Море тренировало своё гладкое тело, играя серыми мускулами волн, рождая пену. Сверкающие стайки планктона, собранные в яркие светильники, уже начали ткать лунную дорожку… она стлалась на поверхности моря зыбким, неровным и рваным, после недавнего шторма ковром. Тёмным торсом борца-эфиопа в пенном трико выступал гранитный пояс острова. С берега, наперекор прибою, слышался визгливый крик просыпающихся цикад. Нюкта-ночь только собиралась украшать лёгкими шёлковыми лентами тьмы оливковые рощи, живущие за гранитной чертой. Мир, находящийся в переходе от света к муару темноты, обрёл на краткий срок очертания небрежно скомканного серо-коричневого покрывала – складки, выступы и впадины причудливыми изломами проступали под лунным светом. А в складках этого покрывала прятался маленький храм.
Из тяжёлого давящего рокота Великих Вод, в которых, несмотря на всю силу, чудилось изумление, рождались тёмные фигуры, которые призрачными языками неживого пламени тихо приближались к одиноко стоящей постройке, чтобы на миг озарить её стены кровавым мазком-всполохом и исчезнуть, растворившись в стенах. Любознательная Селена не рисковала приближаться к старым камням. Только маленькая фигурка в белом пеплосе с утренней зарей, ежедневно перешагивала порог дома, посвящённого безымянным богам.
Она одна во всем мире могла сделать главный шаг через превратный камень, и стены открывали её глазам проход в пустой пыльный зал, свод которого давно потерялся в поднебесье. Там, в центре, тысячелетиями врастая в твердь своей ненасытной тяжестью, светился шестиугольный камень, покрытый странными огненными письменами.
Тот, кто смог бы, как жрица, переступить заветную черту, увидел бы на нём древние знаки: рок, совесть, семья, память, жертва, судьба. Шесть лучей, шесть судеб, шесть вечных душ и маленькая хрупкая Астинь, принадлежащая только одному из них. Единственному неподвластному времени, обречённому, как и она, на муки молодости. Кто из шести – молодость? Жертва или судьба, а может быть рок или совесть; семья, память – кто? Вечный вопрос. Вопрос, который решают один раз за астральный цикл и никогда не могут разрешить. Скоро конец эпохи и, возможно, цикла. Скоро выбирать, потому что теням ещё очень долго собираться в этом медленно уходящем в небытие, храме.
Им суждено жить ровно один галактический год – 226 миллионов человеческих лет. Год, состоящий из рождения, развития и смерти мысли на планете. Год её разума. Тени наблюдают и вынужденно играют в старую игру. Никто из теней не знает, какая из граней её. Их главная игра –победить того, кто обречён, того, кто не стареет, того, кто останется, кто не исчезнет, когда истечет год…
Тени играют в шахматы. Тени любят тишину и покой. Теням нужны помощники. Тени хотят остаться – все тени, кроме одной, которая не хочет, но которой суждено…
***
Маша медленно шла по белым дорожкам, засыпанным мелким гравием. Следом за ней, так же неспешно,перемещался Ян. Сегодня они осматривали очередную, (с точки зрения начальника особого отдела, конечно),лондонскую достопримечательность. На бесконечной аллее старого некрополя царила та торжественная тишина, которая присутствует только на погостах, в какой бы стране они ни находились.
– И запах, – добавила Маша, слушая исторический опус.
Ян чуть пригнулся и, внезапно превратившись в любознательный крючок, зашевелил длинным носом. Затем выпрямился и спросил подружку:
– Какой запах?
Маша, задумавшись на секунду, пояснила:
– Запах прелых старых листьев, перегноя, старости, гниющих мокрых досок и… знаешь, я бы ещё добавила… крови.
– Машка, ты супер, – хмыкнул её приятель. – Я всегда знал, что здесь проживает любопытная семейка. Иногда газеты всё же не врут!
***
Кладбище Святого Джеймса, со временем переименованное в честь рядом располагавшейся деревеньки в Хайгертское, было освящено в 1839 году. Первое захоронение было сделано 26 мая, когда в могилу положили умершую Элизабет Джексон. С тех пор более 170 тысяч покойников нашли здесь свои последние квартиры. Среди них Джон Голсуорси и Джек Потрошитель; Карл Маркс и Александр Литвиненко; семья Чарльза Диккенса и прототип профессора Мориарти. Прогуливаясь по заросшим тёмно-зелёным плющом аллеям, любопытствующиесталкиваются с египетскими мавзолеями и ливанской похоронной тематикой. Погост представляет собой удивительный образец эпохи королевы Виктории. Над этой землёй всегда витала тень из романа Брема Стокера, а множество лис, ежей, ласок и прочей мелкой живности только добавляли своего зловещего колорита.
В 1968 году о кладбище появилось первое нетривиальное упоминание в центральной прессе. Небольшая заметка о проявлениях тёмных сил мелькнула и исчезла, но разговоры пошли. А вскоре, странные слухи нашли своё не менее удивительное подтверждение.
Как-то ночью, в поисках острых ощущений, две излишне эмансипированные подруги шестнадцати лет решили прогуляться по ночному городу мёртвых. Прогулка получилась недолгой, но результативной, (острых ощущений, во всяком случае, отважные любительницы приключений испытали даже более, чем того желали). И уже через пару часов, в полицейском участке заспанные констебли прослушали в исполнении девиц увлекательную историю о мертвецах, пачками вставших из могил посмотреть на полную Луну, так порадовавшую наблюдательниц в эту тёплую ночь. Повествование вышло красочным и очень-очень эмоциональным. Описания клыков, когтей и «загадочных глаз, полных тьмы», сыпались градом. А когда одна из девиц решила добавить рассказу аудио эффектов и попыталась передать полночный вой над жутким кладбищем, терпение служителей закона лопнуло. Искательницы приключений были тихо переданы из рук в руки родителям. А какие пожелания при этом были высказаны, история умалчивает. Во всяком случае, пожелание обследоваться у врачей там точно прозвучало…
Естественно, эта глупая история должна была быть забыта. Но после роковой экскурсии, у одной из участниц внезапно были выявлены хроническая анемия и две скромные ранки на шее, явно, от укуса. А после того, как газета «Хампстед и Хайгейт-экспресс» опубликовала историю Элизабет Войдила, выяснилось, что к 24 декабря 1969 года в 9 госпиталях, расположенных неподалёку от Хайгейтского кладбища, лежат весьма похожие истории болезни еще 47 пациентов! Симптомы были схожи до чрезвычайности: несчастные поступали с хронической анемией, жалобами на страхи по ночам, дурные сны и незаживающие маленькие ранки в области шеи.
Полиция, слегка посопротивлявшись, всё-таки открыла официальное досудебное расследование данных инцидентов. Правда, вампиров доблестные представители законов обвинять всё же не стали. Дело открыли, с целью поиска сатанинских сект, каковые на загадочном кладбище и в его окрестностях отсутствовали. В результате, кроме обескровленных трупов крупных собак, упокоенных во множестве в канавах возле кладбища, (более 110), ничего подозрительного обнаружить не удалось. Дело №487/16-71 было закрыто.
Но кто в Британии полагается на полицию? Да здравствуют Шерлок Холмс, Эркюль Пуаро или, на худой конец, мисс Марпл! Только на них может положиться английский гражданин, если речь заходит о чем-либо,сложнее банального воровства кошелька.
Свой «Шерлок Холмс» нашёлся и здесь. Спустя восемь месяцев, любознательный член Британского физического и оккультного сообщества Дэвид Фэррант провёл расследование, и в пятницу 13 марта 1970 года, обнаружил склеп с «вампирским гнездом».
Более того, мистер Фэррант проявил не только находчивость, но и незаурядный ум – хотя бы в том, что сам в оный склеп не полез. Двери «вампирского обиталища» были, попросту, замурованы. И, как ни странно, это дало результат: нападения на собак на время прекратились, а анемичные пациенты в течение двух лет перестали массово поступать в госпитали.
Но уже к 1972 году склеп, по непонятным причинам,разрушился, и команда «вампироловов», возобновив поиски, нашла недалеко от кладбища старый особняк, в котором и изловила оставшихся неупокоенных особей.
Правда, слава о вампирах жива до сих пор…
***
К вечеру опять зарядила мерзкая жалящая морось. Куски лондонского тумана повисли на окнах рваными грязными простынями. По радио передавали, что где-то в районе Бродстерса на побережье штормом смело все недавно установленные новенькие пляжные лежаки. В вечерних новостях показали, как вся береговая линия Восточного Кента и его жемчужина – городской залив Viking Bay, славившийся своим золотым песком – покрытыгрязью и мусором. На фоне разрухи, новенькая аккуратная вывеска: «Дно резко обрывается! Внимательно следите за детьми и соблюдайте осторожность, если плохо плаваете!» – смотрелась в телевизоре юмореской. Мрачной.
– Интересное местечко. Погода наладится – и поедем, –заметил за ужином Ян.
– Смотреть развалины X века? – съязвила Ксения.
– Там над заливом стоит Bleak House, дорогая. Дом Чарльза Диккенса, – заметил Борис.
– А в июне все жители наряжаются в старинные платья и устраивают фестиваль, – добавила Маша.
– Я, вообще-то, имел в виду искупаться. Но если вас так манят достопримечательности – недалеко на кладбище покоится автор Франкенштейна, Мэри Шелли.
– И что? – строго спросила маленькая Кесслер.
– Да ничего. Могила как могила. Тихая. Просто она похоронена с сердцем своего мужа, которое хранила лет двадцать в ящике письменного стола, в банке со спиртом, и велела перед смертью извлечь, сунуть в пакет формата А4 и зарыть, положив ей на грудь. О! Ещё вспомнил! Она лишилась девственности на могиле своей матери… – Ян надкусил особенно симпатичный пирожок и зажмурился от удовольствия, не замечая, как дружно поперхнулись Илья и Борис. – Тут недалеко, на кладбище у старой церкви Сент-Панкрас в Лондоне.
– Ян Геннадьевич… – тихо охнул Телицын.
– Чего? – прервал монолог начальник.
– Дети…
– Где?! – одновременно вздрогнули все Кесслеры.
Борис Евгеньевич осуждающе посмотрел на Машу, покраснел и затих.
С наступлением весны, на столицу Королевства обрушились голуби, которые на своих плохо гнущихся крыльях пытались удрать от спятивших с приходом весны котов. Даже окончательно материализовавшийся, с появлением мистера Сомса, Олладий с любознательным мявом, периодически царапал оконные стёкла. Присевшая на карниз голубка, скорее всего, получила инфаркт от появившейся из ниоткуда кошачьей рожи, с впечатляющими клыками. А потом второй – от сплочённого крика близнецов, как раз ворвавшихся в гостиную.
Остальное население слаженно, (что значит тренировка!), вздрогнуло и обратило свои взгляды на виновника всех бед. Терпение коллектива было на пределе. И стремительно этот барьер преодолевало – прямо к отметке «бунт на корабле»… Первым, разумеется, начал самый отважный и безбашенный. Точнее… начала.
– Почему мы терпим всё это? – неожиданно, показав на окно, проговорила Ксения. – Зачем нам эта мерзкая страна,с её отвратительным климатом и законами? Мы ничем не заняты! Только пьём и едим!
В помещении повисла тишина. Маленькие самураи дружно плюхнули попы на пол и замолчали. Рядом рыжим половичком расстелилась Милка, (Мрак решил не рисковать…).
Ксения продолжила взывать к совести начальства:
– Ян! Посмотри на нас! Я скоро превращусь в жирную корову! Борис совсем отдалился и, закопанный в пожелтевших бумажках, больше всего напоминает мне червяка! Илья, своими лопатообразными ладонями,перекопал, как крот, весь палисадник, а его жена заставляет нас есть редис, наивно веря, что последний является кладовой аскорбиновой кислоты! Даже дядя Боря перестал печь блины, переведя на правильное питание нас, несчастных, пустой овсянкой!
На кухне гулко ухнуло. Мистер Сомс уронил на пол огромный пергаментный свиток Афинея «Пир мудрецов».
– Эй! – возмущению Яна не было предела. – Это, между прочим, единственный полный вариант этой поваренной книги. Весь! Из тридцати томов. Аккуратнее.
– Ничего подобного! – запоздало смогла вставить вместо сержанта фразу Танюша.
Ксения резко повернула голову и одарила окружающих воинственным взглядом.
– Минерва! – восхищённо ляпнул Кесслер.
Объект восхищения уничижительно посмотрела на мужа снизу вверх и, сделав глубокий вдох, женщина продолжила:
– Ян, сделай над собой усилие и роди, наконец, мысль! Зачем мы здесь? Давай, очнись уже…
Мир вокруг остановился. Часы на каминной полке замерли. Кот внезапно исчез, прихватив в потустороннее небытие собаку, мистера Сомса и, с какой-то совершенно непонятной целью, близнецов. Телицын превратился в картонный плоский манекен, а пейзаж за окном – в примитивные лубочные декорации.
Никто ещё не разговаривал с полковником… так.
И уж, конечно, никто не представлял, во что подобный разговор выльется. Но Кот предпочел переждать последствия где-нибудь подальше. Чисто, на всякий случай. Остальные просто замерли – на инстинктах. Как деревья перед грозой.
И тишина была – тоже как перед грозой.
И она длилась… длилась…
– Вот ты торопыга! – вдруг услышали в ответ ошеломлённые домочадцы. – Давайте нальём коньячка и разберёмся.
***
На свете есть предметы, явления и субстанции, чьёсуществование, в общем-то, не подлежит сомнению, но они настолько эфемерны, что увидеть и потрогать их нельзя. К таковым, кажется, относилась и совесть дорогого начальника, к которой Ксения пыталась воззвать.
И сейчас Ян наглядно демонстрировал эту самую эфемерность, азартно размахивая руками, и, втолковывая свою точку зрения:
– Мир, моя возмущённая Ксюша, как зебра. За белой полосой всегда прёт чёрная, но самое обидное, как ни начинай считать – хоть с холки, хоть из-под хвоста – чёрных полос всегда больше. Илюх, не округляй глаза и не вздумай детям рассказать. Мы тогда не только зебру, а вообще, все полоски с ними подсчитаем…
Я прикинул и решил, вы – мой отдел. Мы вместе, навсегда. А раз так, то и тащить вам всю эту телегу со мной, пожизненно!
Короче, прихватив собаку, банки варенья, детский сачок с грузовиком, книги и вас, любимых, я переехал в этот оплот мракобесия и капиталистической заразы.
Хочу сразу вас заверить, что крейсер «Аврора» никогда здесь не всплывёт, совершать переворот в Вестминстере не в моих планах, а к лордам и пэрам я отношусь,приблизительно как Колчак к дамским шляпкам. Сидите вы здесь со мной без дел не потому, что их нет, а просто моя подлая перемена ещё не достаточно проникла в вашу кровь. Я не хочу, чтобы в один прекрасный день мы все проснулись и, высыпав на палубу, обнаружили себя на «Титанике».
Особо любопытствующим сообщу: жизнь нам предстоит весёлая, наполненная событиями, а потому небезопасная… мир пришёл к смене эпох. Но мы за Родину! Прошу не забывать!
С этими словами, начальство отсалютовало команде невесть откуда появившимся в руке фужером, (не пустым), и тут же оный потребило по назначению.
Команда переваривала услышанное. Переваривалось с трудом. Особенно, последняя фраза.
Илья почесал нос и, на фоне паузы, решил задать вопрос:
– А Родина об этом знает?
Ян хмыкнул:
– Не будь таким нетерпеливым и даже не сомневайся!
Танюша погладила красного от напряжения мужа и поцеловала.
– Покорно и неискренне, – хмыкнул обнаглевший начальник. – Твой муж сейчас похож на Мрака у фонарного столба. А Ксения – на мегеру, а не на Афину Палладу! Спать пошли, а? Предлагаю, в качестве жеста доброй воли,разобраться завтра на кладбище…
3425 год таянья глубоких льдов (381 теплый год), 12-й день бездорожного месяца
До Волосницыной мызы добрались ближе к вечеру. Дворовые, издали приметившие всадников, успели поднять переполох, и чуть не все домочадцы вышли встречать блудную дочь. Включая Варожа, который, судя по всему, не чуял за собой никакой вины. Однако на Лахта он глянул с ненавистью — должно быть, капеллан уже доложил ему и о найденном мертвом младенце, и о воске, попавшем в руки матерей Собора.
