Нью-Йорк
Три месяца спустя
Огни Манхэттена сияли, словно созвездия на ночном небе. Эдди Чейз любовался в иллюминатор этой зрелищной панорамой и вздыхал. Хотелось оказаться где угодно на этом острове — в ресторане, баре, хоть в прачечной, только не здесь.
Не то чтобы ему не нравилось место, где он сейчас находился. Стодвадцатиметровая круизная яхта «Император океанов» была счастьем и гордостью владельца. Денег на нее не пожалели. Чейзу и ранее приходилось плавать на шикарных яхтах, но эта представляла собой нечто особенное. Если бы Эдди был здесь лишь с Ниной и с близкими друзьями, он не преминул бы воспользоваться всей этой роскошью.
Однако, кроме некоторых старших руководителей АМН, он пока не знал никого из ста с лишним пассажиров. К тому же с гостями яхты у Чейза не было ничего общего. Дипломаты, политики, промышленные магнаты — все постоянно думают о своем бизнесе и закрепляют сделки при каждом рукопожатии. Чейз здесь только потому, что среди гостей яхты находилась Нина. В остальном это был чужой ему мир.
Нина чувствует себя так же, однако она изо всех сил старается показать обратное, подумал Эдди, нахмурившись. Одним глотком влив в себя остатки красного вина в бокале, он отвернулся от живописного вида, чтобы обозреть толпу людей. Нина стояла возле бывшего адмирала военно-морских сил США, а теперь историка Гектора Амороса. К ним подошел глава АМН с высоким мужчиной в изящном костюме. Впрочем, несмотря на элегантный наряд, мужчина выглядел очень чопорным. Нина пожала его руку. Политик, с первого взгляда догадался Чейз.
Страница 7 из 133
Нина посмотрела на него.
— Эдди! — позвала она и помахала рукой. Бокал шампанского, который Нина держала в другой руке практически с того момента, как они вдвоем взошли на борт яхты, теперь, как заметил Чейз, был наполнен повторно. — Эдди, подойди! Познакомься с сенатором!
— Иду, — ответил он без энтузиазма, поправляя жесткий неудобный воротник.
По кораблю с характерным шумом прокатился порыв ветра. На посадочную площадку яхты сел вертолет, чтобы высадить очередную порцию суперважных гостей. Чейз и Нина приплыли на «Император океанов» на моторной лодке, как и большинство других пассажиров. Даже в мире очень богатых людей существовала строгая иерархия. Наверное, переплюнуть появление на вертолете можно было, только если воспользоваться самолетом вертикального взлета «Харриер».
Надо признать, выглядела Нина сегодня великолепно. Алое платье свободного покроя с открытым верхом совершенно не походило на прочную рабочую одежду, в которой была Нина, когда Чейз впервые встретился с ней полтора года назад. Даже пара итальянских костюмов, приобретенных Ниной не так давно, после назначения на должность директора АМН по координации работ, не могла сравниться с этим платьем. По случаю сегодняшнего приема рыжие волосы женщины были выкрашены в более темные и насыщенные тона и уложены в прическу, подчеркивающую красивое лицо.
От одной только мысли о ее волосах Чейз сжал зубы. Сегодня он выражал недовольство по этому поводу целый день, пока Нина наконец не заставила его заткнуться.
И все же… пятьсот долларов за какую-то прическу?
— Эдди, — произнесла Нина, — это сенатор Виктор Далтон. Сенатор, это Эдди Чейз. Он работает на АМН. К тому же он мой друг, — добавила она.
— Рад с вами познакомиться, сенатор, — сказал Чейз, бросая на Нину слегка раздраженный взгляд и пожимая руку Далтона.
Далтон на следующих выборах имел все шансы стать президентом Соединенных Штатов. Этот факт объяснял присутствие поблизости двух субъектов в черных костюмах и с каменными лицами, настороженно осматривающих происходящее. Спецагенты.
— Я тоже, — ответил Далтон. — Вы англичанин? Не из Лондона, если я не ошибся насчет вашего акцента.
— Черт возьми… то есть вы правы. Я из Йоркшира.
Далтон кивнул:
— Йоркшир. Замечательный уголок планеты, насколько мне известно.
— Неплохой.
Чейз сомневался, что сенатор хоть что-нибудь знает о Йоркшире и что ему вообще это интересно.
— Сенатор Далтон состоит в финансовом комитете АМН, — сообщил Аморос.
Чейз выдавил фальшивую улыбку:
— Вот как? Каковы наши шансы на повышение зарплаты?
Глянцево блестящие от помады губы Нины превратились в узкую полоску, но Далтон расхохотался:
— Посмотрим, что мне удастся сделать. — Он посмотрел мимо Чейза, увидел кого-то, и его брови вскинулись вверх. — Послушайте, сюда идет устроитель вечера! Месье Корву, рад снова встретиться с вами!
Чейз обернулся, чтобы посмотреть на холеного черноволосого мужчину в смокинге. Выглядел он лет на пятьдесят пять.
— Прошу вас, — сказал Корву Далтону, пожимая ему руку, — зовите меня Рене. Мы на неофициальной встрече друзей, не так ли? В утомительных формальностях нет необходимости.
— Как скажете… Рене! — рассмеялся Далтон.
— Спасибо, Виктор! И Нина! — продолжил Корву, оборачиваясь к Нине и беря ее за руку. — Встретиться с вами снова — огромное удовольствие! — Он наклонился и поцеловал женщину в обе щеки. Нина покраснела. Чейз исподтишка наблюдал за французом. — А вы, должно быть…
— Эдди Чейз, — бесцеремонно представился Эдди, протягивая руку. — Друг Нины.
— Ну конечно! — Корву потряс его руку. — Рене Корву. Приветствую вас на борту «Императора океанов».
— Спасибо. — Чейз осмотрел обитую дубовыми досками комнату. — Недурная посудина. Я полагаю, у корабельных магнитов есть свои преимущества.
Далтон сумел подавить удивление, зато Нина нервно засмеялась.
— Рене не просто корабельный магнат, — процедила она сквозь зубы. — Он еще и один из директоров АМН.
— Не исполнительный, конечно, — скромно добавил Корву. — Я считаю справедливым, что решения по охране археологических чудес мирового уровня принимают такие специалисты, как Нина.
— Да-да, — закивал Эдди, расплываясь в фальшивой улыбке. — Она очень любит все контролировать, уж вы мне поверьте.
Нина сделала большой глоток из бокала и наградила Эдди столь же фальшивой улыбкой.
— Дорогой, — она дернула Чейза за рукав, — можно с тобой поговорить? Вон там. — Нина кивнула в сторону дверей.
— Конечно, можно, милая, — ответил Эдди. Он отвесил легкий полупоклон трем другим собеседникам. — Прошу прощения.
Нина поспешила на выход, и троица обменялась понимающими взглядами.
— Какого черта ты себе позволяешь? — прошипела Нина, едва они оказались снаружи.
— О чем ты?
— Ты прекрасно знаешь о чем! Строишь из себя осла и ставишь меня в неловкое положение!
— Так это я ставлю тебя в неловкое положение? — фыркнул Чейз. — А ты сама и твое: «А вот это Эдди, мой мальчик на побегушках из АМН, — ах да, он еще вроде как мой бойфренд»?
Страница 8 из 133
— Я так не говорила!
— А могла бы! И уж извини за неправильное произношение. Не всем из нас удалось закончить Университет Снобистских Манер. И не все могут себе позволить прическу за пятьсот баксов, — добавил Эдди, уже понимая, что пора попридержать язык.
Глаза Нины от злости превратились в узкие щелочки.
— Ты обещал, что прекратишь мне об этом напоминать!.. Господи, один раз, всего один чертов раз мне нужно было выглядеть хорошо, чтобы произвести впечатление, и все, чего я добилась, — твоего нытья!
— Пятьсот долларов, черт побери! — не сдавался Чейз. — Я могу постричься за десятку!
— Ага! И на десятку будешь выглядеть! — бросила в ответ Нина, размахивая рукой возле его коротко стриженных, редеющих волос. — Кроме того, сейчас у меня первоклассная работа при ООН, и я зарабатываю намного больше, чем в университете. Могу позволить себе немного потратиться.
— Вот-вот, ты теперь многое можешь себе позволить.
— Что именно?
Чейз осекся на полуслове, увидев двух человек, спускавшихся с верхней палубы. Новые гости «Императора океанов», прибывшие на вертолете. Один из них китаец — он изучал толпу богачей с небрежной улыбкой, предполагающей, что считает себя важнее любого из присутствующих или даже всех их, вместе взятых. Второй прибывший…
— Извини, — произнес Чейз, совершенно позабыв про стычку с Ниной. Он направился к выходу. — Мне нужно на свежий воздух.
Сбитая с толку, Нина преградила ему путь.
— Что? Никуда ты не пойдешь!
— Забудь. Я… — Эдди снова покосился на прибывших.
Слишком поздно. Она его заметила.
Китаец с важным видом пробирался через толпу к Корву. Люди расступались, словно он раздвигал их в стороны невидимым энергетическим полем. В паре шагов за ним шла молодая женщина. Брюнетка, сногсшибательно красивая, в дорогой одежде… И с выражением печали на лице.
Единственным человеком, с которого она не спускала глаз, пока пересекала зал, был Чейз.
— Вот черт!.. — пробормотал он еле слышно. Теперь уже поздно просто исчезнуть.
— Эй, Рене! — громко закричал китаец, подходя к Корву и широко раскрывая объятия. Несмотря на внешний вид, произношение у него было совершенно американское, скорее всего калифорнийское. — Отличная яхта! Я тоже себе заказал такую. Правда, чуть побольше. Сенатор Далтон! — Он схватил руку Далтона и энергично потряс ее. — Или пора привыкать обращаться к вам «господин президент»?
— Пока что я даже на первичных выборах не победил, — ответил Далтон с хитрой улыбкой.
— Ах, это для вас пустяк. Можете рассчитывать на мой голос, Вик. И на мое финансирование. Разве что другой претендент предложит мне более выгодную сделку! — Он засмеялся, и Далтон присоединился к нему, хотя и не столь искренне. — Гектор, привет! Рад тебя видеть!
Аморос посмотрел на Нину и Чейза.
— Нина, я хотел бы, чтобы вы познакомились.
Нина и Эдди поспешно подошли к Аморосу.
— Нина, — произнес тот, — это наш новый неисполнительный директор, Ричард Юэнь Сюань.
— Рада с вами познакомиться, господин Сюань, — поприветствовала Нина, протягивая руку.
Аморос застыл, а Далтон опять чуть не хмыкнул.
— Вообще-то, — вмешался Эдди, прежде чем Аморос успел поправить Нину, — китайские фамилии традиционно стоят перед именем. Я прав, господин Юэнь?
— Правы. — Юэнь улыбнулся сконфуженной Нине. — Бросьте, не беспокойтесь!.. Зато я не перепутаю ваше имя. Я уже его знаю.
Нина моргнула.
— Знаете?
— Доктор Нина Уайлд, директор по координации работ АМН. Историк, археолог, исследователь… и первооткрыватель, — многозначительно сообщил китаец. — Я прочитал о вас все. — Он пожал ей руку.
— М-м… спасибо, — выдавила из себя Нина, полностью растерявшись. — А чем вы занимаетесь, господин Юэнь?
Юэнь ухмыльнулся:
— Зовите меня Рич. Я на самом деле такой.[1] — Он громко расхохотался над собственной шуткой. — Я связан с телекоммуникациями. У меня есть спутники, телефонные компании, крупнейший интернет-провайдер в Китае. Но недавно я диверсифицировал бизнес. Черт возьми, почему бы и нет! Я приобрел завод по производству микрочипов в Швейцарии и даже выкупил у Рене алмазный прииск в Ботсване. Ему стоило подождать с продажей. Добыча алмазов просто сказочно выросла! И вот почему я заинтересовался алмазами… — Он обернулся к женщине, которая молча ждала позади него, схватил ее за левую руку и выставил на обозрение кольцо с огромным бриллиантом на пальце. — Позвольте вам представить мою жену, с которой мы вместе полгода. София, леди Блэквуд.
— Жену? — воскликнул Чейз.
Нина неодобрительно поморщилась.
— Чрезвычайно рада встрече с вами, — произнесла София с безукоризненным британским акцентом.
Юэнь представил ей собравшихся, а дойдя до Эдди, заметил:
— По-моему, мы с вами раньше не встречались, мистер…
— Чейз. Эдди Чейз.
— Хорошо… Эдди. А это моя…
— Мы знакомы.
Страница 9 из 133
Пришел черед Нины издать удивленный возглас:
— Что?
Впервые за вечер выражение лица Софии изменилось, когда она подала правую руку.
— Здравствуй, Эдди… Давно не виделись.
— Верно. — Чейз не улыбнулся в ответ и не ответил на рукопожатие. Подождав, женщина опустила руку. Ее улыбка поблекла. — Ну что ж, вижу, ты неплохо устроилась. — Эдди обернулся к китайцу. — Желаю вам счастья в браке, Дик. Извините. — С этими словами он направился к двери.
София шагнула вперед и тронула его за рукав. Эдди остановился, но не оглянулся.
— Эдди, я… — начала женщина.
Чейз несколько секунд стоял неподвижно.
— Эдди! — крикнула Нина, не совсем улавливая, что тут происходит. Что-то изменилось в Чейзе — в его голосе, даже в осанке. Но из-за чего такие перемены, она понять не могла. — Куда ты?
— В сортир! — рявкнул Эдди через плечо и вышел за дверь.
Нина смотрела ему вслед, пылая от унижения.
— Я… мне очень, очень жаль, — заикаясь, произнесла она и судорожно хлебнула шампанского.
Юэнь пожал плечами:
— Ничего страшного. — Он повернулся к Софии. Нина ожидала, что он поинтересуется, откуда его жена знает Чейза, но китаец только спросил: — Все в порядке? — Та кивнула. — Вот и отлично. В любом случае, доктор Уайлд, могу я звать вас Нина? — Нина тоже кивнула. — Я действительно рад, что мы познакомились. Я восхищен вашей работой. Я знаю, вы нашли кое-что, что АМН хотело бы на время спрятать, тем не менее интересно было бы узнать, за какими чудесами древности вы собираетесь охотиться после этого!
Нина не нашла что ответить. Как один из многочисленных директоров по всему миру, которых АМН приняло для того, чтобы налаживать связи и смазывать политические колеса в тех местах, где археологические исследования ООН в противном случае могли вызвать подозрение, Юэнь не обязан знать, для чего именно было создано АМН. В его знаниях должна отсутствовать определенного вида информация. Полные данные по Атлантиде имел лишь ограниченный круг людей. С другой стороны, Юэнь четко намекнул, что обо всем знает…
Нина решила сыграть безопасно и избежать любых упоминаний об Атлантиде. Как бы ни хотелось ей оповестить весь мир о своей находке, этого делать нельзя, покуда АМН и стоящие за ним правительства не дадут разрешения. Информация о том, как близко пять миллиардов человек находились от уничтожения генетически созданной чумой, могла вызвать множество проблем.
Впрочем, с текущим проектом все куда проще. И если Нине на самом деле удастся обнаружить крупицу истины в мифе, то почему бы не искупаться в лучах славы прямо сейчас…
— Собственно говоря, — начала Нина, — я ищу гробницу Геркулеса.
Далтон вскинул бровь:
— Героя греческой мифологии?
— Именно.
— Извините за то, что я высказываю очевидные вещи, — возразил Далтон с некоторой долей сарказма в голосе, — но если это мифологический герой, как у него может быть гробница?
— На самом деле, — ответила София, привлекая внимание всех мужчин, которые, похоже, были удивлены, что женщина может что-то сообщить по этому вопросу, — у многих героев греческой мифологии есть свои гробницы. Хоронили там кого-нибудь в действительности или нет, для древних греков было не существенно. Гробницы служили скорее храмами, местами, где можно отдать дань божеству.
— Совершенно верно, — подтвердила Нина, чувствуя досаду. — Вы очень хорошо информированы, леди… как мне вас лучше называть — леди Блэквуд?
— Просто София, пожалуйста.
— Мы зовем ее «леди», когда хотим произвести впечатление на простаков, — заискивающе добавил Юэнь. — Вы даже не подозреваете, чего можно добиться с помощью стародавней британской аристократической ерунды при заключении сделок. Только поэтому я на ней и женился!
Китаец вновь рассмеялся, причем Нине показалось, что в шутке прозвучала значительная доля правды.
— Преимущества классического образования, — объяснила Нине свои познания София. Ее либо не беспокоила невоспитанность мужа, либо она хорошо скрывала свои чувства. — Хотя, откровенно говоря, моя специализация — латынь, а не древнегреческий. Но вы что-то говорили о гробнице Геркулеса?
— Ах да. — Нина допила шампанское и махнула ближайшему официанту. Тот шустро подскочил и наполнил бокал. — Как сказала София, многие древнегреческие мифологические герои имели посвященные им гробницы. Геркулес, или, точнее, Геракл, ведь по-гречески его звали именно так, в этом плане совершенно особенный персонаж, потому что его гробницы не существует. По крайней мере, — театрально добавила она, — ни одной до сих пор не обнаружено.
— И вы думаете, что найдете ее? — спросил Юэнь. Высокомерная насмешка в его тоне внезапно пропала.
— Знаете… я бы очень хотела сказать «да», но боюсь, пока что дело не очень продвигается. Уже несколько месяцев я пытаюсь собрать воедино все сведения, однако вычислить месторасположение гробницы не удается. Надеюсь, в скором времени ситуация изменится.
— А где вы берете эти сведения?
Несмотря на ударившее в голову шампанское, Нина напомнила себе, что надо быть осторожнее.
Страница 10 из 133
— Есть указания в некоторых древнегреческих пергаментах из архива… одного частного коллекционера. — Тот факт, что именно в этих пергаментах сохранился «Гермократ», утерянный труд греческого философа Платона, описывающий Атлантиду, а «частный коллекционер» представлял собой на самом деле тайное общество, которое скорее пойдет на убийство, чем позволит найти эту древнюю цивилизацию, разглашать не стоило. — В прошлом году АМН получило от него разрешение на осмотр коллекции. Точнее, ее фотокопий. Хотя завтра я как раз встречаюсь с одним человеком, чтобы устроить просмотр оригиналов.
Юэнь явно заинтересовался.
— Вы думаете, в оригинале можно найти что-то, чего нет на фотографиях?
Прежде чем ответить, Нина сделала еще один большой глоток.
