11 июня 427 года от н.э.с. Исподний мир
Отец вернулся в тот день, когда Славуш снова ходил на Лысую горку, – и снова не взял Спаску с собой. Зато он принёс ей письмо…
Теперь Спаска подолгу стояла на стене замка, глядя в сторону Змеючьего гребня. Иногда ей казалось, что она чувствует ответный взгляд Волче, но случалось это редко – он же не мог, как она, просто стоять и смотреть на болота.
Отец застал её на стене, с полученным письмом в руках.
– Татка! – Спаска бросилась ему на шею. – Ты так тихо всегда подходишь!
– Это ты ничего не видишь и не слышишь. – Он поцеловал её в макушку. – Наверное, занята разглядыванием Змеючьего гребня, а?
– Не смейся! Ну почему ты всегда смеёшься?
– Такой у меня взгляд на жизнь. Право, смеяться гораздо лучше, чем плакать.
– Татка, я так скучала по тебе, а ты…
– Ладно, ладно… Я смотрю, ты получила любовное послание. И, знаешь, мне ужасно любопытно, что Волче мог измыслить на этом поприще… Я столько лет читаю его письма, но мне даже подумать страшно, как он своим изумительным почерком выводит: «В первых строках своего письма хочу сообщить…» – отец засмеялся.
– Ты гадкий, гадкий! – Конечно, Спаска не сердилась на отца. – И вовсе ничего подобного! Он прислал мне стихи!
– Этого не может быть… – тихо сказал отец. – Или я совсем ничего не понимаю в людях. Волче не может писать стихи.
– Нет, он прислал не свои стихи. А что, разве нельзя прислать стихи настоящего поэта?
– Вообще-то я сомневаюсь, что Волче что-то слышал о поэтах… И что, хорошие стихи?
– Посмотри сам, – Спаска улыбнулась.
Отец пробежал по листку глазами, и лицо его изменилось. Удивлённым стало, обиженным. Испуганным.
– Татка, ты чего? – спросила Спаска, трогая его за плечо.
– По-моему, это пошлость. Такие стишата пишут, чтобы завлекать молоденьких девочек.
И на этот раз Спаска в самом деле обиделась – потому что отец сказал это серьёзно, а не для того чтобы её позлить.
– Неправда, – выдохнула она. – Это неправда, неправда! Это очень хорошие стихи! А ты просто ревнуешь!
– Я? Ревную? Да ну тебя… А что, тебе в самом деле нравится?
– Да! Мне очень нравится! И немедленно забери свои слова назад!
– Хорошо, забираю. Это вовсе не пошлость, и ни одну молоденькую девочку завлечь такими очень хорошими стихами не удастся.
…Пыльный солнечный город Хстов и глухой стук копыт по мостовой. Яблоки в саду и румяная девочка (кровь с молоком), что, подоткнув юбку, перелезает через забор вместе с ватагой молодых ребят. Её белые упругие икры, прикосновение девичьей груди к плечу – мягкой, словно пуховая подушка. Мимолетное прикосновение…
Видение было коротким – не больше секунды. И… откуда в Хстове солнце и яблоневые сады? Это какой-то другой Хстов.
– Татка, ты же думаешь совсем другое…
– Да, кроха. Я думаю совсем другое. Стихи тут ни при чём, просто в юности с помощью именно этого стихотворения мне удалось завлечь аж трёх девчонок. Это не делает стихи сколько-нибудь хуже, согласен.
– Да ты же врёшь… – улыбнулась Спаска. Совсем не это тревожило отца, причиняло ему боль.
– Конечно. Я вспомнил: не трёх, а четырех. Надо подарить Волче книгу со стихами. Тогда он сможет писать тебе письма каждый день.
– Не смей так говорить! Может, Волче и не умеет сам сочинять стихи. Может, он не умеет говорить ласковые слова и писать письма. Зато он вышел один против десяти сабель, когда надо было меня защитить. Это ты завлекал девушек стихами, а ему это не нужно – завлекать. И мне от него ласковые слова не нужны, мне только знать нужно, что он думает обо мне, что он по мне скучает. А ты… ты… Надо мной можешь потешаться сколько хочешь, а над ним не смей!
Если бы Спаска умела плакать, она бы сейчас расплакалась. И дело даже не в том, что она обиделась на отца, – ей просто стало больно, только поэтому она побежала вниз, прижимая к себе письмо.
Пусть, пусть отцу не понравились эти стихи, пусть он считает, что это пошлость! Но ведь Волче написал это ей, признался в том, что скучает, – и какая разница, как он это сделал? Если бы она умела плакать, ей не пришлось бы прятаться за пологом в собственной постели, сжимаясь в комок и подтягивая колени к груди – чтобы боль не казалась такой сильной.
Она прикасалась к письму губами и прижимала его к щеке. Конечно, отец пришел – минут через десять, – присел к Спаске на кровать, погладил по плечу.
– Кроха, я был неправ.
– Почему же? Ты сказал то, что думаешь.
– Нет. Я сказал не то, что думаю. Этого достаточно?
– Достаточно для чего?
– Чтобы ты перестала так расстраиваться.
– Не знаю.
– Кроха, это стихотворение считается классикой старинной поэзии. И любой образованный человек будет говорить о нём с восхищением, хотя бы потому, что оно написано больше пятисот лет назад. Я просто имею свой взгляд на старинную поэзию, только и всего.
– Ты все время стараешься его уязвить…
– Это из ревности, – поспешно ответил отец. – Я признаю: это из ревности.
– А это ты говоришь только для того, чтобы я перестала на тебя дуться. Так вот: я на тебя не дуюсь. И вовсе не из ревности ты это делаешь, ты хочешь, чтобы я разлюбила Волче.
– Так ведь… из ревности хочу.
– Нет. Ты хочешь доказать, что все это – мимолётное и несерьёзное. Ты хочешь доказать, что все такие же, как ты, с женой в каждой деревне. У тебя что-то не сложилось в молодости, и теперь ты думаешь, что у всех должно быть так же: ни дома, ни семьи, ни детей. А я не хочу быть как мамонька, я хочу свой дом, и деток, и хозяйство. И мужа хочу, сильного и надежного, которого буду любить я, и который будет любить меня! А вышивать я не хочу! И геометрия твоя мне не нужна! И естествознание я ненавижу!
– И Вечного Бродягу ненавидишь? – спросил отец тихо.
– Нет! Но Вечный Бродяга умрёт, потому что ты так хочешь! Тебе нужно прорвать границу миров, и тебя не беспокоит, какой ценой он это сделает! Тебе нужно знать про эти проклятые лавры, где будут хранить порох, и тебя не волнует, что Волче может узнать это ценой своей жизни!
– Как же был прав твой дед… – усмехнулся отец. – Если Волче, пусть даже ценой своей жизни, не узнает этого, ты можешь погибнуть первой. И твой младший братишка, и другие дети в замке погибнут тоже. Если Вечный Бродяга не прорвет границу миров, этот мир умрёт, здесь никого не останется в живых.
– Но, татка, объясни, почему именно Волче? Неужели для этого нужна именно его жизнь?
– А чем он лучше других? Тем, что ты его любишь и хочешь с ним жить?
– Да!
– Вот видишь… Женщине нет дела до умирающего мира, она думает только о тех, кого любит.
– Я с лихвой выполняю свой долг перед умирающим миром! Каждую ночь! Так почему бы миру не сделать что-то для меня? Я готова отдавать ему свою силу – пусть сбережет мне того, кого я люблю!
– Скажи об этом миру, а не мне… – пробормотал отец.
Если бы Спаска знала, что случится через два дня, она бы так не говорила…
==12–13 июня 427 года от н.э.с.==
Встретиться с экспертом-магнетизёром Йера смог только в пятницу вечером. Приближались каникулы, было много работы в Думе и помимо комиссии, а о результатах её работы требовалось доложить, как можно скорей.
На Йеру давили со всех сторон, в газетах то и дело появлялись публикации с вопросом: чего боится Йера Йелен?
Доктор Чаян произвел на Йеру благоприятное впечатление. Ему было около шестидесяти лет – несмотря на убелённую сединами голову, он сохранил прямую осанку и довольно моложавое лицо. И его глаза – глаза опытного серьёзного человека – сразу расположили Йеру к себе. Под расстегнутым белым халатом прятался безупречный костюм-тройка, подобранный в тон ему галстук стягивал крахмальный воротничок.