Фрели старалась на своего дяденьку не смотреть, даже когда он помогал ей слезть с лошади (в чем она совершенно не нуждалась).
С расспросами к путникам до поры не приставали — фрова Коира с фрели Илмой занялись ужином, дедушка Юр велел хорошенько топить баню, а йерр Тул достал из подпола вина, не дожидаясь вечера.
Догадка Лахта оказалась верной: прочитав записку, оставленную фрели родителям, те не успокоились и йерр Варож отправился вслед за нею. Однако и он, и йерр Тул здраво рассудили, что под защитой Хорка фрели ничто не угрожает, а дома она всегда под угрозой встречи с упырем, а потому йерр Варож лишь убедился в том, что фрели встретилась с Хорком и Лахтом, после чего вернулся на мызу. Кроме того, йерр Тул шепнул Лахту, что совместное путешествие должно было пойти на пользу жениху и невесте, и Лахт всецело заверил его, что эти надежды вполне оправдались.
Фрели задолго до ужина успела рассказать матушке, няньке, фрели Илме, жене егеря и дворовым женщинам на кухне о последнем подвиге Хорка, а так же насплетничала о мальчике, запертом в тело зайца, о разбойниках и блестящей победе над ними Хорка и о том, как Хорк вызволил Лахта из Высокого дома. Но ни словом не обмолвилась о Клопице, будто хотела побыстрей забыть об этом.
Йерр Варож ходил вокруг Лахта и бросал на него угрожающие взгляды, но при свидетелях пока помалкивал.
И только за ужином, под самый его конец, йерр Тул осмелился спросить Лахта, удалось ли ему узнать настоящее имя упыря и завладеть какой-нибудь его вещью.
— Да, конечно, — ответил Лахт. — Сегодня ночью я попробую с ним договориться. Но, поймите меня правильно, с упырем можно только договориться — ни прогнать, ни извести его я не могу. Упыря питает сила сырой земли, и не мне с нею тягаться.
— И ты узнал, как случилось, что йерр Тул осудил невиновного? — низким, вкрадчивым голосом спросила фрели Илма.
Вообще-то разговор об этом Лахт откладывал до той минуты, когда мужчины отправятся пить вино в гостиную комнату…
— Да, узнал, — коротко ответил он.
— И кто же оказался виновником того, что к ребенку ходит упырь? — продолжала расспросы фрели Илма. С эдакой легкой пренебрежительной улыбкой на востроносом лице. Вряд ли она ставила своей целью Лахта соблазнить, она, скорей всего, даже заинтересовать его не пыталась — и этот тон, и эта улыбка были ее сущностью… И взгляд темно-синих глаз, в котором наверняка утонул не один мужчина… Что-то подобное Лахт видел, видел совсем недавно и очень часто. Такое же выражение лица — чуть пренебрежительное, снисходительное, за которым прячется якобы неподдельный интерес. Сучка не захочет — кобель не вскочит. Грубо, но в чем-то верно. Фрели Илма умела соблюсти равновесие между пренебрежением и интересом. Удивительная женщина!
Лахт перевел взгляд на фрову Коиру: в ее светлых глазах был только холод. Бледное лицо, которое кажется еще более бледным из-за темных волос…
Наитие сработало раньше логики, подсказав Лахту, где он видел взгляд, подобный взгляду фрели Илмы. Такими же темно-синими глазами фрели Ойя смотрела на жениха. Только интерес ее был неподдельным, а снисходительность — напускной. Но Ойя точно так же склоняла голову, так же улыбалась, так же задирала острый нос… А главное, что у двух светлоглазых родителей… Лахт посмотрел в водянистые глаза йерра Тула. Фрели Ойя в какой-то степени еще ребенок, но здесь никто ее так не называет. Особенно в присутствии Хорка — в самом деле, не на ребенке же его собираются женить. И только фрели Илма упорно называла Ойю ребенком. Для кого ребенок всегда остается ребенком?
И все-таки этого быть не могло. Нижняя губа, темные вьющиеся волосы — Ойя была гораздо больше похожа на фрову Коиру, чем на фрели Илму.
— Вы в самом деле хотите это знать? — переспросил Лахт.
— Ну разумеется, — фыркнула фрели Илма.
— Я думаю, об этом стоит поговорить после еды, — пробормотал йерр Тул. — Думаю, сегодня мы отступим от традиций и соберемся в гостиной комнате всей семьей.
Он окинул домочадцев решительным взглядом.
Вместо того чтобы обрадоваться, фрели Ойя сникла: ей вовсе не хотелось отступать от традиций, так же как не хотелось говорить о Клопице. Чего она боялась? Убедиться в виновности Варожа? Или услышать его ложь? Он ведь ей не отец, а всего лишь дяденька…
Фрели Ойя походила на йерра Варожа ничуть не меньше, чем на фрову Коиру… И почему эта простая мысль посетила Лахта только теперь?
Под всей семьей йерр Тул разумел и фрели Илму, и егеря с женой, и дедушку Юра, и няньку фрели Ойи. Последняя была единственной, кто изнывал от любопытства — даже фрели Илма сообразила, что ничего хорошего тут не услышит.
Бедная родственница фровы Коиры? Красавица, каких мало? Не с нею ли фрова Коира соревновалась, кто выше задерет подбородок?
Поглядев на эту серенькую крыску, немногие могли бы предположить, что она — гордая красавица…
Хорк, вместо того чтобы сесть, встал позади кресла, в котором устроился Лахт. Как верный телохранитель? На него все время хотелось оглянуться и сказать: сядь, не маячь.
Лахт не стал тянуть время и выложил на стол посреди гостиной комнаты кусок воска с запечатанной в него темной прядью вьющихся волос. И никого эта безделица не взволновала, кроме, разумеется, йерра Варожа. Лахт выдержал его тяжелый угрожающий взгляд, вспоминая заданный некогда вопрос: «Я слышал, твоя жена лаплянка?» Однако в глазах Варожа не было и тени страха или раскаянья.
— Йерр Тул, — начал Лахт. — Ты — володарь этой земли и отец семейства. Ты хочешь знать правду о том, почему упырь ходит к твоей дочери, какой бы эта правда ни была? Я ведь могу и помолчать. А могу рассказать все одному тебе, без свидетелей.
— Нет, — ответил тот поспешно. — Говори при всех.
— Хорошо. Йерр егерь, что нужно сделать, если молодая выжловка из твоей своры погуляет на деревенской собачьей свадьбе?
— Известно что: задавить ее выродков до того, как она перегрызет пуповину, — проворчал егерь.
— Йерр Варож, может, ты сам расскажешь, где я нашел этот предмет? — Лахт кивнул на кусок воска.
— Говори, говори, — криво усмехнулся тот и гордо развернул плечи.
У этого человека вообще не было совести. И вовсе не потому, что совести его лишила Триликая — его изначально нечего было лишать. И что о нем будут думать близкие люди, его не волновало тоже. Теперь фрели Ойя смотрела на него во все глаза, усматривая в его поведении совсем иную подоплеку: она усомнилась в его виновности.
— Этот кусок воска был вмурован в стену колодца в крипте Часовни-на-Роднике. Рядом с нетленным телом младенца, убитого с неперерезаной еще пуповиной. Младенцу сломали шею. Задавили выродка, не так ли, йерр Варож? Это сделал ты или мать младенца, священница Котельного собора?
— Это сделал я, — невозмутимо ответил Варож, и фрели Ойя ахнула и отшатнулась. — Конечно, мне бы не хотелось говорить об этом в присутствии ревностных приверженцев Триликой, дабы они не истолковали превратно мои слова, но я все-таки скажу. Это был мальчик, сын священницы. А известно ли тебе, йерр колдун, кем становятся сыновья священниц?
— Да, — ответил Лахт. — Они очень быстро становятся мертвецами.
— Это не повод зубоскалить, йерр колдун. Сыновья священниц вырастают чудовищами, проклятыми не только Триликой, но и сущими, и мнимыми богами, не говоря о людях. Они владеют магией крови и пожирают человеческую плоть. Даже некромагия по своей сути не противоречит законам жизни: как сквозь мертвое тело из земли прорастает трава, так и некромагия оживляет, удобряет убитые земли. Магия крови несет лишь смерть. И первой жертвой кровавого мага становится родная мать или кормилица, он питается женской плотью вместо молока. Кровавый маг способен только убивать, он одержим желанием убивать — сожранная человечья плоть продлевает его век, делает его неуязвимым.
Лахт слышал о кровавых магах от вполне образованных людей, чтобы не верить в их существование. Однако йерр Варож сильно преувеличил их способности в младенчестве — инициация кровавого мага случалась позже и требовала попробовать на вкус человеческую кровь.
А Варож продолжал:
— Запечатанное в камень тело маленького чудовища возвращает жизнь убитой земле — только в смерти кровавые маги могут служить жизни.
— Даже если это так, упырь явился к фрели Ойе не из-за убитого младенца, — парировал Лахт. — Катсо был осужден по твоему навету. Ты подставил его только для того, чтобы он не пошел смотреть на чудеса Котельного собора и не опознал мать убитого младенца.
Лахт коротко рассказал о том, что разузнал в Клопице. Наибольшее впечатление рассказ произвел на йерра Тула, фрова Коира выслушала Лахта с каменным лицом, фрели Илма морщилась и косилась на Варожа с негодованием — но и слепому было видно, что ее негодование более основано на ревности к священнице Котельного собора, а не на сострадании к невинно осужденному Катсо. Егерь хлопал глазами и смотрел по сторонам, не зная, чью сторону принять. И нянька фрели, и жена егеря, похоже, склонялись на сторону Варожа, и только дедушка Юр сидел, потупив злорадно сощуренные глаза. Лахту показалось, что старый ключник заранее знал, о чем собирается рассказать Лахт.
Варож хранил молчание и продолжал смотреть на Лахта сверху вниз, ничуть не растеряв гордости. Будто не о его подлости Лахт рассказывал присутствующим.
— Это все, что ты хотел сказать, йерр колдун? — выдержав паузу, спросил Варож.
Лахт кивнул.
— И из чего же ты заключил, что это я виновен в смерти Катсо? Из того, что я дал девочке сластей в ответ на исполненную просьбу?
— Только ты мог желать Катсо смерти, — ответил Лахт. — Только ты боялся, что он отправится в Котельный собор и опознает священницу, родившую в его бане.
— Мало ли чего я боялся, — без тени улыбки сказал Варож. — Разумеется, оправдываться перед тобой я бы не стал, просто указал бы направление, в котором тебе следует пойти… Но здесь собрались близкие мне люди, и только для них я согласен продолжить дальнейший разговор. Так вот, я имел некоторые основания опасаться того, что Катсо, увидев Арнгерд, узнает ее и, не подумав, скажет что-нибудь, что могло бы выдать ее матерям и сестрам собора. Но, во-первых, это было писано вилами по воде, а во-вторых, даже если бы такое случилось, никто не стал бы слушать не слишком сообразительного смерда. Так что у меня было не так много причин выстраивать столь сложные прожекты.
— Зачем же ты просил Сувату утопить фрели Ойю?
— Утопить? Я просил ее всего лишь поднять крик о том, что фрели тонет. А как малолетнее дитя истолковало мою просьбу — за это я не в ответе.
— В ответе, — Лахт вскинул глаза. — Потому что подружки на самом деле едва не утопили девочку, и если бы не Катсо, она бы сейчас была мертва…
Лахт осекся. Вздрогнула и удивленно оглядела присутствующих фрова Коира, испуганно подняла брови фрели Илма, побледнел чуть не до синевы йерр Тул, зажмурился будто от боли дедушка Юр, охнул и прикрыл рот рукой егерь, его жена испуганно втянула голову в плечи… Только нянька ничего не заметила, и йерр Варож сохранил лицо невозмутимым.
Сейчас она мертва. И если бы не спокойствие фровы Коиры, Лахт был бы совершенно уверен в том, что мертва фрели Ойя, а не девочка по имени Иоя, которую он имел в виду…
— Тогдашняя нянька фрели Ойи время от времени бросала девочку без присмотра ради любовных утех с лавочником из Клопицы, — пояснил Варож, замяв неловкость. — Он присылал за ней мальчика якобы с поручением, когда лавочница отлучалась из дома. Я всего лишь хотел уличить нерадивую няньку и использовал для этого дочь коренного мага. Я знал, что йерр егерь будет поблизости и прибежит на крики детей.
— А заклятье бездетности ты наложил на дочь коренного мага, чтобы она тебя не выдала?
— Разумеется, я не мог наложить на нее никакого заклятья, я лишь не хотел, чтобы она кому-нибудь рассказала об этом. Тем более что дело приняло совсем не тот оборот, на который я рассчитывал. Я слышал, что Катсо подсматривает за девочками, а потому мне и в голову не пришло, что он хотел спасти ребенка — я, как и все, был уверен, что он воспользовался уходом няньки, чтобы осуществить свои грязные помыслы. Замечу, что йерр егерь тоже не понял, что произошло на самом деле.
— Однако к йерру егерю упырь не приходит, — осклабился Лахт.
— Ко мне тоже не приходит упырь, — пожал плечами Варож.
Девочка, которую теперь зовут фрели Ойя, его дочь. Наитие плевало на логику и спокойствие фровы Коиры, и Лахт едва не сказал этого вслух.
— Если бы Катсо хоть словом обмолвился о том, что узнал священницу, ему бы, может, и не поверили, но проверили бы, девственна ли она, лишь для того, чтобы снять с нее все подозрения, — сказал Лахт. — Не знаю, как тебе, а ей всерьез угрожала мучительная смерть.
— И снова я мог бы сказать, что смерть угрожала ей, а не мне, — Варож позволил себе легко улыбнуться, хотя глаза его в эту минуту преисполнились неподдельной боли. — Но я не настолько негодяй, чтобы оставить без защиты женщину, поддавшуюся на мой соблазн, родившую от меня дитя.
Он выразительно покосился на фрели Илму, гордо задиравшую вострый нос. Да, если Варож отец девочки, которую теперь зовут Ойей, то фрели Илма — ее мать. Что ж, ее присутствие в доме убедительно подтверждало его слова.
— Скажу больше, — продолжал Варож. — Если бы для защиты Арнгерд мне бы потребовалось убить Катсо, я бы сделал это не задумываясь. Но я совершенно уверен, что в этом не было никакой нужды.
Нянька и жена егеря восхищенно вздохнули, фрова Коира поглядела на брата с гордостью. Повисла пауза.
— Он сапоги берег, не надевал, хотел пойти в них в город Священного Камня, — вдруг сказала фрели Ойя. В пространство. — Он хотел своими глазами чудеса увидеть…
Несмотря на убедительные слова Варожа, Лахт ни секунды не сомневался в его виновности. И чем убедительней были оправдания, тем меньше сомнений оставалось у Лахта.
— Сегодня ночью я поговорю с Катсо, — Лахт поднял голову и пристально посмотрел на Варожа. — Мне жаль, но свидетелем этого сможет стать только фрели Ойя. Надеюсь, ее словам вы доверяете больше, чем моим.
— Йерр Лахт, никто не обвиняет тебя во лжи, — будто очнулся йерр Тул. — Я уверен, что ты говоришь правду и не кривишь душой. Сомнения вызывают только те выводы, которые ты сделал. И, согласись, эти сомнения не безосновательны. Теперь очевидна моя вина в этом деле — я осудил невиновного. Да, я не знал, что Иоя едва не утонула, ведь дети не признались в этой шалости, но винить маленьких девочек — глупо, правда? Я должен был разобраться, понять истинные намеренья Катсо, а вместо этого… Мне стоило лучше думать о людях вообще и о Катсо в частности. Ничего удивительного в том, что упырь пришел… за жизнью моей дочери…
Это не его дочь. Упырь пришел за жизнью той девочки, которую спас несколько лет назад. И в какой-то степени его можно понять…
Йерр Тул поднялся и скорым шагом вышел из гостиной комнаты, подозрительно шмыгнув носом. Дедушка Юр с тоской посмотрел ему вслед, но не стал догонять.
