– Что, опять он?! Сколько можно! Нет, ни за что, даже и не просите!
Сэр Чарльз, судья межгалактической категории, нервно накрутил на палец локон напудренного парика, каковую вольность позволял себе лишь при крайней степени волнения.
– Что-то не так, ваша честь? – равнодушно поинтересовалась секретарша, удивленно приподняв верхние ложноножки. – Можно сказать, постоянный клиент…
Пожалуй, для искреннего удивления её голос звучал слишком равнодушно, а ложноножки приподняты недостаточно высоко и повернуты не под тем углом. Но трудно было бы ожидать иного – над взаимоотношениями Его Чести и ожидающего на скамье подсудимых клиента давно уже втихаря потешались все, мало-мальски знакомые с сутью дела.
Вернее, дел…
Похоже, упоминание о постоянстве оказалось для судьи последней каплей.
– Вот именно! Постоянный!!! – возопил судья не хуже меркурианского псевдо-слизня, по ошибке глотнувшего крутого солевого раствора.
Сорвав с головы парик, сэр Чарльз бросил его на пол и принялся сосредоточено топтать. Ровно через минуту, удовлетворённо осмотрев превращённую в грязную тряпку деталь судейского облачения и затребовав новый парик из хранилища, он продолжил уже почти спокойно:
– Подсудимый оказывается у меня уже пятьдесят четвёртый раз, причём многие его проступки даже преступлениями фактически не являются. Пререкания с роботом-регулировщиком, сквернословие в общественном месте, домогательства по отношению к парковой скульптуре… Каждый раз я стараюсь назначить ему максимальное наказание, но его выпускают досрочно за примерное поведение, и он снова оказывается на скамье подсудимых. И снова за какую-нибудь ерунду. Что на этот раз? Плюнул мимо урны? Пустил лишнюю струйку в фонтан?
– Один раз он всё же совершил нечто серьёзное, – напомнил прокурор, пряча усмешку под приспущенным хохолком и расправляя чёрные бархатистые крылья. – Помните, попытка подкупа, чтобы судьей по его делу назначили именно вас. Вам тогда удалось добиться целых трёх лет.
– Да, это был самый счастливый год в моей жизни! Но только год, а не три, этого паскудника амнистировали! А потом снова было мелкое хулиганство в торговом центре. Я нашёл столько отягчающих обстоятельств, но все присяжные хором заявили протест и настояли на формулировке «невиновен и заслуживает снисхождения». Он их поблагодарил, раскланялся, и пошёл приставать к статуе. Я даже мантию снять не успел, как его притащили обратно! И вот опять… да он просто издевается над правосудием! Я не буду его судить.
Усевшись в кресло, сэр Чарльз принялся демонстративно разглядывать журнал «Шаловливые плавники», фигурировавший на вчерашнем процессе в качестве вещественного доказательства, но отведённый из-за представлены х защитой доказательств отсутствия у подсудимого центурийского квазиклубня склонности к ихтиофилии.
– Ваша честь, прошу меня простить, но без вас – никак, – вкрадчиво заметил помощник, переливаясь всеми цветами спектра. – Вы единственный аккредитованный судья в этом секторе, надежда и опора законности. Сегодня мы отменим судебное заседание, а завтра рухнет вся система…
Судья отбросил журнал, фыркнул, смиряясь. Спросил, морщась, словно раскусил протухший лимон:
– Так что там на этот раз?
– Попытка украсть одноразовую зажигалку.
Сэр Чарльз, только что понуро взиравший на голограмму готовящейся к нересту ихтипиды, резко вскинул голову. В его мозгу словно щёлкнули выключателем, в глазах зажглись нехорошие огоньки.
– Зажигалку, говорите? Это многое объясняет…
Нахлобучив на лысую голову только что доставленный новый парик и схватив со стола судейский молоточек, сэр Чарльз, судья межгалактической категории и единственный представитель человечества в системе Пегаса, решительным шагом направился в зал судебных заседаний. Он наконец-то понял всё и больше не намерен был медлить…
***
Подсудимый, заранее препровождённый на деревянную кафедру, выглядел так, будто ему только что назначила свидание мисс Вселенная. Вцепившись в низенькую деревянную решётку четырьмя парами передних ножек, он нетерпеливо поводил усиками из стороны в сторону. Крохотные рудиментарные крылышки чуть заметно трепетали. Хитиновый покров сиял, будто подсудимый полировал его не менее суток. Бантик, которым он украсил жало, заставили снять как предмет, нарушающий судебную процедуру, но инкрустированный на верхнепередней части головогруди портрет сэра Чарльза в судейской шапочке оставили, поскольку удалить его можно было только хирургическим путём.
Адвокат и судебный психолог, сидящие рядом на соседней скамье, обменивались короткими мыслеформами, пользуясь задержкой для светской беседы.
– Как полагаете, коллега, удастся хоть на этот раз обойтись малой кровью?
– Безнадёжно, коллега, сэру Чарльзу опять вожжа попала под мантию. Даже отсюда ощущаю, как он лютует. Ещё один парик уничтожил. Помощник опасается, что судья на этот раз будет требовать высшую меру.
– А он имеет право? Правонарушение-то мелочь, на пару недель исправ-работ, и то с натяжкой…
– Имеет. Если сумеет доказать неуважение к суду.
– А что наш клиент?
– Доволен, словно выиграл миллион.
– Загляните в его голову, коллега, если вас не затруднит. Я совершенно не представляю, на чём строить защиту при таких обстоятельствах!
– Уже. Да только это ничего не даёт. У него очень качественный блок, никак не могу пробиться. Или эта защитная блокировка поставлена умелым мозгоправом, или же наш клиент действительно так желает попасть в постель к Его чести, что ни о чём другом не в состоянии и думать. Только воспевания на все лады судейских прелестей. И различные красочные предположения относительно его постельных принадлежностей. Очень, знаете ли, яркие картинки…
– Хм. Его честь в курсе?
– Увы, – мыслеформа пожатия плечами сопровождается ментальным вздохом, выражающим предельное огорчение. – Сэр Чарльз из новаторов, не придерживающихся старой доброй толерантности. Он категорический противник межвидового обмена физиологическими жидкостями. Потому и бесится так, усматривая в достаточно невинном желании подзащитного изощрённое оскорбление как себя лично, так и всей судебной системы в целом. И если сумеет убедить в этом присяжных…
– Встать! Суд идёт!
***
Джек-поджигатель!
Неуловимый серийный убийца, обливающий свои жертвы горючей жидкостью и сжигающий несчастных заживо.
Джек-поджигатель, от одного имени которого вот уже второе десятилетие трепетала половина галактики. Приговоренный к смертной казни на двадцати трёх планетах. И ещё на ста шестидесяти – к пожизненному заключению, но лишь потому, что смертная казнь на них была отменена, как мера чересчур радикальная и неподобающая просвещенным носителям разума. Приговорённый, конечно же, заочно, поскольку не то что поймать, но даже и увидеть его до сих пор не удавалось никому. Кроме жертв.
Джек-поджигатель, о котором до сих пор не было известно ничего – ни внешности, ни места рождения, ни даже видовой принадлежности.
Где проще всего спрятать дерево? Конечно же, в лесу.
Где проще всего скрыться преступнику? Среди других преступников, конечно же. И особенно, если попадется злобный и несговорчивый судья, который за самую малость впаяет по максимуму, и можно будет спокойненько пересидеть облаву…
Сэр Чарльз терпеть не мог, когда его пытались использовать. А тем более, когда такие попытки оказывались удачными.
Он вошёл в зал, грозно хмурясь и метая молнии из-под насупленных бровей. Решительным шагом преодолел расстояние до представителей защиты, зыркнул на сомлевшего психолога и взмахнул судейским молоточком…
Удар был страшен.
Подсудимый скончался на месте, раздавленный в самом буквальном смысле этого слова. Остро запахло дорогим коньяком.
