сухо защелкали выстрелы, и мчащиеся первыми галейцы кубарем покатились по земле. Но и кому-то из «Молний» не повезло. Часть солдат Лодо попыталась продраться сквозь заросли и обойти кавалеристов слева, однако мушкетеры ссадили с седел еще нескольких. Оденар, спрыгнув с Дрого, хлопнул того по крупу; поискал глазами Ивэн и скрипнул зубами: «Молнии» уже рубились с гвардейцами, однако кавалеристов окружали, и было очевидно, что через мгновение их сомнут..
***
Пороховой дым заволакивал берег. Но врагов было не меньше пяти десятков, а из леса выскакивали все новые всадники.
Ивэн выстрелила в несущегося на нее всадника; тотсполз с седла вбок, застрял ногой в стремени, и испуганный конь поволок его по каменистому берегу. Сзади прогремел очередной мушкетный залп — и четверо галейцев рухнули вместо с лошадьми. Она отбросила разряженный пистолет и схватилась с рыжеусым гвардейцем. Кто-то из ее людей — в общей свалке она не поняла, кто именно, рубанул гвардейца саблей и сам упал под ноги лошадям. Кольцо атакующих вокруг них смыкалось. На нее надвигался еще один противник, широкоплечий здоровяк с офицерским шарфом поверх кирасы. Ивэн приняла мощный удар его палаша на крестовину. За первым ударом тут же последовал второй, и ей, хотя и с трудом, удалось парировать его. Обожгло плечо. Пуля лишь оцарапала ее, но рука немедленно налилась тяжестью. А галеец уже вновь заносил палаш.
— Живым, — произнес незнакомый голос. — Пусть расскажет, сколько их.
Ее взгляд натыкался на угрюмые лица окруживших ее галейцев в заляпанных грязью мундирах. А за их спинами, на высоком гнедом коне сидел человек взолоченнойкирасе и шлеме с черным плюмажем. Длинное породистое лицо, бледно-голубые глаза. Принц Лодо. Ивэн узнала его сразу, хотя видела только на портретах.
«Рассказать?! Да чтоб тебя Твари за Пределом жарили!» — мысленно повторила она слова капитана Оденара.
— Ты же хочешь жить, мальчик? — спросил принц.
— Хочу, — согласилась Ивэн, опуская саблю.
Она чувствовала, как по руке стекает струйка крови. И знала, что ей нужно сделать. Как бы невзначай она положила левую руку на колено. Страха не было, страх остался где-то на Краннском поле. Один из галейцев подъехал вплотную и протянул руку, чтобы принять у нее оружие. Ивэн улыбнулась ему почти ласково и разжала пальцы, позволяя сабле упасть на землю. И одновременно выхватила из седельной кобуры второй пистолет, наводя его на принца.
На лице Лодо только начало проступать изумление, а перед ней, как из под земли, возник человек вчерном. И в груди вспыхнуло злое, жгучее солнце.
***
Вдоль ручья метались лошади, потерявшие седоков. Оденар прикинул число врагов — их все еще оставалось слишком много. Принц, в сопровождении одного из своих людей в черной облегающей одежде, то ли советника, то ли телохранителя, наблюдал за схваткой с безопасного расстояния.
Оденар отогнал от себя мысли о судьбе сьеры Ивэн. Не время. И все-таки, «Молнии» погибли не зря, дав возможность остальным добраться до храма. И немало тел в серых мундирах лежало на противоположном берегу; к ним прибавились те, кто сгоряча сунулись к храму. Склон не позволил взять нужный разгон, и первая атака дорого обошлась галейцам, Среди мушкетеров тоже было не меньше десяти убитых и столько же раненых. Галейцы, поняв, что с наскоку храм не взять, изменили тактику. Они рассчитывали вымотать осажденных; часть осталась обстреливать развалины, а часть спешилась, готовясь идти на штурм. Пули вновь защелкали по древним стенам.
— Экономить заряды! — приказал Оденар.
Сжимая в руках мушкет, он выглянул в узкое окно апсиды и тут же отпрянул — пуля выщербила камень в пальце от его головы. Но он успел увидеть, что гвардейцы, пригибаясь, все ближе придвигаются к храму.
И в этот миг раздался протяжный скрежет, стены содрогнулись и, спустя миг, начали рушиться. Оденару едва удалось откатиться в сторону от каменной глыбы, чуть не придавившей ему ноги. Грохот и треск заглушили вопли людей. Взметнулась каменное крошево вперемешку с листьями и сломанными ветками, затем все стихло. Оденар закашлялся от лезущей в рот и нос пыли и встряхнул гудящей головой. Оглядевшись, он увидел, что обвалились апсида и большая часть западной стены.
— Стерен, — позвал он, — Жано!