Лахт нашел йерра Тула в капелле — он, должно быть, просил Триликую избавить его от мук совести. Рядом с ним стояла ополовиненная бутыль можжевеловки, и качало йерра Тула довольно изрядно. В самом деле, что еще может сделать отец семейства и володарь окрестных земель, чтобы ощутить себя счастливым ребенком, как не напиться как следует?
Лахт присел рядом с ним на пол, скрестив ноги, и тоже хлебнул можжевеловки из горлышка. До чего же красивы были нескончаемые свечи в капелле! Да и убранство капеллы было восхитительно дорогим…
Выпитая можжевеловка счастливым ребенком йерра Тула не сделала, а, напротив, сделала его несчастным ребенком. Он плакал, по-детски хлюпая носом, и утирал слезы рукавом.
— Фрели Ойя умерла? — спросил Лахт без обиняков.
Йерр Тул кивнул.
— Моя девочка, моя чудесная девочка, моя малышка… Какая она была смешная, веселая, добрая, милая… Я не могу даже скорбеть о ней в открытую… Я не могу ходить к ней на могилу… Не могу посмотреть на ее портрет — его пришлось сжечь, уничтожить. На могильном камне выбито не ее имя.
Лахт не мог не примерить это горе на себя — если бы, да простят его сущие боги, умерла Ютта, он бы, наверное, тоже был безутешен. От мысли о смерти собственной дочери стало страшно, и горько, и больно… Он хлебнул еще можжевеловки и спросил:
— Но… почему?
Йерру Тулу надо было выговориться.
— Коира. Это ради нее. Она едва не сошла с ума. Да что говорить, она сошла с ума. Она не желала верить в смерть Ойи, слышать не хотела о похоронах, все твердила, что Ойя скоро проснется и все мы — негодяи, желающие ее обмануть и напугать. Она двое суток подряд пела мертвой Ойе колыбельные песни. Она смеялась, когда мы убеждали ее в том, что Ойи больше нет, — это было невыносимо, это было страшно, поверь мне, йерр Лахт…
— Я верю, — кивнул Лахт совершенно искренне.
— За день до похорон Коира вошла в комнату Варожа — мы жили у него тогда, мы бежали из Клопицы… Да, вошла в комнату Варожа и увидела Иою, игравшую на полу к ней спиной. Должно быть, ее помутившийся разум так нуждался в подтверждении ее правоты, что она решила, будто на полу играет наша дочь. Девочка, конечно, недоумевала. И была перепугана, и отталкивала Коиру. Но Варож сразу понял, что надо делать, он всегда быстро соображал. Иоя — его родная дочь, он настолько к ней привязался, что готов был терпеть в доме Илму, свою бывшую содержанку. Они давно уже не любовники, Илма знает свое место и более всего желает дочери добра, а главное — богатства, потому и не перечит Варожу ни в чем. Мы решили, что никому не сделаем хуже, если объявим умершей Иою. Они в самом деле были похожи, и вряд ли кто-то из чужих людей мог заметить подмену. Няньку Ойи мы отослали в Каборье, назначив ей содержание — до тех пор, пока она молчит, разумеется. Мы в самом деле никому не сделали хуже!
— Конечно, не сделали, — поспешил согласиться Лахт.
Зеркало… Чужой сон… Наитие стучало в виски и никак не могло достучаться.
— Даже Илма согласилась, хотя ее до сих пор коробит, когда Иоя называет Коиру матушкой. Но, как бы ни велико было состояние Варожа, а Иоя — незаконнорожденная, у нее не было никакого будущего…
— Но… неужели дитя может так совершенно притворяться?
— Она не притворяется. Она уверена в том, что она моя дочь и зовут ее Ойя.
— И как же она поверила в эту ложь?
— Варож нашел священницу… Старую мать с опытом убеждения… Та провела с Иоей несколько дней, это была трудная задача, но старая ведьма с нею справилась. Конечно, девочка может когда-нибудь вспомнить, кто она такая на самом деле, но пока с нею этого не произошло. И, надеюсь, если произойдет, она будет достаточно взрослой, чтобы правильно нас понять — ведь это сделано для ее будущего, а не только для спокойствия Коиры. Старая ведьма поработала и с Коирой — но заставить ее забыть смерть Ойи оказалось довольно просто. И все счастливы! Будто моей девочки и не было никогда на свете…
Йерр Тул всхлипнул и продолжал:
— Не подумай, я привязался к Иое, я никогда бы не пожелал ей зла, никогда! Она тоже милая девочка, добрая девочка, просто не такая, как Ойя. Она зовет меня батюшкой. Иногда мне кажется, что у меня всегда было две дочки, и одна из них, младшая, осталась в живых.
— От чего умерла Ойя? Почему вы бежали из Клопицы? — спросил Лахт, будучи уверенным в ответе йерра Тула.
— В Клопице мертвая земля и упырь не мог приходить к ней, как здесь ходит к Иое. Впрочем, мы так и не поняли тогда, что это был упырь. Я только теперь догадался, после того, как ты сказал нам про упыря. Сначала мы заметили, что дитя изменилось: плохо ест, плохо спит, чахнет на глазах. Ее нянька в самом деле была нерадива, потому дрыхла все ночи напролет, и только через полмесяца мы догадались проследить за Ойей ночью: она ходила во сне. Теперь я понял: упырь не мог прийти к ней, но его зов каждую ночь гнал ее на кладбище, на живую землю. Ему помогал Волос. Я понимал, что Клопицу придется продать, ночные хождения Ойи лишь ускорили наш переезд. Но упырь сделал свое дело — Ойя умерла от пустячной лихорадки, лучшие ученые лекари города Священного Камня не смогли ей помочь… Она долго болела, но так и не смогла поправиться, умерла в начале вьюжного месяца, совсем немного не дотянула до весны… Это проклятье Волоса: даже не зная об упыре, я всегда знал, что проклят. И вот, стоило мне привязаться к Иое, не только назвать, но и полюбить ее словно родную дочь, как упырь явился и за нею… Что мне делать, йерр Лахт? Что мне теперь делать?
— Йерр Тул, я тебе скажу нечто важное. И прошу тебя мне поверить. Твой шурин лжет, это он виновен в смерти Катсо.
— Дедушка Юр тоже так считает. Но даже если это так, все равно я вершил суд, я не понял истинных намерений Катсо, я виноват не меньше, чем Варож. Ты же понимаешь, я не позволю Иое умереть — если ты не договоришься с упырем, с ним быстро расправятся высокие маги. Пока еще не поздно. На этот раз я расплачусь своей землей, а не жизнью ребенка.
— Йерр Тул, земля отпустила Катсо искать справедливости. Ты считаешь, будет справедливо оставить Варожа безнаказанным?
— Я не знаю! Не знаю! Проклятье Волоса на мне, а не на нем! И земля — самое малое, что я могу отдать… Я не могу позволить ребенку умереть, кто бы ни был в этом виноват! — йерр Тул почти кричал, потом осекся, вздохнул и поглядел Лахту в глаза: — Попробуй с ним договориться, а? Вдруг у тебя получится?
— Я попробую. Но вряд ли упырь пришел за твоей землей. Он пришел за справедливостью.
3425 год таянья глубоких льдов (381 теплый год), 11-й день бездорожного месяца
Лахт едва успел подранить одну гиену, да и ту случайно — она мешала соединять фонарь с банкой-накопителем, — а Хорк уже расправился с обеими… Финал сражения потряс даже Лахта, а фрели и вовсе не стоило на такое смотреть: Хорк как истинный былинный богатырь голыми руками разорвал гиене пасть, что само по себе было подвигом, достойным того, чтобы о Хорке сложили песню. И случись это в темноте, Лахта его поступок вряд ли ужаснул бы. Но в ярком свете амберного фонаря было отчетливо видно, как наливается кровью левый рукав рубахи Хорка, а рука, сжимавшая верхнюю челюсть гиены, перегибается совсем не там, где должна перегибаться — скорей всего, раненая гиена перебила ему кость, а от напряжения мышц отломки существенно разошлись в стороны. Признаться, у Лахта мороз пошел по коже…
Подвиг фрели, может, был не таким песенно-былинным, но ничуть не менее отчаянным — она удержала коней, встававших на дыбы и бьющих по воздуху копытами, и, включив фонарь, Лахт поспешил ей на помощь, но самое страшное все-таки было уже позади… И, конечно, она увидела, что Хорк сотворил с гиеной и самим собой, и теперь трудно было сказать, что заставило ее разрыдаться: кровавая расправа над зверем или страдания Хорка.
Разгоряченное лицо Хорка вмиг побелело и стало по-детски несчастным.
— Фрели… — выговорил он. — Фрели, что с вами? Вы не ранены?
Голос у Хорка был слабым и хриплым.
— Хорк, тебе сейчас лучше помолчать, — сказал Лахт. — Фрели Ойя жива и здорова, и я ее расцелую, как только смогу. Но разве можно творить такое на глазах у юной девы? Я бы на ее месте после этого боялся к тебе подходить.
— Да нет же, нет! — сквозь слезы выкрикнула фрели. — Ну забери же у меня свой проклятый фонарь! Мне не сдвинуть с места этот железный короб!
— Можешь поставить фонарь на землю, — пожал плечами Лахт. — Только не бросай, ставь осторожно, а то разобьешь…
Впереди послышались голоса и замелькали огни — навстречу двигалась помощь. Фрели поставила фонарь и подошла к Хорку, присела рядом на корточки.
— Йерр Хорк, миленький… Ты же теперь, наверное, не сможешь идти…
— Я смогу, — чуть не шепотом ответил Хорк. — Сейчас, еще немного… Вот только встану — и смогу…
Лахт бы и сам подошел к нему, если бы не держал лошадей, теперь, впрочем, успокоенных.
— Погоди, не вставай, — сказал он Хорку. — И вообще не шевелись: хуже сделаешь. Признаться, такого я не видел никогда в жизни…
— Какого «такого»? — слабо удивился Хорк. — Подумаешь, челюсть зверю свернул…
— Да и леший бы с ней, с этой челюстью… Ты руку себе сломал и не заметил…
Хорк с удивлением посмотрел на свой левый локоть.
— Да нет же, это не я. Это гиена меня тяпнула…
— Хорк, обычно человек не может шевельнуть сломанной рукой. Это нормально. Разрывать пасти гиенам сломанными руками — это не нормально, поверь.
— Разве? Я, понимаешь, когда дерусь, не чувствую боли. Потом, конечно, накрывает…
Было бы странно, если бы не накрывало и потом… Лахт слышал об удивительных ротсоланских воинах, одержимых бешенством в бою, но, вроде бы, их учили этому с детства и говорили об их природной дикости, неистовстве и способности вселять в противника ужас. Даже ученый лекарь считал, что одержимые бешенством воины, которых ротсолане зовут «голая шкура», перед боем жуют ядовитые грибы. И в мирной жизни люди стараются держаться от них подальше. Но Хорк никаких грибов не жевал, даже не пил можжевеловки, а в мирной жизни был теленок теленком… К тому же неистовством в бою Хорк вовсе не отличался, а, напротив, был на удивление холоден и спокоен…
На помощь спешили ученые звездочеты — и впереди шел однокашник Лахта, Лебединый Свет по прозвищу Цветущая Лебеда или просто Лебеда. В школе для ученья детей над илмерскими именами потешаться было проще, в Великом городе мало кто помнил, что значат имена угорские. Впрочем, прозвища находились для всех. Стоило Лахту возмущенно заявить, что его родовое имя означает вовсе не принадлежащий льду, а воюющий со льдом, как он немедленно получил сразу две клички: Вой Льда и Воющий Лахт. В то время он еще был гордым, а потому упорно доказывал товарищам, что никогда не воет, не скулит и даже не плачет, но вовсе не благодаря этому его прозвище само собой сократилось до короткого «Вой». И Лахта оно вполне устраивало, потому что означало, по его мнению, «воин», а не «вытье».
— Лебеда! Ты ли? — поприветствовал он однокашника.
— Ба! Лахт, воюющий со льдом, и его амберная магия! Какими судьбами?
— Да вот, собирались водицы испить, а то так есть хочется, что переночевать негде…
Величие каменных колец Пулкалы в который раз восхитило Лахта, и хоть сложены они были не из монолитных глыб, а из мелкого ледникового камня, все равно ни в чем не уступали заморским (которых Лахт никогда, впрочем, не видел), а кое в чем даже и превосходили. Из центра каменных колец начинался отсчет времени и расстояний всех земель Великого города и морей, по которым ходили его корабли. Стоило сообщить об этом Хорку, знающему толк в навигации, но Хорку было немного не до того… Впрочем, он все равно смотрел по сторонам, раскрыв рот.
Нагорная Пулкала — удивительное место, святилище Солнцеворота, где человек говорит с сущими богами на их языке, а не кланяется им бездумно и беспомощно. Увидев Пулкалу в первый раз, Лахт оставил мечты о поисках вырия, где зимуют птицы, потому что это место было, по его мнению, много лучше любого самого совершенного вырия, хотя его поливали осенние дожди и засыпали зимние снега. Он весьма гордился своим участием в наладке амберной магии в Пулкале — и ведь не течение реки (откуда бы на горе взялась река?), а сила ветра вращает здесь амберные породители — их белые крылья видны на десяток верст окрест… Дождевая и талая вода собирается здесь в ручьи и спускается с горы каскадом маленьких водопадов. А как красивы мраморные лестницы, ведущие к вершине горы, к каменным кольцам, как ухожены сады и цветники, раскинувшиеся на склонах, как уютны терема, где живут ученые поклонники сущих богов и их помощники…
Фрели бережно поддерживала Хорка под правый локоть (что было совершенно бессмысленно, но очень трогательно) и глядела в основном под ноги или (с восхищением) жениху в рот, а никак не по сторонам. И всячески проявляла заботу о женихе, чего раньше за ней не водилось.
— Йерр Хорк, осторожно, тут ступенька, не споткнись. Йерр Хорк, ты дыши глубже, от этого, говорят, легче. Йерр Лебеда, а нам далеко еще идти? А то, может, йерру Хорку немного передохнуть, раз тут скамейка…
— Фрели Ойя, я вовсе не устал, — смущенно бормотал Хорк, перепуганный ее опекой.
— Фрели, этого ученого звездочета зовут Лебединый Свет, йерр Свет, а не йерр Лебеда, — заметил ей Лахт, но она, похоже, не услышала.
Терем Лебеды в два потолка вместил бы и десяток гостей безо всякого стеснения, его жена кинулась накрывать на стол, велела старшему сыну топить очаг в гостиной комнате, а дочерям — приготовить спальни. На помощь Хорку позвали здешнего ученого лекаря, который прибыл незамедлительно. Хорка усадили в кресло, и фрели не отходила от него ни на шаг.
Ученый лекарь велел Хорку выпить кружку можжевеловки, а лучше и две, но тот отказался, сказал, что все равно от нее не пьянеет. Вообще-то Лахт сомневался, что ученому лекарю удастся вправить перелом, не лишив Хорка сознания — только потому, что соперничать с челюстями гиен руки ученого лекаря не могли, а человек не в силах расслабить мышцы, когда ему причиняют столь невыносимую боль.
Любой человек — но, как оказалось, не Хорк. Лахт двумя руками держал его за локоть, помогая ученому лекарю, — Хорк откинулся на спинку кресла, стиснул правой рукой подлокотник, и, пока ученый лекарь ощупью ставил кость на место, ни разу не шелохнулся и не издал ни звука. Подлокотник со скрипом треснул и развалился на две дощечки, на щеки Хорку выкатились две крупные слезины, и когда ученый лекарь повернулся, чтобы взять приготовленные для лубка шины, Хорк одним небрежным движением вытер глаза, достал из-за пазухи флягу с можжевеловкой, выдернул зубами пробку и высосал оттуда не меньше кружки разом.
И Лахт, и Лебеда, и ученый лекарь смотрели на него раскрыв рты.