— Определенно! Весь смысл археологии в том, чтобы рассматривать вещи вживую, а не на картинках. Поехать на место раскопок или получить настоящий предмет, с которым можно поработать, который можно подержать в руках, — это совсем другое дело. Тогда все предметы выглядят в совершенно ином свете.
Юэнь задумчиво кивнул а Корву произнес:
— Наверняка при вашей должности директора по координации работ у вас не часто возникает возможность отправиться на полевые работы?
— К сожалению, не часто, — подтвердила Нина, покачивая головой. — Сейчас большую часть рабочего времени я провожу за столом или на заседаниях. — Количество всякого рода собраний после потери станции, исследовавшей Атлантиду, сильно возросло. Большинство проектов АМН было заморожено до появления официальных результатов расследования несчастного случая. — Но с другой стороны, есть и преимущества. Вроде этого! — Она обвела рукой окружающую их корабельную роскошь. — Спасибо за приглашение.
— Мне показалось, что пора повысить командный дух АМН, — улыбнулся Корву.
Юэнь тоже наградил Нину улыбкой, хотя и менее искренней.
— Ну что ж, желаю удачи в поисках гробницы! — Он взглянул куда-то в сторону. — Мне пора. Рене, спасибо, что пригласил, а вы, Вик, не забудьте позвать меня на экскурсию по Белому дому! Пойдем, София.
— Рада была познакомиться, — сказала София Нине, прежде чем Юэнь взял ее под локоть и потащил за собой.
— Ну и урод! — пробормотал Далтон, когда парочка удалилась. — Мне плевать, сколько у него миллиардов, он все равно туп, как осел. Черт! Как только ему удается выбирать себе таких жен?!
— Да, повезло, — согласился Корву и обернулся к Нине: — А вы с Эдди не собираетесь пожениться?
Вопрос застал Нину врасплох, и она поспешила сделать еще глоток шампанского, придумывая, что бы ответить.
— М-м… честно говоря, не знаю. — Хотя после сегодняшней выходки Чейза свадьба в ближайшем будущем точно не состоится.
Она огляделась по сторонам, гадая, не вернется ли Эдди теперь, когда София ушла. Чейза и след простыл. Нина решила отыскать его и устроить скандал.
Только сначала допить шампанское.
Чейз бесцельно бродил по «Императору океанов». Не стоило идти на этот прием, учитывая, что там будут новые всесильные друзья Нины. А когда вдруг появилась София… Именно она из всех людей на свете!
Чейзу даже думать о ней не хотелось. София стала частью прошлого, о котором он старался забыть. Очевидно, не удалось.
Эдди очутился на кормовой палубе, с облегчением заметив, что гостей здесь меньше, чем повсюду. Холодный ветер заставлял людей возвращаться в чрево яхты. Направившись к кормовому ограждению, чтобы еще раз полюбоваться Манхэттеном, Эдди с удивлением услышал, как кто-то окликнул его по имени. Он оглянулся.
— Мэтт?
— Привет! — К нему подкатывал Мэтт Трулли, бочкообразный австралиец с всклокоченными волосами, который в своих грязных шортах по колено и цветастой рубашке определенно не вписывался в атмосферу вечеринки. Он с неподдельной радостью стиснул руку Чейза. — Сто лет тебя не видел! Как дела, приятель?
— Спасибо, хорошо. Что ты тут делаешь?
Трулли махнул рукой в сторону мостика «Императора океанов»:
— Я теперь работаю на большого босса!
— На Корву?
Трулли кивнул.
— Вообще-то я работаю на Багамах, а в Штаты занесло, потому что завтра еду в Массачусетский технологический на семинар. Я немного удивился, получив приглашение, а затем прикинул: плевать, выпивка-то халявная! — В руке он держал стакан.
Чейз подумал, что надо бы взять чего-нибудь для себя, но официантов поблизости видно не было. Ну и ладно, не больно и хотелось. А вот Нина, кажется, сегодня в ударе…
— Так ты все еще занимаешься подлодками?
— Ага. Когда у Фроста бизнес загнулся, я перешел к Рене, проектирую подводные отели.
Чейз окинул его скептическим взглядом.
— Подводные отели?
— Можешь смеяться, старина, но очень скоро они станут популярны! — заверил его Трулли. — В Дубае это уже в моде, а знаешь, что я изобрел? Модульный дизайн! Можно один модуль соединять с другими как хочешь. Вот взял, проснулся однажды утром, посмотрел в окно и — бац! — поймал рыбку! Вообще-то Рене жил в прототипе таких модулей на Багамах. Прикольная штука. Я бы не отказался, только, боюсь, мне подобная квартирка не по зубам!
Страница 11 из 133
— Представляю, как они выглядят, — уныло произнес Чейз, всматриваясь в огни Манхэттена.
— В любом случае, — продолжил Трулли, — сейчас проект с отелями уже вылизан и отполирован, теперь у меня работа покруче. Только, понимаешь, мне распространяться об этом нельзя. Очень секретное дело. Ну, ты врубаешься?
Чейз слегка улыбнулся:
— Твой секрет умрет вместе со мной.
— Спасибо, старина. Но честное слово, больше я не могу ничего сказать. Помнишь подлодки, которые я строил для Фроста? Они как бульдозер. А эти будут как «феррари». Просто фантастика! — Он сделал еще глоток и откинулся спиной на поручни. — Ну а ты как, старина? Где ухитрился найти билетик на это шумное веселье?
— Я здесь с Ниной. Пригласили ее, а не меня.
Трулли с удивлением отреагировал на холодный тон Эдди, но никак это не прокомментировал. Только произнес:
— Значит, вы с ней?..
Чейз кивнул.
— Ага, ну и чудесно!
— Не очень-то радуйся. Мы не женаты. Честно говоря, сейчас я вообще не знаю, как назвать наши отношения.
— Ладно… Она все еще работает на АМН?
— Да. Я тоже.
— Ясно. А чем конкретно занимаешься?
Чейз откашлялся, прежде чем ответить.
— Большую часть времени просиживаю задницу за столом и ни хрена не делаю. Официально должность называется «помощник директора по координации работ», а в действительности я должен присматривать за Ниной, когда она на раскопках. Только на раскопках последний раз она была год с лишним назад, так что я целыми днями бью баклуши.
В голосе прозвучало разочарование, которое Чейз вовсе не собирался показывать.
— Выходит, Нина — твой начальник? Интересная история.
Чейз безрадостно улыбнулся:
— Еще какая…
Трулли почувствовал себя неловко.
— Ну да… Она где-то поблизости? Я бы с ней поздоровался.
— Помянешь черта… — пробормотал Чейз, услышав быстро приближающийся стук каблучков.
Разгневанная Нина шла в их сторону.
— Я тебя повсюду ищу! — бросила женщина, не сразу разглядев рядом с ним Трулли. — Мэтт! Боже, что ты тут делаешь?
— Только что рассказал Эдди, что я работаю на Рене Корву, — ответил Трулли. — По-прежнему строю подлодки. Слышал, ты поднялась в АМН. Поздравляю!
— Спасибо. Мэтт, извини, но мне нужно поговорить с Эдди. Наедине.
Трулли озабоченно взглянул на друга и вылил в рот остатки алкоголя.
— Ясное дело… Я как раз хотел освежить стаканчик. Встретимся позже?
— Возможно, — ответил Чейз.
Трулли похлопал его по плечу, чмокнул в щечку Нину и удалился в каюту.
Чейз проследил, как австралиец уходит, и перевел взгляд на Нину. Ничего хорошего выражение ее лица не предвещало. Он кивнул на бокал:
— Перешла на красное вино? Какой стакан за вечер, шестой или седьмой?
— Не пытайся сменить тему.
— Мы даже не начали разговаривать!
— Ты прекрасно знаешь, о чем мы будем говорить. — Нина подошла ближе. — Такого унижения я не переживала ни разу в жизни! Мне все равно, что у вас было с Софией, но ты хотя бы мог оставаться в рамках приличия. Сейчас десятилетние дети ведут себя более культурно! В конце концов, Рене и муж Софии — директора АМН!
— Не исполнительные, — с сарказмом уточнил Чейз.
Лицо Нины исказилось от ярости.
— Ты хотя бы отдаешь себе отчет, как я выглядела в глазах этих людей?
— Ага, вот мы и добрались до главного. Ты бесишься именно из-за этого, признайся! Стоишь себе, попиваешь шампанское с миллиардерами, будущими президентами и их дешевками-пассиями и вдруг вспоминаешь: черт побери, а ведь мой бойфренд — всего лишь растолстевший бывший солдат, это так унизительно! Надо поставить его на место, а то мои новые друзья подумают, что я такая же, как он!
— Все совсем не так! — От возмущения Нина едва могла говорить. — А вот у тебя были какие-то проблемы с Софией. Откуда ты ее знаешь?
— Не твое дело.
— Вот уж нет, теперь это мое дело!
Чейз резко выпрямился, став лицом к лицу с Ниной. На каблуках она была почти того же роста, что и он.
— Хорошо. Хочешь знать, что у меня было с Софией? Она думает, что раз она родилась в благородной семье, то все остальные ее недостойны. Вот интересно… — Презрительная усмешка заиграла на губах Эдди. — От нее этого вполне можно ожидать, потому что она по-другому не умеет. Но от тебя… Ты получила какую-то смешную должность и зарплату побольше, стала якшаться с политиками и богатенькими придурками и вдруг начинаешь считать, что ты лучше меня и можешь со мной обращаться как с дерьмом!
Нина покраснела, ее губы сжались и задрожали. И вдруг плеснула в него из бокала.
— Пошел ты к черту! — сквозь зубы процедила она, развернулась на каблуках и гордо ушла.
Эдди сделал глубокий вдох, потом вытер лицо, пытался стряхнуть вино с белой рубашки… Несколько человек, находившихся на корме, деликатно отвернулись.
— Ну вот! — с широкой улыбкой крикнул он им, демонстрируя щербину между передними зубами. — Теперь у нас самая настоящая вечеринка!
Когда прием на яхте в нью-йоркской гавани закончился, пришлось дождаться катера и выдержать неторопливую прогулку по морю. Лишь потом Нина и Чейз смогли поймать такси до Верхнего Ист-Сайда. Поездка заняла почти сорок пять минут.
Страница 12 из 133
За это время они не произнесли ни слова.
«…Темный потенциально высший шер в период
полового созревания — отдельная тема, достойная
диссертации… только я вам этого не говорил. Хотя
вряд ли, конечно, среди столь благоразумных студентов
найдется настолько безрассудный… хм… смельчак,
который решится изучить объект с близкого расстояния.
Ну а если я слишком хорошо о вас думаю, то… Двуединые
ему в помощь и похороны за счет казны…»
Его Темнейшество Чжан Ли темный шер Тхемши.
Из конспектов факультативного семинара
для третьекурсников Магадемии
Нельзя сказать, что Рональд темный шер Бастерхази был совсем уж лишен чувства благодарности. И точно так же нельзя сказать, что он не испытывал этого чувства к своему бывшему учителю, Его Темнейшеству, за скромность прозванному Великим, а за добронравие — Пауком. Совсем наоборот! Рональд был искренне благодарен своему бывшему (бывшему! Как же приятно повторять это снова и снова!) учителю хотя бы за вколоченную до полного автоматизма способность в опасных ситуациях реагировать не только единственно правильным образом, но и быстро.
Его Темнейшество не зря прозвали Пауком, ни один паук не потерпит прикосновения к своей паутине чужих лапок — если это, конечно, не лапки жертвы. А потому те из его учеников, что не успели научиться правильно реагировать и с быстротой молнии отдергивать от запретного все более или менее дорогие им части тела, не слишком долго задерживались в категории живых. Впрочем, те, кто не научился прятать столь ценное умение — и прятать тщательно, — жили немногим долее. Слишком умных и слишком шустрых Паук не любил тоже, справедливо подозревая в них потенциальных конкурентов.
Тогда еще не имеющий права на имя первый ученик Его Темнейшества по кличке Дубина — умел. И реагировать стремительно, и прятать ненужное, и виду не показывать. Даже когда бьют почти смертным боем — все равно не показывать. Потому что почти — не считается, это все-таки не на самом деле смерть, а боль… Дубине не может быть больно, она деревянная. Ты об нее скорее сам кулаки отобьешь, чем до правильной реакции достучишься. Вот и не стоит кулаками-то, а от трости можно и увернуться. Иногда. В особо тяжелых случаях, когда это самое «почти» уже почти перестает быть «почти». Но не слишком часто, упаси злые боги, не слишком часто — чтобы ни в коем случае не показать, что это ты тоже умеешь.
Нет. Не умеешь. Ничего ты не умеешь. Просто дубина — и все.
Только так можно было продержаться в Первых учениках Паука на протяжении полувека. Дольше всех прочих. Никто столько не сумел, а Дубина сумел. Выжить, не спалиться, отомстить обидчикам и опять не спалиться при этом — и получить вожделенную свободу, пусть и ограниченную, но по сравнению с тем, что было ранее… Какое хорошее слово — было. И больше нет. Теперь есть свобода. Вместе с должностью Полномочного представителя Конвента, (на которую ему было не плевать лишь в той степени, в каковой она давала возможность держаться как можно дальше от бывшего учителя) и правом на прежнее имя, которое Дубина так старательно забывал — Рональд темный шер Бастерхази из рода Огненных Ястребов…
Полученные за время ученичества навыки при этом никуда не делись.
***
С этим шисовым экзаменом все пошло вразнос с самого начала.
Это же надо было придумать, словно в анекдоте: послать темного и светлого, которые терпеть друг друга не могут, экзаменовать сумрачную с потрясающе сильным (и таким же нестабильным) даром, к тому же еще и сумрачную, которой подростковым гормональным взрывом насквозь продуло чердак.
С самого начала пути выхода не было. Каждый следующий шаг лишь приближал катастрофу. Каждый шаг. Каждый ход. Даже когда казалось, что он остался за темным шером…
Рональд понял, что вот этот конкретный ход он проиграл (и проиграл вчистую), еще на пороге таверны «Полкабана». Еще до того, как за дверную ручку взялся, уже понял. И оставалось только смеяться, запрокинув голову навстречу враждебной стихии, глотать хлещущий по лицу мокрый ветер, пахнущий молниями и юной женщиной, и хохотать, как будто сроду не встречал ничего более забавного, чем пошедшая вразнос почти-что-темная шера с нестабильным даром. Вон она, кстати, сидит в самом дальнем и темном углу, давайте же дружно сделаем вид, что мы ее в упор не видим, это же так смешно… И шагнем навстречу голодной безумной стихии, которой так легко тебя уничтожить, и не только тебя, ей по силам снести с лица земли этот городишко со всеми его обитателями… Но которой сегодня хочется просто играть. И не в смерть, а в иные — взрослые — игры. Давайте шагнем вместе, если вы не боитесь!
Рональд шагнул.
Конечно, был и другой выход.
Сбежать.
Как можно быстрее и как можно дальше. И, может быть, его химера даже успела бы вырваться тропами тени далеко за пределы Валанты, туда, где безумная стихия до него не дотянется, где она не имеет силы…
Но даже если забыть про клятву Конвенту (о которой, конечно же, забывать не стоит никому, желающему и далее пребывать в категории живых), бегство означало бы проигрыш не просто хода, а партии целиком. Причем без борьбы. Проигрыш заранее, еще до начала игры. По сути, капитуляция.
Ну уж нет! Рональд шер Бастерхази не из тех, кто сдается, не попытавшись повернуть себе на пользу все что только можно, даже собственный проигрыш.
***
Будь он честен перед самим собой, наверное, понял бы все гораздо раньше, еще на тракте. До спора. До того, как на них обрушился ливень, пропахший темной шерой на пике гормонального бума. И, может быть, тогда проявились бы и менее радикальные варианты развития событий… Впрочем, нет. Никаких «может быть». И не только потому, что история не знает сослагательного наклонения: просто и тогда уже было поздно.
Заходя в таверну, насквозь пропитанную аурой темной шеры, стряхивая воду с волос и сорочки (воду, насквозь провонявшую тем же самым будоражащим ароматом, он уже не просто знал, что поздно — он успел с этим смириться. И придумал минимум четыре варианта, как смягчить разгром и направить события в нужную сторону. И очень тщательно отгонял подальше здравую мысль, что все это слишком поздно…
Поздно вообще-то было уже тогда, когда шисов ублюдок Дюбрайн, пьяный в стельку от льющейся с неба воды, гарцевал на своем семью екаями драном жеребце, сам неуловимо напоминающий жеребца, гладкий такой, холеный, полуголый, рельефно поигрывающий мускулами… В одних штанах гарцевал, между прочим, паскуда светлая, небрежно так, словно и не понимая, как его непристойная выходка действует на единственного зрителя и ни в динг не ставя собственную физическую привлекательность, словно и не осознавая…
Все он осознавал преотлично, шисов дысс! Потому и красовался, подставляя под острые плети дождя то широкие плечи безупречной лепки, то грудь, то поджарый живот, и водяные хлысты оставляли на светлой коже розовые чуть припухшие полоски, а он лишь смеялся и вертелся вьюном, ловя губами пьянящие струйки.
На закаменевшего в седле химеры Рональда он словно бы и не смотрел. Вот еще, смотреть на разных там темных шеров, пусть даже и полпредов Конвента. Только в том-то и дело, что «словно бы»!
Короткие быстрые взгляды, насмешливые и острые, словно уколы шпагой, всегда искоса, неуловимо, стремительно — Рональд чувствовал их обжигающие прикосновения не столько даже кожей, сколько собственной сутью. Тот, кто полагает, что вода и воздух должны освежать, давать надышаться и дарить прохладу, наверное, никогда не встречал полковника МБ Дамиена Дюбрайна. Повезло ему, этому неведомому «тому».
Прикосновения светлой силы обжигали похуже ударов раскаленной проволокой, продирали горячей ознобной болью до самых глубин, а легкие, почти неуловимые касания насмешливо-острого взгляда — всегда исподтишка, всегда словно бы и невзначай, всегда краем глаза — делали боль еще более острой и сладкой. Словно шисов ублюдок это все делал специально, словно знал или хотя бы догадывался, словно… А вот об этикете темных шеров как будто впервые слышит, еще и по поводу ржавой шпаги прошелся…
Паук всегда умел донести до своего нерадивого ученика всю неправильность наличия у того нержавой шпаги. Очень доходчиво умел. И плевать ему было, что ученик бывший, а теперь вот шисов ублюдок делает вид, что не знает… Как есть ублюдок!
Красивый настолько, что больно смотреть…
— Шпаги — дурь, — сказал тогда Рональд только для того, чтобы хоть что-то сказать. — Оружие истинного шера никогда не ржавеет.