Мушкетеры зашевелились; они с кряхтением помогали друг другу выбраться из-под завалов, отряхивали одежду,
— Жив… — прохрипел сержант. — А Жано не повезло… И Лардену.
— Остальные?
— Нога.. — просипел кто-то в дальнем от Оденара углу.
— Заживет нога, Реми, — проворчал сержант. — Вон, Жано снесло голову, а Лардену — хребет перебило.
— Целы, сьер капитан… Так, краешком зацепило, — отозвались солдаты, находящиеся у восточной стены.
— Тихо, — сказал вдруг Оденар, прислушиваясь к голосам галейцев. — Тихо, всем. Приготовиться.
Он вновь осторожно выглянул из-за груды камней. Судя по всему, большая часть обломков вывалилась наружу; некоторые, сбивая с ног и калеча наступающих, докатились до самого подножия холма. Принц яростно жестикулируя, спорил с человеком в черном. Возле них стояли два гвардейца с офицерскими знакам различия и время от времени поглядывали на пролом. Лодо, по-видимому, удалось настоять на своем. Двое рядовых медленно двинулись вверх по склону, держа наготове кавалерийские ружья. В пяти туазах от них – остальные.
— Не стрелять, — тихо сказал Оденар. — Пусть думают, что нас завалило.
Гвардейцы преодолели треть подъема и пули уже могли бы достать не только идущих первыми, но развалины молчали. Оденар всей кожей чувствовал устремленные на него напряженные взгляды солдат. Но он следил за принцем, который по неведомой причине решил принять участие в схватке и направил коня вслед за своими людьми. Рядом, с левой стороны, шел озиравшийся по сторонам телохранитель. Лодо словно позабыл об осторожности и держался хотя позади линии наступающих, но еще немного и…
— Давай же. Давай, — беззвучно шевелил Раймон губами, глядя на галейца поверх дула мушкета. — Раз дурь в башку ступила. Ближе…
Он плавно нажал на спусковой крючок. На лице Лодо будто распустился алый цветок и принц медленно начал заваливаться назад. Телохранитель в мгновение ока перехватил узду гнедого, затем взлетел на круп коня позади Лодо.
— Огонь! — рявкнул Раймон.
Развалины огрызнулись нестройным залпом. Ближайшие галейцы повалились наземь, уцелевшие бросились назад. Раймон почти не верил в удачу, глядя, как приближенный принца галопом мчится к ручью, поддерживая своего повелителя. Если Странник был к нему благосклонен, он застрелил Лодо, впрочем, тогда гвардия будет атаковать еще яростнее. Однако галейцы отошли на противоположный берег ручья. Их отряд теперь насчитывал едва ли два десятка. Силы сравнялись. Он криво усмехнулся: а им сражаться придется шпагами да голыми руками. Пуль и пороха хватит разве что еше на один залп. Но к его изумлению, никаких приготовлений к штурму не наблюдалось. Теперь распоряжался человек в черном. Оденар гадал, кем бы тот мог быть. Вряд ли гвардейцы подчинялись бы приказам простого телохранителя. На земле расстелили плащи и два человека вытесывали из молодых деревьев шесты. Остальные торопливо перевязывали раненых товарищей, ловили по зарослям лошадей. Вскоре конные носилки были готовы; на них с осторожностью положили принца. Значит, тот был все-таки жив. Затем галейцы повскакивали в седла, и отряд шагом поехал в сторону леса.
— Уходят… — потрясенно прошептал Стерен. А потом заорал: — Уходят!
***
Оденар недоверчиво следил за скрывающимися в чаще галейцами. Мало ли, вдруг несмотря на тяжелое ранение принца, это всего лишь уловка? Лодо за какими-то демонами понадобилось в Арморию, и встретить ноорнцев явно не входило в его планы. Но если долго гадать, можно дождаться подхода подкрепления. Чем скорее они уберутся отсюда, тем лучше.
Солдаты, поняв, что непосредственная угроза миновала, возбужденно переговаривались. Слышались смешки и беззлобное переругивание. Раймон оторвал взгляд от леса и встал.
— Как Ларден?
— Ушел за Предел, — мрачно буркнул сержант.
— Да будет легок путь его и всех, кто погиб сегодня, — проговорил Оденар, наклоняя голову. — Сколько тяжелораненых?
— Пятеро, и у Реми нога сломана, сьер капитан.
Из четырех десятков в строю осталось двадцать два, включая его и сержанта.
— Четверо — со мной, и ты, Стерен, тоже. Идем на тот берег, может, кто-то из наших еще жив. И нужно собрать оружие и боеприпасы, поймать лошадей. Остальным, кто в состоянии держаться на ногах, помочь раненым. Убрать погибших из храма. Выступаем по готовности. Галейцы могут вернуться.
