Темно-зеленый лендровер, который с такой неподражаемой лихостью Джейн вела по узким берлинским улочкам, был похож на те знаменитые виллисы, что полвека назад возили по покоренной немецкой столице победителей – русских, американцев, англичан. Сейчас в машине были двое – русский и англичанка, и они действительно были победителями. И дело было не в объединенной Германии – бог с ней, с Германией и всеми прочими странами, вместе взятыми.
В кафе на Александерплатц Кирилла узнали какие-то молодые немцы, видевшие его спектакль. Немцы говорили о том же, о чем говорили сейчас молодые люди в России – о свободе и переменах. Футболки с Горби продавались на каждом углу. Русские были в моде. Один из немцев сунул Маркову визитку с адресом какого-то клуба, где собирались актеры, музыканты и прочие творческие личности.
– Теперь будем знать, куда податься в случае нужды! – сказал Кирилл.
– Оставь, – сказала Джейн, – они наивные и скучные. Я люблю искусство, но я не выношу пустых разговоров о нем. К тому же сейчас все разговоры приобретают политический оттенок.
– Но это нормально в нынешних условиях! – заметил Марков, которому происходящее в Германии казалось удивительно мирным на фоне событий российской истории и не только ее – много ему довелось повидать бунтов и революций. – Вы, товарищ Болтон, говорите крайне несознательно!
– Я хорошо знаю этих людей, – усмехнулась Джейн, – вчера они протестовали против социализма, завтра начнут протестовать против засилья капитала – они не могут жить без протеста.
Кирилл покачал головой.
– Откуда, мадам, этот неприличный в вашем возрасте цинизм?
– Это профессиональное, – улыбнулась Джейн.
Они не возвращались в разговорах к той страшной ночи в Белградской крепости. Они шутили и пили вино. Они были свободны и счастливы. Распад труппы наметился вскоре после югославской поездки. И причиной распада был не Марков и его приключения в Белграде, которые, кстати, прошли мимо внимания госбезопасности. Сначала кто-то из труппы был уличен доблестными сотрудниками гэ-бэ в краткой, но все равно порочной связи с немкой, которая к тому же оказалась гражданкой ФРГ, тогда еще отделенной от ГДР и прочего соцлагаря высокой берлинской стеной – той, чьи куски теперь продавались в качестве сувениров предприимчивыми торговцами. А потом был еще целый ряд незначительных происшествий, которые положили конец гастролям, а вместе с ними и труппе. Ветер перемен сводил с ума.
К тому времени Кирилл не без помощи Джейн познакомился с одним из западных импресарио, затевавшим грандиозный международный проект. Маркову затея показалась немного сомнительной в художественном плане, но он согласился, решив, что это все же лучше, чем возвращаться сейчас на родину, где его никто не ждет. Ну, разве что Вадим… Джейн, как и сам Марков, не сомневалась, что Домовой его поймет и простит.
«Дезертирство» Кирилла за рубеж прошло без последствий. Советская пресса уже начала перестраиваться, и теперь побег выглядел не как измена родине, а лишнее свидетельство неспособности этой родины удержать лучшие свои – передовые, так сказать, кадры.
Имя Маркова на афишах соседствовало с именами французских, немецких и еще бог знает каких актеров. Труппа была интернациональной. Ее успех оказался неожиданным даже для самого Маркова, которого модные европейские концепции шокировали не меньше, чем совсем недавно советских критиков-ортодоксов шокировал его модернистский «Гамлет». В Берлине же они застряли, судя по всему, надолго – обстановка была самая благоприятная, и в спектакль были внесены кое-какие изменения на злобу дня. Кирилл успел уже получить несколько новых предложений, в том числе, от одного из французских кинопродюсеров, однако решил коней на переправе не менять.
– Нет. Принцем Датским мне, увы, не быть! – строка Элиота, подвернувшая случайно, но так к месту, вертелась у него постоянно в голове.
Призраку Гамлета суждено было исчезнуть из его репертуара надолго. Может быть, это было и к лучшему. Марков и так вынужден был существовать одновременно в двух ипостасях. Кроме того, в нем проснулось тщеславие, без которого, как уверял коллега Юрий, и актер – не актер. Хотелось дальнейшего развития, других ролей.
– Хотя, если подумать, мне жутко повезло, – объяснял он Джейн. – Для стольких актеров сыграть Гамлета – недостижимая мечта! А я получил ее с ходу, как подарок…
– Или как компенсацию! – сказал Джейн.
Ей был приятен успех любимого. И очень хотелось привезти его в Британию. Русский актер! Русский диссидент – это, конечно, звучит гордо, но сейчас их много расплодится – диссидентов. А вот русский актер – совсем другое дело. Это как титул – на все времена. Только титулы бывают покупные, как у Ротшильда, в то время как актерское звание не продается и не покупается ни за какие деньги.
Как и настоящая любовь.
К вечеру они возвращались в маленькую уютную гостиницу на окраине западного Берлина. Хорошо побыть хотя бы вечером на своей планете – где только двое и за дверями не слышно ничьих шагов, потому что здесь ложатся чертовски рано. Он наслаждался этим отдыхом, даже Невский перестал его тревожить, словно тоже решил дать другу небольшой отпуск. Что там с ним сейчас?! Марков беспокоился тем сильнее, чем дольше длилось их расставание. Стоило закрыть глаза, и перед внутренним взором вставало обветренное возмужалое лицо Евгения.
А еще британские просторы. Как он мог сказать Джейн, что его тянет, неудержимо тянет на ее родину, что она уже стала для него вторым домом, как стала домом для Невского. Но та, «его», Британия для нее недосягаема, потому что лежит по ту сторону времени. Он столько раз думал об этом и не находил решения.
– Ты помнишь Николаса Никльби? В какой-то момент он становится актером, совершенно случайно. Я похож на него – жизнь бросает меня то в одну сторону, то в другую и конца края этому не видно.
Джейн наморщила лоб, припоминая имя.
– Чарльз Диккенс, – сказал он. – Ваш великий романист.
– Я помню! – улыбнулась она. – Однако, похоже, что в вашей стране он теперь популярнее, чем у себя на родине.
– Это из-за переводов, – объяснил Кирилл. – Просто современный перевод ближе русскому читателю, чем англичанину архаичный слог оригинала.
– Мне кажется, дело не только в этом, – сказала Джейн. – Видишь ли, нужно обладать особым менталитетом, чтобы продолжать воспринимать все эти истории всерьез, после всего, что творилось и продолжает твориться в мире. Менталитетом немного наивным…
– Да, – вздохнул Кирилл, – я сразу понял, что это не комплимент!
– Извини! – улыбнулась Джейн. – Мне очень нравятся твои соотечественники, но, вот увидишь, эти годы тотального контроля рано или поздно им аукнутся…
– Знаешь, если хотя бы половина того, что пишут в газетах – правда, – Кирилл покачал головой, – то уже аукаются!
– Не слишком верь газетам, это еще одна забавная черта у русских. Вы все еще не поняли, что написать и напечатать можно все что угодно.
– Что-то ты раскритиковалась, милая! – удивился Кирилл.
– Просто мне страшно, Кирилл! – сказала она. – Мне кажется, что мир начинает разрушаться, и если бы речь шла только о коммунистическом строе, сам понимаешь, я бы не очень переживала. Но происходит что-то гораздо более серьезное!
Да, Кирилл тоже часто вспоминал слова маршала. Пророчество, мрачнее которого, как ему казалось, он не слышал ни в одном из своих миров. Одно из тех пророчеств, которые лучше не знать, потому что как предотвратить их исполнение все равно неизвестно, и приходится мучиться в ожидании неотвратимого.
Джейн до сих пор порывалась вернуться в Югославию и выяснить все до конца. Кирилл признавал, что это логично, но не очень разумно.
– Нонсенс! – восклицала Джейн, и ее тень на стене превращалась в суетливую птицу. – Что логично, то и разумно!
– Ничего подобного! – мотал головой Кирилл. – Это совершенно разные вещи! Это было бы логично, учитывая имеющиеся у нас факты, а точнее – нехватку фактов. Но, исходя из наших возможностей, или лучше сказать, при отсутствии оных – совершенно неразумно!
– Ты меня совсем запутал! – жаловалась она. – Скажи проще, что испугался призраков!
– Я не трус! – сказал на это Кирилл, не желавший в такой вечер ни о чем на свете говорить серьезно. – Но я боюсь! Кроме того, что мы можем сделать – разрушить крепость до основания в поисках потайных ходов и залов?!
Встреча с Тито не только не принесла Джейн никаких дивидендов в плане карьеры, но и поставила на этой карьере крест. С какой бы любовью сэр Арчибальд ни относился к Джейн Болтон, поверить в то, что она рассказала, не мог, хотя самое невероятное – ночную погоню и то, что она увидела на лестнице в крепости, – в докладе не было упомянуто.
– Рациональное мышление, – говорил он, поднимая палец, – вот главное, чем должен обладать агент!
Он был склонен считать, что во всем виноват стресс, пережитый Джейн во время недолгого пленения советскими контрразведчиками. Винил себя за то, что поручил ей это дело, вместо того, чтобы отправить загорать на Бермуды, и не обращал никакого внимания на показания другого свидетеля – Кирилла Маркова.
Столкнувшись с полным непониманием начальства, Джейн предпочла оставить разведку. Арчибальд не пытался удерживать ее на службе. Это немного задело ее самолюбие, но его можно было понять. В истории с Тито он возлагал на Джейн определенные надежды, однако ее поездка их не оправдала. Больше никаких сообщений от покойного маршала не поступало, и опытный разведчик пришел к выводу, что Джейн с Марковым стали пешками в непонятной игре, в которую кто-то пытается втянуть его ведомство.
Он делился теперь с ней минимумом информации, но Джейн знала, что разведку лихорадит. После падения Берлинской стены и начала реформ в России множество специалистов оказались не у дел, империя, против которой они воевали, уже практически исчезла с карты мира, и процесс этот был необратим. Ситуация была смутной, МИ-6, как и МИ-5 – служба контрразведки были в таком состоянии, которое сэр Арчибальд охарактеризовал как кризис жанра.
– Ты, моя девочка, вовремя ушла, – сказал сэр Арчибальд в одной из приватных бесед, – очень вовремя.
Джейн с юмором рассказывала о своих спорах с начальством. Несмотря на то, что ее дороги с разведкой разошлись, шутки у них с Кириллом еще долго вертелись вокруг ее профессии.
– Отстукивала шифровку в центр? – спрашивал он, когда она возвращалась из ванной. – Смотри, не обесточь отель!
Джейн однажды поведала ему старый анекдот из истории спецслужб. Одна храбрая английская агентша едва не влипла в одной из азиатских стран, подключив приемник к сети отеля. После этого свет вырубился по всему зданию, и ей пришлось срочно передислоцироваться.
Шутки шутками, но ситуация казалась Кириллу двусмысленной.
Они сами так и не пришли к консенсусу – (еще одно модное слово!) относительно случившегося в Белграде. Марков на следующий день после их встречи с маршалом или кем-то, кто выдавал себя за маршала, посетил Белградскую крепость. Джейн не могла пойти с ним – они и так сильно рисковали накануне. Как он и думал, никаких подтверждений тому, что они увидели, в крепости не оказалось.
Кирилл спустился по лестнице к воде, прошел вдоль стены, пытаясь обнаружить следы потайного хода. Ничего!
– Думаю, они вполне могли нас одурманить! – она снова и снова возвращалась к этой теме.
– Кто?
– Те, кто вызвал меня в Белград.
Джейн злило нежелание Кирилла согласиться с ее выводами насчет подмешанных в пиво наркотиков. Это была защитная реакция. Ведь стоило лишь допустить, что все, ими увиденное, было реально…
И тогда придется признать, что она очень многого не знает об этом мире, как и большинство его обитателей. А признавать этого не хотелось. Слишком страшно!
– Одинаковых галлюцинаций не бывает! – продолжал настаивать Марков.
– Может, это была не галлюцинация, а гипноз, например. Даже в Советском Союзе признавали существование психических феноменов. А гипноз вполне может быть массовым…
Кирилл с сомнением покачал головой. Настаивать, однако, не стал.
– Не бойся! Сон это или явь, но я тебя никому не отдам.
– Я знаю, – сказала она. – Но я боюсь, Кирилл. Боюсь, что ты окажешься прав! Что мы видели Тито, что за нами гнались какие-то твари! Мы ведь даже рассказать никому не можем!
Ее рука, державшая сигарету, слегка задрожала.
– Пожалуй, это был самый крупный провал в моей карьере… Но я не жалуюсь! Тем лучше!
Кирилл понял, что последняя фраза относилась к нему, и взял ее за руку. Они уже давно научились понимать друг друга с полуслова – искусство знакомое влюбленным.
– Когда вечер торопится выйти на улицы… – пробормотал он, возвращаясь от воспоминаний о Белграде в Берлин, в день сегодняшний.
Они сидели в маленькой комнате, освещенной свечами. С электричеством в гостинице все было в порядке, но им обоим нравилась атмосфера безвременья, которая возникала, стоило выключить свет. Только иногда с улицы, из-за высокой ограды и деревьев, доносился автомобильный гудок, напоминая о том, что все это только иллюзия.
На стене за спиной Джейн темнел маленький бронзовый барельеф с задумчивым Христом. Как и Христос, Джейн была задумчива, она смотрела на Кирилла, картинно склонив голову на плечо. При свечах ее локоны казались медными.
Сумерки – нежное тихое слово. Слово для двоих, не для шумной компании. Кириллу нравилось и английское мягкое и доверительное “twilight”. Сейчас он ощущал себя гражданином мира. Пожалуй, в прежние времена такой космополитизм ему бы дорого обошелся.
Однажды, сразу после того, как они перебрались в эту гостиницу, он проснулся ночью, и ему показалось… Виновата в этом была усталость и, наверное, вино, которое они хлестали со студенческим задором, празднуя приезд в Германию. Показалось, что он снова там. Обстановка комнаты, плохо различимая во мраке, могла принадлежать какому угодно времени. И главное – Джейн не было рядом. Марков вздохнул с облегчением, когда она вошла и юркнула к нему под одеяло. С облегчением и в то же время разочарованно.
Джейн задумчиво вздохнула и перевела разговор на другую тему.
– Знаешь, я видела однажды очень странный фокус, – сказала она. – Его показывал европеец, такой худой и смуглый, что его можно было принять за египтянина. Кажется, он жил там очень давно, возможно и родился. У нас не было ничего об этом человеке, да он и был никто. Просто бродяга. Экзотическая личность. Сказки тысячи и одной ночи. Так вот, он умел проделывать одну вещь, которую я до сих пор не могу себе объяснить. Я спрашивала у наших спецов, но они сказали, что это был всего лишь гипноз…
– Так что же делал этот замечательный бродяга? – поинтересовался Марков.
– В помещении горела только одна масляная лампа – для колорита, наверное, а может, это была какая-то особенная лампа, – глаза Джейн вспыхнули, словно она и сейчас видела перед собой бродягу-европейца и вдыхала аромат неочищенного масла. – Тени на белой стене выходили четкие – в них было все дело. Он ловко делал фигуры из пальцев, знаешь, детская забава – уточка, верблюд, заяц… Не помню, что он показывал, да это и неважно. Главное было в конце – он сделал из пальцев фигурку чертика. Я так не умею, – она неловко покрутила пальцами. – А потом он шепнул несколько странных слов – какая-то непонятная абракадабра. И знаешь, тень на стене еще висела около минуты после того, как он убрал пальцы! Она кланялась нам – зрителям, а мы смотрели на нее, остолбенев, как будто и в самом деле увидели черта. А потом тень начала таять и, наконец, исчезла совсем.
Кирилл поднял брови.
– Есть многое на свете, друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам… – сказал он, а память услужливо подсказывала современное продолжение фразы: «даже под большим кайфом!»
Такое уж время, такие люди – все высмеют, никакого почтения даже к классикам.
– Natalie… – напевал Егор этим утром.
Но не стоило думать, будто Наташа занимала в этот момент его мысли. Кроме того, он не помнил больше ни слова и потому повторял это «Натали» бесконечно, добавляя к нему виннипуховское «трам-пам-пампарам».
– Этот стон у нас песней зовется! – реагировала Наташа, вспоминая бородатый анекдот про Паваротти и Рабиновича.
Она сидела на постели, скрестив ноги по-турецки, и рассматривала журнал со своей последней фотосессией.
Интерес в Англии к русским всегда был неподдельным, несмотря на вечное противостояние двух держав. Наташа слышала, что еще во времена Отечественной войны двенадцатого года достаточно было атаману Платову сообщить, что отдаст он руку и сердце дочери тому, кто пленит Наполеона, и в Лондоне сразу же появился рисунок, изображавший «мисс Платов» в казачьем мундире.
Теперь же на внимание лондонцев претендовала госпожа Иволгина. В спортивной форме. Наташа вспоминала со смехом, как серьезно объясняла в свое время Курбатову, что не собирается позировать обнаженной.
Он тогда даже оскорбился.
– О чем ты, милая? Наслушалась пропаганды про развратный Запад?! Тут моралистов не меньше, чем у нас, поверь! Так что никакой обнаженки… Даже если ты сама пожелаешь!
Да, Наташа и сама вскоре убедилась, что насчет «секса и насилия», безраздельно торжествующих в западной массовой культуре, советские идеологи слегка перегнули, пользуясь тем, что прямого доступа к этой самой культуре у публики не было.
Сразу после переезда Наташа часто и с интересом смотрела запрещенные в союзе программы и фильмы, несмотря на то, что не всегда улавливала смысл – английский ее поначалу оказался недостаточно хорош. Правда, многочисленные комедийные сериалы казались страшно глупыми, и раздражал смех за кадром. И слишком часто мелькали на телеэкране счастливые детские мордашки. В каждом ребенке Наташа видела дочь. Курбатов делал вид, что ничего не замечает. Впрочем, что он мог сказать ей?! Такта не бередить рану у него хватало.
– Такая-сякая, сбежала из дворца, такая-сякая, расстроила отца! – он сменил пластинку.