С неба одобрительно зарокотало, но обрадоваться отыгранному при помощи стихии очку Рональд не успел.
— Шер, который ничего не может без магии — гнилой пень, — промурлыкал шисов Дюбрайн, не открывая глаз и расплываясь в еще более широкой и сладкой улыбке. А потом медленно раскинул руки и прогнулся, откровенно и бесстыдно подставляясь под ласку дождя, разве что не застонал от удовольствия, пошло и сладострастно…
Рональд внезапно ощутил, что в коконе из горячего ветра, ограждающем его от враждебной стихии, стало вдруг слишком душно и тесно.
— Р-разумеется! — фыркнул он, прочищая перехваченное спазмом горло и надеясь, что Дюбрайн не заметит дрогнувшего голоса. — Спорим, что я уложу тебя и безо всякой магии?
Он сказал это быстрее, чем успел подумать, словно кто-то толкнул под язык. Впрочем, решение на тот момент было верным — в горле клокотали совсем другие слова, готовые вырваться при малейшей возможности, а вот им-то вырываться как раз-таки и не стоило.
Дюбрайн оборачивался очень долго и медленно — так медленно, что Рональд успел занервничать. И даже умну отрешения прочесть успел Про себя, конечно. И улыбнуться — нагло и ослепительно.
Рассматривал его Дюбрайн тоже долго и медленно, и в шальных бирюзовых глазах ехидными золотистыми искрами плясало что-то новое, незнакомое… Оценивающее? Заинтересованное? Шис! Не надо было говорить «уложу», слишком двусмысленно…
— На что? — наконец поинтересовался шисов дысс Дюбрайн так вкрадчиво и томно, что не надо было быть менталистом, чтобы понять: он отлично уловил всю двусмысленность предыдущего высказывания. И теперь вовсю этим пользуется.
Идеальный противник. Умный, ехидный, держащий в тонусе. Почти-что-враг. С таким не грозит опасность заскучать. И другие опасности, как ни парадоксально, тоже не грозят. Такой не ударит в спину, и не потому что светлый, а просто… потому что. Пятнадцать лет назад — и то не ударил, а мог бы, да и сегодня в Народном зале время тянул, нарушая все мыслимые и немыслимые дворцовые этикеты, прикрывая и давая возможность исправить ошибку — лишь потому что Рональд облажался и ему потребовались две лишних минуты…
Конечно, у шисова светлого наверняка была своя цель, тут нет вопросов (и то, что Рональд пока ее не понимает, ни о чем не говорит. Она обязана быть! Иначе не бывает), но ублюдок мог бы достичь ее и не прикрывая его, Рональда. Мог даже подставить — потом, когда цель была достигнута. Но не стал. Протянул этакую почти-что-руку почти-что-дружбы.
Шис бы его побрал, этого светлого!
Рональд оскалился. Самое время было бы остановиться, но… Чужая сумрачная сила давила, требовала, растекалась под кожей раскаленной лавой, кипела в горле. Остановиться он уже не мог. Светлый шер хочет поиграть? Что ж, в подобные игры лучше играть вдвоем. Всегда было лучше…
Теперь настала его очередь осматривать светлого магистра медленно и со вкусом, оглаживая жадным взглядом горячую мокрую кожу и с удовольствием наблюдая, как она розовеет, как каменеет чеканный профиль, приобретая все больше сходства с оттиснутым на монетах, как щурятся глаза, словно бы просто от ветра, а на скулах проступают желваки. Рональд даже пустил свою Нинью чуть быстрее, обойдя белого жеребца на полкорпуса, чтобы удобнее было заглянуть светлому ублюдку в лицо и насладиться этим зрелищем в полном объеме.
— Да хоть на тракт, — мурлыкнул он, добавляя в голос бархатных воркующих ноток. — Или ты любишь… помягче?
Окончательно смутить мерзавца, однако, не удалось: мерзавец уже взял себя в руки.
— Не люблю драться подушками! — Дюбрайн снова улыбался, широко, светло и открыто, как и положено светлому, дери его семь екаев. И добавил, так же невинно, светло и открыто: — Если я тебя уложу — покажешь мне ту книгу, что украл у Паука?
Шисов дысс!
— В-вы… слишком любопытны, мой светлый шер, — сумел выдавить Рональд сквозь закаменевшие губы.
«Если я тебя уложу…»
Четырех слов оказалось достаточно, чтобы низ живота скрутило горячим узлом,. «Хочу!» — послышалось в близком громовом раскате. «Дай! Мое!”— и внутренности откликнулись тянущей жадной болью, запах грозы защекотал ноздри, темные вихри заметались вокруг, сплетаясь с его собственной силой, стремясь взломать, проникнуть глубже, вывернуть наизнанку, прогнуть, подчинить. Ощущение твердого горячего тела, распластавшего тебя на кровати… столе… полу… тракте… Не важно! Главное, что распластавшего, прижавшего так, что ни дернуться, ни вздохнуть, навалившегося сверху…
Послушная прыгающим мыслям хозяина Нинья чуть приотстала, и Дюбрайну пришлось повернуть голову, отслеживая Рональда взглядом и улыбаясь — на этот раз с легким недоумением.
«Если я — тебя…»
Внутренности опять свело судорогой. Ох, Дюбрайн… Какая же ты сволочь. И остается только надеяться, что это ты непреднамеренно и что ничего не заметишь. Или подумаешь не в ту сторону — ну, например, что Рональд просто почему-то хотел сохранить свой трофей в тайне и надеялся, что Паук никому не расскажет. Не похвастается ловкостью ученика? Это Паук-то? Ох… Но пусть лучше светлый думает, что Рональд заслуженно звался Дубиной, чем догадается, что с ним происходит на самом деле.
Дюбрайн наконец-то отвел взгляд (спасибо вам, Двуединые!). Пожал плечами.
— Ну, я не настаиваю.
Голос его по-прежнему был ехидным, но теперь сквозь ехидство проступало возбуждение. И что-то еще. Что-то, слишком похожее на… понимание? Сопереживание? Да нет, чушь! Быть не может. А вот возбуждение — это хорошо. Пусть светлый сам догадается. Пусть ему при этом еще и кажется, что он догадался первым. Так будет проще. И естественнее. Может быть…
Во всяком случае, есть надежда.
Ну действительно, откуда же светлому знать, как себя ощущает и на что способен сильный темный на пубертате? Он ведь сам никогда таким не был. И темных рядом с ним тоже наверняка не было, а у светлых взросление наверняка происходит иначе.
— В конце концов, тебе ведь почти сто лет… — Тон Дюбрайна был преувеличенно сочувственным, но уголок губ предательски подрагивал, превращая сочувствие в издевку. Вроде бы ведь издевку, да? Только вот смотрел шисов светлый при этом почему-то вперед, пристально так смотрел, словно мог разглядеть что-то очень важное в колышущейся ливневой пелене. Что ж, спасибо ему хотя бы за это, чем бы он ни руководствовался. — Да и кости плохо срослись. Тебе услуги целителя не нужны? По старой дружбе возьму недорого.
В другое время это был бы сильный удар — Рональду очень хотелось надеяться, что про его травмы Дюбрайн не знает. Или хотя бы знает не всё. Глупость, конечно: чтобы полковник Магбезопасности — и чего-то не знал? Чего-то о ком-то не знать полковник мог только в том случае, если не считал этого кого-то достойным интереса, а полномочного представителя Конвента вряд ли можно было отнести к таковым недостойным. Просто потому что должность такая. Обе должности. Ничего личного. А те ромашки…
Ладно. Проехали.
— Наглый недопесок, — мурлыкнул Рональд. — Когда ты проиграешь… — Да. вот именно так. Когда. а не если. — С тебя будет признание Шуалейды темной.
— Мне еще шкура дорога — врать Конвенту! — фыркнул Дюбрайн, мечтательно жмурясь и слизывая дождевую воду с ладони (Рональда опять передернуло сладкой горячей судорогой). — Она сумрачная, склонность ко тьме восемь из десяти, и то лишь из почтения к твоим сединам.
— Идет!
Восемь из десяти… Это, пожалуй, даже больше, чем Рональд мог рассчитывать. И, заметьте, светлый сам предложил…
Они ударили по рукам.
Для этого Рональду пришлось на долю секунды разомкнуть защитный контур, и…
Наверное, это было ошибкой. Да что там! Это точно было ошибкой, и если бы он в ту секунду был способен здраво соображать, если бы не стискивала его так в душных объятиях чужая сила, если бы не раскрывалась ей навстречу собственная сущность — так радостно и позорно, так унизительно… Если бы не приходилось давить все это щитами, давить наглухо, не давая прорваться ни единому намеку… Он, конечно, ничего подобного бы не сделал.
Снять защиту! Пусть даже и всего лишь самую внешнюю, пусть даже и на долю секунды! И для кого? Для светлого! Да еще и облитого ненавистным дождем…
Шарахнуло так, словно он не руки живого человека коснулся, а схватился за гномий амулет, заряженный под завязку — есть у них такие, что плюются искусственными молниями. Ну или настоящую молнию за хвост попытался поймать, да вот хотя бы одну из этих, что ударили слева и справа от тракта, словно подтвердив только что заключенное пари яркой вспышкой, густо простеганной полупрозрачными дождевыми нитями. То ли светом, то ли этими же нитями у Рональда словно прошило каждую клеточку, потом обморозило до звонкой хрусткости, потом выкрутило, досуха выжимая, и…
И стало легче.
Рональд осторожно крутанул головой и понял, что это не самообман: ему действительно стало намного легче. Нет, горячее желание юной темной никуда не исчезло, но сделалось словно бы терпимей, и от него больше не перехватывало дыхание. Даже в голове прояснилось.
Светлый целитель, чтоб его! Лечит даже таким вот случайным прикосновением, сам того не замечая. Ах, какой славный почти-что-друг из него мог бы получиться! Ладно, пусть не совсем друг, пусть хотя бы приятель…
Мог бы. Да.
— Где эта шисова деревня? — буркнул он, прикрывая раздражением смущение.
— Две минуты, мой темный шер!
Дюбрайн, красуясь, вырвался вперед. Кажется, он ничего не заметил. Хорошо.
И совсем уж отлично, что он принял нужную ставку. Сам. Но при этом уверен, что это он вынудил темного ее принять, а потому считает себя победителем.
Отлично.
Вернулась она вечером, уставшая, но довольная, так как Полкан устроил для Андрея Ивановича выводку-показ всех лошадей на ходу, в том числе – приведённых с помощью Яна и Динары меринов из конюшни Славного острова — и она тоже посмотрела и на них, и на подросших жеребят, и на кобыл, а потом почти час просидела в кафе, обсуждая с Климом и Маем сценарий первой серии мультсериала.
Они всё-таки получили разрешение на съёмку у семьи Орловых и несколько групповых голографий из их семейного архива, но пока под запись на себя, так как Златко ещё не успел их всех нарисовать, чтобы показать Орловым рисунки под подпись на документе (согласии на использование их семейного архива), которое Платон велел им заверить у юриста заповедника. Нина ещё раз сказала студийцам, что в мультфильме можно показывать только тех людей и киборгов, кто даст разрешение на съёмку и свои голографии разных лет.
После ужина Платон включил запись розыгрыша лотереи для Нины – он уже знал, сколько билетов выиграло и что именно, но хотел, чтобы посмотрела и она. Из тридцати билетов выиграли девять: морозильник, электрокамин, тостер, видеокамера на дроне и почти триста тысяч галактов деньгами с вычетом налогов. Деньги на её счёт пришли сразу после розыгрыша – часа два назад – но она уведомления на видеофоне не видела, так как забыла его дома.
Нина была совершенно счастлива и сразу хотела позвонить Борису, но Платон отговорил её от этого:
— Если ты скажешь ему прямо сейчас, то он увеличит стоимость киборгов. И намного. И получит возможность тебя шантажировать. Ты сейчас слишком рада, и я не знаю, как он отреагирует. Для него репутация значит очень многое, но только это не помешает ему завысить сумму вдвое, так как выкупать киборгов всё равно необходимо и нам деваться просто некуда. Конечно, ты сама расскажешь… но лучше позже, когда ты будешь спокойнее и сможешь говорить об этом без лишних эмоций.
— А как же запланированный аукцион? – растерялась Нина, — ведь это обман получается! Ребята будут делать игрушки, девушки – кружева и пуховые шали… Златко завтра прилетит…
— Аукцион проведём, — спокойно ответил Платон, — на вырученные деньги выплатим остаток долга за здание в Воронове. Остальные деньги оставим на счету для следующего выкупа киборгов. Златко, Эстер, Бернард и Леон будут знать. Может быть, купим для колхоза сортовые семена, комбикорма, или флайеробус на двадцать мест… или флайер-грузовик и пару-тройку скутеров для парней.
Нина, подумав, согласилась. А Платон по сети сообщил о выигрыше в магазины и попросил доставить с курьером морозильник, электрокамин и тостер в поселковую столовую, а видеокамеру – в офис ОЗК при конезаводе, чтобы охраняющие лебедей DEX’ы могли снимать птиц не только на себя.
***
Второго января в половине девятого утра прилетели Светлана с Златко, Эстер и Бернардом.
Нина встретила их на крыльце, пригласила в столовую на завтрак и сразу попросила Хельги передать сообщение Руслану, чтобы он подал сани к крыльцу к десяти часам. Хельги заодно вполне самостоятельно сообщил о предстоящей поездке по островам Полкану, Динаре, Яну, Арнольду и Свену с Олафом.
Эстер и Бернард кататься отказались – и после завтрака пошли на медпункт проверять поправляющихся новичков. А Светлана и Златко сели в сани с Ниной, причём Светлана села рядом с Ниной, а Златко – напротив их, чтобы видеть едущих сзади всадников. Хельги надел свой рыцарский костюм и сел верхом на Дивана, Динара запрягла в одноместные сани старшего из почти двухлетних мезенских меринов, Ян подъехал верхом на Рыжике, Свен выехал верхом на Ливне – и, когда удивлённый такой делегацией Руслан тронул вожжами Восхода, прибежал Арнольд и почти упал на свободное место в санях напротив Нины, выпустив все три дрона с камерами для съёмки.
Руслан почти сразу дал доступ на связь Златко – и он закидал нового DEX’а вопросами о том, как лошади живут там, откуда он прилетел. Руслан просто скинул ему ссылку на группу генофондной конефермы в соцсети и прервал связь. Сейчас намного важнее наладить контакт с этой странной женщиной, усыновившей почти треть живущих на островах киборгов и получившей на него третий опекунский уровень – и потому он вёл жеребца уже знакомой ему дорогой так, чтобы не трясло сани, и чтобы она была довольна поездкой. Немного раздражали летающие вокруг дроны с видеокамерами, но он уже успел узнать, что Златко художник и видеозаписи ему нужны, чтобы правильно нарисовать всё, что он не сможет увидеть, сидя в санях.
Когда доехали до засыпанного снегом сада, Нина попросила Руслана остановиться и вышла из саней размять ноги, пока Руслан разворачивал Восхода, чтобы ехать обратно – и совершенно неожиданно для неё Руслан предложил ей сесть рядом с ним и взять вожжи в руки. Нина удивилась – но обратно она управляла жеребцом сама. Не совсем сама – Руслан всю дорогу тихо подсказывал, какую вожжу когда натянуть или ослабить, фактически управляя Восходом ещё и ультразвуком, не слышимым Нине.
Она была счастлива настолько, что решила после всех праздников и мероприятий начать учиться управлять лошадью хотя бы в упряжи. Руслан был счастлив от того, что смог установить контакт с хозяйкой большого дома и мог надеяться, что эти полгода он проведёт на конюшне, а не будет переведен на другие работы.
Гости улетели в пятом часу пополудни после плотного позднего обеда довольные. А Нина уже в гостиной своей квартиры долго рассказывала Платону, как сама управляла лошадью. Он выслушал её восторги – и спросил, в каких рукавицах она брала в руки вожжи. Она удивлённо подала ему связанные ещё Лидой варежки — и Платон с улыбкой достал купленный ему когда-то набор спиц и полушерстяные нитки разных цветов и минут за сорок связал ей новые перчатки, в которых будет удобно управлять лошадью.
***
Вечером того же дня, второго января, после ужина аспиранты собрались лететь в Янтарный, так как каникулы закончились. Но, когда они уже собирались сесть в флайер Нины, который пообещали прислать обратно на автопилоте, охранники доложили о появлении в небе флайера ОЗК. И тут же пришёл звонок от Гульназ с просьбой задержать аспирантов до прилёта её дяди. Нина удивилась — но всё же попросила ветеринаров задержаться.
Флайер опустился, из него выскочил мужчина в незастёгнутом пальто и с букетом алых роз — и рванул к девушкам. Провожавшие подруг Лайма и Соня мгновенно закрыли их собой и перешли в боевой режим. Мужчина остановился и растерянно замер.
— Игорь Леонидович, здороваться надо при встрече, а не нападать на девушек, — постарался разрядить обстановку вышедший из того же флайера Грант и обратился к собравшимся:
— Добрый вечер! Извините, что без предупреждения… но я только час назад узнал, что отец Амины просватал её за своего делового партнёра. Он втрое старше её. И уже трижды вдовец. И в Янтарном её будут встречать… чтобы сразу сыграть свадьбу… и она больше не сможет ни учиться, ни работать по специальности. А Игорь Леонидович любит её…
— Трудно было позвонить, когда вылетали? — возмутился Платон, — здравствуйте, Игорь Леонидович.
Начальник охраны ОЗК молча переводил взгляд с киборгов на Нину и обратно. Аслан медленно сказал:
— Это вполне в духе отца. Он сам когда-то женился именно так. Мать нашу никто не спрашивал, хочет ли она выходить за него. Я люблю сестру… и если она будет согласна… я не буду возражать.
Лайма и Соня успокоились и разошлись в стороны — и Игорь Леонидович обратился к девушке:
— Амина, выходи за меня! Здесь и сейчас! Я люблю тебя! Жить будем у меня, я один… Гульназ с Зухрой живут с Грантом в его квартире. А потом купим свою квартиру… согласна?
— Да! — Амина приняла букет и кинулась обнять жениха. Но Аслан остановил её:
— Он тебе ещё не муж. Вот станет мужем, и обнимайтесь, сколько угодно.
