Он опустился в удобное кресло. Кофе был отличный. Здесь, в этой глуши, было туговато с продуктами, а с хорошими продуктами – тем более. Здесь было туго и с деньгами, да еще этот кавардак с заменой денежных знаков. Однако Переплета все это не тревожило, он пребывал в вакууме, не касаясь никаких важных дел. Он был римским патрицием, который не должен работать, только управлять.
Переплет представил себя в тоге. Стоило закрыть глаза, и воображение нарисовало мраморные колонны… Темнокожая рабыня… Рабыня?! Иногда Александр не мог сказать точно, кто из них двоих кому подчиняется.
Даже в сексе. Скорее, тут речь шла о борьбе. Ему нравилось добиваться ее покорности, ломать это мускулистое тело, подчиняя его себе. И эта борьба не изматывала его, напротив, после каждого их безумного соития Переплет чувствовал себя сильнее.
Впрочем, такой секс бывал у них не всегда, Ангелина умела угадывать его настроение и могла быть покорной, когда это требовались. Она по-прежнему готовила тягучий пьянящий напиток, об ингредиентах, из которых он состоит, Акентьев не спрашивал – чувствовал, что они ему не понравятся. А обычного алкоголя больше совсем не употреблял. Ни к чему это было.
Он не принимал участия в попойках с местными бонзами. Не было в этом необходимости. Акентьев даже не помнил их имен – какие-то мутные маленькие человечки… Ангелина поддерживала с ними контакт. Если у кого-то возникали вопросы, Безбожная решала их, не ставя в известность шефа. Переплета это устраивало. С собой из Питера он привез гардероб и несколько книг, которые листал вечерами, пока не появлялась она.
Ангелина обычно вставала у него за спиной и ласково начинала разминать его плечи и шейные мускулы. Переплет закрывал глаза. От ее рук исходило тепло, оно распространялось вглубь его тела, заставляя оживать каждую клеточку. Она была не от мира сего. Это должно было пугать, но Переплет давно уже разучился бояться и удивляться.
– С ужасным разум свыкся мой, я пресыщен жутью…
Прошлое напоминало о себе строчками прочитанных классиков. Иногда вспоминался запах переплетной мастерской. И книги. Теперь он не нуждался в книгах, чтобы заглянуть на ту сторону. Теперь тьма пришла к нему сама. У нее были темные глаза и бархатистая кожа…
Странным, сверхъестественным существом была Ангелина. Ангелина Безбожная. Ангел без бога.
Во сне ему чудились тени, шептавшие заклинания. Акентьев спал один. Иногда Ангелина разделяла с ним, как было принято говорить в стародавние времена, ложе.
Но чаще ее не было. Переплет любил спать один. Рядом с Безбожной ему было душно. Словно сказочный домовой давил ему на грудь, крал дыхание. Даже спящая, она, казалось, не спит, следит за ним. Снова вставало перед глазами лицо Ксении. И по спине начинали бежать мурашки.
Самым тяжелым было пробуждение, он с трудом возвращался в реальность, открывал глаза, и свет, даже неяркий свет зимнего утра, резал их. Он знал, что это скоро пройдет. Скоро все будет по-другому.
Должно быть, так же чувствует себя бабочка, которая переживает метаморфозы в стадии куколки.
Это было забавно – он в роли куколки.
Сразу вспоминался роскошный том Фабра, изданный еще в те старые добрые времена, когда иллюстрации раскрашивались вручную. «Жизнь насекомых».
Почему-то последнее время во снах его часто преследовали сновидения, в которых фигурировали холодные камни. Это была какая-то древняя постройка, своды низкие, средневековье… И шаги, которые гулко раздавались там, отзывались болью в его висках. Он попытался вспомнить сон до конца, но не получилось. Что все это значит, интересно?!
Он допил кофе и прошел в ванную комнату – все удобства к услугам Александра Акентьева. Долго стоял под душем. Дверь тихо отворилась – он не запирал ее. Ангелина отдернула занавеску. Переплет посмотрел на нее, чувствуя тягучее мучительное вожделение. Ангелина встала рядом, под струи воды. Ее руки прикоснулись к его спине, словно обожгли. Острые коготки. Он повернулся и обнял ее.
От железнодорожной станции до здания из красного кирпича с вывеской МП «Спецпроект» было минут двадцать ходьбы. Акентьев нарочно выбрал место на окраине – подальше от обветшавшего здания горкома и прочих государственных учреждений Тунска.
Отец называл в письмах Тунск – Тунецком и интересовался, какие тут девушки. Что мог ему ответить Переплет? Городок за час можно пройти вдоль и поперек. Что тут было раньше? Острог, кажется. Вот и он теперь в ссылке, как Федор Михайлович Достоевский… Или Чернышевский. Девушки, наверное, водятся, но у него нет времени на пустые интрижки… Как пророчествовал кто-то из его коллег по похоронному делу: поедешь в Тунск, пропадешь втуне. Да, с точки зрения его прошлой жизни эта поездка в сибирский городок, затерянный среди темной тайги, была трагедией, поражением… Поначалу и сам Александр не мог понять, зачем он здесь.
Здание «Спецпроекта» было построено на месте старой типографии, когда-то выпускавшей местный листок «Тунская правда». В том же здании была и местная библиотека. Словом, горючего для огня было много – вспыхнуло все, как свечка. Незадолго до того, как Переплет переехал сюда, все и сгорело. Иногда Акентьеву казалось, что он чувствует запах гари. Отчего сгорели библиотека с типографией, так и не выяснили.
У нового здания была одна особенность, на которую местный люд не обращал внимания.
«Любопытны, но невнимательны, отличительная черта всех этих простых человечков», – думал Акентьев, который сразу же заметил, что возле здания не селились птицы. Они даже избегали садиться на крышу.
От парадного входа упомянутого здания до его кабинета идти было всего три минуты, но как редкая птица долетит до середины Днепра, так и редкий посетитель добирался до этого самого кабинета.
Вывеска на двери гласила:
«Александр В. Акентьев».
И все – ни указания должности, ни часов приема.
Переплет остановился перед дверью. Ему показалось, что еще утром буквы были другими. Сейчас они приобрели готические очертания. Он потер лицо, закрыл глаза и открыл снова. Никакой готики, просто показалось. Вошел. Кактус на подоконнике, на стене портрет первого и последнего советского президента. Стол девственно пуст, нет даже телефонного аппарата. Посреди стола стояла чашка с дымящимся кофе. Переплета она не удивила, он давно привык к замечательному свойству Ангелины угадывать его появление загодя. Интуиция?! Нет, тут что-то другое.
Переплет редко покидал свой офис, можно было подумать, будто он ночует в нем, что в принципе было возможно – редкий номер люкс в провинциальной гостинице мог предложить своим постояльцем такой комфорт, каким окружил себя Акентьев.
Итальянская мебель, кондиционер и изысканный «несоветский» ремонт. Переплет рассудил, что раз уж воля хозяев забросила его сюда на неопределенный пока срок, следует постараться устроиться, как можно удобнее.
Время от времени, он посылал телеграммы и короткие письма в Ленинград – родителям и иногда Альбине Швецовой. Посылал дежурно, не ожидая ответа и не нуждаясь в нем. Если ответ приходил в виде письма, то конверт он открывал не сразу, а на досуге, когда случалось вспомнить о нем.
«Спецпроект» вполне отвечал своему названию, будучи весьма специфической конторой, чьи функции вряд ли были понятны кому-либо из местного руководства. Впрочем, никто над ними и не задумывался. Каждый месяц начальство получало от предприятия Акентьева приличную сумму, и этого было достаточно, чтобы закрывать глаза на все возникающие вопросы. Пока шли поступления, Александр был волен делать, что душе угодно. Хоть золото из свинца варить.
Лицо его было знакомо здесь единицам – по городу он перемещался в машине с затемненными стеклами. За рулем сидела Ангелина – его телохранитель и секретарь в одном лице. В Тунске Александра Акентьева считали столичным воротилой теневой экономики, который отсиживается в глубинке, опасаясь мести конкурентов. Также говорили, что он ищет золото Колчака и Степана Разина или готовит бункер, куда должны скоро перевезти из Москвы тело Ленина. В замкнутом пространстве маленького городка слухи циркулировали с удвоенной силой. Акентьеву, однако, до них не было абсолютно никакого дела.
Иногда, ему снилось, что он по-прежнему в Ленинграде. Во сне он чаще всего оказывался на старой квартире, где провел свои самые беззаботные дни до знакомства с Раковым, Орловым и прочей высокопоставленной фауной. Он снова видел книги, которые прошли через его руки в переплетной мастерской, правда, названия были все незнакомые. Может, это были те книги, что ему еще предстоит найти и прочесть?
Ленинград казался теперь чем-то необыкновенно далеким, почти нереальным. Переплет не сразу стал постигать смысл этой поездки. Сначала ему казалось, что это отступление, его спрятали от какого-то неведомого ему, но хорошо знакомого его покровителям врага. Может быть, того всадника, что показал ему монах? Одна кровь.
Что все это значило? Одна кровь.
Может быть, это кто-то из его предков?! Нет, Акентьев чувствовал, что все гораздо сложнее. Монах не дал ответа, предоставив искать его самому Переплету. Или ждать.
Нервы его были напряжены. Вероятно, то же самое ощущают ночные твари во время полнолуния. Он чувствовал город, лежавший там, за стенами. Город присматривался к нему с недоумением и тревогой. За окном, в желтом круге света от старого фонаря, кружился снег. А в стране что-то происходило, должно было происходить. Он больше этим не интересовался. Знал, что скоро вернется в мир, скоро…
Квартира Акентьевых на улице Рубинштейна казалась Альбине Швецовой почти что дворцом. Особенно после той конуры, в которой ей пришлось обитать на Гранитной. Переезд не занял много времени – почти вся мебель принадлежала хозяевам съемной квартиры, а имущество Альбины Вихоревой в основном осталось на ее собственной квартире в распоряжении Арсена и его семьи. Акентьев-старший посокрушался по поводу ее бесцеремонных квартиросъемщиков, которые традиционно задерживали плату, но, видя, что Альбина не желает их прогонять, тему больше не затрагивал. Слава богу, Альбина перестала зависеть от этих денег, хотя не забывала напоминать Арсену о его долге.
Она часто размышляла над тем, как странно распорядилась судьба. Может, и правда, было предначертано где-то на небесах, что жизнь ее окажется связанной с этой семьей. Что ж, то, что происходило сейчас, ей нравилось. Снова пошла белая полоса, без страхов и тревог.
У Акентьевых как обычно собирались гости. Разные люди, по большей части из театральной среды. Был, кстати, и тот драматург, что когда-то благословил Кирилла Маркова на дебют в роли Гамлета. О Маркове он ничего не мог сказать – потерял из виду и немного сердился за «предательство». В его речах, несмотря на весь либерализм, звучало старое «мы их растим, в люди выводим!».
– Расти нужно! – возражал Акентьев-старший. – Это совершенно нормальная ситуация. У нас, господа, просто еще остался комплекс неполноценности. Если выбрался за рубеж – значит, предатель!
Альбина справлялась о Кирилле у Вадима, с которым иногда говорила по телефону. Но Иволгину не любила звонить – в голосе Гертруды Яковлевны всегда слышалось что-то недоброе. Многое стало понятно, когда Домовой объяснил насчет ее планов – свести снова вместе его и Наташу. Гертруда Яковлевна мечтала о журавле в небе, то есть – в Англии. Здешние же барышни расценивались ею, как потенциальные конкурентки.
Могло показаться странным, что на этих творческих посиделках у Акентьевых речь ни разу не заходила о погибшей внучке, но на самом деле все соболезнования были уже высказаны, и никто не бередил душу хозяев. А вот двойняшки Альбины вызывали у художественной братии бурю эмоций, такими они были хорошенькими.
Говорили о театре и переменах в стране. Альбина слушала, изредка вставляла собственные замечания. Ее молчание интриговало, как и строгие костюмы, которые она теперь предпочитала. Брак, закончившийся фиаско, стал для нее приговором всему мужскому роду. Она перебирала в памяти собственные романы. Невский… Покончил с собой, не смог сказать несколько слов… Акентьев, который попользовался ею, а потом постарался использовать ее несчастье, чтобы повторить все заново. И Олег. И все они говорили о любви… И где же их любовь?! Да и что такое любовь?! Тайна, которую невозможно постичь?
Слава богу, дети есть. И это ее дети. Олега после его возвращения из зоны она твердо решила не подпускать к ним на пушечный выстрел. Поражаясь собственной твердости, она вычеркнула его из своей жизни. Вернее было бы сказать – он вычеркнул сам. Выбора у нее не было, вот что. Либо продолжать жить и воспитывать детей, либо идти ко дну вместе с ним. Превращаться в мученицу, которая живет с мужем и все терпит, она не собиралась.
И можно было сколько угодно слушать Огинского. Олег не любил классическую музыку. Тогда она прощала ему пролетарское невежество, но теперь, уже задним числом, чувствовала раздражение. И время, проведенное со Швецовым, было с ее стороны неоправданной жертвой.
А ею интересовались. С женским тщеславием она отмечала, что по-прежнему нравится мужчинам. Это было приятно, но еще приятнее оказалось ощущать себя независимой. Альбина чувствовала, что становится настоящим синим чулком. Синенький скромный чулочек…
Впрочем, здесь, в этой среде, ей было легко сохранять дистанцию с мужчинами. В театре она быстро прослыла злюкой, однако и это некоторые находили привлекательным. Так, один из поклонников, очевидно, задумав ее покорить, передавал каждое утро ей розы. Альбина даже не пыталась выяснить, кто это. Она давно была уже не глупая девочка и подобные игры вызывали у нее только раздражение.
– Лучше бы принес яд для тараканов! – сказала она, зная, что сарафанное радио непременно передаст это пожелание ее воздыхателю.
Тараканы, в самом деле, бегали по мастерской, несмотря на все усилия санитарной службы. Как ни удивительно, но этот загадочный поклонник выполнил задание и, по крайней мере, на время тараканы перестали докучать Альбине. Она уже знала, кто он такой – молодой человек из администрации театра. И думала уже дать ему еще какое-нибудь практическое задание. Но он переключился на актриску из числа молодых да ранних. Альбину подобная ветреность не огорчила, напротив, лишь укрепила ее скепсис в отношении мужского рода.
Синий чулок?! Она рассматривала себя в зеркало. Все-таки нет! Синий чулок должен выглядеть как Флоренция, как ее там… мама несчастного Евгения Невского – такая чучундра в очках. А она вон какая… Альбина рассматривала себя в зеркало, искала следы возрастных изменений. Нет, она по-прежнему красива! Но не для всех вас, не для вас!
На Новый год кто-то из театральной бухгалтерии выпустил в советских еще традициях стенгазету, с дружескими шаржами на всех сотрудников. Альбину Вихореву художник изобразил в виде строгой надзирательницы с какими-то розгами в руках. Альбина посмеялась – ее это нисколько не задело. Да, мы такие! Бойтесь.
Акентьевы не вмешивались в ее личную жизнь ни словом, ни делом. Она была им за это благодарна – иначе ей пришлось бы уйти из этого дома. Они были славные, Акентьевы, и почему Александр вырос таким мерзавцем, Альбина не могла понять, да и не пыталась. Она давно решила, что лучше не стараться понять, почему случилось именно так, а не иначе… Пусть этим занимаются философы и богословы.
И об Олеге с Акентьевыми она почти никогда не говорила. Альбина старалась не вспоминать о своей поездке в зону к мужу, да и сама поездка казалась теперь кошмарным сном. Олег… Он снился ей иногда. Улыбающийся, веселый или сердитый, но всегда такой, каким она помнила его по их прежней счастливой жизни.
Только один раз, как-то весной, когда полная луна висела напротив окна и светила ей в лицо, она увидела страшный сон. Олег ее ненавидел, ненависть была написана на его лице, страшном, как лицо мертвеца.
– Я к тебе приду! – пообещал он и улыбнулся, вместо рта у него была кровавая рана.
Альбина проснулась, сердце бешено стучало.
– Напрасно вы не занавешиваете окна, Альбина! Полная луна наводит плохие сны,– просветил ее Акентьев-старший. – Это, конечно, суеверие, но вы же сами убедились! А в сны верить – последнее дело. Церковь, знаете ли, не советует, а поскольку (он подмигивал) мы теперь в духе времени верующие, то будем ее слушаться. Правда, кто-то из отцов ее, кажется, Ориген говорил, что дух божий может проявляться в любом виде, но его потом объявили еретиком…
– Во сны не верить, в плохую луну верить! – Альбина кивала с серьезным видом, делая вид, что запоминает.
– Не в плохую, а в полную! – поправлял режиссер.
– Ах, Альбиночка! – вздыхала его супруга. – Как жаль, что Александр в свое время не обратил на вас должного внимания. А теперь он бог знает где, в этом своем Тунске!
Режиссер сделал вид, что ничего не слышал. Вероятно, помнил те слова, что Альбина бросила ему однажды во время его визита в мастерскую Наппельбаума. Сказала тогда немного, но Акентьев-старший, далеко не дурак, должен был догадаться, что к чему. В то, что сын уехал, дабы забыться после гибели супруги, режиссер тоже не верил. Не такой он был наивный человек. Во всяком случае, не столь наивный, как его жена. Сына Акентьев-старший знал очень хорошо.
