Сердце ликующим зайчиком не то куда-то подпрыгнуло, не то вообще воспарило. Она ждала! Она меня…
Что творилось в моей бедной голове в этот момент – не знаю. Наверное, заговори со мной кто-то в этот момент про что угодно: про мои ненаглядные пуговицы-мясорубки, про вельхо или даже про мой личный смертный приговор в потенциале – я бы не то что не ответил, даже не понял бы, о чем речь!
Зеленые-зеленые глаза смотрели в мои.
Мне-в-первый-раз-так-хочется-быть-с-кем-то-рядом.
Мне-тоже…
Теплая рука оказывается в моей так просто и легко, словно ей там место. Нет, не так. Словно она всегда этого ждала и хотела, словно так было… предназначено? Я… у меня нет таких слов, чтобы сказать, что я сейчас чувствую. Вот сейчас, когда в моей ладони – ее пальцы. Теплые, тонкие, ее.
Это-так-удивительно… Я… так-странно… Я-не-знала-что-может-быть-так-хорошо…
Иррей огромными глазами смотрит на наши переплетенные пальцы. Ей тоже не хватает слов, и ее «мыслеголос» сбивчивый и растерянный. Наверное, как мой.
Так-хорошо… Это-потому-что-человеческое-тело?
Кувшинка моя… От невероятной нежности у меня кружится голова. От ее наивности. От неподдельной искренности. От безоглядной доверчивости, с которой она просто пришла, чтобы побыть рядом. От того, что она верит – я не совру. От ее мудрости, потому что она знает, что ей я не совру. От того, как она вздохнула, когда я погладил ее ладошку – потрясенно-недоверчиво, восхищенно, будто девчонка, увидевшая под новогодней елкой самый большой и удивительный подарок.
Нет. Это-потому-что-ты.
А они пахнут ромашкой, ее пальцы. И душистым мылом. И совсем немножко – талым снегом. Я касаюсь их губами.
Потому-что-ты. Ты-обязательно-будешь-счастливой-Иррей. Я-все-для-этого-сделаю-обещаю. Веришь?
Я-уже… Макс…
Я готов был вечность лежать вот так: ее рука у моих губ, ее глаза напротив моих, и в этих глазах все счастье мира.
Смотреть бы на нее и смотреть. И слушать… купаться в том тепле – тепле ее чувств и мыслей, которым она светится. Она такая… Я не знаю, как объяснить. После истории с той неудачной моей щенячьей влюбленностью вера в любовь у меня испарилась начисто. То, что потом было со случайными девчонками – это что угодно, только не любовь. И, останься я дома – вряд ли у кого-то получилось бы до меня достучаться. Да и кому я там нужен был? Макс Воробей, мелкая рыбешка мелкого бизнеса. Кому нужно тратить на меня слова, да и не поверил бы я – словам! Слишком хорошо сам умею врать.
Только вот Иррей не говорила. Я ведь ее тогда и не видел даже, в том нашем случайном странном первом Единении. Нет, увидел, но… по-другому. Я увидел, какая она – внутри. Почувствовал. Какая она хрупкая – и стойкая. Наперекор всему мечтающая о крыльях, верящая, что получится. Слабая – и одновременно настолько сильная, чтобы думать о других. Ничего не видевшая, кроме бетонной ямы и вивисекторов – но умеющая ощущать мир цельно и полно, каким его никогда не видел я. И «теплая», необыкновенно, удивительно «теплая». Тут-то меня и «накрыло». Никогда в жизни не ощущал такого. Понимал ли я тогда, что она не человек? Не знаю. Это было… просто неважно. Полюбит она меня в ответ или нет – тоже неважно. Ну, то есть… не слишком. Главное – вытащить ее, спасти, а дальше пусть выбирает сама.
А она, кажется, все-таки любит… Тот момент, у ямы, когда мы увидели друг друга в первый раз реально, не в Единении, когда я подошел, коснулся… нет таких слов в человеческом языке. Я… мы… нас просто сплавило тогда. И переплавило. Не знаю, как по-другому сказать.
Она была такая…
Она – я знаю! – примет меня любым, и поймет любым, но рядом с ней просто хочется быть лучше. Самому хочется. Что я сделал-то такого хорошего в жизни, за что мне это сокровище?
За что мне так повезло-то, а? Мама, Славка, бабушка наша расчудесная, Янка с ее чудным зверем – они все почему-то со мной. А теперь и Иррей.
Мир вспомнил про нас слишком быстро.
Точнее, я вспомнил, что он есть, потому что… Славка!
Меня с размаху будто в воду ледяную окунули. Который час? Если на то пошло, какой вообще сегодня день? Сколько я дрых, если я… если у меня ничего не болит? Черт, мне же надо бежать! Возвращаться в столицу! А то я тут разнежился, а…
А Славка там.