– Здравствуйте, судья Йелен. – Чаян поднялся навстречу, когда Йера вошел в его светлый кабинет с большим окном в парк клиники доктора Грачена. – Присаживайтесь. Польщён, весьма польщён вашим обращением ко мне.
– Это я благодарен вам за то, что откликнулись, – кивнул Йера.
– Я не до конца понял, в чем будет состоять помощь, которую я могу оказать думской комиссии, но предполагаю, вы искали опытного магнетизёра.
– Совершенно верно.
– Я применяю метод внушения и погружения в магнетический транс в лечении своих пациентов, но это лишь один из методов. Однако я полностью в вашем распоряжении.
– Дело в том, что комиссия в процессе работы столкнулась с человеком, который называет себя магнетизёром. Это довольно странная личность, оснований для доверия этому человеку у нас нет. Но информация, которая получена мной посредством магнетического транса, необходима нам для некоторых выводов, и было бы соблазнительно ею воспользоваться. Именно поэтому я и выбрал неофициальный канал для её проверки. Вы же понимаете, я серьёзный человек и не могу представить в качестве документа сведения, полученные таким странным, мягко говоря, способом.
– Вот как… Информация, переданная во время транса… Это интересно, поверьте. Людей, способных ввести человека в это состояние, не так уж много. Я имею в виду не столько нас, профессионалов, сколько людей, от природы наделенных этой способностью. Сейчас магнетический транс – научно обоснованная процедура, в её основе лежит избирательное торможение различных участков головного мозга. Я хочу сказать, что это не предмет изучения герметичных дисциплин, а естественнонаучное знание. Но, право, как же я могу подтвердить или опровергнуть информацию, которую другой магнетизёр якобы передал вам во время транса?
– Видите ли… Он пытался убедить меня в существовании Исподнего мира и в качестве доказательства предложил совершить путешествие туда. В состоянии магнетического транса.
– И как? Вы совершили это путешествие? – Доктор не усмехался, не иронизировал – напротив, взгляд его стал серьёзным и внимательным.
– Да.
– И что вы хотите от меня? Я не могу ни доказать, ни опровергнуть существование Исподнего мира, это как раз предмет изучения герметичных дисциплин, и, насколько мне известно, теоретический мистицизм не имеет однозначного ответа на вопрос, что́ есть Исподний мир.
– Этот подозрительный человек сказал, что, если любой другой магнетизёр введет меня в состояние магнетического транса, я смогу снова проникнуть в Исподний мир, для этого мне нужно лишь услышать условную фразу: «Храм Чудотвора-Спасителя».
Глаза доктора Чаяна сузились, он откинулся на спинку кресла и взял со стола очки, но не надел, а прикусил дужку.
– Вот как… Я не буду делать поспешных выводов. Насколько я понял, вы хотите снова войти в магнетический транс и проверить его слова.
– Совершенно верно. Ещё этот человек сказал, что магнетизёр, который будет меня сопровождать, сам увидит то же, что и я. Это он и предлагал использовать в качестве доказательства.
– Очень интересно. Теперь я понимаю, почему вы обратились ко мне неофициально… Наверное, вы знаете, что чудотворы обладают способностью входить в состояние транса…
– Разумеется, – кивнул Йера.
– Я понял. Скажите только, не есть ли это проверка лично меня на лояльность к чудотворам? – Доктор улыбнулся.
– Нет, – с улыбкой ответил Йера. – Вы же знаете, что Дума поручила комиссии выяснить в том числе, не является ли появление чудовища провокацией со стороны чудотворов. Это официальная постановка вопроса. И комиссия имеет законное право это проверять. Но разглашения нам бы, конечно, не хотелось.
– Тогда ответьте мне на несколько вопросов.
– Пожалуйста, – пожал плечами Йера.
– Вы помните, что с вами было в состоянии магнетического транса?
– Да, разумеется.
– Это вовсе не разумеется, – вздохнул доктор. – В таком случае это… не совсем магнетический транс. Точнее, совсем не магнетический. Насколько подробно вы это помните? Вы помните лишь суть событий и образов или все их детали столь же точно, как, скажем, ваш путь ко мне? С формой окон домов, выбоинами на тротуаре? Вы помните звуки, краски, запахи, тактильные ощущения?
– Видел и слышал я всё так, словно на самом деле был там. Но я не помню запахов и тактильных ощущений. Нет, запахи были, точно были… Смрад… Но вообще-то я как будто смотрел со стороны, не изнутри, а снаружи.
7 июня 427 года от н.э.с.. (Продолжение)
Увиденное потрясло Йеру. Он всё ещё сомневался, не обманул ли его странный магнетизёр, совсем непохожий ни на циркового шарлатана, ни на солидного доктора.
Но, листая в собственной библиотеке энциклопедию Исподнего мира, Йера всё больше убеждался в том, что видел Исподний мир своими глазами. Он не мог себе представить такой нищеты, такого убожества жизни.
Учебники истории умалчивали о грязи и смраде, о вшах и изъязвлённых телах, об уродливых карликах, которых порождает нищета, о кривоногих женщинах без зубов, о капусте в бородах мужчин, засаленных котлах, мухах и червях в мясных лавках, о похлебке из лебеды и крапивы…
Но никакой учебник истории не мог рассказать о бескрайних болотах с редкими островками полей, об изъеденных сыростью лачугах, о бесконечно моросящем дожде и гниении всего живого. И было понятно, что нищета и непогода – оборотная сторона того, что происходит за сводом, но, когда Йера увидел Храм, и лик Инды Хладана в нём, и людей, стоявших перед ним на коленях, когда Горен пояснил ему, для чего этот лик предназначен, Йера ужаснулся и не захотел в это поверить.
Однако энциклопедия, написанная самими чудотворами, не только не отрицала этого, не только повествовала об этом как о должном, – она была написана для того, чтобы Исподний мир продолжал стоять на коленях перед ликами чудотворов и как можно правильней любил тех, кто медленно их убивает…
А машина, называемая правосудием, перемалывала кости тех, кто смел усомниться в абсолютности добра, исходящего от чудотворов.
Йера нарочно остановился на статьях энциклопедии, раскрывающих правовые основы государств Исподнего мира, и был поражен: соблюдая большинство правовых принципов, законодательство открывало широкие возможности для злоупотреблений властью, взяточничества и, по сути, беззакония.
Историю права Йера тоже знал хорошо: нет, не естественным историческим процессом было обусловлено несовершенство законов – чьей-то злой волей, чьей-то тонкой придумкой, просчитанной и взвешенной. Обливаясь холодным потом, Йера вспоминал слова сказочника: «Откровение Танграуса сбудется».
Человек (совсем необязательно бог) Исподнего мира вложил в эти слова гораздо больше, чем Йера был в состоянии понять тогда, на утреннем пикнике у Важана. Но Инда Хладан, Инда, перед чьим ликом на коленях стоит Исподний мир, он-то должен был понять!
Стало ли ему страшно хоть на миг? Или чудотворы столь уверены в своей неуязвимости?
Неудивительно, что Откровение Танграуса пропитано ненавистью (что так часто повторяли в школе на уроках истории и литературы), – есть откуда появиться ненависти…
В библиотеку вползали поздние летние сумерки, Йера щелкнул выключателем настольной лампы – и отшатнулся от вспыхнувшего солнечного камня. Всё богатство и благополучие этого мира украдено. Украдено у детей с раздутыми животами, у женщин с гнилыми зубами, у колченогих карликов.
Чудотворы украли у Исподнего мира солнечный свет, чтобы Йера мог в сумерках зажечь лампу на своем столе…
Йера отодвинул в сторону энциклопедию и достал из ящика чистые листы бумаги. В понедельник ему предстояло сделать доклад в Думе о работе комиссии – что ж, конспект этой книги станет неплохим результатом её работы. Или не для того комиссия создавалась? Чтобы разобраться, понять, что происходит? Выяснить, кто виноват в появлении чудовища над Буйным полем?
Нет никаких сомнений в том, кто виноват: те, кто ворует энергию в Исподнем мире и продает здесь. Йера написал несколько сумбурных строк, перечитал и зачеркнул.
В энциклопедии нет ни слова о поражающей воображение нищете Исподнего мира. И если бы Йера не видел её своими глазами, вряд ли за сухими строчками словарных статей разглядел бы голодных детей. Одной энциклопедии мало. Нужно подтверждение свидетелей.
