Комната навевала уныние.
Некогда блестевший полировкой, но давным-давно покрывшийся узором царапин письменный стол. Кресло, надоевшее привычным скрипом. Потертый местами ковер с красно-черным узором. Кровать в углу. Прочая мелочь – полка, тумбочка, сундучок с вещами… И, конечно, книжный шкаф, который по сравнению с другими предметами обстановки казался гигантом – но даже в нем не было ничего нового для меня. За многие годы успеваешь изучить все до мелочей. Особенно если здесь родился и вырос, а потом ждал.
Учился и ждал, как положено наследственному волшебнику. Поглощал основы теории сперва сам, потом, когда подросли младшие братья и сестра – вместе с ними. Немного гордясь своим старшинством, своим превосходством в знаниях и тем, что мне первому откроется удивительный мир колдовства.
Если и отец, и мать владеют магией, непременно наследуешь этот дар и ожидаешь, когда он проявится. Вместе с ломкой голоса и живым интересом к противоположному полу, где-то между дюжиной и полутора десятками лет. До тех пор ты должен знать достаточно, чтобы не навредить себе.
Я ждал… и дождался. Однажды утром моя сестра Элина впервые сплела потоки воздуха, заставив осенний лист танцевать над узором солнечных бликов, не хотевших уплывать по течению вместе с водой. Я радовался ее успеху и вместе с тем спрашивал себя – как же так, ведь я старший? И должен был стать первым.
Бывает, сказал я себе, девочки взрослеют быстрее – и задушил змею зависти.
Точнее, думал, что задушил.
Время отсчитывало дни, фазы луны и сезоны, я становился старше. Когда? Этот вопрос то и дело возникал на губах у меня, в душе у родителей. В насмешках недругов детства. Арне, третий из нас по старшинству, оживил засохший цветок для девчонки из предместья и вскоре уехал учиться магии жизни. Змея зашевелилась вновь: я скрипел зубами ему вслед и проклинал себя за это.
Уже никто тогда бы не назвал меня подростком.
Роман с Лойс продлился год и закончился после того, как самый младший в нашей семье, Ники, проявил способности к стихии земли. Наверное, я сам был виноват. Холодное шипение слышалось внутри и превращалось в такие же холодные, сдобренные горькой отравой, слова. Я щедро делился своим ядом – мы поругались, и реакция не заставила себя ждать.
– Я еще могла бы, – ее лицо пылало румянцем ярости, глаза сердито сверкали меж упавших на лицо светло-русых прядей, – смириться с тем, что другие считают тебя неудачником! Но когда об этом постоянно твердишь ты сам – это не для меня. Оставайся несчастненьким и не приходи!
Вскоре она ушла в плавание на корабле своего отца-капитана. А я остался – остался вместе с родителями в наполовину опустевшем доме.
Бывает, говорили они мне. Редко, но бывает – способности проявляются очень поздно. По легенде с основателем Ордена Четырех Стихий это произошло почти к сорока годам. Может, тебя ждет величие. И тревожно молчали – а может, и наоборот. У матери появилась седина, а отец часто вздыхал. Бывает, способности слишком слабы, и проклевываются, чтобы хилым огоньком осветить старость. Или просто очень поздно, и полжизни, если не больше, без толку проходит до того самого мгновения. Редко, но…
Бывает, мрачно думал я, и душил в себе змею – а она душила меня. Зависть вызывали даже моряки, ремесленники, солдаты. Они не были привязаны к ожиданию судьбы. Кому нужен молодой человек, освоивший кучу книг по волшебству – и не умеющий ни-че-го? Положение родителей – городских чародеев – не позволило бы даже определить меня в подмастерья к портному или ювелиру.
Может, стоило сбежать из дому? Возможное пробуждение колдовства без присмотра опытных магов опасно… Да преисподняя с этим! Но что изменится, от чего я убегу? Все вокруг останется унылой тюрьмой без волшебства, о котором я грезил два десятка лет, в которое верил как в жизнь, как в судьбу. Его чудесный мир мне обещан с тех пор, как помню себя. О нем ночами читал под одеялом – чтобы не прогнали спать.
Оставалось помогать отцу в составлении зелий да следить за порядком в доме. Змеиная чешуя зависти шелушилась серым песком тоски, покрывшим все вокруг.
Я не хотел великой судьбы. Счастье – стать обычным стихийником, лучше всего огненным. О да, вспыхни! Гори, пламя над ладонью. Гори, однообразие будней и ты гори, Рони-неудачник! Задыхайся в изученной до мелочей скучной комнате, переставшей быть детской!
Никакой огонь, конечно, не появился. Пальцы сжали перо – неизвестно зачем. Я не знал, что и кому писать, не собирался окунать его в чернила. Впился взглядом в бронзовый стержень – тускло поблескивающий, с маленьким шариком на конце и поперечной царапиной, которую иногда ощущали пальцы. Предмет для написания символов. Больше и сказать нечего.
Часто ли я его использую? Не очень. А все остальное время металлическая палочка лежит и ждет того, для чего предназначена – тупо, равнодушно. Бесчувственно. Если бы я умел так!
Вся злость и зависть на миг сплелись в клубок, стянувшийся на пере, будто оно могло спасти от всех моих бед. Словно сделаться этим глупым случайным предметом – горизонт мечты.
