Но сперва следовало отпустить на волю Норвежца, который к тому времени переключился на французские журналы по архитектуре и рассматривал их с живейшим интересом.
— Теперь я смогу снять квартиру в Париже, — мечтательно сказал он, благополучно не заметив всех моих треволнений.
Заверив меня, что я и впредь могу на него рассчитывать, он оставил свой адрес и телефон и умчался, радостный и полный надежд на светлое будущее. А мне было не до веселья и даже не до сна. Я закрыла за ним двери на все возможные засовы и снова погрузилась в размышления.
Последнее письмо Алиции могло быть адресовано лишь одному человеку: Лешеку Кшижановскому. Его участие в афере не вызывало никаких сомнений, как и участие Лауры. После смерти тетки отпала одна из причин ее молчания. Алиция тогда уже вернулась в Польшу.
Теперь ее удерживала от визита в милицию лишь давняя дружба с Лешеком, остатки прежних чувств к экс-возлюбленному и — вот уж парадокс! — беспокойство за меня. Если добавить к этому вполне понятный страх за свою жизнь, то странно еще, как она вообще не свихнулась!
Передо мной стояло две версии. Лешек каким-то образом мог выйти из игры и перестал быть для Алиции сдерживающим фактором. В таком случае беспокойство Лауры и ее сообщников должно было пропорционально возрасти. Алиции оставалось лишь объясниться со мной, и ничто бы уже не помешало ей нарушить обет молчания. По другой версии Лешек оказывался сволочью. Алиция, считая его давним другом, сообщила ему о своих знаниях, а он, боясь за свою шкуру, заставил ее умолкнуть навеки.
Первый вариант меня устраивал больше. Я знала Лешека, с большим трудом, но все-таки могла представить его в роли контрабандиста, поскольку у все свои тараканы, — может, ему наскучило просто так бороздить моря, захотелось острых ощущений. Но роль убийцы подходила ему как корове седло. Да еще убийцы серийного, ведь тот тип на яхте не сам по себе в воду свалился.
Да бред собачий! До сорока лет иметь репутацию благородного рыцаря, чтобы потом в одночасье обернуться отъявленным убийцей!
Впрочем, полностью исключить такой вариант нельзя, чего только на свете не бывает…
Кто, если не Лешек? Не лично же Лаура! Какой-нибудь наемник давнего возлюбленного? Правда, алиби Петера Ольсена очень уж смахивает на инсценировку — расписано будто по нотам. После того как Алиция была усыплена, он мог к ней вернуться и сделать свое черное дело. Вот только для этого ему пришлось бы раздвоиться. Ясно одно: он не просто так постарался просидеть всю ту ночь на глазах у многочисленных свидетелей.
Нет, сама я в этом точно не разберусь. Остается пойти к тому человеку, фамилию и телефон которого меня заставили затвердить еще в Варшаве, и передать ему все сведения о подозрительных лицах, и дальше пусть уж голова болит у датской полиции. Плешивый недомерок в шляпе точно не плод моего воображения, его ничего не стоит найти. Возможно, именно он в интимном бандитском кругу известен как Аксель Петерсен, хотя официально у него другое имя. Остальных тоже разыщут, — наверняка получше меня знают немецкий…
И все было бы распрекрасно, если б не Лешек Кшижановский и давний сердечный друг Алиции. Кого из них Алиция покрывала? Может, обоих? Разоблачать она их, конечно, не собиралась. Мне самой точно не удастся выйти сухой из воды, но за них еще можно было бы побороться.
Надо бы разобраться здесь, в Копенгагене. Не везти же такую опасную информацию в Варшаву! Или часть ее попридержать? Ведь если я отдам им письма Лауры, то автоматически всплывет имя Лешека, а вправе ли я допустить такое? Может, с его стороны был просто какой-то случайный нехороший поступок, вызванный финансовыми затруднениями или чем-то еще, и не случайно же Алиция всеми силами старалась оставить его в тени!
И кто, черт его подери, спер у Аниты шампур?..
Долго я так сидела, мучительно ища выход, пока не решила еще раз перебрать в памяти все наше житье в Копенгагене. Вдруг придет на ум кто-нибудь из наших общих знакомых, бывающий у Аниты и идеально вписывающийся в ситуацию? И мне удастся ухватиться за какую-нибудь новую ниточку…
Сильнее всего меня подогревала полная неясность в вопросе с Лешеком и намерениями на сей счет Алиции. Бывший экс-возлюбленный Зютек волновал меня намного меньше.