Судья, ещё раз мрачно глянув на психолога, решительным шагом покинул зал заседаний, так и не выпустив из рук карающего молоточка.
– Ужас какой… – адвокат смотрел вслед судье, нервно подрагивая скрученным в спираль хоботком. – Чтобы вот так, самолично… и даже без возможности подать апелляцию… ведь моему подзащитному не так уж и много надо-то было… всего-то миллилитров сто пятьдесят–двести, не более. Какие все-таки они жадные, эти люди… а ещё мантию надел!
– Не тронь судью, – хмуро возразил психолог, содрогаясь всем тельцем от подсмотренного в лысой голове под напудренным париком. – Наш судья – молоток! Строг, но справедлив! Он ничего не делает без причины!
Судебному психологу очень хотелось жить.
Конечно, он был вовсе не из постельных клопов, а из семейства травоядных вонючек, и потому не питал никаких особых чувств к единственному в системе Пегаса представителю племени гомо сапиенс-сапиенс. Но ведь виды-то родственные. Кто его знает, этого сэра Чарльза…
Вдруг он совсем не разбирается в инсектологии?
Быть алюбимым в этом сезоне выпало Толлу Берну.
Некрасиво, конечно, получилось… И по хорошему ежели – то переголосовать бы следовало, когда обнаружилось, нежто не люди мы… Да только кому охота всю эту нервотрепку с жеребьевкой по-новой-то проходить?
И помидорчики, опять же…
Ну и глупость таки, однако, выкинул этот Толл, если трезво рассудить! Расскажи кому – не поверят. Вернее – выкинуло, ведь Берн из этих, из потомственных бетанских гермафродитов, чтоб им, заразам, три дня икалось. Хотя сам Берн – ничего так, правильный мужик, придраться не к чему. Вернее, не мужик. Ну да. А теперь – так даже еще и более… не мужик, в смысле.
Да еще и алюбимое.
Эх, правильно батюшко-председатель Амвросий говорит, грехи наши тяжкие…
А что делать прикажете?
Самому мне, что ли, грудью на амбразуру? Фигушки! Десять лет назад честно оттрубил от звонка до звонка, когда напасть эта выпала, ни денечка не зажилил, как некоторые. На огородик и смотреть-то жалко делалось, слезы, а не урожай, да оно и понятно – какой огород, ежели печать поперек кармы? Ничего, выдюжил. Правда, тогда еще в киоске рекламном подрабатывал, карточки с новыми вариантами круговых порук распространял, всё полегче было. Да и соседи помогли, грех жаловаться…
Но всё равно пояс пришлось затянуть. Да и вообще – мало приятного.
И повторить, по своей воле тем более – благодарю покорно. Другие пусть, которые ни разу ещё. А я свой долг выполнил. Я, между прочим, ещё пять лет на жеребьёвку мог бы не ходить, однако же хожу вместе со всеми. Пример подаю, так сказать. А ведь может и повторно выпасть, батюшко-председатель говорил, бывали случаи…
– Всего хорошего. И спасибо за рыбу.
Вздрагиваю от неожиданности. Совсем старый стал, замечтался, а про контролёров-то и забыл. Хотя как же, забудешь о них.
Голос намекающий.
Намяукивающий даже, если быть более точным, с этаким горловым и самую малость угрожающим подвыванием. Приходится открывать подорожник и расплачиваться, всё равно другого выхода нет – с тех пор, как припланетные ваутрички отдали на выкуп этим хвостатым вымогателям, зайцы в них как-то очень быстро перевелись. И пусть даже всё это просто досужие сплетни, и с высаженными на Голабае безбилетниками ничего страшного не происходит, но проверять почему-то не хочется.
Проще приобрести подорожник.
Профессионально вежливая улыбка на раскормленной морде затянутого в синюю униформу кота-переростка приварена намертво, но в его арсенале масса других способов выразить недовольство. Подорожник – штука экономная, не позволит взять больше положенного, что контролеру нож острый, а при нашей нищенской пенсии немаловажно. В результате на каждые четыре поездочки аккурат одна бесплатная набегает, за сезон ого-го какая выгода получается, а то с этими отдельными билет-пакетами сплошное разорение, не наездишься. А огородик – его бросать нельзя, он постоянного пригляду требует.
Конечно, за всё в нашем мире приходится платить. Стараюсь не морщиться – в отместку гмокотяра компостирует руку чересчур резко, до крови. Но я был готов к чему-то подобному, и потому не отдёргиваю кисть. А если бы дёрнулся – получил бы вдобавок к четырём точечным отметинам ещё и четыре глубокие и плохо заживающие царапины, знаю я этих тварей. Улыбаюсь в разочарованно сузившиеся ярко-жёлтые глаза. Добавляю доброжелательно:
– И вам не хворать.
Удобная штука, подорожник.
Сам маленький, не больше старинного наладонника, и не тяжёлый, грамм двести. А рыбы вмещает до центнера. А всё потому, что внутри крохотный ваугенератор стоит, такой же, как и на ваутричках, только намного меньше. Ну а то, что внутри подорожника ужатая в труху рыба ещё и замораживается до почти абсолютного нуля, окончательно теряя вкус и заставляя хвостатых вымогателей лапы морозить – это маленький приятный бонус.
– — Расплодились, вёдер не напасёсси! – бухтит пристроившаяся на скамейке у окна вполне ещё крепенькая тётка раннепенсионного возраста. Но бухтит негромко, чтобы удаляющиеся контролеры не услышали. – И дожди сплошняком, не лето, а черте-че! Наверняка опять эти умники намудрили чего, а нам расхлебывай! Головастики, одно слово, им дождь самая радость, а люди мучайся!
Тётка явно ожидает от меня поддержки, но я молчу, и она обиженно затихает – больше слушателей в полупустом вагоне ваутрички нет, я специально поехал сегодня и рано утром, без давки чтобы, народ ближе к вечеру ломанётся или вообще завтра. Потому что – выходные. А мне – без разницы, я на пенсии.
Тётка мне не нравится, хотя внешне и ничего такая, в самом соку ещё, и лунного загара на ней почти что и незаметно, не люблю я его, пыльный он какой-то, хоть и с красивым фиолетовый отливом. А у тётки морда красная, сочная такая, что твой помидор, так и хочется куснуть. Впрочем – нет, не хочется, ядовитая больно. И ведь без печати алюбимости поперек кармы, вот в чём самое паскудство-то! Значит, не по жребию, а по натуре такая, что плюнуть хочется.
Эх, нехорошо все-таки с Толлом Берном вышло. Не по-людски как-то… У беременных и на пустом месте крышу рвёт, а тут такая нагрузка на психику. Знали бы – и близко бы к жеребьёвке не подпустили, да кто же и подумать-то мог, ведь буквально две недели назад юбилей справляли, восемьдесят пять Берну стукнуло, долгожителю нашему. В таком возрасте если и думать о приплоде, то исключительно в смысле урожая, а он – вот ведь шельмец! Шельма, то есть, поскольку она. Теперь уже точно – она. Матерью ведь будет, грудью кормить и всё такое, в нашем кругу нравы простые, ребёнков на химии не держим, не то что в больших городах. Всё своё, естественное. Помидорки, опять же. Даже рыбу для подорожника иногда удаётся самим наловить, а уж с прочим так и вообще хорошо. Сознательные люди в нашем микрорайоне, ничего не скажу, карму честно отрабатывают.
Тётка сошла в Голобае.
