11 июля 427 года от н.э.с.
Отчет от Пущена Йера прочёл слишком поздно вечером, чтобы немедленно ехать в агентство.
Как назло, по субботам Пущен никогда и никого не принимал, это было заявлено Йере с самого начала работы с ним, и он опасался, что ждать чудовищных выводов, которые нельзя доверить бумаге, придется до понедельника.
Но в субботу в восемь утра из агентства пришла короткая телеграмма: «Я не обнаружил Вас в своей приёмной», и Йера немедленно выехал в Славлену.
На этот раз лицо Пущена не выражало брезгливости или недовольства, глаза его нездорово блестели, на мятых щеках пятнами проступал румянец. Он не поздоровался.
– Пока я никому не говорил о своих выводах. И никто кроме меня в Обитаемом мире не сделает этих выводов. Ну, разве что какой-нибудь доктор герметичных наук.
– А вы… знакомы с герметичными науками?.. – неуверенно переспросил Йера.
– Я знаю геометрию, этого достаточно, – поморщился Пущен. – Вот, взгляните на карту.
Пущен достал из ящика сложенную вчетверо школьную географическую карту и предложил Йере сесть с ним по одну сторону стола.
– Тут отмечены линии, обрисованные Гореном в его тетрадях. Красная линия шла параллельно границе свода, ну, или почти параллельно.
Рядом с Брезеном, Афраном и Годдендропом она вплотную подступала к своду, а на юго-востоке, севере и северо-западе отдалялась от него весьма существенно. Синяя линия, прямая как стрела, начиналась на границе свода между Брезеном и Магнитным, проходила через Славлену и упиралась в красную линию на северо-западе.
– Вспомните пророчества Горена: Лудона потечёт вспять, а рудники Магнитного будут закрыты, – заговорил Пущен. – Кстати, теперь они в самом деле закрываются. И печальное стихотворение «Я не увижу северных морей…», весьма меланхоличное и навевающее мысли о скорой смерти его автора. Возможно, Горен страдал меланхолией, но в этом стихотворении имел в виду совсем другое. Догадываетесь, что?
– Не совсем… – ответил Йера.
– Это тривиально, – поморщился Пущен. – Красная линия – это линия сжатия свода. И Горен не увидит северных морей не потому, что умер, а потому, что их отдадут Внерубежью. С довольно широкой прибрежной полосой.
Йера подумал, что это не та информация, которую нельзя доверить бумаге. Если чудотворы любой ценой хотят сократить расход энергии, то сужение свода – один из самых простых способов это сделать.
– Разумеется, Горен не стал бы рисковать жизнью, чтобы оповестить Обитаемый мир о грядущем сжатии свода. – Лицо Пущена потихоньку снова обретало брезгливое выражение, и он вздохнул. – Поверьте мне на слово, судья, новая конфигурация свода наиболее приемлема для его обрушения с минимальными для Обитаемого мира потерями. Горен указал линию максимальных разрушений, а я предположил, что это будет локальное отключение аккумуляторных подстанций в двух точках – на пересечении этой линии с новыми границами свода. Я тут сделал несколько рисунков…
Пущен зевнул и разложил перед Йерой несколько школьных контурных карт с заштрихованными областями.
– Не буду утомлять вас геометрическими построениями… – Он зевнул снова. – Упоминания Горена о первом ударе – это элементарно: прорыв границы миров уравновесит энергии не в одну минуту, и первый удар Внерубежья может полностью уничтожить Обитаемый мир. Я не знаю, с какой скоростью Внерубежье покатится на нас от границ свода, и не знаю, насколько его замедлит прорыв границы миров. Но если при оптимально выбранном времени выбирать разные точки прорыва границы миров, можно существенно смещать зоны максимальных разрушений. Население Обитаемого мира меньше всего пострадает вот здесь.
Пущен подвинул к Йере одну из контурных карт, где штриховка красными чернилами была наиболее густой на севере и северо-востоке и постепенно сходила на нет к югу и юго-западу. Йера кашлянул:
– Что вы хотите этим сказать?
– Та форма свода, которую изобразил Югра Горен, не случайна, а является плодом долгих и дорогостоящих научных изысканий. Эти изыскания делались для того, чтобы «правильно» обрушить свод.
– Вы хотите сказать, что чудотворы заранее готовились к этому?
– Не просто готовились, а планировали обрушить свод безо всякого участия чудовищ и росомашьих детей.
– Но для этого им нужен… – Йера едва не сказал «Йока», но вовремя спохватился: – гомункул, способный прорвать границу миров!
– Совершенно верно. Кошмары Горена описывают попытки чудотворов создать этого гомункула: операции на мозге подростков-мрачунов. И делались эти опыты, видимо, в Исиде.