Горен? Но Горена считают сумасшедшим (и, возможно, не без оснований). Магнетизёр, похожий на деревенского знахаря? Кто ему поверит? Но, может, экспертом выступит какой-нибудь уважаемый психиатр, владеющий техникой магнетизера? Ведь не только шарлатаны, но и врачи, ученые этим занимаются…
Йера близко знал только одного врача – Сватана, с ним он и решил поговорить в воскресенье. За ночь он всё же набросал тезисы своего доклада Думе. И о ненадежности свода, и об Исподнем мире, о тюрьмах для мрачунов и о том, что Враг не погубит этот мир, а спасёт.
То, что теперь казалось очевидным, на бумаге выглядело неубедительно и слишком путано. А главное, у Йеры не было никаких доказательств, кроме ощущений Горена, утверждений мрачуна Камена, трех томов энциклопедии (которую немедленно объявят подделкой) и собственных умозаключений.
Убедительность своих тезисов Йера решил проверить на Ясне, преследуя при этом и другую цель: хоть Ясна и редко встречается с подругами, но всё же встречается. Никто не позволит опубликовать в газетах информацию о своде и Исподнем мире, но заткнуть рты сплетницам не сумеют даже чудотворы.
Пусть ползут нелепые слухи, чем страшней они будут, тем быстрей Думе придется их опровергнуть или, наоборот, подтвердить. Ясна не усомнилась в правдивости Йеры, но, конечно, поняла его по-своему. Её вера в доброту чудотворов не поколебалась ни на гран, она не приняла всерьез угрозу падения свода (и рассказ Йеры о смерчах и извержениях магмы её не впечатлил), зато нищета Исподнего мира нашла отклик в её сердце.
– Йера, но как же такое возможно? Голодные дети – это же уму непостижимо! Если у них мало солнца, детям нужно принимать рыбий жир и есть больше творога. Ради здоровья детей можно пожертвовать любыми удобствами!
– Мне кажется, эти люди и так жертвуют всем ради здоровья детей. Но как они могут защитить их от болезней, например? Вот, посмотри, эта статья – о последней эпидемии оспы…
– Эпидемия оспы? – У Ясны возмущенно раскрылись глаза. – Они что, не делают детям прививок? Я, конечно, знаю некоторых чокнутых мамаш, которые считают прививки излишними, но чтобы это приводило к эпидемиям, надо, чтобы все мамаши в этом мире были чокнутыми!
– Боюсь, они ничего не знают о прививках. Ясна, это совсем другой мир, это мир призраков, понимаешь? Оказывается, призраки приходят к нам в поисках солнца. Нам кажется, что они стараются нас убить, на самом же деле они просят у нас подаяния… А мы их не слышим. Свет солнечных камней для них смертелен.
Йера долго втолковывал ей, что к чему, и в конце концов она спросила:
– Тебе не кажется, что мы должны им помочь?
– Чем?
– Я думаю, мы могли бы передать туда медикаменты, кое-какие продукты, сласти, игрушки для детей…
Йера не стал смеяться. А почему бы Ясне не заняться этим совместно со своими подругами? Тогда это будут не просто сплетни и слухи, женщины будут уверены, что делают доброе дело, а ради доброго дела не грех собрать побольше сторонников.
Объявить сумасшедшим непокорного депутата Думы нетрудно, а вот три десятка богатых бездельниц при влиятельных мужьях… Йера не сомневался, что Ясна сначала развернёт деятельность по сбору средств в пользу голодающих детей Исподнего мира, а уже потом потребует у Инды передать собранное в Исподний мир.
И Йера очень хотел бы видеть лицо Хладана в эту минуту. А деятельность Ясна развернула немедленно, разослав телеграммы сразу пяти своим славленским подругам с приглашением на завтрашний обед.
Йера решил, что для неё это способ не только убить свободное время, но и отвлечься от тягостных мыслей о Йоке, от самообвинений и страхов. И перед обедом, когда Йера вышел встретить Сватана к воротам, он услышал щебет жены у забора – она говорила с соседкой:
– Нет-нет, я точно не знаю, где это. Где-то далеко, кажется, за сводом. Но мой муж побывал там на этой неделе и рассказывает просто кошмарные вещи!
Говорить об Исподнем мире со Сватаном Йера поостерёгся, но осторожно намекнул, что комиссия наткнулась на некоторые секреты чудотворов, которые было бы неплохо знать, но совсем необязательно обнародовать. И поскольку речь идет о герметичных науках, в том числе об экстатических практиках, комиссии требуется помощь эксперта в области психиатрии, магнетизёра с медицинским образованием.
Пока нужна только негласная консультация, по результатам которой и следует принимать решение об официальном заключении эксперта. Разумеется, работа врача будет щедро оплачена.
– Я так и знал, что у чудотворов рыльце в пушку, – невозмутимо улыбнулся Сватан. – Так что твоё заявление на пресс-конференции мало кого удивило. Но, по-моему, социал-демократы не очень хотят ссориться с чудотворами, зато поддержка консерваторов тебе обеспечена.
– Я действую в интересах избирателей, а не политических партий. Поэтому меня и выбрали председателем комиссии.
– Ходят слухи, скоро подорожает энергия? – легко перескочил на другую тему доктор.
– Я пока ничего об этом не знаю, но, судя по всему, так и будет. На прошлой неделе на заседании фракции обсуждался проект экономии уличного освещения. Чудотворы предложили не поднимать цену на свет уличных фонарей в случае, если проект будет одобрен. Если же нет – цены поднимутся процентов на шестьдесят.
– Признаться, я не очень хорошо понимаю эти политические штучки… – кашлянул Сватан.
– Это не политика, а экономика. Чудотворам сейчас не важны доходы от продажи энергии, их больше волнует её экономия. Уличное освещение – это начало. Заставить фабрикантов остановить силовые машины чудотворы не смогут, поэтому поднимут цены – и расход сократится сам собой.
– Да, я слышал, консерваторы уже заявляли об этом… И чем нам это грозит?
– Серьёзным кризисом. Ростом цен. Закрытием предприятий, безработицей. Если бы речь шла о доходах чудотворов, они бы поднимали цены постепенно. Но им нужна экономия энергии, поэтому подъём цен будет разовым и существенным.
– Я думаю, они побоятся на это пойти, – покачал головой Сватан.
– Им придётся. Чудотворы, конечно, предпочли бы делать хорошую мину при плохой игре, но уж больно плоха игра…
Йера подумал, что, возможно, обольщается насчет чудотворов. Удержать власть любой ценой, сделать вид, что ничего страшного не происходит, не предпринимать ничего для спасения людей, как здесь, так и в Исподнем мире…
Ограничиться полумерами, вроде тюрем для мрачунов… Использованием Йоки для сброса энергии в Исподний мир… Думать о Йоке было тяжело. Больно.
Мысль о том, что он может спасти мир, а не погубить, сначала согревала Йере сердце, но постепенно всё чаще и чаще он вспоминал о том, что готов был предать сына в угоду принципам. Да-да, не ради абстрактных избирателей, не ради спасения мира – именно из принципиальных соображений. Ради возведенной в культ честности, которая на поверку оказалась чудовищной подлостью, ради доброго имени – или, лучше сказать, репутации…
– Как Ясна? – спросил Сватан, заполняя паузу. – Стоит её сегодня посмотреть?
– Думаю, сегодня уже гораздо лучше. Тем более что я придумал ей занятие, которое отвлечет её от всех неприятностей. Она с головой окунулась в новый благотворительный проект.
– Очень хорошо. Признаться, я считаю, что нервные срывы наших жен – от избытка свободного времени. А Ясна, я помню, в юности увлекалась политикой…
– Ну, я бы так не сказал. Она, как и я, очень чувствительна к несправедливости, но понимает её по-женски: чтобы не было голодных, обиженных, несчастных. Мне кажется, это её украшает. А политика – грязное дело, Ясне не стоит в него вмешиваться.
– А как дела у Йоки? Он в самом деле поступает в Ковчен?
– Да, но пока о результатах говорить рано. Я не хотел бы сглазить… – Ложь далась Йере на удивление легко. Неужели он превращается в политика – в одного из сонмища политиков, для которых лгать так же естественно, как дышать?