Тот слал из «своего» Тунска длинные и ужасно невыразительные письма. Написаны они были его почерком – каллиграфическим, но создавалось впечатление, что строчил их исполнительный секретарь, на которого сбросили унылую обязанность переписки с семьей. Мадам Акентьева, как, впрочем, и Акентьев-старший этого не замечала.
Удивляло только, что он ничего не пишет о своей работе, кроме того, что она скучна.
– Неужели для того, чтобы найти скучную работу, необходимо было ехать на край света?! – ворчал по этому поводу режиссер, не обращая внимания на осуждающий взгляд жены.
Теоретически Олега должны были выпустить на свидание в барак, но лагерное начальство почему-то решило, что первая встреча должна произойти на территории лагеря, в специальной комнате с простым столом и парой скамей. Как потом выяснилось, на то были причины. Альбине, переступившей порог этой комнаты, показалось, что теперь и она сама угодила в заключение, неизвестно за какие грехи.
В первое мгновение она его не узнала. Олег осунулся, подурнел настолько, что не был похож на себя прежнего. Альбина едва сдержала крик. Он сел напротив, мрачно глядя на нее.
– Здравствуй, – не сказала, а выдавила она, проглотив комок в горле.
Молчание было тягостным. Олег дышал шумно, словно только что пробежал небольшой кросс. И никакой радости не отражалось на его лице. Он был плохо выбрит, и Альбина даже на расстоянии явно ощутила несвежий запах изо рта. Похоже, Швецова совершенно не волновало, как он будет выглядеть при встрече с женой. Это читалось и в его взгляде. Казалось, он даже раздражен ее приездом. Альбина ничего не понимала.
Они должны были обнимать друг друга, шептать ласковые слова, целовать. Но этот человек был чужим. Он даже держался как-то по-другому. Прежний Олег Швецов всегда несколько простодушно расправлял плечи – мол, смотрите, каков я! Демонстрировал фигуру, приводившую в восхищение молодых девчонок. И Альбина ревновала его, иногда в шутку, иногда всерьез.
Человек, которого она видела сейчас, никакой ревности вызвать не мог, только жалость.
Это был не ее любимый. Его подменили. Олег сидел, склонив голову, иногда пытался выпрямиться, но снова прятал голову в плечи. Словно боролся с самим собой, и это выглядело страшно.
– Не нужно было приезжать! – наконец, сказал он зло. – Я же не просил!
Альбина нервно комкала подол платья. Щеки ее пылали от обиды и гнева.
– Что с детьми? – спросил он, закуривая.
Курил он тоже как-то иначе, чем раньше. Затягивался жадно, словно это была последняя сигарета в его жизни. Учитывая дефицит сигарет даже на воле, его можно было понять, но этот штрих дополнял общую жуткую картину.
– Все хорошо, – сказала Альбина. – Они в лагере сейчас…
Она так много хотела ему рассказать. О том, как они устроились на новой квартире, о том, что она не сдается. У нее в запасе была, как у Шехерезады, тысяча историй: о переезде, о детях, о Славике и армянах. Но внезапно она поняла, что ни одна из этих историй его не интересует. Он теперь принадлежал к какому-то другому миру. Здесь, за колючей проволокой, людей действительно перевоспитывали, только не в том смысле, в котором это слово обычно употребляют.
– Вот, – она стала рыться в сумочке, вытащила снимки малышей на детской площадке.
Последнее магическое средство.
– Как там он? – спросил вдруг Олег, сигарета уже догорела – табак в эпоху перемен стал заметно ниже качеством. Он прикурил другую от окурка.
Средство не подействовало, фотографии остались не востребованы. Олег скользнул по ним взглядом и даже не пытался изобразить заинтересованность – бросил на стол.
– Кто? – не поняла Альбина.
– Александр, – сказал Олег.
Альбина подумала, что он, вероятно, до сих пор надеется, что Переплет вытащит его.
– С ним все в порядке, – сказала она. – Мы давно не общались.
Олег вытер губы.
– Да почему же? – спросил он с гадливой улыбкой. – Не стесняйтесь!
– Подожди, подожди, подожди! – повторяла она, как заклинание. – Я не понимаю ничего. Что ты хочешь сказать, Олег? Милый…
– Тебе не понятно?! А я ведь давно все понял! – выкрикнул он вдруг истерично. – Все было нарочно подстроено, чтобы меня убрать! Все я теперь про тебя, сучка, понял! Лучше бы вы меня убили, сволочи! Ты и твой Саша!
Альбина опешила. До сих пор ее раздражала почти анекдотичная слепота мужа в том, что касалось Переплета. Теперь же, задним числом, он либо прозрел, либо все обдумал на досуге и сделал категоричные выводы, столь же нелепые, сколь нелепым было его благодушие тогда, раньше.
– Дай-ка! – он вдруг выхватил ее сумочку и одним движением вытряхнул ее на стол.
Фотографии слетели на пол. Альбина вскрикнула.
– Что ты делаешь?!
В дверь постучали и, не дожидаясь ответа, открыли. Похоже, вертухаи стояли там, в коридоре, дожидаясь развития событий. Олег выхватил из рассыпавшихся по столу вещей маникюрные ножницы и со звериным воплем принялся полосовать свои руки – вдоль вен.
Его вытащили из комнаты, матерясь и колотя за кровь, которая забрызгала форму. Олег продолжал реветь и в коридоре:
– Ненавижу, ненавижу!
– Заткнись! – рявкнул кто-то из вохровцев. – Посмотрим, как ты в карцере покричишь!
Альбина не стала забирать вещи, их принесли в барак спустя полчаса. Удивительно, но она смогла сама добраться до него. В бараке Альбина бросилась на кровать, не раздеваясь, и долго плакала, подвывая по-волчьи и кусая подушку. Анна Степановна бродила рядом, звенела посудой. Боялась, что Альбина наложит на себя руки.
– Да все ничего, – говорила она тихо, не зная еще, что именно произошло. – Если обижают его, то ведь выйдет и снова может стать мужиком. По-разному, конечно, бывает…
Альбина смутно догадывалась, о чем идет речь, но ей не хотелось думать ни о каких мерзостях. Пришел охранник с ее вещами. Сообщил, что с Олегом все в порядке – в смысле, жив и лежит теперь в лазарете. Она кивнула, едва ли понимая, о чем он говорит. Остаток дня прошел для нее, как в тумане.
Вся встреча заняла меньше часа. Меньше часа, а вся жизнь снова перевернулась. Интересно, должен же быть у человека запас прочности, предел, за которым начинается безумие… И когда он наступит, ее предел? Может, это и будет для нее спасением. Иногда так тяжело, невыносимо тяжело быть нормальной.
Жизнь превратилась в череду бесконечных унижений, которые прежде она не могла себе представить и в горячечном бреду. И все, что оставалось светлого, не считая малышей, было связано со случайными и чужими людьми, вроде того журналиста, или Анны Степановны. А люди близкие, старые знакомые либо ушли навсегда из жизни, либо предавали и обманывали. И Олег сейчас казался ей настоящим предателем, чем-то даже хуже Акентьева. Ведь о Переплете она все уже давно знала, а Олег оставался последним человеком, на которого она могла надеяться. Теперь надеяться было не на кого, кроме самой себя.
Говорили, что есть какие-то старинные заговоры, отсекавшие одного человека от другого – намертво, наглухо, так, что даже и мысли не оставалось о том, о ком прежде думал ежеминутно. Сейчас Альбина ощущала себя пораженной таким заклятием – что-то оборвалось в ней сегодня.
«Может, ты и не любила его? – спрашивала она себя. – Иначе как могла отказаться так быстро, словно только ждала повода. Настоящего повода, чтобы оттолкнуть его».
Альбина то нервно собирала вещи, сбрасывая в чемодан все, что попадалось на глаза, включая вещи своей соседки по бараку или посуду, которая ей даром была не нужна. Потом приходила в себя, возвращала чужое, садилась думать. Анна Степановна молча заваривала чай. Приходил кто-то из зоны, спрашивал посудомойку. Анна Степановна ответила, что она больна, а на предложение прислать лагерного фельдшера ответила с полным на то основанием, что фельдшер пьяница, и она ему котенка бы больного не доверила, не то, что человека.
Альбина на самом деле чувствовала себя больной. В висках начинало гудеть, стоило ей только вспомнить эту встречу, безумные глаза Олега. И кровь, брызнувшую из его вены. Тошнота подступала к горлу. Альбина не выносила вида крови, Олег в прежнее время смеялся над этой ее чертой, называл белоручкой. Альбина напрочь отвергала каких-то свежеубитых кроликов с рынка, мысль о том, что ей придется разделывать животное, казалась просто невыносимой. Обычно за разделку брался с хирургической сноровкой сам Марлен Вихорев. Приговаривая при этом, что дочка правильно сделала, что не пошла по его стопам. Без внутреннего трепета Альбина могла разделывать только рыбу.
Пора было уезжать. В детсадовском лагере заканчивалась смена. Забрать детей она не успевала, пришлось отбивать телеграммы знакомым – всем, кого она могла вспомнить, включая бестолкового Славика. Альбина не опасалась, что за близнецами приедут десятки человек – это было бы слишком фантастично, особенно учитывая ее невезучесть. Дай бог, если хотя бы кто-нибудь откликнется. Так и оказалось – из всех знакомых ответила только Ленка Геворская.
Ленка выразила согласие экономным «ок». Что такое «ок» Альбина не сразу поняла, но потом сообразила – «о’кэй». О’кэй – значит, за близнецов можно было не беспокоиться.
Анна Степановна провожала ее до вагона, перекрестила на прощание. Обратный путь показался короче – тяжелые мысли не оставляли ее. Если бы не соседи, Альбина забывала бы и о еде. За окном мелькали рощи, поля, города. В обычных обстоятельствах Альбина постаралась бы воспользоваться каждой остановкой, чтобы размять ноги, ухватить хотя бы кусочек впечатлений от этой поездки. Но сейчас она чувствовала себя опустошенной до крайности и только мысль, что скоро она снова увидит своих малышей, поддерживала в ней силы.
Ленка, которой она бросилась звонить с вокзала, сообщила крайне довольным голосом, что сумела пристроить ребят к «очаровательной паре» – соседям по даче в Комарово.
– Подожди! – попросила Альбина, которая не была морально готова к новым сюрпризам. – Они не у тебя? Какие еще соседи?
Она нахмурилась, считая в уме – поездка в Комарово за детьми означала лишние расходы на билет, а это сейчас были более, чем некстати. Да и время лишнее уйдет. Времени же оставалось совсем немного – еще несколько дней, и постылая фабрика ждет ее в свои объятия.
– Ну, Альбиночка, – занудила Ленка, – у меня же работа, я только недельку отпуска выжала из своих гадов, а детям сейчас в городе делать нечего! А тебя Леня отвезет – он как раз к родителям собирается…
«Гадами» Ленка называла собственных работодателей. Очевидно, чисто советская привычка, потому что работу свою Геворская весьма ценила. Ей удалось зацепиться за теплое местечко в частной структуре и, понятное дело, рисковать им она не собиралась ни в коем случае. Делать было нечего. Альбина заскочила к Арсену, и после получасовых споров сумела выбить почти половину суммы, которую армянин должен был за последний месяц. Хорошее начало.
Потом заехала к Ленке на работу, уточнить адрес ее комаровских соседей. Геворская за своим столом в офисе выглядела весьма внушительно. На вопрос об Олеге Альбина глубоко вздохнула. Она готовилась заранее к этому вопросу, готовилась ответить так, чтобы не заплакать, и ей это, в самом деле, удалось.
– Лучше не спрашивай! – просто попросила она.
Ленка пожала плечиками в глубоко декольтированном платье. Глядя на нее, Альбина почувствовала себя состарившейся, некрасивой и никому не нужной. Геворская, которой нельзя было отказать в догадливости, предложила воспользоваться одним из своих летних туалетов. Альбина отказалась – слава богу, собственный гардероб ей удалось уберечь от жадных лап государства. Вернувшись к себе, на Гранитную, она первым делом раскрыла все окна – застоявшийся воздух казался раскаленным, потом приняла душ и стала быстро собираться в дорогу. Вскоре Леня Геворский уже сигналил под ее окнами, сидя в своем «москвиче».
Он пробормотал несколько комплиментов относительно ее туалета и распахнул дверцу машины. Альбина, однако, нарочно села сзади – не хотела, чтобы он смотрел на ее ноги. «Скоро стану настоящим синим чулком, – подумала она. – Ну и черт с вами! Как же тут не стать!» Стратегическая позиция на заднем сиденье имела еще одну выгодную сторону – Леонид мог трепаться, только видя лицо собеседника, а поскольку управлять машиной, глядя назад, довольно сложно, то вскоре он совсем замолчал, оставив ее наедине со своими раздумьями. Только изредка бросал в зеркало заднего вида обиженный взгляд.
Альбина заподозрила неладное, только когда машина оказалась рядом с местом назначения. Не может этого быть! Она решила, что ошиблась и еще раз заглянула в бумажку. Или Ленка все напутала?
– Нет! Черт бы вас всех побрал! – с чувством выругалась она. Леонид испуганно обернулся и едва не врезался в столб на повороте.
– Что случилось-то? – спросил он, выруливая на середину дороги.
– Ничего! – выдохнула Швецова.
Ей и в голову никогда не приходило, что однажды придется снова оказаться здесь. В этом проклятом доме. Доме Акентьевых. Заверив Леонида, что все в порядке, Альбина забрала из машины сумки и с замирающим сердцем открыла калитку.
Солнечный луч согревал песчаную дорожку. Вдоль дорожки росли какие-то красные цветы – много мелких цветов с мохнатой серединкой. Альбина не помнила их названия, и ей казалось, что раньше их не было. В остальном дом и сад не изменились. У самого дома она увидела одного из близняшек. Женя тащил по траве плюшевого медведя, едва ли не больше его ростом. Увидев мать, он застыл на месте, потом выпустил медвежью лапу и побежал к ней. Альбина, присев на корточки, со слезами на глазах ждала его.
– Мама приехала!
– Здравствуйте, Альбина! – сказала пожилая женщина, стоявшая на террасе и следившая за ними с улыбкой. – Я ведь вас с самого выпускного вечера не видела. А недавно перебирала ваши школьные фотографии – вы там все такие важные и забавные!
– Здравствуйте! – сказала Альбина, поднимаясь к ней по широкой лестнице.
Пили чай на веранде, откуда очень удобно можно было следить за близнецами, строившими в песочнице огромную крепость. На клеенчатой скатерти застыла яркая капля малинового варенья – прошлогоднего еще урожая. Примеряясь к ней, вилась над столом полосатая оса. Солнце просачивалось сквозь листву берез, осыпая сад тысячами веселых зайчиков. И где-то в этой листве повторяла одну и ту же задорную ноту певчая птица.
– Это зяблик поет, – сказала Акентьева. – Он всегда вечером так поет, если погода ясная. Возьмите, Альбина, печенье!
И потянулся разговор, неторопливый, какой бывает между давно знакомыми людьми.
Через полчаса, словно нарочно подгадав, из города приехал Акентьев-старший. За кустами шиповника, растущими вдоль забора, мелькнула крыша его блестящей машины, и еще не открылись ворота, как близнецы, побросав все игрушки, заковыляли на звук мотора, словно собачки Павлова, заслышавшие сигнал к кормежке.
«Когда же вы успели привыкнуть?» – поражалась Альбина. Она отодвинула чашку.
Режиссер выглядел озабоченным и слегка постаревшим. Он кивнул ей, как старой знакомой и, поднявшись на веранду, галантно поцеловал руку. Альбина инстинктивно подобралась, но сумела выдавить любезную улыбку.
За Владимиром Акентьевым, пыхтя, торопились ее малыши. Он поздоровался с каждым персонально и отдал на разграбление внушительный пакет, а потом, сполоснув руки в дребезжащем рукомойнике во дворе, присоединился к чаепитию. Вся эта домашняя непринужденная атмосфера напоминала Альбине ее собственное детство. Наверное, поэтому она не решалась встать и уйти. Хотелось хотя бы недолго побыть в маленьком раю, из которого она была изгнана навсегда. Она не могла забыть, что эта семья – семья Переплета. Но злиться на его родителей не могла. Не было сил на злость.
– Ну, зачем вы так тратитесь? – она кивнула в сторону детей, вытаскивающих из пакета разноцветные коробки с игрушками. – У них все есть!
– Игрушек, Альбина Марленовна, никогда много не бывает! – сказал с грустной улыбкой режиссер. – Или вы сторонница спартанского воспитания?
– Нет, – сказала Альбина, – зачем же непременно такие крайности?
– Балуйте детей, как можно больше, примерно так выразился, знаете ли, Набоков, зеркало русской эмиграции, если использовать большевистскую терминологию. Вы не знаете, что их ждет дальше! Я готов под этим подписаться!
Альбина не видела Владимира Акентьева с того самого дня, когда он заскочил однажды при ней в мастерскую Наппельбаума. Он тогда еще ухаживать пытался! Сын за отца не в ответе. А отец за сына? По идее, да – должен быть в ответе. Но что-то в глазах режиссера заставило ее придержать все слова, которые почти готовы были сорваться у нее с языка.
Где она видела этот взгляд? Неужели в собственном зеркале?