Так и знал, что не на Луну она! Не бывает у нашего брата, лунного дачника, таких сочных рож. Хороший помидорной налитости. Интересно всё же – где у неё участок? Скорее всего, на Венере. Хотя чё там расти может? Водоросли какие если только. То ли дело – у нас! У нас помидоры такие, что просто загляденье! Огурцы не растут, что да, то да, им влаги много надобно, а с водой на Луне всё никак не наладят, и никакая откачка положительной энергии с тех, кого припечатали жребием, тут ничего поделать не способна – вода она или есть, или нету её. Помидорки – дело другое, им много воды не надо, им солнышка подавай. А с солнышком на Луне никаких проблем, ежели участок удачный попался. У меня – так очень даже удачный, вот и радуюсь. А сила тяжести в шесть раз меньше – и помидорки, стало быть, в те же самые шесть раз больше вырастают! Как раз с голову той тетки, что никак у меня из головы нейдёт, вот ведь привязалась, зараза неприятная. Вот бы здорово было с Берна на неё печать перекинуть. Знаю, не бывает такого, но помечтать-то можно!
Нехорошо всё-таки с Берном…
Но если с другой стороны посмотреть – считай, нам-то ведь и повезло. Не один алюбимый на сезон расстарается, а целых двое. Карме – ей ведь фиолетово, что второй пока ещё только в проекте и размером меньше мышонка, отдача-то от него как от взрослого пойдёт.
Неудобно, конечно…
Ну да ладно, не умирают от этого. От отсутствия, то есть. Ну, этого самого… И раньше не помирали, а теперича, под бдительным присмотром батюшки-председателя – так и тем более. Поддержит, когда надо, утешит или вколет там чего, если уж совсем припрет.
А зато помидорки у меня в этом сезоне будут – просто загляденье!
– Девушка, не хотите со мной познакомиться? Я чистоплотен, в быту неприхотлив, платёжеспособен, здоровье в пределах возрастной нормы. Да вот, сами можете убедиться…
Шарахнулась так, словно ей протянули не олрайтную медсправку, а использованный талончик к венерологу. Саныч поймал в витрине свое отражение и чуть сам не шарахнулся. Ну да – глаза безумные, рубашка из-под ремня выбилась, лысина в испарине, морда красная. С мордой ничего не поделаешь – никогда раньше не знакомился с девушками на улице и сейчас словно голый на площади. Но куда деваться? Витрувиалкой не зря пугают непослушных детей, и если собственный сожитель настучал на тебя за малоактивность и низкий уровень любовных переживаний – тут не то что голым по площади, тут ужом по сковородке завертишься, лишь бы обеспечить в должной мере все, что этой сво…
В груди кольнуло
…бодной псевдоличности необходимо – привычно закруглил Саныч мысль, вильнувшую было не туда. После чипирования зачатки эмпатии у сожителей довольно быстро перестали быть зачатками. Лайферов, то есть, сожитель – слово некрасивое и не толерантное, почти бранное. А Саныч – законопослушный, Саныч вон сразу с девушками знакомиться побежал. Надо – так надо. Рубашку вот только сейчас заправит, плечи развернет – и в бой. Плечи, конечно, могли бы быть и пошире, а живот – поменьше, но против спортзала все лайферы завопили хором, похудей, мол, сначала, а потом напрягай. Ладно, что есть, с тем и будем работать…
– Девушка, а девушка! Не хотите со мной познакомиться?..
Опять не хочет, ну что за… Спокойно. Нельзя начинать с отрицания, негативный настрой создает, провокацию отказа. А Санычу отказ не нужен, очень уж не хочется в Клуб Анонимных Килллайферов с этим их вечным: «Здравствуйте, меня зовут Саша, я убивал свои внутренние органы…» Тем более что это не правда. Саныч не пьет, не курит, жирного-острого ни-ни, зарядка каждое утро, прогулки по вечерам. А что сердце заскучало… ну, имеет право. Хотя и обидно – могло бы и намекнуть, стукнуть там невпопад, что ли, прежде чем жаловаться. Что ж Саныч – не человек? Не понял бы, не уважил? Витры обрадовались, конечно – сердце-то у Саныча высший класс! Непорочное, стучит как часы, тридцать два года работы без единого перебоя, им такое за счастье. Нет уж. Санычу оно самому пригодится!
В груди кольнуло. Нет-нет, я не отвлекаюсь, я как штык, я обязательно сегодня же!
– Девушка, а девушка…
Студенты опасны лишь в период экзамена – в любое другое время вялы и малоактивны, от них легко спрятаться, да и жетон сорвать нетрудно. Зелёные они совсем, под цвет собственных жетонов. На фоне оранжевого песка или рыжих скал Последнего этапа издалека видать. Да и убивают они редко, всё парализовать норовят, а это шанс.
Другое дело – Выпускники.
Эти убивают всегда. И прятаться от них сложно.
У моей нынешней подопечной с номером 3-1-6 – оранжевый жетон выпускницы. И сегодня – Экзамен.
Потому приближаться не спешу. Выжидаю. Оранжевый жетон… Приоритетная степень. Пять жетонов равны свободе. Редко кому удаётся. Но сейчас вероятность удачи высока – подопечная повредила ногу и малоподвижна. Моей заслуги нет, сработала одна из стандарт-ловушек. Осталось подождать, пока окончательно ослабеет. При здешней жаре недолго, флягу я ей помог разбить ещё вчера, в ущелье, заработав двенадцать баллов. Эти баллы пока единственное, что я на ней заработал, очень трудная подопечная. Но жетон компенсирует всё. Уйти она не сможет, повреждение серьёзное. Притворяется мёртвой и выжидает. Но я-то знаю, как трудно убить выпускника. Так что тоже – жду. Оранжевый жетон стоит того, чтобы немного подождать.
***
– Что там у триста шестнадцатой?
– Не в этот раз. Перелом левой малоберцовой, а до финиша больше ста километров. Увы… – злорадная улыбочка и полный притворного сочувствия голос.
Всё правильно, отличниц не любят. А у диспетчера, к тому же, две жёлтые полоски на левом плече – память о двух неудачных попытках. Пересдать в этом сезоне ему не светит, только и счастья осталось, что позлорадствовать. Противно. Но он прав – сломанная нога не оставляет ни единого шанса. Меньше трёх суток на сто километров по пересечённой местности, а ещё ведь надо тащить тяжеленный деструктор и отстреливаться от экзаменаторов. Не успеет, даже если будет ползти без перерывов на отдых и сон.
– Как она умудрилась? Ведь лучше всех шла, с полуторным опережением…
Вопрос риторический, но диспетчер не смог удержаться, осклабился, довольный:
– Пожалела котят, вот и вляпалась. Там единственный безопасный путь – через гнездо, это всем известно, а она решила обойти. Самая умная, типа! Она их даже за ухом почесать попыталась, идиотка! Нет, ну вот сами скажите – какой из неё ксенобист, если даже с котёнком справиться неспособна?!
Как ни противно, но диспетчер прав опять – никакой. Вернее – мёртвый. Тот, кто не способен сдать экзамен по ОБЖ, очень быстро становится мёртвым на любой пограничной планете. Экзамен простейший, большинство студентов его вообще за прогулку почитают, просто идёшь по спец-полигону и стреляешь во всё, что движется. А что вы хотели? В Пограничье нельзя быть сентиментальным и слабым, это вам не Внутренние миры. Потому-то на последнем году обучения ОБЖ – основной предмет, потому-то и не знают студенты, что нет а полигони ни единой живой твари, кроме них самих, только мехи. Впрочем, среди тамошней псевдоживности нет и ни одной симпатичной или даже просто неомерзительной мордахи, мы же не звери. Для тех котят я сам программировал внешность – метр в холке у самого маленького детёныша, клыки с ладонь и мерзейший характер. Чтобы пожалеть и попытаться приласкать такого – надо быть… даже не знаю кем.
Триста шестнадцатой, наверное.
Диспетчер хихикает, глядя на экран.
Очень хочется дать ему в морду – просто чтобы стереть с неё довольное выражение. Он-то ОБЖ сдал, завалил тесты по психологической совместимости. И, похоже, завалит снова. Есть такие, которые ничему не учатся. Их мало, конечно, но попадаются.