– Я всегда считал твоего сына способным, но чересчур своевольным для воспитанного юноши. – Сватан сказал «твоего сына», хотя прекрасно знал, что Йока – приёмный ребёнок. И Йере было это приятно.
Раньше он бы не обратил на это внимания, но сейчас… Нет, никогда, никогда он не считал Йоку чужим!
– В этом своеволии нет его вины, это исключительно моя заслуга, – грустно усмехнулся Йера, опустив глаза.
– Надеюсь, это не пойдёт ему во вред, а сослужит только хорошую службу. И я искренне желаю ему поступить в Ковчен, это было бы прекрасным началом карьеры. – Сватан поднял бокал.
Ах, если бы он только знал… Йера выдавил из себя улыбку. Учеба, карьера, будущее – а есть ли оно у Йоки? Есть ли оно у жителей Обитаемого мира вообще? «Хлынет огонь в леса»…
– Я был за сводом на этой неделе… – сказал Йера, не глядя Сватану в глаза.
– И как там? Дождливо?
– Не совсем, хотя дожди там случаются. Преимущественно грозовые. Там нет ничего живого. Ни травинки, ни деревца. Ураганные ветры гоняют пепел по выжженной земле. Знаешь, мне стало страшно…
– Брось, Йера, – засмеялся Сватан. – До крушения свода мы не доживём.
– Я в этом не уверен. Чудотворы хотят снизить расход энергии именно для поддержания свода.
– Я думаю, это временные трудности, и они нас не касаются. Во всяком случае, небольшая экономия нам всем не помешает, мы привыкли жить на широкую ногу, а это ни к чему.
– Это не временные трудности. Это только начало.
– Йера, мне кажется, ты переутомился. Хочешь, я выпишу тебе рецепт на хорошие успокоительные капли? И вообще, работа на этой должности не идет тебе на пользу, это я говорю, как твой семейный врач. Ты не хочешь взять отпуск, поехать куда-нибудь к морю? Я бы выправил для тебя необходимые справки.
– Ты же понимаешь, что до окончания работы комиссии это невозможно. Да, так что, ты найдешь мне эксперта?
– У меня есть на примете два вполне порядочных человека, которые не станут напрасно болтать языком. Я переговорю с ними завтра в клинике и пришлю тебе телеграмму.
7 июня 427 года от н.э.с. (Продолжение)
Он сделал какой-то жест рукой перед глазами Горена, поднял руку у него над головой, снова опустил к глазам и щелкнул пальцами.
– Твоё пьянство не имеет ничего общего с процессом познания, ты пьешь от страха. Перестань себя обманывать, и тебе станет легче.
Горен откинулся на бревенчатую стенку за спиной и выдохнул:
– Уф… Спасибо.
Очевидно, поблагодарил он магнетизёра не за полезный совет.
– Ради избавления от головной боли стоит выслушать и немного нравоучений… – пожал плечами Изветен. – Кстати, пирамидон тоже отрава, если пить его ежедневно.
– Отец пил абсент и опий, – сказал Горен.
– Не все, кто пьёт абсент и опий, могут слышать Внерубежье. И не каждый, кто слышит Внерубежье, пьёт абсент и опий. Не вижу связи. Простите, судья, я считаю своим долгом повторять этому юноше одно и то же – может быть, когда-нибудь он меня услышит.
– Скажите, а Горен-старший в самом деле слышал Внерубежье? – спросил Йера.
– Сомневаюсь. И его нелепая смерть никак с этим не связана, его убило вовсе не Внерубежье.
– Я просматривал материалы дела и говорил с детективом, который его вел, – нет причин считать его смерть насильственной.
– Я не верю во внезапный параноидный психоз Югры Горена. Югра, конечно, нормальным не был, но видения от реальности отличал. Очевидно, умереть ему помогли.
Горен-младший никак не отреагировал на эти слова, наверное, слышал их и раньше.
– Но… как? – поразился Йера – утверждение прозвучало слишком твёрдо.
Впрочем, этот человек внушал доверие именно своей твёрдостью, уверенностью (но не самоуверенностью). Несмотря на некоторую его иронию, Йера пока не видел ни малейшего повода сомневаться в его словах. У магнетизёра были умные глаза и спокойное лицо, он смотрел на собеседника долгим открытым взглядом, и это тоже располагало к доверию.
– На вопрос «как» ответить нетрудно, а ответа на вопрос «почему» я не знаю.
– И… как же?
– Есть немало способов внушения, которые помогут отправить человека на тот свет. Ну а уверенность Горена в предсказаниях собственной смерти играет на руку внушающему. И… судья, я прошу вас, не вставайте, пока я не скажу «можно встать», хорошо? – Магнетизёр вышел из-за стола и отдёрнул ситцевую занавеску на маленьком окошечке – она крепилась на натянутой веревке. – В отличие от Грады, я считаю, что причина смерти Югры Горена скорее связана с его работой в Ковчене и никак не касается откровений, которые ему якобы являли Внерубежье и Исподний мир.
– Но, насколько я понял, Горен ушел из Ковчена за два года до смерти…
– Дело в том, что он с каждым днём всё больше пил и всё больше болтал. Насколько я понял, в Ковчене он работал над каким-то секретным проектом, давал подписку о неразглашении. Возможно, причина в этом. – Изветен вернул занавеску на место, выдохнул и сказал:
– Ну вот, теперь можно встать.
Йера с облегчением поднялся и даже потянулся. И только потом в недоумении огляделся по сторонам – Горен смотрел на него с усмешкой.
– Зачем вы встали, судья? – улыбнулся магнетизёр. – Разве вы собирались встать? Замечу, я не смотрел вам в глаза, не делал пассов, не погружал вас в транс. Так вышло и с Гореном.
– И что, любого человека можно заставить делать то, что он делать не собирался? – Йера сел в полной растерянности и даже в страхе.
– Нет, определенно не каждого. Но многих, да… Принудить человека… скажем, броситься со скалы сложней, чем заставить встать из-за стола. Но это возможно. То, что проделал я, – простейший трюк, это умеют даже уличные мошенники. У чудотворов есть специалисты совсем другого уровня и знаний.
Пожалуй, стало понятно, почему Изветен так неохотно отвечал на вопросы полиции и почему кому-то не хотелось, чтобы он на них отвечал…
– Вы считаете, что Горена убили чудотворы? – напрямую спросил Йера.
– Необязательно. – Изветен задумался и посмотрел в потолок. – Но очень вероятно. Я же не знаю, почему его убили. А возможность без мотива не многого стоит, вам это должно быть понятно.
– Но в том, что у них была возможность, вы не сомневаетесь?
– Чудотворы когда-то занимались внушением мыслей на расстоянии, была у них такая экстатическая практика, одна из. Ортодоксальный мистицизм рассматривал энергетические потоки как способ влияния на мозг, но прикладной мистицизм что-то не пользуется этими теориями. Зачем? У чудотворов нет в этом нужды, они и так владеют миром. Энергетический удар и солнечные камни – это проще и практичней. Да и способы управлять массами тоже далеки от экстатических практик – это простейшие манипуляции, никаких герметичных наук. Но теоретически…
– Его убило Внерубежье… – упрямо повторил Града Горен.
– Это тоже кажется мне сомнительным. Во всяком случае, я не слыхал, чтобы Внерубежье кому-нибудь что-то внушало. Тут, Града, нет пока ни мотива, ни возможности.
Йера улыбнулся: как тактично и умно магнетизёр отбросил версию младшего Горена!
– Но отец же писал о людях, которые служат Внерубежью.
– Я не исключаю, что такие люди в самом деле существуют. Но вовсе не потому, что Внерубежье им что-то внушает. Тут твой отец прав: это природа человека, потребность служить своим страхам. Или, если взглянуть поглубже, инстинкт разрушения и саморазрушения.
– Отец называл Внерубежье разумной силой.
– Он выражался фигурально. Я не отрицаю, что Внерубежье обладает сильным эгрегором, возможно, превосходящим по силе эгрегор Предвечного, и способно порождать некоторые мыслеобразы. Но понятие эгрегора бессмысленно вне человеческого разума, и собственного разума Внерубежье, очевидно, иметь не может.
Йера очень мало понял из слов магнетизёра – вдруг показалось, что эти двое просто дурят ему голову, нарочно разыгрывая перед ним представление.
– Отец предсказал появление Врага! И об этом он узнал от Внерубежья!
Магнетизёр посмотрел на Горена снисходительно и улыбнулся:
– Появление Врага предсказал Танграус.