– Да, Альбиночка, вы, наверное, не в курсе, что у нас произошло? – спросил Акентьев.
– Нет! – пробормотала она. – А что произошло и где Саша?
Мысль о том, что с Переплетом могло тоже что-то случиться, должна была ее радовать – столько проклятий послала она на его голову за это время, что если бы хотя бы сотая их часть обладала силой, то конец Акентьева был бы поистине ужасен. Однако радости почему-то она не испытала. Напротив, сердце сжалось в тоске. Может быть, потому что он оставался одним из немногих старых знакомых, а она теряла этих знакомых слишком часто.
Мадам Акентьева всхлипнула, и Альбина видела, что она изо всех сил сдерживает слезы.
Акентьев-старший взял жену за руку и объяснил притихшей гостье, что швейцарская поездка Дины Акентьевой закончилась трагедией.
– Они поплыли на яхте. Женевское озеро. Очень красивое, – говорил он. – Что-то случилось, яхта загорелась. Были свидетели. Говорят, вспыхнула сразу, как спичка. Даже здесь, в России, в новостях об этом говорили.
– Я не видела! – сказала Альбина. – Какой ужас! И они… погибли?!
– Да… Дину нашли, – продолжал рассказывать режиссер. – И опознали. А вот Ксюшу – нет. Но шансов выжить у нее не было никаких. Огонь, вода.
– Бедный Саша! – прошептала Альбина.
– Он сейчас в Сибири! – сказал Владимир Акентьев и пожал плечами, словно хотел что-то добавить, но передумал. – Почти сразу уехал. Похоже, знаете, на добровольную ссылку…
Акентьева, кажется, подала мужу невидимый знак, потому что тот торопливо свернул рассказ. За столом наступило напряженное молчание.
– Послушайте, Альбина, – Акентьева ласково прикоснулась к ее руке, – может быть, лучше будет Женечке с Сашей остаться у нас, хотя бы на месяц? Лето-то какое выдалось хорошее! В городе держать детей – просто грех. Да и вам будет попроще!.. Альбина работает на «Большевичке», – сообщила она режиссеру.
– Они, наверное, были рады заполучить вас! С вашим-то опытом! – кивнул Акентьев.
Альбина криво улыбнулась.
– Не совсем!
Не очень-то ей хотелось делиться своими проблемами. Но, с другой стороны, к чему скрывать?! Известие, что Альбина оказалась на положении ученицы, повергло Акентьевых в шок. Ей очень хотелось прибавить, что такому счастью она всецело обязана их сыну, но после того, как она узнала о швейцарской трагедии, не могла этого сделать.
– Послушайте, – говорил тем временем разволновавшийся хозяин дома, – так почему бы вам, не пойти к нам в театр? У нас как раз освободилось место художника по костюмам. Золотых гор я вам не обещаю, но ставка в любом случае повыше, чем на «Большевичке», к тому же работа творческая, интересные люди…
Альбина растерялась. Предложение было более чем соблазнительным – в ее теперешнем-то положении. Кроме того, эти люди нуждались в ней – узнав о смерти маленькой Ксюши, Альбина поняла, почему Акентьевы с таким вниманием отнеслись к ее детям.
Отказаться означало для нее вернуться на чертову фабрику, с полным отсутствием перспектив. Слово «карьера» на «Большевичке» в применении к рядовой работнице могло звучать только в качестве шутки. Неужели снова она будет выгадывать копейки, плакать от унижения по вечерам, отказывать себе и детям даже в ничтожных мелочах? Вернуться в нормальную жизнь из того унылого, сводящего с ума существования – вот что предлагал сейчас Владимир Акентьев.
– Вы это серьезно говорите? – уточнила зачем-то она.
– Альбина! – режиссер всплеснул руками. – По-вашему, я способен шутить, когда дело касается театра! Я похож на святотатца?!
Ощущая себя мухой, намертво запутавшейся в паутине, она кивнула. Выбора у нее особенного не было. Нет, можно было схватить детей в охапку и, наплевав на просьбы родителей Акентьева и вопли малышей, уехать в город. Но кто бы от этого выиграл?
Тем же вечером, устраиваясь в комнате для гостей, Альбина вспоминала Александра Акентьева, мысленно прощаясь с ним навсегда. Почему-то она была уверена, что больше не увидит его.
– Да, можете себе представить – должность в какой-то шарашкиной конторе при котлонадзоре! – сказал за ужином его отец.
– Котлонадзор?! – Альбина сразу представила себе огромный котел, за которым будет надзирать Александр. Апокалипсическая такая картинка.
Адское пламя, перепончатые крылья и алые языки чертей – подходящая компания для Александра.
Альбине несказанно повезло. Объемы заказов на предприятии сокращались, вероятно, поэтому ей удалось получить полный отпуск в июне – самом востребованном в этом смысле месяце. Альбина стала собираться в поездку. Письма от Олега приходили все реже, становясь раз от разу лаконичнее и злее. Шли они с огромным опозданием, и Альбина представить себе боялась, до какой степени отчаяния может он дойти. Потому и торопилась – увидеть, поддержать. Дети уже отдыхали на детсадовской даче, на Карельском перешейке, и она могла за них не беспокоиться.
Она пыталась представить себе эту встречу. Интересно, как Олег теперь выглядит?! Фотографий он, само собой, не присылал.
Волокла с собой целый чемодан гостинцев, на которые ушли все ее сбережения. Все драгоценности она давно продала почти за полцены – не было у Альбины никого, кто мог бы помочь в этом вопросе, а довериться Славику или кому-то из бывших приятелей мужа – скорее всего, означало остаться и без денег, и без драгоценностей. И с квартирантами не все было ладно. Арсен встречал ее радушной улыбкой, но деньги каждый раз приходилось едва ли не выцарапывать. Ссылался на трудности и кормил обещаниями. Альбина попыталась разыскать Славика, в конце концов, это ведь он договаривался с этими людьми.
Мелкий аферист, как она его про себя окрестила, был вечно занят и на нее времени не находил. Почему ей не везет даже в таких мелочах? Впору было заподозрить Александра Акентьева в сотрудничестве с потусторонними силами.
На платформе со своими огромными чемоданами Альбина почувствовала себя особенно одинокой. На носильщика решила не тратиться – сама дотащит. Сил, слава богу, хватает. Потом некто в длинном пальто совсем не по сезону (было тепло, и человек то ли решил покрасоваться, то ли просто не имел ничего более подходящего) поплелся за Альбиной, бросая на нее влюбленные взгляды. Он был похож на поэта – взъерошенный и нервно озирающийся. Наконец, осмелев, предложил помочь с чемоданами. Она согласилась.
В вагоне с ними ехали какие-то солдаты. Глядя на их форму, Альбина испытывала безотчетное беспокойство. Наверное, из-за воспоминаний об отце. Беспокойство усилилось по мере того, как поезд приближался к месту назначения. Она все думала об Олеге, как они встретятся, на сердце скребли кошки. Несколько разбавляла тревогу трепотня взъерошенного попутчика, который стал своеобразным буфером между ней и остальными пассажирами в плацкартном вагоне. Предполагаемый поэт оказался журналистом.
Судьба и воля редакции влекла его в места не столь отдаленные – делать репортаж о судьбах заключенных. По пути он обогатил ее познания насчет жизни в зоне, пояснив, правда, что сам о ней только читал. Его поездка как раз и была предпринята с целью узнать, что из прочитанного правда, а что – нет. Стихи, впрочем, писал тоже. Прочел парочку Альбине, явно надеясь произвести впечатление. Стихи были плохие, но она ему об этом не стала говорить. Все равно бы не поверил.
А остальные попутчики шуршали газетами, вокруг шли какие-то споры. Вагон – маленькая модель общества и, глядя на эту модель, Альбина сделала один вывод: общество это ей совсем не по душе. Какими мелкими и отвлеченными казались все эти разговоры! У людей совсем-совсем нет проблем, если они могут так серьезно спорить о вещах, отстоящих от них по времени и пространству, о вещах, к которым они не имеют абсолютно никакого отношения. С другой стороны, она завидовала всем им – очевидно, что у них все хорошо, все живы, и никто не сидит за решеткой.
Сама Альбина читала Чейза. Сейчас она могла воспринимать только бездумные детективы и была рада, что догадалась купить сборник на вокзале. Книга помогала отгородиться от проблем соседей по купе, а главное, от мыслей – что ждет ее по прибытии. Журналист сошел раньше, чем она. Цели были у них схожи, а вот пункты назначения – разные. Много в России лагерей, и в гости к Олегу Альбина прибыла уже без своего говорливого попутчика.
Поселок при зоне выглядел именно так, как она его и представляла. Убого. Даже техника здесь была другая – попадались древние грузовики едва ли не довоенного выпуска.
«Да, это не Рио-де-Жанейро», – сказала себе Альбина.
Закуток в хлипком бараке пришлось делить с простоватой женщиной, судя по говору – откуда-то из южных провинций. Анна Степановна, тоже приехавшая сюда проведать мужа, сменила говорливого журналиста в качестве проводника по рукотворному аду, которым вскоре стала казаться Альбине и эта зона, и все, что имело к ней отношение. Только вот познания этой женщины были далеко не теоретическими и оттого куда более ценными.
– Альбина, Альбина… – повторяла она ее имя, словно примеряя его на себя. – Это по-каковски же?
Альбина очень надеялась, что здесь найдется компания получше, чем эта странная женщина, но вскоре поняла, что как раз опытная Анна Степановна при всей ее неугомонности и прямолинейности является наиболее подходящей для нее соседкой. Разве лучше было бы оказаться в компании такой же, как она сама растерянной, ничего не понимающей в здешних порядках городской дамочки?
Муж Анны Степановны жил по тому самому «золотому» правилу – украл, выпил, в тюрьму. Перечень «страшных преступлений»: от нанесения телесных повреждений средней тяжести до попытки незаконного проникновения. Обо всем этом Анна Степановна рассказывала с какой-то бесхитростной простотой. Ей и в голову не приходило развестись с мужем. Поездки в зону были для нее чем-то вроде курортного отдыха. Другой жизни эта женщина и не представляла. По сути, она пребывала в таком же заключении, как и ее супруг, но объяснять ей это было бы бесполезно.
В поселке ее хорошо знали, здоровались с ней. Анна Степановна как-то поразительно легко находила общий язык с любым встречным, неважно – из зэков или охраны. И она же, Анна Степановна, сообщила Альбине первые дурные вести. Правда, сообщение это в основном состояло из жалостливых вздохов и не менее жалостливых взглядов, которые выводили Альбину из себя. Объяснить что-либо человеческим языком Анна Степановна отказалась, но по всему выходило, что Олег в лагерном сообществе занимал далеко не самое почетное место.
Это расходилось с тем, что Альбина успела выяснить у лагерного начальства, но ничего удивительного здесь не было. У вертухаев, как называла Анна Степановна всю лагерную охрану вместе с начальством, свои критерии, у заключенных – свои. К примеру тот, который сотрудничает с этим начальством – активист, для остальных зэков становится отверженным.
Альбина не могла дождаться встречи. Ей почему-то казалось, что свидание ей должны предоставить немедленно, стоит только приехать. Оказалось, что все не так просто. Благодаря зануде-журналисту она уже знала, что начальника зоны называют «батей» – и нужно сначала поговорить с ним.
«Может, имя Марлена Вихорева ему что-нибудь скажет», – мелькнула надежда, странная, в общем-то, но чем черт не шутит! Никогда до сих пор Альбине не приходило в голову воспользоваться репутацией отца в собственных целях, но жизнь всему научит. Она обнадеживала себя, забыв даже, что «кум» по определению относится к другому ведомству. Да и пробиться к нему с наскоку не удалось.
Альбина видела издалека, как толстый, на кубышку похожий, человечек забрался в служебный уазик и отбыл в неизвестном направлении. Вместо «бати» ей пришлось разговаривать с каким-то лейтенантом. Молодой и чернявый, он выглядел, как человек, которому очень сильно помешали. Альбина, всеми силами настраивавшая себя на уверенный тон, забыла об этом тоне, едва переступила порог его кабинета. Лейтенант, не представившись, сообщил, что ей очень повезло, раз она вообще застала его на месте. Вскоре Альбине суждено было понять, что он не преувеличивал. Лагерное начальство, как и любая бюрократия, было неуловимо. И здесь оно умудрялось куда-то выезжать, проводить какие-то заседания и ревизии вне лагеря. Белок, наверное, в лесу пересчитывали.
Когда, не удовлетворившись одним этим везением, Альбина стала расспрашивать об Олеге, лейтенант посмотрел на нее с жалостью, как на юродивую.
– Послушайте, – сказал он. – Вы хотя бы представляете, сколько здесь человек содержится?! Я о вашем муже слышу впервые, а вас интересует его здоровье! Я похож на фельдшера?!
Потом он долго просматривал ее документы, словно предполагая, что под личиной жены арестанта может скрываться американская шпионка. О свидании в тот день пришлось забыть. Зато в первый же вечер Альбине удалось передать посылку мужу за мзду в виде дефицитных сигарет. Анна Степановна выговаривала ей за расточительность: «Кончатся твои сигареты, чем будешь расплачиваться?» А Альбина отказывать не умела – вскоре к ней потянулись обитатели соседних бараков, живо почувствовавшие в ней легкую добычу.
С продуктами было тяжело даже в столицах, не говоря уже об этой богом забытой дыре. Однако, несмотря на «кооператорское» прошлое, торговаться Альбина не научилась. Пришлось новой знакомой встать на защиту ее интересов. Но в том, что касалось свидания, помочь Альбине Анна Степановна не могла. Только смотрела на нее странно, стоило ей начать говорить об Олеге. Словно узнала что-то очень плохое. В конце концов, Альбина начала бояться этого свидания, которое постоянно откладывалось лагерными самодурами. Но сидеть и терзаться страхами – последнее дело. В конце концов, даже здесь наверняка можно было найти какую-нибудь несложную работу. Анна Степановна, услышав об этом, широко всплеснула руками, словно собиралась куда-то поплыть.
– Устроиться при лагере, конечно, можно. Вон посудомойка у них беременная ходит – пойди, поговори. Только не знаю, стоит ли?
И объяснила, видя ее недоуменное лицо:
– Это ж лагерь, мужики-кобели! Лапать будут, а там сорвешься, у тебя вон на лице написано все…
Несмотря на это предупреждение, Альбина решила попытаться. Тратить сэкономленные с таким трудом деньги на продукты и подачки лагерной охране и ничего при этом не зарабатывать было роскошью, непростительной в ее положении. Уже знакомый лейтенант выслушал ее просьбу, и взгляд его сразу изменился на тот особенный, мужской, который Альбина хорошо знала. Предложение поступить посудомойкой заметно снизило статус Альбины в его глазах. Впрочем, он заверил ее, что никаких проблем с мужским контингентом у нее не будет. Лично поручился за ее безопасность, очевидно, полагая, что благосклонностью новой работницы будет пользоваться единолично.
Уже на следующий вечер зашел навестить. Альбине сначала показалось, что он принес вести о муже, поэтому она не выставила лейтенанта за дверь. А лейтенант был незатейлив – никаких признаний в любви и полевых цветов. Он и так не сомневался, что получит все, что хочет. Кто она такая, в конце-то концов?!
Альбина, наконец, все поняла и испугалась. Испугалась не столько за себя, сколько за Олега, на котором вертухай мог потом отыграться за отказ. Тут на счастье вошла без стука Анна Степановна и, мигом сориентировавшись в обстановке, поспешила на помощь растерянной Швецовой.
– Зачем пришел?! – спрашивала она, встав между ним и Альбиной и защищая ее с такой материнской уверенностью, что наглый лейтенант смешался, видимо, решив, что они и правда состоят в каком-то родстве. А это давало Анне Степановне определенные права. Не говоря уже об ее собственном стаже поездок в зону.
В общем, лейтенант стушевался, а Анна Степановна продолжала теснить его к дверям.
– Я, вообще-то, насчет свидания пришел сказать! – сообщил он с порога, глядя на Альбину через плечо защитницы. – Будет вам свидание, готовьтесь!
И она услышала, как он недобро хохотнул на крыльце.
– Сволочь! – прошептала Альбина, стиснув кулаки.
– Ну, ну, успокойся, – пробормотала Анна Степановна, не глядя на нее. – Давай лучше почифирим.
Марлен Вихорев в шутку называл чифирем крепкий чай, который Альбина имела обыкновение заваривать во время сдачи экзаменов. Анна Степановна предложила ей попробовать настоящий чифирь. Особый колорит напитку придавала железная кружка, в которой он был заварен. Японские мастера, как известно, подбирали узоры чайных чашек по строгим канонам, орнамент должен был соответствовать орнаменту на стенах чайной комнаты, иначе удовольствие от чайной церемонии равнялось нулю. Чтобы почувствовать чифирь, его следовало пить именно из такой кружки, в поганом бараке. Впрочем, Альбина никакого удовольствия все равно не получила. Обжигая пальцы, она робко попробовала темную жидкость и почти сразу, поблагодарив, вернула хозяйке. Анна Степановна усмехнулась, и допила, слегка только морщась.
– Вот так они и развлекаются там, сердешные! – сказала она.
Нина медленно приблизилась к парню — он не шевелился, словно боясь стряхнуть с себя снег, но смотрел уже на неё. Совершенно забыв, что перед ней — боевая машина, прошедшая ад, она подошла и обняла его.