И тут Йера вспомнил: сказочник говорил об этом Инде! Говорил, что побывал в Исиде и видел эти опыты! Вряд ли Пущен об этом знал…
– Но… эти опыты не увенчались успехом… – пробормотал Йера.
Пущен резко вскинул голову, взгляд его вспыхнул ещё более явным безумием.
– Откуда вы знаете?
– У меня есть и другие источники информации, кроме дневников Горена, – уклончиво ответил Йера.
– Значит, я прав, – кивнул Пущен. – Но Югра Горен не знал, что опыты не увенчаются успехом. Он как раз настаивал на том, что никакого чудовища не будет – оно не требуется для обрушения свода и прорыва границы миров. И Врага описывал как мальчика-мрачуна, исидского мальчика, темноволосого и смуглого. А теперь скажите, судья, стоит ли мне подготовить официальную бумагу в адрес думской комиссии с выводом в конце: чудотворы готовы обрушить свод и прорвать границу миров, не дожидаясь, когда же это наконец сделают мрачуны, Враг и чудовище.
Йера сперва ужаснулся услышанному. А потом губы сами собой разошлись в ухмылке, вовсе Йере не свойственной.
– Мы с вами сумасшедшие, Пущен. И вы, и я стоим на заметке в клинике доктора Грачена. Как вы считаете, нам есть что терять?
– Я неплохо зарабатываю, – ответил Пущен совершенно серьёзно и прошипел сквозь зубы:
– Такая бумага для большинства безголовых психиатров послужит доказательством того, что Врана Пущен видит закономерности там, где их нет. Им не приходит в голову, что они просто не способны увидеть и понять эти закономерности, потому что забыли геометрию, не успев окончить школу.
– И всё-таки напишите эту бумагу, – улыбнулся Йера. – Это будет достойным завершением расследования смерти Югры Горена.
– Завершением? Вы хотите завершить это дело, судья? – Пущен снова взглянул на Йеру, как на глупого ребёнка.
– А… вы считаете, что его надо продолжить?
– Во-первых, я ещё не понял смысла двух пророчеств. Предположим, несбывшееся пророчество о нападении призраков на Славлену в 422 году я худо-бедно могу истолковать: чудотворы изобразили заслон из прожекторов и погасили солнечные камни в Славлене с единственной целью дать призракам возможность забрать у нас как можно больше энергии. И хоть пророчество не сбылось, я делаю вывод о том, что они имеют возможность договориться с призраками об отсутствии жертв.
Йера почувствовал себя неуютно…
– Скажите, а вы тоже не сомневаетесь в материальности Исподнего мира? – спросил он, запинаясь.
– Ничего подобного я не утверждал, хотя и не сомневаюсь в материальности Исподнего мира. Я вообще не сомневаюсь в материальности сущего. Я материалист, а материя – это не только вещество, но и поле. Но в данном случае совершенно всё равно, материален Исподний мир или не материален – важно, что чудотворы могут управлять поведением призраков. А это ставит под сомнение основной постулат теоретического мистицизма со всеми вытекающими из него следствиями, включая опасность, исходящую от мрачунов. Но есть ещё одно пророчество, которому я не вижу никакого логического объяснения.
– О том, что свод обрушит юная девушка?
– О том, что свод рухнет по воле юной девушки; это существенное отличие. А между тем Югра Горен считал это пророчество важным, потому что именно на нём заработал репутацию полного идиота и пьяницы. А ещё… Знаете, всё слишком логично: эти маленькие секреты чудотворов стоят очень дорого, гораздо дороже жизни какого-то Горена. Но посвящение Грады Горена в эти маленькие секреты ровным счётом ничего не могло изменить: было бы два сумасшедших Горена, а не один. Потому у меня остаются сомнения. Вряд ли из этого последуют более чудовищные выводы, нежели я уже сделал, но… Но вы не обязаны оплачивать моё любопытство, судья.
– Я положусь на вашу порядочность и ум. Продолжайте, если считаете это важным. Но бумагу всё же составьте как можно подробней, к её изучению комиссия может привлечь не только психиатров, но и знатоков точных наук.
Когда Йера уходил, Пущен окликнул его у самой двери.
– Судья, вам ясно, что следует из понятия «первый удар»?
– Ну, в общих чертах… – пожал плечами Йера.
– Из этого следует, что существует некоторый момент времени, в который прорыв границы миров не спасет Обитаемый мир. И чем дольше стоит свод, тем больше жертв и разрушений нас ждёт в случае его обрушения.
Йера замер на пороге – об этом он не подумал.
– И ещё. Града Горен вспомнил не все события, предшествовавшие смерти его отца. И я всё ещё размышляю над этим фактом.