— Вы давно знакомы? — настороженно спросила Нина, — как-то это всё странно…
— Моя сестра была замужем за моим другом, а он после женитьбы ушёл из армии и осел на Новой Казани. Гульназ её дочь… после их гибели я ушёл из армии и оформил опеку над ней. Ей было восемнадцать. Потом был Университет на Новом Санкт-Петербурге… то есть, Гульназ училась, а я работал в охране. Потом переехали на Антари… а потом мы прилетели в Воронов в ОЗК. Отец Аслана и Амины довольно известен на Новой Казани… дети в одну школу ходили. Я ведь намного старше Амины и потому не мог признаться, что люблю её… но мы общались. По сети в основном. А теперь, когда Грант сообщил такую новость, я не смог оставаться дома. И вот… я готов сегодня же расписаться с Аминой… если она согласна…
— Сегодня не получится, уже вечер, — остановила его Нина, — оставайтесь на ночь, а утром решим. Отец Амины не может желать ей плохого… почему бы Вам не позвонить ему и не рассказать всё?
— Может. К сожалению, — ответил Аслан, — я сам позвоню ему… а сейчас позвоню в деканат, чтобы нас не потеряли. Мы остаёмся… пока до завтра, а там видно будет.
Нина попросила Хельги передать Моржу, что в доме будут гости – и к приходу в дом комнаты для Игоря и Гранта были готовы.
***
Третьего января коневоз полетел на весь день в соседнюю область грузиться семенным овсом и вечером четвёртого января отправился обратно на свою планету. Руслан остался, чтобы ухаживать за тремя жеребцами и помогать в заездке молодняка в упряжь.
Он уже понял, что при троих управляющих фактически командует на островах именно этот язвительно-нахальный Irien, и, не желая ссориться, старался свести к минимуму контакты с ним. Платон, в свою очередь, старался без крайней необходимости на конюшни не заходить, но попросил Полкана и Динару понаблюдать за новым DEX’ом.
Но Нина стала ходить на конюшни ипподрома каждый день и наблюдать за тренировками Восхода и двухлеток – и утром шестого января Полкан сам связался по сети с Русланом и попросил его катать Нину на Восходе каждое утро. Нина этому была рада, ведь в этом случае Хельги сможет сопровождать её верхом на своём коне, а не бежать рядом с санями (он садился в сани только по приказу и только для баланса саней на поворотах), и она сама сможет когда-нибудь научиться управлять запряжённой лошадью.
***
Пятого января в половине седьмого часа утра на Жемчужный остров опустилась небольшая, но шикарная космояхта, принадлежащая отцу Аслана и Амины. Предупреждённый охранниками Змей сообщил Платону, Гранту, Игорю и Аслану – и вскоре все собрались на площадке между берегом и медпунктом для встречи с владельцем нескольких птицефабрик с Новой Казани.
Игорь в город не улетал, так как ждал появления предположительно будущего родственника, Грант срочно примчался из города вместе с Гульназ, подошёл волхв с Кларой, пришли Змей и Волчок… – и все с любопытством наблюдали, как из шлюза яхты вышел подтянутый седой человек лет шестидесяти с двумя «семёрками» охраны. Он оглядел собравшихся, поздоровался и спросил:
— Где они?
Игорь и Амина вышли вперёд, совершенно уверенные, что Тимур Семёнович прикажет «семёркам» утащить их в яхту. Но он спустился с трапа и рассмеялся:
— Ну, что вы так напряглись? Я же не зверь какой! Амина, ты уверена в своём выборе? Он же тебе ничего не сможет дать… он же нищий!
— Не настолько, как Вам кажется! – возразил Игорь, но Платон не дал ему договорить:
— Пройдите в дом, после завтрака поговорите. Можете осмотреть фермы и животных. А насчёт дать… Амина талантливый ветврач, и сможет работать и в городе. При ОЗК можно сделать частную ветклинику и дать ей в помощь несколько киборгов. В городе тоже есть животные… кошки-собаки-птички… домашние любимцы тоже нуждаются в заботе доктора.
Тимур Семёнович согласился, прошёл в дом, после завтрака дал Нине третий уровень на своих киборгов, попросил накормить команду яхты (капитан, пилот, навигатор и врач) и с согласия всех трёх управляющих отправился осматривать курятник, коровник, овчарню и козлятник. На следующий день с утра он осмотрел ветеринарный пункт, обе конюшни и после обеда вернулся на курятник, где до ужина просматривал документы (племенные и ветеринарные отчёты, рационы и показатели продуктивности) – и после этого сам предложил помощь в развитии племенного птицеводства.
Платон предложил ему слетать в Звёздный и посмотреть птицефабрику ещё и там, Нина сообщила об этом Ире – и Тимур Семёнович полетел на пару дней туда, при условии, что Игорь и Амина будут его сопровождать. Они согласились, но полетели в Звёздный на своём флайере и вместе с Асланом.
***
Утром седьмого января праздновали Водокрес – и после славления и обряда освящения воды искрой Сварога все киборги, ходившие ряжеными во время святок, полезли купаться в вырезанную заранее прорубь, после чего неслись в модуль или в дом греться или под горячим душем или горячим чаем.
Руслан пошёл на берег озера вместе с Полканом и Яном, удивлённо понаблюдал, как они оба разделись до кальсон и полезли в воду, на всякий случай сделал запись, чтобы позже отправить в свой филиал ОЗК (на Новом Архангельске), проводил их взглядом до двери модуля и уже собрался идти обратно на конюшню – но заметил хозяйку островов и её киборга. И остался посмотреть.
Платон разделся до кальсон, снял длинную шубу с Нины – под ней оказалась только плотная длинная фланелевая ночная рубашка и валенки – поднял жену-хозяйку на руки и вошёл с ней в воду. Трижды окунувшись с головой, он с Ниной на руках вышел из воды – и бегом рванул в модуль. Её телохранитель поднял со снега её шубу с валенками и побежал за ними следом. Через четверть часа переодевшаяся в сухую одежду Нина спокойно вышла из модуля вместе с Платоном и Хельги, несколько минут смотрела, как купаются киборги, подождала, когда окунётся Хельги и после этого в модуле переоденется в сухую одежду – и спокойно пошла вместе с ними к своему дому.
Руслан ничего толком не понял, даже прослушав ещё раз запись освящения воды, но решил соблюдать странные обычаи этих островов – и тоже разделся и искупался. И тут же получил множество одобрительных сообщений по внутренней связи. И самое длинное – от этого самого Платона:
/Поздравляю! Теперь ты с нами и один из нас! Вливайся в общину, изучай традиции и соблюдай обычаи – и мы сработаемся. Зайди в дом и подключись к Пушку и через него – к сайту и архиву ОЗК. Добро пожаловать в наш мир! А потом и в нашу семью!
Руслан удивился – но ответил:
/Странные обычаи и непонятные традиции, но за сайт и архив спасибо. Посмотрю.
…А сколько с ним было людей, и что там делалось, и
как он сам пропал и людей потерял, тому находится после
сея дневныя записки в приложениях обстоятельное известие.
«Журнал Петра I». Запись о Бековиче
В Гурьев стягивались полки, прибывали обозы и пополнения. Туда же отплыл из Астрахани князь Бекович.
Княгиня Марфа Борисовна с детьми провожала его Волгой до моря; за флотилией шел под парусом рыбачий баркас, чтобы отвезти княгиню обратно.
Погода портилась, низовой ветер гнал встречь течению сильную волну. Князь, попрощавшись с женой и детьми, долго смотрел, как убегал, уменьшаясь, белый треугольник паруса.
Клубились тучи над Волгой, выл в снастях порывистый ветер. Тяжелые предчувствия охватили князя.
А вскоре в Гурьев пришла недобрая весть: княгиня с дочками погибла в разбушевавшейся Волге; удалось спасти только мальчика…
На людях князь свое горе но выказывал. Но оторопь взяла бы того, кто подглядел бы невзначай, как сидит он один в своей палатке и смотрит, смотрит в одну точку обреченным взглядом…
Гарнизоны Тюб-Караганской и Красноводской крепостей требовали подкреплений. Из-за нехватки воды, от жары и дурной пиши там пошли многие болезни, и к маю в крепостях осталась в живых лишь половина людей. Похоже было, что сбываются предсказания поручика Кожина…
А людей и здесь, в Гурьеве, не хватало. Князь послал к калмыцкому Аюк-хану, требуя у него люден для своего отряда. Хитрый Аюк-хан не отказал, но прислал всего десяток людей с проводником Манглы-Кашкаем. А сам тайно послал гонца в Хиву, к хану Ширгазы, с доносом о составе экспедиции. Знал Аюк-хан, что ласкового жеребенка поят молоком две кобылицы…
В конце мая 1717 года Бекович выступил из Гурьева и по новой дороге, знакомой Манглы-Кашкаю, двинулся на восток, к Хиве. Несмотря на пополнение, отряд насчитывал всего 2200 человек.
Дорога вначале оказалась хорошей, вода и конский корм были в изобилии. Делая километров по пятнадцати в сутки, за неделю караван дошел солончаками до реки Эмбы. Двое суток отдыхали, ладили плоты, переправлялись.
За Эмбой начались пески. За урочищем Богату вышли на караванную тропу, по ней добрались со многими муками до берегов голубого, не похожего на Каспий, Аральского моря.
Долго тянулись берегом. Во время одной из стоянок, у колодца Чильдан, ночью исчезли люди Аюк-хана. Одни ушли назад, домой, а иные, с вожаком Манглы-Кашкаем, — вперед, к Хиве, с доносом к Ширгазы-хану.
Снова во главе каравана стал Ходжа Нефес. Люди изнывали от жары, от безводья. Пески, пески — конца не видно. Не всегда удавалось в один переход пройти от колодца к колодцу. Медленно двигался о гряд навстречу гибели…
Федору Матвееву поход давался трудно. Телом он был крепок, жару переносил лучше иных, но его донимали мрачные предчувствия. Никому не рассказывал Федор о своей последней беседе с Кожиным, но резкие, горечью облитые слова поручика не шли из головы…
Внешне он держался хорошо. Подбадривал усталых, на привалах особым чутьем находил места, где удавалось, вырыв неглубокий колодец, добыть солоноватую воду.
Из-за воды получилось новое столкновение с немцем Вегнером.
После тяжелого безводного перехода отряд добрался как-то до обильного колодца. Матвеев был дежурным по стоянке и следил, чтобы в толпе обезумевших от жажды людей был хоть какой порядок. В первую очередь надо было напоить пехотинцев, больше других истомленных переходом.
Расталкивая лошадиной грудью толпу, Вегнер подъехал к колодцу и соскочил на землю.
— Эй, зольдат! — крикнул он пожилому пехотинцу. — Давай вода! Ливай на моя лошадь, ему жарко!
Солдат с кожаным ведром, только что вытянутым из колодца на волосяном туркменском, аркане, сделал было шаг к Вегнеру.
— Назад, Веденеев! — закричал Федор. — Велено тебе свою артель поить сполняй без ослушания!
— Я полагал, поручик, благородный официр должен вода иметь раньше грязный зольдат, — сказал Вегнер.
— Пока пеших не напоят, конным всех званий ждать! — отрезал Федор. Извольте идти к своему регименту.
— Ви не моя командир! — заносчиво воскликнул немец. — Ви много себя взял!
Оскользаясь по раскисшей от пролитой воды глине, Федор шагнул к Вегнеру. Увидев его перекошенное от злости лицо, немец вскочил на лошадь, поспешно отъехал.
Вечером Федора вызвали к князю: немец нажаловался, что-де поручик Матвеев его, Вегнера, грозился убить до смерти.
Князь выговаривал вяло: видно, делая внушение Федору, думал о чем-то другом, более важном…
Уже недалеко была Хива — считанные дни оставались. Уже отряд добрался до озера Айбугир.
Когда готовили экспедицию, полагали, что Ширгазы-хан слаб, боится своих подданных и обрадуется предложению русской военной помощи. Года два назад это было верно; но организация похода затянулась надолго, и теперь, в 1717 году, Ширгазы, жестоко подавивший восстание в ханстве, был силен как никогда. И теперь, когда к Хиве подступал русский отряд, хану захотелось еще раз показать недругам свою силу.
Поэтому однажды утром хивинская конница, размахивая кривыми саблями-клычами и оглашая степь боевыми криками, налетела из-за приозерных бугров на русский лагерь.
Взять налетом не удалось: лагерь был укреплен вагенбургом — ограждением из повозок — и часовые были бдительны. Хивинцам пришлось спешиться и залечь. Перестрелка продолжалась до вечера, а за ночь отряд укрепил позиции.
С трех сторон лагерь обвели рвом и земляным валом; сзади была естественная защита — озеро, заросшее густым камышом. Камыш пригодился: из него вязали фашины для укрытия батарей.
Наутро двадцатитысячное войско — десять на одного — под началом самого Ширгазы обложило лагерь.
Двое суток шла осада. Но русские пушки били безотказно, ядер и зелья хватало, вода под рукой — было чем охлаждать раскаленные стволы. Каждый приступ хивинцев сопровождался большими потерями. Хотя отряд Бековича был изнурен тяжелым походом, люди дрались отважно. Теперь, по крайней мере, все было ясно: надо воевать.
Ширгазы понял: силой не взять, надо идти на хитрость. И, к недоумению русских, хивинское войско за ночь исчезло, будто и не было его никогда. В степи воцарилась тишина…
День прошел в напряженном ожидании, а под вечер к лагерю подъехал ханский посол Ишим Ходжа, в дорогом халате, в зеленой чалме, с красной, крашенной хной бородкой. Он почтительно объяснил князю, что нападение было ослушное, без ханского ведома, что хан уже велел за то снять кому следует голову, а князя зовет к себе хан на совет, на мир и любовь.
Бекович послал к хану из своего отряда татарина Усейнова, чтобы передал: едет-де князь царским послом от белого царя с грамотами и многими подарками и что от того посольства будут хану превеликие выгоды.
Ширгазы Усейнова принял, велел передать, что даст ответ, посоветовавшись со своими начальными людьми.
И в самом деле, не обманул — советовался. Решили: напрасно отошли от Айбугира; войска у князя мало, еще рано переходить на хитрость.
И снова у айбугирских укреплений засверкали кривые клинки хивинской конницы, полетели тонкие стрелы и глиняные, облитые свинцом мултучные пули. Снова окуталась степь черным пороховым дымом: пушкари Бековича, прошедшие школу шведской войны, били прицельно.
Отбив хивинцев, опять послал Бекович Усейнова к хану — требовать объяснений в вероломстве.
И опять Ширгазы объявил, что нападали без его, ханского, ведома, что виновные в том нападении уже схвачены и казнены: кто просто смертью, а кто похуже смерти.
Для переговоров к Бековичу выслали Колумбая и Назар Ходжу, людей зело сановных и приятных в обхождении. Послы на все русские предложения дали полное согласие, и на другой день Бекович сам выехал в ханскую ставку для переговоров.
Хан принял князя приветливо, подтвердил все, что давеча обещал Колумбай. Обещал срыть плотины своими людьми, обещал быть царю Петру младшим братом, обещал мир и любовь и на том целовал царскую грамоту.
День был ясный, жаркое солнце палило немилосердно, и вдруг недвижный воздух чуть всколыхнулся, подул легкий ветерок.
Завыли собаки, беспокойно ржали кони, а хивинские бараны, взятые с собой ханским войском для еды, жалобно мекая, жались друг к другу.
На краю солнечного диска появилась черная ущербина, она быстро росла, наползала на солнце… Стемнело. В небе проявились звезды…
Хивинцы забили в бубны и накры, стучали чем можно, чтобы отогнать злых джиннов, покушавшихся сожрать солнце.
Ширгазы встревожился: к добру ли такое знамение небес в час подписания договора с белым царем?
Старый мулла в зеленой чалме, поднявшись на цыпочки, дотянулся козлиной бородкой до заросшего волосами уха огромного Ширгазы, показал скрюченным пальцем на затменное светило, шепнул:
— Видишь ли знамение, великий победитель?
— Вижу, — недовольно буркнул хан.
— А видишь, что знамение имеет вид двурогой луны? То значит — слава ислама затмит славу неверных!
Хан успокоился. Когда затмение кончилось, с легким сердцем принял подарки белого царя.
Осмотр подарков продолжался до вечера.
Федор, как и все сопровождавшие князя офицеры, успел смыть с себя пороховую копоть и переодеться в изрядно помятый парадный форменный кафтан. С улыбкой смотрел он, как с большой телеги, запряженной верблюдами, сняли бесформенный куль, обвернутый многими кошмами. Долго разматывали веревки, скреплявшие войлоки, — было веревок сажен с пятьдесят.
Разбросали кошмы, и глазам хивинцев предстала белая с золотом карета изящное изделие славного мастера Жанто. В стеклах кареты, как в зеркале, отразились синее небо, желтый песок и ярко-полосатые хивинские халаты.
Хан, изменив своей степенности, обошел вокруг кареты. Бекович сделал знак, и Федор открыл дверцы, опустил откидные ступеньки. Ширгазы с любопытством заглянул внутрь и несмело погладил часто стеганные белые шелковые подушки, расшитые золотыми лилиями.
Четыре драгуна подвели четырех серых фрисландских коней в богатой упряжке и запрягли в карету. Хоть кони и исхудали за дорогу от непривычной жары и малого корму, но на хивинцев — страстных лошадников — про извели сильное впечатление. Стройные хивинские и текинские красавцы казались жеребятами рядом с огромными фрисландцами.
— Економов, переведи, — приказал князь и, обратившись к Ширгазы, сказал, указав на Федора: — Сей офицер был государем нарочно во Францию к королю Людовику спосылан, дабы сей дар ханскому величеству поднести. Судите сами, ваше ханское величество, о наших мирных намерениях: стали бы мы, на вас войной идучи, класть такие труды, дабы за тысячи верст сие нежное строение бережно довезть?
Хан выслушал перевод и, подумав, ответил:
— Сомнения в дружбе старшего брата нашего Петра были нам чужды. Прошу предать забвению бывшие огорчения. А молодого юзбаши [буквально: стоголовый, то есть командир сотни], ездившего за столь богатым даром в далекий Франгистан, мы наградим особо!
Начали смотреть другие подарки — дело пошло хуже. Хан все осматривал с великим вниманием. Щупал и прикидывал на руку штуки тонких цветных сукон.
— Сукна царь посылал цельные, а за дорогу, видно, поменьше стали, сказал он вполголоса Колумбаю.
Его подозрительность увеличивалась.
Дары малые и вдобавок драные. «Обманывают, — решил он. — А карета и кони хороши, да не в насмешку ли присланы? Где я буду по нашим пескам ездить в ней?..»
Хан не оказал перед Бековичем подозрений и вместе с ним, конь о конь, двинулся к Хиве. За ними ехала ханская свита, а дальше с песнями шел приободрившийся отряд.