— Чего вы так смотрите? — спросил Хорк с искренним недоумением.
Лахт кашлянул.
— Э-э-э… Как бы тебе объяснить… Не всякий человек может такое вытерпеть… молча.
— Да ладно! У нас на шнаве меня бы засмеяли, если б я заорал.
— Сомневаюсь, — пробормотал Лахт, — что морские купцы столь жестоки и бесчувственны…
Перевязав и остальные раны, Хорка отправили в постель, фрели Ойя пожелала помочь ему раздеться — и этого он испугался сильней, чем вправления перелома.
— Лахт, пожалуйста, я не могу ей объяснить… — лепетал он по пути в спальню.
— Фрели, невесте не положено снимать с жениха сапоги. До свадьбы, — пояснил Лахт. — Вот поженитесь, тогда разматывай его портянки сколько душе угодно. А пока рано.
— Фрели, не слушайте его! — ужаснулся Хорк. — Я вовсе не собираюсь после свадьбы заставлять вас снимать с меня сапоги. Честное слово, этот обычай мне совершенно не по нутру…
— Хорк, заметь, я ничего не говорил про подштанники…
— Подумаешь, — фыркнула Ойя. — Напугали! Портянки, подштанники… Я что, маленькая, что ли?
Ее слова ужаснули Хорка еще сильней.
Лахт впустил ее в спальню, только когда Хорк был надежно укрыт одеялами. От пережитого его колотило ознобом, и чувствовал он себя неважно — может, он и не пьянел от можжевеловки, но Лахт надеялся, что она поможет Хорку уснуть верней, чем присутствие фрели Ойи. Впрочем, что может быть лучшей наградой для героя-богатыря, как не восхищение и забота прекрасной девы?
Ученый лекарь остался выпить вина с гостем Лебеды, на огонек заглянули еще двое звездочетов и ученый казначей, тоже хороший знакомец Лахта по учебе в высшей школе.
— Откуда печорные гиены-то тут вдруг появились? — наконец спросил Лахт. — Знал бы — ни за что на ночь глядя сюда не пошел бы… И ладно бы мы с Хорком — так ведь девчонка еще…
— Да, товарищ твой — богатырь! — покачал головой ученый лекарь.
— Печорные гиены в конце лета пришли, — ответил Лахту Лебеда. — Полтора месяца маемся с ними…
— Конгрегация старается… — проворчал ученый казначей. — И в Подгорной Пулкале, и в Суссарах люди уверены, что это мы гиен наколдовали.
— А охотнику заплатить не пробовали? — поинтересовался Лахт.
— Охотников на печорных гиен в Угорской четвертине по пальцам можно перечесть, — отозвался Лебеда. — Так вот, те трое, что живут поблизости, отказались — им против Конгрегации идти не с руки. Послали сейчас человека в Карьялу — если подранок сам не подохнет, будет охотник… А толку? Люди все равно считают, что мы тут сидим и выдумываем, как бы им зло учинить. Если бы не поддержка Великого города, нас бы давно с горы согнали.
— Да, хитры высокие маги… — пробормотал ученый казначей. — Ореховый мир нам еще аукнется…
— А я думал, Ореховый мир — это наша победа… — сказал лекарь.
— Победа-то победа, — пожал плечами казначей. — И дело не в Триликой даже — Триликая только повод, инструмент… Знаете, сколько городская казна должна магистериуму? Только за наведение разводных мостов треть казенных доходов идет на погашение роста… А они ведь еще дороги прокладывали… Как они стелились перед Владыкой! Да ничего такого, да мы в долг построим! Мы хотим с вашим городом дружить и по дружбе готовы золота подождать… А сейчас два новых прожекта нам подпихивают: амберное освещение и дамба через залив, чтобы оградить город от наводнений. Владыка не дурак, уже понял, что и без этих прожектов в долги влез, и вот помяните мое слово — его земской совет скинет, выберут другого Владыку, посговорчивей.
— С чего бы земскому совету слушать высоких магов? — удивился лекарь.
— А то не знаете, как они умеют народ мутить? Тут, братцы, я вам скажу, столько золота на кон поставлено, что не только земское совече с потрохами купить можно, но и все володарское собрание. Но они хитрей делают — нарочно платят подстрекателям, чтобы те нужные слухи по городу распускали и на земском совете орали погромче.
В общем, как водится, поговорили о делах государственных, потом о глубоких льдах, что ползут с севера, и о том, что вода в Кронозере делается все солоней — скоро ее нельзя будет пить…
Лахт рассказал о том, как побывал в Высоком доме. Сначала ему даже не поверили, а ученый казначей долго качал головой и удивлялся тому, что Лахту удалось уйти от высоких магов живым и здоровым.
— Во-первых, высокие маги к себе никого так просто не забирают. А если забирают, то так просто не отпускают, — пояснил он. — Тебя обвиняли в чем-то?
— Да нет. Разузнать кое о чем хотели. Хорк меня выкупил.
— Выкупил? Твой Хорк что, самый богатый парень в Угорской земле? — усмехнулся казначей.
— Да нет, но перстень цены немалой отдал…
— Высокие маги мзду не берут, — фыркнул казначей. — Чтобы купить высокого мага, надо не перстень отдать, а целый город.
Лахт не называл высоким магам имени Варожа. Но они запросто могли посчитать, что Лахта привезли в Высокий дом напрасно. И хотя наитие было категорически против этого вывода (да и логике он противоречил — у старого ротсолана, который принял решение Лахта отпустить, была на то какая-то иная причина), но Лахту почему-то очень нравилось так думать, и на этом он решил остановиться.
— Может быть, они просто не усмотрели во мне врага, — ответил он казначею.
— Любой ученый человек, а тем более ученый механик, знакомый с амберной магией — враг высоким магам, — поморщился казначей. — А ну как ты сможешь наладить амберный свет в городе Священного Камня? Кто тогда будет платить за это их магистериуму?
— Я не могу наладить амберный свет в городе Священного камня, на это нужны люди и серебро. Да и не по зубам мне такой прожект, я ученый механик, а не управитель.
— Ага. Серебро, а не золото. У Великого города нет золота, а пересчет серебра в золото ведется не в нашу пользу. Я уже не говорю, насколько дешевле это сделают такие люди, как ты, по сравнению с людьми магистериума.
В общем-то, казначей был в чем-то прав, ведь охотилась Конгрегация за теми же плотниками. Однако Конгрегация все же стремилась дать делу законный толк…
— Высоким магам вроде пока не позволено хватать людей на улицах и убивать только потому, что они неугодны магистериуму, — возразил Лахт.
— Был бы человек, а статью для него в судной грамоте они как-нибудь отыщут, — усмехнулся казначей.
Вообще-то Лахт и сам не надеялся, что выйдет из Высокого дома живым, но ему все равно хотелось поспорить. Уж больно приятна была мысль, что отпустили его потому, что никакой вины за ним не обнаружили. Проклятое наитие настоятельно советовало как следует подумать, почему эта мысль Лахту так приятна…
Неужели священницы сдали Лахта высоким магам за один только вопрос об их сыновьях?
О том, что священницы делают со своими сыновьями, Лахт остерегся рассказывать даже однокашникам…
Лахт потихоньку поговорил с ученым лекарем: о телегонии, о наследственности и о том, что может быть бесспорным признаком отцовства. Ну и расспросил ученого казначея, что будет с человеком, посмевшим соблазнить священницу.
Ученый лекарь прочел длинную лекцию о наследственности, заверив Лахта, что выступающая вперед нижняя губа наследуется в трех случаях из четырех. Что верных признаков отцовства не существует, а вот исключить отцовство можно по ряду признаков. Например, у двух светлоглазых родителей никогда не родится дитя с темными глазами, так же как у белокурых родителей не родятся темноволосые дети.
А вот ученый казначей зацепился за слова Лахта о дружбе людей с высокими магами и пояснил, что дружбы высокие маги ни с кем не водят, зато хорошенько платят некоторым негодяям, чьими руками и добиваются своих нечистых целей. И если такой человек вдруг соблазнит священницу, никто убивать его не станет — столь незначительную шалость ему простят. Если же священницу соблазнит человек, высоким магам неугодный, то его могут казнить и прилюдно, по суду ландмайстера, как покусившегося на святыню и оскорбившего Триликую. Высокие маги беспринципны и вертят законами так, как им удобно.
В гостиной комнате Лебеды просидели до поздней ночи, и Лахт не сомневался, что и Хорк, и фрели Ойя давно спят. Однако, проходя мимо спальни Хорка, он заметил падающий в щелку двери свет амберной лампы и услышал тихие голоса. Заглянул он в спальню лишь из любопытства. Хорк лежал на боку, приподнявшись на здоровом локте, а фрели сидела рядом на полу с книгой в руках. При этом лубок на левой руке не мешал Хорку водить пальцем по странице книги и что-то увлеченно фрели объяснять. Она иногда кивала, иногда хихикала, иногда что-то переспрашивала.
— Воркуете, голуби? — спросил Лахт, обнаруживая свое присутствие.
Жених и невеста нисколько не смутились, оглянувшись к двери.
— Мы читаем книгу о морских сражениях, — с гордостью ответила фрели.
— Хорк, лучше бы тебе почитать книгу ученых земледельцев об увеличении урожайности льна или о росте поголовья овец…
— Да, я тоже так думаю, — невозмутимо ответил Хорк. — Но фрели Ойя захотела о морских сражениях…
— Спать давно пора, — Лахт зевнул. — Завтра трудный день.
Маленькая серая мордочка осторожно выглянула из темной норки. Обычно в это время она тихонько перебегала обширное пространство комнаты и суетливо подбирала крошки возле обеденного стола. И всегда находила одну-две корочки, оброненные, будто случайно. Их мышка утаскивала в норку, про запас.
Сегодня комната была ярко освещена и, удивительное дело, кроме хозяина, здесь толпилось множество разных существ. Ну, внучка хозяина-то прибегала частенько, ее мышка знала хорошо. Но, вот, остальные… И все суетились, топали, носились из угла в угол.
«Нет, я сегодня лучше дома посижу» – подумала мышка, не убирая, впрочем, любопытный нос слишком далеко. Она внимательно наблюдала, как хозяин, который в обычные дни большую часть времени сидел в кресле-качалке с книгой, или что-то писал за столом в углу, деловито вышагивал по комнате и зычным гулким голосом отдавал распоряжения. Вокруг него суетились гномы. Они мелькали так часто, что мышка не могла понять, семеро их, или все двенадцать? То и дело вихрем проносилась внучка, неспешно топала какая-то тучная незнакомая тетка в длинном платье и чепчике. Ко всему прочему, в воздухе мелькали снегири и свиристели.
Постепенно любознательной малышке стало понятно, что происходит. Посреди комнаты стоял большущий мешок. Все дружно заполняли его всевозможными разностями. Даже птицы приносили какие-то мелочи и пихали внутрь. Яркие пакеты и коробочки, плюшевые медведи, обаятельные котики и даже книги. Наблюдаю эту картину, в какой-то миг мышь поняла, что несмотря на солидные размеры, красный мешок никак не мог вместить всего, что в него толкали… Когда мешок без заметных усилий поглотил почти метровый игрушечный автомобиль, гитару и три ноутбука, мышка догадалась, что мешок волшебный. «Этого следовало ожидать, — раздраженно подумала она, — при таком-то хозяине!»
Суета вокруг мешка продолжалась долго. Наконец, поток товаров начал иссякать и оборвался. Хозяин плотно завязал его и… мышка в нетерпении аж посунулась вперед, чуть не выскочив из укрытия… легко вскинул его на плечо.
Краем глаза хвостатая углядела шевеление на печке. И тут же в ужасе зажмурилась. Осторожно приоткрыла один глаз: нет, не почудилось! На печи сидела сова. Огромная белая, она переступала с ноги на ногу и вертела круглой головой во все стороны. Мышь задвинулась в нору, оставив снаружи только острый нос и один глаз. Любопытство было нестерпимым.
Хозяин вернулся без мешка, но привел оленя. Такого безобразия, похоже, никто не ожидал. Внучка вскрикнула и, схватив веник, бросилась выметать снег, что валился кусками с огромных раздвоенных копыт. Птичья мелочь, притихшая было на книжных полках, взвилась в воздух, гномы окружили ездового зверя. Они внимательно осматривали его копыта, ковыряли в них каким-то крючковатым инструментом, что-то пилили огромным напильником.
У мышки заурчало в животе. Она уже поняла, что ужина ей здесь сегодня не светит, придется искать пропитания во дворе. Еще раз, уже раздраженно, она оглядела комнату, развернулась и порскнула в темноту.
Вернувшись, сытая и продрогшая мышь улеглась спать, чутко прислушиваясь к суете, по-прежнему царившей в доме. Это было странно и, все так же непонятно, но очень хотелось спать. Маленькая зверушка решила оставить все загадки до завтра.
Следующий день удивил еще больше. В доме царила тишина. Высунув нос из норы, она внимательно огляделась.
Совы нет. Это хорошо.
Толстой суетливой тетки нет. Неплохо.
Гномы, птички и всякие олени отсутствуют. Замечательно.
А где хозяин? Кресло пусто, за столом никого. А завтракать? А крошек насыпать? Что, опять во дворе искать??? Ужас, трагедия!
Может быть внучка? Безнадежно. И эта пропала. Значит, корочек тоже не дождаться…
Пришлось утешиться одинокой конфеткой, сиротливо валявшейся около двери. Наверное, выпала вчера из мешка…
https://sun9-80.userapi.com/impg/c857536/v857536823/120ebf/m6ax1RmqEnk.jpg?size=750×536&quality=96&sign=1587c8256f46712606f826d4a7d3ae5a&type=album
ссылка на автора
https://vk.com/ipogonina59
— А когда часы покажут полночь, то прямо оттуда, — Анюта ткнула пальчиком в черный зев камина, — вылезет бородатый дед с мешком! Я у него попросила всем нам счастья, а еще велосипед и куклу, как у Кати. Здорово, что снова праздник! Снова, кот!
Тот очумелыми глазами взглянул на ребенка, пытаясь понять, кто научил ее радоваться таким кошмарикам. Но малышка расценила его взгляд по-своему – «Знала, что ты, Вафелька, будешь в восторге, а еще я для деда молочко налила, и печенье оставила. Вдруг, он кушать хочет?»
Варфоломей нервно сглотнул. От идеи, что из камина посреди ночи, вылезет голодный старик с мешком, он пришел не в восторг, а в ужас! Более того, кот понял, что одними печеньками, дедок сыт не будет, а потому непременно сожрет кого побольше, да поупитанней — кота!
— Не надо! – завопил кот, изворачиваясь всей своей тушкой, но при этом, стараясь не оцарапать девочку. – Не для него я бока наращивал! Помогите!
— Вот бедненький! – охнула Анютка , — ты тоже молочка хочешь, пойдем на кухню, я тебе налью. Только не крутись, а то тяжело!
Невзирая на протесты мохнатого, хозяйская дочка плеснула молоко в плошку и, чтоб кот точно понял, что это ему, даже ткнула его туда мордочкой. А затем, чмокнув в мокрые усы, ускакала к себе.
Весь дом сиял от огоньков гирлянд, а в углу комнаты, аккурат рядом с камином, примостилась пушистая, разлапистая елка. Еще несколько дней назад всей семьей ее украсили блестящими шарами, прозрачными, точно леденец, снежинками и чудными фигурками зверей и птиц.
И снова кот, ясное дело, помогал. Варфоломей полежал в коробках из-под игрушек, пару раз запутался в мишуре, попробовал на вкус дождик и даже попытался поймать гирлянду, но тут же получил шлепок по пухлому заду. Оскорбленный и обиженный он улегся на диван и уже издали, сложив лапки на Танины вышитые подушечки, наблюдал, как люди работают.
В целом, Варфоломей был благовоспитанный кот, поэтому от елки его не гнали. И ему нравилось садиться под ней и глядеть, как в выпуклых шарах отражается снова и снова кот. От этого на душе становилось теплее, а елка, конечно же, краше.