Проведя ночь в размышлениях, я пришла к выводу, что из всех соотечественников, посещавших Аниту, моего внимания заслуживают лишь два человека. Первым был так называемый Зверек из прачечной, знакомый Алиции, которого она впустила пожить по бедности, вторым же — один таинственный субъект. «Зверек из прачечной» спал в нашей сушилке на надувном матрасе как раз в ту пору, когда у нас жил еще и Михал, так что теснотища была жуткая. Этот тип увековечил себя в нашей памяти разнообразнейшими причудами, отнюдь не милыми. Пользовался моей пишущей машинкой и моей расческой, а потом, когда я стала ее прятать, расческой Алиции, выбрасывал шкурки от корейки за шкаф и сваливал вину на Михала, который эту самую корейку на дух не выносил. От него приходилось прятать все, что только можно, поскольку он не понимал личной собственности и элементарных правил гигиены, я же общинное владение имуществом допускаю лишь в разумных пределах. Как-то вечером я читала французский детектив, а Михал, Алиция и Зверек сидели за столом и беседовали. Языковой барьер не позволял мне с головой окунуться в детективную интригу, и до моих ушей долетали обрывки их разговора.
— Не знаю, что со мной происходит, — говорил Зверек. — Все теряю, посеял шариковую ручку, авторучку, расческу, щетку…
— Какую щетку? — всполошилась я. — Зубную?
Так живо заинтересоваться их беседой меня заставило воспоминание о собственной зубной щетке, которую я забыла спрятать. И она лежала на виду! На виду у Зверька с его загребущими лапками!!!
Алиция и Михал разразились хохотом — наверное, их насмешил смертельный ужас в моих глазах.
— Нет, для обуви, — растерянно уточнил Зверек из прачечной, озадаченный их весельем.
Потом была та история с ключом. Комплекты ключей от калитки и от квартиры имелись только у нас с Алицией, остальным попадать в дом было достаточно сложно. Но сложностей хватало и у нас. От лестничной клетки существовал один-единственный ключ. Калитку закрывали в восемь, лестничную клетку в одиннадцать, а звонков здесь не существовало как класса. В приличных датских домах на незваных гостей в такое время не рассчитывают, а званых ждут у калитки, на улице. Мы поделили ключи по-братски, в результате чего мне достались открывавшие калитку и квартиру — я возвращалась поздно, обычно после восьми, и без ключа вообще не имела шансов попасть в дом. Из второго комплекта Зверек, как самая поздняя пташка, получил ключи от калитки и лестничной клетки, а ключ от квартиры обязан был оставлять в прачечной, в коробке от яиц, — для Алиции и Михала, которые возвращались раньше восьми.
Однажды меня пригласили в гости к одной из сотрудниц, вечеринка затянулась, и я не успела попасть в дом до одиннадцати, пока еще не заперли лестничную клетку. Со двора в прачечной виднелся свет, и я потопала перед домом каблуками, собиралась даже запеть что-нибудь вроде краковяка, чтобы обратить на себя внимание, но тут на лестнице зажглась лампочка и ко мне спустился Михал. Лицо его выражало какую-то не очень мне понятную, но явно нехорошую радость, он шагал по ступенькам впереди меня и с ехидством бормотал себе под нос:
— Хотел бы я посмотреть, что теперь будет, Алиция там, наверху, хотел бы я посмотреть…
Я ничего не понимала, а на мой вопрос он не ответил, только зло захихикал. Поднявшись на пятый этаж, я с удивлением увидела, что в квартире темно, а Михал нырнул в прачечную. Я пошла за ним и на пороге от неожиданности даже рот раскрыла.
Алиция в шляпе, с сумкой и зонтом в руках сидела на полу, на подстилке, где обычно спал Зверек из прачечной. Михал снимал с ее содрогающихся плеч какую-то косматую пелерину. Начитавшись в ту пору романов Агаты Кристи, я было подумала, что Зверек скоропостижно скончался и Алиция оплакивает его останки. Я слегка встревожилась, но в следующую секунду убедилась, что никакого трупа на подстилке нет, а Алиция содрогается от бешенства.