***
Вороной Лир, фыркая, тянул морду к кому-то, скрытому высокой травой. Раймон ускорил шаг и остановился, будто споткнувшись. Ивэн лежала на спине; метательный нож с широким лезвием вошел в ее грудь почти по самую рукоять.Нахлынули усталость и горечь. И хотя разум твердил, что на войне смерть стоит за плечом у всех них, но… Он должен был предвидеть и такой вариант. Должен! Сьера Ивэн оказалась прозорливее его, задержавшись на этом берегу. Он присел рядом с девушкой, прижал указательный и средний пальцы к ее шее. Нехорошо щемило сердце. Стерен подошел ближе, взял под уздцы коня.
— Я хочу похоронить сьеру Ивэн, — пробормотал Оденар, глядя в ее застывшее, поразительно умиротворенное лицо.
— Кого? — недоуменно переспросил Стерен.
Оденар не ответил и сержант сокрушенно покачал головой:
— Вон оно как, значится. Совсем молодюсенькая…
— Стерен, ты вроде не болтлив был, вот и держи язык за зубами.
— Есть, сьер капитан. А нож приметный.
Оденар перевел взгляд на костяную рукоять, покрытую восьмиугольниками и зигзагами, затем взялся за нее и выдернул нож. На покрытом запекшейся кровью лезвии были различимы те же знаки, насеченные черным бриеннским серебром.
— Приметный, — Раймон жестко усмехнулся: — Как знать, вдруг сыщется владелец. Тогда можно будет и пропажу… вернуть, — осторожно, словно боясь разбудить, он снял с Ивэн офицерский шарф и, завернув в него нож, убрал в карман куртки.
Срежант поскреб в затылке:
— Могилу прикажете рыть?
— Нет, — сказал Оденар и поднялся, держа девушку на руках. — В целле храма.
***
Вдвоем со Стереном они спустили тело Ивэн по узким ступенькам, и Оденар уложил ее в саркофаг.
— Да будет легок ваш путь по Звездному мосту, сьера Ивэн, — прошептал он, касаясь ее волос.
Затем они подняли тяжеленную крышку и накрыли саркофаг.
Когда оба вышли из храма, сборы уже заканчивались. Не было никакой возможности выкопать в каменистой земле могилу. Погибших сложили у подножия холма и завалили камнями, выпавшими из кладки, и булыжниками с берега ручья, чтобы затруднить доступ хищникам. Раненых взвалили в седла. Стерен подвел было капитану Лира, но тот мотнул головой и свистом подозвал Дрого.
***
…Стервятники, привлеченные запахом крови и смерти, кружили в небе над маленькой, затерянной в Армории долиной. Люди оставили место сражения и птицы спускались ниже, прыгали по земле, примеряясь к конским тушам, однако вышедший из леса человек в жреческой хламиде заставил их с недовольным клекотом вновь взмыть в воздух. Впрочем, ненадолго. Жрец шел медленно, опираясь на посох, и явно не мог представлять для них угрозу. Он задержался на миг возле импровизированного кургана, а после, тяжело переводя дух, поднялся к развалинам храма. У зияющего в полу лаза он оставил посох и, подобрав полы хламиды, осторожно спустился вниз. Качая головой, оглядел саркофаг, затем положил руку на крышку. Если бы кто-то мог заглянуть в этот миг в целлу, то ему бы показалось, что из-под пальцев жреца разлилось голубоватое свечение. А может, то была странная игра бликов драгоценного фосфорита. Постояв немного, жрец с кряхтением и неразборчивыми жалобами выбрался из целлы и покинул храм. Спустившись с холма, он направился вниз по течению ручья и вскоре исчез в зарослях.
В день слушания об опеке Ригальдо трясло. Он злился и нервничал, чувствуя себя, как перед регистрацией своего брака. Из рук все валилось; во время бритья он изрезался, как алкоголик с похмелья, и, чертыхаясь, залеплял раны квасцовым карандашом.
Они с Исли решили не ездить с утра в офис, и, может быть, зря, потому что уже к полудню готовы были лезть на стены от беспокойства. Ригальдо зачем-то принялся двигать диваны в гостиной, затем, весь в сомнениях, оттащил оружейный сейф в подвал. Потом спохватился: случись что, и тот ему ничем не поможет, — вернул сейф в спальню и с маниакальной дотошностью проверил замок и блокирующие тросы на всех своих ружьях.
Исли пришел, посмотрел и обозвал пеликаном в стадии гнездования. Ригальдо не раздумывая послал его нахуй. Исли спокойно ответил, что прямо туда и пойдет. Ригальдо раскаялся, догнал его уже на крыльце и извинился. Исли угукнул и вернулся, а после, на кухне, был застигнут с банкой таблеток.