— Ратко, этот снег не навсегда, — тихо заговорила она, — к полудню он растает. Извини, я должна была предупредить тебя… наш волхв говорил мне, что зима вернётся, а я забыла… когда ранняя весна, бывает снег и в мае, и в июне… а к полудню всё растает.
Так как парень не отвечал, она сделала ещё одну попытку расшевелить его:
— Давай позвоним агроному этого питомника, где мы покупали саженцы? Он-то точно должен знать, что надо делать!
Ратко не реагировал — и Нина достала видеофон и начала набирать номер. Но тут Ратко заговорил:
— Что лучше отрезать: руку или ногу?
Нина удивлённо уставилась на него:
— Зачем?
— Он сказал, нужна жертва Маре. Часть себя, которую я могу отрезать от себя сам… ради сада я все могу отрезать… но тогда я не смогу ухаживать за садом… я готов, но…
— Волосы! — воскликнула Нина, — кто это тебе успел такое сказать? Тёмный? Это волосы! То, что можно отрезать и сжечь на алтаре Мары! Когда ты подстригал волосы в последний раз?
— Когда прилетел сюда, — растерянно ответил Ратко, снимая тонкую вязаную шапку, — я их завязываю в хвост и убираю под шапку… в волосах хранится память, мне так Некрас говорил… — он снял с хвоста резинку и волосы светло-русой волной закрыли почти всю спину.
— Это так. И время от времени часть своей памяти следует оставлять на алтаре. Как тебе тёмный это сообщил?
— Снег — это ведь зима? А зима — это Мара. А с ней говорит тёмный. Я спросил у него через Одинца. По сети. И он сказал, что надо сжечь на алтаре часть себя. Вот я думал, что от себя отрезать…
— А у меня спросить трудно было? — крикнул ему подошедший светлый волхв, — какой же ты ещё… дурень. Спросил бы уж у Некраса, он-то должен знать. Я могу узнать у Живы, сейчас её время. Но раз уж ты спросил у тёмного… то да, он должен был сказать, что нужно отрезать волосы. И раз время Мары прошло, то обряд мы проведём на нашем капище перед идолом Живы… сейчас её время, она сгонит снег и оживит деревья. Пойдём со мной… или… Нина, ты на флайере?
— Да, Хельги вас отвезёт и потом вернётся…
— Мы на час или полтора и Хельги будет нужен мне на обряде, ведь надо и дров собрать, и костёр разжечь. Он не брат Ратко и поэтому именно он может срезать серпом его волосы. Лучше будет, если вызовешь сюда Руслана, он отвезёт вас домой.
— Хорошо, — ответила Нина и попросила Хельги вызвать в сад Руслана, чтобы он отвёз её и Платона к дому.
Когда Хельги отчитался в выполнении приказа, она попросила его отвезти на капище Велимысла и Ратко, помочь волхву и после обряда привезти Ратко обратно. Её рыцарь явно завис, не желая оставлять её так надолго – и Нине пришлось сказать, что сейчас её поохраняет Платон, а потом приедет Руслан. Хельги нехотя согласился – и вскоре флайер с ним, волхвом и Ратко взлетел и направился на Козий остров.
— И как ты не испугалась, что он сорвётся? – тихо спросил Платон, обнимая жену, — он же… был на грани… даже топор приготовил…
— Мы успели вовремя, — тихо ответила Нина, дрожа не столько от холода, сколько от пережитого шока, — он ведь всерьёз думал, что ему дать Маре… опасности для меня не было, Хельги бы почувствовал, если бы Ратко был опасен. Он создал этот сад… и готов его спасти. И надо всё-таки позвонить этому агроному.
Игорь Ильич отозвался сразу, выслушал Нину и ответил:
— Будем часа через полтора. Но ничего страшного не должно быть, это морозоустойчивые сорта. Кстати, Вы нам так и не ответили, примете ли наших студентов?
Нина взглянула на Платона и подала ему видеофон. Он усмехнулся:
— Это не Нина будет решать, а правление колхоза. К тому же после вашего отлёта в Звёздный у нас ничего не поменялось. Главный агроном по-прежнему киборг. Согласны ли Ваши студенты подчиняться ей? Будет ли принята дипломная работа, подписанная киборгом?
Поскольку Игорь Ильич не отвечал, то Платон сам принял решение:
— Сначала летите к саду, потом в дом на обед. А после обеда я соберу правление колхоза и на нём все решим. Ждём вас, — и подал Нине отключенный видеофон.
Пока не приехал Руслан, Нина с Платоном тихо бродили среди заснеженного сада. Это было очень красиво: на ветках с листьями и бутонами цветов лежали хлопья снега, белые на бело-розовом и зелёном.
— Сюда бы Арнольда, пока всё не растаяло! — тихо выдохнула Нина, — холодно, но так… необычно.
— Я ему уже сообщил, он приедет с Русланом, — с улыбкой ответил Платон, — не часто выпадает столько снега в конце апреля… это стоит поснимать на память. И нас на этом фоне.
— Лишь бы снегом не поморозило бутоны, а то не будет ни вишни, ни яблок. И так ветки чуть не ломаются от снега… жаль будет, если всё замёрзнет.
— А вот для этого и на будущее надо купить и установить над садом раздвижной купол, чтобы закрывать деревья в сильный мороз. Поставлю вопрос на собрании.
К восьми часам потеплело до минус трёх, и когда приехал Руслан, снегопад прекратился. Арнольд с одной ручной камерой снимал сад и Нину с Платоном на его фоне почти четверть часа – пока Платон не увидел в небе подлетающий скутер Одинца.
DEX поставил машинку у домика и вошёл в сад. Поздоровавшись с Ниной и проигнорировав Платона, Одинец спросил у неё:
— А где Ратко? Я прилетел, чтобы на алтаре сжечь его волосы…
— А ты ему объяснил, что нужны именно волосы? А не что-то другое? Он готов был руку себе отрубить, мы еле успели его остановить!
— Но… я же… только скинул запись ответа учителя! Я не знал, что он так воспримет!
— А он услышал про «часть тела» и понял так. От себя не мог добавить про волосы? Ты же знал, что нужно! — Нина перешла на крик и не могла остановиться, — ты не первый день живёшь у тёмного и точно знаешь, когда какие обряды он проводит. И уж точно знаешь, что единственная часть тела человека, которую допускается принести в жертву – это волосы. Их можно срезать безболезненно и без ущерба для здоровья…
А Одинец в состоянии шока молча слушал, как орёт на него хозяйка этих островов, и понимал, что она права. Ведь он сам точно знал, о чём речь, и слова о волосах в речи тёмного волхва тоже были. «Словом тоже можно убить» — говорил ему Темногор, — «но ни в коем случае не делай этого!». Вот только теперь он понял, что это значит. Но… Ратко же гидролог и за садом присматривать не обязан, здесь кроме него ещё четыре киборга… мог бы у кого-то из них… что-нибудь отрезать… не мог. Не мог!
И до Одинца только сейчас стало доходить, что за спасение того, что дорого, Ратко действительно был готов пожертвовать рукой или ногой!
А смог бы он сам отдать часть своего тела за спасение своего учителя? Мысль обожгла – и осталась без ответа. Он знал, что в этот самый момент тёмный волхв с подопечным подростком находятся на медпункте, где медики-Mary выхаживают привезённых новичков. Темногор специально привёз Горана, чтобы тот, наконец, понял, почему киборги так ненавидят армию и увидел, до какого состояния там доводят даже дорогущих «семёрок» — и чтобы увидел на сохранённых в облаках записях, как киборги спасают людей, закрывая их собой, вытаскивая из-под завалов и из горящих зданий. Темный объяснял парню, что люди идут на такую опасную работу добровольно, а у киборгов выбора нет
— …тебе понятно? Одинец, ты вообще меня слышишь? Ратко со светлым сейчас на нашем капище.
Он перевёл взгляд с заснеженного сада на Нину и прокрутил запись её речи. Давно его так никто не отчитывал! – и ни одного слова неправды. И хотел бы отговориться, да нечем.
— Извините, задумался, — растерянно ответил Одинец, — можно, я пойду? В смысле… на капище. Посмотрю…
— Сначала спроси согласия у светлого, — усмехнулся Платон, — он может не захотеть говорить с тобой. Но… сходи. Хуже тебе не будет. И лучше сразу на скутере, они скоро закончат.
Руслан и Арнольд молча наблюдали за разговором, не пытаясь вмешиваться, и, когда Одинец улетел на Козий остров, подошли к Нине с Платоном.
— Я и не знал, что Вы так можете кричать, — тихо сказал Руслан, — может быть, поедем домой?
— Да, конечно, — мгновенно ответил Платон, — вы все поезжайте, а я дождусь агронома со студентами и Ратко. Хельги меня поохраняет и привезёт домой после разговора с ними. Обряд уже почти закончен и минут через десять Хельги и Ратко прилетят сюда.
— Может быть, мне тоже подождать? – спросила Нина, — надо было сообщить и Некрасу… вот о чём не вспомнила вовремя!
— Не беспокойся и поезжай, я сам и поговорю, и сообщу.
Платон проводил Нину до коляски и помог сесть, Арнольд сел рядом с Русланом, продолжая снимать сад в снегу и берег озера – и Руслан повёл Восхода к дому Нины.
***
В доме было очень тихо, словно вместо киборгов в нём жили привидения. Нина присела на кухне – и Аля мгновенно подала ей завтрак, но садиться с ней за стол не стала и с разрешения Нины вышла.
Нине было стыдно за свой срыв – ведь впервые за долгое время она наорала на киборга! И уже было неважно, что она была права, а он – неправ. Важно было то, что она сорвалась на крик – и это в присутствии других киборгов! Арнольд наверняка снимал… а, скорее всего, ещё и транслировал всем… и поэтому сейчас от неё все шарахаются.
Есть уже не хотелось, но она заставила себя доесть кашу и выпить чай. Посуду вымыла и убрала сама и с больной головой пошла в спальню. Легла во всей одежде на заправленную кровать – и разревелась.
И почему Платон не остановил её? Почему не поехал с ней домой? Почему разговорчивый обычно Руслан молчал всю дорогу? Вот Хельги бы не дал ей сорваться… что-нибудь сказал бы… как же его не хватает! И почему он сам не остался с ней рядом?..
На архипелаге, где живут почти три сотни ходячих сканеров, никуда не скрыться и невозможно что-то утаить… стопроцентно уже все знают о её срыве. И почему никто не пришёл поддержать её? Никто не пришёл её защитить? Почему никто не остановил?
Или она была неправа? Тогда надо извиниться перед Одинцом… но ведь… она права была! Нина перестала реветь и начала думать.
Тёмный волхв родился на Старой Земле и прилетел на Антари с первой волной переселенцев, до пенсии работал участковым врачом, потом начал собирать травы и лечить уже ими, потом переселился в модуль на краю болота… а сейчас воспитывает Горана и Одинца и планирует строительство новой деревни. Мог он не сказать, что нужно срезать и сжечь именно волосы? Нет, не мог. Он-то точно знает, что человеческие жертвоприношения запрещены, но любой человек вправе сам решать, что и как он даст богам – хлеб, животное или свои волосы. Значит, в ответе, который Одинец должен был передать Ратко, слова о волосах точно были.
А это значит, что именно Одинец исказил текст этого ответа… или обрезал часть слов или убрал слова о волосах намеренно. Зачем?
Что такого мог сделать Одинцу Ратко, что тот его решил так подставить? А сможет ли Одинец отрезать что-то от себя, чтобы спасти своего учителя? Вряд ли. А Ратко был готов это сделать.
И почему Ратко не обратился к Некрасу? Может быть потому, что Некрас не разделяет его увлечение садом и может переселить его в другое место, где Ратко будет только гидрологом? А почему тогда Ратко не обратился к светлому волхву, ведь Велимысл живёт ближе?
И значит ли всё это, что она была права, а Одинец – не прав? Даже если это так, орать на него не следовало…
Она проснулась почти в половине двенадцатого от поцелуя Платона. Он лежал рядом и улыбался:
— Ну, ты крута! Наконец-то решилась высказать Одинцу всё, что накопилось… молодец, ему полезно послушать…
— Разве? – она приподнялась на локте, глядя в глаза мужу, — ты издеваешься? Я наорала на киборга! Ты это понимаешь? Я не сдержалась… не смогла сказать всё это спокойно и внятно! Какой позор! Почему ты не остановил меня?
— Не было никакого позора! Ты совершенно правильно всё высказала, — спокойно ответил он, — все смотрели и слушали. Ему надо время от времени высказывать всё это. Всё нормально! За окном плюс три, к трём часам снега не останется, сейчас Одинец на медпункте с тёмным и Гораном. Парень в полном шоке… он даже не представлял себе, до какого состояния доводят киборгов в армии. А тёмный заставил его ещё и записи киборгов смотреть…
— Это жестоко, — тихо перебила его Нина, — даже слишком. Ему только пятнадцать…
— Психологический возраст Ратко тоже пятнадцать, а он уже готов был руку отдать за спасение сада. Как ты думаешь, сможет Горан отдать руку? Не уверен.
— А ты? Ты сможешь отдать руку?
— Я жизнь готов отдать за тебя, а не только руку, — серьёзно ответил Платон, — я люблю тебя. Всё в порядке. Обряд проведён, Ратко успокоился… ему без волос даже лучше. Никто не в обиде. А нам пора обедать… пойдём.
Коляска с Игорем и Аминой медленно тронулась с места и покатилась в сторо-ну дамбы на Жемчужный остров. Через минуту Тимур крикнул Руслану остано-виться, сел в коляску напротив дочери и её жениха и разрешил сесть новой мэрьке рядом с собой.
Новая охранница Амины спокойно шла рядом с коляской, над коляской летели три дрона с камерами, Арнольд побежал вперёд, чтобы отснять удачнее проезд по дамбе, а Грант с Гульназ и Зухрой полетели к саду на флайере. Про заказанного голограф словно все забыли — и Аслан после напоминания взял отцовский флайер и повёз его к саду, останавливаясь там, где делала остановку коляска: у левады, на берегу, на борту катера, стоящего у пристани… — и заезжий профи не столько снимал сам, сколько удивлённо смотрел, как работает местный киборг.
Увлечённый съёмкой Арнольд уже не обращал внимания на суетливость су-пер-профи из мегаполиса, но, принимая его советы, просил жениха и невесту встать или сесть так, как он задумал, а потом попросил Тимура сесть в коляске рядом с дочерью, а Игоря – напротив их. И получалось, что приезжий профессио-нал был словно на подхвате у киборга.
У Нины мелькнула мысль: «Лишь бы у него не возникла профессиональная неприязнь, зависть или ненависть к конкуренту… нет, не возникнет, раз они так снимают вместе и увлеченно… они напарники, и у них отлично получается. Мо-жет, тоже слетать к саду и посмотреть на процесс съёмки? Там интересно…»
Но мысль осталась незаконченной, так как к дому подошёл Леонид, а через па-ру минут появились Эва и Бернард – и она пригласила их в столовую на поздний завтрак, а после него – в гостиную своей квартиры на беседу. Пока они завтрака-ли, Платон по сети заказал и оплатил хороший голографический аппарат в пода-рок Бернарду и срочную доставку его дроном из Янтарного, а после того, как Ни-на с Хельги и гостями вышли из столовой и пошли наверх, чтобы поговорить в гос-тиной её квартиры, вышел на крыльцо, чтобы встретить дрон.
Уже в гостиной Нина решила позвонить Ире и рассказать о новичках при Эве и Лёне, так как столько «семёрок» одновременно было привезено впервые.
— У себя оставишь или отправишь к нам? — спросила Ира после взаимного приветствия и рассказа Нины, — у нас продолжается строительство и работники просто очень нужны. И охранники нужны тоже.
— Есть, куда поселить? Ты в курсе, что эти киборги — из армии и поступили сюда после боевых действий, с ранениями, ведь в армии не все и не всегда издеваются над дорогой техникой?
— Конечно, сообщили уже. Эти киборги сделаны для боя и выполняли то, что должны… и сейчас где-то на краю сектора идут войны, и «семёрки» сражаются с вражеской техникой, и с киборгами в том числе, закрывают собой людей при опасности, таскают груз, неподъёмный для людей. Ну и люди часто лезут в опас-ности, не думая, а киборги при этом ломаются и погибают, из-за человеческой дурости…
— Значит, понимаешь, что им ещё не меньше недели лежать надо… а то и дольше. У нас тоже строительство продолжается. Но поскольку оплата затребова-на янтарём, то и предлагаю тебе их забрать… но не всех. И не сейчас. Но янтарь Леонид может увезти сразу, — и Нина обратилась к Бернарду: — Парней много?
— Из четырнадцати «семёрок» только пять парней, остальные девчонки, — от-ветил он, — и они в худшем состоянии, чем парни. Только из армии… обозлены, напуганы… но уже чипированы.
— «Семёрки» не могут бояться, — мгновенно заметил Леонид, — и злиться не могут тоже. Это чисто машины. Они не разумны.
— Но выглядят они напуганными, — поддержал Бернарда вошедший Платон, — Ира, парней можешь забрать через неделю, девочкам надо отлежаться подольше. Через неделю и привезёшь янтарь в уплату, Ворон его здесь обработает.