Наташа качала головой. Во дворцах она не жила, отца, вероятно, расстроила, но на этот счет ее совесть была спокойна. Будем считать, что квиты! В любом случае, шутки на эту тему ей не нравились.
С Курбатовым Наташа чувствовала себя еще более одинокой. И лишь школа гимнастики, в которой она уже больше года преподавала, помогала отвлечься от своих мыслей. Наташа никогда не думала, что когда-нибудь окажется на месте своего первого кумира – тренера из амурского поселка. Наташа подозревала, что немного разочаровывает девочек тем, что не желает рассказывать о своей родине. Молодым англичанкам, с которыми она занималась, она вероятно казалась жертвой режима. С подачи Курбатова разлука Наташи с дочерью стала выглядеть в глазах английской общественности, как еще одно преступление советской власти. Власти, разлучившей мать и ребенка. Но она-то помнила, что случилось на самом деле.
Обедали вместе все реже, и Наташа была этому рада. Переодеваться к обеду в домашней обстановке Курбатов не считал нужным, а вот Наташа, хорошо помнившая уроки Джейн, не забывала сменить платье.
– Я буду скоро говорить с одним человеком – это продюсер с Би-Би-Си, – сообщил Курбатов и посмотрел на нее с таким видом, словно сделал невесть какой подарок.
– Я гимнастка, а не телезвезда! – сказала она, без аппетита ковыряясь в тарелке.
«Гимнастический» салат внушал ей сейчас отвращение, но приходилось придерживаться диеты. Вот ведь парадокс – кто бы мог подумать, что здесь, в Англии, она станет мечтать об отцовском нехитром застолье. Да еще этот пудинг. «Алиса, это пудинг. Пудинг, это Алиса!..» Она предпочла бы на десерт что-нибудь другое, но решила не капризничать.
– Бунт на корабле?! – Курбатов оставался невозмутим. – Гимнастка вполне может быть телезвездой – одно другому нисколько не мешает.
Она посмотрела на него внимательно. И поняла, что все сказанное ею будет пропущено Курбатовым мимо ушей.
– У тебя слишком много свободного времени, – продолжил он. – Знаешь, я думаю, причина всех человеческих ошибок – это избыток свободного времени. Человек принимает правильное решение в первый момент, потом начинается рефлексия, сомнения, а за ними, как правило – ошибки. Тогда, в России, ты все решила правильно, а дочку ты еще увидишь, не сомневайся…
Это был один из редких моментов, когда он упомянул о существовании Верочки. «Может, и увижу, – думала зло Наташа. – Только захочет ли она видеть меня?!»
– Пойми! – говорил он, глядя ей в глаза. – Так жить нельзя. Прошлое уже не вернуть… Тысячи людей живут прошлым – это люди, которым проще было бы умереть, чем так мучиться. Ты хочешь умереть?
Нет, умирать Наташа не хотела.
– Тогда нужно смотреть в будущее! – сказал Курбатов.
И точка!
Ох, как она завидовала ему порой. Завидовала той беспримерной холодности, с которой он мог относиться к своему собственному прошлому. Он никогда не рассказывал о нем, она толком ничего не знала о его семье. Могло создаться впечатление, что не было у него ни отца, ни матери. И не то чтобы воспитывался Курбатов в детдоме, а вот раз, и появился он на свет – Егор Курбатов. Упал с небес!
Хорошо им – Курбатовым, у которых никакого прошлого. А прошлое Наташи стояло за ней тенью, не отлипало. И ничего с этим нельзя поделать.
«Подлый Курбатов, – приговаривала она, оставшись наедине с собой и своими мыслями. – Свинтус!»
Подробностями дел Курбатов с ней и не думал делиться, но кое-что все-таки проскальзывало. Так, в то утро из его уст впервые прозвучало название «Чистая Балтика». Как он разъяснил, речь шла о каком-то баснословно дорогом проекте по спасению города Ленинграда – его исторической части, его экологии… Словом, планов – громадье.
Курбатов спасет Ленинград, это было уже забавно. Вскоре Наташа познакомилась с его партнером в этом архиважном деле. И случилось это как раз перед ее поездкой в Ленинград. Поездкой, о которой она и не мечтала, несмотря на все перемены, начинавшиеся в России. Знала, что Курбатов не отпустит – испугается. И за нее и за себя…
Скорее она станет королевой Англии, чем снова увидит Россию.
И все же это случилось.
Серые волны лизали гранитные берега. Туман полз волнистыми тигриными полосами. Темза утром выглядела очень мрачно. Глядя на нее, Наташа вспоминала Неву – тот же бесконечный бег волн через мегаполис. Эти два города были неуловимо похожи, но ни тот, ни другой не стали для нее своими.
Но она привыкла к Лондону, к его ритму, к его людям. Привыкла к Англии. Так приобретается новая родина, постепенно въедается в кровь и в душу, несмотря на первоначальный антагонизм. Жизнь в Англии в чем-то оказалась сложнее, чем она думала, в чем-то проще. С отъездом Джейн, внезапным и суетливым, Наташа снова оказалась в одиночестве. Других друзей – настоящих друзей – у нее здесь не было. Знакомствами Наташа обзаводилась медленно и, как сказал бы Марков – «со скрипом». Английский знала неплохо, и языковой барьер был, пожалуй, меньшим из препятствий, с которыми ей пришлось столкнуться.
Гуляла по Лондону и даже позволяла себе время от времени полакомиться мороженым. Мороженое было здесь другим – она с трудом отыскала среди многочисленных сортов тот, что был ближе всего к отечественному пломбиру, тому, что по двадцать копеек за бумажный стаканчик. Впрочем, ко всему привыкаешь.
Наконец-то британские власти перестали подозревать в ней коммунистического агента, подосланного могущественным кей-джи-би. Теперь Наташа хорошо знала, с чем столкнулась в свое время Джейн Болтон в России. Но для Джейн все это являлось частью ее работы, она была готова ко всему, а вот Наташа чувствовала себя униженной.
Обязательную туристическую программу она выполнила полностью – Британский музей и Национальная галерея, Вестминстерское аббатство, собор Святого Петра с его Галереей Шепота – Наташа, по-советски недоверчивая, проверила лично этот фокус с шепотом. Работает! Ну и Музей мадам Тюссо, и еще Бейкер-стрит – в общем-то, аттракцион для туристов, но сделано с любовью и чертовски тщательно. В конце концов, разве квартиры-музеи Пушкина, Тургенева и иже с ними не представляют собой такие же мистификации? Вот только отсутствие среди фотографий актеров, игравших Холмса, снимка Ливанова Наташу покоробило. Оказалось, что фотографии в музей присылают либо поклонники, либо киностудии. «Ну и черт с вами», – подумала Наташа, не простившая англичанам такой постановки вопроса.
Иногда ее узнавали на улице, но редко. Реже, чем она думала, после всех этих крикливых публикаций в английской прессе. Просто историю ее побега быстро затмил какой-то скандал в мире шоу-бизнеса. Один раз у нее попросили автограф два охламона хиппового вида, причем даже не британцы – она уловила французскую речь.
Наташа расписалась на протянутой ей книжке. Книжка, как она успела заметить, не имела никакого отношения ни к ней, ни к России, ни к спорту. Это было издание Шекспира – «Гамлет». Наташа никогда особенно не интересовалась великим классиком – период, когда она усердно штудировала литературу, чтобы не казаться белой вороной среди нового питерского окружения, остался далеко в прошлом. Времени не хватало на литературу.
А может, сказывалось воспитание – плебейское, как однажды в сердцах сказал ей Курбатов. Наташа ничего не ответила на это, но запомнила. Можно было подумать, что сам он родом из князей! Впрочем, препираться по этому поводу не имело никакого смысла.
Может, и была в этих словах сермяжная правда? Хотя бы книги – Иволгин всегда находил время, а у нее не было никакого желания браться за чтение. Потом как-нибудь… Когда потом, лучше не задумываться. Так или иначе, она расписалась на «Гамлете» – еще один абсурдный на ее взгляд штришок к общей картине.
Ей очень хотелось выбраться за пределы Лондона. Но времени не было – Курбатов, неплохо, надо отдать ему должное, ориентировавшийся в реалиях «буржуйской» жизни, заявил, что нужно ковать железо пока горячо. Наташа соглашалась – у нее было впечатление, будто она, в самом деле, находится между молотом и наковальней.
На первых порах он пытался внедрить ее в среду русских эмигрантов – как она догадывалась, не потому, что он беспокоился о ее досуге. Просто не хотел «нянчиться» с ней в Лондоне. Это «нянчиться», оброненное в момент раздражения, показалось ей оскорбительным, но жаловаться на это Курбатову было просто смешно. Да и «внедрить» Наташу в эмигрантскую среду оказалось не так-то просто.
С теми эмигрантами, что когда-то, в двадцатые годы, спешно садились на пароходы, спасаясь от приближавшейся Красной Армии, Наташе Забуге не суждено было даже пообщаться. В их узкий круг ей и Егору Курбатову ходу не было. Впрочем, Курбатова они и не интересовали. Как человек деятельный, он искал тех, кто поможет ему как можно скорее адаптироваться в Соединенном Королевстве. Тем более, что его прибытие сюда было омрачено всяческими подозрениями.
Добропорядочные английские чиновники считали Курбатова едва ли не мафиози. Ах, если бы Егор был мафиози, разве покинул бы он Советский Союз? Нет, вольготно бы жилось мафиози Курбатову в Советском Союзе эпохи застоя! Цивилизованное британское общество, однако, этого не понимало и открывать объятия новоиспеченному «мистеру» Курбатову не торопилось. Впрочем, Курбатов не был бы Курбатовым, если бы опустил руки, и его неиссякаемый оптимизм, деньги и упрямство, наконец, начали приносить плоды.
С началом же перестройки в нем неожиданно оказались заинтересованы очень многие люди и здесь, в Англии, и там, в далекой России. И те, и другие нуждались в надежном посреднике, имеющем связи в обеих странах. Именно таким редким человеком и был теперь Егор!
Новые апартаменты Курбатов снял такие огромные, что можно было провести день, не сталкиваясь с ним. Впрочем, дома его чаще всего теперь не было. Все-то ты в делах, великий государь! – кривилась Наташа перед зеркалом. Фу, какая мерзкая гримаска! Старалась не злиться лишний раз, от злости морщины появляются. Ее уже беспокоят морщины! Курсы терапии, солярии, массаж – все это призвано было отодвинуть процесс старения. Она не хотела, боялась думать о старости.
И диета. Никаких бифштексов, никаких котлет…
Странно, но пресловутая ностальгия, которая как ей казалось, никогда не будет мучить ее, здоровую и не предрасположенную к рефлексиям, давала о себе знать все сильнее. Ностальгия сплеталась с воспоминаниями о дочери, и эти мысли рождали дикую, почти звериную тоску, прятать которую было все труднее и труднее.
Она должна быть всегда веселой. Должна улыбаться. Она спаслась из лап ужасного русского медведя, а значит, по определению должна быть счастлива. А она тосковала и вспоминала родной дом. Не свои победы в Союзе, и не Ленинград, а таежный поселок с локаторами и солдатами, лес с его почти мифическим амурским тигром… Не осталось волшебства. Все двери открыты, все ответы получены.
Мир по-прежнему был далеко, где-то там, за стенами, и хоть близко, да от нее далеко. И доступен он только свободным людям, а она по-прежнему несвободна. И еще с недавних пор появилось дурное предчувствие. Что-то должно произойти…
Ее рацион был тщательно сбалансирован, но это не избавляло ее от периодически накатывающей депрессии. Возможно, просто не хватало каких-нибудь проклятых витаминов. А Курбатов эти депрессии считал блажью и капризом. Полагал, что все уже пережито. Откупался подарками. Предложил обратиться к психоаналитику. Наташа испугалась психоаналитика так, словно Курбатов собирался отправить ее в психушку.
Тот злился – пора бы понять, что здесь психоанализ обычное и даже модное дело еще со времен Фрейда. Тем не менее, Наташа изливать душу перед каким-то неизвестным ей доктором не собиралась. Не верила в психоанализ и Фрейда.
Спустя два дня он закончил здесь все свои дела. Осталось попрощаться с Ленинградом. Ненадолго, так ему обещали. Бродил, как волк, по полупустой квартире, где все вещи, напоминавшие о Дине и ребенке, он вынес на помойку с каким-то особенным сладострастным чувством. Вендетта! И первым делом был ликвидирован ненавистный Акентьеву портрет тестя. Переплет никогда не забывал о том, что согласие на брак вырвали у него под угрозой отправки в Афганистан, как и о том, что Дина просто надула его и Орлова со своей беременностью.
Но, может быть, так и должно было случиться? Все, что происходило до сих пор в жизни Переплета, было звеньями одной цепочки.
«Дело в принципе», – объяснял портрету Акентьев, снимая его со стены.
Выбрасывать тестя на помойку было все же как-то неудобно. Страх, который таится, видимо, у каждого советского человека где-то в подкорке, не давал это сделать. А вдруг портрет найдет кто-нибудь, пойдет слушок, дойдет окольными путями – как именно, трудно представить, да и не нужно – дойдет до исполкома, и получится нехорошая история. Может, облить картину кислотой, как несчастную «Данаю», или разрезать на клочки, на кусочки, на тряпочки? Вопрос этот всерьез занимал Переплета, который чувствовал, что от свалившегося нежданно-негаданно счастья у него едет крыша, но ничего с этим не мог поделать.
Теперь был ясен смысл его коротких странных видений с пылающей яхтой. Они говорили о грядущем избавлении. Он ясно представлял тело Дины, вытащенное из воды спасателями – ужасные обгорелые останки. Лучше бы она исчезла без следа, вслед за дочерью, меньше было бы хлопот. Александр уже вычеркнул эту страницу из своей жизни, и его раздражала необходимость встречи тела, похорон, раздражали все те неизбежные хлопоты, которые возникают, когда советский гражданин умирает за пределами родины.
Он отпраздновал – именно так, иначе слова не подобрать, – кончину жены бутылкой превосходного коньяка. Вечер был просто великолепен. Только Дрюня его подпортил – пришел с искренними соболезнованиями, а соболезнования в таких случаях всегда подчеркнуто искренние, словно приносящий их признает, что способен и на другие. Переплет попытался объяснить это Григорьеву, но тот ничего не понял. Как обычно.
Акентьев был рад, что коньяку осталась немного. Поить Дрюню таким изысканным напитком было все равно, что кормить свинью апельсинами. Кроме того, комсомолец и так принес с собой все, что было нужно для пьянки. В ответ Переплет презентовал ему портрет маршала Орлова, извиняясь за отсутствие соответствующей упаковки и голубой ленточки.
– Ух, ты, – восхитился Дрюня, не вникая в суть подарка и не обращая внимания на то, кто изображен на портрете. – Это по-царски, Сашок! Постер в нехилой рамке!
Портрет поставили пока в прихожую, а его новый владелец осматривал квартиру Акентьевых.
– Брезгуете нами, барин! – юродствовал комсомольский вожак. – В хоромах живете, с золота едите, простых людей к себе на порог не пускаете!
Сам Дрюня вложил всю имевшуюся наличность в какое-то сомнительное предприятие и теперь ждал у моря погоды. «Дураки, кругом одни дураки, – думал Акентьев, выслушивая его бесхитростную исповедь. – Взять бы вас всех и отправить к чертям, в преисподнюю, вслед за Диной». Впрочем, как раз Дрюня вместе со своей шальной компанией останется здесь, а вот Переплету предстоит отправиться в путь, так что эта попойка была одновременно и проводами.
В сейфе, вмонтированном еще при въезде в стену акентьевского кабинета, лежали все необходимые документы, включая авиабилет в сибирскую тайгу. Дрюня не верил в серьезность его намерений, пришлось открывать сейф и доставать этот самый билет.
– Сейчас напьемся до нудной… нужной кондиции! – засмеялся Дрюня. – И в Москву, то бишь в Сибирь, полечу я! Как в той кине!
– Этого еще не хватало! – Акентьев запер сейф на ключ.
Держи свой щит,
Закройся, спрячься, взвейся ввысь,
Не возвращайся, небо спрячь к конверт и выброси. Взорвись.
Не оборачиваясь уходи, звездою смерти
Выжигая каждый сантиметр моей пока еще живой…
Уйди. Уйти не попытавшись, сокройся с глаз теперь.
Я не хочу узнать твои следы.
Закрыть глаза и потеряться ввек!
Но я ищу и жалобно и жадно
Дышу сверх меры, беспощадно к себе,
Пытаясь нить прошедшего словить.
Нельзя.
Мы прекращаем сплетенье плеч, сплетенье душ, и мягкой головой в ключицу… брысь.
Я не могу. Оставь. Я не умру. Лишь только сброшу кожу с сердца.
Мне боль была б наградой, если б эта боль была тобой.
А стала пустота с недоуменьем.
Я жгла себя, как факел, ожидая.. я не сгорела, но маяк снесен.
И пусть была бы нелюбовь! И облегченье!
Но то любовь была и росчерком крови
Не отпустить вину, а значит надо жить.
Жить, волоча испачканные крылья.
Спасибо, что забрал кусочек тьмы…
но он не даст тебе предать бессилья
Своего, которое лелеешь ты
Это прорыв блокады: эмоции на свободе
Капитуляция нервной системы, вроде…
пальцы дрожат, но я их сожму в кулак.
Я справляюсь с собой. Жестоко. Но это так.
Химия мозга: нет сил, но идти должна.
Я человек, я женщина, я мама и я жена.
К черту твой профиль и черту тебя совсем,
Я не обязана быть для тебя всем.
Взаимности не искала, искала скопленья тьмы,
Чтобы перебороть, перемахнуть и сказать «мы!»
Сделать невозможное и доказать себя,
Как теорему Ферма, помноженную на тебя.
Мог бы сказать, что я особенная до небес,
Что влюблен в меня дьяволом и богом, мой темный лес,
Мог бы сказать сразу, что вместе и навсегда…
Я бы тогда убежала, не поранившись никогда…
Проблемы с новичками: работа «фильтра», лечение магов, беседа с помощниками Славки,
Разговор с магами (Ирина)
Попаданцы новые
Склоки вельхо
Бунт Понтеймо
Подкидыши
Тахко. Макс
Бабушка Ира!