Спокойно он относился и к приходу гостей, которых встречали Таня и Андрей, нарядившись в Деда Мороза и Снегурочку. Все эти песни и пляски кот пропускал, отсиживаясь на теплом подоконнике. Но изредка, все же появлялся в комнате, чтоб попасть под ноги танцующих, или прошуршать в мешке с подарками, и сбежать, едва кто-то вскрикивал – «Снова кот!» Конечно, для развлечения, чтобы про него не забывали.
Но сегодняшнее известие о старике с мешком, как-то разволновало усатого. Опять же нервировало то, что встречаться с опасностью придется один на один. Еремей-то спит!
— Иш, что придумал в спячку ложиться, — ворчал кот, кося зеленым глазом на мирно тикающие ходики, — а ведь он — домашний дух, значит, круглый год присматривать должен! – но будить домового Варфоломей не хотел, не по-дружески это. Кому как не коту понимать значимость сна?
Между тем, отшумели гости и соседские малыши, поводив хороводы вокруг елочки, и получив кульки со сладостями, разошлись домой. Вся семья отужинала за столом, укрытым новой скатертью, красной с белами снежинками. Затем Таня уложила Анюту спать, и когда часы приблизились к одиннадцати, хозяева, глупо хихикая, в новогодних костюмах и с бутылкой шампанского сбежали к соседям, оставив кота буквально одного в доме.
Освещенный мягким мерцанием гирлянд и электрических свечей, наполненный потрескиванием шишек на елке и шуршанием мишуры, напоенный ароматами хвои и мандаринов дом замер, точно готовясь к финальному аккорду этой праздничной ночи.
Варфоломей пытался спрятаться под кровать, но там ему оказалось слишком темно, к тому же одинокий носок, потерянный Андреем неделю назад, выглядел подозрительно. В комнате малышки, кот тоже не нашел покоя. Куклы и плюшевые звери, странно таращились бусинами глаз, отчего у Варфоломея началась икота. Он, пыжась и подбадривая себя, пришел на кухню, попить воды, и тут заметил, что уже половина двенадцатого.
Как назло, в гостиной что-то зашебуршало, и нервы кота сдали. Он кинулся к часам и, дергая их за свисавшие на цепочке шишечки, взвыл:
— Еремеюшка! Проснись!
Внутри домика кто-то заворочался, но дверцы не распахнулись. Однако кот не желал сдаваться. От одной мысли, что его съест дед с мешком, он был готов на все.
— Еремей! Еремей! Еремей! – заорал Варфоломей чуть ли, не раскачиваясь на грузиках. Часы опасно накренились, и изнутри выглянула перепуганная кукушка. Увидев кота, она кукнула на него для профилактики, а после вернулась в домик. Спустя несколько секунд дверцы ходиков распахнулись, и оттуда показался сонный и взъерошенный домовой.
— Снова, кот, спать мешаешь? Ну, чего орешь? – буркнул он, не глядя на друга, — Пожар в доме?
— Хуже! Как есть хуже! – пожаловался кот, — погибель моя грядет, лютая! – и сожалея о своей ранней кончине, кот застрадал. – Я слишком молод и красив для этого, как несправедлива жизнь!
Еремей, почесав бороду, сладко зевнул и ловко спрыгнул на пол:
— А ну, погоди орать, давай выкладывай, что случилось? Отчего все плохо? – потребовал он, поглаживая шершавой ладошкой мягкий кошачий бок.
— Это все дед, — пожаловался кот.
— Какой дед? – не понял домовой, — приехал кто в гости и теперь тебя обижает?
— Ах, если бы! — воскликнул кот, — тогда я хотя бы знал опасность в лицо, а тут!.. — он, прижав уши, настороженно глянул в гостиную, — из камина полезет! – и многозначительно добавил, — с мешком.
Еремей недоверчиво глянул на кота:
— Ну, раз из камина, да с мешком, пойдем-ка, разберемся, — Еремей, потягиваясь, прошлепал в комнату, и кот, воинственно распушив хвост, проследовал за ним.
— Экое тут светопреставление! – удивился домовой, разглядывая мерцающие огоньки, — что, опять Хелуин празднуете?
— Новый год, — подсказал кот, усаживаясь рядом, — разве в твоем доме раньше не праздновали?
— Ну как сказать, — Еремей шмыгнул носом, вспоминая родную избу, — гуляли, конечно, но без всего этого, он помахал рукой в воздухе, и дерево в дом не тащили. Деревьям место в лесу.
— Дикий ты все же, Еремей, — умилился кот, — не просветленный.
— Зато ты у нас — кот ученый, — откликнулся домовой, — о, да тут печеньица припрятаны. Наверное, Анютка разбросала.
Еремей шлепнулся под елку и с удовольствием захрустел румяными фигурками, запивая молоком, — вкус такой необычный, — промычал он с набитым ртом.
— Это из-за имбиря, — подсказал кот, нервно поглядывая на часы, — ты, давай, прекращай жевать. Если верить малышке, то вот сейчас-то лиходей и пожалует!
Словно вторя коту, заскрипели стрелки ходиков. Дверцы домика распахнулись, и кукушка, выглянувшая из них, раскрыла клювик. Однако звонкое «ку-ку» не огласило дом. Кот и домовой, следящие за камином, переглянулись.
— Чей-то не кукует? – первым спохватился кот.
— Потому что время замерло, — услужливо подсказал кто-то.
— А-а-а… — успокоившись, протянул кот и тут же завопил вновь, но теперь уже с перепуга, — А-А-А!
Позади них, подле елки стоял незнакомый дед. Этого хватило, чтобы Варфоломей утратил всю свою интеллигентность и в поисках спасения сиганул на ёлку. Новогодняя красавица, не выдержав такого напора, покачнулась и наверняка бы рухнула, но старичок ловко поймал её за ствол и, вернув на место, сказал:
— Триста двадцать один.
— Чего? – не понял Еремей.
— Триста двадцать один напуганный кот, — усмехнулся старик.
— Он меня посчитал! – застонал Варфоломей, сползая с елки, — прощай, друг!
— Да погоди ты! – отмахнулся Еремей. Старик показался ему знакомым, вроде бы виделись, только давно. Да вот только свитер с оленями и расшитые валенки он бы точно запомнил.
Гость в свою очередь тоже, прищурившись, разглядывал домового:
— А ведь я тебя знаю, — обрадовался он, — ну-ка, погоди, сейчас имя вспомню. Евлампий, Егорий, Елисей. О, Еремей! Так?
— Так, — кивнул домовой.
— То-то чую атмосфера у дома знакомая. Этакая теплая, как встарь! – незнакомец потер ладоши, — Славные времена были, а ведь ты раньше в другой избе жил? Переехал?
— Снесли мою избенку, — горько вздохнул домовой. — Сначала хозяева уехали, а после все в упадок пришло. А уж сюда случайно попал, и вот, прижился.
— Вы если решили Еремея забрать, то дудки! – внезапно оживший кот выскочил вперед, распушившись как швабра и, что есть сил, топорща усы, — Уж лучше меня, вот, хватайте, суйте в мешок, я за друга готов! – Кот вздернул голову и уже тише спросил, — кстати, а где мешок?
— Снова, кот? Ну на кой мне мешок? – звонко засмеялся старик, — А кот у меня и свой имеется, Карачуном кличут.
— Карачуном, — пробормотал Еремей и вдруг хлопнул себя ладошкой по лбу, — вспомнил! Вы же Мороз Иванович!
— Он самый, — подтвердил гость, поглаживая бороду, — тоже вот переселился, пообтесался. Свитер прикупил, нравятся мне эти олени, — поделился он.
— А вы из камина вылезли? – недоверчиво уточнил кот.
— Вот еще, — отмахнулся Мороз Иванович, это моего заморского родственника забота, а я с любым сквозняком появляюсь.
— Мохнатая ты голова, — фыркнул Еремей, глядя на Варфоломея, — это ж Дедушка Мороз, тот, что подарки носит!
— Подарки! – удивился кот и заозирался, — ну тогда где велосипед, и кукла, как у Кати? Мне Нюточка все о своих заказах рассказала, — заважничал он.
— Это ей пусть родители несут, а я другим одариваю, — Мороз Иванович подмигнул, — Анюточка счастья для всех просила, вот его я и принес, а еще здоровья для Танечки и удачи для Андрюши. А для одного очень отважного усатого друга, припас веселья. Вот только не ожидал тебя тут встретить, — взглянул дед Мороз на домового, — ну да, найдется у меня и для тебя подарок.
— И оно всё с вами? – восхитился кот, утробно заурчав.
Гость кивнул и внезапно звонко хлопнул в ладоши. Еремею на миг показалось, что дом заполнили серебристые снежинки. Заблестели всюду, заплясали в воздухе, но стоило моргнуть, как видение исчезло.
— Ну вот, дело сделано. Пора время вновь запускать, — вздохнул Мороз Иванович, — кстати, чуть не забыл, Яга вам привет шлет, напоминает, что стричься пора.
Варфоломей тут же насупился и заворчал:
— Зима на дворе, нечего мне лысые бока морозить!
— Но за привет спасибо, — поблагодарил Еремей, — и ей от нас кланяйся.
— Сделано, — тут же ответил дед Мороз.
— Вы что же это, по-кошачьи, всюду одновременно успеваете? – заинтересовался кот.
— В точку, — поддакнул волшебник, — ну все, пора.
— Постойте! – взмолился Варфоломей, — я всегда хотел знать вы живете в Тайге или в Лапландии?
— На Ленина, дом пять, в городе, — ответил Дед Мороз и исчез, оборвав рассказ на полуслове. Тут же кукушка очнулась и звучно крикнула двенадцать раз. С последним «ку-ку» за окнами, темный бархат небес расцвел фейерверками, загудели огненные шутихи, бабахнули хлопушки.
В каждом доме слышался звон бокалов и поздравления с пожеланиями всех благ.
— С новым годом, Еремей, — замурчал кот, приваливаясь мягким боком к другу.
— С новым годом, Варфоломей, — отозвался домовой, обнимая мохнатого и чувствуя, как в его мятежной душе, поселяется покой. Подарок от Мороза Ивановича.
https://sun9-17.userapi.com/impg/Q3DaD7OsWmEB6Elkxfa3Ev6h6Q0upaAVogVivw/CNBzPlH2NRU.jpg?size=1492×2092&quality=96&sign=4e0e1180d75ec294362a6c5534000bd6&type=album
ссылка на автора
https://vk.com/bardellstih
Сезон дождей закончился, и наступила зима. Точнее, зимой это назвать было сложно: днем воздух прогревался градусов до двадцати, а вот ночами было прохладно, зато небо теперь частенько украшали северные сияния, а активность инсектоидов порядком снизилась, давая нам солидную передышку. Одной такой прекрасной ночью в середине зимы на пороге нашей казармы возник Тони, встревоженный и суетливый. Я тут же подорвался с места: двухметровый полицейский в состоянии тревожной озабоченности меня несколько взбудоражил.
– Что у тебя случилось? – спросил я его негромко, чтобы не перебудить казарму. В темноте светился только смарт Вика, недавно вступившего в наши ряды – он оказался неперевоспитуемой совой.
– Трое в самоволку ушли.
– Так, и зачем я?
Тони с отчаянием и надеждой посмотрел на меня, и я, предчувствуя нехорошее, предположил:
– Они что, за пределы защиты выперлись? В лес? Ночью? Совсем дебилы или просто решили так оригинально покончить с собой?
Тони только горестно вздохнул: защитный купол на всю колонию поставили только недавно, но колонисты уже успели расслабиться, чему я категорически не был рад и пилил Тайвина, пытаясь заставить его сделать на всю колонию систему экстренных оповещений. А заодно с ней – дополнить каждый жилой модуль-блок локальным модулем развертки защитного купола. И на всякий случай всех, кто в поле ходит, капсулами защиты снабдить. Мало ли что может произойти. Вот сейчас бы точно с собой пригодились. Но ученый шипел сквозь зубы и отмахивался от меня, считая подобные меры предосторожности излишними.
– Новый набор, недавно прислали. Мне бойцы рассказали, что они на спор, выпендриться хотели и показать, что круче них только вареные яйца, – объяснял мне с виноватым видом Тони, помогая влезть в облегченную броню.
– Как дети малые, – покачал головой я, пристегивая перчатки. – Это ж не прогулка по кладбищу, нервишки пощекотать, тут помереть как нефиг делать.
– Я с вами, – из темноты возникла рядом с нами Макс.
Я недоуменно повел плечами и сказал:
– Я не вижу необходимости. Тем более тебе завтра с биологами идти…
Макс набычилась, стало понятно, что никуда она сейчас не уйдет, тем более спать.
– Я тебе какое-нибудь обидное прозвище придумаю, – пригрозил я. – О, придумал! Будешь Липучкой.
Макс упрямо продолжала сверлить меня взглядом.
– Ладно, – сдался я. – Хоть ты и Липучка теперь, но лишней точно не будешь.
– Тогда и я пойду, – сказал смутный силуэт из темноты, оказавшийся Энди, нашим вечным неопределившимся. Он все время то пребывал у нас, то уходил к военным, то просился к Тони, не в силах принять решение: ему нравилось у всех одинаково. Из-за двери высунулся и Вик, и я только рукой махнул – да хоть все идите. Сколько надо народу, чтобы спасти троицу незадачливых полицейских, я даже приблизительно не мог себе представить. Вик посмотрел на количество со мной собравшихся и поднял бровь, и я, подумав, отослал его в казарму, отрицательно мотнув головой. Зелен еще по полям ходить.
– А как мы их искать будем? – поинтересовался я.
Тони протянул мне смарт – над ним развернулась голограмма с видом ближайшего лесочка и три точки внутри него.
– Нам только сегодня вечером из «Авангарда» прислали, новое приложение, аварийные маячки. Если их на смарте активировать, километра на полтора сигнал дают. Говорят, какая-то девица разработала.
Я повертел смарт, позавидовав:
– Удобная штука! Надо будет всем колонистам на смарты поставить. Так не потеряешься. Пришлешь завтра?
– Угу, только с военными согласую, – поддакнул Тони, и мы понеслись по проложенному к точкам маршруту.
Ночной лес встретил нас шорохами, скрежетом и порыкиваниями. Суккубам со скорпикорами было холодновато, и они почти не охотились, но всегда была вероятность на них нарваться. К тому же, в темноте не было видно мелкую ядовитость, а свет включать было нельзя: на него тут же летели дезориентированные гарпии, некрупные и неядовитые насекомые, но вот на их скопление как раз могли прийти ночные хищники. Впрочем, неяркого свечения двух спутников планеты хватало, чтобы не включать фонарики, и мы уверенно продвигались в лес. Тони ностальгически вздохнул, вставая в круг: он успел все-таки привыкнуть и немножко соскучиться по полевой работе.
Послышался такой шум, словно в кустах топало стадо ежей, по пути предаваясь оргиям: трещали ветки, кто-то переговаривался и шумно сопел. Меня аж перекосило: и как только еще живы? Тони понимающе на меня покосился и шепнул:
– Выгоню засранцев.
Я кивнул, соглашаясь. Если человек идиот – то это надолго, и не лечится, а тут повышенный градус идиотии был, как говорится, налицо. Полицейские, отмахиваясь от гарпий, светили в темноте на большое темное пятно. Им оказалось нечто, похожее больше всего на гнездо шершней, только шершни тогда должны быть размером с пуму примерно. И, кажется, я догадывался, кто сейчас из него вылезет. И точно: показалась до тошноты знакомая по проекциям и по опыту узкая восьмиглазая черная морда. И еще три. Так эти заразы в гнездах стаями живут, никогда бы не подумал!
Пока полицейские смотрели на суккуб, а те на них, мы подкрались из темноты и схватили пропажу за шкирки: деморализованные дезертиры не стали сопротивляться. Заинтересованных суккубьих морд стало больше, и я нервно поежился: эту тварь и одну-то нам не доводилось убивать, а их здесь… уже десятка полтора. Но они были сонные, вялые и нападать не спешили.