— Хорошо, поняла. Янтарь привезу. Сама через неделю прилечу за ними, — от-ветила Ира. — Кстати, Нина, это твоя идея о конном театре? Тут ты права, привле-кать туристов надо не только северным сиянием. Я недавно видела в сети реклам-ку… на Новом Суздале туристов катают по «исторической части» города на лоша-дях, зимой в санях, летом в колясках. Сорок галактов за час. Так что мысль хоро-шая, вот прилетит Ведим на лето, выделим ему для разметки участок под коне-ферму и загоны на окраине города… и, возможно, поставим фундамент.
— Замечательно! Жду через неделю! – и Нина отключила связь.
После этого Лёня почти час говорил о планах филиала по развитию: о куп-ленных по случаю десяти инкубаторах, о созданной новой генетической матрице для Irien’ ов, о почти написанной диссертации Веры… и о вероятном контракте с местным представительством Министерства обороны. Эва мгновенно насторожи-лась:
— А Борис вообще в курсе, как военные относятся к киборгам?
— Да уж наверняка знает, — тихо сказал Бернард, — он видел, в каком виде ребят привозят из воинских частей. Даже дорогущих «семёрок» не поберегли… а ведь им и по полтора года нет. Двоим по пять месяцев!
— Мы только туда поставлять будем, где технику ценят и берегут…
— Верится с трудом, — остановил его Платон, — но спасибо за предупреждение. Кстати, тебе ничего не будет за то, что ты тут нам наговорил? И что за столом сидят киборги, тебя не смущает?
— Но вы же все свои! — удивлённо воскликнул дексист, — мы не первый год со-трудничаем и нам тоже интересно, чем у вас тут всё закончится.
— Не дождётесь! — рассмеялся Платон, — не закончится. Мы только жить начали! И мы готовы принять ещё столько же киборгов. В строящийся Звёздный, на пасеку, на строительство деревни Темногора… когда у Веры защита диссертации?
— Месяца через два… или три, — растерянно ответил Лёня, — а что?
— А то… что она может сразу начинать собирать информацию для докторской диссертации. Мы не вымрем, и не надейтесь. У нас впереди прекрасное светлое будущее. В этом году зацвёл сад… кстати, Бернард, держи! – и Платон подал удивлённому DEX’у коробку, — это от нас. До твоего дня рождения далековато, но мы решили подарить сегодня… на праздник твоего прилёта к нам, например.
Бернард взял коробку, сразу открыл и от неожиданности чуть не перешёл в боевой режим. Но сдержался – и только через пару минут спросил:
— Это всё мне? Это же… жутко дорого! Настоящий профессиональный аппарат! Теперь я… смогу по-настоящему голографировать? Это же… я не зарабатываю столько!
— Ну, тебе же нравится голографировать? – рассмеялась Нина, — а сегодня про-исходит такое событие! Свадьба Игоря Леонидовича и Амины, к тому же у нас снимает не только Арнольд, а ещё и ново-московский голограф, приглашённый Тимуром, и ты можешь понаблюдать за их работой и поснимать сам. У них здоро-во получается в паре. А то, что дорого… так ты, как кибертехник, ещё ни разу не от-казался прилететь к нам на помощь. И этот подарок – наша благодарность тебе.
— И правда, там свадьба… и нам пора лететь, — Эва встала из-за стола и начала прощаться, — спасибо за всё… а вы когда прилетите?
— Вот немного отдохну и соберусь, — ответила Нина, — такой праздник не каждый день.
— А у вас когда свадьба? — спросил Хельги, когда Эва и Бернард уже стояли в прихожей, собираясь выходить из квартиры.
Эва и Бернард переглянулись — и Эва ответила:
— Мы как-то не думали об этом. Мне почти сорок, а он…
— Киборг и намного моложе? — спросила Нина, — я уже прошла через эти вопро-сы. Ничего страшного, у меня уже есть муж-киборг и у нас разница в возрасте больше, чем у вас. Эва, раз Бернард не только помогает тебе, но и уже живёт в твоём доме, то почему бы вам не узаконить это?
— Нам надо подумать, — озадаченная Эва попрощалась за двоих и вышла вместе с Бернардом.
— Кстати, насколько я помню, он тоже хотел портрет верхом на коне… гологра-фировал ли его кто-нибудь верхом и в доспехах для этого? Попроси его надеть до-спехи, пожалуйста, съезди с нами до сада и там сделай пару снимков и видео… хо-тя бы на себя и пошли Златко. Пусть ему подарок будет… а праздник придумаем. Но не два метра на полтора… поменьше… а то некуда повесить будет.
— Хорошо, поедем вместе, — улыбнулся Платон, — давай помогу одеться для прогулки.
***
Ровно через полчаса от крыльца отъехала коляска, запряженная Восходом, а за ней — Хельги верхом на своём боевом коне и в доспехах. Златко уже давно обе-щал ему портрет – но то ли ему было некогда прилететь и нарисовать, то ли само-му Хельги некогда было позировать – и потому этого портрета у Хельги до сих пор не было.
Когда проехали по единственной длинной улице посёлка, Платон предложил доехать до сада, раз уж он зацвёл, и сголографировать Хельги там. Руслан возра-жать не стал, лишь заметил, что вечереет и скоро стемнеет настолько, что без ис-кусственного освещения будет сложно что-то отснять так, чтобы было пригодно для картины – и предложил съездить для этого в сад рано утром.
— Не спорьте, — вмешалась Нина, — сейчас мы сголографируем Хельги на вас обоих и на мой видеофон, а утром приедем снова. Руслан, сможешь запрячь часов в девять утра? Или лучше в половину девятого.
— Смогу, — ответил DEX, — в половине девятого я подъеду к крыльцу.
— Отлично! Так и сделаем, — согласился Платон.
В саду уже было включено уличное освещение и цветущие деревья в свете фо-нарей казались сказочно волшебными. К коляске подошёл совершенно счастли-вый Ратко в рабочем комбинезоне и бело-голубой вязаной шапке, выслушал Пла-тона – и голосом попросил Хельги не подъезжать к деревьям слишком близко. Чтобы Хельги не обижался, Нина стала ему объяснить, что его конь может случай-но повредить какое-нибудь деревце и оно уже не даст плодов.
— А как же портрет? – спросил парень.
— Платон снимет отдельно тебя на коне и отдельно – сад, а потом Златко со-единит эти оба снимка в одной картине. Ты пока покатайся по берегу, а мы сходим посмотрим цветение.
«Семёрка» согласился – и, к радости Ратко, в сад заезжать не стал. Прогулка Нины и Платона по саду продолжалась не более четверти часа, после чего оба се-ли в коляску и поехали домой. А после ужина Нина вместе с Платоном стали смот-реть присланные Арнольдом видео со свадьбы: и как жених с невестой ехали до сада, как голографировались, как Амина на флайере отца слетала до яхты и сме-нила платье на светло-голубое, как она уже в этом платье позировала голографам на берегу, с лошадьми, с лебедями, в саду, потом полёт в посёлок турбазы, смена платья и почти часовое голографирование на берегу озера с белыми голубями и верхом на двух лошадях, потом снова смена платья и видеосъёмка с голубями, перелёт на яхте в город, видеосъёмка на стенах музейного замка, церемония в ЗАГСе… — Нина оторвалась от терминала только в десять часов вечера, когда Пла-тон сообщил о возвращении из города Григория и обоих киборгов, и пошла вниз, чтобы встретить их.
Арнольд был совершенно счастлив, так как впервые снимал как равный в паре с заезжим профессионалом, который сначала не хотел, чтобы ему мешал местный киборг, но уже через полчаса в азарте съёмки просто забыл, что этот местный – киборг и даже начал подсказывать ему, как лучше снимать и на каких режимах камеры. Самсон, наоборот, был мрачен, так как охранять голографа во время съёмки мероприятия – не самое приятное занятие для телохранителя. Его под-опечный всё время двигался и бегал в поисках лучшего кадра – и ему приходи-лось следить, чтобы он даже случайно не самоубился о кого-нибудь из гостей.
***
Утром тридцатого апреля Нина проснулась в половине седьмого по будильни-ку и от поцелуя Платона одновременно. Одевшись, она выглянула в окно – на дворе лежал толстым слоем снег, а киборги чистили лопатами дорожки.
— Минус десять, — сообщил Платон, — может быть, не поедем?
— Поедем обязательно! – ответила она, одеваясь, — на флайере и прямо сейчас. Где Хельги? Пусть приведёт флайер к крыльцу. Ведь засыпало не только дом и двор, но и сад. А там цветут все деревья! А ведь Ратко этот сад вырастил почти с самого начала… он по работе гидролог, но в душе… садовник. И сейчас он…
— На грани срыва, — понял Платон, — так как бутоны и цветки могут помёрзнуть и опасть… летим немедленно. И я сообщу Кларе для учителя, пусть подойдёт, если не слишком занят.
Когда они прилетели к домику, в котором жил Ратко и четыре киборга, рабо-тавшие в саду, их никто не встретил. Все пять киборгов были в саду, засыпанном снегом почти по середину голени – и молча смотрели, как падают крупные белые хлопья.
Сам Ратко стоял посередине сада, смотрел в тёмное небо – и плакал.
И Нине вдруг стало безумно жаль этого парня – ведь он прошёл не одну войну, был бит не только врагами, но и «своими», был предан и продан, перепродан и сломан, затем попал к Некрасу и сюда помощником гидролога. Он фактически основал этот сад, выходил его, дождался цветения и ещё вчера был счастлив.
А сегодня – выпал снег и бутоны превратились в льдинки.
Мы долго думали: нужен ли эпилог?
И решили, что нужен. Ничего не поделаешь, правила хорошего тона требуют, чтобы кто-нибудь из героев закатил в конце романа веселую свадьбу — а ведь давно известно, что лучшего места для свадьбы, чем эпилог, не найти.
Это — первое веское соображение.
Страница 181 из 182
Что до второго, то оно очень простое: в романе нет пролога, так пусть будет хоть эпилог.
Итак, начнем.
Был ранний зимний вечер. Ленивыми хлопьями падал снег и тут же таял на черных мокрых тротуарах.
Рита сидела, поджав ноги, в уголке дивана и медленно листала небольшую книгу в скромной бумажной обложке.
Она всматривалась в строчки знакомых и незнакомых формул, с острым интересом читала описания опытов — некоторые из них, первоначальные, она хорошо помнила. Еще раз посмотрела на обложку. Вверху стояло: «А.Бенедиктов». Ниже: «К вопросу об изменении внутренних связей вещества».
Книжку сегодня прислали ей из Москвы. Она только что вышла из печати небольшим тиражом, рассчитанным на ограниченный круг научных работников. Книга была отредактирована Григорием Марковичем, ему же принадлежали вступительная статья и комментарии.
Тишина. Круглый свет торшера, бесшумное движение рыбок в аквариумах, неприкаянный, одинокий микроскоп на столе… И надпись на обложке: «А.Бенедиктов»…
Брызнул звонок. Рита вскочила, побежала в переднюю, на ходу запахивая халатик. Давно уже никто не звонил у этих дверей.
Под ногами вертелся черный кот Пронька. Рита отперла дверь и просияла, увидев Юру и Валю.
Вслед за ними в переднюю вошел, стуча когтями, Рекс.
— Как я рада! — сказала Рита, здороваясь с гостями. — Какие вы молодцы…
Она хотела потрепать Рекса по голове, но пес вдруг рявкнул и, вырвав из Юриной руки поводок, кинулся в глубь квартиры. Лай, шипение, грохот опрокидываемых стульев…
— Эта собака отравляет мне жизнь, — плачущим голосом сказала Валя.
Они поспешили в столовую. Пронька стоял на буфете, распушив хвост и злобно шипя. Рекс бесновался и прыгал, пытаясь достать представителя вражеского племени.
— Я тебя! — закричал Юра, хватая Рекса за ошейник. — Распустился, мерзавец!
Проньку отослали на кухню, Рекс виновато вильнул обрубком. Порядок был восстановлен.
— Ты чудесно выглядишь, — сказала Рита Вале. — Прямо расцвела после свадьбы.
(Да простит нас читатель! Мы поленились описывать свадьбу Юры и Вали, которая состоялась около месяца назад. Скажем только, что свадьба прошла очень весело. В числе других гостей был, конечно, экипаж «Меконга» в полном составе. Валерик изрядно захмелел. Он танцевал «стилем», пел странную папуасскую песню и хохотал до колик в животе, когда Юра изображал в лицах потасовку с контрабандистами. Это была на редкость веселая свадьба — пусть читатель поверит нам на слово.)
— Как же, расцветешь тут! — сердито ответила Валя. — И вообще, я удивляюсь своему терпению. Этот тип… Я просто слов не нахожу! — Она сделала гримаску в сторону Юры.
«Тип» величественно сидел в кресле-качалке. На нем был новый черный костюм с покатыми плечами и ослепительная рубашка.
— В чем дело, Юрочка? — улыбаясь, спросила Рита. — Почему ты изводишь жену?
— Никто ее не изводит, — заявил Юра, раскачиваясь в кресле. — Просто она дала мне почитать свою диссертацию…
— Нет, ты подумай, — перебила его Валя. — У меня скоро защита. Я даю этому типу прочесть диссертацию и жду от него дельных замечаний. А он…
— Неужели порвал? — ахнула Рита.
— Хуже! Он ее читал и комментировал, читал и комментировал. Ты же знаешь Юрку!
Рита смеялась. На душе у нее было тепло.
— Как я рада, что вы пришли! — сказала она. — Сейчас буду поить вас чаем.
Она побежала на кухню, но Юра догнал ее в коридоре, схватил за руку.
— Рита, не хлопочи. Мы зашли за тобой, чтобы вместе пойти к Николаю.
— Зачем? — Рита снизу вверх посмотрела на Юру.
— Просто так. Рядовой визит. Колька и раньше был порядочным домоседом, а теперь и вовсе… Острый приступ меланхолии. Сидит дома как сыч, в кино и то на аркане приходится тащить. Пойдем проведаем старика, а?
— Хорошо, — сказала она, помолчав.
Ленивый снежок падал на мокрые тротуары и таял. Но на садовой ограде он лежал тонким рыхлым слоем. Юра сгреб немного снега и замахнулся на Валю.
— Юрка, не смей! — закричала она, прячась за Риту. У Вали было новое модное пальто.
Юра кинул снежок в Рекса. Рекс, у которого не было нового пальто, нисколько не боялся испортить свою прекрасную желто-полосатую шкуру. Он весело тявкнул и поймал зубами полу Юриного пальто.
В Бондарном переулке горел подслеповатый фонарь. Бараньи шапки по случаю непогоды перебрались, должно быть, со своими нардами на зимние квартиры.
Из-под знакомой арки вышел рослый человек в широком пальто и кепке.
— Привет, дядя Вова!
— А, это ты… Здравствуйте. — Вова степенно поздоровался со всеми за руку.
— Куда собрался?
— В библиотеку. — Вова показал стопку журналов «Огонек»: — Видишь, поменять хочу.
— Дело! — одобрил Юра. — А мы — к Николаю. Ну, пока.
Они поднялись на второй этаж, позвонили. За белок занавеской метнулась длинная тень. Дверь распахнулась…
Теперь давайте попрощаемся с нашими друзьями и последуем за Вовой.
Ему повезло: в библиотеке было немного народу. Пожилая дама в пенсне, поджав губы, перебирала книги на столе выдачи.
— Про шпионов ничего нет? — спросила она строгим голосом.
Страница 182 из 182
— К сожалению, сейчас ничего, — ответила библиотекарша, хорошо знакомая со вкусом дамы.
Вова осторожно потянул из стопки толстую книгу в пестрой обложке.
— Минуточку, — сказала дама, сверкнув пенсне, и отобрала у Вовы книгу. — Я, кажется, раньше пришла.
Она раскрыла книгу на первой странице и прочла вполголоса:
— «Раздался страшный скрежет, и трехмачтовый барк «Аретуза», шедший с грузом копры с Новых Гебрид, резко накренился. Бушующие волны перекатывались через…» Хорошо, — сказала она неуверенно и протянула книгу библиотекарше: — Запишите эту.
Конец
Император Клавдий передает, что от Киммерийского
Боспора до Каспийского моря 150000 шагов и что Селевк
Никатор хотел прокопать этот перешеек, но был в это время
убит Птоломеем Керавном.
Плиний Старший, «Естественная история»
Трасса опытного участка проходила между материком и Птичьим Камнем. На ее концевых точках уже были закончены дноуглубительные работы и установлены в воде башни опорных металлоконструкций для крепления передающего и приемного излучателей.
На материке к отправной станции тянулся обыкновенный стальной трубопровод. Круто изогнувшись, он уходил по решетчатой металлоконструкции вертикально вниз, в воду. На глубине двадцати метров под водой он оканчивался пластмассовым коленом, обращенным широким раструбом в открытое море. На раструбе помещались, одно за другим, два больших, надежно изолированных кольца Мебиуса. Позади колена в герметичной камере стоял генератор необычной конструкции, соединенный с кольцевой решетчатой антенной, которая окружала раструб. От колец и генератора шли толстые кабели к щитам береговой станции, где находилась сложная электронная аппаратура управления.
Такое же сооружение было смонтировано на Птичьем Камне. Оба раструба у материка и у Птичьего Камня — располагались строго на одной оси. Это была трудная, «ювелирная» работа — поставить их так, чтобы они в упор смотрели друг на друга через семикилометровый пролив. Геодезистам и водолазам пришлось немало помучиться с установкой.