– Жаль. Была лучшей на курсе…
***
Она хорошо замаскировалась.
А я допустил ошибку.
Неправильно просчитал её намерения. И силы. И место укрытия. Теплодатчики не могли помочь, слишком жарко, датчики движения тоже – она не шевелилась.
Она продумала всё, а я допустил ошибку.
Слишком много ошибок.
Слишком поздно.
Слишком близко…
Осыпается песок, чёрное дуло деструктора смотрит в упор, до него меньше метра, а мой парализатор направлен совсем в другую сторону, и нужна доля секунды, чтобы его повернуть…
Не успею.
Слишком близко.
Слишком поздно.
Слишком…
***
– Не может быть…
Смотреть на выпученные глаза диспетчера приятно. Он попросил меня подежурить, пока сбегает перекусить «на десять минут». Вернулся через час, пропустив самое интересное, и теперь не верит собственным глазам.
– Пятикратное опережение норматива… но как?
Поясняю скучным голосом:
– По ровной местности боевые роботы развивают скорость до трёхсот километров в час. По пересечёнке – сто пятьдесят. Влёгкую.
Диспетчер обиженно морщит лоб. Ему очень хочется признать незаконным установленный только что рекорд и дисквалифицировать триста шестнадцатую, которая сумела всех обмануть и сдать ОБЖ при полном отсутствии шансов. Мне его даже жаль. Почти. Настолько обиженным выглядит.
Но теперь уже у него – никаких шансов…
– Но она же нарушила! Никакой техники, правилами запрещено!
Надеюсь, моя улыбка злорадна не менее, чем его собственная час назад.
– Конечно. Никакой техники, принесённой с собой. А всё, что они найдут на Полигоне и сумеют использовать… Тут, дорогой мой, никаких ограничений не предусмотрено. Впрочем, прецедентов не было. И не могло быть. Боевые роботы-экзаменаторы не поддаются перепрограммированию, а другой техники там нет.
– Но как тогда ей удалось?
Отвечаю всё с той же улыбочкой, не колеблясь – у меня был час, чтобы понять. А поначалу я и сам шипел: «Невероятно…» и стучал пальцами по экрану, словно в надежде сменить картинку. Тоже мне, достойное поведение для профессора. Хорошо, не видел никто.
– Своим бездействием. И сентиментальностью. Наши экзаменаторы – они ведь не просто роботы, сложнейшая самообучающаяся система, специальная военная разработка… там, где обычные электронные мозги зависают, эти начинают самонастройку с нуля, ориентируясь на поступающую информацию. И – соответственно этой самой поступающей информации.
Диспетчер смотрит на меня, забыв закрыть рот. Вид у него настолько жалкий, что я перестаю издеваться и говорю уже проще:
– Она его пожалела. Не смогла выстрелить. Была в идеальной позиции, на расстоянии вытянутой руки, слепой – и тот бы не промахнулся, оставалось нажать на спуск. А она не нажала. И тем самым выжгла его причинно-следственную базу. Напрочь. Самую основу – «убей – или будешь убит». Экзаменаторам мы, конечно, выдаем лишь парализующие заряды, но суть от этого не меняется.
Она могла убить и должна была убить – просто потому, что могла… но не убила. Привычный мир рухнул, система зависла, установки стёрты. Как и положено, он начал самонастройку с нуля, активно ориентируясь на ближайшее окружение. А ближайшим окружением была она… вот она и вписала ему новые базовые установки. После чего ей оставалось только залезть к нему на корпус и продержаться сто километров по пересечённой местности…
– Откуда у неё мнемоник?!
Диспетчер всё ещё пытается поймать на запретном. Бедолага. Не твой сегодня день. Улыбаюсь настолько широко, чтобы у него отпали последние сомнения – не прокатит.
– У неё не было мнемоника. Можешь прокрутить запись и убедиться – она не подсоединялась. Никакой ментальной перепрошивки, всё исключительно ручками. На пальцах. Примитивно и показательно. Так, наверное, программировали в каменном веке. А он просто скопировал её эмо-поведенческую матрицу и на этой основе выстроил свою. Интересный случай, будет над чем работать…
– Как она это сделала? – глаза диспетчера широко открыты и… надо же. Он действительно смотрит. Может быть, я не прав. Может быть, даже и у таких есть шанс в конце концов научиться.
Говорю очень осторожно, стараясь не спугнуть этот новый взгляд:
– Ну а сам-то ты как думаешь – что она могла сделать? Она, пожалевшая даже котят! Просто протянула руку и почесала нашего великолепного и не поддающегося перепрограммированию боевого робота-экзаменатора за левым акустическим сенсором.
— И этого хватило?
— Как видишь.
Жила была девочка, которая больше всего на свете любила мягонькие матрасики. Вот чтобы воздушные такие и невесомые, как облако, ляжешь — и забываешь обо всём на свете!
Конечно, ещё больше она любила поспать, но ведь хорошенько и всласть поспать без уютного матрасика никак невозможно! И потому матрасики она любила больше.
— Разве можно столько спать! — ругалась на девочку бабушка. — Дождёшься, что матрас тебе ногу откусит!
Но девочка только хихикала, поглубже зарывалась в мягкие подушки и покидать матрасик не спешила. Очень уж она его любила — мягонький такой, набитый нежнейшим пенохреночототамбитаном, а материала, более воздушного и упругого, чем пенохреночототамбитан, в природе не существует. Впрочем, пенохреночототамбитана тоже не существовало в природе, его химики случайно выдумали, когда дешёвое топливо для антигравитационных ватрушек изготовить пытались. С топливом промашка вышла, а вот набивочный материал для матрасиков и подушечек получился выше всяческих похвал.
Короче, любила девочка свой матрасик.
И только единственное её огорчало — цвет.
Матрасик ведь был сиреневенький, в жёлтенькую полосочку, как у всех в классе. Ну, правда, были ещё жёлтенькие в сиреневенькую полосочку, но такие иметь вообще неприличным считалось.
А девочка очень хотела красный матрасик. И чтобы пумпочки на нём белые. Девочка видела такой матрасик в магазине, и долго уговаривала бабушку, но бабушка ни за что не соглашалась. Девочка даже поплакала немножко, но бабушка всё равно не согласилась.
Бабушка была строгая и вообще ничего красного девочке не покупала. Ни скафандр, ни летающую ватрушку, ни даже сапожки. Хотя сапожки — они ведь не очень крупные, никакой вимпус в них сроду не поместится! Но бабушка всё равно фиолетовые сапожки девочке выбрала, ватрушку ярко-зелёную, а скафандр оранжевый. А красненькие — только босоножки и купила, с тонюсенькими ремешками, и то смотрела на них подозрительно. Но тут уж девочка совсем истерику в магазине устроила, и продавец-консультант вступился, убедительно доказав, что даже новорождённый вимпус весит раз в десять больше, чем эти самые босоножки.
А девочка очень любила всё красное, и жутко переживала из-за бабушкиного суеверия — ведь всем известно, что хищные марсианские вимпусы неслучайно называются именно марсианскими. А на Венере, куда бабушка забрала девочку после того, как маму съел красный спортивный комбинезон, вимпусов отродясь не видали. Жарко им тут слишком, не климат.
Но бабушка была старенькая и переубеждению не поддавалась. Никакие разумные доводы на неё совершенно не действовали! Стоило девочке принести домой что-то красное крупнее носового платка — как ПУФФ! — и только жирный пепел. И прятать за спину бесполезно — рука у бабушки твёрдая, а плазмоган военного образца, снайперский. Она же десантником работала, бабушка-то. Такой плазмоган заряд может по любой траектории послать.
— Вот когда я помру, — говорила бабушка, сдувая воображаемый дым с кристаллического дула и засовывая плазмоган в потёртую кобуру. — Вот тогда можешь этих тварей собою и подкармливать. А пока я жива — красная зараза до тебя не доберётся.