– Отец говорил, что Откровение Танграуса – это чушь. Что никакие крылья свод поколебать не могут.
– Ага, а ещё он говорил, что никакое чудовище из Исподнего мира не явится и что магнитогородский рудник скоро закроют, из-за чего твой дядюшка начал покупать руду в другом месте и едва не разорился, – усмехнулся Изветен. – И ещё он говорил, что Лудона потечёт вспять и затопит Брезен, даже писал об этом в городской совет Брезена с требованием оповестить население. А ещё что свод обрушится по воле юной девушки, рисовал её портрет и предлагал разместить его в газетах, чтобы опознать виновницу трагедии заранее. И если бы он был чуть-чуть трезвее, когда всё это говорил, писал и обходил газеты, его бы всё равно забрали в клинику доктора Грачена, только с другим диагнозом.
– Он предсказал свою смерть! – выкрикнул Горен, поднимаясь. – И это не смешно, Изветен, не смешно! И мою смерть он тоже предсказал!
Магнетизёр кинул на Горена короткий взгляд, и тот сел обратно – и не отчаяние было на его лице, а удивление.
– Дурачок, я же и хочу тебе сказать, что твой отец ничего больше не предсказал, кроме своей смерти, которую выбрал сам. Тебе же не пятнадцать лет, зачем тебе так хочется быть сыном великого пророка? Он был выдающимся учёным, он под эти пророчества хотел замаскировать правду, которую знал наверняка, и узнал он эту правду вовсе не от Внерубежья, не за сводом и не в Исподнем мире, а в Ковчене. И если бы он меньше пил и не злоупотреблял опием, ему бы это удалось вернее.
Изветен взглянул на Йеру исподлобья, так, словно только что сгоряча сказал лишнее, теперь жалеет об этом и уповает на порядочность Йеры. Йера не пожелал быть порядочным и переспросил:
– И что же это была за правда?
– По всей видимости, скорое крушение свода, – вздохнул Изветен и виновато пожал плечами.
– Югра Горен предсказал дату крушения свода?
– Он не назвал даже года. Из его туманных разговоров было ясно, что сто лет, которые обещают нам чудотворы, – это полная ерунда. Я думаю, он хотел назвать дату, но не успел. А может, она была написана в его дневниках, и он наивно верил, что дневники не попадут в руки чудотворам.
– Я читал его дневники, не было там никаких дат… – проворчал Града. – Картинки были, портреты. А то убожество, которое вы около нашей плавильни выловили, судья, ни разу на Врага не похоже. Как отец его нарисовал.
– Надеюсь, судья, вы не посчитали это убожество Врагом? – улыбнулся магнетизёр.
Йера испугался этого вопроса. Конечно, чудотворы знают, кто такой Йока, но есть ещё толпа… Да, Изветен не походил на человека, который захочет обнародовать эту информацию, но кто же знает, что у него в голове? А если он, в отличие от Грады Горена, не понимает, что Йока может смягчить катастрофу? Если он считает Врага именно врагом?
– А почему вы так уверены, что это не Враг? – спросил Йера осторожно.
– Враг сейчас где-нибудь возле свода качает энергию в Исподний мир, и неважно, под руководством чудотворов или мрачунов. Скорей чудотворов – у них больше возможностей.
– Вы не сомневаетесь в существовании Врага? – снова спросил Йера.
– Горе всем нам, если чудотворы не создали гомункула с бесконечной ёмкостью. В этом случае всех нас в недалеком будущем ждет страшная смерть.
Гомункула… Йеру передернуло, он поморщился и прикрыл глаза.
– Что с вами, судья? Я чем-то задел вас? – На лице магнетизёра мелькнуло самое неподдельное участие.
– Нет-нет… – Йера поднял голову и вымученно улыбнулся. – Напротив, я внимательно слушаю, ведь это напрямую касается работы думской комиссии.
– Да, о думской комиссии. Мы отвлеклись. – Магнетизёр встал, направился к комодоподобному сооружению у стены и откинул его верхнюю крышку – похоже, этот предмет мебели всё-таки следовало назвать сундуком. – Я бы дал вам на время одно полезное издание… К сожалению, у меня только один экземпляр и не хватает двух томов. Неоспоримым доказательством существования Исподнего мира я бы эти книги не назвал, с точки зрения права и это можно оспорить, но не с точки зрения здравого смысла.
В сундуке-комоде навалом лежали книги, и он начал извлекать на свет увесистые тома в синих обложках с серебряным тиснением. Йера потянулся к одной из них и едва не выронил её из рук, прочитав название: «Энциклопедия Исподнего мира. Том 9».
– Взгляните на типографию и тираж, и вы поймете, почему мне так жаль с ними расставаться, – пробормотал хозяин книг, продолжая вываливать на стол том за томом.
Йера открыл последнюю страницу: книга была отпечатана в типографии Славленской Тайничной башни тиражом пятьдесят экземпляров. Коллектив авторов состоял примерно из тридцати фамилий.
– Не спрашивайте меня, где я это взял, – всё равно не отвечу. Я рекомендую взять первый, второй и восьмой тома. Но, прошу вас, обязательно верните! Если получится, конечно…
– Я всегда возвращаю взятые книги… – пробормотал Йера смущенно.
– Однако никакая энциклопедия не даст вам представления о мире, если вы не посмотрите на него своими глазами. Хотите взглянуть на Исподний мир, судья? – Изветен легонько ему подмигнул.
– Я… не совсем понимаю, о чем вы говорите…
– Дело в том, что увидеть Исподний мир может почти каждый. Кто-то сам вводит себя в транс, кто-то туманит себе мозги абсентом и опием, как некоторые… Остальные могут воспользоваться услугами магнетизёра, чтобы совершить мысленное путешествие по Исподнему миру. Так что, если вы хотите увидеть Исподний мир своими глазами, я к вашим услугам.
– А я могу быть уверен, что мысленное путешествие не будет внушено мне от начала до конца? Ведь ваша… хм… специальность – внушение.
– Внушение – это не передача мыслей, а тем более детальных зрительных образов, на расстоянии. Можете почитать об этом в трудах авторитетных психиатров, я же более ничем не могу убедить вас в своей честности. Ну, разве что… дам вам ключик к проходу в Исподний мир, и вы сможете повторить этот опыт с любым другим магнетизёром.
7 июня 427 года от н.э.с.
Йера проснулся в своей постели, но не мог вспомнить, как в ней оказался. Такое было с ним впервые, и ощущение провала в памяти показалось ему мучительным, будто в это время он совершил что-то недостойное.
Но за завтраком Ясна даже не спросила его о вчерашнем вечере, словно не заметила ничего подозрительного. Йера едва не забыл, что на сегодняшнее утро Горен договорился о встрече с магнетизёром. Он не помнил, в котором часу была назначена встреча, а потому собрался ехать к Горену немедленно. Кто знает, что расскажет этот человек?
Возможно, полученные материалы впоследствии удастся приобщить к расследованию (впрочем, в этом Йера сомневался, им двигало любопытство).
Дара тоже не выказал ни удивления, ни предполагаемой иронии в отношении вчерашнего, но с его стороны это было бы фамильярностью, а потому Йера спросил напрямую, как именно Дара довёз его до дома. Шофер искренне удивился вопросу, но ответил:
– Да как обычно. Вы сели в машину и сказали, что мы наконец-то едем домой.
– И… ничего странного ты не заметил?
– Вы подремали немного в дороге, но разве это странно, раз время шло к полуночи?
Дверь в комнаты Горена была не заперта, а в спаленке у изголовья его постели сидела на табурете «эманципантка» по имени Звонка, босиком и в халатике на голое тело. На Йеру она взглянула с ненавистью и даже не поздоровалась.
На лбу у Горена лежала мокрая салфетка, его бил озноб, и такой сильный, что это было заметно от двери. Йера решил, что у парня горячка.
– С добрым утром, судья, – выговорил Горен. Звонка снова оглянулась.
– Что вам ещё нужно? – сквозь зубы спросила она, делая ударение на слове «ещё».
– Помолчи, – грубо оборвал её Горен и, вынув руку из-под одеяла, чуть отодвинул Звонку в сторону, чтобы она не загораживала его от Йеры. – Сбегай лучше в лавку, ни чая, ни сахара нет.