Иррей-прости-я…
Не-надо-просьбы. Я-слышу-что-это-надо. Все-хорошо.
Правда?
Ты-смешной. В-мыслеречи-можно-только-правду. Для-своих-можно-только-правду. И-тебе. Я-тебе-только-настоящее. Всегда.
Потому-что-я-свой?
Она еще не умеет улыбаться. Но в самых удивительных в мире глазах на миг мелькает лукавый огонек.
Нет. Потому-что-это-ты…
Я вылетел за дверь с такой скоростью и энергией, словно у меня не только отросли крылья прямо в человечьем виде, но еще и вмонтировали ядерный реактор в сердце и турбореактивный двигатель в… ну, в орган, отвечающий у большинства за интуицию.
Мозги плавились и кипели, не в состоянии работать на полную в затопившем их розовом тумане. Иррей-Иррей-Иррей. Сказка моя серебряная…
Но на что всегда можно положиться – это на умение нашей замечательной бабушки прочищать мозги.
Прямо напротив моей двери на стене коридора висел плакат, написанный по-русски:
«Макс, думаю, слова «переутомление» и «постельный режим» тебя не остановят. Так что сообщаю: совещание по освобождению Славы начнется на вечерней заре. До этого времени можешь отдыхать. Если нет, то сообщаю: твоего присутствия всей душой жаждут девочки-мастерицы по деловым вопросам, Старший Урху – по делам Гнезда и почтенный Миусс – по твоим торгово-партнерским. Если от тебя после этого что-то останется, знай: я очень хочу намылить тебе шею. Ты знаешь, за что. Бабушка Ира».
На минутку мне резко захотелось обратно – в теплую комнатку и мягкую постель, где нет никаких дел – зато есть самое удивительное в мире сокровище. Но минутка как наступила, так и ушла, и я отважно двинулся навстречу бабушкиному нагоняю, торговым делам и очередному наставлению от Старшего Урху. Мужчина не может бегать от угроз, как бы ему этого ни хотелось…
Совещание. Тахко. Макс.
К вечернему совещанию участники собирались по-разному. Размеренно ступая, прошел вдоль стола непривычно тихий Пилле Рубин, проверяя связные шкатулки. Перешучиваясь и посмеиваясь, влетели парни от ремесленников. Тихо переговариваясь и по привычке сливаясь с обстановкой, проскользнули представители от драконоверов. С головой погрузившись в какие-то расчеты, прошагал к своему табурету Гэрвин. Молча и как-то внезапно явился народу Вида, отчего-то вовсе не такой промороженный, как обычно. Что-то насвистывая, заявился наш туннельных дел мастер – Дари. Оживленно споря, ввалились наши боевые маги во главе с Ветерком. Рассеянно вошел и сразу прилип к подоконнику, где в длинных ящиках росли снежники, старичок-лекарь. Бабушка появилась вместе с Урху, Эвки Беригу и лично господином Миуссом Райккен Ирро, нашим драконоверским Поднятым правителем города. И с призраком – в смысле, с той Зеленой, старейшей. С ней и общались на ходу:
— Словом, полигона у нас больше нет, — донеслась до нас реплика отчего-то весьма радостного Эвки. Интересно, куда это он девал полигон? Пустырь доблестно пережил все неумелые тренировки магов-новичков и магов-недоучек, налет вельхо и попытки Дари построить туннель. И ничего, даже камни кое-где оставались…
— Отчего – есть! – оптимистично запротестовал Ветерок.
— О, точно! Если к тем джунглям, что у нас там растут, Земные еще и нароют туннелей…
— А Водные организуют озерца и болота…
— А Макс ледник… — мурлыкнул Эвки.
— …то это получится замечательный полигон на выживание в диких условиях! Того, кто его пройдет, можно смело отпускать в столицу — Нойта-вельхо ему будет на один зуб.
— Мы что-то не так сделали? – обеспокоенно проговорила Зеленая.
Эвки не очень воспитанно хрюкнул.
— Со всем моим уважением, Арин… — заинтересовался мэр-драконовер. – А что именно вы хотели сделать? Просто интересно. Потому что цветы – это конечно, замечательно, тем более, настолько красивые. И ценные, верно? Наши травники готовы возле них дежурить ночи напролет, чтоб такая ценность не пропала. Но такие шипы-колючки да переплетенные ветки… если эти кустики еще хоть немного подрастут, их можно на страх врагам разводить.
Арин прикрыла глаза. Выглядела она по-прежнему то ли призраком, то ли инопланетянином. Человеческое тело Зеленой было отчаянно непривычно, и двигалась она неловко, как человек на ходулях или роликах – скованно, неуверенно, иногда прерывая движение на середине. Надо будет попросить Урху прислать к Зеленым девушек из Гнезда. Те и к человечьему виду привычные, и к драконьему, и учить умеют неплохо. Вспомнить хоть, как нас Ритха учила складывать крылья и держать хвост так, чтобы он не волочился и не задирался, как у жизнерадостного щеночка. Нормально объясняла, даже я не бесился.