Чуть не доезжая Хивы, у речки Порсугань, хан со своим войском расположился лагерем на отдых; неподалеку раскинулись русские палатки. Сам Бекович с князем Самоновым был гостем в ханском шатре.
За ужином хан объяснил Бековичу, что разместить в Хиве весь русский отряд невозможно: не хватит еды, а пока подвезут, пройдет много времени. Конечно, если у князя большие запасы провианта, дело другое…
А с провиантом у Бековича было худо. И хан предложил князю разделить отряд на пять частей и разместить по пяти городам. Обещал хороший корм и жилье. Князю и ближним его предложил гостеприимство в самой Хиве.
Трудно понять, почему Бекович принял это опасное предложение. Может быть, уверился князь в том, что Ширгазы напугался русской артиллерии в схватках у Айбугира. А может быть, был князь в состоянии обреченности, когда не думают…
Решение Бековича офицеры приняли с сомнением. Хотя смутьяна Кожина и не было, многие вспомнили его возбужденные речи.
Федор Матвеев горячился:
— Эх, друг Саша, как в воду смотрел! Не верю я, чтоб у хана припасов кормежных не было. И как князь, сего не проверив, согласился?
В пять сторон от речки Порсугань разошлись с проводниками-хивинцами солдаты, драгуны и пушкари. Долго в горячем, неподвижном воздухе стояла густая пыль, поднятая уходящими отрядами, и медленно затихали вдали звуки походных песен.
Долго стоял Бекович у ханского шатра, глядя вслед уходящим и не обращая внимания на столпившихся вокруг хивинцев.
Скрылись из глаз отряды, улеглась дорожная пыль.
Хан Ширгазы положил руку на плечо Бековича. Князь обернулся.
— Ты, собака, изменивший исламу, продавшийся неверным, — тихо сказал Ширгазы, — ты хотел обмануть меня своими рваными дарами?
Бекович с трудом понимал узбекскую речь. Но эти слова он понял легко: достаточно было взглянуть на лицо Ширгазы.
Хан вытащил из-за пазухи грамоту Петра. Медленно, торжественно разорвал ее пополам, бросил на песок, плюнул, притоптал желтым, с загнутым острым носком сапогом.
Князь сделал шаг назад, схватился за шпагу, но, не вынув из ножен, опустил руку.
Быть может, в этот момент, в предсмертной тоске окидывая мысленным взглядом прошлое, вспомнил он умные, горящие злостью глаза поручика Кожина…
Улыбаясь, переговариваясь между собой, подошли ханские телохранители с обнаженными клычами.
Ширгазы отвернулся и пошел от князя.
— Лицо не портить, — буркнул он, проходя мимо телохранителей…
Отрубленные головы Самонова, Званского, Економова и других старших офицеров были выставлены в Хиве для всеобщего обозрения.
Головы Бековича среди них не было.
По слухам, Ширгазы послал ее в подарок бухарскому хану, но осторожный и дальновидный Абул-Фаиз не принял жуткого подарка, отослал его обратно.
Как в старой сказке о развязанной метле, пять отрядов были уничтожены, изрублены поодиночке. Часть людей была убита, часть взята в плен и пущена по невольничьим рынкам.
Немногие спаслись бегством: кто — во время разгрома отрядов, кто позже, сумев вырваться из плена. И лишь немногие из этих немногих, преодолев неописуемые лишения и опасности, разными путями добрались до русских рубежей.
Гарнизоны построенных Бековичем крепостей вскоре узнали от окрестных туркменов о гибели основного отряда в Хиве.
В октябре 1717 года гарнизон Красноводской крепости, измученный безводьем и налетами кочевников, отплыл в Астрахань. Их участь напоминает судьбу спутников Одиссея, возвращавшихся на родину из-под стен Илиона.
Суда красноводцев были застигнуты жестокой бурей. Часть судов погибла, а часть занесло к устью Куры, на противоположный берег моря. Спасшиеся перезимовали там и только весной 1718 года добрались до Астрахани.
Почти одновременно с ними, бросив крепость, вернулись в Астрахань остатки Тюб-Караганского гарнизона.
Казалось, проклятие тяготело над всеми участниками экспедиции князя Бековича…
Все собрались у подножия скалы, где протоптанная рабочими дорога спускалась в болотистую ложбину. Меня по-прежнему охраняли, правда, на этот раз оставалась лишь видимость охраны. Это был скорее почетный караул. Четыре воина при полном снаряжении проводили меня к королю.
На вязкую почву положили дощатый настил, соорудив подобие платформы. На нем стояло кресло короля. С трех сторон поставили укрытие от ветра, набросав хворост и сделав навес из крашеных шкур. Вортигерн сидел молча, положив подбородок на кулак. Королева и придворные дамы отсутствовали. Неподалеку замкнуто и торжественно стояли жрецы, по бокам расположились командиры.
За импровизированной беседкой багровым пятном светило заходящее солнце. Должно быть, сегодня снова прошел дождь. Трава намокла, каждый листочек прогибался под тяжестью капель. Знакомые серо-сланцевые облака медленно проплывали на фоне заката. Зажигали факелы. Тусклые и совсем незаметные, в лучах заходящего солнца они больше дымили, чем светили.
Я подошел к помосту. Король смерил меня взглядом и промолчал. Он не торопился с окончательным суждением. Почему бы и нет, подумал я себе. Сотворенное мною ему в принципе знакомо. Теперь же он ожидал получить доказательства хотя бы части моего пророчества. Если их не будет, то еще есть время прямо здесь пролить мою кровь. Интересно, сильный ли дует сейчас ветер из Малой Британии? В трехстах шагах под дубами и ивами темнела река.
Вортигерн подал мне знак занять место на помосте. Я поднялся и встал по правую руку от него, напротив жрецов. Некоторые командиры отодвинулись от меня. Их лица одеревенели, они старались не глядеть на меня. Увидев скрещенные пальцы, я подумал: справлюсь, найдут они дракона или нет. Почувствовав на себе чей-то взгляд, я обернулся. Седобородый. Он пристально смотрел на мою брошь. Наши взгляды скрестились. Глаза его расширились, рука потянулась к бедру освободить из ножен меч. Я отвернулся. Никто не говорил.
Ожидание было тягостным. По мере захода солнца свежел весенний ветер, развевавший на помосте полотнища. В камышовых зарослях плескалась и шла рябью вода. Под досками помоста гудел ветер. Где-то в темнеющем небе засвистел кроншнеп и умолк в стремительном, как водопад, полете. С нашего места мы могли лишь различать какое-то движение в деревьях — единственный признак работы. Последние багряные лучи солнца ярко освещали западный склон королевского форта и верхушку скалы с треснувшей стеной. — Строителей не было видно, вероятно, они находились в пещере и штольне. Периодически с донесениями о ходе работ прибегали мальчишки. Насосы действовали исправно, и за последние полчаса уровень озера понизился на две пяди. Терпение короля подверглось серьезному испытанию, когда насосы вышли из строя и мастера принялись их налаживать. Тем временем люди поставили лебедку и начали вычерпывать воду ведрами. Но вот насосы наладили, и уровень снова начал падать. Скоро дойдем до дна, думали, наверное, они…
Прошло два часа. Мы окоченели от холода. Почти стемнело, когда на дороге показались огни и толпа рабочих. Они шагали быстро и твердо, ничем не походя на испуганных людей. Еще до их приближения я понял, что они нашли. Мастера остановились в ярде от помоста, вокруг столпились строители. Мои стражники подошли ближе.
Среди рабочих были воины. Их командир вышел вперед и отсалютовал.
— Озеро пусто? — спросил Вортигерн.
— Да, сэр.
— Что находится внизу?
Командир помолчал. Ему следовало быть бардом. Но для того, чтобы приковать к себе внимание присутствующих, ему можно было и не молчать. Все взоры были устремлены к нему.
Внезапный и сильный порыв ветра с хлопком отбросил в сторону его накидку. Помост зашатался. Сверху пролетела птица, несомая ветром. Не сокол. Сегодня вечером не его время. Это пронесся запоздалый грач, спешащий домой.
— На дне ничего нет, сэр, — его голос прозвучал безразлично и нарочито официально. Пронесся ропот. Моган наклонился вперед, его глаза заблестели, как у стервятника. Можно было заметить, что он выжидает. Вортигерн потянулся вперед.
— Вы уверены в этом? Осушили до дна?
— Разумеется, сэр. — Он подал знак стоявшим сзади людям, и трое или четверо из них выступили вперед, вывалив перед помостом кучу предметов. Сломанная мотыга, изъеденная ржавчиной, кремниевые топоры доримской эпохи, пряжка от ремня, нож с изржавленным лезвием, обрывок цепи, металлическое кнутовище и обломки кухонных котлов.
Воин поднял руку ладонью вверх.
— Сказав «ничего», я имел в виду лишь то, что вы подразумевали, сэр. Мы добрались почти до самого дня, но это не имеет значения. Дно просматривалось через воду и грязь. Чтобы удостовериться, мы зачерпнули последнее ведро. Старший мастер подтвердит.
Страница 90 из 141
Вперед вышел мастер, в руке он держал переполненное ведро.
— Это правда, сэр. Там ничего нет. Можете взглянуть сами. Там видно дно. Но лучше не надо, туннель весь в грязи, по нему не пройдешь. Но мы принесли последнее ведро, чтобы вы могли убедиться.
С этими словами он выплеснул бадью на и без того мокрую землю. С грязью на землю выпали обломки камней и серебряная монета.
Король повернулся ко мне. После вчерашнего представления в пещере жрецы хранили молчание. Король явно ждал, но не оправданий, а объяснений.
Видит бог, у меня было время подумать, но я знал, что размышления мне не помогут. Если бы он был со мной, он пришел бы сейчас. Я взглянул на лужи, словно залитые кровью в лучах заходящего солнца. За скалой, на востоке, зажигались звезды. Ветер шумел в верхушках дубов, под которыми меня ожидал Кадал.
— Ну? — спросил Вортигерн.
Ощущая внутри пустоту, я сделал шаг к краю помоста. Надо было что-то сказать. Пока я шел, резкий удар ветра сотряс навес. Раздался треск, словно стая борзых загоняла оленя. Кто-то вскрикнул. Вверху стяг запутался в веревках и парусом подставился ветру, принимая на себя его порыв. Древко зашаталось. Стяг закачался вперед-назад и, вырвавшись из рук, рухнул на мокрую траву к ногам короля.
Ветер утих, наступило затишье. Знамя лежало на земле, пропитываясь влагой, — белый дракон на зеленом поле. На глазах у всех он опустился в лужу, и его залило водой. Последний угасающий луч окрасил воду в кровавый цвет.
— Плохая примета, — сказал кто-то со страхом.
— Великий Тор, Дракон пал! — громко произнес другой.
Раздались крики. Знаменосец с посеревшим лицом уже наклонился за стягом, но я опередил его.
— Сомневается ли кто-нибудь в том, что бог сказал свое слово? Оторвите свои глаза от земли и посмотрите, как он будет говорить вновь.
В восточной части потемневшего неба показался метеор, падающая звезда, которую астрологи называют огнедышащим драконом. За ней тянулся ярко-белый хвост раскаленного огня.
— Вот он мчится! — закричал я. — Вот он Красный Дракон с запада. Говорю тебе, король Вортигерн, не трать даром время на этих невежественных глупцов, болтающих о жертвенной крови. Зачем тебе возводить стену по футу в день? Какая стена сдержит дракона? Я, Мерлин, говорю тебе, гони прочь жрецов и призови к себе своих командиров. Покиньте горы Уэльса и уходите к себе на родину. Королевский форт не для тебя. Вы видели сегодня приближающегося Красного Дракона, подмявшего под себя Белого Дракона. Клянусь богом, вы видели правду! Остерегайтесь! Снимайте свои палатки и возвращайтесь домой, охраняйте свои рубежи от Дракона, который хочет вас спалить. Вы позвали меня сюда, чтобы я сказал. Дракон здесь, говорю я!
Король вскочил на ноги. Люди закричали. Я запахнулся в черный плащ и не спеша пошел мимо рабочих и воинов, заполнявших пространство у подножия помоста. Меня не останавливали. Они скорее дотронулись бы до ядовитой змеи. Сзади сквозь ропот толпы послышался голос Могана, и мне показалось, что меня собираются задержать. Однако люди отхлынули от помоста и начали пробиваться к дороге в лагерь. Заметались огни факелов. Кто-то поднял намокшее знамя. Военачальники расчищали путь для короля. Я поглубже укутался в накидку и скользнул в темноту. Никем не видимый, я обошел помост.
В трехстах шагах от меня в поле темнела дубовая роща. Под дубами по шлифованным камням журчал поток.
— Сюда, — раздался тихий и тревожный голос Кадала. Лошадь высекла копытом искру из камня. — Я достал для тебя лошадь поспокойнее, — он подставил мне под ногу руку и помог сесть в седло.
Я рассмеялся.
— Сегодня ночью я моту оседлать самого огнедышащего дракона. Ты видел?
— Да, хозяин. Видел и даже слышал тебя.
— Ты же поклялся, Кадал, что никогда не будешь меня бояться. Это была просто падающая звезда.
— Однако она появилась именно в нужное время.
— Да. Но сейчас нам надо уезжать, пока есть возможность. Самое главное — своевременность, Кадал.
— Такими вещами не шутят, хозяин Мерлин.
— Клянусь богом, я не шучу.
Лошади вырвались из мокрой рощи и легким галопом понеслись по гребню горы. Справа высилась заросшая лесом гора, скрывавшая от нас закат. Впереди лежала узкая горловина долины, отделявшая гору от реки.
— Они будут преследовать тебя?
— Вряд ли.
Вскоре мы заметили у реки всадника. Наши лошади испугались и отшатнулись в сторону.
Лошадь Кадала взвилась. Раздался звон железа. Чей-то знакомый голос произнес:
— Убери меч, друг.
Лошади затоптались. Кадал взял другую лошадь за поводья.
— Чей друг?
— Амброзиуса.
— Подожди, Кадал, это седобородый, — сказал я. — Как вас зовут, сэр? Что вам от меня нужно?
Он хрипло прокашлялся.
— Я Горлуа из Корнуолла.
Кадал крайне удивился. Он по-прежнему держал поводья лошади Горлуа и не убирал кинжала. Старый воин сидел, не двигаясь. Погони не было слышно.
— Тогда, сэр, я хотел бы спросить вас, что вы делаете у Вортигерна? — медленно произнес я.
— То же, что и ты, Мерлин Амброзиус, — его зубы над бородой обнажились в улыбке. — Я приехал на север разузнать и передать известия Амброзиусу. Время запада придет весной. Но ты явился рано. Я мог бы сберечь тебе усилия.
Страница 91 из 141
— Вы приехали один?
Он коротко рассмеялся смехом, напомнившим мне собачий лай.
— К Вортигерну? Нет уж. Мои люди последуют за мной. Но мне нужен ты, нужны новости, — и с горечью добавил: — Клянусь божьей печалью, ты еще сомневаешься во мне? Я явился к тебе один.
— Нет, сэр. Отпусти его, Кадал. Если вы хотите поговорить со мной, мой лорд, то придется делать это на ходу. Нам надо быстрее ехать.
— Охотно. — Мы тронулись.
Немного отъехав, я спросил:
— Вы догадались, увидев мою брошь?
— До этого. Ты похож на него, Мерлин Амброзиус. — Он снова рассмеялся грудным смехом. — Клянусь богом, ты иногда похож и на дьявольское отродье. Осторожнее, мы у брода, а он глубок. Говорят, что колдуны не преодолевают воду?
Я рассмеялся.
— Мне всегда плохо в море, но сейчас я управлюсь.
Лошади без помех преодолели брод и галопом взобрались на следующий склон. Мы выехали на мощеную дорогу, хорошо видную в звездном свете. Она вела через холмы на юг.
Мы проскакали всю ночь, не обнаружив за собой погони.
На третий день рано утром в Уэльсе высадился Амброзиус.
Но сперва следовало отпустить на волю Норвежца, который к тому времени переключился на французские журналы по архитектуре и рассматривал их с живейшим интересом.
— Теперь я смогу снять квартиру в Париже, — мечтательно сказал он, благополучно не заметив всех моих треволнений.
Заверив меня, что я и впредь могу на него рассчитывать, он оставил свой адрес и телефон и умчался, радостный и полный надежд на светлое будущее. А мне было не до веселья и даже не до сна. Я закрыла за ним двери на все возможные засовы и снова погрузилась в размышления.
Последнее письмо Алиции могло быть адресовано лишь одному человеку: Лешеку Кшижановскому. Его участие в афере не вызывало никаких сомнений, как и участие Лауры. После смерти тетки отпала одна из причин ее молчания. Алиция тогда уже вернулась в Польшу.
Теперь ее удерживала от визита в милицию лишь давняя дружба с Лешеком, остатки прежних чувств к экс-возлюбленному и — вот уж парадокс! — беспокойство за меня. Если добавить к этому вполне понятный страх за свою жизнь, то странно еще, как она вообще не свихнулась!
Передо мной стояло две версии. Лешек каким-то образом мог выйти из игры и перестал быть для Алиции сдерживающим фактором. В таком случае беспокойство Лауры и ее сообщников должно было пропорционально возрасти. Алиции оставалось лишь объясниться со мной, и ничто бы уже не помешало ей нарушить обет молчания. По другой версии Лешек оказывался сволочью. Алиция, считая его давним другом, сообщила ему о своих знаниях, а он, боясь за свою шкуру, заставил ее умолкнуть навеки.
Первый вариант меня устраивал больше. Я знала Лешека, с большим трудом, но все-таки могла представить его в роли контрабандиста, поскольку у все свои тараканы, — может, ему наскучило просто так бороздить моря, захотелось острых ощущений. Но роль убийцы подходила ему как корове седло. Да еще убийцы серийного, ведь тот тип на яхте не сам по себе в воду свалился.
Да бред собачий! До сорока лет иметь репутацию благородного рыцаря, чтобы потом в одночасье обернуться отъявленным убийцей!
Впрочем, полностью исключить такой вариант нельзя, чего только на свете не бывает…
Кто, если не Лешек? Не лично же Лаура! Какой-нибудь наемник давнего возлюбленного? Правда, алиби Петера Ольсена очень уж смахивает на инсценировку — расписано будто по нотам. После того как Алиция была усыплена, он мог к ней вернуться и сделать свое черное дело. Вот только для этого ему пришлось бы раздвоиться. Ясно одно: он не просто так постарался просидеть всю ту ночь на глазах у многочисленных свидетелей.