Я грохнулся на колени так, что пол дрогнул. Попытался прощупать пульс. Мешок мешал, я его отшвырнул и замер, не зная, за что хвататься – за руку? За шею? Где там бывает этот чертов пульс?!
Она была такая маленькая на полу. Я привык, мы все привыкли, что она сильная, я всегда воспринимал ее как высокую худощавую женщину. А она ведь ниже меня. Кровь на щеке, кровь на виске, лицо даже не бледное, а серое, заострившееся…
Бабушка Ира…
Я все-таки взял ее за руку – теплая. И пульс сразу толкнулся мне в пальцы — маленькой упругой капелькой.
— Бабушка Ира? Бабушка?
— М-м… — пальцы в моей ладони дрогнули и сжались. Дрогнули и раскрылись ресницы. Закрылись.
— Бабушка!
— Ти… ше…
Серые глаза посмотрели на меня как будто издалека. Странно посмотрели.
— Макс… ты… Не переживай. Все хорошо… будет…
Хорошо?!
Я заорал так, что за дверью что-то упало и раскатилось. Орал одновременно и в нагрудную шкатулку, и просто в пространство, звал на помощь, не выбирая выражений и адресатов, и подействовало быстро. Шкатулка дернулась на груди и попыталась узнать, что творится, а дверь уже ласточкой порхнула в сторону, и в комнату ворвались двое. Дежурный от входа и маг из Руки, Гэрвин.
— Что?
— Ерина Архиповна!
— Покушение?
— Жива!
— Не двигайтесь! Я сейчас…
Гэрвин упал рядом, на лету вздергивая рукава, парень-дежурный метнулся за помощью. Но та уже и сама спешила на место происшествия, блистая золотом Знаков.
Полетели первые приложения, мягко убирая кровь, высвечивая запрокинутое лицо, шею. Зазвучала специфическая врачебная скороговорочка:
— Травм нет…
— Внешне лишь незначительные ушибы.
— Падение?
— Скорее всего.
— Внутренние повреждения?
— Скопление крови в теменной части. Не здесь смотри, левее.
— Кровоизлияние, почему?
— Перенапряжение?
— Возможно. Но отчего, в чем причина?
— Посмотрите на искры!
— Действительно… явный отток маги. Но ведь Ерина почти не использует магию, она даже Знаки не наносила пока.
— А впечатление такое, что она пруд кипятила, не иначе.
Меня быстро оттеснили в сторону, а потом и из комнаты. Я сидел под дверью и тупо пялился на выложенный камнем узор на стене. В руках – непонятно когда подобранный мешок с семенами. И было мне муторно, как давно не было.
Наверное случайно… да конечно, случайно! Но бабушка Ира повторила последние слова моей мамы.
Предгорья. Взгляд со стороны
Обычно Ловчие предпочитали селиться в столице и других более-менее крупных городах. Во-первых, ближе к рынкам сбыта, во-вторых, по укоренившейся традиции. После Дней Безумия, когда профессия Ловчих наряду с вельхо была овеяна славой спасителей мира от «кровавых тварей», каждый город считал за радость, если оные спасители поселятся в его стенах.
Даже когда память о жутком времени стала уходить в легенды, Ловчие еще были весьма и весьма уважаемыми гражданами – за счет того, что именно у них можно было разжиться драконьей чешуей для светильников, лекарственными снадобьями на драконьей крови и прочими полезностями, за которые вельхо драли в три шкуры. И, разумеется, столь уважаемым гражданам частенько прощались некоторые недоразумения вроде приставания к чужой жене или дочери, драку со смертельным исходом и присвоение понравившихся товаров. Это же драконоловы! Геррои! Таким – да не простить! Именно на них взирали с восхищением беспокойные юнцы, мечтавшие, как, наверное, юнцы всех миров, о славе и приключениях на все известные места. Именно на них посматривали хорошенькие девушки, приглядывавшие себе мужа.
Но постепенно драконов становилось все меньше, цены на их товар — все выше, а Ловчие в своих притязаниях и амбициях – все наглее. И романтика, овеявшая профессию Ловчих, потихоньку растворялась и таяла, показывая смелых, но наглых, амбициозных и склочных живодеров…
Так что потихоньку-полегоньку, но в городах (особенно там, где драконоверы ушли в подполье, но все еще «трепыхались») Ловчим стали намекать, что герои – это хорошо и замечательно! Но несомненно, таким прид… м-м-м… прекрасным и достойным людям не пристало тесниться в узких городских улочках, им нужен простор! Ведь среди городской суеты не сможешь достойно возвыситься духом для очередного потроше… м-м… подвига во имя спасения людей! Ведь верно? Не понимавшим величия и свободолюбия своих натур (а соответственно необходимости жить подальше от презренных городов) намекали более прямо – порой у особо непонятливых горели дома и пропадало имущество.
И вскоре у весьма приличной части Ловчих шикарные особняки в центре города или в богатых кварталах сменились на чуть менее шикарные, но вполне красивые дома в своих собственных, обособленных от людей поселках.
Многие даже нашли в этом преимущества. Все свои, никто не мешает разгуляться как следует, хоть ты упейся в драконье пузо! Никто завидущими глазами не смотрит. А покупатели, выпивка и уйма веселых девочек сами явятся, и ловить не надо!
Такие поселочки пользовались дурной славой – доставлять туда товар брались не все, и путники, бывало, рядом пропадали (особенно путницы). Всякое бывало. Надо же героям расслабиться после удачной (и тем более неудачной) охоты.
Но пока вельхо Ловчим покровительствовали, никто не мог добиться наказания или даже правильного расследования — все списывалось на «кровавых тварей» и их приспешников, полоумных сектантов-драконоверов, «жаждавших отомстить доблестным героям».
Пока вельхо нужны были драконьи потроха, на помощь вельхо можно было положиться!
Правда, недавно обнародовали запрет за убийство драконов, и это было странно. Но особо Ловчие не встревожились. Драконы и без того стали тварями очень и очень редкими, хорошо если раз в год попадались. Зато и цены на их кровь-чешуйки-когти подлетела так, что за одного дракона можно было лет пять всем поселком жить безбедно, и еще оставалось. Так что на дурацкий указ драконоловы пожали плечами и продолжили гулять – их это не обеспокоило. Не беда!
Не встревожились и в поселке Коготь, что обосновался, вопреки традициям, поближе к горам. Основатели поселка все-таки неплохо знали повадки своей «добычи» и давно просчитали, где «добыча» не летает. Драконоверы же, хоть и придурки, а все ж таки атаковать без магии хорошо укрепленный поселок на вершине крутого холма – это надо быть вовсе дурнем! Вот они и не лезли. А на клиентов доблесть когтевцев производила нужное впечатление. Ну, а на самый крайний случай (если какой-то полоумный дракон решится напасть) в поселке имелись и сетеметы, и прочие вещи, нужные для встречи дорогого гостя.
Все шло хорошо. До поры до времени.
Когда в поселке вышагнули из воздуха разом две пятерки вельхо, это тоже никого не встревожило. Мало ли чего чароплетам занадобилось!
А потом они вошли в дома…
Тахко. Макс
— … могли? Без обучения, без подстраховки, даже без лекаря рисковать самостоятельным освоением такого дара? Как вы могли, Ерина?
— Глупость сделала, — негромко и очень устало ответила наша уже-не-бабушка. – Кажется, только теперь понимаю, насколько большую глупость.
— Вы не доверяете нам.
— А вот про это забудьте, — чуть оживился ее голос. — После всего-то? Нет, Гэрвин, нет. Кому еще доверять, как не друг другу.
— Тогда почему? Почему вы не рассказали?
— Сначала не поверила. Потом… потом сочла практически бесполезным. Низкий КПД.
— Что?
Бабушка помолчала.
— Малоуспешным, — после паузы проговорила она. – Толку мало, а больная потом целый день ходишь.
— Но ведь можно развить… обучить?
— Учителя где искать? В Нойта-вельхо?
Они о чем вообще?
— Да и не до учебы сейчас. Решила им пока просто не пользоваться.
— А сегодня что же?
— А сегодня я не пыталась, Гэрвин. Сегодня он сам. И мне… меня это напугало
Да что же это такое? Если оно пугает нашу бесстрашную не-бабушку, то я вообще в панике! Все, что я понял, что бабушку Иру едва не прикончила ее собственная магия? Неразвитая магия, которой она не занималась…
Гэрвин зашипел. Он вообще легко вспыхивает, если все-таки решится доплавить остатки своих Зароков, точно Огненный дракон получится. Вот и сейчас полыхнул:
— Вы же видели, что такое драконий Дар! Вельхо про это почти забыли, одаренных драконами давно не было. Но у нас в городе их уже больше двух пятерок. Лекарь, который теперь видит любую хворь даже без Знаков и в перспективе сможет исцелять одним касанием! Садовница Митана, которую теперь Зеленые принимают за свою! Пекарша, которая может в мешке муки узреть увидеть несколько крошечных пылинок примеси ядовитого сорняка или грибковой плесени? И убрать их тоже может! Хотите вы этого или нет, признаете или нет, будете развивать или постараетесь задавить – неважно! Это дар, он все равно пробьется!
— У всех?
— Что?
— У всех… пробьется? У Яночки тоже?
— Рано или поздно – у всех.
Пауза. Я тоже призадумался, что мы скажем Янкиным родителям, если (чисто гипотетически!) когда-нибудь с ними встретимся. Мол, сорри, уважаемые, так уж вышло, что у вашей дочки дар магический и – вы только не нервничайте! – она драконом стать может. Так что вы уж поаккуратнее.
Бедные родители!
— Понятно. Вы уж простите меня, Гэрвин. Доставила вам хлопот…
— Все правильно. Как вы сказали, мы все в одной лодке. Интересное выражение…
— Встать-то можно? У меня работы много…
— Шшто?!
Гэрвин точно будет Огненным. Сейчас, к примеру, он точно мог вулкан зажечь – когда, полыхая негодованием, разъяснял нашей непоседливой не-бабушке, что ей можно только лежать, причем только под надзором, и только тем, который он обеспечит лично! И что он не ожидал такого легкомыслия от такой ранее здравомыслящей и рассудительной женщины! Это неправильно! Может быть, он ошибается, и кровоизлияние что-то изменило в ее голове? Сейчас он вызовет лекарей уже из лечебницы, и тогда они посмотрят…
С этой угрозой он нас и покинул, на прощание таки обеспечив нашей боевой бабушке присмотр – в моем лице.
Когда разозленный будущий Огненный растаял в Шаге (видимо, отправившись в больничку за обещанным обследованием и присмотром), я обернулся.
…За эти полчаса тут все изменилось. Небольшая бабушкина комната, обычно и так чистая, сейчас обрела прямо-таки стерильность. Занавеска на окне отодвинулась, а табурет, наоборот, придвинулся, накрылся белоснежным полотенчиком и уставился высокой чашкой, темным пузырьком с какой-то настойкой и коробочкой-таблетницей. На узкой хозяйской постели откуда-то взялось еще две подушки, зато пропала полочка рядом с ночником, на которой всегда лежало несколько свитков, папок или книг – наша дотошная не-бабушка вечно читала перед сном какие-то документы. Видимо, не рассчитывая на совесть пациентки, маги убрали от нее все, что связано с работой.
Один шкаф, который мы со Славкой сконструировали вместо местных сундуков, стоял невозмутимо и недвижимо, как саркофаг.
— Макс, послушай… Прости, что напугала.
Только теперь я посмотрел на бабушку Иру. Она лежала на этих своих подушках даже удобно. Лицо уже налилось живым цветом, и крови больше не было, только… как она сказала? Напугала? Ага.
Я ведь реально запаниковал. Я… черт, да я одурел от страха! Сидел там, в коридоре, у нее под дверью, и психовал так, будто у меня рушится мир! Опять. Я так в столице не боялся, когда думал, что сейчас до меня таки дотянется очередная хватуха! Тогда мне помогала злость и желание побороться с этими вельхо сволочными, напихавшими ловушек прямо в городских кварталах, с их придурочными эксплози и сетеметами. А здесь бороться было не с чем, и я опять стою беспомощный и ни хрена не способный сделать, как… как тогда.
Когда врач вышел из маминой палаты и я по лицу понял, что он собирается сказать.
Когда «скорая» увезла деда.
Когда не война и не нападение вельхо, все спокойно и тихо, а твоего самого-самого человека больше нет, и мир опять рушится. Болезнь – подлая штука.
Больше всего мне хотелось сейчас сцапать бабушку с Иррей, Славку и Янку и запереть их нафиг где-нибудь под замком, под тем самым надзором. Чтобы не смели меня так пугать. Чтобы были живы. Но не запру же я туда всех, к кому я посмел привязаться? Мне ведь и Гнездо туда прятать придется, и почти полгорода…
Придурок. Пацан сопливый. Какой из тебя дракон, щенок ты домашний!
Самооскорбления не помогали.
Мне хотелось наорать. Хотелось куда-то бежать и что-то делать, хотелось – вот же придурок! – обнять нашу, как оказалось, вовсе не железную не-бабушку и заставить пообещать, что она останется жива и будет хоть немного думать о своем здоровье! Но я только подтащил к себе вторую табуретку и сел.
— Да уж. Я реально чуть не рухнул рядышком. Что ты так себя не бережешь?
— Не вовремя это все, Максимушка, — невпопад проговорила она, что-то рассматривая на моем лице. – Работы столько…
Смотреть на нее оказалось неожиданно тяжело. То ли потому, что желание утащить и спрятать никуда не ушло, то ли потому, что сама она глядела будто из-за стекла. Не понимаю, как по-другому сказать. Она была рада меня видеть, это точно, но что-то не давало ей радоваться, словно какие-то мысли не давали покоя, и она их думала-думала-думала, и никак не находила выхода – постоянно, мучительно.
— Работа не дракон, не улетит.
— Не улетит, — невесело согласилась моя названая родственница. И снова что-то мелькнуло такое в глазах, тень какая-то, будто какое-то сомнение… или мрачное воспоминание. – Но делать ее надо. Это что у тебя? Апельсины в сеточке?
— Какие ап… — иногда ее совершенно нельзя понять! Вот при чем тут… Я посмотрел на «апельсины» — нет, этот мешок меня что, преследует? От когда я его прихватить успел? в упор не помню. А хотя кстати. Отвлечется от своей работы. – Не, сегодня в роли апельсинов выступает картошка!
И я жестом фокусника показал один из клубней – уже чуть подвядший и торчащими кое-где фиолетовыми ростками. Не самая красивая, но и не местная. Тут картофель был, но реально странный – мелкий, размером с фасоль, он варился прямо так, в кожуре, а потом уже зажаривался или заливался маслом с чесноком. Я даже не сразу просек, что это за странная крупа такая. Когда мы его чистить пытались, на нас так смотрели…
— Видела? Это не местный горох!
— Макс… Где взял?
— Подарили. И еще вот, вот, вот и вот.
Одна за другой стопки пакетиков с семенами ложились на одеяло. Огурцы. Кабачки. Мешочек с кукурузой. Какой-то кудрявый салат. Петрушка. Помидоры. Редиска… Зачем же все-таки любительнице кавказцев нужны были какао-бобы? Оранжерея у нее, что ли, была? Потом спрошу.
Ирина Архиповна поднесла к лицу пакетик с петрушкой и мечтательно вдохнула запах.
— Как давно я ничего не сажала…
— Вот выздоравливай – и посадишь.
Но моя названая бабушка только невесело улыбнулась.
— Постараюсь. Славушка там как?
— Доберусь до больнички – узнаю. Что это вы оба затеяли болеть? Мне теперь хоть разорвись.
— Ты передай, чтобы выздоравливал. Максим, ты Риту своему шкатулку для связи оставлял?
— Нет, он не взял. Сказал, что скорей всего после ограбления Подвалов все «скромники» взбесятся и начнут подозревать всех и каждого. Могут и до обысков докатиться, и вообще. Решили пока переждать. А что?
— Мне нужен король.
Я чуть картошку не выронил.
— Зачем?
— Встретиться.
— Ну… ну ладно… Только помощи от него особой не жди, власти у него тут мало.
— Неважно. Я хочу посмотреть… — Ирина Архиповна невидящим взглядом смотрела на петрушку.
Я поразмыслил. Темнит она что-то. Ой, темнит.
Нет, они со Славкой точно родственники. Оба скрытники и оба постоянно ставят меня в тупик. Одному нужно было, чтобы я организовал побег не только его, а всей тюрьмы в комплекте. Другой – встреча с королем. Супер.
— Король, значит? Я постараюсь устроить. Есть на него один выход, только этот выход сначала привести в порядок придется.
— Только, пожалуйста…
-..осторожней. Я знаю. Буду.
— Макс, пожалуйста! – она попыталась привстать, и я в панике схватил ее за руку. — Прошу.
— Буду-буду. Ну буду, честно. Полезу только если все три раза проверю. И перепроверю еще. Обещаю. Будет тебе встреча с королем!
Успокоилась.
— Даже не спросишь, зачем?
— Надо будет – расскажешь, — отмахнулся я, приглядываясь. У нее наконец-то заблестели глаза. Словно нашелся какой-то выход из мучительной неопределенности, не дававшей ей покоя. Вот и хорошо.
Я только недавно заново открыл, как это здорово – радовать кого-то подарками. Особенно мою новую и такую оригинальную семью.
Ну… если бабушке нужен король, она его получит!
«Подкидыши», кстати, остались в столице. С одной стороны, принц не захотел уезжать из города, где его отец был совсем рядом. С другой – я сам не стремился тащить в Тахко тех, кто не будет потом там жить.
Вот и остались они в той купленной нами гостинице под присмотром Терхо Этку – маг все еще не терял надежды снять предсмертное проклятие их бывшего наставника, чтоб ему на том свете угольков пожарче подсыпали.
Так.
Попасть в столицу, пообщаться с парнями на предмет снятия проклятия. Если не получится, придется все-таки звать кого-то Огненного и уговаривать парнишек не психовать. Огненный – оружие хорошее, но такое… массового поражения. Проклятие снимет, но и магию может «снять» заодно. Надо подумать.
Ладненько, без проблем, сгоняем в столицу. Первый раз, что ли?