Йера был уверен, что девушка возмутится столь неделикатному обращению, но она безропотно поднялась и уверенным материнским жестом поправила одеяло.
– Надеюсь, ты не успеешь напиться до моего возвращения, – улыбнулась она Горену и снова взглянула на Йеру с ненавистью.
– Иди, сказал, – проворчал на это Горен.
А когда Звонка вышла и закрыла за собой дверь в спальню, он кивнул на табуретку и спросил с жалкой, вымученной улыбкой:
– Правда, она хорошенькая?
Йера согласился, не зная, можно ли беспокоить горячечного больного и стоит ли садиться рядом с ним без опасения подцепить инфлюэнцу или ангину. Впрочем, улыбка быстро сползла с лица Горена, словно на этом кончились и его силы, и оптимизм.
– Может быть, стоит позвать доктора? – неуверенно спросил Йера. – У вас есть семейный врач?
– Да что вы, судья… Откуда у меня деньги на семейного врача?
– Насколько я знаю, ваша семья не бедствует… Или ваш дядя злоупотребляет опекунством?
– Нет, я сам не беру у него деньги, чтобы ему не пришло в голову лезть в мою жизнь. Но вы не беспокойтесь, это скоро пройдет. Горячий чай с пирамидоном хорошо лечит похмелье.
О похмелье Йера не подумал. Ему, конечно, случалось напиваться пьяным и утром чувствовать недомогание, но это никогда не напоминало тяжелую болезнь.
Горен потянулся к стакану на тумбочке и, приподнявшись на локте, попробовал отпить воды – его затрясло ещё сильней, зубы стучали о стекло, он поперхнулся и поставил стакан на место, а потом долго кашлял, повернувшись на бок. На глазах его выступили слезы, салфетка сползла со лба.
Йера присел-таки на табурет, не зная, чем может помочь и нужна ли Горену помощь.
– Отец никогда не опохмелялся… – Горен слегка кашлянул снова, подтягивая колени к животу.
Взгляд его остекленел на несколько секунд, и Йера отшатнулся в испуге. Но тут же понял, что Горен старается скрыть слёзы: губы его скривились, и он закусил угол рта. А ведь он был не намного старше Йоки, а в ту минуту и вовсе напоминал ребёнка, сжавшегося в комок под одеялом, как будто от страха. Йока, возможно, тоже считает теперь, что у него нет отца…
Мысль пронзила Йеру острой болью, в которой смешалась жалость и к Горену, и к Йоке. И вовсе не какой-то магнетизёр-шарлатан (а Йера всех магнетизёров считал шарлатанами) должен направлять Горена в столь странный и страшный период его жизни. Так же как профессор Важан – не лучший наставник для Йоки.
– Не обращайте внимания, судья, – сказал Горен через минуту, вполне овладев собой. – Со мной это бывает по утрам, особенно с похмелья. Вы, наверное, хотели что-то спросить, раз приехали в такую рань?
Йера не считал, что начало десятого – такое уж раннее утро.
– Да, мне нужно спросить о многом. Но я не уверен, что это стоит делать сейчас. Я приехал, рассчитывая на встречу с вашим знакомым…
– Ещё рано ехать на встречу. Спрашивайте. И извините, что принимаю вас лежа в постели, это, наверное, неприлично?
– Лежите и не беспокойтесь о приличиях. – Йера тронул рукой его плечо – непроизвольно, будто перед ним лежал Йока.
– Вы верите в предсказания моего отца? – спросил парень, нисколько не удивившись этому фамильярному, в общем-то, жесту.
– Мне трудно что-то сказать. Но почему вы решили, что его убило Внерубежье? Ведь логично было бы предположить, что это сделали чудотворы. – Йера сам ужаснулся сказанному.
Одно дело – манипулировать общественным мнением и давать указание правительству и прессе, но убивать? В то время как даже к мрачунам смертная казнь применяется всё реже и реже?
– Он узнал какую-то тайну Внерубежья, – медленно ответил Горен. – И я тоже должен её узнать. Должен. Иначе…
Он словно задохнулся последним словом, поднял руки к горлу, сжал кулаки.
– Стоит мне заговорить с ним, и потом обязательно снится этот сон… Как погиб отец. Оно как будто мстит за то, что я хочу узнать его тайну. Оно хочет меня напугать.
– Скажите, зачем вы пришли тогда в плавильню? Вы ведь редко там бывали.
– Я не помню, – поморщился Горен. – Меня уже спрашивали об этом. Я не помню.
Йера поспешил сменить неприятную для Горена тему.
– Я хотел бы посоветоваться с вами… Вы понимаете, что домыслы не пришьёшь к делу, над которым работает думская комиссия… В прошлую нашу встречу вы упомянули, что видели Исподний мир. А мне кажется, что доказать существование Исподнего мира крайне важно для выводов комиссии. Как по-вашему, что могло бы неопровержимо доказать Думе существование Исподнего мира?
– Нет ничего проще, – усмехнулся Горен. – Мы сейчас поедем к Изветену, у него есть то, что вас интересует. И он, кстати, верит в предсказания отца.
– Мне кажется, вы недостаточно хорошо себя чувствуете, чтобы куда-то ехать… – робко возразил Йера: он не только надеялся на новое знакомство, но и боялся его – не окажется ли этот магнетизёр бездомным пьяницей или совершенным безумцем?
Изветен… Тот самый Ждана Изветен, которого допрашивал деревенский детектив.
– Мне надо выпить чаю, порошок, а потом хорошенько поесть. Только пообещайте мне, что никому об Изветене не расскажете… Мне бы не хотелось, чтобы у него были неприятности.
Они пообедали в маленькой приятной ресторации на выезде из города. Горен в самом деле пришел в себя, хотя оставался вялым и замкнутым. О человеке, с которым предстояло познакомиться, Йера узнал немногое: Града называл его магнетизёром, но сам он предпочитал именовать себя ведуном.
Ни чудотвором, ни мрачуном он не являлся, не увлекался экстатическими практиками, но знал об Исподнем мире больше многих. Йера почему-то ожидал увидеть на магнетизёре черный плащ в блестках, представлял загадочное лицо и опущенный взор – как в ярмарочном балагане или в цирке.
Или, на худой конец, как в светском салоне, где шарлатаны угадывают судьбу экзальтированных дам и говорят с их умершими родственниками.
Но дело обстояло еще хуже – магнетизёр более походил на деревенского знахаря (недаром именуя себя ведуном). И жил в деревеньке Бутовка по дороге из Славлены в Храст. Его домик – почерневший от времени сруб – врос в землю, с трёх сторон его окружал хилый забор из подгнивших жердей, спереди росли две яблони, позади раскинулся скромный огород, за проволочной загородкой уныло бродили куры, с ленцой рылись в траве, изредка что-нибудь склевывая.
В домике не было ни одного солнечного камня, зато в изобилии водились свечи. Со всех сторон висели пучки трав, но даже травяной аромат не заглушал запаха кислятины, грязного белья и помоев. Дом этот мог бы стать музейным экспонатом, печь в нем топилась по-черному! И паутина в углах под потолком была щедро посыпана сажей.
Йера в растерянности остановился у порога, когда из полутьмы дома раздался голос его хозяина:
– Если я не буду слыть оригиналом, никто не пойдёт ко мне ни лечиться, ни гадать. Не бойтесь, входите.
Он был нестарым ещё человеком – наверное, ему не исполнилось шестидесяти. С редкой бородкой и спутанными волосами с проседью, невысокий и узкоплечий, в серой косоворотке и засаленных черных штанах, магнетизёр не производил серьёзного впечатления. Но судя по речи, он был образованным человеком, и Йера решил, что повернуть назад всегда успеет.
– Меня зовут Ждана Изветен. Рад с вами познакомиться, судья… – Магнетизёр вытер правую руку о штанину и протянул её Йере.
– Вы знаете, кто я? – удивился тот.
– Ваши фото я видел в газетах. И Горен говорил о вас.
Горен кивнул, усаживаясь на лавку за стол, и добавил:
– Судья Йелен хочет получить доказательства существования Исподнего мира.
Магнетизёр пожал плечами и предложил Йере сесть.
– А у вас есть доказательства? – переспросил Йера, проведя рукой по деревянной скамье, не производившей впечатление чистой.
– А кто его знает… – пробормотал магнетизёр, – доказательство это или нет. Всё равно никто не даст этим воспользоваться.