Замысел заключался в следующем. Береговой трубопровод направит нефть под воду. Выйдя из раструба, нефтяная струя пройдет сквозь поле первого кольца Мебиуса и приобретет свойство проницаемости, а поле второго кольца сожмет поверхность и даст струе точные очертания. Кольцевая подводная антенна создаст энергетический луч между материком и Птичьим Камнем. Под действием статического поля нефтяная струя побежит сквозь воду вдоль этого энергетического луча. Пройдя через поле приемного кольца Мебиуса у Птичьего Камня, включенное «на обратное превращение», нефть вновь приобретет обычные свойства. Она войдет в приемный раструб, и насосы перекачают ее в резервуар.
Юра и Николай в эти последние, предпусковые дни безвылазно сидели на Птичьем Камне: им была поручена приемная станция. С ними был и Валерка Горбачевский.
И вот закончена сборка аппаратуры. Монтажники уехали на материк. Птичий Камень опустел. На нем остались, кроме наших друзей, лишь дежурный инженер и радист.
Юра вышел из палатки радиста, который только что принял радиограмму с материка.
— Велено сидеть и ждать, — недовольно сказал Юра. — Чего там мудрит Борис Иванович? Делать-то больше здесь нечего.
— А ты полови рыбку, — посоветовал Валерка.
— У меня в городе тысяча дел! — ворчал Юра. — Мне, может быть, жениться нужно. В этой чертовой спешке в загс сходить — и то некогда.
— А ты женись заочно, — сказал Николай. — Пошли через Бориса Ивановича радиограмму в загс. В Аргентине так принято, я сам в кино видал.
— Плевал я на ваши советы! — Юра кинулся на песок. — Буду спать. А вы как хотите. Какое мне дело до вас до всех… А вам — до меня…
Через час к Птичьему Камню подошел катер. Несколько человек сошли на берег и направились к небольшому зданию приемной станции. Увидев троих загорелых молодых людей, крепко спящих на песке, они остановились.
— Как после Мамаева побоища, — проговорил один из них, усмехаясь.
— Притомились ребята после бессонных ночей, — сказал другой. — Николай Сергеевич! — повысил он голос. — Юрий Тимофеевич!
Николай открыл глаза и сразу вскочил на ноги.
— Извините, — сказал он охрипшим со сна голосом, отряхивая песок с тела.
Перед ним стояли директор института, Привалов, Колтухов и высокий худощавый человек в сером плаще и шляпе.
— Здравствуйте, Григорий Маркович, — смущенно сказал Николай, пожимая ученому руку. — Простите, что в таком виде…
Валерка тоже проснулся и хотел было незаметно улизнуть, но Привалов окликнул его и представил Григорию Марковичу:
— Лаборант Горбачевский.
— А! — Ученый пощупал Валеркин мизинец, уважительно сказал: — Этот самый?
Валерка покраснел и прошептал:
— Да…
Между тем Николай будил Юру. Зная привычки друга, он старался держаться на некотором отдалении от его ног. Юра брыкался и ни за что не хотел открывать глаза. Наконец до него дошло, что приехало начальство. Он встал и, не протирая глаз, сердечно улыбнулся Григорию Марковичу.
— Инженер Костюков, — представился он. — Очень рад. Вы давно приехали?
— Утром прилетел, — ответил академик, улыбаясь. — Рад познакомиться с вами, инженер Костюков. — Он пожал Юре руку и добавил: — А с музыкальным слухом у вас все-таки неважно.
Юра растерянно вздернул выгоревшие на солнце брови.
— Гитара-то была расстроена, — пояснил Григорий Маркович. — Не вся, конечно, а четвертая струна. Электронно-счетная машина, обрабатывая частотные характеристики вашей музыки, нашла диссонанс в тридцать пять сотых периода в секунду. Так-то, друг мой!
Страница 176 из 182
Все засмеялись. Колтухов совсем уже собрался было рассказать похожий случай, происшедший в тридцать первом году во время лагерного сбора под Харьковом, но тут Григорий Маркович сказал:
— Начнем осмотр, товарищи.
Молодые инженеры мигом натянули брюки и рубашки и через минуту уже показывали москвичу аппаратуру приемной станции. Григорий Маркович вел осмотр дотошно, вникал во все детали. В заключение он попросил радировать на материковую станцию, чтобы там включили установку энергетического луча. Индикаторная лампа на пульте вспыхнула зеленым светом, сигнализируя о том, что луч, посланный с материка, принят.
— Как будто все в порядке, — сказал академик. — Выключайте. С электретами не было неприятностей? — спросил он у Привалова. Энергетический провал не повторялся?
— Нет. Электреты надежные, спасибо Колтухову. И схема Бахтияра Халиловича безупречна.
— Ну что ж, завтра начнем испытание.
Григорий Маркович перекинул плащ через руку и, увязая в песке, пошел к маленькой пристани, возле которой покачивался катер. Все последовали за ним.
— Вечером у нас совещание, — сказал директор, когда катер отплыл от острова. — Надеюсь, вы будете, Григорий Маркович?
— К сожалению, не смогу. У меня вечером дела в Институте физики моря. Ученый помолчал, глядя на синюю равнину моря, на уплывающую скалу Птичьего Камня, мягко освещенную предзакатным солнцем. — Экая теплынь! — сказал он негромко. — В Москве дожди, холод, а у вас благодать.
Ранним утром вдоль берега мчались машины. Миновав небольшое селение, утонувшее в зеленом раздолье виноградников, они сворачивали с шоссе и по накатанной колее ехали к пляжу. У дощатого забора, под купой старых тутовых деревьев, машины останавливались.
Здесь собирались участники испытания — все знакомые нам и многие незнакомые сотрудники «НИИТранснефти» и других институтов.
Несколько катеров стояло у причала. На одном из них прибыл низенький полный человек с курчавой седеющей головой. За ним сошел на берег Вова серьезный и важный, с чемоданчиком в руке.
Григорий Маркович приветливо поздоровался с курчавым человеком и подвел его к Привалову.
— Вы знакомы? — спросил он. — Это товарищ Рустамов, директор Института физики моря.
— Знакомы, — улыбнулся Привалов. — Мы соседи.
— У вас впереди большая совместная работа, — сказал академик.
Привалов вопросительно посмотрел на него, но Григорий Маркович уже отошел к Багбанлы. А Рустамов хитро усмехнулся: он знал, на что намекал москвич.
Вова величественно кивнул Николаю и Юре:
— Здорово, молодежь. И вы здесь?
— Мы-то здесь, — ответил Николай, — а вот ты, дядя Вова, какими судьбами?
— Судьба ни при чем, — сказал Вова, щуря узкие глазки. — Меня с директором нашим пригласили. Я подводными делами теперь заведую, понял?
Участники испытания направились в здание главного пульта управления. Пульт состоял из трех щитов: на первом были сосредоточены приборы управления генератором проницаемости, соединенные с кольцом Мебиуса на подводном раструбе; на втором — управление насосами, подающими нефть в раструб; на третьем — контроль энергетического луча.
Сейчас возле третьего щита хлопотали электрики. Что-то у них не ладилось. За перегородкой глухо жужжали генераторы, но стрелка измерителя напряженности поля стояла на нуле. Привалов нетерпеливо постукивал ногтем по стеклу прибора.
— Ну, в чем дело? — резко спросил Григорий Маркович.
— Не понимаю, — пробормотал Привалов. — Вчера все было в порядке…
— Запросите Птичий Камень.
Через несколько минут радист доложил:
— Птичий Камень ответил: индикаторная лампа не горит.
— Очевидно, раструб плохо закрепили, и течение повернуло его, — сказал Колтухов. — Поэтому луч не попадает в антенну Птичьего Камня. Оси подводных раструбов смещены.
— Надо было сделать регулировку с поверхности, Спускайте водолазов, распорядился Григорий Маркович.
— Вчера отпустили водолазную партию… — Привалов, расстроенный и подавленный, снял очки, принялся протирать их.
— Эх, вы! — Старик Багбанлы поднялся со стула и пошел к двери. — Вам не испытания проводить, а чаи распивать в чайхане! — бросил он на ходу.
— Минуточку, Бахтияр-мюэллим, — вмешался Рустамов, — разрешите предложить. У меня на катере есть два комплекта аквалангов. Если объяснить моему работнику, что надо делать, он выполнит. Заодно, если разрешите, он заснимет на пленку момент пуска.
— Где ваш ныряльщик? — спросил Григорий Маркович.
Вова, кашлянув в кулак, шагнул вперед. Ученый окинул взглядом его могучую фигуру.
— Посмотрите на его ручищи, — сказал Багбанлы, улыбаясь. — Он же поломает установку.
— Разрешите нырнуть вместе с ним, — выступил вперед Николай. — Я покажу ему на месте и помогу закрепить…
— Тебе нельзя, — сказал Юра. — После воспаления легких — придумал тоже! Я нырну, Борис Иванович.
— Хорошо. Только побыстрее.
— Пошли! — Вова хлопнул Юру по спине.
Они разделись на стальном мостике, соединявшем берег с решетчатой башней, сквозь которую уходила вниз, под воду, труба нефтепровода. Высокий, мускулистый Юра выглядел подростком рядом с Вовой.
Страница 177 из 182 Николай помог им надеть акваланги. Юра привязал к руке разводной ключ, а к поясу — сигнальную веревку и договорился с Николаем о сигнализации. Затем он пролез под перилами мостика, спустился по стальной лесенке и попробовал ногой воду. Вода была холодновата.
— Врут биологи, — проворчал Юра. — Не могла жизнь зародиться в море… Дядя Вова! — крикнул он наверх. — Держись возле меня. Мимо отверстия раструба не проходи, а то включат, и станешь ты бестелесным. Как твой бывший шеф.
— Ладно, меньше разговаривай, — ответил Вова.
Он бережно извлек из чемоданчика новенькую кинокамеру для подводной съемки.
— У нас оборудование — во! — сказал Он Николаю и, отставив вверх большой палец, воспроизвел древнеримский знак одобрения.
Юра натянул маску, взял в рот загубник, включил легочный автомат и ушел под воду. Вова бултыхнулся вслед за ним.
Медленно опускались они вниз головой, скользя в холодном зеленом полумраке вдоль косых крестов опорной металлоконструкции. У Юры закололо в ушах. Он сделал глотательное движение — боль прошла.
Ручной манометр — указатель глубины — показал двадцать метров. Плавно загребая руками, Юра подплыл ближе к башне и увидел торчащее из нее колено с широким раструбом. Вот и кольца Мебиуса, и антенна излучателя.
Юра помахал Вове рукой и пролез сквозь решетку внутрь башни. Он ослабил ключом гайки крепления колена, и Вова начал осторожно поворачивать раструб в тугом шарнире. Это было нелегким делом. Течение отжимало Вову к стальному переплету башни, он шевелил ластами, нащупывая опору для ног. Юра показывал ему жестами: чуть-чуть левее… Не так сильно! Еще немножко… Юра знал: при длине луча семь километров поворот раструба на один градус дал бы отклонение луча у Птичьего Камня больше чем на сто метров. Поворачивать надо было очень осторожно…
Вдруг Юра почувствован два сильных рывка сигнальной веревки: это Николай сообщил, что луч принят на Птичьем Камне — оси раструбов совпали. Тут же Юра дал Вове знак остановиться и начал одну за другой закреплять гайки. Потом Вова забрал у него ключ и «дожал» гайки. Глядя, как вздуваются его плечевые мышцы, Юра подумал, что теперь никакое течение не свернет раструб.
Он дернул три раза веревку: мол, все в порядке, можно давать питание на кольца Мебиуса и включать насос. Затем он обхватил стальные перекладины башни руками и ногами и стал ждать. Вова пристроился рядом, отвязал от пояса кинокамеру, направил ее на раструб.
Минута томительного ожидания. И вот башня завибрировала. Донесся смутный гул: это наверху включили насос и он теперь продавливал легкую нефть вниз по трубе, выгоняя воду.
Из широкого раструба выскочила резвая стайка бычков.
«Они прошли сквозь кольцо, — подумал Юра. — Теперь они, наверное, проницаемы…»
Застрекотала кинокамера: Вова снимал бычков.
Вдруг из отверстия раструба вырвался темный столб толщиной с человеческое тело. Будто кто-то невидимый медленно вытягивал из колена трубы толстое бревно. Оно становилось все длиннее и длиннее… Четырнадцатидюймовая нефтяная струя шла сквозь воду — шла ровно, не размываясь, с четко ограниченной поверхностью, окруженной слабым фиолетовым сиянием. Юре показалось, что он слышит однотонный и долгий певучий звук…
Так вот оно! Уже не в мечте, не странным и далеким видением, не на листе ватмана — наяву шла сквозь море струя нефти. Это было чудо. Чудо, созданное их руками!
Юре хотелось крикнуть, кувыркнуться через голову, смеяться. Он помахал рукой Вове, но тот был занят: снимал струю. Стрекотала кинокамера.
Юра четыре раза дернул сигнальную веревку, чтобы дать знать Николаю: струя пошла. Тотчас он получил ответ — его сигнал был принят. Юра отвязал веревку от пояса и, оттолкнувшись от башни, поплыл неподалеку от струи. Он без особого труда обогнал ее. Установка работала на медленном режиме, скорость струи была невелика — меньше метра в секунду. Вот когда вступит в строй Транскаспийский, можно будет дать струе огромную, небывалую скорость: ведь она проницает воду свободно, не испытывая сопротивления…
Юре захотелось наверх, к людям. Он сделал знак Вове, и они, медленно перебирая ластами, всплыли на поверхность. Юра сорвал маску с лица, сказал:
— Повезло нам с тобой, дядя Вова! Мы первые и единственные свидетели чуда.
С мостика им махал рукой и что-то кричал Николай. Лицо у него было сияющее.
Приемочная комиссия отплыла на большом белом катере к Птичьему Камню. Времени было достаточно: нефтяная струя дойдет до острова не раньше чем через два с половиной часа.
Над черной скалой кружили встревоженные чайки; в последнее время им не стало житья от людей.
А люди неторопливо сошли на песчаный берег острова. Осмотрели стальной открытый резервуар. Не всем верилось, что нефть, пройдя без труб семикилометровую морскую трассу, заполнит этот резервуар. Внимательно слушали инженера Костюкова, который снова и снова принимался рассказывать, как он увидел струю, вытягивающуюся из раструба отправной станции.
На пульте управления все было в порядке. Зеленый глаз индикаторной лампы показывал, что энергетический луч, питаемый батареей электретов, надежно соединяет оба берега. Напряженность поля вокруг луча была нормальной.
Страница 178 из 182
Но стабильно ли действие поля кольца Мебиуса? А вдруг нефтяная струя, пройдя километр-два, перестала быть проницаемой? Тогда энергетический луч не удержит ее на глубине. Нефть не сможет преодолеть сопротивление воды и всплывет, растекаясь на поверхности моря густым черным пятном…
Привалов выехал на трассу. Катер с полчаса «утюжил» пролив. Синяя гладкая вода была чиста — никаких нефтяных пятен. Борис Иванович вернулся на остров, закурил, принялся вышагивать по песчаному пляжу.
— Перестань! — раздраженно сказал ему Колтухов. — Ходишь маятником — у меня голова от тебя кружится!
Когда остались считанные минуты, Григорий Маркович велел включить насос. В резервуар хлынула, пенясь, струя воды. Нефти пока не было. Пришлось остановить насос.
Юра не выдержал. Он молча разделся, закинул за спину баллоны акваланга, натянул маску и кинулся вводу. Вова тоже надел акваланг и, прихватив кинокамеру, вошел в воду.
Почти сразу Юра увидел струю. Она шла на него тупым темным концом, похожим на орудийное жерло, Как и прежде, ее окружало слабое фиолетовое сияние.
Странное и жутковатое зрелище… Юра рванулся вверх. Остро кольнуло в ушах. Он поплыл медленнее. Мелькнула стекловидная граница воды и воздуха, ярко освещенная солнцем. Вырвав изо рта загубник, Юра заорал людям, стоящим на берегу:
— Идет! Включайте!
И, торопливо сунув загубник в рот, снова нырнул и поплыл к решетчатой башне. Там уже сидел Вова со своей кинокамерой.
И они увидели: нефтяная струя прошла сквозь кольцо Мебиуса и преспокойно втянулась в широкий раструб. Точнехонько! Как по ниточке…
Юра в восторге хлопнул себя по ляжкам. Хлопка не получилось, он только провалился метра на два в глубину. Работая руками и ногами, Юра принялся всплывать.
А там, наверху, на площадке у верхнего края резервуара, столпились участники испытания. Пока насос гнал воду, белую от пены. Но вот вода потемнела… Рассыпая радужные брызги, мягко шлепнулась на дно резервуара бурая маслянистая струя.
Колтухов, стоявший ближе всех к патрубку, сунул в струю палец. Нефть! Да, это была нефть. Она без труб пересекла семикилометровый пролив в «бесплотном», перестроенном состоянии, свободно пронзая морскую толщу, и здесь, пройдя сквозь поле приемного кольца Мебиуса, снова стала осязаемой, «нормальной».
Багбанлы притянул к себе Привалова, чмокнул его в губы:
— Поздравляю, Борис!