Нет, сама я в этом точно не разберусь. Остается пойти к тому человеку, фамилию и телефон которого меня заставили затвердить еще в Варшаве, и передать ему все сведения о подозрительных лицах, и дальше пусть уж голова болит у датской полиции. Плешивый недомерок в шляпе точно не плод моего воображения, его ничего не стоит найти. Возможно, именно он в интимном бандитском кругу известен как Аксель Петерсен, хотя официально у него другое имя. Остальных тоже разыщут, — наверняка получше меня знают немецкий…
И все было бы распрекрасно, если б не Лешек Кшижановский и давний сердечный друг Алиции. Кого из них Алиция покрывала? Может, обоих? Разоблачать она их, конечно, не собиралась. Мне самой точно не удастся выйти сухой из воды, но за них еще можно было бы побороться.
Надо бы разобраться здесь, в Копенгагене. Не везти же такую опасную информацию в Варшаву! Или часть ее попридержать? Ведь если я отдам им письма Лауры, то автоматически всплывет имя Лешека, а вправе ли я допустить такое? Может, с его стороны был просто какой-то случайный нехороший поступок, вызванный финансовыми затруднениями или чем-то еще, и не случайно же Алиция всеми силами старалась оставить его в тени!
И кто, черт его подери, спер у Аниты шампур?..
Долго я так сидела, мучительно ища выход, пока не решила еще раз перебрать в памяти все наше житье в Копенгагене. Вдруг придет на ум кто-нибудь из наших общих знакомых, бывающий у Аниты и идеально вписывающийся в ситуацию? И мне удастся ухватиться за какую-нибудь новую ниточку…
Сильнее всего меня подогревала полная неясность в вопросе с Лешеком и намерениями на сей счет Алиции. Бывший экс-возлюбленный Зютек волновал меня намного меньше.
Проведя ночь в размышлениях, я пришла к выводу, что из всех соотечественников, посещавших Аниту, моего внимания заслуживают лишь два человека. Первым был так называемый Зверек из прачечной, знакомый Алиции, которого она впустила пожить по бедности, вторым же — один таинственный субъект. «Зверек из прачечной» спал в нашей сушилке на надувном матрасе как раз в ту пору, когда у нас жил еще и Михал, так что теснотища была жуткая. Этот тип увековечил себя в нашей памяти разнообразнейшими причудами, отнюдь не милыми. Пользовался моей пишущей машинкой и моей расческой, а потом, когда я стала ее прятать, расческой Алиции, выбрасывал шкурки от корейки за шкаф и сваливал вину на Михала, который эту самую корейку на дух не выносил. От него приходилось прятать все, что только можно, поскольку он не понимал личной собственности и элементарных правил гигиены, я же общинное владение имуществом допускаю лишь в разумных пределах. Как-то вечером я читала французский детектив, а Михал, Алиция и Зверек сидели за столом и беседовали. Языковой барьер не позволял мне с головой окунуться в детективную интригу, и до моих ушей долетали обрывки их разговора.
— Не знаю, что со мной происходит, — говорил Зверек. — Все теряю, посеял шариковую ручку, авторучку, расческу, щетку…
— Какую щетку? — всполошилась я. — Зубную?
Так живо заинтересоваться их беседой меня заставило воспоминание о собственной зубной щетке, которую я забыла спрятать. И она лежала на виду! На виду у Зверька с его загребущими лапками!!!
Алиция и Михал разразились хохотом — наверное, их насмешил смертельный ужас в моих глазах.
— Нет, для обуви, — растерянно уточнил Зверек из прачечной, озадаченный их весельем.
Потом была та история с ключом. Комплекты ключей от калитки и от квартиры имелись только у нас с Алицией, остальным попадать в дом было достаточно сложно. Но сложностей хватало и у нас. От лестничной клетки существовал один-единственный ключ. Калитку закрывали в восемь, лестничную клетку в одиннадцать, а звонков здесь не существовало как класса. В приличных датских домах на незваных гостей в такое время не рассчитывают, а званых ждут у калитки, на улице. Мы поделили ключи по-братски, в результате чего мне достались открывавшие калитку и квартиру — я возвращалась поздно, обычно после восьми, и без ключа вообще не имела шансов попасть в дом. Из второго комплекта Зверек, как самая поздняя пташка, получил ключи от калитки и лестничной клетки, а ключ от квартиры обязан был оставлять в прачечной, в коробке от яиц, — для Алиции и Михала, которые возвращались раньше восьми.
Однажды меня пригласили в гости к одной из сотрудниц, вечеринка затянулась, и я не успела попасть в дом до одиннадцати, пока еще не заперли лестничную клетку. Со двора в прачечной виднелся свет, и я потопала перед домом каблуками, собиралась даже запеть что-нибудь вроде краковяка, чтобы обратить на себя внимание, но тут на лестнице зажглась лампочка и ко мне спустился Михал. Лицо его выражало какую-то не очень мне понятную, но явно нехорошую радость, он шагал по ступенькам впереди меня и с ехидством бормотал себе под нос:
— Хотел бы я посмотреть, что теперь будет, Алиция там, наверху, хотел бы я посмотреть…
Я ничего не понимала, а на мой вопрос он не ответил, только зло захихикал. Поднявшись на пятый этаж, я с удивлением увидела, что в квартире темно, а Михал нырнул в прачечную. Я пошла за ним и на пороге от неожиданности даже рот раскрыла.
Алиция в шляпе, с сумкой и зонтом в руках сидела на полу, на подстилке, где обычно спал Зверек из прачечной. Михал снимал с ее содрогающихся плеч какую-то косматую пелерину. Начитавшись в ту пору романов Агаты Кристи, я было подумала, что Зверек скоропостижно скончался и Алиция оплакивает его останки. Я слегка встревожилась, но в следующую секунду убедилась, что никакого трупа на подстилке нет, а Алиция содрогается от бешенства.
Оказывается, никакого ключа в яйцах Зверек не оставил, и Алиции с Михалом пришлось скоротать три с лишком часа в неотапливаемой прачечной. Зверек заявился спустя несколько минут и вместо вежливого «добрый вечер» был встречен громовым ревом:
— Где ключ?!
— У него. — Зверек, ничтоже сумняшеся, ткнул пальцем в Михала.
Михал побледнел до синевы и без единого слова покинул помещение, но Алиции удалось сохранить присутствие духа.
— Проверь в карманах, — зловещим голосом посоветовала она.
Зверек из прачечной послушно полез в карман и, в отличие от Михала, ликом зарумянился. А потом очень извинялся и клятвенно уверял, что это он не из зловредности, а по недомыслию. На следующий же день Михал заказал еще два комплекта, один из них и позволил мне на этот раз беспрепятственно проникнуть в прачечную.
Зверек тоже ходил в приятелях Аниты и в доме у нее бывал частенько. Кроме того, любил путешествовать. Заезжал этим летом и в Копенгаген, точно не знаю когда, не интересовалась. А зря, он-то вполне мог спереть шампур… Впрочем, вряд ли. Трудно предположить, чтобы такую никчемную тварюшку взяла в свои ряды какая-нибудь серьезная банда. Ни один уважающий себя преступник не рискнул бы с ним связываться.
А потом на горизонте возник еще один подозрительный типчик, и о нем Алиция сказала:
— Я решила не предлагать ему ночлега, хватит с нас одного Зверька…
Типчик нанес нам визит как-то вечером. Алиция встретила его с преувеличенным восторгом, и значить это могло только, что никаких добрых чувств она к нему не питала. Говорили они по-немецки, и я ни черта не поняла, а типчика запомнила лишь потому, что он все время на меня пялился и я боялась, не вывихнул бы он глаза. Я как раз вымыла волосы, накрутилась на бигуди, голова у меня была прикрыта по этому поводу какой-то тряпкой, а лицо украшали остатки питательной масочки для кожи, но так или иначе его внимание к моей особе показалось мне слегка преувеличенным. Я поспешила оставить их наедине и удалилась на кухню.
После короткого разговора Алиция заглянула ко мне:
— Я ухожу. Ему надо где-то переночевать, отведу его к нашей знакомой.
— Да веди его хоть на Лысую гору, — покладисто согласилась я.
Не знаю, почему она сказала «к нашей знакомой», вместо того чтобы просто назвать имя. Я знала всех ее копенгагенских подруг. Вполне могла сказать «к Грете» или «к Кирстен».
— Что это за тип? — поинтересовалась я, когда она вернулась.
— Приятель моего зятя, — процедила она так неохотно, что я больше не спрашивала.
А недели через две состоялся званый ужин у Аниты. Весь вечер я гадала насчет того типа, все вспомнить не могла, где его видела. Меня сбило с толку, что на вечеринке он говорил по-польски! Оказалось, никакой он не иностранец, а чистокровный поляк — знакомый Аниты, тоже журналист. Тогда зачем Алиция объяснялась с ним по-немецки? Скорее всего, чтобы я ничего не поняла. Вот он-то вполне мог спереть шампур.
К сожалению, никакой связи между кем-нибудь из двух этих типов и смертью Алиции я не видела, хотя и старалась изо всех сил ее обнаружить. А больше и в расчет-то принимать некого. Проклятый конверт из проклятого чемодана! Возможно, милиции он и сгодится, а для меня от него толку ноль.
Меня так и подмывало написать Лешеку — так, мол, и так, все раскрылось, самое время тебе драпать морем в Латинскую Америку. Может, я бы ему и написала, если б не одна загвоздка. Мне вдруг припомнилась ненависть, исказившая лицо Алиции во время нашего последнего разговора. Что, если это была ненависть к Лешеку, в котором она горько обманулась?
Ничего так и не решив, я собрала все бумажки и поплелась спать. Пересекая лестничную площадку, отделявшую офис от квартиры Бородатого, я заметила полуэтажом ниже замызганного юнца со свалявшимися космами — он курил, привалившись к стене. Я осуждающе покосилась в его сторону — ну и молодежь пошла, вот в наше время студенты на каникулах вели себя совсем иначе…
15–16 августа 427 года от н.э.с. (Продолжение)
Может, её гвардеец сильней и старше, может, он в самом деле такой бесстрашный, как о нём говорят, но он Спаску не уберёг. И ещё этот учитель, Славуш, он тоже её не защитил, хотя Змай на него и надеялся.
Никто не поможет Спаске кроме него, Йоки Йелена. Потому что он самый сильный мрачун Обитаемого мира.
От этих мыслей хотелось распрямить плечи, поднять голову, но Йока только морщился, пригибался ниже и стучал зубами от озноба. Рокот Внерубежья катился навстречу, и на миг Йоке показалось, что он задыхается от одного этого рокота, как тогда, внутри воронки, и что лёгкие опять выворачивает наизнанку.
Он снова ощутил резкую боль в ушах и вдруг понял, что боится повторения. Раньше он не понимал, не чувствовал, что может умереть, а тогда, теряя сознание, за один миг испил весь ужас неотвратимой смерти, невозможности ей противостоять. И если бы не Змай, вырвавший его из лап чёрной воронки, сейчас Йока был бы мёртв.
Ноги снова стали ватными, закружилась голова, и Йока догадался, что вот-вот упадёт. От страха. Чтобы не идти вперёд!
Её гвардеец вышел против десяти сабель, а смог бы он выйти один на один против Внерубежья? Ни один человек в обоих мирах не выйдет против Внерубежья, кроме Йоки Йелена, самого сильного мрачуна Обитаемого мира. Он брал в руки шаровые молнии! Он когда-нибудь выпьет воронку смерча! Он прорвёт границу миров силой линейной молнии! И никакой гвардеец с ним не сравнится…
Деревья остались позади, под ногами расстелилась голая полоса изрытой ветром земли. И Внерубежье раскрылось перед глазами во всём своём ужасающем великолепии, освещенное нервными вспышками молний.
Йока брёл ему навстречу, хлопая сапогами, и чем ближе подходил к ставшему заметным ещё не обрыву, но спуску, тем сильней чувствовал жажду, перебивавшую страх. Чем ощутимей под ногами вздрагивала земля, чем яростней ветер бил в лицо, тем глубже становилось дыхание, тем выше поднималась голова.
И дурацкими мыслями о каком-то гвардейце подстегивать себя не требовалось – Йока шел навстречу Внерубежью вовсе не ради Спаски, он шел доказать этой таинственной силе, что она не властна над ним. Он хотел выпить всю её силу разом! Он чувствовал себя бездонным колодцем.
Сначала он думал остановиться на краю спуска, но понял, что этого ему будет мало. Воронки смерчей ползали где-то на горизонте, по левую руку блестела огненная река, а над головой бушевала гроза. Косые струи дождя изгибались, натолкнувшись на силовое поле, и не могли хлестать по лицу в полную силу.
Йока поскользнулся и съехал в грязь, как с ледяной горки, – даже от лёгкого удара о землю перехватило дыхание и в рёбрах кольнуло так, что он вскрикнул и долго ждал, когда станет немного легче.
Тёплая густая каша из глины, песка и камней трепетала под ветром, Йока потихоньку поднялся, чтобы не нахлебаться, и решил, что дальше идти не надо. Нет, не испугался – здраво рассудил, что сегодня не нужны эксперименты, Спаске не до того. Нужен ровный, спокойный поток энергии, чтобы она сама решала, когда и как превращать её в ветер, не опасаясь, что Йока в следующий миг сбросит ей столько силы, что она не сможет её принять.
Ураганный ветер и дождь в лицо, содрогание земли – этого достаточно. И даже если привлеченная силой Йоки воронка доползёт до него, то близость свода не позволит ей убить Йоку.
Всё равно эта энергия не сравнится с тем, что может дать любой другой мрачун. И Йока может отдавать эту энергию часами – столько, сколько потребуется.
Ему уже не было зябко, он вскоре забыл о сломанных рёбрах – только ветер больно свистел в ушах. Энергия лилась внутрь помимо воли, и снова накатил страх: а если он не сможет выйти в межмирье? Тогда он, наверное, умрёт, как и говорил профессор.
Головокружение накрыло Йоку волной тошноты, едва он попытался расфокусировать взгляд. Пришлось выпрямиться и балансировать руками, чтобы не упасть. И Йока уже собирался отступить, даже попытался вскарабкаться обратно, наверх, подальше от энергии Внерубежья, которая вот-вот его убьет, разорвет изнутри…
Но неожиданно вспомнился чудотвор, возивший Йоку за свод, – тот, который был застёгнут на все пуговицы. Почему обязательно убьёт? Энергию можно сбросить куда угодно, для этого необязательно выходить в межмирье!
Почему он раньше не додумался до столь простого решения? Мучился, собирая крохи энергии?
В другой раз Йока рассмеялся бы – не над собственной глупостью, а от радости, от облегчения, от того, что мучительный страх отступил. Может быть, дело было не столько в спасительной мысли, сколько в энергии, которая лилась в него широким потоком. И от неё сами собой распрямились плечи, отступила боль, прошло головокружение.
Сперва лунный камень над головой то зажигался, то гас, Йока ещё не чувствовал полной уверенности, но с каждой минутой его охватывало упоение, за которым он забыл, что не может выйти в межмирье, – оно открылось ему навстречу само собой.
Он попробовал зажечь камень на груди у Спаски, но что-то пошло не так – лунный камень не зажегся. Впрочем, Спаска появилась по первому зову.
В смутных очертаниях из ливня и молний Йока разглядел цепи у неё на руках совершенно отчетливо, безо всяких сомнений, видений и фантазий.
– Я знаю, ты слышишь меня, – сказал Йока. – Ничего не бойся, я дам тебе столько силы, сколько надо.
Он раскинул руки, поднял голову и встряхнул мокрыми волосами.
16 августа 427 года от н.э.с. Исподний мир
В камере было просторно. Сначала Волчок сидел на нарах, потому что никак не мог лечь, не помогая себе руками. Потом всё же лег – нужно было набраться сил перед завтрашним днем. Лечь пришлось на спину, нары были узкими, то одна рука свисала на пол, то другая прижималась к стене.
Зажгло ссадины, оставленные плетью, и всё равно больше всего болели пальцы.
Волчок снова сел, приложив плечо и голову к стене, – чтобы в окне видеть башню Правосудия. Как же так вышло? Как же он сглупил с этими черновиками? Чем думал?
Сражаясь за себя, можно ошибиться. Нельзя проигрывать, когда защищаешь самое дорогое. Нельзя даже умереть, потому что смерть – это поражение.
Чем жестче была боль, тем страшней становилось: ей, маленькой и хрупкой, нельзя испытать и сотой доли этого ужаса. Не хотелось думать, что́ ей грозит ночью под охраной подвыпивших гвардейцев, – от этих мыслей Волчок сжимал кулаки, и размозженные кончики пальцев выстреливали в голову новой непроходящей болью, туманили мозги до темноты в глазах – Волчок сгибался с воем и долго не мог разогнуться.
Конечно, надеяться на Красена было наивно, но Волчок надеялся. Иначе происходящее становилось бессмысленным. Если чудотвор не вытащит Спаску отсюда, тогда даже смерть Волчка и то окажется напрасной.
Он долго сидел не шевелясь, и боль немного притупилась. Он даже задремал, но голова упала на грудь, всё тело прошило болью, и сон больше не шел.
Часа через два – глухой полночью – в камеру явился Огненный Сокол. Гвардеец из охраны зажёг факел у двери и принес стул; Огненный Сокол уселся напротив Волчка, шагах в трёх, положив ногу на ногу. Долго молчал, пристально глядя Волчку в лицо.
– Ну? – спросил он наконец.
– Что вы хотите услышать? – выдавил Волчок.
– Давай, оправдывайся. Доказывай, что я ошибся.
– Мне нечем себе помочь, я уже всё сказал.
– Ты понимаешь, что с тобой будет, если ты не сумеешь оправдаться?
– Мне не в чем оправдываться.
– На твоём месте я бы нос не задирал.
– Вы не на моём месте.
– Вот уж точно, – хмыкнул Огненный Сокол. – Так что? Будешь говорить?
– О чём? Что бы я ни сказал, вы всё равно не поверите. Или мне надо упасть вам в ноги и умолять, чтобы вы поверили?
– Это было бы более… естественно в твоём положении.
– Вы не поверите всё равно.
– Мне доводилось допрашивать многих людей. В том числе тех, кто так ничего и не сказал. И тех, кто был невиновен. Невиновные умоляют.
– Всегда? – усмехнулся Волчок.
– Почти.
– Я не умею.
– Да. И я знаю почему. Ты умеешь лгать, но не умеешь притворяться. Вот поэтому я тебе и не верю. Ты не чувствуешь себя невиновным, поэтому и не можешь попросить. Не можешь возмутиться, не чувствуешь отчаянья, обиды.
– Я не буду ползать на брюхе, я уже говорил. Не приучен, – проворчал Волчок и уставился в стену.