Оказывается, никакого ключа в яйцах Зверек не оставил, и Алиции с Михалом пришлось скоротать три с лишком часа в неотапливаемой прачечной. Зверек заявился спустя несколько минут и вместо вежливого «добрый вечер» был встречен громовым ревом:
— Где ключ?!
— У него. — Зверек, ничтоже сумняшеся, ткнул пальцем в Михала.
Михал побледнел до синевы и без единого слова покинул помещение, но Алиции удалось сохранить присутствие духа.
— Проверь в карманах, — зловещим голосом посоветовала она.
Зверек из прачечной послушно полез в карман и, в отличие от Михала, ликом зарумянился. А потом очень извинялся и клятвенно уверял, что это он не из зловредности, а по недомыслию. На следующий же день Михал заказал еще два комплекта, один из них и позволил мне на этот раз беспрепятственно проникнуть в прачечную.
Зверек тоже ходил в приятелях Аниты и в доме у нее бывал частенько. Кроме того, любил путешествовать. Заезжал этим летом и в Копенгаген, точно не знаю когда, не интересовалась. А зря, он-то вполне мог спереть шампур… Впрочем, вряд ли. Трудно предположить, чтобы такую никчемную тварюшку взяла в свои ряды какая-нибудь серьезная банда. Ни один уважающий себя преступник не рискнул бы с ним связываться.
А потом на горизонте возник еще один подозрительный типчик, и о нем Алиция сказала:
— Я решила не предлагать ему ночлега, хватит с нас одного Зверька…
Типчик нанес нам визит как-то вечером. Алиция встретила его с преувеличенным восторгом, и значить это могло только, что никаких добрых чувств она к нему не питала. Говорили они по-немецки, и я ни черта не поняла, а типчика запомнила лишь потому, что он все время на меня пялился и я боялась, не вывихнул бы он глаза. Я как раз вымыла волосы, накрутилась на бигуди, голова у меня была прикрыта по этому поводу какой-то тряпкой, а лицо украшали остатки питательной масочки для кожи, но так или иначе его внимание к моей особе показалось мне слегка преувеличенным. Я поспешила оставить их наедине и удалилась на кухню.
После короткого разговора Алиция заглянула ко мне:
— Я ухожу. Ему надо где-то переночевать, отведу его к нашей знакомой.
— Да веди его хоть на Лысую гору, — покладисто согласилась я.
Не знаю, почему она сказала «к нашей знакомой», вместо того чтобы просто назвать имя. Я знала всех ее копенгагенских подруг. Вполне могла сказать «к Грете» или «к Кирстен».
— Что это за тип? — поинтересовалась я, когда она вернулась.
— Приятель моего зятя, — процедила она так неохотно, что я больше не спрашивала.
А недели через две состоялся званый ужин у Аниты. Весь вечер я гадала насчет того типа, все вспомнить не могла, где его видела. Меня сбило с толку, что на вечеринке он говорил по-польски! Оказалось, никакой он не иностранец, а чистокровный поляк — знакомый Аниты, тоже журналист. Тогда зачем Алиция объяснялась с ним по-немецки? Скорее всего, чтобы я ничего не поняла. Вот он-то вполне мог спереть шампур.
К сожалению, никакой связи между кем-нибудь из двух этих типов и смертью Алиции я не видела, хотя и старалась изо всех сил ее обнаружить. А больше и в расчет-то принимать некого. Проклятый конверт из проклятого чемодана! Возможно, милиции он и сгодится, а для меня от него толку ноль.
Меня так и подмывало написать Лешеку — так, мол, и так, все раскрылось, самое время тебе драпать морем в Латинскую Америку. Может, я бы ему и написала, если б не одна загвоздка. Мне вдруг припомнилась ненависть, исказившая лицо Алиции во время нашего последнего разговора. Что, если это была ненависть к Лешеку, в котором она горько обманулась?
Ничего так и не решив, я собрала все бумажки и поплелась спать. Пересекая лестничную площадку, отделявшую офис от квартиры Бородатого, я заметила полуэтажом ниже замызганного юнца со свалявшимися космами — он курил, привалившись к стене. Я осуждающе покосилась в его сторону — ну и молодежь пошла, вот в наше время студенты на каникулах вели себя совсем иначе…