– Изветен, скажите, что мой отец не бредил, когда говорил о Внерубежье… – вскинул голову Горен.
Хозяин дома сел на табурет в торце стола.
– Мне нечего предложить вам… Ни кофе, ни вина я не пью, а травяной чай как-то неловко подавать в моей посуде, – вместо ответа сказал магнетизер.
– Оставьте в покое чай. – Горен посмотрел на него с отчаянием. – Мы позавтракали.
– Града, я много раз говорил, что «зелёная пери» ничего не прибавит к твоим знаниям о Внерубежье. А ты вчера опять напился? – Изветен посмотрел на Горена с улыбкой, выражавшей не осуждение, а сожаление.
6 июня 427 года от н.э.с.. (Продолжение)
– Вы позволите мне взглянуть?
– Конечно. Смотрите. Только у отца был довольно скверный почерк и писал он карандашом.
Йера взглянул на кривые строки (несмотря на то, что тетрадь была разлинована) – к горлу тут же подкатила тошнота, будто он попытался читать в авто, от чего его сразу укачивало.
– Я полагаю, было бы верхом бестактности попросить вас дать мне эту тетрадь на время…
– У меня есть две копии. Но они лежат в банковских ячейках, дома я их не храню. – Горен посмотрел на Йеру с некоторым превосходством. – Давайте я сам буду вам читать. Вот это, например: «В основе поклонения Внерубежью лежат дремучие инстинкты первочеловека и его ужаса перед природой. Я на себе испытал его могучий зов, но странным мне кажется то, что на него откликаются люди незаурядные, явно превосходящие других интеллектом и силой характера. Я бы не понял, что заставляет именно их служить этой несомненно разумной силе, если бы не ощутил, какой соблазн она в себе несет. Она соблазняет Вечностью. Признаться, и я готов был преклонить колена, стоя на грани Обитаемого мира и глядя этой силе в лицо. Не в мольбе, что свойственно людям слабым, а в бесконечном почтении». Не правда ли, это очень поэтично, судья?
Йера кивнул.
– А вот ещё: «Нет, не страх порождает мою меланхолию, а бессмысленность существования в ожиданье скорого конца. И особенно бессмысленным оно кажется, если известна дата не только собственной смерти, но и смерти сына. Поклонение Внерубежью спасает именно от безысходности, превращает смерть в бессмертие, в Вечность. Эта иллюзия, внушаемая Внерубежьем, для многих поразительно сладка и притягательна, она недоступна пониманию людей с неразвитым абстрактным мышлением, и, попробуй я описать это словами, я буду неубедителен. В самом деле, превращение в песчинку Внерубежья – это ли не соблазн, ради которого стоит отрешиться от сущего? Однако именно этот соблазн способен толкнуть человека на презрение интересов человечества и заставить отдаться иному служению: положить жизнь на победу Внерубежья».
Йера не очень хорошо понимал, о чем идет речь, но в самом деле нашел написанное поэтичным. «Зелёная пери» действительно окрыляла, и он, вспоминая черные ветры Внерубежья, легко представил себя песчинкой в бесконечном круженье над растресканной землей. Горен перевернул страницу дневника.
– А это стихи моего отца, навеянные Внерубежьем…
Я стою на краю пустыни,
Я смотрю на колонны Тайвы.
Я бывал здесь и раньше. Помнишь?
Не написано моё имя
На пилястрах отбитым камнем,
Угольком на седом фронтоне.
На песке я писал сонеты –
Непонятно каким девчонкам,
Из какой-то другой Вселенной.
И горячим дыханьем ветры,
Как наждачкой, сдирали строчки
С кожи Тайвы – мои куплеты.
Я оставил миру не много:
Пару мудрых слов на заборе,
Пару глупых – в библиотеке.
Я стою на краю пустыни,
Я смотрю на погибший город,
Я – пустыни горячий ветер.
– Выпьете ещё, судья? – Горен поднял от тетради горящие глаза.
– Пожалуй, – неожиданно для себя согласился Йера.
– Я много раз слышал голос Внерубежья. – Горен поднялся и вернулся к «столу». – Но, видно, такой сторонник, как я, Внерубежью без надобности, меня оно не зовёт и не соблазняет, только предупреждает. А отцу оно отомстило за то, что тот ему так и не поклонился.
Второй бокал абсента напрочь лишил Йеру рассудка и памяти.
==6 июня 427 года от н.э.с. Исподний мир==
Славуш пришел на Лысую горку через час после того, как Волчок дал ему знать о необходимости разговора. Красен, сам того не желая, натолкнул Волчка на мысль о встрече в землянке – и не видно никому, и не слышно.
Конечно, заставить Красена стучать молотком по засову Волчок не мог, но он не сомневался в том, что чудотвор спит, – ему и в голову не придет, что его секретарь встречается с кем-то на болоте по ночам.
Волчок поставил перед дверью свечу, которая была хорошо видна со стороны замка и незаметна со стороны Змеючьего гребня, а в ожидании встречи просто немного подремал.
Славуш надел на себя плащ болотника, только обошелся без куколя, тем более что ночь после солнечного дня была ясная и теплая. Когда он вошел, дверь не скрипнула – Волчок взял с собой масло, но, оказывается, Красен его уже опередил, петли были не только хорошо смазаны, но и плотно пригнаны друг к другу, чтобы не стукнули ненароком.
Славуш внёс свечку внутрь и поставил на стол. Волчок не слышал его шагов, поэтому вскочил только тогда, когда в дверях блеснул свет.
– Здравствуй, – сказал Славуш, садясь на табуретку возле стола.
– Здравствуй, – ответил Волчок и сел напротив. – У меня довольно много сведений. Ты будешь записывать?
– Нет, я запомню. Не беспокойся, у меня очень хорошая память. Но сначала возьми… – Славуш протянул через стол пухлый запечатанный пакет. – Это Спаска тебе просила передать.
Волчок спрятал пакет за пазуху и заговорил о деле, чтобы скрыть смущение.
– Я начну с главного. С убийства Змая.
Он подробно рассказал о том, что ему поведал Красен. О том, что не смог подслушать разговор с человеком из замка и увидеть его тоже не сумел. Славуш не удивлялся, не ужасался – только кивал и сосредоточенно прищуривал глаза.
Точно так же он кивал, когда Волчок говорил об обозе с хлопком из Кины, который пойдет не по Южному тракту, а в объезд, через Рух и Дерт. О запрете Государя на ввоз дертского железа и о том, как храмовники обойдут этот запрет. О лиццком легионе гвардейцев, которые к началу июля будут в Хстове, и о кинских наемниках, уже выступивших из Къира.
А пакет, полученный от Спаски, жёг грудь, и трудно было отделаться от мыслей о ней, особенно рядом со Славушем.
– По-видимому, делать порох будут в двух местах, в лаврах. Они не называли их вслух, говорили «в первой лавре» и «во второй лавре». Хранение пороха и изготовление снарядов они еще не обсуждали.
Только в конце доклада Славуш кашлянул и сказал:
– Ты не думай, я понимаю, насколько это важные сведения. И не беспокойся, я ничего не забуду.
Волчок сам легко запоминал каждое сказанное в его присутствии слово, поэтому не сомневался, что Славуш ничего не забудет.
– Если будет что-то ещё – подавай сигнал. Или я приду, или Змай. – Славуш поднялся, направился к двери, но замялся и оглянулся: – И… я хотел сказать…
– Говори.
– Извини, что я тебя тогда ударил. Я пьян был.
– Это ничего. Я тоже был пьян. И я начал первый.
– Я Спаску не смог взять сюда. Она каждую ночь колдует, ты, наверное, видел… – Славуш вздохнул.
– Не надо. Ей нечего тут делать. Я иногда сомневаюсь, нет ли на другой стороне гребня десятка людей Огненного Сокола, именно на такой случай. И ночи ясные – человека на болоте видно издали.
– Змай разрешил. Он сказал, что так будет лучше, чем если она сама из замка сюда убежит.
Волчок улыбнулся. Лучше бы Славуш об этом не заговаривал… Слишком велик был соблазн пойти в замок вслед за ним, если не пробраться внутрь, то хотя бы посмотреть на Спаску с болота.
– Передай ей… привет, что ли…
– Если хочешь, я передам ей записку. Я могу подождать, пока ты напишешь.
– Мне нечем написать. И не на чем. «И нечего», – хотел добавить Волчок.