– И в глаза ты не смотришь. Или к этому ты тоже не приучен?
Волчок повернул голову и пристально посмотрел на Огненного Сокола. Ох, как же тяжело ворочались мысли в голове! И выдавливать из себя слова тоже приходилось с трудом.
– Вы пришли, чтобы я доказал вам, что вы ошиблись? Вам не хочется верить в мою виновность? Мне нечем доказать свою правоту. Пошлите голубя в Волгород, спросите Красена.
– До этого я и без тебя догадался. Но не слишком ли ты важная птица, чтобы я ради тебя тревожил господина чудотвора на празднике?
– Да вам не нужно это подтверждение. Вам оно неудобно, не с руки. Потому что, если это Красен, дознаватели послушают его, а не вас. Поэтому вы и не послали голубя вчера, пока было светло.
– Если ты такой умный, почему не пошел мне навстречу? Почему не выдумал приказ пятого легата, например, или какого-нибудь капитанишки, на мнение которого можно плюнуть?
– Да вы с ума сошли. Мне ли не знать процедуру дознания. Тот же дознаватель вывел бы меня на чистую воду за десять минут. Под пытками нельзя менять показаний – не выпутаешься.
Огненный Сокол поднялся и подошёл к тёмному окну под потолком – потолок был низким, и окно находилось как раз на уровне его глаз.
– Кстати, ещё не поздно со мной договориться. – Он оглянулся на Волчка. – Завтра утром изменишь показания, а сейчас мы хорошенько продумаем все тонкости.
Это провокация? Или проверка? Или Огненный Сокол в самом деле намерен добиться своего любой ценой? Ему так необходимо искалечить девочку-колдунью? Отказаться – всё равно что подписать себе смертный приговор. Нет причин отказываться.
– Дознаватель не поверит, если я завтра откажусь от своих слов, – ответил Волчок, всего лишь надеясь потянуть время, подумать. Найти причину для отказа.
– Поверит. Сделаем так, что поверит.
– Нет.
– Что «нет»?
– Я не буду менять показаний.
– Ты… дурак? – Огненный Сокол повернулся к нему лицом. – Я предлагаю тебе спасение, избавление от мук, и что ты мне отвечаешь? Тебе было мало вчерашнего?
Волчок промолчал.
– Есть только одна причина для отказа мне. Если ты и есть тот гвардеец, которого я ищу.
– А девочка разве не сказала имя этого гвардейца, что вы подозреваете меня?
– Девочка молчит как немая. И это злосчастное разрешение нужно мне по многим причинам. Погляди, если ты не тот самый гвардеец, ты тоже должен быть заинтересован в том, чтобы девчонка заговорила. А если тот самый – наоборот, ты сделаешь всё, чтобы она продолжала молчать.
– А если мне просто жалко девочку? Так же как Красену? Такого вы не допускаете? – Волчок снова усмехнулся.
– Красен не висел на дыбе, он может себе позволить кого-то пожалеть. А в жалость такой ценой, какую платишь ты, я не верю.
– А в мою верность Красену? Он же недаром велел мне подделать запрет…
– Даже если Красен велел тебе подделать запрет, в чем я сомневаюсь, он сделал это из прихоти. Не слишком ли высока цена за чужую прихоть?
– Красен денег не считает. Он за свою прихоть заплатит золотом. – Волчок осклабился – получилось жалко. Да и довод был слабоват.
– Ты лжёшь. Завтра я выжгу тебе глаза, переломаю кости и выброшу на площадь Совы, чтобы каждый проходящий мимо мог споткнуться о твоё тело.
15–16 августа 427 года от н.э.с. (Продолжение)
Никто не догадался, что Йока боится выходить за свод. Он и сам сначала убеждал себя в том, что у него болят рёбра, что ему трудно дышать, что у него кружится голова, – потом только понял, что через боль он мог бы перешагнуть, а через страх переступить не может. Как бы ни мучительно было для него собирать энергию дрожи земли… И одновременно он понимал, что рано или поздно будет вынужден выйти за свод – именно вынужден, вымотанный сбором хлебных крошек со стола.
К вечеру он утомился так же, как после самых сложных уроков Важана. Вспоминал, как разрыдался в самый первый раз, в гостевой комнате профессора, – и готов был разрыдаться снова, от усталости, от отчаянья.
Но тогда он с лёгкостью уснул, после перекачки больших энергий всегда хорошо спалось, как верно заметил Важан.
Теперь же всё было наоборот: внутренняя дрожь не давала ему расслабиться. Это напоминало зуд – невозможно уснуть, если что-то сильно зудит.
За окном стемнело, теперь темнело заметно раньше – лето шло к концу…
Сквозь тюлевую занавеску зарницами пробивались сполохи молний Внерубежья, даже через закрытое окно слышались далёкие раскаты грома. Если вообще не брать энергии, этот голод забывается, притупляется. Конечно, мрачун обычно берет энергию неосознанно, не обращает на это особенного внимания. В самом деле, не умер же Йока в Исподнем мире за несколько дней. Да и сутки назад ни о каком голоде он не думал.
Но стоило начать – и остановиться было невозможно.
Йока пробовал выйти в межмирье, но как только пытался расфокусировать взгляд, так голова начинала бешено кружиться, к горлу подступала тошнота – и Йока опасался, что его вырвет прямо в постели… За этими попытками его и застал профессор – добрый-добрый, внимательный-внимательный…
От его доброты и внимательности Йока чувствовал себя виноватым ещё сильней: Важан думает о его здоровье, а Йока просто боится…
– Ты пробуешь выйти в межмирье? – спросил профессор, заметив, наверное, как Йока расфокусирует взгляд.
– Я не могу выйти в межмирье. Меня сразу тошнит.
– Так, погоди секунду. Я позову Черуту… – Едва усевшийся на стул Важан поднялся.
Они вдвоём смотрели, как Йока смотрит в потолок: снова и снова щели между досок ползли друг на друга, но стоило им совместиться, открывая яркую глубину, она тут же терялась в сумасшедшем головокружении.
– Ты видишь? Глаза будто дёргаются. – Важан оглянулся к своему дворецкому.
– Это ухо, Ничта, – пожал плечами тот.
– У него нистагм, он не может расфокусировать взгляд.
– Ну как, почему? – недоумевал Йока. – Как глаза связаны с ушами?
– В ухе находится орган равновесия, он повреждён и вызывает головокружение, непроизвольное движение глазами. Это пройдёт через несколько дней.
– Йелен, тебе пока не нужно пробовать выйти за свод, – сделал вывод профессор.
– Почему?
Нельзя сказать, чтобы Йоку это сильно обрадовало, – скорей, удовлетворило. На время. Может, к тому дню, когда это пройдёт, он уже перестанет бояться?
– Потому что. Представь, что будет, если ты наберешь энергии, а отдать не сможешь.
Лучше бы Важан этого не говорил. Не было смысла себя преодолевать, но… Йока всё же надеялся, что победит себя, поборет страх – когда зуд станет совсем невыносимым. А теперь получалось, что удачная попытка может стать смертельной, и значит, нет шансов унять нестерпимый зуд.
Способности выходить в Межмирье его лишило Внерубежье. Нарочно. Осознанно. Это пугало ещё сильней, ещё верней превращало Внерубежье в спиритическое существо, наделенное не только разумом, но и колдовской силой.
И Йока, с одной стороны, не верил в существование таких сил, но с другой – не мог не видеть, как много фактов складываются один к одному в пользу сверхъестественности этой силы. Разумной её враждебности.
Черута принёс ему успокоительных капель, и сначала Йока собирался вылить их потихоньку от всех, но потом смирился, подумал, что уснуть – самое лучшее сейчас. Да и Черута стоял над душой, пока Йока не выпил лекарство.
Сон долго не приходил, верней, Йоке казалось, что он не может уснуть, на самом деле ему снились путаные и нехорошие сны, но он часто просыпался, ворочался с боку на бок, пытаясь облегчить боль в груди. На грудь будто навалилась плита из искусственного камня с выступающими железными скобами, эти скобы попадали точно на сломанные рёбра, давили и не давали дышать.
Йока позвал на помощь, но никто не пришёл – он сам приподнял плиту, обрывая ногти, и выползал из-под неё долго и мучительно.
В предрассветных сумерках он не сразу разглядел, что стоит на платформе станции «Речина». До поезда оставалось несколько часов и можно было немного отдохнуть – Йока сильно устал, выбираясь из-под плиты.
Но оглядевшись, он увидел, что под той же плитой лежит Спаска, – то, что она лежит, уже привело его в замешательство. Йока кинулся к ней, чтобы помочь, подхватил под мышки и хотел поднять – ему это удалось с неожиданной легкостью, словно Спаска почти ничего не весила.
Её легкость напугала Йоку своей противоестественностью, он опустил взгляд и с ужасом понял, что у Спаски нет ног… Он кричал и давился слезами, продолжая держать её под мышки, но подошедший сзади Змай спокойно сказал:
– Зачем ты держишь её на вытянутых руках, Йока Йелен? Давай положим её в сумку и понесем за ручки – так будет проще.
И достал из-за пазухи большую продуктовую авоську…
Йока собирался закричать громче, вдохнул слишком глубоко – по рёбрам полоснула острая боль, и крик застрял в горле. Йока давил его из себя изо всех сил, но не мог издать ни звука, и только когда тихое «а» сорвалось наконец с губ, он проснулся и распахнул глаза.
Сердце колотило по сломанным рёбрам изнутри, часто и больно, щёки были мокрыми от слез, в горле першило, будто он в самом деле кричал. Забыть, немедленно забыть этот сон! Никогда в жизни Йока не видел кошмара хуже этого!
От него хотелось закрыться руками, спрятаться, убежать с рёвом – как Йока когда-то убегал от Стриженого Песочника. Йока со стоном уткнулся в подушку – забыть, забыть!
Вот тогда он и услышал, что Спаска его зовёт. Она никогда раньше его не звала – лишь сообщала о том, что вышла в межмирье и готова принять энергию. Так делают все призраки.
Это мрачун зажигает «путеводную луну», чтобы призрак не заблудился, это мрачун зовет призрака, а не призрак мрачуна, – Йока подумал даже, что это продолжение кошмарного сна.
Страшно было заглядывать в межмирье – он испугался вдруг, что кошмарный сон обернётся явью. Ведь именно об этом говорил Славуш по пути на Лысую горку со Змеючьего гребня…
Вспоминать ту ночь было стыдно – ливень на Змеючьем гребне, поцелуй, погоня в темноте по мокрому склону. Лунный камень, найденный на тропинке… И Спаска, завернувшаяся в Йокин плащ, человеческие кости под её ногами…
Даже тогда, когда она не очень-то нуждалась в защите, Йока во что бы то ни стало хотел её защитить. А теперь ему почему-то казалось, что она в беде – а он ничего не может сделать, не может даже на минуту появиться в межмирье, чтобы удостовериться: она зовет его на помощь… Почему же он был так уверен, что Спаска его зовет? Может, виной тому кошмарный сон?
Он не слышал её голоса, не видел её очертаний на ровных, оструганных досках потолка, с чего же ему казалось, что она ждет его в межмирье? И сто́ит расфокусировать взгляд, как он разглядит её танец в дали раскрытого четвертого измерения, в яркой его глубине…
Он попытался взглянуть туда снова, но едва показавшееся межмирье ускользнуло, взгляд сфокусировался на тёмном дощатом потолке, словно Йока пытался встретиться с призраком первый раз в жизни, а не делал это ежедневно, за долю секунды расфокусируя взгляд.
Да он уже и не думал об этом! Это… как разучиться моргать глазами, как разучиться дышать!
Йока сел на постели, опустил ноги на пол и помотал головой – в ухе что-то болезненно булькнуло. От досады захотелось вмазать по уху самому себе, чтобы этот проклятый орган равновесия заработал как положено! Йока тряхнул головой снова, потёрся ухом о плечо, наклонил голову в другую сторону.
Посмотрел на бревенчатую стенку напротив – на этот раз друг к другу поползли тёмные сучки, всё ближе, ближе… Ну же! Ну! Глубина приоткрылась всего на секунду, но за эту секунду Йока мельком увидел силуэт танцующей в межмирье девочки – и цепи у неё на руках…
Может, это была фантазия. Или видение. Может. Но если сказать об этом Змаю, он опять откажется её спасать. Якобы потому, что жизнь Вечного Бродяги главнее. Потому, что Спаска не может прорвать границу миров.
А если сказать об этом Важану, он не поверит, будет убеждать Йоку, что ему показалось, – только чтобы не рисковать. Что ему до жизни Спаски?
Для них для всех она лишь приемник Вечного Бродяги! Спаску ведь не убьют, её покалечат, чтобы она не могла уйти.
По спине опять пошел холод, Йока оцепенел, у него пересохло во рту – это возможно. Там, в Исподнем мире, возможно и не такое. Там толпа может разорвать женщину на куски, там из арбалетов стреляют в людей и рубят их саблями, прилюдно вешают преступников и в открытую покушаются на царей. Там по улицам ходит множество калек, одним больше, одним меньше – никто не ужаснется… Даже Славуш не ужасался, говоря об этом совершенно спокойно.
Рёбра с каждой минутой болели всё сильней – все-таки лежа это было не так мучительно. Не хватало дыхания, но стоило вдохнуть чуть глубже, и боль становилась невыносимой.
Сквозь закрытую дверь в спальню не проникали звуки – наверное, все давно легли спать. Или, наоборот, ушли из дома. К своду, например.
Ведь и Важан, и Черута, и Цапа, и Мален, и госпожа Вратанка, и математик – все они мрачуны. Йока не замечал, когда и как они встречаются со своими призраками, но не сомневался в том, что встречаются.
Надо встать. Надо добраться до свода, пока никто не видит и не может Йоку остановить. Спаске нужна энергия Вечного Бродяги – самого сильного мрачуна Обитаемого мира.
«Представь, что будет, если ты наберешь энергии, а отдать не сможешь».
Мысль обдала Йоку ледяным холодом, стиснула рёбра ещё больней, от неё ватными стали ноги, опустились руки…
Это Внерубежье. Это оно послало кошмарный сон и видение Спаски в цепях. Оно хочет выманить Йоку за свод, чтобы убить. Если не воронкой смерча, то изнутри, напитав его своей силой и не дав возможности эту силу отдать…
А если нет? Если даже Спаске угрожает опасность и Йока умрёт, помогая ей освободиться, кто тогда прорвет границу миров? Кто убьёт Внерубежье?
Мысль была удобной, избавляла от сомнений – вовсе не страх, а трезвый расчёт движет Йокой. Разве Змай рассуждал не так же? А ведь Спаска его дочь, единственная любимая дочь…
Йоку тошнило от отвращения к себе. Нечего сказать – самый сильный мрачун Обитаемого мира! Боится выйти за свод! Боится пить энергию Внерубежья!
Йока решительно поднялся, но замер со стоном, так и не сумев разогнуться, – боль опоясала рёбра, сразу же нечем стало дышать, и он едва не расплакался уже не от отвращения, а от жалости к себе. Вспомнил, как его рвало на границе свода, как он едва не задохнулся, как темно стало в глазах, как это было больно и страшно… Это Внерубежье.
Оно превратило Йоку в ничтожество, льющее слёзы от страха и жалости к себе. И если сейчас он струсит – оно уже победило. У Йоки все равно нет выбора, ему все равно рано или поздно придётся выйти навстречу Внерубежью, так зачем же ждать, когда будет поздно?
И даже если Спаска на свободе, даже если ей ничто не угрожает, все равно надо принимать вызов – потому что лучше ошибиться в одну сторону, нежели в другую… Йока видел вихри, которые раскручивают колдуны Исподнего мира.
Если Спаска всю силу, которую он ей посылает, превращает в ветер, то одна может справиться с целой армией! И если её гвардеец может защитить её лишь от десяти сабель, то он, Йока Йелен, защитит её от всех сабель Исподнего мира разом! Пускай она считает своего гвардейца самым отважным человеком на свете, пускай! Но на этот раз жизнь ей спасет не он, а Йока!
Надеть хотя бы брюки показалось Йоке слишком мучительным, он, так и не разогнувшись, сунул ноги в резиновые сапоги, стоявшие у двери. Взял со стола шлем с лунным камнем, с трудом застегнул его ремешки. В доме было темно, словно все разошлись по спальням.
Время двигалось к утру – самый тяжёлый час не полночь, а этот, последний перед рассветом, когда безраздельна власть чёрной августовской ночи, когда сильней всего хочется спать. Говорят, именно в этот час мрачуны легче всего входят в межмирье.
Сапоги, надетые на босу ногу, стучали по пяткам. Йока посильней обхватил руками грудь и пригнул голову – боль мешала идти. Хорошо, что свод теперь так близко, – две лиги Йока преодолеть бы не смог.
Он спустился с крыльца, исподлобья глядя на зарницы в небе за деревьями. Дрожь земли под ногами передалась и ему, плечи покрылись мурашками, и он съёжился сильнее. За сводом тепло, и без душного комбинезона будет только лучше.
Йока не подумал о том, что Спаска увидит его в трусах и майке…
https://author.today/u/ann_iv
В таверне «У французского короля» стоял гвалт, обычный как для этого времени суток, так и для заведения, столь популярного у пиратов Тортуги. Под потолком плавали сизые клубы дыма, а служанки не успевали таскать подносы с едой и кружки с выпивкой. Несколько сдвинутых столов в углу занимали люди из команды с «Арабеллы»; они шумно отмечали свое возвращение с богатой добычей, доставшейся им после десантной экспедиции на золотые прииски Санта-Мария на Мэйне. Было с чего гулять!
Буйное береговое браство давно уже с уважением относилось к Питеру Бладу. Слава о нем гремела по всему Карибскому морю, так что в желающих признать его своим капитаном недостатка не было. Получив возможность тщательно отбирать людейдля команды, он не преминул воспользоваться ей, и это было одним из залогов успеха, постоянно сопутсвующего ему.
Блад, опустив веки, курил трубку, набитую душистым вирджинским табаком, и слушал, как пираты, перекрикивая друг друга, вспоминают подробности последних операций. Кто-то тронул его за плечо. Обернувшись, он увидел Ибервиля, молодого, но известного своей лихостью французского корсара, только что вступившего в команду «Арабеллы». Француз прежде сам был капитаном, однако недавно удача изменила ему, и он потерял свой корабль. А Блад уже успел оценить богатый опыт Ибервиля и назначил его одним из своих офицеров.
– Месье капитан, с вами хотят поговорить.