Но случилось всё совсем иначе.
Девочка выросла, закончила институт и пошла работать. Она больше уже не жила с бабушкой, при институте имелось общежитие. А после института бабушка решила, что девочка достаточно взрослая и должна жить в своей квартире. Девочка очень обрадовалась — ведь это значило, что можно не прятаться под одеялом, если хочешь читать до утра. И бросать вещи на пол — никто и слова не скажет! А ещё можно купить матрасик — такой, как давно хотелось…
Во время учёбы девочка не смогла его купить — в общежитии каждой студентке был выдан казённый матрасик, и приносить чужие строго запрещалось. Но теперь-то у неё была собственная квартира! Только бы тот матрасик не продали…
Но матрасик её мечты не продали — девочка его сразу увидела, как только вошла в магазин. Ярко-красный, с ослепительно белыми треугольными пумпочками в три ряда! Девочка немедленно заплатила в кассу столько, сколько сказал продавец, схватила матрасик в охапку и потащила домой.
Она не обратила внимания на то, что продавец казался немного растерянным и смущённым, и долго смотрел ей вслед, хмурясь. Дело в том, что он никак не мог вспомнить, откуда в их отделе взялся этот красный матрасик с белыми треугольными пумпочками? Тем более — на витрине. Они же сроду таких не продавали. А если бы и продавали, то он ни за что не поставил бы товар с такой ужасной расцветкой на витрину, когда есть великолепные образцы восхитительного сиреневого оттенка в изумительную нежнейше-жёлтенькую полосочку.
Но это был истинный продавец, продавец по призванию, и подобные мелочи не могли остановить его в намерении продать товар покупателю, тем более, что покупатель почему-то требовал именно этот товар.
А девочка принесла матрасик в свою квартиру, положила его на пол в пока ещё пустой комнате и сразу же на него легла, потому что вдруг ужасно спать захотела. И она сразу же заснула, да так глубоко, что ничего не чувствовала.
А матрасик откусил ей ногу.
Дело в том, что это был не матрасик, а самый настоящий марсианский вимпус, а белые треугольные пумпочки — вовсе не пумпочки были, а острейшие зубы, в три ряда. Такими ногу оттяпать — две секунды. Между планетами в последнее время стало летать очень много туристов, один и не заметил, что вместо своего красного чемодана прихватил с Марса семейку местных хищников-оборотней.
На корабле вимпусы впали в анабиоз и никак себя не проявили. Вот никто внимания и не обратил.
На Венере вимпусам не понравилось — душно, жарко. И красного почти ничего нет, а вимпусы — они же только форму менять умеют, цвет-то у них всегда один и тот же остаётся. А как тут спрятаться, когда ни красного песка, ни красных скал? Даже небо — и то не красное, а сиреневое в жёлтенькую полосочку… Большинству удалось просочиться обратно на корабль. Они думали, что он опять на Марс полетит. А он на Землю летел, не повезло вимпусам — на земной таможне такой карантинный контроль, что даже тараканы стараются держаться подальше, а более крупных хищников тем более в момент обнаружат и в клетки засадят.
Но некоторые вимпусы остались на Венере, как и вот этот, который девочка купила, думая, что он — матрасик.
Это был очень голодный вимпус. Он долго не мог отыскать себе жертву — то зонтиком прикидывался, то чемоданом, то креслом, то велосипедом. Но никому не нравился ярко-красный цвет, когда рядом есть сиреневые или нежно-жёлтенькие. Он потому и не удержался, откусив девочке ногу в первую же ночь — обычно вимпусы так не делают, некоторое время втираются будущей жертве в доверие, и лишь потом начинают есть. Зато съедают сразу целиком.
Но этот вимпус долго голодал, его желудок скукожился, и девочка целиком туда поместиться не могла. Только нога и влезла, да и то не полностью — до щиколотки. Вот он её и откусил, сколько мог. Ранку зализал и особый наркотик девочке впрыснул, чтобы больно не было
А девочка утром проснулась и на работу пошла — потому что начальник у неё был строгий и не любил, когда опаздывают. А что ступни у неё больше нет — она и не заметила, так на работу торопилась, только подумала, что ходить почему-то трудно сделалось. А на работе она всё время за столом сидела, даже на обед не ходила, так заработалась — вот никто и не заподозрил ничего.
А домой когда пришла, сразу спать захотела — это вимпус ей внушал, не отвлекалась чтобы.
В эту ночь он уже немножко окреп, а потому откусил девочке ногу до колена.
Утром девочке на работу было трудно идти с одной ногой, но она справилась, взяв лыжную палку. Вот только опоздала. А начальник у неё строгий был, и к себе опоздавших всегда вызывал, чтобы разнос устроить. Вот и девочку вызвал.
Девочка вошла — а начальник смотрит, у неё лицо бледное, на губах улыбка, в руках лыжная палка, и ноги нет до колена.
Тут начальник всё понял, срочно врача вызвал и бабушке девочкиной позвонил — они когда-то вместе в десанте работали.
Девочку немедленно в больницу отвезли, весь наркотик из неё вычистили и другой вкололи, чтобы откушенная нога не болела — но уже не такой вредный, как у вимпуса. А бабушка схватила плазмоган и на квартиру к девочке побежала.
Да только матрасика там не обнаружила — чутьё на опасность у вимпусов звериное, он бабушку с плазмоганом за три квартала учуял и в окошко сбежал. А когда на асфальт упал, перекинулся красным велосипедом, и укатился подальше, бабушка и следов не нашла.
Девочке в больнице сделали хороший протез, лучше живой ноги получился, хоть бегать, хоть танцевать. Вимпус же нашёл место, где было много разных вещей сложено, и попытался между ними спрятаться, поджидая новую жертву. Только больше он не хотел быть велосипедом — в таком виде он почти два месяца в магазине простоял, и никто его так и не выбрал. Вимпус был глупый, и не понимал, почему — ведь белые острые зубы так красиво торчали на красном сиденье!
А начальник девочкин вернулся к себе в кабинет и увидел, что пока он разговаривал с врачами и бабушкой, ему успела позвонить жена и оставила сообщение на автоответчик. Он включил, чтобы послушать, потому что жену любил и всегда радовался, когда она ему на работу звонила.
— Дорогой! — сказала жена начальника. — Ты просто не поверишь! У нашей помойки кто-то оставил совершенно новый великолепный матрасик! Ярко-красный такой, с белыми пуговками! Я не смогла удержаться и притащила его домой! Он великолепно подойдёт в нашу спальню! Я немедленно его опробую, а ты приезжай как можно быстрее и ко мне присоединяйся!..»
— Сожри вас Хац! — Владик отшвырнул панель управления. Игровой пульт срикошетил от стола, стукнулся об стенку и лишь тогда полетел на пол, развалившись на кучу запчастей. Собрать их воедино, по идее. можно было, но только в коробочку, не в слаженно работающий механизм. — Хац! Хац! Хац!!!
В повседневном языке это слово по сути ничего не означало, но в квесте так звали самого злого, страшного и противного мага — с тех пор это имя стало у парнишки злейшим ругательством. Да и как тут не выражаться, если третью часть истории сделали платной, так еще и консоль разлетелась вдребезги, а хорошая новая игровая стоит не меньше трех тысяч. И ему такую сумму даже за год не накопить, даже если и откладывать все деньги, не покупать колу, ездить на школьном бусе, не ходить в кафешки и киношки, не ставить на тараканьих бегах и всегда только выигрывать в драконий покер. Других способов заработка для тринадцатилетних подростков не существовало. Ну разве только незаконные: типа вымогательства и платных драк, — но там можно попасть под надзор инспекции и прости-прощай мечты о колледже и курсе геймдизайна. С отметкой в личном деле о надзоре и приводах в КН (комиссию несовершеннолетних) потолком станет поступление на рабочие специальности. Вот поэтому он и старался учиться, не гулял позже десяти вечера и никогда не увлекался ничем совсем уж запрещенным. Но без консоли даже открытые уровни не пройдешь, да и с сенсорной клавиатуры в данж не полезешь — слишком сильная потеря скорости. А Серебряный Дракон ошибок не прощает — после девятой смерти полный откат и обнуление любого, даже самого прокачанного перса. Единственный плюс, что когда злился, шлем не ляснул, а то потеря из непоправимой стала бы смертельной. Но как говорил мастер Квиз: «даже из смерти можно извлечь урок, но только один раз». Владик вздохнул — на задании от Квиза он потерял уже две жизни, и в запасе оставалось только три. И он так и не понял, как пройти задание — так что количество жизней может запросто уменьшиться.