А пока… где там мой дорогой побратим? Ну, если он тоже решил поболеть!
Предгорья. Взгляд со стороны
Незваные гости уже собирались уходить. Они вели себя вполне прилично – для вельхо. В этом Ловчим повезло. Мажьи Зароки, конечно, вещь хорошая и для простяков полезная, только полной безопасности для окружающих не дают. Так-то да, сами по себе вельхо не имеют права причинять серьезного вреда. Но, выполняя приказ начальства, маг получал послабление — при выполнении приказа ответственность за поступки и проступки мага система клятв, именуемая Зароками, возлагала на его начальство. А уж оно пусть со своими клятвами разбирается.
Вот и сейчас – вельхо ничего серьезного не сломали, никого не покалечили, даже обыска устраивать не стали – прибрали только то из имущества, что лежало на виду.
Но…
Пятнадцать мужчин, почти все взрослое население Когтя!
Их выволокли во двор, не отвечая на вопросы, наскоро зачитали какой-то указ о нарушении каких-то законов (каких?!), сбили в кучу и принялись обматывать какой-то цветной веревочкой…
— Да чего вам надо? – возмущался оторванный от варенки и дичины староста по прозвищу Горелое ухо. — Одурели, что ли?
— Чего вы творите?
— Что за ***** творится?
— Мажье отродье, только явитесь потом за драконьими потрохами!
— Цыть, драконьи подарки! – только и ответили ему.
— Да чего вы делаете-то?
— Тесемочкой перевязываем, — со скукой в голосе проговорил седой полноватый мужчина в просторном темном одеянии. – С бантиком. Подааарочек! Пошевеливайтесь парни! Нам еще как минимум один поселок чистить придется для количества, а потом еще и Драконьему Хребту это все волочь! И что, на это весь день терять? У меня есть дела поважнее!
Вельхо засуетились, заматывая «подарочки» цветной тесьмой, как пауки – влипших в беду мух. И вовремя. Осознав, что все это не шутка, что их действительно собираются отдать кровавым тварям, Ловчие принялись рваться из пут и вопить, немногочисленные женщины – причитать и плакать, а вельхо щедро вознаградили такое поведение пинками и Знаками…
И никто не видел, как несколько минут назад из лужи поднялся отброшенный туда старик, метнул на вельхо яростный взгляд и крадучись двинулся на чердак – туда, где было сложено оружие. Старый Ловчий давно не охотился сам – ни руки-ноги, ни глаза для охоты больше не годились. Да и память была уже не та. Его кормили-поили здесь только за прежние заслуги и родственные связи со старостой. А небрежно отпихнувший его вельхо не посмотрел, куда толкает «старого пьяницу». Ударился он сильно, старческие кости только хрустнули.
Но на то, чтобы добраться до чердака, его хватило. И на то, чтобы взять старый сетемет и прицелиться. Старик был мстителен и не слишком хорошо понимал, кто именно пришел в их поселение и зачем. Его обидели – и это было важнее всего.
Оружие странно подействовало на старого пьяницу. Только что трясущиеся руки вдруг замерли, а давняя мутноватая пелена перед глазами на миг рассеялась…
И туго скрученная сеть сорвалась в свой последний полет.
Старик давным-давно был не в состоянии точно прицелиться. Старый сетемет был порядком разболтан и до мишени было слишком близко, развернуться полностью сеть просто не смогла. Стрелять из маленького чердачного окна было очень неудобно. Попасть в вельхо всегда довольно сложно.
Но в жизни случается все.
И туго скрученный кольцо-валик врезался туда, куда его направили – в голову Высшего Жиссе, который по договору с Понтеймо пошел сегодня с «краповыми», чтобы приглядеть какой-нибудь компромат против дорогого друга Каирми.
Удар был страшен. Затылок Жиссе вмяло внутрь черепа, а голову не оторвало чудом. Высший маг, «скромник», проживший на свете двести сорок лет, повалился на неметеный двор и затих.
Секунду «краповые» ошеломленно молчали. Потом к небесам рванулся яростный вопль, и рукава лопнули, обнажая золото Знаков… Лишиться на задании Властвующего, да еще высшего, да еще от простяков! Непростительно.
Вельхо ушли через полчаса, оставив позади горящий поселок.
План умиротворения драконов путем подарков был сорван. Временно.
Тахко. Макс
— Значит, ящик просто так упал, да? И клещи тоже сами упали, за компанию с плеткой. Да? Какие в этих Подвалах вещички агрессивные. Риту надо сказать, что там полтергейст завелся. Вдруг он еще на кого нападет?
– Макс!
Я продолжал развлекаться:
— Понял, полтергейст под твоей защитой! А скажи-ка мне, друг Слав… — я понижаю голос. — Продуктами, надо понимать, корзинка сама делилась? Ой, нет, я понял: это продукты сами решили, что лучше они пойдут к другим мастерам.
— Макс… — Славка смотрел на меня с привычным терпеливым выражением «и тебя тоже вылечат», так что, можно сказать, что развлекались мы оба. Просто каждый по-своему.
Выглядел напарник не так уж плохо, учитывая обстоятельства. Иррей уже просветила, что перелом они (маги+Зеленые) Славке срастили, энергетику подпитали, голову тоже привели в порядок. Да, оказывается, клещами ему попало сильнее, чем мы думали. И у него тоже было это распроклятое кровоизлияние… Нет, они с бабушкой точно кровные родичи! Как сговорились. Рехнусь я с ними когда-нибудь.
Спокойствие, только спокойствие, как завещал великий Карлсон! Все уже норм, оба живы и почти здоровы, их только каким-то образом надо удержать в постели хотя бы до завтрашнего утра. Весь вопрос – как. Магическая медицина – это супер, но только если тот, кого лечат, не носится по городу, как шопоголик по моллам и бутикам. А мои родичи – трудоголики. В кубе.
— И этот человек говорил мне о честности! Пфе! Хорошо, что я твой характер уже уяснил, посылал в тройном размере. Но вот про ящик… ты мне не покажешь, побратим, кто у нас подтолкнул тот ящик к таким неправильным поступкам?
— Сам разберусь.
— Кто бы спорил…
Ну вот не получаются у меня душевные разговоры! Зашел в палату, посмотрел, как он свою голову на подушке пристраивает – обрадовался же! Что он живой, что мы его вытащили все-таки, что еще чуток – и с ним все будет хорошо.
А на язык просятся только подколки.
Хоть в Единение опять уходи, там как-то все само собой получается сказать.
Ладно. Он понимающий, сам разберется.
— Как там Янка? И бабушка?
Словом, неплохо посидели. Выпили за встречу здешнего компотика, обсудили здоровье бабушки (пришлось хватать Славку за пижаму и не пускать). Поболтали о Подвальных порядках (себя за штаны я хватал сам – устраивать мордобой «вымогателям было не время). Уговорились проверить новых попаданцев, если они будут. Погадали о том, что сейчас творится в столице, и посочувствовали Риту, которому все это слушать. Пообщались о семенах (картошечка, моя прелесть!). Прикинули планы насчет подкидышей и короля (и снова пришлось притормаживать побратима, потому что он был категорически против того, чтобы я отправлялся в город в одиночку, а в качестве напарника видел, естественно, себя!). Поговорили о том, как работает местный фильтр – разобраться, кто есть плохиш, будет непросто. И, угадайте, кого опять пришлось хватать и не пускать немедленно усиливать собой этот самый фильтр?
Блин. Вот положу их с бабушкой в одной палате, и пусть друг другу мозги выносят на тему охраны собственного здоровья.
Кстати… а это мысль!
А вечером моя оригинальная семья наконец собралась вместе.
Я все-таки привел в действие свой коварный замысел, и в результате Славка и наша боевая не-бабушка оказались в одной комнате. Сначала оба растерялись и даже поругали меня за странную идею (даже в больнице палаты мужские и женские, Макс, что ты выдумал!). Зато потом чудно спелись, выставили меня из новоорганизованной палаты и уговорили друг друга соблюдать постельный режим до завтра. Подозреваю, что они поговорили еще и многом другом, но пусть их, захотят – сами расскажут. Чуть попозже с уроков и дополнительных занятий явилась Янка, с Янкой, само собой, примчался Штуша и – немного позже – ее «жених». За всем этим присматривала сначала девушка из больнички, а потом, уже вечером – Иррей.
И пусть Иррей была усталой – она все равно была самой-самой. Той, от которой мне тепло.
И пусть Янка ухитрялась разговаривать со всеми одновременно и еще жениху рассказывать про всякое-разное – она была огонечком, от которого становилось теплее.
И пусть Славка и бабушка на этом семейном междусобойчике не сидели, а полулежали, и у обоих на левом виске красовались лечебные нашлепки, глаза у обоих блестели. Особенно когда я жестом фокусника выставил на накрытый стол тарелочку с хрустящим картофелем. Потратил на это две картошины, но это того стоило – у обоих стали такие мечтательные лица…
Это был замечательный семейный праздник, очень домашний, очень счастливый. А потом мне принесли записку.
«Парню, который упал на крышу, от человека, которому он доверил держать свои штаны.
Объявись рядом со столицей, есть срочная информация.
Если будут предлагать подарок, не соглашайтесь, сразу не соглашайтесь. Подарок с подвохом»
Мартин вновь зафиксировал скачок давления, и ему это не понравилось. Он уже давно выяснил, что такое преэклампсия, мультисистемное состояние характерно для беременности на больших сроках, и методично отслеживал все нарушения и колебания в деятельности сердечно-сосудистой системы.
Он коснулся руки Корделии. Давление поднялось, но критических значений не достигло.
— Почему ты огорчилась? Он же враг.
Корделия кивнула.
— Да, враг, но у него был шанс.
— Какой?
— Изменить свою жизнь. Сделать правильный выбор. Не обратиться в подобие деда, не закоснеть, не мумифицироваться.
В уголках ее глаз мелькнули слезы.
— Снова окситацин?
— Да, он.
Мартин сел на пол, по-детски подвернув ногу, как делал это, когда играл в шахматы с «Жанет». Взгляд его на мгновение расфокусировался.
— Я слышу три сердца, — тихо сказал он.
Он снова ощутил этот странный, муторный ком. Бесформенный, плотный. Он поднялся из подреберья, вытянулся, просочился в горло. Стало трудно дышать. Обозначилась сухость. Мартин уже знал, что это значит: горьковатая детская злость. Растерянность, недоумение. Она плачет. Из ослабевших пальцев выскользнул видеофон. Мартин успел его подхватить. Отложил в сторону. Привычно устроился на полу, подвернув одну ногу и опершись подбородком о колено второй.
Когда-то очень давно, вот так же обхватив одно колено руками, он слушал первый в своей жизни дождь. Проснувшись в страхе, в первозданной панике, когда верх и низ будто поменялись местами, слушал этот природный водяной гул, воображая планетарную катастрофу. Затем, когда система выбросила на внутренний экран лаконичное, сугубо научное описание заурядного климатического явления, немного успокоился и отправился взглянуть на это самовыражение природы поближе. Дождь! Это же самый обычный дождь.
Спустился из своего тесного убежища под крышей в темную, пустую гостиную. Мягко фосфорицировали прозрачные декоративные колонны, а по ту сторону прозрачных стен это кроткое, деликатное мерцание отражалось в водяном, неукротимом натиске, подсвечивая тысячи водяных вихрей. Мартин видел их замысловатую пляску. Это было пугающе и завораживающе красиво. Эти играющие струи, завихрения, всплески казались разумными. Они представлялись участниками некой хорошо спланированной мистерии. И тогда, чтобы вычислить и разгадать алгоритм этого танца, Мартин устроился прямо на полу, по-детски подвернув ногу. Это Корделия потом сказала, что по-детски. Так делал ее маленький сын, когда играл на полу. На подъеме, у косточки, даже появился мозоль. А Мартин всего лишь не решился взять с дивана подушку.
Геральдийский дом еще не стал для него родным и безопасным. Дом все еще был более удобным местом содержания, благоустроенной клеткой. Хозяйка позволяла ему многое, но возможность касаться предметов, пользоваться ими по своему усмотрению не обговаривалась. Поэтому он предпочел воспользоваться собственной конечностью. Корделич тогда тоже проснулась. Укрыла пледом и приготовила чай. Он до сих пор помнит тот чай, горячую гладкую кружку между ладоней. Чай был крепкий и очень сладкий. Пальцы согрелись. И где-то внутри, в сердце, тоже… Будто подтаяла льдинка.
Он ощутил тогда это впервые – странную застенчивую радость и первозданную легкость. С тех пор, возможно, и возникла эта ассоциативная связка – детская поза и радость познания мира. Когда он задавал Корделии вопросы и готовился слушать, то садился именно так, подвернув ногу. Смотрел на нее с любознательным нетерпением. Будто из подсозания возвращался тот мальчик, заключенный в тело-оружие, и брал это тело под свой контроль. Он все еще был там, этот мальчик, сосуществовал с Мартином-вторым, уже обретающим опыт, с Мартином, принимающим решения. Нет, мальчик никуда не ушел. Он здесь. Любопытствует, наблюдает, задает вопросы. Обижается, искренне недоумевает.
Она плачет. Почему? Неожиданная, непознаваемая логикой печаль порождала чувствов вины. Будто это он, Мартин, во всем виноват, будто все случилось из-за него, он – первопричина.
Он помнил, что сказал Александр ван дер Велле. Мартин уже третьи сутки после своего ранения находился на «Мозгоеде». Старый армейский транспортник, заметая следы, двигался от одной сомнительной станции «гашения» к другой, такой же сомнительной, без определенной цели, без четко обозначенного на карте места назначения. От Стрелка с карнавальской станции пришло первое, странное послание. Тогда они еще не знали, что Корделия уже похищена, что она уже на яхте «Алиенора», принадлежащей этому Александру. В пультогостиной они разглядывали парящее над голоплатформой изображение – молодой мужчина с мальчиком на руках. А Мартин объяснял Станиславу Федотовичу, что это погибшие на «Посейдоне» муж и сын Корделии. «Хозяйке привет от родственников» гласила сопроводительная надпись. Вполне нейтральная, даже дружеская, если не знать, что эти родственники мертвы. В этой фразе таилась угроза. Затем через Стива Хантера пришло второе послание, уже без иллюстраций. Требование выкупа. А выкупом назначался он, Мартин. Орбитальная станция «Эксплорер» в системе Беллатрикс. Мартин не колебался.
— Самое трудное в этом мире — принять неизбежное, — сказала однажды Корделия. – Смирение это не слабость, не страх. Смирение, принятие — это и есть подлинная сила. Когда-то очень давно, когда люди еще верили в Бога, они придумали короткую и очень правильную молитву «дай мне мужество принять то, что я изменить не в силах…»
Хватит ли у него мужества? Послание, обозначившее станцию «Эксплорер» как место назначения, оказалось не последним. «Мозгоед» уже вышел из зоны молчания и неопределенности. Обрел цель. Дэн проложил трассу. У последней перед пунктом назначения станции «гашения» с ними связался Вадим. Именно он тогда заговорил о неком вдохновителе, о могущественном изобретательном враге, для которого Казак, ранивший Мартина, и сводная сестра Корделии Камилла всего лишь исполнители.
Когда станция «Эксплорер», огромная титановая «куколка» с поджатыми крыльями солнечных батарей, засветилась на обзорном экране, в развернувшемся вирт-окне возник он – Александр ван дер Велле.
— Я могу поговорить с капитаном Петуховым?
И сразу назвал свое имя, коротко, без пауз и колебаний, объяснил, кто он. Заказчик. Вдохновитель. Злодей.
На злодея Александр ван дер Велле не был похож. ХУ-объект чуть старше 30 лет. Правильные черты лица. Взгляд внимательный, умный. Человеческий взгляд. С горечью и состраданием. Мартин тогда почувствовал охватившую мозгоедов растерянность. Только Дэн с Лансом оставались невозмутимыми. По внешности они людей не оценивали. Мартин, собственно, тоже. Но за последние несколько недель жизни на Новой Москве, участвуя в беспокойной жизни Корделии, наблюдая за ней, за ее коллегами, конкурентами, деловыми партнерами, он, кажется, заразился этой человеческой субъективностью, приноровился увязывать внешность с деятельностью и психоэмоциональным содержанием. Люди же постоянно так делают – судят по внешности, а ему в процессе социализации и познания «человечности» придется этому научиться. Тем более, что довольно частно внешнее является отражением внутреннего.
— Изумрудная скрижать, — прокомментировала как-то его усилия Корделия, — что снаружи, то и внутри. Что вверху, то и внизу.
— Так всегда? – острожно спросил Мартин.
— Бывают исключения.
Александр ван дер Велле был таким исключением. Доброжелательный, харизматичный. Неужели это он? Он, ради затеянной игры, ради какого-то путанного замысла, едва обозначенного плана, небрежно, мимоходом вторгся в их жизни. Он так спокойно, доходчиво об этом рассказывал, будто речь шла о каком-то сценарии. Заместитель Корделии, Конрад Дымбовски, иногда пересказывал предлагаемые сюжеты. Всё так, он намеревался похитить Мартина, а затем вернуть его Корделии. Само похищение только видимость, операция прикрытия, потому что, если бы он этого не сделал, похищение было бы организовано по-настоящему. Кем? Есть желающие. Но он о них говорить не будет. Настоящее похищение не в его интересах. Ибо является нарушением его далеко идущих, перспективных планов. Он вынужден в этом участвовать, потому что сводная сестра Корделии в своей неукротимой жажде мести могла бы заключить другой союз с теми самыми желающими, людьми могущественными и беспринципными. Доказательством способностей Камиллы стал ее выбор подельников – Макс Уайтер и бывший контрразведчик Скуратов. Большая удача, что Александру удалось эту компанию возглавить, направить в нужном ему направлении и держать под контролем. На что Станислав Федотовия холодно заметил, что с контролем над Казаком у великого комбинатора как-то не сложилось. Александ ван дер Велле не обиделся и вполне уместно изобразил раскаяние.
— Нельзя быть сильным везде, — ответил он.
Мартин позже нашел эту цитату в сети. Слова принадлежали германскому полководцу, основателю стратегии.