Блад кивнул: поговорить так поговорить. Он встал и направился следом за Ибервилем в противоположный угол таверны, где за столом сидел незнакомый ему невысокий, покрытый бронзовым загаром человек с черными вьющимися волосами и темными глазами. Он был в короткой безрукавке и узких штанах, и Блад невольно задержал взгляд на его необыкновенно широкой груди и бугрящихся мускулами сильных руках.
– Это Коста, он родом с Кандии, – сказал Ибервиль.
– Крит, – немедленно поправил тот. – Крит, а не Кандия!
Потом Коста взглянул на Блада из-под черных завитков волос и спросил вместо приветствия:
– Это ты тот капитан, который оставил Истерлинга с носом?
Конечно, Блад не забыл историю, случившуюся вскоре после его прибытия на Тортугу, однако теперь она казалась ему незначительным происшествием, и он не ожидал, что кто-то о ней еще помнит. Тем более, что теперь за ним числились и более громкие дела.
– Мое имя Питер Блад, и я действительно тот капитан, который тебя интересует. Чем могу быть полезен?
Коста довольно хмыкнул и, подозвав служанку, бросил ей серебряную монету:
– Бутылку лучшего рома и три кружки!
Когда девушка ушла, он негромко сказал:
– Истерлинг бахвалился, что знает, где Морган спрятал свои сокровища. Наверняка он показывал тебе карту или что-то в этом роде?
– И что с того?
– А то, что он ни черта не знает! А я знаю.
Питеру порядком надоели разговоры про невесть где зарытые клады, и он поморщился. Вмешался Ибервиль:
– Коста – ныряльщик, он кое-что нашел.
– Ныряльщик?
Так вот чем объясняется невероятная ширина грудной клетки! Блад ощутил пробуждающийся интерес.
Тем временем служанка поставила перед ними запыленную бутылку и три вполне чистые кружки, и Коста разлил ром, придирчиво принюхиваясь и кривясь при этом.
– Ну и гадость же вы здесь пьете…
Питер отхлебнул из кружки и нашел ром вполне сносным, но критянин явно имел другое мнение.
Коста вытащил из-за пояса позеленевшую медную пластинку, на которой можно было различить надпись «Оксфорд». Вероятно, ранее она украшала собой лафет пушки или корабельный рундук. Блад недоуменно взглянул на нее:
– И что это значит?
– Фрегат «Оксфорд», на котором Морган хранил немалую часть своей добычи, взорвался у берегов Эспаньолы, – сказал Ибервиль.
– Я нашел его, – гордо добавил Коста. – И трюмы его полны ценностей.
– Почему же ты пришел с этим ко мне?
– Я рад, что Истерлинг получил по заслугам. У него есть должок передо мной. Этот лживый ублюдок не заплатил мне обещанную долю после того как я поднял груз утопленного им по дури испанца. Поэтому я и пришел к тому, кто смог его прижучить, – его губы скривились в усмешке. – Да и для перевозки клада нужен корабль со смелой командой.
– А ты не боишься остаться ни с чем и даже проститься с жизнью, раскрывая такую тайну?
– Это вторая причина, по которой я пришел к тебе. Я слышал, ты кое-что знаешь о чести и держишь слово.
– Помилуй Боже! Честь пирата – это что-то новенькое, – усмехнулся Блад.
Тем не менее он подумал, что раз уж судьба не оставила ему другого выбора, кроме как стать пиратом, то почему же не попробовать отыскать клад Моргана? Это ведь будет скорее исследовательская операция, чем разбой.
– Так где же находится клад? – спросил Блад. – Ведь, как я понял, «Оксфорд» взорвался.
– Поблизости от Эспаньолы есть один островок… Фрегат лежит на дне у его берегов.
– Но разве возможно силами одного ныряльщика поднять тяжелый груз со дна моря?
– Об этом не беспокойся, я кое-что придумал.
– Сколько ты хочешь?
– Половину стоимости поднятого.
– Однако! – воскликнул не ожидавший подобного Блад.
– Без меня вам не видать сокровища.
– Я подумаю – ответил Блад. – Мне нужно спросить мнение моих офицеров. Но должен сразу сказать тебе, что твои требования непомерны.
– Только не думай слишком долго, капитан. Я узнал, что в те места направляется Рескатор. Думаю, он тоже ищет сокровища Моргана.
– Это еще кто?
– Пират Средиземного моря и друг султана Марокко. Он несколько лет назад перебрался в Новый Свет, но у нас еще не забыли его.
– Говорят, он ренегат и прежде был знатным вельможей, – заметил Ибервиль.
Блад удивился: при всем богатстве пиратской «фауны» Карибского моря, ему не приходилось слышать о последователях Магомета.
– Рескатор время от времени появляется в Карибском море. Как правило, он ищет затонувшие корабли, поэтому и нужно спешить, – сказал критянин.
– У него тоже есть долг перед тобой, Коста?
– Правитель Марокко – вассал турецкого султана, поработившего мою родину, – в глазах критянина вспыхнул огонь. – Я не хочу, чтобы его друг завладел сокровищем, которое я нашел.
***
Вполне закономерно, что размер доли ныряльщика не вызвал ни малейшего восторга у офицеров «Арабеллы».
– Одна пятая! – изрек Волверстон. – Как по мне, и то слишком щедро! Или пусть ищет кого другого. И неизвестно еще, что там на дне. За пару сундуков с золотом тащиться под бок к испанцам….
Его поддержал Дайк, но Блад чувствовал, как его все больше и больше захватывает эта идея. Найти один из кладов Моргана, о которых идет столько разговоров! Многие безуспешно искали сокровища знаменитого пирата – а они будут первыми, кто сможет этим похвастать. Кроме того, его интересовал сам процесс поднятия груза. Блад слышал про греков и мальтийцев, непревзойденных ныряльщиков, но ему еще не приходилось участвовать в подобном деле.
– Считайте, что мы заплатим за опыт по поднятию затонувших ценностей. К тому же все снаряжение принадлежит Косте, – сказал он.
– А слава о том, что нам достался клад Моргана? Тот же Истерлинг лопнет от злости и зависти, и не он один! Да и риск нарваться на испанцев не так уж велик: Коста сказал мне, что остров расположен неподалеку от французской части Эспаньолы. – Ибервиль принял сторону своего капитана.
Хагторп пожал плечами. Он предпочитал жаркую схватку обсуждению любых условий любых контрактов.
В конце концов они остановились на одной третьей – и если Косту это не устраивает, сокровище лучше оставить там, где оно и пролежало все время.
***
На следующий день капитан Блад сообщил свое решение критянину. Они снова сидели в таверне «У французского короля», полупустой в этот утренний час. На столике стояла, как водится, очередная бутылка, ром даже был разлит по кружкам, но ни тот, ни другой не пригубили из них.
Коста задумался – хотя на самом деле и не ожидал, что его условия будут безоговорочно приняты. Деньги были необходимы, его товарищи остро в них нуждались, но вряд ли кто-нибудь согласится дать больше. И нельзя забывать про риск оказаться за бортом после того как дело будет сделано! Этот пират, по крайней мере, ведет честную игру, чего нельзя сказать о других.
– Хорошо, – сказал он, – по рукам!
– Раз уж мы заключили сделку, могу я узнать, где конкретно находится остров? И как ты собираешься поднимать столь тяжелый груз?
В глазах критянина мелькнуло сомнение, и Блад усмехнулся:
– А еще говоришь, что знаешь кое-что обо мне.
– Я могу сегодня показать тебе то, что придумал, – Коста оглянулся, хотя поблизости никого не было. – Но про остров скажу, когда твой корабль поднимет якорь.
***
Критянин привел Блада к одному из портовых складов. Внутри обнаружилась напоминающая колокол конструкция высотой около четырех ярдов, покрытая слоем свинца, с окошком в верхней части и сиденьями для ныряльщиков внутри.
– На какую глубину ты сможешь опуститься? – спросил заинтригованный Блад.
– Не менее двадцати пяти ваших ярдов. Этого вполне достаточно.
– А воздух? – Блад знал, что при затоплении остаются пространства, заполненные воздухом, но сколько времени сможет пробыть человек без вреда для себя, многократно его вдыхая и выдыхая?
Коста показал на груду бутылок в углу склада:
– Я заткну их пробками и буду разбивать уже под водой. Это поможет продержаться дольше.
– Как ты собираешься поднимать клад?
– Взрыв почти разломил корабль, часть золота рассыпана по дну и перемешана с обломками. Я еще не решил, как поднимать его, может, на месте придет что-то в голову. Но то, что осталось… Его ценность огромна. Я видел хорошо сохранившиеся сундуки – их достаточно будет обвязать веревками. А еще там были золотые идолы. Видать, Морган добрался до сокровищ инков.
Блад внимательно посмотрел на него. Коста не очень походил на простого греческого или критского парня, но каждый имеет право на свои тайны. Они отправятся к этому острову, и критянин выполнит свою часть работы, а потом их дороги разойдутся навсегда.
– Нам понадобится пара дней на подготовку, – сказал Питер. – Надо еще погрузить эту махину на «Арабеллу». Я дам тебе матросов в помощь, приходи, когда будешь готов.
Город Поющих Стекло рассыпал острые блики, озаряя равнину. Мерцали стены, в стеклянной глубине ворочались переливы света. Прозрачные шпили башен едва виднелись на фоне неба. Жители имели плавные черты лиц и кожу с оттенком малахитовой зелени. И каждый почти непрерывно что-то напевал.
Здесь было уютнее, чем у Играющих Камень – я держал путь от них. Басовитые переливы тамошней музыки нагоняли дрожь, и казалось, что сам превращаешься в валун. Формы, которые принимали скалы после таких мелодий, были красивы, но мрачной красотой. Впрочем, не вечному бродяге судить, кто лучше.
Ожидая заката, я размышлял – неужто в давние века не было Рисующих Дерево, Поющих Стекло, Играющих Камень и многих других? Правда ли наши предки не говорили с миром – каждый по своему – а пытались до боли кромсать его тело инструментами, получая нелюбовь в ответ. Действительно так?
Это было давно, так давно, что никто не помнит. Даже я. Может, Лиэ? Но богиня молчит…
В этот миг я ощутил, что тело перестает слушаться. Начинается то, из-за чего пришел сюда, свернул с дороги на пустынный пляж.
Я замер, чуть склонив голову. Медленно поднял взгляд на ослепительный город. Ладони взметнулись к небу; тело изогнулось, гибкое, как лоза, начиная танец. Я почти не осознавал, что делаю, то зависая над
землей, то врастая в нее и еле шевеля пальцами рук. Длинные, веками седеющие волосы послушно взвивались и опадали накатившей на песок волной.
А потом я перестал видеть мир вокруг и ощущать себя – собой. Становился Поющим Стекло – то одним, то другим. Шел домой по улочкам меж фаянсовых зданий; властным жестом заставлял прислушаться учеников; пел, выращивая ажурное прочное кресло. На миг превращался в кого-то, а затем уходил дальше, дальше, дальше…
Танец оборвался в единый миг, заставив рухнуть на песок опустошенным. Каждый из тех, кем я побывал, перестал существовать – рассыпался прахом на глазах изумленных сородичей. Почему они? Не могу сказать. Не знаю, как выбирала богиня. Я всего лишь Танцующий. Танцующий Смерть.
Зато я знал, что будет дальше. Жители потянутся в почти забытый храм повелительницы исцеления и болезней Лиэ, прося милости и наполняя ее силой молитв и веры. О, она умеет напоминать, хотя не в состоянии действовать без посредников.
Если верить легендам, богов было много. Они отзывались на поклонение, даруя в ответ чудеса. А потом люди открыли волшебные дары искусства, его удивительную власть над сущим – и стали творить дивные вещи сами. Те, чьи таланты были сходны, селились вместе. Строили города, где всё или почти всё было из послушного им материала.
Почти все божества оказались забыты, но только почти – и это уже не легенда, а реальность. Лиэ в силе по сей день. У нее есть я и мой дар. Многие тысячи раз и лет проклятый дар, которым она напоминает о себе.
Дребезжащий смех – чей он? Кто здесь? Я повертел головой и понял, что мой собственный. Ты называешь себя Танцующим, Гвейн? Нет, ты марионетка. Кукла, которую тянут за ниточки, заставляя совершать телодвижения, направляя от города к городу. И брезгливо отпускают, дают немного покоя до очередного представления.
– Ты стерва, Лиэ! – прошептал я – кричать не было сил. – Стерва… Отпусти или дай умереть!
Конечно, она не ответила. Да слышала ли? На время я был не нужен, забыт. Все равно никуда не денусь…
Я уже пробовал танцевать собственную смерть – это было лишь смешно. Тонул в море, бросался со скалы и горел – и каждый раз оставался целым и невредимым. Может быть, богиня питала отнятыми жизнями? А возможно, вытягивала за клятву служения, которую принес мальчик с горящими верой глазами?
Неужели я был таким идиотом?! Да! И успел вспомнить данное слово в тысячах проклятий.
Впрочем, не все ли равно, как именно я оставался жив? Лиэ не могла позволить себе потерять единственного Танцующего Смерть. И не было в мире места, где я мог укрыться от нее.
Отзвенели в городе тревогу и молитву фарфоровые колокола, спустился вечер в серых одеждах, а потом его прогнала ночь, окутанная черным балахоном с блестками. Я все смотрел на море, не желая даже шевелиться. Видел, как луна чертит дорожку, уходящую вдаль, на беспокойной воде. Как владычицу ночного неба окружают почтительные звезды, вырисовываются за светилом высокие башни.
Башни? Я вскочил, покрываясь потом. Откуда они там? Огни над вершинами зданий не складывались в привычные очертания, хотя повсюду в небесах властвовали знакомые созвездия. И я подошел к морю, недоверчиво потрогал ногой, шагнул. Тонкая пленка света прогнулась, но удержала. Еще шаг, робкий, затем более уверенный. Я увидел, что стою над водой. По сотканному луной пути удаляется сияющая искорка.
Дорожка стелилась под ноги, шаги почти превратились в бег. А в памяти встал костер у города Лепящих Металл и девочка по другую сторону.
– Ты хороший, дядя Гвейн. Хочешь, расскажу сказку? – спросила она, и я кивнул.
Я знал Эми несколько дней, пока был гостем в доме ее деда.
Детское лицо неожиданно серьезно. Совсем другим оно бывает, когда малышка будит меня по утрам – обливает холодной водой и убегает со смехом. А я изображаю гнев и догоняю ее, старательно позволяя скрыться…
– Дедушка сказал, что надо тебе рассказать. Только знай, истина – вторая сторона легенды, – маленькая заговорщица таинственно блеснула глазами.
Ее дед странный человек, внешне непохожий на широкоплечих, смуглых сородичей. Говорят, что никто не знает, где он появился на свет, и кем
были его родители.
– Луна – не просто светило, она едина во многих мирах. Ибо тот, который знаем мы – не единственный, – девочка продолжала, явно слово в слово повторяя услышанное. – Ночной свет иногда соединяет их, и тогда можно пройти по грани – дороге из лунного серебра. Если, конечно, повезет найти: это бывает редко, и тогда видны чужие города и чужие небеса. По этому пути проводит бегущая звезда. Надо уметь мечтать и верить в невозможное, и еще – должно быть очень нужно. Очень. Вот!
Последнее слово она произнесла весело, словно избавилась от груза.
– А теперь пойдем играть, дядя Гвейн!
Через несколько дней я станцевал ее смерть среди многих.
Звезда убегала, а я догонял – казалось, целую вечность, которая играла со временем в салочки, чтоб я запутался и не ощутил безумную скорость их бега. Тени прямоугольных зданий чужого города приблизились, замерцали лимонно-желтыми точками. А потом обо мне вспомнили.
– Вернись, – тяжело отпечатался в разуме приказ богини.
Я не послушался и тут же ощутил знакомое состояние, чувство куклы, пронзенной насквозь поводком. Мои стремления ничего не значат, только чужой приказ…
Нет. Нитка слишком растянулась, я уже наполовину не во власти Лиэ, оказавшись между мирами. Не заглушенного стремления уйти оказалось достаточно для еще трех шагов, и каждый из них сметал паутину чужой воли, как метла – труд настоящих пауков.
Напряжение сгустилось в воздухе грозовым облаком. Звезды – не чужие, наши – начали странно мерцать, поочередно вспыхивая и возвращаясь к прежнему состоянию. Их свет облачками разноцветного тумана оставался в небе, свиваясь в жгуты. Те, в свою очередь, сплелись в одно целое. И Звездная Плеть богини ожгла ноги – без следа на коже, но оставляя резкие боль и бессилие.
– Вернись!!
Я упал на колени, наблюдая, как отодвигается звезда-проводник. Пополз медленно, очень медленно. Нет обоих миров – лишь я, сияющий мост и хлесткий колючий звездный свет.
Отголосок нового удара разбежался черными трещинами по земле, воде и небу, раскалывая их на кусочки. Все это декорация, рисунок на внутренних стенах хрустального замка, который сыпался осколками. За ним было настоящее: тьма. Она на миг стала всем, спеленав меня, бессильного, как младенец.
Затем мир возродился, хотя что-то в нем непоправимо изменилось. Я не вдруг понял, что, но после поднял голову, тяжелую, как камень. Башни впереди померкли и тут же исчезли. Звезда растворялась, убегая вдаль и отдавая последние силы черноте неба.
Вдруг повлекло обратно. С ужасающей легкостью скользя по мосту к берегу, я продолжал делать движения руками и ногами, словно до сих пор полз, но тщетно. И вот нет никакого моста, нет прямоугольников башен, только мокрый песок под ногами и звенит в ушах хохот Лиэ.
Нет надежды. Чудеса не повторяются, Гвейн. Совсем.
– А теперь танцуй!
Ниточки кукловода дернулись, приводя меня в движение, заставляя красиво и нелепо раскинуть руки и сделать шаг. Другой. Движения были не такими, как всегда, неуклюжими; отчего-то казалось, что я одновременно дергаюсь в подобии танца и ползу, обдирая ладони о лунное сияние.
– Танцуй!
Но я замер неподвижно. Я смог. Смог.
Дикая, адская боль разодрала изнутри, превращая муку в бесконечность, но нити лопнули, и вновь все осыпалось во тьму.
Затем появился сверкающий мост, башни… и звезда рядом. Я полз вперед все это время. Подчиняющая иллюзия – самое страшное из свойств Звездной Плети.
С невероятным удивлением и счастьем коснулся звезды руками. Теплая…
Последний удар зло обрушился на призрачную ткань дорожки. Она повисла обрывками сияния, и я скользнул вниз.
Падая с высоты на каменную мостовую города по ту сторону – я знал, что победил.