«… Как сообщили нашему специальному
корреспонденту эксперты из Магбезопасности,
наблюдаемое над северо-западными провинциями
Валанты необычное атмосферное явление локализовано
и на данный момент нет никаких оснований опасаться его
распространения на другие области и районы Империи.
Данная стихийная аномалия носит явно магический
характер с эпицентром локализации источника в районе
Тавоссы или ближайших окрестностей, где наблюдался
наиболее плотный грозовой фронт, а также периодически
возникали спонтанные смерчи, к счастью, быстро
рассеивающиеся. Жертвы среди мирного населения
отсутствуют, разрушения незначительны.
Император отказался комментировать возможность
наличия связи между этой погодной аномалией и
недавней победой нашего доблестного генерала
Альбарра в стычке на границе с зургами, в которой,
по неподтвержденным данным анонимного информатора,
неким косвенным образом могла быть задействована
и некая особа королевской крови…»
специальный корреспондент Ревертес бие Перейра
для «Вестника Суарда»,
вечерний выпуск, 16 день пыльника, 631 год.
»…Жуткая гроза, буквально растерзавшая
северо-западные провинции Валанты к западу от
Кардалоны и сопровождавшаяся невероятной силы
ураганом с порывами ветра до полутора сотен локтей
в секунду, наконец-то закончилась! Несчастные фермеры
могут вернуться к своим разоренным жилищам и полям, на
которые за последние четыре дня выпало осадков чуть ли не
больше, чем за предыдущие десять лет, а горожане — к ремонту
снесенных крыш и разрушенных стен. Стоит ли валантийцам
благодарить за это одного из императорских сыновей, инкогнито
побывавшего с однодневным визитом в Суарде как раз в последний
день бедствия? И если да — то которого из сыновей?
Оставайтесь с нами, и вы узнаете шокирующую правду из очередных
экстренных выпусков!
Как всегда с вами ваша Р.Скитье, независимый корреспондент,
специально для экстренного утреннего выпуска «Столичного Рупора»
631 год, 17 день пыльника
Наверное, Дюбрайн тогда просто запаниковал, это Рональд уже потом понял. Для светлого подобное удовольствие не могло быть чем-то привычным, он же все-таки светлый. Вряд ли он вообще подозревал, что ему может такое понравиться, это же только презренным темным может нравиться боль, как своя, так и чужая, они ею питаются. А светлые не такие, им не может быть по нраву подобная гадость, они выше, светлее и чище самой Райны!
И тут вдруг то, что ты всю жизнь считал гадостью и грязью, достойной лишь порицания и презрения — дарит высочайшее удовольствие…
Да, такое не могло его не испугать. Тем более что удовольствие оказалось настолько острым и сильным — уж кому-кому, а Рональду было с чем сравнивать!
Вот светлый и запаниковал. Потому и ударил подло, чтобы уж точно и наверняка, по давно сломанному и так и не сросшемуся правильно плечу. И Рональда снова скрутило длинной судорогой боли и наслаждения, пряной, сочной, вкусной до обморока и насквозь пронизанной живым перламутром…
Пришел в себя он уже на полу, ничком, чуть ли не носом в половицы. С ощущением странной пустоты внутри, жестких досок под грудью и навалившегося сверху горячего тела, буквально размазавшего его не столько даже физической тяжестью, сколько неудержимой стихийной силой (вторая категория? Ха! Да тут первая в полный рост, дери его семь екаев!). Рука Рональда была заломлена — та самая, неправильно сросшаяся, и при таком заломе должна была причинять сильную боль… однако не причиняла.
Боли вообще почти не было — так, самая малость, легкими всплесками, сразу же исчезающими… куда?
Да ясно же куда, шисов дысс! Сумрачная трапезничать изволит, выгребает всю боль без остатка, маленькая жадная прожора. Спит, зараза, улеглась грудью на стол и спит, словно принцессам так и положено. И пьет все подряд — удовольствие, боль, чужие силы, — переплавляя в желание большего и радостно делясь уже этим, переплавленным.