Вадик вышел из игры, сохранив предыдущий свой результат как основной — игрушку было не читернуть, но вдруг последнее достижение, вернее, позорная смерть все-таки не засчитается? Но консоль нужно добыть по-любому, и не позже среды — потому что в ночь на четверг будет финал чемпионата. Быстрых шансов разжиться деньгами не было, разве что подольститься к предкам. Эх, на что только не пойдешь ради пульта — даже на кухню мыть посуду, протирать пол и готовить ужин.
Кулинария оказалась неожиданно увлекательным занятием. Находить рецепты и собирать из имеющегося в холодильнике и морозильнике продовольствия что-то съестное Вадик научился еще года четыре назад. Но дальше примитивных блинчиков, омлета и чего-нибудь пожарить не заходил. Но простыми блюдами отца не удивишь, не говоря уже про мать. Так что надо быть поизобретательнее. Например, салат «Гора сокровищ» — и рецепт несложный: порезать, смешать, что-то обжарить, часть замочить, кусочки отварить… как бы только не запутаться чего и как. Внешне получилось не сильно аппетитно, но ведь главное не вид, а содержание. И как контрольный удар в сторону маминой доброты — он запустил робота-пылесоса с правильными настройками по всей квартире.
План стал проваливаться еще во время ужина: робот-пылесос заявился на кухню, дожевывая мамино коктейльное платье, которое она разложила на кресле, все бы ничего, но только шлейф свисал до пола и трудолюбивый уборщик счел шмотку от кутюр мусором. Папа, которому эта вещица стоила кучи безвинно убитых нервных клеток, не позволил маме лишиться единственного сына. А, глядя на то, как всегда уравновешенная и миролюбивая мать оплакивает платье и пинает пылесос, подойти и попросить денег Владик не рискнул. Оставалось надеяться на папу.
Салатные «сокровища» мама дегустировать не стала — от горьких переживаний напрочь лишившись аппетита, зато папа умял двойную порцию — о чем остро пожалел через полчаса после ужина. Наверное, все-таки шампиньоны надо было дополнительно прожарить, а не вытряхивать в овощерезку сразу из упаковки. Или, может, стоило морковку помыть? Но сделанного уже не воротишь, а после тех комплиментов, что проорал кулинарному таланту страдающий в санузле папа, просить денег — значило нарваться на подзатыльник, нотацию и лишение всех благ.
Владик, даже не доев бутерброд, улизнул к себе в комнату. Включил комп. Серебряный дракон приветливо пыхнул струей золотого пламени с игровой заставки.
— Мы все равно будем с тобой вместе, — шепотом пообещал Владик.
В конце концов можно консоль и у папы одолжить — у него она, конечно, круче игровой, ведь для работы использует, но функционал да и сенсорное расположение совпадает. Да и по доносящимся воплям — папе точно не до работы. Оставалось лишь тихонько пробраться в кабинет отца и забрать пульт. Консоль подключилась и заработала как родная. И даже тайминг между командами и выполнением сократился до минимума. Владик с удивлением отметил, что игрушка просто летает. Он легко прошел пробное задание и взял неплохой бонус в пещере. Теперь осталось выполнить главное задание уровня — убить хозяина золотой горы — и миссия будет выполнена. Вот только ничего подходящего для сражения с черным драконом у него не было: магический меч был сломан пять минут назад, когда вскрывал темницу — пустышка, даже припас не взял. Талисман использовал при переходе через пропасть — просрочил немного таймер и веревочный мост сгорел до основания. Поймать и выпотрошить рыжего дракончика он не смог — потому что для охоты нужны были специальные сапоги и сто двадцать дротиков на складе, а у него их было всего лишь тридцать семь. Даже зеркало, призванное защитить от огненного дыхания, оказалось использованным. Но отступать, когда победа почти рядом, Владик не привык. Да и в арсенале осталось копье на пятьдесят два удара — а вдруг повезет и получится найти точку жизни дракона…
Владик натянул шлем виртуальной реальности, потер ладони и начал мысленно обратный отсчет. Пальцы напряглись — он уже спланировал действия и ждал лишь загрузки игровой локации. Выпали скалы. Черный дракон на черной скале под визуализацию извержения вулкана — в этом определенно было что-то знаковое. Но любоваться красотами местности некогда, Владик поудобнее перехватил виртуальное копье и побежал к дракону. Тот, даже не потрудившись оглянуться, сшиб атакующего мальчишку наземь и прижал сверху лапой. Это был очередной проигрыш… сколько там жизней в запасе? Рестарт уровня, возрождение в том же теле. А ну да, еще и доспех после реинкарнации потерял в силе. Ладно, копье-то все равно осталось.
Вторая попытка проткнуть дракона оказалась еще менее удачной. Он даже до хвоста не добежал: споткнулся о ползучий корень и растянулся прямо возле лапы дракона. Судя по транслируемым в шлеме звукам — дракон тяжело вздохнул и лениво даже не прижал лапой, а отфутболил. Рестарт… Нападение… И Владик на собственном опыте узнал всю непередаваемую гамму ощущений, когда тебя, словно букашку, подклеивают огромным когтем. Дракон обнюхал настырную добычу и, прорычав что-то, отдаленно похожее на «костлявый», размахнулся, чтобы зашвырнуть человечка в поток бурлящей лавы.
— Сразись со мной, и если будет моя победа, то мальчишка достанется мне, — на гребень ближайшей скалы спикировал Серебряный дракон. Черный злобно взревел, плюнул огненным фонтаном и, отшвырнув мальчишку, ринулся на извечного соперника.
Владик завороженно наблюдал схватку века. Драконы взлетали и атаковали друг друга, поливали струями огня — и это марево живого драконьего пламени слепящими бликами отливао от антрацитовой и серебряной чешуек. Владик, конечно же, болел за Серебрянного дракона — тот был и красивее, и умнее, и фартовее, да и подвигов немало совершил — за него даже играть было приятнее. Но в этой эпичной битве любимец Вадика очевидно проигрывал не только по очкам, но и по всем параметрам. Черный дракон трепал и рвал серебряного и уже готовился нанести последний сокрушительный удар, как серебряный дракон, собрав все силы, уклонился от смертельной струи почти багрового пламени, мгновенно подскочил к застывшему от испуга за любимого героя Владику, и прошипел:
— Ты же хотел быть со мной вместе… — и, договорив, распластался поверх мальчишки, втягивая его в себя.
Пространство локации на несколько секунд пошло волнами, словно в тихую гладь воды зашвырнули камень. А потом изображение стабилизировалось, только теперь Владик смотрел на происходящее не с земли, а с высоты как минимум двадцати метров. Больше не было экрана с блоками условий заданий, с имуществом, законсервированным до поры до времени на складе, с игровым таймером. Было только плато, вулкан, плюющийся гарью и жаром, настоящая боль в поврежденных лапах, шее, груди и боках. И ощущение, что сил немного прибавилось.
— Так вот, — довольно улыбнулся серебряный дракон, распахивая крылья и взмывая в воздух, — я не против. Ты будешь со мной, ты будешь мной, пока я не заберу до конца весь твой скилл…
Черный дракон сообразил, как его провели, плюнул вслед улетающему Серебряному, и, задрав голову, разразился безумным ревом, от которого содрогнулись скалы…
Внук лесника, Алеша, снял со стены двустволку и направился к дверям сторожки.