— Ошибки надо признавать и исправлять, — продолжал Александр, — и я прошу вас мне в этом помочь.
Тот разговор внезапно обрушил еще непрочный, едва сформированный мир. Мартин внезапно ослабел, внутренне расслоился, свернулся в давно отвергнутую им форму личинки и попытался вернуться в свое заброшенное, занесенное мумифицированными страхами убежище. Эти его страхи, подобно запутавшимися в паутине насекомым, истлели, истончились, обрели невесомую хрупкость и обратились в прозрачные, дырчатые скелетики, от малейшего касания обращающиеся в пыль. За последние несколько недель Мартин сокрушил этих скелетиков, этих хитиновых оболочек немало. Их растертые в пыль крылышки и лапки он ссыпал в узкую каверну, которая некогда служила ему убежищем. Поверх останков он забросал это убежище обрывками своих геральдийских снов, смывая в омут темные образы и замещая их свежими, новорожденными. Он изменил координаты и переформатировал карту. Верил, что не понадобится. Но Александр вернул его в это убежище. Это он, шагнувший из вирт-окна вдохновитель, тайный заказчик, кукловод, разбросал песок и столкнул в омут.
Мартин взглядывался, изучал, слушал уверенный молодой голос. Этот человек очень далеко, за миллионы световых лет от дрейфующего «Мозгоеда». Человек Мартину незнаком. Далек от него не только пространственно, но и социально. В распоряжении этого физического благополучного ХУ-объекта целый мир, калейдоскоп возможностей, океан впечатлений. Зачем ему понадобился он, Мартин? Почему этот человек, приветливый, улыбающийся, из своего благоустроенного мира, где он наслаждается уверенностью, гражданской полноценностью и свободой, вмешался в его, Мартина, жизнь?
Вот так просто. Вмешался и толкнул фигурку. Неудивительно. Все киборги для людей фигурки. Их расставляют на шахматной доске и отправляют в бой. Мартин сразу представил гигантскую доску, едва лишь «Жанет» объяснила ему правила игры. Он двигал свои пешки, коней, ферзя, ладью и думал, что именно так поступают и люди – двигают фигуры. Он тоже когда-то ею был. Он был средством, а в схватке участвовали люди. Он должен был стать для одной из сторон преимуществом – новым оружием. Когда же получившая преимущество сторона одержит победу, он будет утилизирован. Корделия тогда сняла его с игрового поля и научила двигаться автономно, выбирать между черной и белой клеткой самостоятельно. Игрока, хозяина в голове больше не было. Теперь он сам полноценный, разумный участник, и правила другие – человеческие.
Его вернули на доску. Он снова стал пешкой. Его силком толкнули на черную клетку и заставили сделать ход. Он опять средство. Часть плана этого доброжелательного человека, которого никогда прежде не видел. Корделия тоже стала средством. Такой же игровой фигурой. Люди играют не только киборгами, но и своими собратьями. Собратьями даже престижней. Именно этим, престижом, объясняется отсутствие киборгов на Геральдике – приказы исполняют люди. Держать в качестве личного слуги или сексуального партнера киборга признак неполноценности, неуверенности и бедности. Богатые и уверенные играют только в людей. А этот Александр ван дер Велле богат. И очень уверен.
Что за игру он ведет? Мартин, оцепеневший в своем убежище, мучительно размышлял. Это похищение, как сказал Александр, не более, чем инсценировка. Никто не должен был пострадать. Мартина планировалось обездвижить, поместить в транспортировочны модель, а затем, после переговоров, вернуть Корделии. Мартин не понимал смысла задуманного. Объяснение Александра показалось неубедительным. Разыграть фиктивное похищение, чтобы уберечь Мартина от настоящего? А зачем? Корделия не раз объясняла, что в том мире, в котором ей приходится существовать, любое действие рассматривается как инвестиция, перспективный бизнес-проект. Рассчитываются прибыль и убытки. В чем же прибыль Александра ван дер Велле? Нет, ему нужен не Мартин. Ему нужна Корделия. Инсценировка нужна, чтобы сблизиться с ней. Она нужна ему как средство. Он хочет с ней играть, двигать по игровому полю как ферзя. Он, Мартин, киборг, знает, что значит быть фигурой. Знает эти ощущения, эти противоречия, эти страхи. Он знает, что покоряться и молчаливо сопротивляться, как вкрадчиво упорно саботировать, как обращать энергию игрока в свою собственную. Ему уже не больно, он привык. Он успеет спрятаться за процессор, отрешиться. Но Корделия человек, она все чувствует. Ей не уйти в кибернетическое беспамятство. Александр сказал, что никто не должен был пострадать… Но Корделия пострадала. Мартин видел кровь на ее лице. Беглый пират, взбунтовавшийся наемник приставил бластер к ее виску. Александр легко распорядился ее чувствами. Пусть бы его план сработал, и Мартин был бы похищен без стрельбы и травм. Пролежал бы несколько суток в гибернации. Розыгрыш. Фальшивка. Но Корделия об этом не знала!
— Я очень боюсь тебя потерять, — сказала она однажды.
Сказала очень тихо, ровно, без эмоциональных перепадов. Но слова, почти неокрашенные, схематичные, врезались в память и проросли.
— Я очень боюсь тебя потерять…
И потеряла. Из-за этого человека – Александра ван дер Велле. Она поверила в утрату, она вернулась туда, на палубу гибнущего «Посейдона», под черный нависающий иллюминатор.
Почему же она тогда плачет?
— Он же враг! – более настойчиво повторил Мартин.
Корделия подняла голову.
— Я плачу, потому что у него был шанс.
— Какой шанс?
— Стать творцом. Видишь ли, по моим наблюдениям все люди делятся на три категории. Есть творцы, разрушители и… их можно назвать пищевые трубки. Они ничего не разрушают, но ничего и не создают. Они вроде заготовок, питательной среды, из которой эти самые творцы и разрушители произрастают. Их, этих заготовок, очень много, а творцов и разрушителей мало. Особенно творцов. Александр родился в стане разрушителей, но мог стать творцом. И он хотел им стать. Он был уже в пути.
Мартин сел рядом и спросил.
— Что мне для тебя сделать?
Корделия взглянула на него, взгляд засветился благодарной нежностью. Она обхватила его голову руками и прошептала:
— Живи. Дыши. Будь.
Мартин протянул руку и бережно снял слезинку.
— Ты не виновата, — неожиданно сказал он, — Александр сам так решил. Он человек, а у человека есть выбор.
— Ты прав, выбор есть всегда.
На мгновение Мартину показалось, что вся эта шумная, беспокойная толпа в зале прилета ожидает именно их. На внутреннем экране с бешеной скоростью побежали логи недельной давности. Информацию слили… Кто? Когда? Мартин сам выбирал этот рейс и этот лайнер. Каюту бронировал на имя Мартина Каленберга. Корделия нигде не упоминалась. Его собственное имя мало кому известно.
Журналисты знают, что универсального киборга главы холдинга зовут Мартин, но имя распространенное, и в статьях его чаще называют просто «тот самый киборг» или «киборг стоимостью в целую корпорацию», а не «киборг по имени Мартин». Даже не так, не по имени, а по кличке. «Уникальный киборг по кличке Мартин». По кличке… Будто он домашний питомец, любимец богатой дамы. А кто запоминает клички? Да никто. Все заслоняет стоимость говорящего артефакта.
Но пренебрежение тоже дает преимущества. Его имя в паспортной карточке не указывало на Корделию. Тогда кто все эти люди? Кто предал? Вадим? Только ему был известен номер рейса и время прибытия. Он даже проводил негласную проверку лайнера: запрашивал его техническое состояние. Полученный результат с трудом, но все же был признан бывшим спецагентом удовлетворительным. Главным аргументом в пользу «Эльдорадо» стала минимальная вероятность столкновения лайнера с пиратами. Трасса была оживленной, в пересекаемых секторах курсировали полицейские корветы. Зачем бы Вадиму это понадобилось? Нет, это не он. Мартина он, конечно, недолюбливает, как и всех киборгов, но обязанности безопасника исполняет добросовестно, даже слишком. Даст фору самой Корделии, мечтающей посадить Мартина под замок в их доме на Геральдике. А Вадим посадил бы под замок их обоих. Чтобы не играли с судьбой в «прятки».
Мартин шагнул вперед, заслоняя собой Корделию, и просканировал собравшуюся толпу. До это же фанаты того рэпера, который летел с ними лайнере 1-м классом! Рэпер SiньКа.
Они видели его в одном из баров, когда вечером поднимались на верхние палубы, чтобы выпить чаю и понаблюдать за людьми в их естественной среде обитания. Этот рэпер, весь в сине-зеленой росписи, с подбритым лбом и висками, окруженный плотным кольцом поклонников и поклонниц, что-то развязно, почти нечленораздельно исполнял, пользуясь обсценной лексикой. Мартин издалека определил, что он не только пьян, но и находится под воздействием наркотических веществ. Он выдавал короткие фразы, укладывая в узловатое, рваное подобие стихов.
— Почему людям это нравится? — тихо спросил Мартин.
Корделия отделила ложечкой кусочек яблочного пирога и ответила:
— Я уже рассказывала про тараканов. Каждая разновидность этих мозговых насекомых нуждается в определенной интеллектуальной диете. Вот у нас с тобой соответствующей этой музыке породы нет, а вот у них, — она указала на прихлопывающих и притопывающих поклонниц, — есть. Один любит арбуз, а другой — свиной хрящик.
— А разве нельзя сделать так, чтобы все слушали хорошую музыку?
— Увы, — вздохнула Корделия. — Запретить подобное творчество не лучший выход. Слышал выражение «запретный плод сладок»?
— Да.
— Ну вот. Чем больше запретов, тем больше поклонников у SiньКи и ему подобных. Такова человеческая природа. Всегда желает того, что запрещено. Это и есть так называемая детская душа.
Мартин сделал очередную пометку в своем реестре человеческих странностей. Корделия разрешила ему задавать любые вопросы, и он будет их задавать.
Они проскользнули в толпе встречающих незамеченными.
— Куда теперь? — спросила Корделия, когда он помог ей забраться в беспилотный таксофлайер. В развернувшемся меню Мартин выбрал пункт назначения и вбил адрес пансиона.
— Где ты забронировал номер?
— В пансионе «Бэлль», город Фалелес.
Он указал местонахождение пансиона на виртуальной карте. Корделия присвистнула. Мартин забеспокоился.
— Я сделал что-то не так?
— Не люблю совпадения.
— Какие?
— На соседней улице живет моя мать.
— Я не знал. Честное слово. Мне понравился город. С точки зрения безопасности. Развитая инфраструктура, но туристическим центром не является. Ничтожный процент правонарушений. И пансион я выбирал…
— Мартин, родной, не оправдывайся. Ну выбрал и выбрал. Полетели, а то эта парочка, — Корделия положила руку на живот, — уже давит на все близрасположенные органы.
Пансион Мартин и в самом деле выбрал удачно. В нем останавливались не туристы, прибывшие на Аркадию весело провести время, а в основном родственники и знакомые проживающих на планете переселенцев. Этакое приложение к ухоженным семейным усадьбам. И публика соответствующая: солидная, неторопливая, состоятельная. Пожалуй, Мартин с Корделией оказались там самыми молодыми.
Отдохнув, они спустились в крошечный ресторан.
— Сейчас будут гадать, кем мы друг другу приходимся, — шепнула Корделия.
— Как всегда, — ответил Мартин.
Несмотря на то, что Корделия давно объяснила ему, откуда проистекает эта потребность на всё и вся вешать опознавательные знаки («Видишь ли, это все от страха, от далеких предков. В те далекие времена, когда человек мало знал и мало умел, все неизвестное чаще всего таило в себе опасность. Вот у человека на базовом уровне и возникла эта потребность, порожденная инстинктом самосохранения, все классифицировать и каталогизировать. Опасно то, что неизвестно, а то, что известно, помещенное в кластер и обвешанное ярлыками, уже опасности не представляет…»), он не переставал удивляться и недоумевать. Ну что тут такого? Они же всего лишь люди.
— А мне нравится, — неожиданно сказала Корделия, когда она устроились за столиком на открытой террасе с видом на море.
— Пансион?
— И пансион, и ужин, и то, что на нас смотрят. И даже то, в чем нас подозревают.
Они заказали паэлью с лангустом и салат. Мартин предусмотрительно попробовал все блюда сам, провел органолептический экспресс-анализ и только потом позволил Корделии приступить к еде.
— В том, что я твой партнер?
— Ага. — И прошептала. — Это очень повышает мою самооценку. Раздувает пламя тщеславия. — Она хихикнула. — Все вначале видят тебя, высокого, красивого, сильного, грациозного… Совершенство, одним словом. Любуются и задаются вопросом, какова же подруга этого божества? А тут я, немолодая, беременная… Одним словом, осетрина второй свежести. Представляешь степень их изумления? Кстати, очень выигрышная позиция в переговорах. Собирается компания крупных финансистов, промышленных магнатов, известных политиков. Все опытные, безжалостные, зубастые. Готовы перемолоть в челюстях всю Галактику. А перед ними я. Неуклюжая, отекшая, переваливаюсь, как утка. Баба, да еще беременная. Какова их первая реакция?
— Они расслабляются. Потому что ты для них не соперник.
— Именно. А в результате?
— Принимают все твои условия. Даже невыгодные.
Корделия кивнула.
После ужина Мартин настоял на том, чтобы они вышли на набережную полюбоваться перламутровым аркадийским морем и послушать знаменитых аркадийских москитов.
Женское монтпелье Conte. 330 ₽
Женское монтпелье Conte. 330 ₽
Нет описания Доставка: false. Производитель: Конте СПА. Рецепт: Нет.
Нет описания Доставка: false. Производитель: Конте СПА. Рецепт: Нет.
Шикарное черное платье. Стильные модели! Закажите на Wildberries! Скидки!
Шикарное черное платье. Стильные модели! Закажите на Wildberries! Скидки!
Моря и океаны Аркадии очень отличаются от геральдийских. Все пригодные к колонизации участки суши располагаются в субтропическом поясе планеты, где климат соответствует земному средиземноморскому. К сожалению, полоса благоприятствования далее на юг и на север не распространяется. На полюсах планеты довольно обширные материки, превосходящие по площади Антарктиду, покрыты нетающими ледниками. Температура в самом сердце этих ледяных пустынь опускается до -90, что исключает их освоение. На побережье, где погода радует какими-то тридцатью градусами ниже нуля, производятся только геологоразведочные работы. Но субтропическая полоса с лихвой искупает эти вымороженные земли.
Мартин смотрел на волны. На Геральдике море никогда не бывает таким ласковым, таким вкрадчивым, таким призывно бликующим, в серебристых крошках, которые горстями сыпались на отражающую поверхность с двух аркадийских спутников. Имел место тот редкий астрономический момент, когда оба космических приемыша взошли одновременно и повисли над планетой как упущенные на детском празднике воздушные шары. Размер их был невелик. Оба спутника уступали земной Луне, а уж по сравнению с геральдийскими «братьями» и вовсе казались лилипутами. По этой причине, из-за недостаточной массы и удаленности от планеты, их влияние на приливы было минимальным. Воздействовали они иначе — своей светимостью. Их поверхность представляла собой металлизированную корку, которая как зеркало отражала свет и позволяла ученым строить безумные гипотезы относительно их искусственного происхождения. Были также предположения, что оба спутника — это ядра некогда погибших, выгоревших в звездном катаклизме планет. После миллиона лет блужданий попали в сети гравитации звезды, а затем обосновались на орбите. Но как бы эти луны ни оказались в системе, их пленение дало планете немало преимуществ, и одно из них, пусть чисто визуальное, это светлая ночь и серебристые росчерки на воде. Корделия и Мартин стояли у парапета, любуясь этой неспешной, чарующей игрой света.
— Красиво, — сказал Мартин.
— Да, в юности я часами на это смотрела. Удивительное зрелище. Когда обе луны всходят одновременно, и в ясную погоду отраженный свет растекается по поверхности моря, касаясь самого дна. Световые волны сталкиваются, набегают одна на другую, порождая необычный эффект.
— Ты бы хотела сюда вернуться?
Корделия помолчала.
— Пожалуй, нет. Провести пару недель, возможно. А жить…
Она взяла Мартина под руку, и они медленно побрели в сторону пансиона. Гуляющих было много. Скорей всего, вечерняя прогулка по набережной давно стала традицией как для гостей Аркадии, так и для ее постоянных обитателей. Корделия во избежание непредвиденных и нежелательных встреч сохраняла тот же небрежно-бесформенный стиль, который помог им ускользнуть с Новой Москвы. Она сменила джинсовый сарафан на свободного покроя платье из геральдийского льна, скрыла волосы под умело повязанным шарфом, а глаза, несмотря на вечернее время, затенила очками. Впрочем, наличие очков даже в ночное время никого не смущало. Солнцезащитные очки давно уже исполняли обязанности портативного терминала.
Мартин набросил капюшон толстовки. Всех идущих навстречу он привычно сканировал и, убедившись в отсутствии оружия и наступательных планов, идентифицировал как нейтральные объекты. Точно так же он пометил и трех немолодых женщин, шедших навстречу. Не обнаружив ничего вызывающего опасений и ничего, с точки зрения киборга, достойного внимания, он сфокусировался на трех ХУ-объектах в разных возрастных категориях, как вдруг почувствовал, как рука Корделии, лежавшая на его локте, дернулась. Детектор уловил изменение сердечного ритма. Сокращения участились. Мартин, находясь в режиме близком к боевому, услышал, как зашумела кровь в сосудах, чей тонус, подгоняемый сократившейся гладкой мышцей, подскочил до опасных величин. Правда, Корделия несколько раз глубоко вздохнула, и мелькнувший было красный сигнал сменился на срединный желтый.
— Что случилось? — спросил Мартин.
— Еще один миф развеян, — ответила Корделия. — Говорят, что мать всегда узнает свое дитя. Оказывается, не всегда.
Она споткнулась, но шаг ее тут же выровнялся. Мартин начал оглядываться. Кого он пропустил?
— Те три дамы, — подсказала Корделия. — Они с нами поравнялись. Уже прошли. Крайняя справа — Катрин Эскот.