— Прыгает, — виновато признался он и поморщился, положив ладонь на грудь. — Противно так. Как будто вот-вот выскочит через рот.
Ригальдо молча взял его за запястье, а вторую руку просунул под пиджак, положив кисть сначала вдоль ребер, потом перпендикулярно им — так его учила Клэр. Под рубашкой Исли был очень горячий. Грудная клетка едва заметно отдавала толчками в ладонь. Исли прикрыл глаза и улыбнулся. Ригальдо немного расслабился — бывало и хуже. Под его пальцами пульс Исли медленно успокаивался. Наверное, уже начало действовать лекарство.
А потом Исли посмотрел на часы и сказал:
— Мы уже десять минут как должны были выехать, — и Ригальдо забегал, уже из гаража заорав: «Запри все свои колеса в аптечке!»
Маршрут они распланировали заранее, с учетом пробок, и все равно нервам Ригальдо пришлось тяжело, когда на въезде в город шоссе перегородила фура-рефрижератор. Высунувшись в окно, он сигналил и матерился, слушая ответные выпады в адрес «говнюка на красной машине». Исли сидел рядом довольно безучастно. Ригальдо несколько раз эмоционально призвал его в свидетели, прежде чем осознал, что Исли украдкой поправляет наушник.
— Не понял, — сказал он, не снижая децибел. — Ты что, заткнул уши? Ты меня игнорируешь?
— Ригальдо, — Исли измученно глядел на дорогу. — Я слушаю релаксирующую музыку. Чего и тебе желаю.
Он протянул левую «ракушку». Ригальдо вставил ее в ухо и вытаращил глаза:
— «Раммштайн»?!
— У каждого свои способы релаксации, — Исли сжал губы. Ригальдо положил обе руки на руль, не зная, что и сказать. Однако желание ругаться с другими водителями пропало. Тем более, пробка впереди наконец начала рассасываться.
Когда они подъехали к зданию суда, в его мозгах не осталось ничего, кроме грохочущей музыки и ужаса.
Все слушание он провел как в тумане, поглядывая на профиль Исли на фоне окна. За стеклами дрожал горячий, как адская сковорода, август. Кондиционеры в зале работали, но Ригальдо в своем тонком пиджаке то обливался потом, то снова мерз.
Он даже не сразу понял, почему адвокат вдруг поднялся, а агент по усыновлению складывает бумаги. Оказывается, пока он тупил, все закончилось. Ригальдо смотрел на людей, идущих к дверям, и боялся спросить, а к какому решению, собственно, все пришло.
Кто-то дернул его вверх, заставляя встать на ноги. Он заторможенно повиновался, и тогда его крепко обхватили за шею. Исли наклонился и прижался теплым лбом к его лбу.
— Ригальдо.
Исли выглядел озабоченным, но улыбался, черт возьми, улыбался во весь рот.
— Ну, чего ты так смотришь? Пойдем забирать нашу дочь.
И мир, утонувший в зыбкой августовской жаре, наконец обрел прежнее равновесие и четкость, и в этом новом мире Ригальдо твердо знал, что должен сделать как отец. Он сжал руку Исли, поставил подпись везде, где требовалось, получил у секретаря бумаги и спустился к машине, где достал из багажника детское кресло и пристегнул туда, где оно всегда теперь должно было быть.
В приюте все получилось сумбурно и как-то неловко. Складывая в «Мустанг» вещи Бекки, Ригальдо спиной чувствовал взгляды чужих детей, наблюдающих за ним из окна. И вдруг до него в полной мере дошло, что они с Исли сделали. То, на что у людей в среднем уходит полтора года, они невозможным, нечеловеческим усилием провернули за пять месяцев. Ригальдо отчетливо понимал, что во многом это — благодаря Исли. Его связям, его харизме, его неистребимому и решительному «хочу — значит, смогу». Его собственной дотошности и их общим деньгам. И благодаря Бекки — потому что она оказалась… такая. Их девочка. Бекки Сегундо.
Впору было рисовать ретаблос.
Они неудобно приехали — прямо во время обеда, и теперь Бекки капризничала, отталкивала тарелку и порывалась скорее сбежать. Ригальдо подвис, как «Виста» на приветствии, не в силах выбрать, как поступить. Дилемму решил Исли, показательно съев обед Бекки, к ее полному восторгу, и пообещав как следует накормить ее в кафе. Когда они спустились с крыльца — Бекки ехала у Исли на шее, свесив ноги в новых сандалиях по обе стороны модного галстука — Ригальдо подумал, что впервые за долгое время видит его по-настоящему расслабившимся, помолодевшим и счастливым.