— Топтыга! Хватит валяться, пошли.
Медведь поднял тяжелую башку и посмотрел недоверчиво.
— Пошли, говорю, — проворчал Алеша. Колдун велел разговаривать. Каждый день. Хоть с Топтыгой, хоть с самим собой. Еще колдун велел читать, но на это времени хватало не всегда.
Алеша вышел на крыльцо – с некоторых пор ему приходилось пригибать голову под притолоку. И дверь теперь казалась узкой, едва не задевала косяками плечи.
Топтыга нехотя встал и поплелся сзади.
Рыжая осень тронула тайгу заморозком, между сопок лежал туман, а на их вершинах – неровные полосы снега. Алеша старался не смотреть на могилу колдуна – не теперь, растравить себе душу можно и в другой раз.
— В город пойдем, — сказал он медведю, ощущая радостное волнение – всегда немного волновался перед Ритуалом. И ходил бы в город чаще, но колдун не велел, говорил, это вредно.
Спешить было некуда, но волнение толкало Алешу вперед, и он оглядывался.
— Топтыга! Быстрей давай!
Холодное солнце вылезло из-за сопок, когда послышался шум гэса. Колдун велел расчищать лес по обеим его сторонам, чтобы корни не взломали бетон. Еще иногда весной Алеша взрывал ледяные заторы. Первое в Ритуале – запустить турбину. Колдун велел каждый раз пускать разные турбины и останавливать на обратном пути, чтобы они не износились.
Гэс пугал Топтыгу, и он ступал на бетонную спину плотины с оглядкой на Алешу.
— Иди-иди, — ворчал тот, сдвинув брови – как колдун.
Бетонку, ведущую от гэса в город, тайга слопала, но двигаться по ней было проще – не заблудишься. И косую телевышку Алеша заметил задолго до заката. Еще предстояло очистить Стеклянный Купол, а деревья, которые прорастали в опасной близости от обсерватории, Алеша вырубал обычно утром, перед тем как отправиться домой. Или даже приходил в город нарочно, по дороге расчищая от поросли лэпы и Подстанцию, с которой зажигался Купол.
Это было настоящее волшебство. Когда колдун был жив, Алеша не верил, что сможет когда-нибудь сам его зажечь…
Стемнело. Топтыгу он оставил снаружи – нечего медведю делать на Подстанции. Зашел в Зал, надел перчатки колдуна, встал на резиновый коврик и взялся за рубильник. Перевел дыхание и дернул его вверх – в небо из Стеклянного Купола ударил волшебный свет!
Теперь поднять рубильник три раза коротко, три раза – на подольше, еще три раза коротко. Подождать. Повторить. И так – несколько раз за ночь. Очень просто, даже Топтыга запомнит. Колдун сказал, что если Алеша все будет делать правильно, рано или поздно за ним спустится корабль и заберет с собой на небо.
Беспилотная военная база Великой Галактической Империи, расположенная на четвертой планете системы желтого карлика 82-415, снова приняла световое сообщение с третьей планеты, некогда интерпретированное как сигнал опасности. Некоторые трактовали его как попытку аборигенов напугать противника и посмеивались, некоторые полагали, что сигнал предупреждает находящихся в космосе соплеменников. В любом случае, столь мощный световой поток был неоспоримым свидетельством разумной жизни на третьей планете, а потому давно подготовленная колонизация опять откладывалась.
Люблю маленькие станции, они такие патриархальные. И работа на них редко бывает единичной, тоже приятно, двойной тариф за один визит.
Паркуюсь нагло, выхлопом драго-явы опалив морду раскорячившемуся поперёк площадки хозяйскому спайскрузеру. Не понты, часть работы; я больше месяца убила на кодировку параметров выхлопной трубы своего байка, и теперь на фюзеляже хозяйской тачки вытравлен силуэт дракончика. Печать Королевы. Кому надо поймут, остальным – просто красиво. Судя по психопрофилю заказчика, ему понравится, а это главное. Ну, половина главного…
Шлюз закрыт. Хорошо, что на парковке держат атмосферу, а то на этих маленьких станциях всякое бывает. Откидываю шлем:
— Королева Нэнси к Боссу.
У него действительно такая фамилия. У.Е.Босс. Но меня не тянет улыбаться. Дверь шлюза с шипением ползёт в сторону. Вхожу, уже заранее зная, что увижу. Так и есть – в тамбуре куча народу, причём никуда не спешат и смотрят жадно.
— Какие габариты! – глумливо облизывается дедок в мятой форме охранника, бегая взглядом от моих коленей до ключиц. – Воистину королевские!
— Старик, — говорю миролюбиво-задумчиво, — Королева это моя фамилия. А в печку я могу превратить не только кровать.
Дедок бледнеет с лица, охранник помладше проглатывает ухмылку, остальные невольно отжимаются к переборкам. Больше задержать не пытаются.
Заказчику под сто, но выглядит огурцом, глазки масленые и посверкивают с интересом отнюдь не профессиональным. Собирается в длительную командировку и хочет быть уверен. Жена втрое моложе, симпатичная. Без ног – как и все местные замужние дамы. Патриархальные нравы, чтоб их! Никогда не понимала, что заставляет женщин идти на такие жертвы. Неужели она его любит? Вот этого бодренького ревнивого… хм… о заказчиках нельзя думать плохо. Во всяком случае, пока заказ не оплачен. Примета скверная.
Кодировать нужно только кровать, мужа не волнует то, что его жена будет делать за пределами супружеского ложа. Главное, чтобы не были осквернены семейные ценности. Полчаса работы, двойной тариф, люблю такие заказы! Ближайшие два года на этом ложе молодая сможет спать только одна или с мужем — любой другой партнёр сварится вкрутую, как в микроволновке. Ставлю ограничитель на вес и размер – мне не нужен скандал из-за любимого котика. Жена сидит в кресле. Она бледная, но улыбается. Уходя, вежливо ей киваю.
В тамбуре пусто. Наверняка глазеют по камерам. Ну и пусть их, мне скрывать нечего, заказ выполнен на все сто.
Оба заказа.
Стартую аккуратно, чтобы случайно не смазать королевскую печать на уебоссовской тачке. Жену не волнует, что будет делать её благоверный долгие два года командировки. Лишь бы не в новеньком модельном спайскрузере – это её подарок. Она не такая жестокая, потому и пришлось столько возиться с кодом, убить целиком и сразу куда проще. Но заказ определён чётко: никаких смертей. Просто если вдруг что не то на заднем сиденье, у благоневерного сварятся яйца. Вкрутую.
Наверное, она его всё-таки любит.
– Что, опять он?! Сколько можно! Нет, ни за что, даже и не просите!
Сэр Чарльз, судья межгалактической категории, нервно накрутил на палец локон напудренного парика, каковую вольность позволял себе лишь при крайней степени волнения.
– Что-то не так, ваша честь? – равнодушно поинтересовалась секретарша, удивленно приподняв верхние ложноножки. – Можно сказать, постоянный клиент…
Пожалуй, для искреннего удивления её голос звучал слишком равнодушно, а ложноножки приподняты недостаточно высоко и повернуты не под тем углом. Но трудно было бы ожидать иного – над взаимоотношениями Его Чести и ожидающего на скамье подсудимых клиента давно уже втихаря потешались все, мало-мальски знакомые с сутью дела.
Вернее, дел…
Похоже, упоминание о постоянстве оказалось для судьи последней каплей.
– Вот именно! Постоянный!!! – возопил судья не хуже меркурианского псевдо-слизня, по ошибке глотнувшего крутого солевого раствора.