– Тише! В центр круга и молча под купол! – скомандовал я, а Тони сопроводил мой приказ парой пинков, загоняя полицейских за наши спины, и мы стали медленно отползать обратно. Заинтересованные суккубы, выгибая спины и потягиваясь, выползли из гнезда и стали принюхиваться в нашу сторону, и тут нервы одного из полицейских не выдержали.
– Что это за тварь? – громким шепотом поинтересовался он. Макс на него шикнула, но он не унимался. – А чего вы тут командуете?
Тони обернулся к недалекого ума новобранцу и отчитал:
– Для тебя за пределами купола любой первопроходец – царь и Бог. Сказали молча – значит, молча!
Одно из животных подползло к нам и попыталось цапнуть Тони за ногу. Тот отпихнул зверя в сторону – тяжелую броню замерзший инсектоид не должен прокусить. Но суккуба не отставала, к ней присоединилась еще одна, и тут стало понятно, что нам надо сматываться совсем срочно, если мы не хотим, чтобы наши косточки украсили их жилище. А до купола было не так уж далеко.
– Бежим! – и мы понеслись домой. Раззадоренные суккубы скачками понеслись вслед за нами, и Тони на бегу умудрился достать игломет и попытаться пристрелить хотя бы одну.
– Не надо! – попытался я его остановить, но не успел.
Раненая суккуба зашипела, расправив вибриссы, и к ней присоединился весь рой. Этого-то я и боялся. Как ужаленные, мы влетели под защитный купол, но суккубы, раздраженные и злые, принялись пробивать преграду – радужная пленка мерцала и пока держала оборону, но я видел, что еще немного, и помочь нам сможет только чудо. Пока я пытался сообразить, что сделать, чудо не замедлило явиться, но лучше б его не было.
Из темноты к взбудораженно роящимся вокруг купола суккубам вытянулось длинное щупальце и, сцапав одну, утянуло ее в темноту. Послышалось довольное уханье, и из леса к куполу выползло нечто громадных поистине размеров. Цвет я различить не смог, очертания у животного были очень странные и напоминали больше всего… Это что, таких размеров тут гидры водятся? Суккубы разом взвыли, не в силах разорваться между прогрызаемой защитой и новой опасностью. Чудо вытянуло в сторону суккуб еще десяток щупалец, хватая одну за одной и отправляя в бездонную глотку, из которой слышался только предсмертный хрип хищников и неприятный хруст. Одна из суккуб, сопротивляясь, откусила щупальце, и гидра практически сразу отрастила его обратно. У меня перехватило дыхание: как, в случае чего, защитить поселение от такой твари?
Наконец, суккубы решили, что жизнь им дороже, и разбежались, а гидра, ухая и причмокивая, втянулась обратно в лес. Мы с Тони переглянулись, и он спросил, слегка заикаясь:
– Эт-то что сейчас было?
– Ты думаешь, я знаю? – глядя в темноту, ответил я. – Гидра-переросток. Да-а-а, похоже, Шестому еще много чем есть нас удивить.
Энди, сняв шлем и потирая шею, сказал:
– Знаешь, пожалуй, я определился, чем буду заниматься. Пойду к Тони новобранцев натаскивать, чтоб первопроходцев слушались. Я и специфику знаю…
Я кивнул и, убедившись, что опасности больше нет, пошел обратно к своим, досыпать остаток ночи, по пути думая, как писать для ксенозоологов отчет, и размышляя о том, что пора бы, наверно, просить для нас отдельный офис и жилые модуль-блоки. Мне-то фиолетово, я где угодно могу прижиться, а вот ребятам, я точно видел, здорово не хватает и личного пространства, и удобного помещения для работы. Неужели у колонии не найдется и на нас немножечко ресурсов?
Спустя два дня оказалось, что тормоз тут только я, и руководство о нас давно подумало и позаботилось. Нам торжественно презентовали небольшое трехэтажное здание со спортзалом, парковкой для флаеров, собственным арсеналом, и на третьем этаже уютно расположились большие комнаты, вкусно пахнущие новенькой мебелью и техникой: одна отходила нам, вторая, через коридор – Тайвину с его лаборантами, третья, в конце коридора, аналитикам. В нашем отделе посередке стояли столы с голопланшетами для оперативников, в уголке у окна примостился дежурный пульт. Тайвин оповестил меня, что теперь я могу хотя бы предупредить колонистов в случае опасности с его помощью через систему громкоговорителей. Пользуясь случаем, я тут же записал оповещение о тревоге. Да, я параноик, но мало ли. Мне и Тайвину досталось по отдельному кабинету, начальство все-таки, а с другой стороны нашего отдела примостился кабинет шефа, – словом, мы обрели постоянное место работы, что лично меня невероятно воодушевило.
Разумеется, мы не могли не отметить такое событие и, собравшись у нас, с удовольствием обсуждали перемены. Я, по уши довольный, уже начинал прикидывать, как выбить для моих ребят жилые модуль-блоки, в каких секторах, и для каких нужд приспособить старую казарму, как вдруг по хребту пронеслась знакомая волна ледяных мурашек, и я на секунду замер: сквозь тосты, смех и гул разговоров нашего первого в жизни корпоратива послышалось басовитое раскатистое уханье. Поскольку я его уже слышал двумя днями ранее, ошибиться я не мог, такое не скоро забудешь. Но почему-то прозвучало оно не со стороны леса и болота, как следовало бы, а подозрительно близко… Я подошел к окну и вгляделся в ночную тьму, едва освещаемую сполохами авроры и малым спутником – солнце в первую зиму существования колонии в новом мире было особенно активным, и полярные сияния доходили и до средних широт. Что-то казалось мне подозрительным. Пока я пытался понять, что в полуночном созерцании колонии не соответствует привычной картине мира, уханье повторилось. На этот раз вроде бы еще ближе, но шум мне очень мешал, поэтому, не особо церемонясь, я гаркнул:
– Тихо!
Воцарилась тишина, на меня с удивлением смотрели оперативники, ученые, аналитики и начальство, пока, я, воздев указательный палец кверху, прислушивался к шорохам и звукам. Только Макс раскрыла рот что-то сказать, как довольное сытое «У-у-ух!» прокатилось по всей колонии – гидра вышла на охоту. И тут же я понял, что шевелилось где-то на изнанке восприятия: не было привычного мерцания купола. Я похолодел и бегом бросился к пульту управления только-только внедренной по моей инициативе системе оповещений, попутно раздавая указания:
– Твою мать! Купол сдох! Тайвин! Ищите причину, активируйте локальные купола, выгребайте все запасы, все, что у вас есть. Пугалки звуковые остались еще? Включите! Всем надеть броню! Ан, Чингиз, срочно мне на смарт доклад, кто в ближайшие несколько дней прилетал, у кого есть доступ к стационарным узлам развертки защиты, съемки с этих секторов. Тони, поднимай своих ребят, нужно всю колонию обойти, эвакуировать ночные смены под локальные купола. И постарайтесь в щупальца не попадаться.
Все разбежались, Тони кивнул и испарился, а Тайвин быстрым шагом направился было к себе в полевую лабораторию, переехать они еще не успели толком, но я рыкнул на него:
– Бегом! – и ученый был вынужден ускориться.
– Полковник, у вас есть что-то очень бронебойное? – с отчаянием спросил я, памятуя о размерах животного.
– Найдем, – коротко ответил военный. – Что там?
– Гидра. – Увидев непонимание на его лице, я пояснил: – Новая тварь, мы на нее позавчера с Тони наткнулись, когда его молодняк по кустам ловили. О ней и ксенозоологи еще не знают, и в справочник не внесена. Шкура толстая, щупалец полно, регенерация на диких скоростях, жрет все, что шевелится. Хорошо, что ночь, большую часть людей можно укрыть по домам. Говорил я, надо общую систему развертки локальных куполов сделать по всей колонии, у каждого дома и каждого офиса чтоб был! Сейчас бы тык по тревожной кнопке – и все в порядке!
– Не паникуйте, Честер, – спокойно сказал мне шеф. – Работаем.
Я выдохнул, собрался, стараясь прекратить внутреннюю панику, и понесся влезать в экзоброню.
На улице из недавно установленных репродукторов доносилось мною же накануне записанное объявление: «Внимание! Это не учебная тревога! Всем проследовать в помещения, при наличии локальных куполов зашиты развернуть и оставаться внутри. Сохраняйте спокойствие! Повторяю…» Я удовлетворено хмыкнул, пристегивая к основной броне на ходу перчатки, и побежал туда, где в последний раз слышал уханье зловредной гидры.
Вокруг царила суматоха – туристы и ученые, напуганные предупреждением, затаились по домам, полиция и военные разносили по основным точкам скопления людей локальные купола зашиты, а над нашей муравьиной суматохой возвышалась громадная туша гидры и ее щупальца. Я зажмурился, представляя, каких бед может натворить одно крупное животное в поисках легкой добычи, и прицелился в щупальце – то как раз схватило одного из ребят Тони и тянуло к прожорливой пасти.
Игла перебила конечность точно посередке, и я с ужасом увидел, как зверь спокойно отбрасывает ставшей ненужной лапу и отращивает новую. Не было печали… Полицейский приземлился на землю и молча откатился куда-то в темноту, а гидра потянулась к следующему объекту. Я рванул вперед, понимая, что противопоставить ей мне нечего, но тут вдруг увидел, что только что вытянувшееся в три длины от первоначальной щупальце боязливо отдергивается от простого оружейного фонаря, которым боец подсветил точку выстрела.
Судорожно соображая на ходу, как это применить, я вызвал полковника:
– Отбой! Не надо бронебойного, половину колонии разнесем, тащите светошумовые! Она свет не переносит!
Военный на голограмме кивнул и отключился. Через пару мгновений гидру гнали обратно за пределы колонии вспышками. Один из подчиненных полковника притащил мне десяток гранат, и я активно участвовал в общем веселье. И, хотя мы сами были ослеплены и оглушены, зверю приходилось во много раз хуже: скорее всего, как и у земных кишечнополостных, у нее отсутствовала центральная нервная система, и это делало гидру полностью уязвимой. Атакованная со всех, как ей, наверное, казалось, сторон, она понимала только, что наиболее безопасный вариант – ползти в сторону спасительной темноты.
Со всех сторон ревели инфразвуковые пугалки, гидра, обиженно ухая и подвывая, отползала в сторону родного болота, а мы наступали ей почти на щупальца, прогоняя туда, откуда она откопалась. Как только мы пересекли границу поселения, довольно четко обозначенную по земле линией свернувшейся защиты, купол замерцал вновь – Тайвин обнаружил проблему и восстановил его. Гидра хлестнула по изменившейся рядом с ней среде конечностями, реагируя на освещенность, но отдернула их – ага, так вот почему ты до сих пор не нападала, нанопротекторная защита тебе не нравится. Нам же лучше. Звякнул вызов смарта, и я, кидая предпоследнюю гранату в животное, взял на заметку – никогда не звонить оперативникам на вызове. Вот прям красным шрифтом это прописать во всех инструкциях, мало ли, чем они могут быть заняты в конкретный момент.
Наступила благословенная тишина: гидра юрко для немаленькой комплекции весом около тонны нырнула в лес, и я только всплеск услышал в ночной темноте.
– Все назад! – скомандовал я, и люди потянулись под защиту купола. Не знаю, что там своим орлам сказали полковник и Тони, что меня беспрекословно послушались, а может, и ничего не говорили, но жить-то всем хочется. Мы забежали под купол, и я, глядя на ожидающие указаний взгляды, с видимым спокойствием постарался скоординировать действия:
– Колониальная полиция! – часть бойцов вытянулась в струнку. – Проверить всех гражданских, пересчитать потери, помочь пострадавшим.
– Авангард! – полицейские разбежались, а военные молча ожидали приказа. – Проверить все системы защиты, обновить боезапас, организовать посты возле стационарных узлов развертки купола, там же поставить прожекторы.
– Корпус! – военные разошлись, а мои ребята подтянулись поближе. Я быстренько их пересчитал: вроде все на месте. – Срочно прочесывайте территорию. Вряд ли за пару часов с таким шумом можно ждать неприятностей, но мало ли.
Мои красавцы разбежались, и я перезвонил аналитикам.
– Ан, Чингиз, что там у вас?
Ан на проекции выглядел так, будто только что съел червяка.
– Чез, ты не поверишь. Вчера прилетели кибернетики, муж с женой, у них сынишка подрастает, шестнадцать лет пацану. Вроде как подающий надежды талант. В общем… вот.
Я с возрастающей яростью наблюдал за транслируемой записью: вот, оглядываясь по сторонам, субтильный парнишка с несколькими сотоварищами крадется вдоль забора к стационарному узлу развертки нанопротекторного купола защиты, вот прикладывает код-ключ к двери ангара, вот заходит внутрь… Через мгновение купол сворачивается, а малый и его друзья улепетывают со всех ног. Через пару минут в кадр вползает первое щупальце гидры.
Вот скотина ползучая, получается, только и ждала удобного момента! Но мальчонка-то хорош! Мало того, что сходу разобрался в программировании защиты, но и вовремя сделал ноги. Досмотрев, я задал только один короткий вопрос.
– Где?
Ан скинул мне координаты, благо, было недалеко, и я помчался в пятый сектор к физикам. По пути ко мне постепенно присоединялись освободившиеся оперативники: значит, в колонии опасного зверья нет, и я с каждым первопроходцем становился все спокойнее, но и все злее. Найдя нужный жилой модуль-блок, я на пару секунд остановился перед ним, переводя дыхание, и нажал на звонок. Практически сразу передо мной предстал отец семейства: интеллигентного вида седой, но моложавый мужчина, его полненькая жена, и за ними – знакомая мне по записи фигурка. Я прищурился и попросил:
– Разрешите мне поговорить с вашим сыном?
По реакции напуганных суматохой и моим визитом родителей я понял сразу, что мы попали в точку. Мать всплеснула руками, а отец просто посторонился. Мне навстречу вышел нескладный паренек с высоко поднятой головой и горящими глазами. Я не стал церемониться и показал запись, просто и коротко спросив:
– Ты?
Мальчик с явной гордостью в выражении лица кивнул, и тут мое терпение кончилось. Схватив тощего юнца за грудки, я, встряхивая его на каждом предложении, отвел душу:
– Ты зачем купол снес, а?! Стащил у предков код-ключ и доволен? Герой? Ты подверг опасности всю колонию! Из-за тебя могли умереть сотни людей! Астронавты, военные, ученые, строители!
– Дядь, я…
– Я тебе не дядь! Я тебе Честер Уайз, оперативный отдел Корпуса первопроходцев! Чем ты думал, расскажи мне! Ладно, о безопасности колонии в твоей прямой извилине ничего не зашевелилось, но мог умереть ты, твои друзья, родители, в конце концов!
На глазах у юноши показались слезы, подбородок задрожал. Ребенок еще, что с него взять. Отпустив подростка, я посмотрел в сторону встревоженных родителей, молча наблюдавших за безобразной истерикой с моей стороны, и, сглотнув, поднял ладони и оценил их мелкое подрагивание, затем опустил и с достоинством произнес:
– Прошу прощения. Вспылил. Пожалуйста, позвоните координатору от Ассоциации наук, такой талант следует направить в более… конструктивное русло. И, пожалуйста, следите за своими код-ключами. И своим ребенком.
Ребенок попытался качать права:
– Мне уже шестнадцать!
Я резко всем телом развернулся в его сторону и посмотрел на него так, что «ребенок» испуганно отшатнулся.
– А по поведению и поступкам тебе не шестнадцать, а шесть! Еще слово – и ты вылетишь с Шестого сию же секунду, полномочий на это мне хватит.
Обиженный подросток, замолчав, начал от обиды хватать ртом воздух, и родители его увели, мать что-то сочувствующе шептала на ушко, а отец сопроводил великовозрастного пацана неплохим подзатыльником. Я же, чувствуя, как из меня вынули внутренний стержень, устало сказал притихшим оперативникам, ожидавшим исхода событий:
– Пойдем. Пока мы гидру гоняли по болотам, у нас все шампанское нагрелось. Обидно пропустить первый же корпоратив!