Бекки с трудом дождалась, когда ее усадят в машину. У нее были тысячи вопросов, но начала она с главного:
— А почему вы не в голубых пиджаках? Миз Барбра говорила, что вы приедете за мной голубые!
Ригальдо, съезжающий на дорогу, едва не зацепил приютский мусорный бак. А Исли, как-то странно хрюкнув, обернулся назад и ласково сказал:
— Твоя миз Барбра, должно быть, просто очень любит голубой цвет. А ты какой любишь, детка?
— Оранжевый!
— А я — зеленый, — вздохнул Исли. — А ты, папа Ригальдо?
— Открой таблицу HTML, и я выберу, — огрызнулся Ригальдо. Он был обижен на воспитательницу. Пиздец, никому нельзя доверять, а еще казалась адекватным человеком. — Бекки, скажи, она еще что-нибудь про нас говорила?
— Что вы наиграетесь в куклу через полгода. Папа, а кукла большая? А чья она?
— Кукол у тебя будет несколько, — спокойно сказал Исли. — Сама дома увидишь. Миз Барбра просто завидует. Ей ничего такого не перепадет.
— Да, черта с два мы наиграемся, — согласился Ригальдо, вызвав хихиканье с заднего сидения. — Слышишь, котенок?..
— Да, папа.
— Ну, а теперь, — вмешался Исли, — я предлагаю поехать гулять.
Он потащил их в кафе, в парк и на аттракционы, и, разумеется, замучил развлечениями и ребенка, и себя. Ригальдо не протестовал, понимая, что это тоже альтернативная релаксация, вроде «Раммштайна». В кафе он сидел, наблюдая, как Бекки ковыряется в десерте, и чувствовал одновременно и облегчение, и усталость — видимо, тоже пошел откат. А вскоре они с Исли словили свой второй родительский диссонанс, тоскливо глядя на табличку «для леди», раздумывая о том, сколько опасностей притаилось там, куда они не могли войти. Исли, судя по задумчивому блеску в глазах, уже оглядывался в поисках подходящей «леди», которой мог бы ненавязчиво навязать свое дитя. Тут Бекки, с интересом наблюдающая за их метаниями, снисходительно сказала: «Ах, папы!..», — слезла со стула и скрылась за дверью. Она отсутствовала не больше пяти минут, но за это время Ригальдо успел поразмыслить о многом.
— А ведь когда-нибудь она пойдет с мальчиком на вечеринку, — негромко сказал Исли. Ригальдо покосился на него и понял, что думают они примерно в одном ключе.
Длинный полированный стол искушал – хотелось толкнуть положенный по протоколу стакан с водой и посмотреть, как далеко он сможет проехать. Заседание в исполкоме проходило в присутствии трех человек из Москвы. Шуршали бумажками, заслушано было несколько докладов, впоследствии текст, заранее распечатанный, будет роздан присутствующим. Переплет знал заранее, что это заседание будет проходить в душной аппаратной атмосфере, когда произносятся заезженные фразы, давно уже растасканные на «крокодильские» юморески. Оставалось только догадываться – все ли из присутствующих понимают, что разыгрывают фарс, либо они и в самом деле принимают происходящее за чистую монету.
Впрочем, Переплет не сомневался – так было всегда. Бюрократический аппарат во все времена и в любой стране порождает нелепости, хотя надо думать – именно партийная система придает совковому строю этакий неповторимый аромат тления, который хорошо ощущался и на этом заседании.
У гостей был откровенно скучающий вид – последний доклад продолжался уже десять минут, и конца края ему было не видно.
– Таким образом… – продолжал предсказуемо и заунывно вещать исполкомовец, – мы можем с уверенностью рапортовать о выполнении обязательств…
«Что ж тебя так несет?» – думал Переплет. Сам он придерживался в таких вещах принципов умеренности и лаконизма. Правда, обычно доклады готовил за него секретарь, Акентьев лишь просматривал их, не утруждая себя особой правкой – но подгонялись они по личному заказу.
Упомянутый секретарь появился в дверях, по-кошачьи неслышно подошел к Акентьеву и, наклонившись, прошептал что-то на ухо. Тот не сразу расслышал и попросил повторить.
– Маршал Орлов на проводе… Из Москвы!
– У меня совещание, позже перезвоню! Ну что еще?! – раздраженно прошипел Переплет, видя, что секретарь застыл в нерешительности.
– Он сказал – это очень срочно! – пояснил тот.
– А я говорю, что у меня важное совещание, – сказал Переплет тихо, поймал несколько заинтересованных взглядов и покачал головой, давая понять, что ничего серьезного не произошло.