Звон – будто колокольчик над самым ухом. Нет, в голове.
Ди-инь… Звонкое, как тетива. Не доводилось быть рядом, когда стреляют из лука, но я не раз выводила подобные слова, брела их чернильными тропами, наивно путалась в извивах сравнений. Всегда хотела стать стрелой – яркий миг полета, небо, свист воздуха, надежда на одном конце дуги-пути и страх – на другом. Ведь я так похожа – вытянутый силуэт, прямое древко и кончик-острие…
Я представляла, как расту, тянусь в длину, становлюсь легкой – ведь вес бронзы сразу потянет к земле. Пусть миг нужды во мне был бы краток, короче, чем сейчас – зато каждый раз незабываем.
Но не капли крови на снегу моя судьба, а переплетение лилового следа на бумажной равнине.
Хотя был и рывок к небесам, не только короткие падения из неловких пальцев. Утро тогда начало писать главу дня, ставя розовые кляксы, и на их фоне обозначилось черное пятно, приблизилось, превратилось в птицу с белыми полосками по бокам. Она влетела в открытое окно и с коротким стуком когтей опустилась на стол. Капельками блеснули любопытные глаза, торопливо осматривая все вокруг. Мы, у кого нет зрачков, видим совсем иначе, я даже не знаю, можно ли употребить это слово – видеть… Нас не подгоняет время, а вот незваная гостья торопилась, пока не было никого из людей – и ее внимание привлекла я.
Многоточие бликов на металле несло, наверное, какой-то слишком заманчивый смысл – и клюв сомкнулся. Легкий скрежет, шорох моих тезок-перьев. Комната остается позади, земля – так далеко, как ни разу не была, а свиток неба ничуть не стал ближе, и…
Полет встретился с полетом – камешек ударил птицу, заставив потерять равновесие и выпустить меня. В падении видно было открытое окно и радостная мальчишечья физиономия.
В садике меня отыскали. Конечно, в гнезде или дупле было бы скучнее, и все же немного жаль, что от приключения остались только поперечная царапина, да несколько строк воспоминаний.
Что ж, остается утешаться сказанным кем-то из людей – я сильнее меча. Может быть, и стрелы тоже? Конечно, не в бою, и все же, все же… Приятно так думать. Металлическая полудрема ожидания не так скучна, и по строчкам бежится легче, хочется поставить восклицательный знак – люблю, когда их ставят. Они похожи на всплески эмоций, связанных со мной – самое яркое в памяти, цветные фразы на страницах жизни. У меня впитанных чувств много меньше, чем у зеркала – о, вот кто собирает в себя надежды, злость, разочарование и радость полной мерой. Но больше, чем у старого шкафа, что высится у стены да иногда поскрипывает, разгоняя тишину. Или чем у ковра, что всегда ожидает худшего – грязных ног и мышей.
А я лучшего – писем. В них больше всего восклицаний души. Помню вот одно, это довольно давно было… Подрагивая в руке, я оставляла слово «Мари», после него еще несколько, потом по воле человека перечеркивала их, проносясь по диагонали. Затем бедняга-лист улетал в сторону, его место занимал другой, и все повторялось. Ах, сколько ощущений! А потом Мари здесь поселилась…
Ди-инь…
Первой мыслью стало – это же папа маме писал! Второй – сколько времени прошло? И лишь третьей – что это было?
Впрочем, ответ пришел сразу, годы за книгами проведены не зря. Волшебников, которым раскрылась память вещей, очень мало, и о них немного говорят. Вряд ли меня ждет громкая слава – способность незаметна, не эффектна и на первый взгляд мало полезна. Впрочем, лишь на первый. Дар капризный и непостоянный, ибо обычно предмет вспоминал то, что хотелось ему, а не временно забывшему себя колдуну – и все же при умелом использовании удавалось коснуться многих тайн, которые недостижимы иначе, не имея живых свидетелей…
Хотелось вскочить и помчаться к родителям, но ноги не слушались – тяжелая волна усталости еще не схлынула. И будто не хватало чего-то, но без этого стало много легче. Кажется… свившая в душе свои кольца змея – сдохла. Я улыбнулся и повертел головой, рассматривая комнату.
Она полна тайн и загадок. Письменный стол сейчас казался угрюмым, будто замок, сложенный из огромных плит и готовый выдержать приступ. Впрочем, это игра света – если немного повернуть голову, то полированная, покрытая царапинами поверхность станет похожа на играющий бликами каток на реке в зимний праздник. О чем он мечтает, какие моменты хранит?
Мое уютно-терпеливое кресло отозвалось ворчливым скрипом. Ковер выдерживал ношу многих вещей, вечно посматривая на них снизу вверх. В детстве он мне казался полем для многочисленных сражений, и сейчас вновь стало легко мысленно выстроить из узоров холмы и реки. Кровать – место грез, надежд и бессонных ночей; белый замок, вместилище мыслей, наверняка ревнивая и гордящаяся количеством и постоянством проводимого с ней времени… Разносортная компания мелочей, что неслышимо шепчутся, оставшись одни – поверяют друг другу свои секреты. Таинственный блеск зеркала сбоку – на него уж точно я не скоро рискну взглянуть так, как теперь умею.
Полный неведомого, постоянно меняющийся крошечный мир. А за окном – такой же загадочный, только огромный.