— И вас тоже, — ответил Привалов, охрипший от волнения и счастья.
Участники испытания, радостно возбужденные, сели на катер и отправились на материк. Опыт был повторен в обратном порядке. И снова нефть, на этот раз отправленная с Птичьего Камня, прошла сквозь пролив и заполнила приемный резервуар.
— Так, — сказал Григорий Маркович. — Считаю, что опыт прошел удовлетворительно. Проследите, Борис Иванович, чтобы собрали ленты со всех записывающих приборов. И на сегодня хватит.
«На сегодня хватит! Только и всего, — подумал Привалов. — Других слов не нашел. Как будто сегодня не свершилось небывалое, невероятное… Впрочем, у них, ученых, иные масштабы. Для них сегодняшний опыт очередной шаг в ряде других, не более…»
Между тем народ разъехался. Рустамов тоже попрощался было, но Григорий Маркович придержал его:
— Не торопитесь, Джафар Алиевич. Нам нужно поговорить. Но, может быть, сперва съездим куда-нибудь пообедать?
— Здесь промысел недалеко, в десяти минутах езды, — сказал Привалов. Там столовая.
— Отлично. Надеюсь, в столовой, расположенной у моря, найдется уха из свежей рыбы.
— Уха? — вмешался Юра. — Вряд ли там есть. А мы сами, если хотите, приготовим уху. Рыбы наловить недолго.
— Еще лучше, — сказал Григорий Маркович.
Валерка побежал за спиннингом и, усевшись на краю пристани, метнул в воду длинную леску. Вова тоже взял на катере свою удочку и пристроился рядом. Вполголоса, чтобы не напугать рыбу, он стал рассказывать Валерке о своем «электро-тензо-пьезометрическом силомере», которым, по его словам, заинтересовался завод медицинского оборудования.
В помещении пульта остались Григорий Маркович, Багбанлы, Привалов, Колтухов, Рустамов и Николай с Юрой. Они сидели возле белых щитов. За раскрытым окном шелестели листвою на ветру старые тутовые деревья. Изредка в комнату залетали желтые листья и, медленно спланировав, ложились на пол у подоконника.
— Подведем некоторые итоги, — сказал москвич. — Нам удалось содрать с вещества кожу поверхности и перестроить его внутренние связи. Непроницаемое стало проницаемым. Проблема сама по себе не нова. Если помните, на заре нашего века Владимир Ильич писал, что исчезают такие свойства материи, которые казались раньше абсолютными и неизменными, а теперь обнаруживаются как относительные, присущие только некоторым состояниям материи. К числу этих свойств Ленин относил и непроницаемость.
У себя в институте, — продолжал ученый, — мы давно занимаемся этой проблемой. Мы основательно изучили взаимопроницаемость — диффузию газов, жидкостей и твердых тел. Три принципа казались нам решающими: электростатическое поле, высокая частота и эффект клетки Фарадея свойство зарядов собираться на внешней поверхности. Кроме того, мы считали, что «взорвать» поверхность можно будет только в условиях сильного разгона частиц. Однако Николай Сергеевич, — тут ученый взглянул на Николая, — предложил остроумное решение — использование свойств кольца Мебиуса, не имеющего ни внешней, ни внутренней поверхности. Это была счастливая догадка…
Страница 179 из 182
— Если б не матвеевская рукопись, — сказал Николай, покраснев, — не было бы никакой догадки. Просто я ломал голову над «сукрутиной в две четверти»…
— Было бы что ломать, — засмеялся Бахтияр Халилович. — Голова сама по себе — тоже вещь немаловажная.
— Итак, — сказал Григорий Маркович, — кольцо Мебиуса, генератор, созданный в лаборатории Бориса Ивановича, и частотные характеристики полей, найденные в Институте поверхности, предопределили успех сегодняшнего опыта. Очень интересен, товарищи, такой вопрос: взаимодействие проницаемости с гравитационным полем земли. Мы тщательно проанализировали тот случай в нашей лаборатории, когда кольцо «утонуло» в бетоне. Из дневника Бенедиктова мы знаем, что у них бетонный пол «глотал» превращенное вещество. Да и сама трагическая смерть Бенедиктова… Ученый коротко развел руками.
Помолчали немного.
— Чем все-таки вы объясните, Григорий Маркович, — спросил Привалов, что в одном случае проницаемое или, точнее, проникающее удерживается на поверхности, а в другом — проваливается?
— Пока я представляю себе эту штуку таким образом. Перестроенное вещество, как и обычное, обладает массой и, следовательно, тяготеет к центру земли. Но если на пути тяготения появляется перегородка из обычного вещества, — ну, скажем, пол, сиденье стула или сама поверхность земли, то перегородка эта превращается в «заслонку тяготения». Свойство проницаемости проявляется во всех направлениях, кроме строго вертикального. Но в известных условиях, — немного помолчав, продолжал академик, — взаимодействие «поля превращения» и гравитационного поля может сложиться так, что действие «эффекта перегородки» сместится по вертикали вниз. В этом случае, как мы видели, произойдет «утопание».
— Нужна строгая увязка параметров установки с силой тяжести данного географического пункта, — заметил Багбанлы. — Предварительные гравиметрические измерения нужны.
— Верно, Бахтияр Халилович. Кстати, должен признать: ваша энергетическая схема превосходно выдержала испытание.
— Спасибо за доброе слово. — Багбанлы приложил руку к сердцу. — Но для Транскаспийского, вообще для больших расстояний, потребуется новая схема. Не забудьте, что придется искривить луч в соответствии с формой Земли. Старик Бахтияр не сможет этого сделать, даже если повиснет на другом конце луча.
Москвич засмеялся, дружелюбно тронул старика за плечо:
— Мы навалимся на ваш луч сообща. Авось искривим. Принципиально важное достижение, — продолжал он, — это электреты товарища Колтухова. Неиссякаемый источник тока в виде электретной батареи не допустил возможного энергетического провала.
— У Опрятина на острове, — вставил Юра, — тоже была батарея электретов.
— Там ее использовали для другой цели, — сказал Багбанлы. — Она служила для передачи свойств ножа другим предметам.
— Григорий Маркович, — сказал Привалов, — вы упоминали о дневнике покойного Бенедиктова. Что, если воссоздать его «установку заражения»? По-моему, это облегчит работу.
— Безусловно, — согласился академик. — Бенедиктов провел, я бы сказал, блестящую работу. Очевидно, и роль Опрятина в этом деле весьма значительна… Помните, я весной высказывал мысль о возможности передачи свойств предмета с перестроенными связями другим предметам? Бенедиктов сделал это. Не исключено, что и безвестный индийский ученый шел таким же путем. Ну, об этом мы уже говорили у нашего друга Ли Вэй-сэна, если помните… Бенедиктову не удалось добиться стабильности — очень, очень жаль, что он работал без контакта с нами. В его записях много интересного. Кстати, я ходатайствовал перед президиумом академии об издании его сохранившихся трудов.
— Правильно! — вырвалось у Николая.
Тут послышались торопливые шаги, и в комнату вошел Вова. Хохолок на его голове стоял дыбом. Он держал наперевес бамбуковое удилище, на конце лески болтался толстый сизо-серебристый бычок. Вова остановился посредине комнаты, лицо его выражало крайнюю степень изумления.
— Для ухи, пожалуй, маловато, — проговорил Григорий Маркович, критически оглядев бычка.
— Какая там уха! — грубо сказал Вова.
Он поднял леску и схватил рыбу рукой. Кулак его сжался, пальцы прошли сквозь бычка, как сквозь пустое место.
— Видали?!
— Рыбка прошла через кольцо Мебиуса! — воскликнул Привалов. — Она проницаема!
— Нетрудно догадаться, — проворчал Колтухов. — Только вот как она на крючке держится? Крючок-то из обычного вещества…
Григорий Маркович взял леску, внимательно осмотрел бычка, потрогал пальцем крючок. Затем он прошелся по комнате, немного сутулясь.
— Бахтияр Халилович, — сказал он, остановившись перед стариком, помните, Бенедиктов писал в дневнике, что проницаемые собачки без труда лакают непроницаемую жидкую похлебку?
— Помню.
— Это, — москвич ткнул пальцем в бычка, — из того же ряда явлений. Кажется, я начинаю понимать.
Багбанлы почесал мизинцем густую бровь.
— Вы хотите сказать, — начал он, — что если широко разинуть пасть…
— Да! — Григорий Маркович заговорил быстро и оживленно. — Ведь свойство проницаемости не существует само по себе. Оно проявляется лишь при встрече с обычным веществом. Так, Бахтияр Халилович? Это же ваша мысль: защитные слои поверхности один за другим раскрываются навстречу проницанию. Но этот эффект, очевидно, имеет только одно направление: снаружи внутрь. Понимаете, товарищи? Если двигаться из середины вещества наружу — ничего не выйдет. Поверхности не будут раскрываться. Когда проницаемые собаки Бенедиктова хватали куски мяса, их зубы, расположенные близко к наружным полостям, не могли удержать мясо — оно проваливалось сквозь челюсти. А жидкая пища сразу попадала в глубокие полости горла, где проницаемости изнутри наружу не было. Так же и здесь: рыба с широко раскрытой пастью полезла на крючок, и он оказался достаточно глубоко. Рыба дернулась, но осталась на крючке, потому что он не мог пронизать ее в обратном направлении — изнутри наружу. Разумеется, это лишь предположение. Но стоит о нем серьезно подумать.
Страница 180 из 182
— Подумать стоит, — согласился Багбанлы. — Но не сейчас. Когда желудок пустой, голова прислушивается только к его голосу. — Он посмотрел на Вову: — Будет уха или нет?
— Будет, — пообещал Вова и вышел.
— Это тоже, кажется, одна из идей Бенедиктова, — сказал Николай. Проницание нерестовых рыб сквозь плотины на реках.
— Верно, — сказал Григорий Маркович. — Эта задача на очереди. А теперь, поскольку речь зашла о проблемах, послушаем товарища Рустамова.
Директор Института физики моря провел ладонью по курчавой голове, откашлялся и начал:
— Товарищи, проблема повышения уровня Каспия…
— Погоди, сынок, — прервал его Багбанлы. — Ты красноречив, я тебя давно знаю. Излагай самую суть. Нам проблема известна.
— Знаем, знаем, — поддержал Колтухов. — Кипятильник на Черном море, облакопровод над Кавказским хребтом, искусственное ливневание…
— Очень хорошо, — кивнул Рустамов. — Тогда скажу коротко. На образование нескольких не очень крупных облаков, обычных во второй половине летнего дня, природа расходует десятки миллионов киловатт-часов солнечной энергии. Это вы, конечно, тоже знаете. — Он хитро прищурился.
— Конечно, — сказал Колтухов, впрочем, не совсем уверенно.
— Очень хорошо. Сейчас, при наличии атомной энергетики, нам доступна такая энергия. Но — дорого, товарищи! Длительный искусственный ливень очень дорогое удовольствие. Все же мы вели подготовительные работы, потому что подъем уровня моря оправдал бы любые затраты. Летом на острове Ипатия у нас погибла опытная конденсационная установка. Это вы тоже знаете… Так вот, Григорий Маркович предложил новую идею: вместо облакопровода Черное море — Каспий создать под Кавказским перешейком подземный морепровод…
— Морепровод?.. — переспросил Привалов, поднимаясь со стула.
Молодые инженеры тоже повскакали со стульев и уставились изумленно на Рустамова.
— Да, товарищи, морепровод, — негромко сказал Григорий Маркович. Примерно на сорок второй параллели, между Поти на Черноморском побережье и Дербентом на Каспии. Сегодня мы гнали нефть сквозь воду. А морепровод сделаем так: струя черноморской воды пойдет сквозь земную толщу в Каспий.
С минуту в комнате было тихо. Инженеры, ошеломленные гигантским замыслом, и слова вымолвить не могли.
— Я сегодня прикинул, — деловито сказал Рустамов, — будет гораздо дешевле. Раньше, правду скажу, сомневался, а сегодня увидел. Хорошая идея.
— Хорошая? — вскричал Привалов. — Вы говорите: хорошая? Да это же грандиозно!
— Не горячитесь, Борис Иванович, — сказал москвич. — Морепровод — не такая уж грандиозная проблема по сравнению с тем, что сулит нам проницаемость. Будет еще много удивительного, неожиданного… Могу сообщить: у нас в институте ведутся многообещающие опыты по высвобождению энергии поверхности.
Николай и Юра оживленно шептались о чем-то у окна. Колтухов кивнул на них, тихо проговорил:
— Эти уже обсуждают детали проекта. Посмотрите, какие у них глаза шалые…
Вечер за окном наливался синевой, высветил небо серебряной звездной пылью. Потрескивал, постреливал малиновыми искрами костер, и от костра плыл вкусный запах поспевающей ухи.
Уха удалась на славу.
И вот уже катер резво побежал, наискосок пересекая лунную дорожку.
Молча сидели в катере пассажиры, утомленные длинным и трудным, интересно прожитым днем.
Плыли навстречу огни большого города. Дружелюбно подмигивали красные и белые глаза фарватерных буев.
— Борис Иванович, — негромко сказал вдруг Николай, — а помните, с чего все началось?
— Что — все?
— Ну… опыты с поверхностным натяжением и прочее.
— С чего началось? — Привалов задумался. — В самом деле, с чего?.. Помню, был какой-то разговор на яхте…
— Еще раньше, Борис Иванович! Помните толкучку? Мы стояли перед картиной «Леда и лебедь», и вы…
— А! — Привалов засмеялся. — Верно, верно. Дурацкая картина, а поди ж ты — навела на мысль…
И он стал рассказывать Григорию Марковичу о давнем случае на толкучке. Москвич тоже посмеялся. А потом сказал, помолчав:
— Картина — случайный толчок. Важно другое… — Он мог бы многое сказать об этом «другом», но ограничился тем, что просто похлопал Бориса Ивановича по руке.
Большой белый теплоход, сверкающий огнями, пересекал курс катера. Из открытых иллюминаторов салона неслась танцевальная музыка.
Вова, стоявший у штурвала, развернул катер в разрез волны, поднятой винтами теплохода:
Юра обернулся и прочел надпись на высокой корме корабля, освещенной фонарем:
— «Узбекистан»… Колька, «Узбекистан»!
Николай не ответил. Он смотрел вслед огням теплохода. Долго смотрел.
А Колтухов сказал, дымя папиросой:
— Красавец корабль. Новой постройки… А вот в двадцать шестом году, когда я рыбачил в Астрахани, был такой случай…
Так вот ты какая!..
Направо — жара, солончак, барханы,
Налево — бархан, солончак, жара.
Н.Тихонов, «Полустанок в пустыне»
Ранним утром два долговязых молодых человека вышли из здания аэропорта и сели в автобус.
Незачем пояснять, что это были инженеры Костюков и Потапкин. Самолет только что доставил их из Красноводска.
Казалось бы, что трудного — найти небольшой участок моря меж двух берегов, если есть подробнейшие морские карты. Но вот уже сколько времени рыщут Николай и Юра по побережьям, а такого участка, который подошел бы по всем статьям, не нашли.
Вот и за море они слетали, осмотрели пролив между Челекеном и островом Огурчинским и другие места — тоже ничего подходящего. В последний день командировки молодые инженеры решили съездить на Красноводскую косу. Долго бродили они по унылым прибрежным пескам и возле поселка Кызыл-Су вдруг наткнулись на каменный обелиск, увенчанный пушечным ядром и крестом. Памятник окружала ограда из якорных цепей, ступени его были занесены мелкими песчаными волнами.
«Красноводскiй отрядъ — сподвижникамъ Петра Перваго», — прочли они потемневшую надпись. Потом шли даты, среди них — «1719». Еще надпись:
Въ пустынЪ дикой
Васъ, братья, мы нашли
И теплою молитвою
Вашъ прахъ почли.
— Постой, 1719 — это, случайно, не дата гибели экспедиции Бековича-Черкасского? — вспомнил Николай.
— Кажется, — сказал Юра. — Не знал, что участникам экспедиции памятник здесь поставлен… Видишь дату — 1872? Должно быть, в том году соорудили.
Они постояли перед обелиском, сфотографировали его и попутным катером вернулись в Красноводск. Задумчиво смотрели с кормы на уплывающую в вечернюю дымку косу, и воображение их рисовало старинные корабли у этих плоских песчаных берегов, сумрачного князя Черкасского с приставленной к глазу подзорной трубой, беспокойного, колючего гидрографа Кожина, склонившегося над картой, веселого, ясноглазого Федора Матвеева, не догадывающегося еще, какая трудная и необычная судьба его ожидает…
«Въ пустынъ дикой васъ, братья, мы нашли…» Строки, высеченные на обелиске, не выходили из головы. Странное дело: и раньше Николай и Юра не сомневались в достоверности матвеевской рукописи, но герои ее рисовались их мысленному взгляду как бы черно-белыми оттисками старинных гравюр; теперь они вдруг встали перед ними во плоти — обожженные солнцем пустыни, истомленные жаждой, в пропахших потом рубахах…
Итак, прилетев рано утром из Красноводска, наши друзья сели в автобус и поехали в город. Они молча смотрели в окно на знакомый с детства пейзаж: лес нефтяных вышек, серебристые резервуары, небольшие озерца, окаймленные коричневой полосой мазута, бесчисленные переплетения труб. Юра задремал, свесив голову на грудь. Николай толкнул его локтем в бок, сказал грубовато:
— Очнись, сонная тетеря. Что начальству докладывать будем?