Секретарь послушно кивнул и засеменил к дверям. Акентьев представил, как вытянется лицо тестя, когда ему передадут ответ, и не мог сдержать улыбки. Интересно, что там такое могло случиться срочного – Дина попала под автобус?! Нет, это было бы слишком хорошо.
Мобильная телефонная связь еще оставалась атрибутом фантастических фильмов, поэтому мирный ход заседания ничто больше не прерывало. Столичные гости начинали хмуриться – им было скучно. В области ритуальных услуг достижения могли касаться лишь качества обслуживания населения – хвастаться количеством погребенных советских граждан было бы как-то странно. Вроде как в том старом русском анекдоте про дурака, который, услышав, что говорят на сборе урожая – носить бы вам не переносить, полез с этой присказкой к проходившим мимо могильщикам.
Наконец докладчик смолк, по собранию пронесся оживленный гул. Сами напоминавшие клиентов похоронного заведения, участники стали помаленьку оживляться, словно проснувшиеся после зимы мухи.
– Ну, думаю тут все ясно… – осторожно бросил реплику Акентьев и по бурной реакции остальных – всем этим кивкам и улыбкам – понял, что попал в точку. Всем уже не терпелось покончить с проклятой статистикой и перейти к неофициальной части встречи. В «Садко», как обычно, был уже забронирован стол.
Уже в приватной обстановке москвичи передавали приветы от общих знакомых, трясли руку. Акентьев благодарил, взглядом машинально цепляясь за пальцы коллег. Впрочем, на пальцах советских чиновников никаких украшений, кроме обручальных колец, быть не могло.
Разговор с Москвой Акентьев перенес на вечер – нужно было все-таки выяснить, что произошло. Орлов ничего не передал через секретаря – значит, дело сугубо личное. Надо, чтобы голос звучал не слишком пьяно. Но тут опасаться было нечего – Переплет обычно не позволял себе лишнего, не только и не столько потому, что беспокоился о собственной репутации, просто боялся наговорить, чего не надо – в этих застольных беседах многое выбалтывалось. Зато он внимательно слушал собеседников, независимо от их статуса – в городском управлении самая мелкая сошка могла оказаться в курсе больших вещей.
Акентьев еще раз внимательно посмотрел на себя в зеркало, зачем-то пригладил волосы, словно тесть мог выразить недовольство его внешним видом. Отдал честь собственному отражению, прошел в кабинет и стал набирать номер. В квартире стояла благословенная тишина, как на кладбище. «Собственно говоря, для счастья нужно немного, – подумалось вдруг ему. – Немного тишины – и все…» Впрочем, воображение тут же возразило, нарисовав образ Альбины Вихоревой, с развевающимися волосами и розовеющими на ветру щеками.
– Саша… – голос маршала был ровным, но Акентьев сразу почувствовал, что что-то произошло. – Дина тут у нас немного набедокурила!
– Что случилось?! Что с ней?
Где-то на заднем плане раздавались старушечье кудахтанье Марьи Григорьевны. Подробности маршал в телефонном разговоре сообщать не захотел, но Акентьев, хорошо знавший репертуар супруги, мог и сам догадаться, что у Дины был очередной приступ алкогольного психоза. Правда, никогда за время их недолгой совместной жизни дело не доходило до вызова санитаров. Очевидно, в этот раз она зашла слишком далеко. Может, голой танцевала на столе или пыталась изнасиловать кого-то из высокопоставленных чинов?!
– Отпраздновали, нечего сказать, – вздыхал на другом конце трубки маршал.
Переплет мог по-человечески посочувствовать ему, но сочувствовать отчего-то совершенно не хотелось. В конце концов, каждый сам виноват в своих несчастьях, а маршалу Орлову уже давно следовало направить Дину к психиатрам, вместо того, чтобы подыскивать супруга. Однако давать советы задним числом – дело бессмысленное, а в случае с людьми вроде Орлова, даже опасное.
– Я приеду навестить! – сказал Акентьев, доводя роль до конца.
– Не сейчас, Саша! Врачи говорят – ей некоторое время лучше никого не видеть. Ксюша сейчас у нас поживет!
Через две минуты Переплет аккуратно положил трубку и посмотрел на швейцарские часы – подарок тестя. Вещь отличная, подобрана кем-то из его свиты – Орлов сам никогда не занимался мелочами. Было только семь вечера. Он выглянул в окно. Вид был прекрасный, ветер гулял над Невой, и если открыть окно, можно услышать крики чаек. Отражение в окне было искаженным – вместо лица получалась какая-то бездушная рыбья маска. Переплет рассмеялся, вспомнив, как отреагировали на его рассказ об эксгумации и путанице с трупом на вечеринке у отца. Да-с, такими историями репутацию души общества не завоюешь.