14–15 июля 427 года от н.э.с.
Сомнения в собственном душевном здоровье сперва сменились нездоровой эйфорией, которая быстро уступила место чувству вины и непреходящему страху: Йера боялся внезапного обрушения свода.
Его страх не имел ничего общего с фоби́ей Горена – Йера не опасался за собственную жизнь. Он боялся смерти Йоки, боялся, что тот не сможет прорвать границу миров, что чудотворы не сумеют провести эвакуацию населения (или не захотят это сделать) или что эвакуация никого не спасет…
Но более всего он боялся Исподнего мира, его ненависти и мести. Слова откровения Танграуса день и ночь стучали у него в голове: «Полутысячелетняя дань вернётся». Исподний мир имел право на возвращение этой «дани», имел право на ненависть и месть.
Даже на бессмысленную месть, если Йока не сможет прорвать границу миров и вернуть «дань». Каждая поездка на авто, шум насоса на кухне, подъём на лифте усугубляли чувство вины – словно Исподний мир наблюдал за Йерой, чтобы вскоре предъявить счет.
Йера ревностно отмечал каждый штрих благополучия Обитаемого мира и с ужасом глядел на беззаботных людей вокруг. Инда был прав: они считают, что свет солнечных камней принадлежит им по праву, и не захотят так просто отказаться от этого права.
Обычно снисходительный к людям, Йера стал ощущать раздражение, глядя на бездумную сытость: никто не ищет причин богатства Обитаемого мира, не ставит под сомнение основной постулат теоретического мистицизма (как усомнился в нём Йока с присущим ему чутьём на несправедливость), не интересуется, откуда чудотворы берут энергию и почему.
Над этим легкомыслием витала смертельная угроза, но никому не приходило в голову, что крушение Обитаемого мира – закономерный итог его сытости и благополучия. Что каждый человек так или иначе приближает катастрофу, просто включая свет в своей комнате, не говоря о заводах, не говоря о солнечных днях…
И когда эта катастрофа разразится, каждый будет считать себя невинной жертвой. Инда был прав: люди предпочтут быть обманутыми, лишь бы сохранить привычный достаток и успокоить совесть.
Вот что мучило Йеру больше всего: никто не хочет отмены основного постулата теоретического мистицизма, никто не хочет правды – и потому чудотворам так легко управлять миром.
Казалось бы, энергетическую модель двух миров способен понять и школьник, но пятьсот лет люди с радостью верят в абсолютное зло Исподнего мира, потому что им удобно в это верить.
Нет, Йера не желал людям зла. Напротив, он считал, что крушение свода – слишком тяжкое наказание за легкомыслие и привычку к достатку. Но ему очень хотелось, чтобы Обитаемый мир понял, за что будет наказан столь жестоко. Было бы справедливым, если бы каждый человек, зажигая солнечный камень, понимал, что не имеет на этот свет никакого права.
Да, это было бы справедливым. Йера не был наивным и догадывался: люди не поверят в то, во что не хотят верить. Но он поставил перед собой задачу быть услышанным – и намеревался добиться цели. В суде ему не требовалось убеждать кого-то в своей правоте, но он слыл справедливым судьёй именно потому, что доказывал справедливость своих решений.
В политике убедительность выглядит иначе, чем в суде, на этом поприще он был новичком. Однако надеялся до окончания каникул до мелочей продумать свою кампанию – убедить Обитаемый мир в виновности перед Исподним. Не столько ради сомнительного шанса предотвратить катастрофу, сколько… в надежде на будущее, если оно вообще есть у Обитаемого мира.
Ежедневные отчеты Пущена превратились в короткие записки: ничего нового выяснить пока не удалось. Града Горен бесплодно созерцал Исподний мир и попусту слушал «голос» Внерубежья – откровения ему не являлись.
Ждана Изветен, будучи убеждённым в том, что никакое внушение не поможет Горену увидеть то, чего не видел его отец (по выражению самого Изветена), всё равно помогал ему в экстатических практиках – лишь бы Горен не искал других способов медитировать. Йера передал ему последние слова, услышанные от Пущена, и Изветен тщетно и без особенной надежды на успех искал пути восстановить его память.
Он заказал множество книг из Славленской национальной библиотеки, но не брезговал и старинными трактатами магнетизёров из собрания своего отца – лженаучными и малограмотными.
Инда сдержал обещание: славленские газеты прославляли Йеру Йелена, только никто об этом не читал – скучно читать хвалебные речи, не содержащие «жареных» фактов. Ситуация донельзя напоминала судейскую побасенку: «Йелен не дурак? Ну тогда я извиняюсь…»