Немецкий я разбирала с пятого на десятое, удалось лишь понять, что некий человек чем-то занимается в воде и что приезжает он в Копенгаген в четверг. Действительно, есть такой поезд из Варшавы, который прибывает в 17:28. Я взглянула на дату письма: 17.09.66. Осень прошлого года. Спросить у Лешека… В воде… Нет, ерунда какая-то. Спросить у Лешека… В воде…
Тут явно была какая-то связь. Ну конечно, ничего странного, ведь Лешек Кшижановский связан с водой напрямую. А чем тот человек занимался в воде? Тонул, а потом приехал в Копенгаген? Так ведь у Лешека и впрямь кто-то утонул…
Я почувствовала, что окончательно перестаю что-либо соображать, и потянулась за очередным листком. По-датски. Пришлось пойти с ним к Норвежцу, поскольку звать его к себе не имело смысла — радио у него орало на всю катушку.
Я убавила звук и потребовала перевести. Норвежец пробежал глазами и неодобрительно изрек:
— Очень паршивый.
Наверняка он имел в виду почерк, но его замечание, очевидно, можно было отнести и к самому корреспонденту.
Норвежец переводил на французский, а я записывала по-польски. Результат наших совместных усилий выглядел приблизительно так:
«Дорогие мои, постараюсь коротко. Новости мне не нравятся. Очень неприятная ситуация, с такой утратой невозможно смириться. После смерти нашего друга никто не знает, куда подевался груз. Вес его 452 килограмма. Поговорите с Акселем, ему наверняка что-то известно. Он в воде, в изоляции, на глубине, с балластом. Петеру нужен план того места. Не понимаю, почему у вас его нет. Надо выяснить, не знает ли чего насчет плана та кретинка, ее приятель плавал капитаном. Я беспокоюсь. Она не в курсе, не надо ее посвящать. Транспортировка обычная, как всегда идет в… Твой друг Л.».
Последнее слово мы так и не сумели перевести, и было совершенно непонятно, в чем же это что-то идет. Норвежец не знал такого датского слова. Но я все равно с первой же фразы догадалась, о чем речь. Ну конечно же, о том потерянном грузе стоимостью сколько-то там миллионов долларов. Смерть друга… приятель-капитан… что-то делает в воде… Петер, Аксель, Лаура!!!
— Я так понимаю, что тот человек, который умер, был в водонепроницаемом костюме и надо его найти, — неуверенно сказал ничего не понимающий Норвежец.
— Я понимаю больше, можешь и дальше слушать музыку, — отмахнулась я и ушла в свою комнату, чтобы сравнить почерк в письмах.
Нет сомнений, это писала Лаура!
Я закурила сигарету и уставилась на ее письмо с выражением барана, узревшего исключительные по новизне ворота. Господи, что происходит? Эта старая перечница, excusez le mot, торгует наркотиками?! Подобное никак не умещалось в моей голове.
Все остальное было не так вопиюще невозможно. Лешек, значит, действительно перевозил контрабанду, да еще какую! Будущий покойник притопил ее в условленном месте в ту самую ночь, когда прочие всей компанией отвалили в Хумлебек. Возможно, он и покойником-то стал в связи с этим грузом, может, сболтнул лишнего, а может, за ним охотились еще раньше. Майору наверняка об этом известно поболее моего.
Кому адресовано письмо? Не таинственному Акселю, не Петеру Ольсену, которые оба здесь упомянуты, не Алиции, разумеется, ее тоже упоминают. Так, дата… Ноябрь прошлого года.
А еще в письме нет ни слова о наркотиках. Тогда откуда о них узнала Алиция?
Я наугад достала еще один листок. Снова немецкий. Еще немного, и я рехнусь от этого вавилонского смешения языков, немецкий я проходила только в первом классе гимназии! Но дело пошло на удивление легко, и я сразу же получила ответ на свой вопрос. Содержание письма на этот раз оказалось кристально ясным. Героин, морфий и опиум фигурировали в нем вперемежку с указаниями веса и цены. Я узнала, что из Польши ожидается ежемесячно около пятидесяти килограммов героина, и что это не так уж много, и что предвидится также какой-то внеплановый товар. Ближайшая его партия поступит лишь в будущем году. Что-то еще идет из Франции, из ГДР, что-то будет переправлено в Швецию, а что-то в Америку. Если уж поняла даже я, то Алиция наверняка просекла суть дела с первой же фразы, уж она-то, в отличие от меня, горемычной, владела немецким в совершенстве.
Каким образом эти письма попали к ней в руки? Должно быть, случайно, по каналам милой старушки Лауры. Обычно Алиция не имела привычки читать чужие письма, значит, тут произошла какая-то ошибка. Возможно, письма привез случайный человек и вручил ей все скопом, не уточнив адресатов. Она могла вскрыть конверт и начать читать, а потом уж поняла, что письма не к ней. А дальше?..