Он не сомневался, что дочку Орлова содержат в прекрасных условиях и тревожиться на этот счет не стоит. Можно послать открытку – это пришло ему в голову чуть позже, когда он открывал бутылку с коньяком, купленную по такому случаю. Акентьев поднял первый тост в честь себя, второй за успехи отечественной психиатрии. За кого еще выпить… Как говорит народ, было бы что, а повод найдется!
Только народ в одиночку не пьет, а вот Переплет не желал никого сейчас видеть. Одинокий волк.
– Уууу! – Он остановился перед дурацким львинолапым зеркалом, чтобы протяжно провыть.
Когда-то жили на земле умельцы, которые делали зеркала, служившие дверями в другой мир. Переплет постучал по прохладной зеркальной поверхности. Отвернулся и почувствовал взгляд за спиной. Ерунда, сказал он себе – это самовнушение. Так бог знает до чего можно допрыгаться. Хорошо, что его никто не видит из коллег по исполкому. Со стороны могло показаться, что товарищ замначглав сошел с ума. На самом деле Акентьев давно не чувствовал себя так замечательно. Очень давно. Ему нравилась атмосфера, которая сейчас его окружала. Атмосфера декаданса. Не хватало только бледного кокаиниста в качестве компаньона и неотягощенной моралью блудницы. Не было компании, вот в чем дело! Оставалось любоваться собой.
Можно было позвонить Григорьеву, но ведь не поймет ничего, глупая тварь. Придет и все опошлит. А где-то далеко, в своей палате, разумеется – одиночной, сидит Дина. Акентьев очень живо представил себе это. Дина в полосатой пижаме, а не в смирительной рубашке. Пижама похожа на ту, которую она часто носила дома, напоминая Переплету узников концлагерей. Теперь она и впрямь похожа на узницу – голова у нее коротко обрита.
В комнате нет окон, только лампочка под потолком в обрешетке, хотя достать до нее в любом случае нереально, а кинуть нечем – палата пуста. Дина сидит, подобрав ноги и обхватив их руками. Время от времени она шмыгает носом, ей очень плохо.
Пожалуй, только теперь он начал понимать, каким чудовищным грузом была для него супруга вместе с ее ненаглядной дочуркой. И неважно, что положением своим он был обязан этому браку – Александр Акентьев не любил компромиссы и знал границы благодарности. Если бы была какая-нибудь возможность, волшебная возможность задержать Дину в психушке подольше, а лучше всего – навсегда, он бы это сделал. Вырвать волосок из несуществующей бороды, прочесть заклинание…
Прошло первое безудержное веселье. Теперь неизбежен был откат в депрессивное состояние, усугубленное коньяком. Нельзя пить в одиночку – снова вспомнил Переплет старое доброе правило, но было уже поздно. Возможно, ему тоже давно следовало обратиться к психиатру, но в советском государстве это означало бы конец карьеры чиновника. Обращаться к врачам – значило признать, что у тебя большие проблемы. Максимум, что мог позволить себе Акентьев – это небольшую депрессию. Да и то товарищи не поймут – депрессии следовало снимать старым проверенным способом: с помощью банек, вечеринок и алкоголя.
В голову полезли мрачные мысли. Она вернется, все продолжится. Прямо, хоть стреляйся. Только не из чего! Сколько ее там продержат?! Орлов сказал, что в лучшем случае – недели две, но по голосу его было ясно, что на такое счастье он и сам не рассчитывает. Хорошо – пусть будет месяц. Вряд ли больше.
«Нужно было не отказываться от ружья, которое предлагал Орлов! Хорошее ружье – двустволка. А как застрелить себя из ружья? – размышлял Переплет. – Неудобно ведь! С другой стороны – у ружья можно отпилить ствол, либо упереть приклад в пол и сев на стул, поставить большой палец ноги на курок. Удивительно, что никто не подумал написать книгу на эту тему. Правда, советскому человеку не пристало думать о преждевременной смерти, он должен влачить существования, даже если не осталось в этом существовании никакого смысла, не осталось сил и желания продолжать бессмысленную комедию жизни. Но люди-то все равно кончают с собой…»
Да-с, большим пальцем на курок, и никаких проблем. Правда, не очень эстетично, но это не может волновать покойника – смерть вообще редко бывает эстетичной. Если только она настоящая, а не киношная. Впрочем, вопрос чисто теоретический. Ружья у него под рукой не было. Тесть предлагал, но Переплет почему-то отказался. Придется изыскивать другие способы.
Свет замерцал и погас. Акентьев поднял голову – со времени вселения в квартиру никаких проблем с электричеством не было. За тяжелыми шторами тускло светили фонари на набережной. Переплет было поднялся, но потом снова опустился в кресло. «Вот и хорошо», – подумал он, потирая усталые глаза. В кабинет не проникало ни звука – Переплет подумал, что нужно позаботиться о звукоизоляции – не столько из-за шума на улице, сколько из-за воплей жены и дочери.