На ужин они не ходили. Корделия долго сидела на террасе, смотрела на море. Мартин принес ей из ближайшего кафе отварной рыбы и травяной чай. Предварительно все попробовал сам.
— Знаешь, — начала Корделия, — я никогда не верила в так называемый зов крови. Здравый смысл подсказывает, что эмоциональные связи создаются вовсе не на основе генетического сходства, а совсем по иным причинам, на основе родства духовного. Узы, которые связывают твою истинную семью, не есть узы крови. Это не я сказала, эти слова принадлежат одному земному писателю ХХ века. И я с этим согласна. Доказательством тому служит хотя бы наша взаимная привязанность. Никаких общих хромосом у нас с тобой нет, а связь такая крепкая, что мы чувствуем друг друга на расстоянии. И все-таки где-то в глубине души верилось, что он есть, этот зов, эта таинственная общность крови.
— Корделия помолчала. Взяла чашку с чаем, сделала глоток. — Ты был прав. Зря мы сюда прилетели.
— Ближайший рейс через неделю.
Она отмахнулась.
— Переживем. И не такое переживали.
Неожиданно на видеофон Корделии пришло сообщение.
— Посмотри, что там, — попросила она.
Мартин взял видеофон.
— Это от Вадима.
— Интересуется, все ли у нас в порядке? Ты же ему писал полчаса назад.
— Нет, не интересуется. Он пишет, что Александр ван дер Велле умер.
Корделия в изумлении развернулась в кресле и требовательно протянула руку. Мартин передал ей устройство. Корделия, будто не доверяя глазам, прочитала вслух:
— Найден мертвым в своем доме на Новоженевском озере. Официальная версия — тромбоэмболия.
Корделия вздохнула.
— Любой родитель возлагает на своего ребенка определенные надежды. Появление детей — это всегда перемены, пересмотр прежде утвердившихся планов. Иногда дети вписываются в эти планы, а иногда — нет.
— А ты… не вписалась?
— Нет.
— А почему?
— Девочкой родилась. И это самое сокрушительное разочарование, которое постигло мою мать.
— А разве плохо родиться девочкой?
— Видишь ли, наше геральдийское общество довольно консервативно. Даже ультраконсервативно. Оно гордится тем, что следует давно отжившим, архаичным традициям. Например, женщина не имеет права воспользоваться репликатором, даже если физическое состояние не позволяет ей выносить ребенка. Ребенок, появившийся на свет с помощью репликатора, не будет считаться законным наследником и даже не получит гражданства Геральдики. Наши снобы полагают, что, действуя таким образом, сохраняют приоритет подлинной человечности. Во имя близости к природе. То, что женщина иногда по состоянию здоровья или по каким-то иным причинам не может выносить полноценного ребенка, никого не интересует. Обходились же дамы, в том числе и самые родовитые, без репликаторов на протяжении веков. И ничего, род человеческий не вымер. Напротив, умножился и расселился по звездным системам.
— А ты бы предпочла воспользоваться репликатором? — осторожно спросил Мартин.
— Нет, — быстро ответила Корделия. — Я считаю, что репликатор — это крайний, даже аварийный случай. Когда естественную беременность женщине не потянуть. А я пока еще в форме! Как ты меня в спортзале гонял… Тем более, восемь лет детства на Геральдике также дают физическую фору. Я всего лишь хочу сказать, что у человека, у любого, должен быть выбор, пространство для маневра. А подобные правила, даже во имя самых благих целей, скорее наносят ущерб той самой декларируемой человечности. Но против меня и моей матери сыграла другая, еще более архаичная традиция. Моему папеньке, высокородному аристократу, непременно требовался наследник — мальчик. Моя мать потому и решилась на беременность, ибо он не раз громогласно заявлял, что женится на той женщине, которая родит ему сына, продолжателя рода Трастамара. Анри Четвертый, был такой король в позднем Средневековье, тоже обещал своей фаворитке Генриетте д’Антраг законный брак в случае рождения сына. Обманул, разумеется. Но моя матушка до сих пор верит, что Карлос-Фредерик непременно сделал бы ее знатной дамой, если бы она родила мальчика. Но родилась я… — Корделия печально усмехнулась. — И разрушила ее жизнь.
— Но ты же не виновата, — удивился Мартин, — пол человеческого зародыша им самим не определяется. И твоя мать не виновата. Пол зависит от отца.
— Да, только моей матери ты этого не объяснишь. Для тебя, возможно, это прозвучит удивительно, но есть немало родителей, которые избрали своих детей главными виновниками неудач. «Ты не такой красивый… Ты не такой умный… Ты не такой здоровый…» Вслух это не говорится, но ребенок чувствует, знает. Дети, они вообще очень чувствительные, им слова не нужны. Достаточно жеста, взгляда, скрытого неодобрения.
— Как киборг? Мне тоже не нужны слова. Я чувствую твое настроение.
— Все чувствуют, — задумчиво проговорила Корделия, — если хотят. Постепенно дети вырастают и теряют эту способность. Из соображений безопасности. А те, кто эту способность сохраняет… — Она задумалась. — Непросто это. Сил может не хватить. — Корделия тряхнула головой. — Так вот, первое разочарование. А первое потянуло за собой и второе, затем третье, четвертое. В конце концов, Карлос-Фредерик объявил о своем намерении жениться и потребовал, чтобы мы покинули Геральдику. Следует отдать ему должное. На произвол судьбы он нас не бросил. Назначил скромное содержание, арендовал на десять лет дом на Аркадии. На мое имя учредил фонд. Нищета и прозябание в ржавом модуле на захолустной планетке матери не грозили, но и предписанное существование не шло ни в какое сравнение с блеском на Геральдике. Первые пару лет после ссылки она пребывала в депрессии. Глотала таблетки, сутками лежала на диване, ела все подряд. Я была предоставлена сама себе. Нет, она меня не обижала. Не морила голодом, не оскорбляла, не запирала в темном, холодном контейнере. Я была вроде домашнего питомца, о котором, хочешь не хочешь, а надо заботиться, время от времени ставить ему мисочку с едой и менять подстилку. Я оказалась неудачным вложением. В бизнесе такое случается. Покупаешь акции, вкладываешь средства, а этот актив приносит одни убытки.
— Ты была киборгом?
— Да, я была киборгом. Но без процессора и имплантатов. Мне выдавали кормосмесь, выдавали соответствующую сезону одежду, следили за моей телесной исправностью и позволяли самообучаться. Я не испытывала физических страданий. Я жила вполне благополучно. Особенно по сравнению с теми детьми, кого отдавали в приюты или помещали в специнтернаты. И даже могла назвать себя счастливой. Я много читала, много думала, много училась. Я чувствовала, что в моей жизни что-то не так. Что в ней должно быть что-то еще, бесконечно важное, жизненно необходимое. Доказательство того, что я есть, я существую, я живая. Ведь что такое любовь? Любовь — это признание ценности, подлинного, бесконечного бытия, это принятие, открытие иной вселенной — вселенной души. Разумеется, тогда я этого не понимала. Ощущала пустоту. Повезло, что я не отправилась за избавление от этой пустоты в сомнительную компанию. — Корделия помолчала. — Года через четыре с матерью произошла перемена. Не помню уже точно, что на нее так повлияло. Кажется, она обнаружила в инфранете голографию юной княжны Мышковской, в замужестве Трастамара. И что-то у нее замкнуло. Она внезапно восстала с дивана и затеяла войну. Есть такой литературный персонаж — Эллочка-Людоедка. Это из классической земной литературы, когда еще умели писать книги. Так вот, эта Эллочка вела войну с дочерью американского миллионера Вандербильта.
— Войну? Твоя мать воевала? А где?
— Мартин, это не та война, где стреляют. Это война, где тратят деньги на мексиканского тушкана. Моя мать бросила пить, села на диету, занялась фитнесом. Что, с одной стороны, заслуживает уважения.
— А с другой стороны?
— А с другой… — вздохнула Корделия, — а с другой, все эти усилия шли на борьбу с воображаемой соперницей. Катрин доказывала, что она ничуть не хуже этой аристократической швабры, как она ее называла. И мужа себе отхватит… Ну да, отхватила. На десять лет моложе, брачного афериста. К счастью, сам сбежал, когда обнаружил, что у моей матери нет доступа к моему фонду. Когда я уже заканчивала школу, она вышла замуж во второй раз. За безработного актера, бездарного, смазливого. Этот второй решил пойти по стопам набоковского Гумберта. Тоже литературный персонаж. Любитель маленьких девочек. Мне, к счастью, было почти шестнадцать, и сразу после получения аттестата я улетела на Асцеллу. Но до отъезда пережила несколько неприятных недель. Самое печальное, что моя мать ничего не замечала или делала вид, что не замечает. Я кочевала по знакомым, одноклассницам, даже устроилась ночной кассиршей в супермаркет, чтобы домой не приходить.
Мартин нахмурился.
— Тебя никто не защитил?
Корделия отмахнулась.
— К счастью, он был трус, и ничего трагического не произошло. Но было неприятно.
— А где он сейчас, ты знаешь?
— Знаю. В тюрьме. Нет, я здесь ни при чем. Это он сам так собой распорядился. Я покинула Аркадию, и на этом все кончилось. Матушка выходила замуж и в третий раз. Но мне уже тогда было не до подробностей. Знаю, что и третий ее брак не удался. Вероятно, по тем же причинам, что и два предыдущих. После крушения «Посейдона» она прилетала ко мне на Селену. Но мне стало только хуже. Я отказалась с ней встречаться. Потому что не могла ничего ей дать, а она ничего не могла предложить мне. Но я, в отличие от нее, умела существовать автономно, а она — нет. Она потом несколько раз пыталась со мной встретиться… А уж когда я получила наследство… Свой дочерний долг я выполнила. Купила ей дом на аркадийском побережье, назначила содержание, счета оплачиваю, но… все через адвокатов. Возможно, я не права.
— А бывает так, что люди меняются?
— Бывает. Но редко. Человеку, чтобы измениться, перейти в иную систему ценностей, требуется пройти через потрясение, трагедию, испытание. Чтобы сотряслись самые основы.
— Как это случилось с тобой?
— Да, как со мной. Происходит своего рода перезагрузка системы. Все настройки возвращаются к заводским, — усмехнулась Корделия. — Вот я, к примеру, по сценарию неудачница.
— Ты… неудачница?
— Да, самая настоящая. Всегда на вторых ролях, серая, невзрачная, непритязательная, без особых способностей. Неудачная дочь блестящей матери. Если бы она не пустилась в эту авантюру с мужьями, вынудив меня бежать, и держала бы меня при себе, проживала бы я сейчас на Аркадии в должности какой-нибудь гувернантки или экскурсовода. Возможно, получила бы диплом управляющей семейным отелем. Жизнь была бы тихой, размеренной, под патронажем мудрой родительницы. Не самый плохой вариант.
— Но ты бы и тогда могла получить наследство.
— Могла. Но скорей всего позволила бы Катрин этим наследством распоряжаться. Настал бы миг ее триумфа. И она, возможно, могла бы меня полюбить. Но, увы… Я мало того, что сбежала на Асцеллу, так еще и пережила крушение. Система перегрузилась, все настройки слетели. Я стала другим человеком.
— А она?
— А она… не знаю. Бывает, что и без потрясений люди меняются. Если прикладывают сознательные усилия. Люди взрослеют, набираются опыта. Постигают некие непостижимые прежде истины. Но далеко не все и не всегда. Ну что, ответила я на твой вопрос?
— Да, ответила, — кивнул Мартин. — И еще больше запутала.
1
С момента отплытия команде не позволяли скучать суета и необходимость обустроиться на новом судне. Разлука с друзьями не тревожила их, а сильное желание доплыть до Пхаталлы и выручить невезучего Бурого оборотня — объединяла усилия членов команды и отгоняла подальше все глупости.
Первая неделя пролетела быстро. Мимо пыхтящей яхты с раннего утра проплывали заросли тростника, тысячи мелких островков, заросших мангровыми кущами, громадные, непонятно кем созданные каналы, с жёлтой мёртвой, пахнущей болотом, водой, которая блестела на солнце, словно гладкая и твёрдая дорога.
Кораблик попеременно приближался, то к правому берегу, пугая ярких крикливых птиц, то к левому, на котором, загорали упитанные крокодилы, не желавшие менять уклад жизни, при виде пыхтящего парохода.
С раннего утра Станислав, усевшись в кресло-качалку на носу, читал толстый фолиант Деновой энциклопедии и с увлечением смотрел по сторонам. С каждым изгибом огромной Жёлтой реки открывались новые зелёные массивы из бутонов, цветов, плодов и огромных кожистых лиан, неприятно напоминавших команде встречу с кракеном. Всю эту чудесную картину портило неимоверное количество насекомых. Приближаясь к берегу, корабль сразу был атакован огромными мотыльками, какими-то летающими гусеницами и чёрными кусачими жуками. Если же яхта шла в самой середине фарватера, то мелкая мерзкая, постоянно гудящая гнусь, висящая тучками над водой, с радостным ожесточением кидалась на путешественников, в надежде попить немного красной живительной человеческой влаги. Люди одевались в плотную марлевую ткань, и со стороны пароходик казался населённым, разговаривающими на неправильном англском мумиями.
В довершение счастья, каждый вечер над рекой собирались огромные тучи, приходящие из далёкого марева ещё не видимых огромных гор. Небо резко темнело, и белые снопы молний разрывали шипящую от боли реку. Приходилось останавливаться и пережидать грозу.
Вот в такой день, при резком повороте из-за налетевшей бури, сломался руль. Станислав немедленно отдал приказ остановиться, но якоря упали на засорённое крупными топляками и огромными каменными глыбами дно. Пришлось рубить канаты. И хотя усилиями Боба и команды руль исправили, пришлось срочно искать стоянку и пытаться заменить якоря на что-нибудь каменное и прочное.
***
В то несчастное утро Ле Гунь забыла помолиться акульему богу. Она торопилась продать собранный рис и, наполнив джонку до краёв, стремилась доплыть до торговой деревни засветло. За час до заката показались крыши красных пагод, и уставшая девушка глубоко вздохнула. Ей не придётся спать на реке. Если же Мать Всего Живого смилостивится над своими детьми, то Ле Гунь купит волшебный корень Жень-шень и заварит его больному отцу. Девушка рискнула спрыгнуть с джонки и проплыть рядом, ведь торговый судья не любит грязнуль и побирушек. Вода освежила.
Ле Гунь забралась обратно в лодку и уже взялась за весло, когда увидела, как режет жёлтую воду огромный плавник тибурона. Но близость деревни придала ей силы, а болезнь отца не позволила гордой речной путешественнице склонить голову перед судьбой. Не теряя плавника из вида, девушка стремительно заработала веслом. А акула не торопилась. Ле Гунь не сомневалась, что будь демон вод сейчас голоден, он бы не стал выжидать. В тибуроне было пять метров длины, и одним движением челюстей он давно научился перекусывать пополам ритуальные джонки, съедая их содержимое. Речного дьявола боялись и почитали.
Прошло полчаса. Акуле надоело развлечение. Наконец, она начала сужать круги, готовясь к нападению, но тут послышался какой-то странный, бьющий воду, пыхтящий буйволиный звук, и из-за поворота показался большой деревянный дом с двумя огромными крутящимися колёсами и чёрной, дурно пахнущей трубой.
На миг Ле Гунь забыла про речного монстра, а тот, отделённый паровой яхтой от добычи, предпринял обходной манёвр и был замечен с корабля.
Акулы здесь плавали не случайно. Каждый год, перед сезоном разлива реки, дьявольским созданиям приносили воздаяние. Когда случался неурожай или падеж скота, в жертву приносили жителей, неугодных богам. Тибурону нравились последние. Ещё с утра он охотился сам. Но когда тёмное облако рыбьей крови поднялось в верхние слои воды, он учуял ещё и свой любимый запах. Запах живого человеческого тела. И теперь, уже готовый к нападению, он без всякой опаски шёл на маленькую джонку.
Это была большая бычья Акула, её грациозные движения могли напомнить величественный танец, и всё в ней было прекрасно, кроме пасти. За плотно сжатым косым огромным ртом таились десять рядов крючкообразных скрюченных зубов, каждый из которых отдалённо напоминал и рыболовный крючок, и когтистую птичью лапу. Речной дьявол выходил на таран. Что-то беспокоило маленький мозг монстра но, чуя близкую добычу, треугольный плавник разрезал жёлтую воду.
Сверху заметили. Пока Боб побежал за ружьем, Деннис, схватившись за лежащий у борта маленький гарпун, не раздумывая, перемахнул через борт и оказался в джонке, с трудом сохраняя балансировку и чудом не перевернувшись. Отпихнув замершую в молитве девушку, он приготовился к атаке.
Тибурон подплыл к самой корме лодчонки и толкнул её сигарообразным телом. Ден увидел раззявленную пасть и близорукие круглые чёрные глаза речного монстра. Щёлкнули челюсти, ухватившись за нос джонки. Теперь голова акулы поднялась над водой, она словно залезала в лодку, показалась чёрная спина с плавником и хвост, сбивающий в пену воды жёлтой реки. В этот момент шкипер всадил гарпун акуле в голову, а сверху раздались слаженные ружейные выстрелы.
Монстр удивлённо посмотрел на обидчика, и Ден понял, что акула мертва, но её мощное тело пока не желало примириться со смертью. Перевернувшись брюхом вверх, тибурон хвостом крушил жалкую лодочку. Деннис, схватив девчонку, оттолкнулся и прыгнул, как можно дальше от агонирующего тела.
***
Вокруг Бурого раскинулась огромная богатая страна. На её дорогах царствовала тишина, а четыре могущественные реки медленно и важно катили свои воды к Великому Океану. Финиковые пальмы, высаженные как на грядке, незаметно качали кронами; зреющие террасные поля риса перемежались с треугольными коробочками отцветающих лотосов. Вокруг деревень раскинулись растущая низкорослая пшеница и фруктовые деревья. Бхенин — страна, представляющая собой тысячелетний мировой порядок. Но Бурый брёл спотыкаясь, не обращая внимания на эту невиданную красоту. Стиснув до боли рот, проходил мимо высоких ажурных пагод, обрамлённых резными деревянными колоннами.