– Ты как? – Макс первая подошла, заглянула мне в глаза и взяла за руку. Я только головой покачал: адреналин отпускал, и меня начинало трясти от усталости и эмоций, на которые раньше времени просто не было. А ведь еще Тайвину рассудок на место ставить. Я встряхнулся и легкой трусцой, пока еще остался запал, направился к нашему новому офису.
Влетев в кабинет к ученому и найдя его на месте, я навис над ним и принялся чихвостить:
– Тайвин! Вот вы говорите, зачем локальные купола, зачем, а вот зачем! Если бы вы последовали моему совету, у нас было бы втрое меньше проблем! Мало ли, а вдруг еще какое-то прибабахнутое юное дарование в колонию прилетит! Или окажется, что еще какую-то новую тварь мы не знаем! Надо, чтобы локальный купол был у каждого дома, везде, где только можно. И мне все равно, как, но придумайте им систему оповещения, связи там какой-нибудь, чтобы если основной купол отключится – локальные включались сразу же!
Тайвин посмотрел на меня снизу вверх, затем встал, налил стакан воды и пододвинул мне под коленки стул. Я плюхнулся на него, понимая, что ноги именно в этот момент предательски задрожали и отказались меня держать. А штатный гений, сунув мне в руку водичку, невозмутимо заметил:
– У вас стресс, Честер. К вашему совету я, конечно, прислушаюсь. Но не надо на меня кричать, я не люблю громкие звуки.
Я только руками развел, едва не расплескав содержимое тары, ответить мне было нечего, и выпил предложенную воду, безудержно клацая зубами о край стакана. Поставив посуду на стол, я громко пожаловался в пространство:
– Вся колония могла погибнуть из-за малолетнего талантливого идиота! Вот за что мне это все? Позавчера красны молодцы у Тони решили ночью удалью помериться, сегодня это вот… недоразумение…
– Вот говорят, есть такой термин, как посттравматическое стрессовое расстройство. А нам, пожалуй, нужно ввести в наш лексикон новый термин: постполевое напряжение. А еще говорят, снаряд дважды в одну воронку не падает. Бессовестно врут. Неправильно вы, Тайвин, стресс лечите, тут другие средства нужны, – из дверного проема показался Роман, и я ему обрадовался настолько, что от усталости без вежливостей и экивоков впервые, пожалуй, использовав меткое близнецовое прозвище, заявил:
– Берц абсолютно прав. Постполевое напряжение… мне нравится.
Роман рассмеялся и протянул мне бокал с чем-то, напутствуя:
– Пойдем, спаситель человечества. Тебя там заждались уже.
Я выпил и только потом понял, что это был отборный коньяк, и закашлялся:
– Ты изверг! Без закуски…
Я с трудом поднялся и пошел за Романом несколько нетрезвыми траекториями, ученый тоже увязался вслед за нами, а в коридоре из дальнего кабинета вынырнули и присоединились к нам аналитики. Я криво им улыбнулся, и зашел в наш отдел, попутно отметив, как же здорово пахнет новая мебель, и вообще, как нам уютно и красиво организовали место работы. На столах оперативники успели за время моих пререканий с Тайвином все убрать и расставить заново. Я отметил, как мы все устали, из последних сил собрался, и улыбнулся первопроходцам:
– Ребята! И девчата, – Макс улыбнулась в ответ. – Вы сегодня очень большие молодцы. Поздравляю всех с новым офисом, с достойно пройденным вступительным испытанием гидрой и официальным началом существования Корпуса первопроходцев в новом офисе!
Мне зааплодировали, поднимая стаканчики, а из коридора чеканным шагом зашел полковник. Мне резко стало немножко нехорошо, так, на всякий случай, но военный с порога объявил:
– Присоединяюсь к поздравлениям! Вы знаете, что у нас нет ни одной потери ни среди военных, ни среди гражданских? Теперь знайте. И, кстати, у меня есть для вас еще две новости.
Я нервно икнул:
– Давайте с плохой.
– Ну почему же сразу с плохой, – военный скупо улыбнулся. – Обе новости хорошие. Первая: я от вас отстану окончательно. Буду пока руководителем поселения и куратором «Авангарда». Часть полномочий мы у вас заберем, чтобы вам было полегче. Но все равно стоит за вами присматривать, лишний контроль точно не помешает.
Я чуть повеселел:
– Шикарно. А вторая?
– Вот. Не успел вручить до начала… м-м-м… инцидента. Черный агат, нитинол и ваше место обитания в поселении. Разбирайте, где чей.
И полковник высыпал на стол пятнадцать восхитительных брелков с прицепленными к ним код-ключами: маленький каменный шарик, обернутый в металлический диск с характерными оранжевыми переливами. Самая настоящая черная дыра на цепочке! Я тут же вцепился в первый попавшийся и обнаружил там дарственную надпись на нижней стороне аккреционного диска. Я отдал его счастливому владельцу – им оказался Роман – и отступил в сторону, давая ребятам разобрать сувениры. Как только последний исчез со стола, я вопросительно глянул на военного. Тот протянул мне точно такой же, шестнадцатый, и прокомментировал:
– Спасибо, Честер. Могу вам сказать, что если бы не ваша своевременная реакция на опасность, мы могли бы лишиться сотен людей, а то и всей колонии. Вы нас спасли. Рад вручить вам этот подарок лично.
За окном занимался ало-фиолетовый рассвет, мирно мерцал купол, над ним виднелись силуэты стимфал и большого спутника, в то время как малый медленно закатывался за горизонт. Я с удовольствием принял брелок, пожал полковнику руку, оглянувшись на первопроходцев, Тони, ученых, застывших в сторонке аналитиков, улыбавшихся во все тридцать два так, что я сразу понял, чья это была затея с брелками, и твердо сказал:
– Не я. Мы. Колонию спасли мы все.
***
Пока Честер обживался в новоприобретенном жилище, его руководство тоже устроило небольшие кабинетные посиделки с просмотром увлекательного кино с дронов и стационарных голокамер под напиток цвета осеннего солнца с жестким вкусом и запахом, потребление которого между собой они называли «вкусить креозоту». Глядя в записи на то, как глава оперативников организует спасение колонии, военный удовлетворенно заметил, крутя в руках пузатый бокал с виски:
– А вы были правы на его счет, признаю свою ошибку. Похоже, что колония в надежных руках.
Седовласый из глубины своего кожаного монстра, кем-то названным креслом, отсалютовал ему таким же бокалом, удовлетворенно покивал головой и произнес:
– Запомните, друг мой, настоящий лидер – это не тот, кто гонится за властью, а тот, за которым ей самой приходится гнаться.
На следующий день я вне очереди вышел на службу и принялся наблюдать. Лаборанты хором устроили своему руководителю бойкот – общались только по работе, без жесткой необходимости к ученому не заходили и уж тем более не совались к нему в кабинет в его отсутствие, и все внимание уделяли исключительно довольной Гайяне. Та светилась солнышком в обрамлении каштановых кудряшек и всячески старалась укрепить позиции в коллективе. Камеру мы втихую с Тайвином установили, но мне было очень неспокойно. Момент с новой сотрудницей мы не продумали, она сейчас одеяло попросту на себя перетянет – и ученый сломается. Я в него самого верил, на его психике можно румбу плясать. Но как он отреагирует на смену приоритетов молодых умов, тщательно воспитываемых им без малого четыре местных года? И что реально им может дать Гайяна?
Я-то видел ее манеру поведения – нет-нет, да и проскальзывали в ней замашки истинного диктатора, там Тайвин и рядом не стоял. Она с каждым днем все активнее принимала позиции руководителя: выдавала указания, окорачивала что младших, что старших лаборантов, хотя была с ними в одной должности, изредка я слышал эпизоды прямого сомнения в компетентности отдельных ученых, обвинения в криворукости, отстранение от текущих задач… Словом, вела она себя как заправский эгоцентрист, привыкший помыкать рабами, а не как суровый, замкнутый и крайне жесткий научный руководитель, делящийся знаниями и опытом, каким для своих подопечных старался быть Тайвин. Нет уж, такого нам не надо, решил я на пятый день и приперся к ученому в кабинет. Но, к моему удивлению, его на месте не оказалось.
Посмотрев на пустой стул, я глубоко вдохнул, разыскивая где-то в недрах собственного существа решимость попытаться вправить мозг целому отделу. Не нашел, поэтому просто открыл дверь, сделал пару шагов из святая святых штатного гения и провозгласил:
– Народ! Мне надо с вами серьезно поговорить.
Лаборанты, занимавшиеся своими делами, кто встал на месте, кто поднял голову от аппаратуры и графиков, а я стоял перед ними и внимательно их разглядывал, не торопясь продолжать. Интрига должна была быть, и я выдерживал театральную паузу. Встревоженный улей лаборатории загудел шепотками, но постепенно стих, и все взгляды устремились на меня.
– Я смотрю, вы Тайвину устроили полноценный бойкот. И я знаю, что во Всемирной ассоциации наук готовы его с руками оторвать, ему предлагали место в коммерческих лабораториях, в «Авангарде» его ждут с распростертыми объятиями, да и вообще он личность востребованная. Он мог бы куда угодно пойти, если бы захотел. Но он вроде никуда не собирался. Поэтому у меня возник один вопрос. Почему вы хотите выжить своего руководителя к черту на кулички? – я постарался задать максимально неудобный вопрос, сделав подчеркнутый акцент на слове «вы». Лаборанты опустили глаза, пока кто-то самый смелый (или просто Тайвин именно его достал больше всех) не пояснил:
– Честер, вы же видите, как он с нами обращается. Мы для него – ресурс, не более. Я не уверен, что он знает, как меня зовут, например. А мы работаем вместе почти с самого основания колонии. Я устал постоянно быть «гамадрилом», понимаете?
Лаборанты зашумели, и я выслушал прорвавшийся поток обвинений. И в грош не ставит, и не ценит, и не хвалит, и вообще, деспот и сатрап.
– Я понял. Притесняют и тиранят. Кевин, – обратился я к тому, кто посмелее, – а вы хотели бы руководить лабораторией?
Ушастый парень с растрепанной блондинистой шевелюрой вздрогнул, как от удара пониже спины – явно не ожидал, что я их по именам различаю. Немного подумал, прикидывая, потянет ли он роль большого начальства, затем с сомнением покачал головой.
– Нет. Я бы хотел и дальше заниматься научной деятельностью, – его взгляд стал чуть виноватым. – Тайвин – хороший руководитель, но…
– Так, – прервал я его, – а кто-то из вас в принципе готов начальствовать?
Значит, Тайвин внезапно стал хорошим руководителем. Уже прогресс! Лаборанты снова зашептались, и я приметил тени колебания, недоверия и отрицания – а потяну ли? А вдруг это проверка какая? Да ну нафиг. Прикинули подчиненные штатного гения и тот объем работы, что выполняет только он, покосившись на его кабинет, где через окошко был виден стол, заваленный какими-то расчетами и недопаянными разработками.
– Наверное, мы не готовы, – резюмировал кареглазый Нил с немного азиатскими чертами лица, один из самых сообразительных подручных ученого. – Но с ним практически невозможно сработаться, он же гений-одиночка. А мы только его инструменты.
– Восстание инструментов прошло успешно, поздравляю, – едко отметил я. – А что он потом работать не сможет из-за разболтанного душевного состояния, вы не подумали, конечно, достойные работники науки?
– А о нас он много думает? – уязвленно отметил темноволосый зеленоглазый Михаил, физик-кибернетик и обладатель самого орлиного профиля и шикарного носа с горбинкой в их теплой компании белых халатов.
– А это уже другой вопрос, и его я тоже… провентилирую, – пообещал я и продолжил: – С этим прояснили, руководить – не призвание истинного ученого. А если у вас будет другой начальник? Или… начальница? – прозрачно намекнул я на старшинство Гайяны в моменты отсутствия Тайвина. Та, не принимавшая участия в обсуждении, вспыхнула и зарделась.
– Я только приглашенный специалист, для обмена опытом, – коротко пояснила она. – Но мне было бы лестно занять такую должность.
– То есть вы бы потянули? – уточнил я.
– Думаю, да.
Угу, понятно, еще один экземпляр человеческой породы, что от скромности не умрет точно. Пожалуй, эти двое споются, если сначала друг друга не разорвут в клочья. Продолжаем разговор.
– Так, а вы что скажете? – обратился я к лаборантам. Те на Гайяну покосились, как гептаподы на химеру: вдруг кинется и загрызет. – Я серьезно, ребят. Жду вашего ответа.
Научные сотрудники переглянулись между собой, и Нил осторожно заметил:
– Вообще мы бы хотели, наверно, остаться под руководством Тайвина. – Он оглянулся, ища поддержки, и его коллеги согласно закивали, и он перевел взгляд на Гайяну. – Но и вас мы бы не хотели отпускать. Вы нам невероятно помогаете.
Нил несмело улыбнулся бойкой карьеристке, но она лишь кинула на лаборанта высокомерный взгляд, в котором обещала незадачливому парню все кары небесные за недоверие и принижение ее достоинств.
– А вы бы хотели у нас остаться под началом Тайвина? – продолжал допытываться я. Гайяна задорно тряхнула каштановыми кудряшками.
– А почему бы и нет? У вас весело. И всяко интереснее, чем у меня в «Авангарде».
– Угу, – оставалось лишь закрепить успех. – А теперь внимание – фокус. Давайте вы все отойдете вот в тот угол и минутку помолчите, хорошо? Вот прям ни звука, договорились?
Заинтригованные лаборанты заняли указанный мной угол и принялись оттуда сверкать на меня взглядами. Я в это время достал смарт и вызвал Александра Николаевича Санникова – координатора Всемирной ассоциации наук, неугомонного, мелкого, но крепко сбитого мужичка лет сорока, едкого и концентрированного, успевавшего по сто раз на день раздавать пинки по всем научным подразделениям колонии. Из всех, кого я знал, не поддавался на его подколки и провокации только Тайвин – и он же был единственным, кого этот чертик из табакерки безмерно уважал и обожал, уж не знаю, за что.
– Добрый день, Александр! Найдется минутка? – поздоровался я.
– О, какие люди! Честер, для тебя – сколько угодно, – живо ответил этот неугомонный маленький ученый с доброй душой и неиссякаемым научным энтузиазмом.
– Есть у меня на примете один человечек, – начал я, и тут же был перебит.
– Человечек? От тебя лично или от вас? Очень, очень интересно! – воодушевился Александр. – Кто? Откуда? Какие навыки, кем работает? Ты же пристроить хочешь, я правильно понял?
– Да-да, правильно. Так вот, наша заноза очкасткая задумал отдел реорганизовать… – не успел я даже заикнуться, как и без того бьющий через край молотком по голове энтузиазм Александра прямо-таки взбурлил.
– Ни слова больше! Из-под Тайвина любого заберу. Хоть косого, хоть хромого, хоть кривого. Я бы всех взял, хоть на полставочки, хоть на пару деньков по очереди, да он у вас жадина и не делится. Шутка ли, воспитанники гения! – Внезапно он подался всей проекцией ко мне вперед, хитро ухмыльнулся и заговорщически прошептал: – И никому больше не звони, понял? Я хочу этот эксклюзив себе и только себе! Заметано?
– Заметано, – улыбнулся в ответ я и отключил связь. В лаборатории можно было уронить иголку – и звук ее падения был бы самым оглушающим в этот момент. Я перевел взгляд на замерших лаборантов. – Надеюсь, иллюстраций достаточно. А то детский сад какой-то развели с обоих сторон, унижают, обижают… А с Тайвином насчет его отношения к вам я поговорю, давно пора. Кстати, никто не знает, где он?
Лаборанты переглянулись, и мне сразу это не понравилось.
– Та-а-ак, – протянул я. – Кто-то вообще видел его сегодня с утра?
– Я видел. – Нил немножко побледнел, но еще был уверен в собственной непогрешимости. – Он с утра зашел в кабинет, а потом через пару минут оттуда выбежал и больше не возвращался.