— Вот я доложу тебе сейчас по шее! — проворчал Юра и снова закрыл глаза.
— Из всего, что мы видели, лучшее место — это все-таки Птичий Камень, продолжал Николай. — Недалеко, и глубины подходящие. Слышишь, Юрка? — Он опять ткнул его в бок.
— Самое паршивое место Птичий Камень! — сердито сказал Юра, отодвигаясь от Николая.
— Почему?
— Потому что голое, необорудованное.
Через некоторое время, когда автобус уже катил по улицам города, Юра сказал:
Страница 172 из 182
— Вообще, конечно, лучше Птичьего Камня не найти.
— Не подойдет твой Птичий Камень, — отозвался Николай.
— Почему?
— Гиблое место. Необорудованное.
— Ну, ты как хочешь, — заявил Юра, — а я буду докладывать о Птичьем Камне.
Они договорились через час встретиться в институте и разошлись по домам — помыться с дороги и позавтракать.
Бондарный переулок еще спал. Утренний ветерок робко шелестел в пыльных ветвях акаций. Где-то в открытом окне залился будильник.
Николай прошел под аркой. Во дворе он увидел Вову. Атлет не спеша приседал и выпрямлялся, в руках у него были крупные гантели. Он таинственно подмигнул Николаю, потом поманил его пальцем и сказал громким шепотом:
— Позавчера у нас в институте собрание было. На поруки меня взяли, понял?
— То есть как? — не понял Николай.
— Туго до тебя доходит. Не выспался, что ли? Ты московскую железку помнишь, которую я в музее взял?
Николай кивнул.
— Ну вот. Под суд хотели меня, понял? А за что? Для себя я, что ли, брал? Мне она нужна была, как петуху тросточка. Собрание меня уважило: на поруки взяли. Единогласно, понял? Только замдиректора по хозяйственной части воздержался.
— Поздравляю, — сказал Николай.
— Спасибочко. — Вова поиграл гантелями. — А Опрятина-то — слышал? оправдали вчистую.
— Оправдали?
— Ага. Анатолия Петровича знаешь что убило? Шариковая молния.
— Что-о?..
— Шариковая, говорю, молния. Научное явление, понял?
Николай махнул рукой и взбежал по лестнице к себе.
Пока он умывался, покряхтывая и разбрызгивая воду, мать хлопотала у газовой плиты, рассказывала о домашних делах.
— Вот голова! — воскликнула она вдруг. — Самое главное забыла сказать. Вчера вечером приходила Рита.
Плеск и кряхтение разом прекратились. Николай повернул к матери намыленное лицо.
— Рита?..
— Да. Пришла и говорит: «Здравствуйте, я Рита, которая когда-то жила в вашем доме. Матвеева». А я говорю…
— Зачем она приходила? — нетерпеливо прервал ее Николай. Мыльная пена щипала ему глаза, он тер их пальцами.
— Не знаю. Просила, чтобы ты позвонил, когда вернешься.
Николай поспешно закончил умыванье, вытерся, натянул рубашку и кинулся к двери.
— А завтрак? — крикнула мать вдогонку. — Куда же ты?
— Звонить! — уже с лестницы донесся голос Николая.
Занятия еще не начались — стояла вторая половина августа, — но Рита ежедневно ходила в школу. Она затеяла переоборудование кабинета биологии, расширяла школьный опытный участок, — работы хватало. В этом было ее спасение.
Валя часто забегала к ней по вечерам. Несколько раз приходили Николай и Юра. А однажды нагрянул весь экипаж «Меконга». В этот вечер героем был Валерка Горбачевский. Он уже третий день не расставался с номером академического журнала, в котором была помещена небольшая статья Багбанлы о перестройке внутренних связей вещества. В статье упоминался «эффект Горбачевского» — так назвал старик Бахтияр памятный случай с Валеркиным пальцем. Валерка, сияя, показал Рите статью. Рита ничего в ней не поняла статья почти сплошь состояла из формул и пучков кривых в координатных угольниках, — но поздравила Валерку, который и сам ничего не понимал в статье. Юра подшучивал над ним, утверждал, что слепок с Валеркиного пальца, а может быть и сам палец, скоро будет выставлен в Москве, на Выставке достижений народного хозяйства.
Но вечера, когда Рита оставалась наедине со своим горем…
Она не находила себе места. Бродила по комнатам, бесцельно трогала и переставляла вещи. Подолгу стояла у книжных полок, листала его книги. Ей попадались карандашные пометки на полях, сделанные его рукой, — она всматривалась в них, пытаясь разгадать смысл отчеркиваний и значков.
Она видела Анатолия таким, каким он был в начале их любви, — веселым, увлеченным, общительным. Он умел безудержно фантазировать и посмеиваться над собственными фантазиями. Да, именно таким он жил теперь в ее памяти.
Иногда — гораздо реже — Рита вспоминала последнюю встречу с Анатолием во дворе Института физики моря. «Помнишь, как мы в прошлом году плыли по Волге?» — грустно спросил он тогда. Это были его последние слова последние, которые она слышала. Уходя, она оглянулась. Он стоял возле газона, залитого солнцем, и смотрел на нее, и руки у него были опущены…
Она гнала прочь это воспоминание. Она не хотела плакать.
Однажды Рита наткнулась на общую тетрадь в синей клеенчатой обложке, затиснутую меж двух толстых книг. Стала листать ее. Это было нечто среднее между дневником и рабочей тетрадью. Заметки для памяти чередовались с записями хода экспериментов, формулами, схемами. Были здесь и записи другого рода, какие поверяют только дневнику. Вначале — стремительный, четкий почерк, точные формулировки, аккуратные схемы, в конце неразборчивые каракули, нанесенные неверной, трясущейся рукой, пытавшейся догнать горячечные мысли, которые рождались в перевозбужденном мозгу.
Забившись в уголок дивана, Рита читала и перечитывала тетрадь. И — не выдержала: упала ничком, разрыдалась. Кот Пронька недоуменно щурился на нее из своего угла. В первый раз она плакала — горько, безутешно. Ее бил озноб.
Страница 173 из 182
Утром она позвонила Юре, ей сказали, что он уехал в командировку. Она пошла на работу и до вечера провозилась на школьном участке. А потом, медленно идя по шумным и жарким улицам, вдруг поняла, что не может, просто не может прийти сейчас домой в пустую квартиру…
Рита пошла в Бондарный переулок. Вот и знакомый двор. Она остановилась, вся во власти щемящего чувства. Какой он стал маленький и старый, двор ее детства! Вот лестница. И фикусы, выставленные для поливки. Застекленная галерея их старой квартиры… Сколько раз она выбегала отсюда навстречу отцу, кидалась ему на шею… Сейчас здесь висит вывеска «Ремонт капроновых чулок», а за распахнутой дверью ходит дородная женщина в пестром халате, и половицы скрипят под ее грузными шагами. Да, да, там и раньше скрипели половицы…
Медленно, как во сне, поднялась Рита на второй этаж: Ей открыла пожилая женщина с добрым и знакомым лицом.
— Здравствуйте, Вера Алексеевна. Я Рита, которая жила когда-то в этом доме. Рита Матвеева…
— Ни за что бы не узнала! — Вера Алексеевна обняла ее, повела в комнату. — Жаль, Коли нет. В командировку уехал.
— И он в командировке?..
Вера Алексеевна не отпустила ее, усадила пить чай. Рита пила чай с вареньем и все косилась на большой фотопортрет в рамке. Насупленный чубатый мальчишка в белой рубахе с высоко закатанными рукавами — это Коля. Такой, каким был тогда…
Она долго просидела у Веры Алексеевны. Хорошо было слушать ее неторопливый разговор. Уходя, сказала тихо:
— Спасибо вам.
— За что? — удивилась Вера Алексеевна.
Звонок. Кто бы это в такой ранний час? Рита выскочила из ванной комнаты, побежала к телефону. В трубке — знакомый глуховатый голос:
— Извини, что так рано… Понимаешь, только что приехал из командировки, мать мне сказала…
— Ничего, Коля. Я уже не сплю. Здравствуй.
— Здравствуй. — Неловкая пауза. — Забыл даже поздороваться…
Она улыбнулась:
— Ничего. Мне нужно поговорить с тобой.
Они встретились на троллейбусной остановке возле Ритиной школы. Николай с нескрываемой тревогой взглянул на Риту:
— Что-нибудь случилось?
— Я нашла тетрадь Анатолия. Его рабочие записи. Я многого не поняла, но… Может быть, вам они пригодятся. — Она вынула из портфеля тетрадь в синей обложке. — Вот, возьми. Почитай сам, можешь дать Привалову или этому московскому академику, которому вы послали нож.
— Хорошо, Рита. Я сегодня же прочту.
— И еще… — Она понизила голос и на секунду закрыла глаза. — Имя Анатолия связывают с гадкими слухами. Коля, ты должен сделать так, чтобы его имя… Чтобы узнали правду.
«Ах, если бы ты разрешила мне сделать это раньше! — подумал он. — Если бы тогда, в поезде, не связала меня обещанием. Какую ошибку ты совершила!..»
— Хорошо, Рита, — сказал Николай. — Я сделаю все, что смогу.
Она быстро пожала ему руку:
— А теперь иди. И не исчезай надолго. Звони.
Николай помчался к себе в институт. Юра уже сидел в кабинете у Привалова и излагал свои соображения относительно Птичьего Камня.
А во второй половине дня Юра и Николай на институтском катере отплыли на Птичий Камень — небольшой остров в нескольких милях от берега.
Островок был плоский и круглый, как тарелка. С наветренной стороны возвышалась черная скала, обкатанная прибоем. Эта скала, в которой гнездились чайки, и дала имя островку.
До вечера наши друзья размечали площадку для будущих сооружений. Катер должен был вернуться за ними лишь на следующий день.
Они разбили палатку, разожгли примус, наскоро приготовили испытанный «кондер». Затем Николай вытащил из рюкзака тетрадь в синей клеенчатой обложке. Друзья легли рядом на песок и принялись читать.
ИЗ ДНЕВНИКА БЕНЕДИКТОВА
12 мая
Пока ничего не получается. Но я чувствую, что прав. Биотоки должны быть основой. Их природа настолько своеобразна, что получить их искусственно нельзя. Времени мало, приходится работать дома, по ночам. Если бы иметь свою лабораторию! Но об этом заявлять еще рано. Не примут всерьез. Не приняли же мою статью.
19 мая
Сон — бессмысленная трата времени. К трем часам ночи слипаются глаза. Попробовать разве?.. Буду осторожен. Один укол, половина куб.см в день — и мозг ясен, усталости как не бывало. Доза безопасная. Ритке, конечно, ни слова.
3 июня
Сегодня размечтались с Ритой. Великое Проникновение в глубь Вещества!
7 июня
Рита требует, чтобы я взял отпуск. «Переутомился, нервные вспышки…» В самом деле, стал раздражительным. Чуть-чуть увеличил дозу. Ничего, не страшно. Вчера попробовал новый режим облучения рыб. Кажется, обнадеживающий результат. Искать дальше!
28 июня
Тупик. Иногда кажется, что я совершенная бездарность. Устал. Придется взять отпуск. Рита хочет ехать по Волге.
15 августа
Идиотская история на теплоходе. Сам не понимаю, как получилось. Вспылил. Черт бы побрал этого рецензента! Нож утонул. Что теперь делать? Нож все время нужен для проб. Рита кинулась за борт. Не нашла, конечно. Разве найдешь? Проклятая вспышка! Теперь все погибло.
17 августа
Продолжаю работать. Ведь тот, кто сделал нож проницаемым, тоже начал на голом месте. А впрочем, кто его знает: может, у него был какой-то исходный материал?
Страница 174 из 182
24 августа
Неделя больших событий. Работаю с Опрятиным. Я не хотел, но… Так получилось. Пороху он, пожалуй, не выдумает, но мыслит остро. А мне нужен именно физик. Да, правильно сделал, что согласился. Поставили очень интересный опыт. Игла вошла в металл — и сразу тряхнуло. Силы отталкивания? О. считает эту минуту великой. Сейчас попробую восстановить в дневнике все фазы опыта…
11 сентября
Перешел в Институт физики моря. Работаю в лаборатории О. Удобно во многих отношениях. Главное — лаборатория на острове Ипатия. Никто не мешает опытам. Собираем оборудование. О. разработал солидную энергоустановку. Узнал, что в мое отсутствие приходили приваловские мальчишки. Они нашли рукопись Матвеева. Теперь ищут нож?
2 октября
Никак не удается повторить тот эффект. Случайность?.. Без ножа — как без рук. О. уверяет меня, что нож не утонул. Он искал в том месте. Где же он? У Риты? Не может быть. Правда, она усиленно уговаривает меня бросить опыты. Но прятать нож?..
9 октября
Шесть ампул в день — без этого я не человек. Бугров достает где-то. Дерут бешеные деньги. Отвыкать будет трудно: хлористый кальций, горячие ванны… Но пока не могу обходиться. С Ритой — разлад у нас. Плохо. Ладно, кончу работу — все наладится. О. настаивает, что нож у нее…
15 октября
Нож! Нужен нож. Теперь я убежден: он может передать в соответствующих условиях свои свойства. Установка «заражения»! Да, это мысль. Имел на острове разговор с О. Установка «заражения», перекрещ. поля, электреты… О. собирается в Москву за каким-то «ключом тайны». Чепуха.
22 октября
Те, приваловские, добились какого-то интересного эффекта проницаемости. На квартире у Потапкина — это сосед Бугрова. Каким путем они идут? У них мощная поддержка — ак. Багбанлы. Надо торопиться. Нет ножа! Искал дома, все перерыл. Нет. О. обещает добыть.
18 декабря
Ушел из дому. Живу у О. Рита узнала об уколах. Скверно получилось. И еще этот проклятый нарыв. Лаемся с О. ежедневно. Рита звонила. Я не подошел к телефону. Старый упрямый идиот! Рита, ты потом все узнаешь — и простишь!
10 января
О. прилетел из Москвы с ножом! Она отдала ему нож. Поняла, что я все равно не брошу поиски, и отдала. Спасибо тебе, родная! Теперь — за работу! А «ключ тайны» оказался каким-то нелепым гороскопом. Надо было видеть, как бешено ругался О. Черт с ним. За работу!!
1 марта
Не вылезаю с острова. Установка «заражения» работает. Собаки в клетке становятся проницаемыми. Не могу понять: почему проницаемые собаки едят непроницаемую похлебку? Куски мяса пытаются схватить, но только щелкают зубами. А похлебку жрут. Дышат, пьют и едят похлебку. Если бы узнать, как питался Бестелесный Федора Матвеева! И еще загвоздка: проницаемость, достигнутая нами, кратковременна…
27 марта
Вернулся домой. Обещал Рите: как закончу работу, пойду к д-ру Халилову. Сам чувствую: здоровье пошатнулось. Проницаемость есть — нет стабильности. Все чаще приходит в голову: зачем мучиться в одиночку? Привалов, Багбанлы и москвичи повели работу широким фронтом. Пойти к ним?.. Нет, не пойду. Да и осталось немного.
12 апреля
Опрятин сделал портативную установку. В чемоданчике — мощная батарея электретов. Она дает постоянное поле, а собственные биотоки того, в чьей руке чемоданчик, — переменное поле. То же, что в большой установке, только проще. Источник «заражения» — кусок превращенной меди. Правая застежка чемодана включает установку, левая — дает обратное превращение. Пробовали установку. Вокруг человека, по контуру — превращенная зона до 6 см. Одежда попадает в зону. Странное ощущение. Ходить надо, опуская ступни плашмя. На некотором расстоянии от гравитационной массы — земли — превращенное вещество притягивается к ней. При соприкосновении с ней (с ближайшей по вертикали к центру земли точкой) отталкивается. Надо учиться ходить в таком состоянии. Чтобы сесть на стул, надо слегка подпрыгнуть и садиться в тот момент, когда ноги отрываются от земли. Иначе зад проваливается сквозь стул. Отталкивается от гравитационных опор только ближайшее к ним. Чемоданчик хорош. Почему проклятая стабильность в руки не дается?
28 мая
Все время неожиданности. Вчера собака провалилась сквозь бетон. Бугров бунтует: не хочет возить на остров собак. Жалеет, сентиментальный идиот. Привез пять коробок ампул и заявил, что больше не хочет доставать.
10 июня
Клетка взбесилась. Глотает все. Целыми днями торчу в клетке. Ни черта не понять. Скверно себя чувствую. Хватит. Надо собрать материалы и идти к Привалову.
24 июня
Сегодня Рита приходила в институт. Будто из другого мира пришла… У нее грустные глаза. Скоро, скоро, милая. Подожди еще чуть-чуть. Ее пригласили совершить прогулку на яхте. Пусть сходит, проветрится.
13 июля
Дома духота, все окна закрыты, пылища. Рита уехала. Завтра еду на остров в _последний_ раз. Заберу нож и материалы последних опытов. Подготовлю сообщение для академии. Это не победа, когда идешь на ощупь и не понимаешь сути явления. Сколько сил потрачено! Сколько тяжких жертв! Нет, я еще не конченый человек. Лягу в больницу к Халилову. Решено!