Сорвав с головы парик, сэр Чарльз бросил его на пол и принялся сосредоточено топтать. Ровно через минуту, удовлетворённо осмотрев превращённую в грязную тряпку деталь судейского облачения и затребовав новый парик из хранилища, он продолжил уже почти спокойно:
– Подсудимый оказывается у меня уже пятьдесят четвёртый раз, причём многие его проступки даже преступлениями фактически не являются. Пререкания с роботом-регулировщиком, сквернословие в общественном месте, домогательства по отношению к парковой скульптуре… Каждый раз я стараюсь назначить ему максимальное наказание, но его выпускают досрочно за примерное поведение, и он снова оказывается на скамье подсудимых. И снова за какую-нибудь ерунду. Что на этот раз? Плюнул мимо урны? Пустил лишнюю струйку в фонтан?
– Один раз он всё же совершил нечто серьёзное, – напомнил прокурор, пряча усмешку под приспущенным хохолком и расправляя чёрные бархатистые крылья. – Помните, попытка подкупа, чтобы судьей по его делу назначили именно вас. Вам тогда удалось добиться целых трёх лет.
– Да, это был самый счастливый год в моей жизни! Но только год, а не три, этого паскудника амнистировали! А потом снова было мелкое хулиганство в торговом центре. Я нашёл столько отягчающих обстоятельств, но все присяжные хором заявили протест и настояли на формулировке «невиновен и заслуживает снисхождения». Он их поблагодарил, раскланялся, и пошёл приставать к статуе. Я даже мантию снять не успел, как его притащили обратно! И вот опять… да он просто издевается над правосудием! Я не буду его судить.
Усевшись в кресло, сэр Чарльз принялся демонстративно разглядывать журнал «Шаловливые плавники», фигурировавший на вчерашнем процессе в качестве вещественного доказательства, но отведённый из-за представлены х защитой доказательств отсутствия у подсудимого центурийского квазиклубня склонности к ихтиофилии.
– Ваша честь, прошу меня простить, но без вас – никак, – вкрадчиво заметил помощник, переливаясь всеми цветами спектра. – Вы единственный аккредитованный судья в этом секторе, надежда и опора законности. Сегодня мы отменим судебное заседание, а завтра рухнет вся система…
Судья отбросил журнал, фыркнул, смиряясь. Спросил, морщась, словно раскусил протухший лимон:
– Так что там на этот раз?
– Попытка украсть одноразовую зажигалку.
Сэр Чарльз, только что понуро взиравший на голограмму готовящейся к нересту ихтипиды, резко вскинул голову. В его мозгу словно щёлкнули выключателем, в глазах зажглись нехорошие огоньки.
– Зажигалку, говорите? Это многое объясняет…
Нахлобучив на лысую голову только что доставленный новый парик и схватив со стола судейский молоточек, сэр Чарльз, судья межгалактической категории и единственный представитель человечества в системе Пегаса, решительным шагом направился в зал судебных заседаний. Он наконец-то понял всё и больше не намерен был медлить…
***
Подсудимый, заранее препровождённый на деревянную кафедру, выглядел так, будто ему только что назначила свидание мисс Вселенная. Вцепившись в низенькую деревянную решётку четырьмя парами передних ножек, он нетерпеливо поводил усиками из стороны в сторону. Крохотные рудиментарные крылышки чуть заметно трепетали. Хитиновый покров сиял, будто подсудимый полировал его не менее суток. Бантик, которым он украсил жало, заставили снять как предмет, нарушающий судебную процедуру, но инкрустированный на верхнепередней части головогруди портрет сэра Чарльза в судейской шапочке оставили, поскольку удалить его можно было только хирургическим путём.
Адвокат и судебный психолог, сидящие рядом на соседней скамье, обменивались короткими мыслеформами, пользуясь задержкой для светской беседы.
– Как полагаете, коллега, удастся хоть на этот раз обойтись малой кровью?
– Безнадёжно, коллега, сэру Чарльзу опять вожжа попала под мантию. Даже отсюда ощущаю, как он лютует. Ещё один парик уничтожил. Помощник опасается, что судья на этот раз будет требовать высшую меру.
– А он имеет право? Правонарушение-то мелочь, на пару недель исправ-работ, и то с натяжкой…
– Имеет. Если сумеет доказать неуважение к суду.
– А что наш клиент?
– Доволен, словно выиграл миллион.
– Загляните в его голову, коллега, если вас не затруднит. Я совершенно не представляю, на чём строить защиту при таких обстоятельствах!
– Уже. Да только это ничего не даёт. У него очень качественный блок, никак не могу пробиться. Или эта защитная блокировка поставлена умелым мозгоправом, или же наш клиент действительно так желает попасть в постель к Его чести, что ни о чём другом не в состоянии и думать. Только воспевания на все лады судейских прелестей. И различные красочные предположения относительно его постельных принадлежностей. Очень, знаете ли, яркие картинки…
– Хм. Его честь в курсе?
– Увы, – мыслеформа пожатия плечами сопровождается ментальным вздохом, выражающим предельное огорчение. – Сэр Чарльз из новаторов, не придерживающихся старой доброй толерантности. Он категорический противник межвидового обмена физиологическими жидкостями. Потому и бесится так, усматривая в достаточно невинном желании подзащитного изощрённое оскорбление как себя лично, так и всей судебной системы в целом. И если сумеет убедить в этом присяжных…
– Встать! Суд идёт!
***
Джек-поджигатель!
Неуловимый серийный убийца, обливающий свои жертвы горючей жидкостью и сжигающий несчастных заживо.
Джек-поджигатель, от одного имени которого вот уже второе десятилетие трепетала половина галактики. Приговоренный к смертной казни на двадцати трёх планетах. И ещё на ста шестидесяти – к пожизненному заключению, но лишь потому, что смертная казнь на них была отменена, как мера чересчур радикальная и неподобающая просвещенным носителям разума. Приговорённый, конечно же, заочно, поскольку не то что поймать, но даже и увидеть его до сих пор не удавалось никому. Кроме жертв.
Джек-поджигатель, о котором до сих пор не было известно ничего – ни внешности, ни места рождения, ни даже видовой принадлежности.
Где проще всего спрятать дерево? Конечно же, в лесу.
Где проще всего скрыться преступнику? Среди других преступников, конечно же. И особенно, если попадется злобный и несговорчивый судья, который за самую малость впаяет по максимуму, и можно будет спокойненько пересидеть облаву…
Сэр Чарльз терпеть не мог, когда его пытались использовать. А тем более, когда такие попытки оказывались удачными.
Он вошёл в зал, грозно хмурясь и метая молнии из-под насупленных бровей. Решительным шагом преодолел расстояние до представителей защиты, зыркнул на сомлевшего психолога и взмахнул судейским молоточком…
Удар был страшен.
Подсудимый скончался на месте, раздавленный в самом буквальном смысле этого слова. Остро запахло дорогим коньяком.
Судья, ещё раз мрачно глянув на психолога, решительным шагом покинул зал заседаний, так и не выпустив из рук карающего молоточка.
– Ужас какой… – адвокат смотрел вслед судье, нервно подрагивая скрученным в спираль хоботком. – Чтобы вот так, самолично… и даже без возможности подать апелляцию… ведь моему подзащитному не так уж и много надо-то было… всего-то миллилитров сто пятьдесят–двести, не более. Какие все-таки они жадные, эти люди… а ещё мантию надел!
– Не тронь судью, – хмуро возразил психолог, содрогаясь всем тельцем от подсмотренного в лысой голове под напудренным париком. – Наш судья – молоток! Строг, но справедлив! Он ничего не делает без причины!
Судебному психологу очень хотелось жить.
Конечно, он был вовсе не из постельных клопов, а из семейства травоядных вонючек, и потому не питал никаких особых чувств к единственному в системе Пегаса представителю племени гомо сапиенс-сапиенс. Но ведь виды-то родственные. Кто его знает, этого сэра Чарльза…
Вдруг он совсем не разбирается в инсектологии?