Что-то скрипнуло вдали. Словно кто-то прошел по паркету в гостиной. Может быть, маршал Орлов сошел с портрета и сейчас придет, чтобы покарать его за легкомысленное отношение к собственной персоне? Акентьев рассмеялся – в пустой квартире смех прозвучал странно. Он встал, проверил в пробки – все было в порядке. Значит, авария. Переплет прошел в кухню, отыскал в ящике буфета несколько свечей. Сколько там свечей нельзя зажигать сразу – две или три? «Она боялась двух свечей…» Или трех?! Искать нужный том Александра Сергеевича и проверять по тексту Переплет не собирался.
А свечей, между тем, было только две. Переплет поискал спички. Теперь свечи нужно было куда-то поставить. В комнате снова скрипнуло. Акентьев обернулся, и парафин закапал на стол. Он выругался и смахнул не успевшие застыть капли губкой. Сколько возни!
Вернулся к коньяку. Коньяк и свечи. «Как в старые добрые времена», – подумал он, устраиваясь снова за столом в кабинете. Дверь в коридор приоткрылась со скрипом, огонек свечи затрепетал. Александр подумал, что забыл закрыть окно – вот теперь и сквозит. Он подошел ближе, чтобы закрыть ее снова и замер.
За ней, в глубине гостиной, показался тусклый огонек. Слишком тусклый для свечи, он стремительно вплыл в кабинет. Акентьев читал о болотных огоньках – они загораются над кладбищами – горит газ, выделяемый разлагающейся органикой. Огонек проскользнул над столом, задев его руку.
«Начинается», – подумал он, и сердце замерло.
– Я не пытался попасть к вам… – пробормотал он.
Монах молчал. Монах… Что было в этом существе от монаха, кроме странного балахона, напоминавшего сутану, и молчаливости? Переплету приходили на ум индийские мифы, поражавшие на первый взгляд своей нелогичностью – согласно им святость не была уделом исключительно небожителей. Подвижником мог стать и демон, и дракон. И тогда он обретал те же волшебные чары, что и святые отшельники. Может быть, сейчас перед ним один из этих святых драконов? Переплет испытывал непреодолимое желание заглянуть под капюшон, увидеть лицо этого существа. Хотелось узнать, наконец, кому он служит теперь. Но он знал, он чувствовал – этого делать нельзя. Тайна должна оставаться тайной до того времени, когда он сам станет частью этой тайны. Иногда ему казалось, что там, под капюшоном, прячется кто-то очень знакомый. Может быть, как в старой сказке, он увидит под ним собственное лицо?
– Мы знаем! – сказал монах, голос его, как и раньше звучал в голове Переплета, минуя слух, в то время, как его собственные слова падали тяжело, словно камни. И эхо уносилось в глубину раскрытого перед ним коридора, где в переливчатом багровом сиянии плавали чьи-то призрачные силуэты.
Тьма сгустилась, и вещи вокруг утратили привычные очертания. Книжный шкаф вытянулся вверх, догоняя стены, книги бесчисленно умножились на полках. Окна распахнулись, но не одного звука не доносилось с улицы. Переплет боялся смотреть в ту сторону, он был уверен, что вряд ли увидит за окном знакомую набережную. Стены поднялись вверх. «Странное место, – подумал Переплет, – я живу в очень странном месте…»
И эти слова эхом полетели, звеня куда-то ввысь.
– Нужно думать потише, – сказал он себе. Или вообще не думать. Это оказалось так просто.
– Не бойся! – раздался голос. – Я пришел, чтобы помочь тебе верить!
Переплет закрыл глаза, ожидая прикосновения рук. Он был всерьез напуган. Сейчас ему казалось, что они пришли за ним – он не оправдал ожиданий, перстень не найден. Никаких других причин быть не могло. Этот апокалипсический приход казался логическим продолжением свалившихся на него бед.
Он хотел что-то сказать, но задохнулся. Переплету казалось, что рот его заполнен пеплом – так становилось душно. Он огляделся в поисках бутылки. Вместо бутылки стояла чаша, заполненная до краев вином.
– Мы владеем всем, что потеряно вами… – услышал он, взяв ее в руки.
Грааль. Слово всплыло в мозгу и распалось на две составные, твердое воронье «гра» и звучавшее знакомо «аль». «Все не случайно», – подумал он. Холодная тяжесть чаши была приятна.
– Чего ты хочешь?! – спросил монах. – Скажи!
Переплет стиснул зубы. Сказочный выбор, как в детских мечтах.
– Я хочу все… – сказал он и был уверен, что наставник поймет его.