— Я спрашивала молодь, — наконец хрипловато проговорила Арин, и мне вдруг расхотелось улыбаться. Что-то было в ее голосе такое… — И прошу вас… быть снисходительными к их слабости. Нам очень долго запрещали что-то растить. Иногда только, очень-очень редко, можно было вырастить какую-то траву – по заказу. Но последние лет семьдесят почему-то запрещали совсем. Дети просто очень обрадовались свободе.
— И потянулись делать то, что им запрещалось. Понятно.
— Это не бунт, — чуть торопливее, чем нужно, пояснила Арин. – Это наша суть. Огненным нужно работать с теплом, дарить огонь и изменять неживое, Водным – очищать воду и объединять других. А мы дарим жизнь. Именно так мы уравновешиваем свой дар с миром – создаем живое и… Нам очень тяжело без этого.
— Арин, не волнуйтесь…
— Понятно, что никто не хотел плохого.
— А шипы? Зачем шипы-то у цветов растить? – недоуменно спросил шустрый русоволосый парень. И тут же поморщился от тычка в бок. – Чего ты?
— Сам подумай! – прошипел второй. – И зачем шипы, и почему мы город сразу в семь дополнительных защит укутали и в морок отпечатка дополнительные силы влили.
И как-то сразу все попримолкли. И я по-другому посмотрел на прикрытые глаза Арин и ее напряженные, неловкие движения. Плен даром не проходит. Пусть он кончился, пусть теперь Зеленые среди своих, но привычка жить не по своей воле и напряженно оценивать, во что обойдется им любой намек на своеволие, наверное, останется надолго.
Мне нужно срочно вытаскивать из Подвалов Славку. Он упрямый и очень сильный, даром что на вид соломинкой переломишь. Но…
— Все будет хорошо, — вырвалось у меня прежде, чем я додумал мысль про Славку. – Правда. Вы у своих. Все плохое для вас кончилось. Действительно кончилось. Вы сможете здесь жить и набираться здоровья – пока сами того хотите. Сможете растить снежники и пламенки, а может и что-то другое, что нравится. Сможете спокойно вырастить детей – без всяких шипов и ловушек. Вы сможете просто жить, не оглядываясь. Все будет хорошо. Поверьте. Все правда будет хорошо…
Я говорил, и видел, как расслабляются напряженные плечи женщины, как светлеет ее лицо. Надо почаще повторять им, что все будет в порядке. Пусть привыкают. И не только Гнездо подключать, а еще и Янкиных приятелей. Риника того же, его друзей. Те, говорят, тоже сначала имели проблемы с доверием. И снежников этих натащить в их домики побольше, полезные для успокоения цветочки, на себе проверял! И поручить что-то надо, когда человек (или дракон) занят, мозгам как-то некогда нервничать. Может, показать им тот глобус, копию из средоточия? Пусть прикидывают, где что вырастить, если что. Надо не забыть…
Пока я строил из себя психоаналитика и разрабатывал программу психологической реабилитации для драконов, жертва моих планов окончательно ожила. И даже сделала попытку улыбнуться.
— Хорошо.
— Хотите прилечь? Вам бы отдохнуть.
Пока не рухнула. Вот не лежится же им…
— Нет-нет. Я хочу помочь. Мы тоже многое можем.
Я глянул на бабушку, чтобы она повлияла на упрямую Зеленую, но бабушка вместо этого очень внимательно разглядывала меня. И почему-то улыбалась. Я поспешно сел, но, кажется, ситуацию это не спасло – бабушка оказалась не единственной заинтересовавшейся моим сольным выступлением. Кто меня вообще за язык тянул и что это было?
Арин тем временем продолжала доказывать, что их помощь может быть очень даже ценной:
— Хотите подслушивающие жучки?
Бабушка поперхнулась:
— Что-что?
— Есть такие насекомые. Они роевые, умеют слышать свою мать и передавать сигналы. Если немножко повлиять, они могут передавать то, что слышат, своим собратьям на расстоянии.
Ух ты! Вот это перспектива! Заслать такого в Нойта-вельхо… не везде же Рит может нос сунуть, он сам говорил, что к Понтеймо, например, ему хода нет.
— Как интересно, — прищурилась бабушка Ира. – А на какое расстояние?
— А на какое нужно?
— Скажем, отсюда – до полигона?
— Пожалуй, нет. Скорее, отсюда – до площади.
— То есть порядка двухсот метров. Интересно… очень. Продолжим, парни?
И совещание бодро покатилось вперед.