Ну, я бы и сама не призналась даже дружественно настроенным ко мне контрабандистам, что ознакомилась с их секретной перепиской!
Я снова с головой погрузилась в захватывающее чтение. Нашла несколько писем от покойной тетки и постепенно окончательно перестала соображать. Вдобавок я читала их, кажется, в обратной последовательности. В письмах тетки попадались такие же подчеркнутые разным цветом буквы и выписанные Алицией на полях немецкие слова. Мало того что я их не знала, еще и Алиция писала как курица лапой. Удалось разобрать только кусок фразы: «Сын Лауры будет…»
Сын Лауры. Хм. Значит, у нее есть сын? Алиция никогда о нем не говорила. Интересно, кто он такой? Впрочем, мне некогда сейчас с этим заморачиваться. И без того достаточно пищи для размышлений.
Надо разбираться дальше.
Удрученная своим лингвистическим невежеством, кляня себя за то, что не изучила с младых ногтей по крайней мере полдюжины языков, я тупо вглядывалась в следующую депешу. Написано другим почерком, но, конечно же, по-немецки. Начиналась она словами: «Meine liebe Alice», а подписана была: «Зютек». Этот Зютек, которому взбрело почему-то писать по-немецки, меня бы наверняка выбесил, не вспомни я, что это давний возлюбленный Алиции по имени Джозеф, которого она почему-то называла Зютеком. Призрак, тенью преследовавший ее долгие годы. Хорошо бы и у него оказалось рыльце в пушку, его имя мне активно не нравилось.
На следующем листке я вдруг узнала почерк Алиции и с дрогнувшим сердцем впилась в него глазами, даже не заметив, что текст польский.
«Не уверена, попадет ли к тебе это письмо, — писала Алиция, — но попробую переправить, а то места себе не нахожу. К сожалению, я почти все знаю. Человек, вручивший мне план на клочке бумаги, считал, что я полностью в курсе дела. Больше я его в глаза не видела, но прислал его типчик с весьма характерным профилем — ты понимаешь, кого я имею в виду…»
Тип с перебитым носом! Петер Ольсен!
Конечно, я понимала!
«Меня уже давно пытались предостеречь, что в кругу моих знакомых происходит нечто неладное, но только теперь я узнала, что именно. И что ты тоже замешан. Выхода у меня нет. Волей-неволей придется молчать. Во-первых, из-за тетки. Боюсь даже представить себе, чем для нее может кончиться расследование в ее собственном доме. И без того она на ладан дышит. Во-вторых, из-за пана З. Предпочитаю на эту тему не распространяться. И в-третьих — из-за тебя.
В такой ситуации наш брак с Гуннаром невозможен. Я не могу его так подставить, слишком хорошо к нему отношусь. Собиралась обсудить все с тобой, воображала, что в моем окружении есть человек, на которого можно положиться, который к этому не причастен. Рассчитывала на тебя. Наверное, я пишу слишком сумбурно, но очень уж расстроена. Не хочу быть несправедливой, возможно, ты плохо представляешь себе, в какую историю влип, но сейчас мне ясен весь размах аферы, и я в ужасе. Ты ведь понимаешь, что тот несчастный случай на обратном пути вовсе не был случайным? Могу только догадываться, кто приложил к этому руку, и боюсь, как бы и со мной чего-нибудь не стряслось.
Бумажку с интересующим вас планом я спрятала так, что ее вряд ли найдут. Буду молчать, но и помогать вам не собираюсь. Ты меня удивил, мне казалось, что за годы нашей дружбы я тебя достаточно изучила. Видно, ошиблась, а жаль. Надеюсь, что финансовый ущерб…»
На этом месте письмо обрывалось. Походило на то, что оно так никогда не было закончено и отправлено, или же мне попался черновик. Внизу стояли пометки все тем же оранжевым фломастером.
Имена одно под другим: Лаура, Акс. П., Пет. О., Л. К. А дальше, чуть в сторонке, — Иоанна и Михал. И завершался этот список несколькими вопросительными и восклицательными знаками.
Последние имена меня поразили до глубины души. Вот те раз! Алиция нас подозревала!
Я смотрела и глазам своим не верила, как громом пораженная. Наконец в моей замороченной голове словно молния сверкнула. Она нас подозревала… Да нет же! Она знала о наших вылазках в Шарлоттенлунд. И беспокоилась, как бы мы не впутались в сомнительные делишки, если уже не впутаны! Боже милостивый, Алиция, настоящий верный друг, позволила мне самой разобраться в этой афере таким манером, чтобы мы с Михалом себе не навредили! Даже после смерти опекала нас.
Обуреваемая терзаниями совести, я уже почти что пришла к выводу, что виновата в ее гибели. Так или иначе, Алицию не воскресить. А значит, мне обязательно надо довести дело до конца!