Плохо, что она спит — ее никто не обучал этике и гигиене ментальных контактов, для нее это просто сон, а у сна свои правила и своя территория, где можно все… Во всяком случае, бездарные или условные шеры именно так и считают. И очень трудно переубедить кого-то на территории его собственного сна… вернее, на той территории, которую этот кто-то полагает просто сном. Ведь во сне можно все. Во сне не нужно стесняться и соблюдать приличия и рамки. И не важно, что ты кого-то случайно убьешь или сведешь с ума, или сам свихнешься или даже умрешь — утром ты просто проснешься и все будет в порядке, ведь это же только сон…
Шис!
Они ведь действительно в это верят, идиоты наивные! И она верит…
Хорошо, что сосредоточилась она только на них с Дюбрайном, иначе могла бы высосать досуха жизненные силы и у посторонних, случайно подвернувшихся под шаловливые ручки. А это уже точно обернулось бы последующим безумием, все ж таки частично светлая, хоть и на две десятых. Хорошо, что тянет уже имеющуюся боль, так меньше искушение начать причинять ее самой, просто потому что очень вкусно. Хорошо…
Плохо.
Для Рональда плохо, вот в чем насмешка Двуединых. Боль, даже собственная, могла бы дать ему силы, а они бы сейчас ой как пригодились. Для вытаскивания этой же идиотки бы и пригодились! А так… Слишком близко слишком горячее тело, слишком сильно давит светлая сила, распластывая и окончательно лишая возможности сопротивляться, да что там сопротивляться, шевелиться и то лишая возможности, и любое шевеление чревато мгновенной разрядкой в неудержимой наслажденческой судороге, и чужое колено, воткнутое между бедер, твердое, горячее, слишком тесно прижатое… Шис!
— Роне, ты там сдох, что ли, шис тебя дери?! Помогай!
Легко тебе говорить, светлый шер, ты победил, пусть и нечестно, тебя не размазывают в болотную слизь твои собственные тайные желания, которым лучше бы так и остаться тайными. И — маленькая радость с привкусом горечи: светлый шер так до сих пор ничего и не понял. Он все еще считает, что Роне способен помочь. Что Роне вообще сейчас хоть на что-то способен…
Что ж. Пусть и дальше так считает. Главное — замереть. Не шевелиться. Тогда, может быть, он и дальше ничего не заметит.
И сумеет в одиночку справиться с необученной малолеткой, уходящей все дальше и дальше в штормовой сон, пронизанный молниями…
— Роне! Я один ее не удержу!
— Ты… играл нечестно. С какой радости мне тебе помогать?
Держать. Хотя бы марку. Хотя бы голосом.
Замереть. Притвориться мертвым. Все равно ты не сможешь ничего, только вконец опозориться, попытавшись. Вот и не рыпайся. Пусть аномалия и этот светлый сцепятся вдвоем, пусть измотают друг друга, тебе же потом будет проще справиться. С ними. Обоими. Тебе же потом самому будет…
— Не время играть, Роне!
Роне…
Как он это произносит, шисов дысс! До мурашек.
— Я побежден.
Вот так. Пряча под ехидством абсолютную правду.
Закрыть глаза. И не обращать внимания, что тело светлого не просто горячее — оно раскаленное. Неправильное состояние для обладателя водно-воздушного дара, неправильное и опасное, это ты, как маг огня, мог бы быть настолько горячим, но не он, он прохлада и свежесть, запах сосен и моря, он не должен быть таким обжигающим! И таким напряженным, словно перетянутая до звона пружина.
Пружина, которая, еще чуть-чуть, и…
— Роне, ты победил, шисов ты дысс! Помоги!
Боль.
Чужая боль, помноженная на свою, отраженная многократно, усиленная… Сладкая, вкусная до дрожи, редкая и драгоценная — боль светлого, причем сильного светлого. Лиловая мгла, выметнувшись из сумрачного смерча, успела откусить почти половину, но Роне тоже не зевал и остального упускать был не намерен. Лиловая мгла обойдется! Это — его. Он слишком долго ждал, чтобы вот сейчас так глупо упустить, слишком долго был уверен, что никогда…
А лиловая мгла оказалась слишком неосторожна и подошла слишком близко, словно забыв, что любопытство сгубило не только кошку.
Лиловая мгла попалась.