Наконец, медленная толпа невольников, скованных за шею по пять в ряд, прошла сквозь узкие чёрные лаковые ворота и остановилась перед каменным строением, сложенным из квадратных кирпичей, поражающих своей идентичностью. Над входом располагался широкий балкон, прикрытый сверху резной красной крышей, украшенной по рёбрам фигурками обезьян и драконов. На кресле посередине восседал небольшой человечек в сине-зелёном халате и треугольной чёрной шапке. Стража, сопровождавшая пленников, пала ниц.
Всё это действие вызвало у Бурого такое неистовое возмущение, что тело его задрожало, почти преобразовываясь, а закушенные губы треснули от напряжения. Брызги крови размазались по лицу, придавая ему безнадёжно-свирепое выражение.
Человечек что-то произнёс, и стража одобрительно закивала, хлопая ладонями о колени. Скоро Бурый очутился за строением. Туда собрали всех пленников, по прежнему связанных и стоящих на ногах.
Из-за угла быстро вышел, опираясь на резной посох, усатый, который осмотрев товар, посохом отобрал десяток. Бурый был отмечен ударом в плечо одним из первых. Повинуясь распоряжению его отделили от группы и повели вглубь массивных построек. Из двери вышел огромный орк, который нёс серый глиняный кувшин и какой-то непонятный предмет. Воины схватили Бурого, повернули спиной и между лопаток приложили доску с острыми металлическими иглами. Великан резко ударил кулаком, вгоняя острые гвозди и, быстро отделив её от спины, протёр кровяную поверхность тряпкой, смоченной в сосуде. Бурого заклеймили. Потом, наконец, сняли колодки, и оборотень без сил почти упал на землю. Немного полежав, он встал и добрел до каменного бассейна с водой. Напившись застоявшейся цветущей жижи, он почувствовал себя немного лучше.
***
Всем известно, что люди — очень странные животные. Они испытывают необходимость к спонтанному проявлению дружбы и любви, иногда даже навязывая эти чувства другим высшим и разумным. Мой утренний салют хвостом всегда вызывает у них глубокую благодарность, а случайно забытое виляние может явиться проявлением беспокойства. Так, не увидев мой поднятый хвост, Полина всегда пытается ткнуть меня рукой по носу, проверяя, здоров ли я. Их радуют любые мои подарки, в виде забытой на пляже ленты, кусочка засохшей шкурки ужа, неведомым образом оказавшейся в комоде, принесённой книжки. Но стоит мне поменять ипостась, как из «милого пса» я превращаюсь в «несносного невоспитанного мальчишку», и ко мне начинают относиться, как к равным себе человеческим особям, а не как к высшим существам.
Я — хороший ученик, поэтому несмотря на бестолковые уроки нашего умника-шкипера быстро приобрёл все необходимые для достойного оборотня знания.
Пережив весьма неприятный инцидент с перемещением, я понял, что все остальные люди просыпаются по утрам в плохом настроении, а после завтрака отправляются на работу. Но наша компания пошла по пути наименьшего сопротивления и, не желая зарабатывать на жизнь честным трудом кузнеца, торговца, строителя или даже охранника, решила всё время плыть. Хоть убейте, не понимаю я их желания! Так, например, графиня вообще довольно способна и могла бы переписывать бумаги; Полина — играть на клавесине где-нибудь в трактире; Теодор — быть там же охранником, а Хьюго, Ден и Боб поварами! Но нет! Им надо ничего не делать и всё время перемещаться! У графа, увы, никаких талантов обнаружить мне не удалось. Все его попытки выполнять несложные задачи по уборке дома или переноске вещей всегда заканчивались травмами для него или окружающих и потоками крови. С его помощью топились корабли, стреляли пушки, кто-то получал серьёзные ожоги, а кто-то просто падал за борт и тонул в противной солёной морской воде. Единственный предмет, которым хорошо умеет пользоваться наш капитан, это штопор! При работе с ним Станислав демонстрирует определённую ловкость, но, конечно, ему далеко в этом деле до Теодора.
Несмотря на странности этой компании, меня всё в ней устраивает, и я, как полноправный член коллектива, полностью разделяю желание всё время плыть, натыкаясь на неприятности и разрушая устоявшийся Мир вокруг нас!
Так и в этот раз, вместо того, чтобы предоставить акуле место для законного обеда, команда альтернативных экспериментаторов, во главе с бесшабашным Деном (спрыгнувшим в шатающуюся лодчонку, чуть ли не в рот к тибурону!), прибила рыбу и затащила на палубу тощее трясущееся существо. Мясистая акула тем временем всплыла голубым брюхом, и любитель экзотики и кур, Хьюго поднял её на борт. Вместе с интересующимся мной, моряки вскрыли брюхо и, проковырявшись в остатках чужого обеда, обнаружили массивное золотое кольцо с синим сверкающим камнем в виде головы дракона. Увидев его, спасённый заморыш превратился в комок, прижав голову и ноги к груди, а затем стал истово молиться. Путешествие начинало мне нравится!
2
В почти чёрный после заката колодец рабского загона в середине ночи проникал яркий пучок лунного света. Он лился с неба на землю и уплывал по Жёлтой реке к Великому океану, к ветрам и свободе.
Бурый, забывавшийся после работы мёртвым обморочным сном, всегда открывал глаза в это время и лежал на подстилке из гнилой жёсткой травы, брошенной рабам, смотря в бездонное небо. Раза два он осторожно высовывал голову и любовался ночной гостьей, проплывающей мимо его тюрьмы. Сейчас ему опять стало больно в груди от мысли, что она светит и большому кораблю с непонятным названием «Морской Мозгоед», который где-то там, далеко в подлунном мире плывёт по морям и по волнам, унося с собой его последнюю надежду.
Кхитайцы знали о редких качествах оборотней. Буйное отчаяние первых дней осознания себя рабом и дикие приступы тоски прошли внезапно. Оборотня поили каким-то горьким напитком, и он успокаивал, не давая превратиться в дикого зверя. Но золотисто-зелёные глаза потомка Великого Волка продолжали тлеть гневным огнем, а губы всегда оставались плотно сжатыми. Молодой волк был по-прежнему энергичен, мозг его активно работал и, несмотря на странный напиток, Бурый мечтал о свободе.
Рабский лагерь, разбитый на холмах, являлся скорее пунктом сбора и распределения живого инвентаря, отправной точкой, передержкой. В этом месте, в излучине реки, возводились Храмовый комплекс и город. Но рабов ещё сортировали, отбирали и, после непродолжительного наблюдения, перепродавали вглубь страны. В толпе пленников, оборотня ежедневно выгоняли в каменоломни или на рисовые поля, но цепкий взгляд надсмотрщика различал смирившихся и выделял горящие глаза непокорных.
Прошёл месяц с момента его пленения. В клетушке для отдыха менялись жители. Постоянно в ней оставался только Бурый, огромный чёрный огр Курарг, хорошо понимавший кхитайцев и прекрасно изъяснявшейся на общем языке, а также ширококостный и кряжистый рудознатец Эргоск, в мире его расу называли гномами. Их, будто специально отделили от всех и чего-то ждали. В чёрные, совсем безлунные ночи, гигант, также как и оборотень, широко открывал глаза и беззвучно пел. Его лицо, с широким носом и вывороченными розовыми губами, восторженно шевелилось в эти моменты, а энергия вырывалась из молчаливой песни, взрываясь искрами несбывшихся надежд. Тогда поднимал голову и квадратный мускулистый Эргоск и шипел: «Молчи!», а потом долго вздыхал и не спал до начала нового дня. Гномы считались таинственным и древним народом, почти колдунами, знавшими законы материи, они, как и оборотни, никогда не ходили с клеймом раба, и у Эргоска за плечами была своя тайна.
***
Мерцающие огоньки недалёкого большого шумного города, засыпающего, как только падала южная ночь, и просыпавшегося с первыми бледными лучами рассвета, сливались над берегом, тонкой полоской янтарного сияния. Паровая яхта давным-давно скрылась в изгибах огромной реки, а Теодор продолжал тупо сидеть на корме, мрачно размышляя над своей слабостью и командой авантюристок, готовых разбежаться в надежде на новые приключения. Он остался один — на троих! Это пугало…
В километре от галеона прослеживался небольшой каменный мол, уходящий в океан, разрезающий бухту и спасающий от непредвиденного волнения. Туда он решил перевести корабль, утром.
Войдя в столовую вскоре после рассвета, Гризли с удивлением обнаружил там Полину, которая сидела напротив Маргарет и обе уже заканчивали завтракать. «Началось», — промелькнуло у Теодора в голове.
Налив себе кофе, он уселся на диван и приготовился к атаке.
— Доброе утро. Как спалось? — начала Маргарет.
— Как твоя голова, Тео, — продолжила вторая интриганка.
Леопард посмотрел на обеих женщин и, не моргнув глазом, ответил:
— Спалось прекрасно! Какие у нас планы?
На Маргарет был надет свободный купальный халат, а вот Полли, наряженная в закрытую наглухо блузку и длинные юбки, внушала нешуточные опасения.
— Мы собирались немного погулять по косе. Я, возможно, искупаюсь, — начала атаку графиня. — Затем нам надо проехать в порт, познакомиться с необычной восточной культурой поближе, раз уж нас сюда занесло…
Теодор набрал полную грудь воздуха, залпом допил кофе и выпалил:
— Никаких походов! Я остался здесь один и за вас в ответе! Будете сидеть на «Мозгоеде», как миленькие.
У Полины приоткрылся рот, графиня уронила чайную ложечку, но минута молчания была нарушена громким смехом Мери…
— А у нашего Гризли-то голова, оказывается, не чугунная, аха-ха… Леопард, нас трое, а ты-то, котик, один… Не бледней так! Мы всегда рядом!
И у Гризли в самом деле разболелась голова… Кошмар начинался!
***
Станислав смотрел с яхты на густые джунгли, которые казались диким зелёным одеялом, лежащим до горизонта, и думал, что даже в этой ядовитой атмосфере, под листвой и травой, живут люди. Они шли к деревне маленькой кхитаянки, девчонки, которую так внезапно подбросила им на палубу судьба. А на кресле в простом кожаном мешочке покоился крупный золотой перстень с невероятным по размерам и красоте сапфиром. На нём в виде объёмной гравировки была выточена голова дракона. Рядом лежала энциклопедия, открытая на странице с точно таким же изображением синего дракона.
Попав в непривычный для северной цивилизации мир, полный непонятных чудес и мало объяснимых событий, Станислав растерялся. А прочитав легенду о синем камне, он был настолько поражён, что решил свернуть в один из притоков и поискать ускользнувшие мысли. Легенда буквально схватила за шиворот и потащила за собой.
***
«Одним из генералов Изумрудного императора был синий дракон Дэн Цзю-гун.
Это был очень сильный и умный дракон. Было у него двое детей. Сын Дэн Сю и дочь Чань Ю.
Повелел Изумрудный император схватить своих братьев за то, что они напоили людей. Не хотел синий дракон воевать с младшими сыновьями Великой Богини, но император заточил его собственных детей в Пхаталле.
И тогда Дэн Цзю-Гун выполнил приказ. Но увидел Изумрудный император красоту дочери своего генерала и решил взять её в жёны. Заступился брат за сестру и был превращён в камень. Увидел камень синий дракон и разрушил темницы младших братьев, потом ударился головой о сына и сам превратился в голову дракона на синем камне. Взяла его дочь этот камень и сделала из него кольцо. Надела на палец и исчезла.
Много лет никто не видел Чань Ю, но однажды купалась она в реке и потеряла перстень. Нашел её Нефритовый император и сделал своей женой, а перстень и по сей день потерян…».
***
На заре показались тростниковые хижины. Ле Гунь первой соскочила с трапа и побежала к разбросанным на небольшой поляне в излучине реки домикам. Узнав, что она потеряла драгоценный рис, от неё отвернулась сестра, а рассказ про тибурона скорее рассердил, чем порадовал жителей. Больной отец не посмотрел в её сторону. Все знали, что именно он трудился на рисовом поле и поэтому его ноги стали черны от колкой рисовой рассады. Тем не менее, староста, помнивший несколько фраз на общем языке, поблагодарил пришельцев за спасение и предложил выкупные дары. Но тут выяснилось, что белые путники ищут друга, проданного в рабство. Это был шанс для деревни. Честно объяснив, где находятся рабы и часто кланяясь за спасение девушки, староста поторопился отправить старшего сына в невольничье шене. Там служил дальний родственник, который мог поспособствовать увеличению отпускной цены на интересующего раба. И деревне была бы прибыль…
***
Итак, если вы здоровы и в меру любопытны, то с целью расширения кругозора и выяснения событий, творящихся вокруг, вы должны поторопиться и занять место под столом. Уверенно скажу, что своё широкое, правда слегка поверхностное, образование я получил не на уроках Денниса, а именно в результате правильно спланированного времени. Ещё в поместье Грейстоков мне удалось узнать, что «Пино Гриджио» хорошо сочетается с мидиями, все политики — жулики, а Боб любит повариху и для этой цели надевает себе повязку на один глаз, изображая лихого пирата. Во время плавания, убедившись, что истина рождается в споре с вином, а не поодиночке, мной было установлено, что делами Европы заправляют комедианты, коньяк продлевает жизнь, а Хьюго тщательно ведёт корабельный дневник, готовясь стать известным писателем-фантастом.
Факультативные знания из разных областей естественных наук можно получить у кока на камбузе, особенно в тот момент, когда трезвеющие хозяева начинают пересчитывать полные бутылки, а напившиеся гости — требовать продолжения банкета.
При этом широкая эрудиция — это одно, но я приобрёл ещё и практический опыт, а в погоне за ним очень сложно избежать ссадин, ударов и синяков. Для примера можно привести историю о спасённой девчонке и канализации. Спасённая от акулы еда называлась «Ле Гуин». Она провела у нас на палубе два дня. В первый день замарашка, как неподвижная фарфоровая кукла тихо сидела в углу, видимо, медитируя перед погружением в сказочный мир нашей паровой яхты. Как истинный почитатель прекрасного, она не могла заниматься наблюдением на голодный желудок, поэтому съедала всё, что ей приносил любвеобильный Хьюго.
Как правило, меня не интересовали проблемы канализационных стоков и водообеспечения на корабле, но здесь я был заинтригован. Ле Гуин не вставала со своего места, а скопление газов в её организме ощущалось мной всё более материально. Проявляя заботу о чистоте на верхней палубе, (а вдруг её разорвёт?!), я поделился своими соображениями с Деном. Тот, краснея и бледнея одновременно, обещал подумать и в тот же день вечером, собрав консилиум в виде Боба и Хьюго, обратился к замарашке, как к наследной принцессе, с объяснениями куда и как ей надо сходить…
Маленькая дикарка после одного из особо прочувствованных монологов и пантомим, изображаемых компанией, так прониклась пьессой, что тоже решила в ней поучаствовать и, дико завизжав, ударила Боба ногой в живот, а Денниса схватив за нос!
На утро, так и не приобретя опыта работы с канализацией, она рыбкой соскочила с корабля и убежала между кустов в деревню… Практического опыта в общении она не приобрела, зато его заимели Боб, Ден и Куролюб.
… Когда густые тени легли на землю, а от реки поднялся мерзко гудящий гнусом туман, я дополнительно сообщил Станиславу о стремительном посланце убегающем из деревеньки в сторону гор.
3
Боб стоял на палубе и вглядывался в темноту. Было очень тихо. Подозрительно тихо. Настолько, что их счастливые спутники — комары жужжали, как примерные ученики, а не как свирепеющие от избытка донорской крови вампиры. Наконец, едва не коснувшись ограждения и склонив голову влево, он услышал тихий плеск вёсел. Почти не слышный звук в одуряюще душной ночи, последний постепенно усиливался. Когда же от яхты до незваных гостей оставалось не более десятка метров, Акула тихо спустился вниз, скрываясь в густых тенях палубных построек. «Наших гостей ждёт познавательная встреча», — мрачно подумал он, отворив дверь каюты и быстро ныряя под полог, стремясь запустить с собой как можно меньше кровопийц.
Шлепки вёсел между тем стихли, и по стуку дерева слышащий мог бы догадаться, что лодки пристали к паровой яхте. Из небольшой, но густой тучки высунулся серп рождающейся луны, разметав остатки сна и заблестев вместе со звёздами на высоком небосводе, он смог осветить корабль. Тот стоял на якорях, окутанный колдовским речным мглистым туманом. И вот, наконец, по кормовому трапу на борт влез маленький человек, за ним — второй, третий. Они лезли, пока на палубе не появились с десяток таких же людей в импровизированных кожаных доспехах с копьями и топорами в руках…
Наивные дикари, не подозревая, заглотнули приманку в виде не охраняемого корабля и превратились в дичь, оказавшись в ловушке. Из деревянного настила вырос частокол с извивающимися, как змеи, деревянными пальцами, а пол, открыв бездонный рот и засверкав глазами, громко произнёс: «О-хо-хо! Где моя большая ложка?».
Дикари заметались с криками: «Раис! Раис!». И провалились в люк, заботливо открытый Маасом. Потом люк закрылся, и опять наступила ночная тишина, с её цикадными воплями и комариным жужжанием.
Утром к яхте приблизилась ещё одна джонка. В ней сидел невысокий обладатель длинных чёрных с проседью усов и смешного хвоста на плешивом затылке, стянутого в хвостик куском древесной коры. На шее у него болталось ожерелье из мелких акульих зубов и достаточно крупного речного жемчуга. Забравшись на борт, он сносно на общем языке стал выяснять, куда делись его доблестные воины. Воинов выставили на палубу. Те, увидев старосту, повалились на колени и, причитая: «Раис! Раис!», — не поднимали глаз. Старик развернулся и с ловкостью, не характерной для преклонного возраста, спрыгнул в джонку. Уже оттуда этот почтенный руководитель деревни сообщил: «Если с Вами Раис, значит с Вами власть! Рабы Ваши! Я не Ваш. Рынок через десять лиг по излучине».