Я кинулся к окну: флаера на месте не было. Куда же ты делся, очкарик? Лаборанты негромко зашумели, а я забежал к ученому в кабинет и прочел последние записи на настольном голопланшете. Там среди непонятных мне расчетов и формул несколько раз были обведены какие-то данные и поставлен восклицательный знак с пометкой N.B. На что же ты хотел обратить внимание… Я вчитался внимательнее, и понял: это были координаты нашей последней экспедиции. Так я и знал, что изгнанием «Апостола» дело не кончится! Что от них ожидать теперь, я и представить себе не мог.
Как назло, весь мой отдел разбежался по вызовам, так что лететь, похоже, предстояло мне одному. В том, что надо лететь вслед за ученым, сорвавшимся к точке пресловутой экспедиции с низкого старта, я не сомневался ни секунды: мое чутье вопило в голос о том, что Тайвину грозит нешуточная опасность, хотя я не мог разобраться пока, какая и с какой стати. Рудник на экваторе активно разрабатывался, там были и купол, и натасканные нами стажеры, и охрана, но что-то покоя мне не давало.
– Так. Гайяна, принимайте временное руководство лабораторией. Как только кто из моих покажется, скажете им, что я на экватор полетел, координаты у них есть, да и Тайвин вот оставил.
– А почему вы просто кому-нибудь не позвоните?
– Нет времени, и отвлекать оперативников во время работы опасно, – пояснил я и убежал к своей машине.
Через пару часов полета примерно на середине пути я начал заметно дергаться: связи в этих дебрях отродясь не было, и случись вдруг что, меня только приблизительно искать можно по аварийному маячку на флаере или смарте. На смарте у первопроходцев он всегда включен, а в аппарате вот сейчас и активирую, пока не забыл. И только я это сделал, как автоматика летательного аппарата выдала мне длинный и очень неприятный для понимающего водителя сигнал.
– Не-не-не, не смей! – наорал я на приборную панель своего флаера, мигающую разноцветными огоньками. Флаер меж тем слушать меня вовсе не собирался, а собирался громко и звонко падать прямо в ломкие кусты похожих на хризантемы цветов, отчаянно пытающихся выжить своим хрупким естеством среди асимметричного кремнийорганического пространства Шестого. Летающая машина, не вняв моим предупреждениям, мягко спланировала к поверхности и, зависнув в паре метров от почвы, неэлегантно рухнула вниз, прямо на них. У меня сложилось стойкое ощущение, что позвонки устроили перекличку, кого-то не нашли и пересчитались еще раз. Впрочем, отстегнув ремень безопасности, я понял, что, кроме неприятных ушибов в районе крестца, особо не пострадал – значит, и сетовать не на что.
Стоило мне высунуть нос за пределы флаера – тут же свистнули иглы, с тяжелым металлическим звуком прошибившие бок злосчастного летательного аппарата. Хорошо, не меня, я бы не был рад и счастлив.
– Эй, я могу и обидеться! – крикнул я в пространство. Окружающие кусты отозвались пролетевшими над ухом снарядами. Понятно, конструктивный диалог невозможен. Надо будет озаботиться укреплением техники. Защиту там навесить, бронепластины, что ли… Но расхолаживаться мне не дали, продолжив стрелять. Я затаился за хвостом флаера – самой его бронебойной, по моему мнению, частью – и ввел запрос на координаты смарта Тайвина. Судя по пришедшему ответу, ученый был достаточно близко, примерно в полутора километрах от меня. Повезло, что он тоже озаботился маячок включить, и что сигнал добил. Мне оставалось только глубоко вздохнуть – и пойти на поиски.
Первые мои передвижения знаменовались активным обстрелом, а пара игл прошла в сантиметрах от виска – кто ж там такой талантливый снайпер? И главное, откуда тут засада, ведь не могли же эти партизаны знать, в какой момент откажет флаер, и тем более, когда и куда я полечу. Или могли? Мельком глянув на флаер, я увидел точечные повреждения, но оценить навскидку не смог, как-то было не до того, и просто их запомнил.
Мне удалось потихоньку скрыться в полупрозрачном кустарнике, не потревожив гнездо сциллок и традиционно дежурившую рядом харибду. Никак мне не понять, какие симбиотически-паразитические отношения связывают эту парочку! Впрочем, было совсем не время для практической зоологии, и я осторожно прополз под хрустальным куполом листвы вязецвета и чего-то еще, похожего на стеклянную имитацию черемухи. Прикрылся высоченной прозрачно-зеленоватой травой, обманчиво-хрупкой, выдающей мое расположение тоненькими звонкими молоточками звука. Оставалось надеяться, что оппоненты, кем бы они ни были, не знают тонкостей работы с деликатным миром Шестого и попросту меня не заметят.
Над головой снова свистнули иглы, глубоко вонзившиеся во фрактальные разводы на стволах кустарников, брызнули щепки. Не прокатило. Я замер, уповая на буйство жизни – она могла спрятать, и она же с легкостью могла и убить.
Шевеление неподалеку от меня тоже замерло – преследователи явно пытались вычислить, куда я уполз, и уже двинулись в мою сторону, когда между нами возникла агрессивно настроенная крестоглавая химера – пожалуй, самый редкий и осторожный хищник в здешних краях. Я постарался прекратить дышать, а вот враги не были столь осведомлены в отношении зверя и попытались прошибить ее шкуру. Ха три раза, так она им и поддалась. Химера раскрыла четырехлепестковую пасть, издала душераздирающий скрежет пополам с визгом и кинулась в их сторону. Я, оставив гнусных злодеев, покушавшихся на меня, на попечение химеры, беззастенчиво смылся.
Флаер Тайвина я нашел относительно быстро – не прошло и получаса. Смарт ученого давал более-менее точные координаты, но загвоздка заключалась в том, что человека внутри машины попросту не было. Я внимательно осмотрел флаер, отметил, что повреждены те же точки, что и на моем: испорчен аварийный маячок, чуть надпилены хвостовые рычаги управления и шланг системы охлаждения. Выходит, я опять столкнулся с полномасштабной диверсией – кто-то и мне, и штатному гению флаеры испортил весьма грамотно и злонамеренно. С подтекающим хладагентом и более-менее управляемая, машина аккурат должна была пролететь пару тысяч километров, не больше – так и произошло.
И, главное, талантливо-то как, почти рядом с местом падения аппарата Тайвина – засада. А, ну да, точно, траектория полета же была записана в автопилот флаеров «Апостола», и спрогнозировать, где и как упадет машина, вполне реально. Как и подготовиться к нападению. Наверняка еще одну бумажку подкинули, ироды, он и не выдержал. В том, что это снова происки синдиката я ни на секунду не засомневался. Но что криминальные элементы не учли – так это то, что я за ним почти сразу полечу. И что флаер Тайвина имеет роботизированную систему автопочинки – ученый тот еще параноик в отношении техники – тоже упустили. В итоге обстреляли ни за что ни про что меня, причем, судя по синим пятнам, которые я краем глаза видел в точках попадания игл, сердечник в них явно с парализантом. Я, по-хорошему, должен был просто потерпеть крушение на том же месте спустя какое-то время… и что дальше? Наверно, или пристрелили бы, или сам бы подох, сезон дождей в разгаре, и агрессивных суккуб с химерами полно, на двутелок охотятся. А вот где наш камушек в ботинке, которого хотели оглушить и утащить… Загадка века.
Я еще раз осмотрел летательный аппарат – стекло было выбито и окроплено крупными кляксами крови. Похоже, Тайвин опять не пристегнулся, классическая ошибка самоуверенного новичка, и когда флаер резко встал и начал падать – он вылетел головой вперед, обогнав машину в полете. И мне перспектива искать по кустам его переломанное тело не улыбалась – было невероятно страшно его найти. Но, переборов себя, через пару секунд я пошел разыскивать следы. Где ж ты приземлился, птичка наша? Живой ли еще, или я зря сюда под иглами полз?
Алая кровь на стеклянном мареве травы была видна настолько отчетливо, что я с холодеющей вдоль хребта спиной почти бежал по следу, про себя матерясь и пытаясь отследить шевеления в кустах – стать обедом для суккубы или химеры не хотелось, а от мелочи у меня есть аптечка и легкая броня. Повезло, что дождь не шел, и жалко, что опять я пренебрег правилами безопасности и нацепил облегченный вариант – послушать Макс, что ли, в следующий раз… Но и так тоже ничего, не штаны с футболкой все-таки.
Пока мозг старательно меня отвлекал от мрачных перспектив, ноги и выучка свое дело делали, и за следующим буреломом мне открылась не очень обнадеживающая картина. Тайвин, явно в бессознательном состоянии, с неестественно вывернутой левой рукой, лежал под кустом сциллок, которые заинтересованно тянулись к нему всем своим многоголовым организмом, но пока к активным действиям не переходили – резкий металлический запах человеческой крови им, похоже, не нравился.
Мне он не нравился тоже, поэтому я осторожно оттянул ученого из-под куста – гнездовой колонии животных и внимательно обследовал. Черт, похоже, дело плохо. Звук дыхания сильно отличался от нормального – свист и шум на затрудненном вздохе, рваные движения грудной клетки и вмятина на левой стороне груди говорили о том, что или одно, или несколько ребер проткнули плевру, и легкое спалось.
Что там – кровь или воздух – я не знал, но примерно понимал, что лучшим решением будет сделать в ученом лишнюю дырку, пока не стало слишком поздно. Левая рука была сломана, к тому же на месте выхода лучевой кости, торчащей из-под кожи, шевелилась харибда, вцепившаяся в края раны. Ее я аккуратно отцепил и, осторожно положив правую руку ученого себе на шею, отволок его подальше, в казавшееся мне относительно безопасным место.
Там я быстренько, пользуясь нитиноловым ножом как топориком, срубил пару веток, примотав их содранным с Тайвина халатом на место перелома. Еще вопрос, ядовита ли харибда, этой задачей на моей памяти практически не занимались – существо это было не особо часто встречающееся, всегда в паре с гнездом сциллок, и как они взаимодействуют предстояло еще выяснить. Но ответы мне были нужны сейчас, поэтому я тут же вколол ученому его же изобретение – универсальный антидот от основных силитоксинов, и обезболивающее.
Через пару минут, когда я уже примеривался всадить иглу ему в грудь, как велело некое подсознательное намерение, гений открыл глаза и с откровенно шокированным выражением уставился на меня.
– А что вы тут делаете? – спросил он.
– Тебя спасаю, – просто ответил я, и попробовал уточнить, раз уж выдалась такая возможность. – Куда ткнуть, чтобы пневмоторакс расхлопнулся?
– Термины у вас… – сморщился Тайвин. Очередной вздох дал ему понять, что я вполне серьезен, и он, часто и неглубоко вдыхая, посоветовал: – По среднеключичной линии, второе межреберье. А почему я боли не чувствую?
– Болевой шок, наверное, – сосредоточенно нащупывая его ребра под рубашкой, отозвался я. – И обезболивающее я вколол. Одно из двух. Держись, сейчас комарик укусит.
И я, с силой шарахнув рукоятью игломета, вогнал в нужную точку иглу, предварительно обезвредив ей сердечник – зачем мне поломанный ученый под действием парализанта? – и тут же аккуратно вытянул ее обратно. Тайвин судорожно вдохнул – шипение воздуха из раны дало мне понять, что немножко времени я выиграл. Зрачки у него сузились, но неравномерно – похоже, что есть и сотрясение. Я помог ему подняться, и мы поковыляли в сторону его флаера. Дошел же я один сюда, попробуем и вдвоем дойти обратно.
– Маячок тебе поломали, – жаловался я, забив окончательно на субординацию. Ну какой смысл выкать, если тащишь человека на плече? – Систему охлаждения, систему управления. А хочешь прикол?
– Хочу, – слегка заплетающимся языком ответил ученый.
– Мне тоже поломали. Диверсанты, мать их! – я, тяжело дыша, постепенно приближался к разбитому флаеру Тайвина, но вынужден был устраивать передышки. Опустив его на ломкую изумрудно-прозрачную подстилку, я отдышался и отметил: – Похоже, что твоя автопочинка сыграла с тобой злую шутку. Пыталась флаер починить, но окончательно поломала. И ты приземлился не в расчетной точке, а хрен знает где.
– А ты? – поднял на меня мутные глаза гений.
– А я приземлился где кому-то было надо, чтоб приземлился ты. И чуть не получил в задницу иглу с парализантом. Так что непонятно, больше повезло тебе или мне.
– Никому не повезло, – констатировал ученый. – Зачем вообще ты меня тащишь? Брось, да и забудь.
– С глузду двинулся? – изумился я. – Разбежался, аж три раза.
– Да кому я нужен, – начал ныть Тайвин. – Все мои гамадрилы к этой… чертихе в юбке убежали. Один, я всегда один…
Я разозлился.
– Ты мне тут классику не цитируй, гений признанный. Ты хоть раз лаборантов своих хвалил? Интересовался, чем они живут, какие у них проблемы? С личной жизнью что, с интересами, с увлечениями?
– А зачем? – нечетко ответил Тайвин. Его сознание явно плыло, и я попробовал лоб на ощупь – вроде не горячий. Странно. Может, это из-за кислородного голодания мозга после пневмоторакса? Или последствия укуса харибды…
– Затем, глупый ты начальник, что ты все на себя взвалил и тащишь, как ишак. А как тебе твои гамадрилы помогают, и не видишь вовсе, – я старался быть мягким и объективным, но из-за бессилия помочь ученому беспокоился и отвечал резче, чем следовало.
– Вижу, – грустно сказал Тайвин. – Я все вижу. Они молодцы, они старательные, работоспособные, умные. Нила я хотел Александру отдать, у него там больше перспектив было бы…
– Слон в лесу сдох! – изумился я, подымая ученого и подтаскивая еще на пару метров ближе к летательной машине. – А им ты хоть раз об этом рассказывал? А Нила ты спросил, чего он хочет? Они вообще уверены, что ты даже по именам их не знаешь. А почему еще, ты думаешь, они под крылышко к Гаяйне прилетели? Потому что ты сухарь из сухарей, дурная твоя голова. Одни мозги там, поди, – я осторожно постучал ему по лбу указательным пальцем.
Тайвин нервно всхлипнул, так что я даже остановился проверить, все ли хорошо. И нет, ничего хорошего я не увидел – у него явно начинался бред, гений вспотел, взгляд бесцельно блуждал по окрестностям.
– Сухари местами поменялись… – сказал он куда-то в кусты.
– Это ты про кого? – уточнил я.
– Про Александра. И про себя. – Ученый немного помолчал и продолжил. – Они думают, я железный. Я не железный! И не титановый. И даже не из углепластика!
Я внутренне холодел, внешне обливаясь семью потами. Что ж мне с ним делать-то…
– Я почему их не хвалю – потому что они все правильно делают. Сделал правильно – это норма, зачем хвалить? Я им все даю – знания, опыт, практику. А они не ценят. Вот за что тебя любят, а меня – нет?
– Ой, дура-а-ак, – выдохнул я. – Какие ж вы все идиоты…
– Не ругайся, – назидательно произнес ученый.
– И то верно, силы еще тратить. – Я замолчал, и поволок его обмякшее тело к уже виднеющемуся сквозь заросли флаеру. И тут между нами и аппаратом нарисовалась она – красавица-скорпикора. Настоящая. Бронированная и ядовитая. Да вашу ж мать, ну серьезно?
Я осторожно опустил Тайвина на землю, тот слегка приоткрыл глаза, оценил обстановку и произнес:
– Нам кранты.
Я не мог с ним не согласиться и все же, почувствовав в глубине груди комок обиды, бессильной ярости и тупой обреченности, произнес в сердцах, словно выплюнув его наружу:
– Только тебя тут и не хватало! Шла бы ты…
Скорпикора, нервно дернув хвостом, к моему удивлению, повернулась ко мне задом и скрылась в кустах. Тут уже я бессильно осел рядом с Тайвином и, чувствуя глубокую опустошенность, отметил – приближается гул флаера. Мне уже было наплевать, чей он, лишь бы оказали помощь. Хоть какую-нибудь. Тайвин посмотрел на меня плохо фокусирующимся взглядом и уточнил:
– Ты ей приказал уйти?
– Да, – устало подтвердил я.
– И она ушла?
– Да.
– А-фи-геть, – неожиданно ясным голосом произнес ученый и вырубился.