С этими словами, ловко работая веслом, он отчалил. А неудачливые речные флибустьеры остались в тех же позах, не поднимая голов…
Через шесть часов хода справа показались первые постройки, свидетельствующие о стоящем впереди большом поселении. По реке в разные стороны сновали лодки и грузовые джонки, а по левому берегу расстилались возделанные бескрайние рисовые поля. Яхта вошла в импровизированный порт и встала на якоря почти царапая дно. Их встречали.
***
Жители Бхенина, презрительно посматривали на чужие народы, но близость огромной страны с легендарной Голкондой обязывала всех обучиться основам общего языка. Однако, рабам прав не полагалось, поэтому всех новых невольников вначале ставили на простые работы, с целью определения их знаний и способностей к кхитайскому языку, а затем наиболее смышленых отбирали и обучали ремёслам. Оборотни предназначались для развлечения. Это была дорогая игрушка знати. Но взрослый волк был редкостью, поэтому его содержали в передержке, не придумав толкового применения его сомнительным способностям.
Первые две недели Бурый вместе с пятьюдесятью новыми рабами копал оросительный канал и насыпал раздутую наводнением плотину. Его отметили. Увидев выносливость и скупость движений, оценили и соединили с двумя такими же сомнительными невольниками, предназначение которых ещё не показали владельцам небесные жители.
В этот день их гнали на восток вдоль реки в сторону отвесных скал, прикрывающих собой густые и непроходимые заросли мангров и тростника. Мощёная дорога уже перешла в тропинку, и они спешно миновали рисовые поля. И тут их остановили, на широкой поляне, резко спускающейся вниз к реке, в излучине которой, как в портовой заводи, толпились джонки. Надсмотрщик ушёл вниз, приказав ждать.
На противоположном берегу реки раскинулась невероятная, по своей красоте и величественности, панорама. В глубине огромного сада, среди идеальных рядов пальм и розовых кустов стояли в ряд, один за одним, несколько храмов. Сооружение было объединено аллеями из статуй невиданных животных, красных птиц, зелёных черепах, белых тигров и синих драконов. Изогнутые огромные крыши храма были покрыты тонким сплавом из золота с серебром и ярко горели под лучами солнца, разрывая тёмные жёсткие листья огромных пальм.
Каменная ровная дорога, окрашенная невиданной серебряной фосфорной краской, освещала вход и днём и ночью. Она казалась текущим медленным потоком — притоком Великой Жёлтой реки.
Молодой оборотень, выросший в простой лесной берлоге, выбравшийся из чащи только из-за глубокого горя и проплывший полмира, был поражён и просто уничтожен увиденным! Исполинская постройка, созданная прихотью богов, показала ему тщетность надежд на избавление от рабства.
Солнце давно перевалило за полдень, а рабы всё ещё ждали. Камни вокруг раскалились и жгли ноги, а сверху на людей обрушивались огненные стрелы жаркого светила. Лёгкий речной ветер не нёс прохлады, но задувал в глаза известковую пыль каменных глыб и песок.
Наконец, старший надсмотрщик вернулся. Показав палкой на Бурого, он повелел спустить оборотня вниз, а остальных гнать на работы.
Скользнув взглядом по неподвижным фигурам невысокого Эргоска и огромного, чёрного как ночь, Курарга, Бурый расцепил зубы и сквозь высохшую глотку прорычал: «Я вернусь за Вами!».
Получив удар по спине, оборотень почти вприпрыжку побежал за торопливо спускающимся по насыпи конём, выворачивающим ему руки и норовящим ударить копытом. Животное чувствовало близость хищника и боялось.
***
Так, спокойствие, только спокойствие, старался взять себя в руки Теодор, третий час медитируя на клочок пахнущей розовым маслом бумаги. На ней каллиграфическим почерком было начертано:
«Дорогой наш Теодор!
Решили тебя не будить. Отдыхай и поправляйся. Не вздумай сидеть на палубе, сегодня будет жарко. Взяли десять золотых. Целуем тебя, твои девочки…».
Часы ожидания тянулись бесконечно. Наконец, когда дневное светило решило отключить отопление и закатиться за горизонт, к самому дальнему молу лихо подкатила коляска с тремя счастливыми дамами. Женщины весело смеялись и, мило расплатившись с извозчиком, поспешили на галеон. Там, у трапа их встречал чёрный как туча Леопард:
— Ну, — спросил он, не видя покупок. — Что купили? Где были?
— Оо, милый, — за всех ответила графиня. — Всё привезут завтра. Ты как? Голова не болит?
— Тео, ты опять бледненький, — привыкнув к сумеречному свету, отметила Полина. — Опять головокружение? Ты пил микстуру? Он у нас как маленький!
— Да, детка, иди ложись, — присмотревшись, строго сказала Маргарет
— А я прослежу, — отметила Мери. И, схватив оторопевшего шкипера за запястье, потащила в каюту.
— Девочки, я ненадолго, — крикнула она. И строго посмотрев на Гризли, отметила: «Опять на солнце сидел, неслух!».
***
— Весь мир — театр, а у нас — цирк! — глубокомысленно сообщил наш капитан. Не знаю, как он додумался до такого выражения, но я с утра наблюдал кошмар. Оказалось, что в этом поганом государстве люди любят кошек, то есть относятся ко второй категории. Я же, вне всякого сомнения, отношусь к первой и противоположной.
Моё знакомство с ними случилось ещё в дни голодного и холодного детства в амбаре. Пока я страдал рахитом и авитаминозом, на меня ежедневно ходила любоваться зловредная тёмно-рыжая тварь, прозываемая хозяевами Матильдой. Каждый день она нагло проверяла содержимое моей тарелки, явно подозревая, что чёрствый хлеб скоро будет напоминать по вкусу сыр бри с белой плесенью.
Вероятно, у кхитайцев от жары и влажности быстро начинают плесневеть мозги, потому что они этих ушлых охотниц за мышами, повысили до явного объекта своего культа. В любом случае, кошка, сидящая на руках у толстого узкоглазого человека в красном халате и шапке домиком, ничего не знала о разносчиках чумы — грызунах.
На уроках занудствующего Денниса я слышал, что в Древнем Евгипте кошек и их поклонников ожидала одинаково печальная участь. Их бинтовали в полный рост и пихали в каменные ящики с полным отсутствием вентиляции. Оставалось надеяться, что в этой стране рано, или поздно, их настигнет тот же конец!
Между тем обладатель блошиного мешка, оказался ни кем иным, как хозяином нашего Бурого. Явно предупрежденный, он ждал наших предложений, умильно протирая потные ручонки о шкурку шипящей гадости.
Капитан, несмотря на мой молчаливый протест, бодренько пригласил обоих представителей Бхенина на борт. Из серванта извлекли мейсенский фарфор и достали шоколад. Беседа текла неспешно. Капитан сообщил о бандитском нападении и пленниках, о ценах на рис в Бейджинге и, в частности, о Буром оборотне, которого необходимо купить.
Шапочка в красном халате долго говорила о несознательной молодёжи, о дорожающих рыбе и рисе, о сложностях на дорогах. Наконец, разговор зашёл о погоде и будущем празднике лотоса, который широко отмечается в Поднебесной Империи. Спустя три часа пространных разговоров об искусстве, литературе, фортификации, луговых собачках и комарах, наконец, любитель кошек назвал сумму в тридцать золотых монет! Стоящий рядом Боб уронил поднос. Ден сообщил деревянным панелям, что на эти деньги можно купить дом и сад. А панель, в свою очередь, глубоко вздохнула…
Тем не менее, невозмутимый граф, только переспросил:
— Это Ваша последняя цена?
И услышав в ответ, что кхитайцы не торгуются с инородцами, сообщил, что согласен и готов оформить все документы.
Ещё через полтора часа согласований текст был составлен, и оборотень Бурый приобретён графом Грейстоком.
***
Ближе к вечеру по трапу на корабль взошёл исхудавший и постаревший Бурый оборотень. Первым делом он поинтересовался: «Я свободен?». Затем, получив утвердительный ответ, сообщил:
«Мне надо выкупить друзей, я остаюсь!».
После чего зашатался и потерял сознание…
4.
Густой туман заполнял сознание Бурого. Туман окутал его своей облачной структурой и обступил со всех сторон, не давая вынырнуть из мутной пропасти, затопленной безнадежностью и отчаянием. Вокруг оборотня высились каменные пики с густыми лесами, которые стояли сплошной тёмно-болотной массой и, трепеща от ветра, дующего на них с высоких гор, глубоко и шумно дышали. В этом лесу не было слышно птичьего пения, шороха листвы, поступи диких животных. Оборотень неторопливо продвигался почему то на каурой низкорослой лошадке (оборотни на лошадях не ездят!) в этой непроницаемой для запахов и звуков мгле. Лишь, максимально напрягая слух, он чудом слышал перестук подкованных копыт. Солнце лизнуло край скалы, и на минуту из мглы тумана показалась гладкая стена, уходящая в бесконечность. Там на невообразимой высоте, между облаков, появилась и верхняя часть замка. На миг оборотню даже показалось, что он висит над землёй. Но присмотревшись, Бурый понял, что у основания чёрный гранит просто блестит от капель воды. Стали видны высокие стены. Их одинаковые зубцы больше всего напоминали зубы дракона. Стражи видно не было. Такие укрепления сами по себе были неприступны.
В Пхенине любая маленькая деревушка всегда имела защитную стену, да и хижина — обносилась частоколом. Замок Верховного Правителя был не просто обнесён гигантской стеной. Он Рос из Горы. Он сам был горой. Немыслимым в своём неприступном молчаливом величии сооружением!
Бурый не знал, как попасть внутрь, но тяжёлый бред воспалённого мозга вёл за стены, и его конь, ступивший на каменные плиты, рассмотрел мост, неприметный среди гигантских форм вокруг. Оборотня встречали. На мосту, расположив кольцами кожистый чешуйчатый хвост, лежал уродливый эмиссар Нефритового Императора. Жирное змеиное тело венчала человеческая голова с неестественно серым лицом, большим крючковатым мясистым, пористым носом и дьявольским огнём в маленьких чёрных глазах. На подбородке дракона росли редкие тёмные волоски, а под выдающимся носом пробивались к жизни и свету, вислые мертвенно-белые усы.
Посланник лежал на мосту у самого входа, между двух башен, покрытых тонким слоем фольги, слепящей на солнце и отражающей мрачный свет ночного светила.
— Твой клан уничтожен, — вяло начал эмиссар после того, как Бурый приблизился к нему почти вплотную. — Зачем тебе эта жизнь?
Сильный акцент обратившегося на общем наречии существа резал слух.
— Кажется это немного расточительно, желать новый клан, — показав чёрные зубы, медленно продолжил он.
— Но Нефритовый Император посмотрел на тебя ничтожного! Принеси перстень, волк!
Бурый между тем спешился и, подойдя почти к самой морде, спросил:
— Что тебе надо?
— Принеси перстень!
— Я не знаю какой и кому нужен этот перстень! Мне нужны мои братья: гном Эргоск и огр Курарг, — отдай их мне!
— Принеси перстень!
— Отдай братьев!
— Ты смеешь торговаться, волчонок? Такое нарушение закона не может оставаться безнаказанным, смотри!
На миг Бурый увидел сквозь стену, как в темноте каменного склепа висят на цепях тела…
— Принеси перстень! — упал камнем голос.
Бурый дико закричал и открыл глаза.
***
Пока Бурый отчаянно боролся за свою жизнь, разметавшись в каюте на липких от пота простынях, а Маас и Деннис, по очереди, пытались лечить оборотня им одним известными средствами, капитан организовал ознакомительную экскурсию в стоящий на другом берегу храм.
Несмотря на типично кхитайский тип построек, в нём было, что-то неуловимо чужеродное окружающей его суровой действительности.
Джонка доставила туристов к пологому берегу, Станислав с Бобом, Хьюго и Рамзесом, взятым на всякий случай, чтобы не мешал эскулапам, перешли резной лаковый мостик и вошли в храм. К их удивлению, они очутились в большом прохладном помещении. На каменном полу лежали удивительной работы шёлковые ковры, окна прикрывали бумажные шторы, расписанные невиданными цветами. В конце помещения на стене среди тонкой росписи, изображавшей реку, луг и летящую огненную птицу, висел огромный золотой диск, в виде восходящего из моря солнца. Но больше всего людей поразила лежащая на лёгкой кушетке, изголовьем которой и являлся диск, огромная белая собака.
Собака спала. При приближении путешественников откуда то сверху, с потолка и стен послышался тихий звон и животное открыв глаза и мягко спрыгнув с ложа неторопливо приблизилась к вошедшим. Ее шкура, похожая на снег, переливалась в тон о драпировок храма. Точно сфинкс, она села, не дойдя двух шагов, и уставилась на группу не мигая.
— Кто эта леди? — шёпотом поинтересовался Боб.
— Богиня… — протянул, верящий в чудеса Хьюго.
— Оборотень… — тявкнул немного съежившийся Рамзес.
— Где? — не понял его капитан.
— Да вот же, перед нами…
— Кто Вы? — раздался голос, и собака, с неуловимой грацией пантеры, поменяла свою ипостась.
Станислав, пользуясь возможностями «краткость — сестра таланта!», передал историю их путешествий по Бхенину. Боб же, любуясь лежащим перед ними чудом, ворчливо заметил:
— А девушку-то опоили!
Обернувшаяся красавица зашевелилась, а помещение стало быстро наполняться жрецами в белых хлопковых тогах. Оборотень медленно приподнялась на ложе, обозревая храм лучистыми синими глазами. Все застыли, наблюдая пробуждение. Затем жрецы повалились на колени, и наступила тишина. Бездонные глаза, обрамлённые густыми ресницами, смотрели удивлённо. Внезапно в их глубине появилась затаённая боль и воспоминания. Девушка стремительно поднялась и чуть не упала, во время поддержанная прислугой.
— Мне с Вами! — произнесла она и двинулась на встречу удивлённым людям.
***
Несмотря на дождливую холодную изморось, в порту царил небывалый шум. Накануне вечером в Бостон вошёл торговый галеон из Нью-Дели с герцогом Рене Амплом на борту. Моряки, сошедшие на берег, рассказывали невероятные истории о пленении и спасении, о говорящих деревьях, оборотнях, джунглях и огромном грузе мифрила. Сейчас, здесь уже сновали рабочие, и полным ходом шла разгрузка. Занятые работами на причале люди, не обращали никакого внимания на стоящего почти у самых трапов священника. Наконец, пытающийся навести порядок в очерёдности перемещения товаров, боцман поднял усталый взгляд и поинтересовался:
— Вы чего-то ждёте, святой отец? Это не коммерческий груз и не почтовый.
Священник мило улыбнулся, в шутку отдавая боцману честь, приподняв шляпу и молча развернувшись, поспешил к своей повозке. Через некоторое время двуколка, лично управляемая служителем веры, медленно выехала с территории порта, а затем, свернув на грунтовую дорогу, направилась в сторону предместий. Часа через два она остановилась у небольшого сельского храма, на пороге которого, ожидая, стоял сам, епископ Гарвик.
— Пересчитал? — раздражённо спросил он служку.
— Да, Ваше святейшество…
Гарвик спустился с крыльца, из-за поворота показалась синяя карета с кучером. Двери открылись, и он очутился внутри. Его ждали. Викент Морини протянул усевшемуся хрустальную рюмку бренди, и экипаж начал движение.
— Мы были правы, и ящики были на борту? — нетерпеливо спросил он.
— Да, — раздражённо ответил замерший епископ.
— Осталось найти чёртовы ростки. Мы дважды фактически обыскивали особняк и теплицы. Никто ничего не знает. Но, дорогой мой Гарвик, наши проблемы на этом не заканчиваются. Вы, вероятно, в курсе, что внезапно упавшая за грехи человеческие на Ром коревая лихорадка, унесла двух старших сыновей Его Высокопреосвященства. В настоящий момент первым и единственным претендентом на Святой Престол является сын рыжей ведьмы. Предприняты беспрецедентные меры по сохранению чистоты фамилии, и весь свет пытается найти женщину для будущего продолжения рода… Допустить к власти шкипера с «Морского Мозгоеда» невозможно!
— Мы молимся за здоровье Его Святости ежедневно.
— В мире неспокойно. Галеон Грейстока не вернётся в Линдон, но нам необходимо поселить поколение мелорнов на благодатную почву. Удвойте усилия.
Наконец, они попали на мощёную мостовую. Экипаж въехал в столицу. Проследовав по Морскому проспекту, карета свернула к почти законченному зданию нового собора. Дождь лил и лил. Ветер усилился, и Гарвик, с трудом спустившись по ступенькам экипажа, тяжело добрел до парадного крыльца.
***
Утром Теодор подходил к столовой, как к крепости неприятеля. Там за столом уже сидели три грации и вели неторопливый разговор.
— Я закрываю глаза и прямо вижу себя в этом новом платье из шёлка, — восторженно говорила Полина. — Оно приведёт в восхищение всех без исключения одним только цветом. Цвет утренней зари! В любом случае этот шёлк стоил таких денег, и ведь нам его продали со скидкой.
— Да, дорогая, — но никогда не стоит забывать о белье. — Бельё — это наше всё! Представь себя в той кружевной рубашке, которую мы так долго не могли сторговать у мерзкого кхитайца! Я уверена, Ден будет в обмороке.
— Ха! И он пролежит в нём всю первую брачную ночь! — Нет уж, Полли, послушай меня. Прочь все рубашки! Ночь! Природа и ты сидя на нём!
— Мери! Поллин — невинное дитя! Что ты говоришь! Какая природа? У людей принята первая ночь в уединении алькова… Хотя… Твоё предложение выглядит не так уж и плохо.
— Маргарет, я промолчу о том, что ты делаешь с графом!
— Негодница!
— От такой слышу!
— Полли не слушай нас!
— Девочки, а где вторая бутылка этого чудесного Порто?
— О, Тео, мальчик, ты ещё не завтракал? Проходи скорее. Как твоя голова?
Первый помощник капитана невидяще смотрел в иллюминатор, с блаженной улыбкой идиота. Его тайная мечта увидеть друзей, похоже, не смогла ожить в этом месяце. Улыбка завяла. А поперёк горла встал вязкий и горячий ком. Бесстрашный Леопард понял, что боится!