Он никогда не писал личных писем – дома никто не умел читать, а больше ему писать было некуда. Да и непонятно ему было, зачем это нужно.
– Напиши ей что-нибудь в следующий раз. Ей… очень этого не хватает, – сказал Славуш угрюмо, и Волчку захотелось ответить ему грубостью: и без него понятно, что Спаске этого не хватает.
Ведь ему самому получить от неё письмо оказалось неожиданно приятным и волнующим. И, расставшись со Славушем, он едва ли не бегом кинулся в лог, к землянке, где похрапывал господин Красен.
Уверенный, что его никто не видит, распечатал пакет дрожащими от нетерпенья руками, но не решился читать письмо в землянке – поднялся наверх и сел у дверей, пристроив свечу на камне у входа. Она исписала десятка два страниц мелким острым почерком. И если бы письмо прочитал кто-то посторонний, то ни за что бы не догадался, кому и от кого оно написано.
Может быть, постороннему это письмо показалось бы пустым, никчемным – что толку описывать на бумаге ничего не значащие события, чьи-то слова, а тем более собственные мечты и чаянья. Но Волчок убил бы любого, кто назвал бы это письмо никчемным. Раньше он просто не знал, как это – получать от неё письма.
Она писала о разговоре с отцом, об объяснении со Славушем, о няньке, которая вспоминала Волчка очень уважительно. И за каждым словом он ощущал её нежность, и печаль, и любовь, хотя она ни слова не сказала о своих чувствах. Он и представить себе не мог, как будет стучать сердце, как все перевернется внутри от её простых слов…
«Конечно, у нас в доме всё будет по-вашему. Но обязательно будет много-много детей. Потому что вы настоящий герой, а герой должен оставить миру много сильных и красивых сыновей. И дочерей тоже, потому что у них будут ваши внуки. И мы возьмем к себе мамоньку, потому что ей хочется жить с детками, а ещё она так вкусно готовит, как я никогда не научусь. А няня, если хочет, может вышивать нам скатерти – я же больше никогда не буду вышивать. Разве что рубашки для вас и для детей. Я вчера уже начала вышивать для вас рубаху. Вы не подумайте, у няни нашлись узоры и для мужских рубашек, а я-то думала, что всю жизнь буду вышивать птичек и цветочки».
За спиной кашлянул Красен – то ли он умел ходить бесшумно, то ли Волчок не услышал его шагов за стуком собственного сердца.
– Ты что не спишь? – спросил чудотвор и потянулся. – Да вот, днём не успел прочитать…
– От невесты?
– Ну да…
– Читай, читай… Я не смотрю. – Красен подмигнул Волчку лукаво и направился в кусты.
И как он догадался, что письмо от девушки? Заглянул через плечо? Или это понятно по лицу?
– Завтра будем отдыхать. Так что успеешь и выспаться, и написать ответ, – зевая, сказал чудотвор, возвращаясь в землянку.
Написать ответ? Засыпая, Волчок так и не придумал, что ответит. А потом мысли его снова вернулись к Змаю. Наверное, он догадается не выходить на стену, если будет знать о подготовленном убийстве. И найти чудотвора, в нужный час затаившегося в нужном месте, тоже будет нетрудно.
Волчок почти успокоился и решил, что надо держаться поближе к Красену, ведь чудотворы не остановятся, если в этот раз убить Змая у них не получится.
Ответ Спаске он сел писать перед обедом – Красен колдовал над куском мяса, что-то насвистывая себе под нос. И, конечно, его присутствие отвлекало, но больше писать было негде.
Волчок макнул перо в чернильницу и написал: «Милая моя маленькая девочка!» На этом его мысли иссякли. Он посмотрел в потолок, по сторонам и хотел уже пойти прогуляться, но решил, что это хороший повод подружиться с Красеном.
– Скажите, я могу спросить у вас кое о чём?
– Конечно. – Красен не поднял глаз, продолжая ловко шпиговать мясо чесноком.
– Я не о делах, я…
– Спрашивай, спрашивай. Не всё же нам говорить о делах.
– Я хотел спросить, о чем обычно пишут письма девушкам…
– Ах вот оно что! – Красен улыбнулся. – Зависит от девушки. А что, никогда не приходилось?
– Нет, – покачал головой Волчок.
– Обычно девушкам пишут о любви. Лучше всего стихами.
– Я не умею писать стихов.
– А я тебе продиктую. Этих стихов здесь никто знать не может, так что она никогда не догадается, кто их автор.
– Нет. Я не буду выдавать чужие стихи за свои.
– Честный? Тогда напиши стихи известного ей поэта и поставь под ними имя автора. Девушке и такое понравится тоже.
– Но я не знаю стихов… И поэтов не знаю тоже.
– Когда-то очень давно в Хстове жил поэт… Большинство его творений сгорело при крушении Цитадели, но и в храмовых книгохранилищах кое-что осталось. Под грифом «Сжечь». Если твоя невеста живет в имении Горький Мох, она может знать стихи этого поэта.
– Откуда вы знаете, что она живет в имении Горький Мох? – удивился Волчок.
– Об этом мне сказал Знатуш.
– А почему она должна знать этого поэта?
– Потому что его имя – Стойко-сын-Зимич Горькомшинский. Возможно, её далекий предок. Она не из рода Огненной Лисицы?
– Нет.
– Я не знаю истории этого имения. Может, и не предок. Но в имении наверняка тоже сохранились его книги.
Так вот почему название «Горький Мох» всегда о чем-то Волчку напоминало! Имя сказочника! Спаска говорила, что имение принадлежит Змаю. Наверное, там он и нашел ту самую книгу сказок (которые Волчок давно знал чуть ли не наизусть).
Интересно, а сказки эти господин чудотвор читал? О злых духах, отнимающих у людей сердца?
– Я знаю наизусть не так много стихов этого поэта, но три-четыре мог бы припомнить… – продолжал Красен. – Например, вот такое:
Не придешь…
Сегодня – не придешь.
Буду ждать.
Конечно, буду ждать.
Я хочу дождём осенним стать –
О твоё окно стучится дождь.
Грустно, и охватывает дрожь,
Одиноко, холодно опять
В окна освещенные стучать –
У дождя судьба такая, что ж…
Только не задергивай гардин!
Выйди, я под окнами один
И устал на мостовую литься…
Погляди на небо, выходя, –
Упадут на щеки и ресницы
Поцелуи каплями дождя…
Волчок кивнул: а почему бы и нет? Если сам он всё равно не сможет подобрать слов для неё…
– Подходит?
– Вполне, – кивнул Волчок.
– Тебе понравилось? – улыбнулся Красен.
– Какая разница? Главное, чтобы понравилось ей, – проворчал Волчок.
Говорить о том, что он ничего не понимает в стихах, ему не хотелось.
– Это очень раннее стихотворение, датировано восемьдесят пятым годом до начала эры Света – предположительно, поэту в это время было лет шестнадцать или семнадцать. Написано оно по распространенному в то время канону. Те времена были культурным расцветом Млчаны… – Красен вздохнул и спросил:
– Продиктовать?
– Не надо, я запомнил. Стихи легко запоминаются.
– Ты все запоминаешь вот так, на лету? – Красен насадил мясо на вертел и направился к очагу.
– У меня такая служба. Не вы ли назвали меня лучшим секретарем Млчаны?
– Послушай, а ты любишь читать? – Красен остановился на полпути и посмотрел на Волчка.
– Смотря что.
– Я бы достал для тебя сказки, написанные этим поэтом. Но только между нами – Огненному Соколу знать об этом не нужно.
– Не надо. Я не люблю сказки. – Волчок выдержал пристальный взгляд чудотвора. – И мне вовсе не хочется скрывать что-то от Огненного Сокола. Тем более книги с грифом «Сжечь».
Взгляд Красена был слишком долгим. Надо было ответить иначе! Надо было попросить эту книгу! Он что-то проверил, этот хитрый человек. Он проверил, не читал ли Волчок эти сказки, хотя сначала показалось, что он хочет убедиться в благонадежности нового секретаря.
Пожалуй, с ним надо быть ещё осторожней, чем с Огненным Соколом!
6 июня 427 года от н.э.с.. (Продолжение)
В ресторации Йера попросил отдельный кабинет – в это время дня в зале было довольно много посетителей. Его здесь давно и хорошо знали, и проблем не возникло.
Девушка сделала весьма скромный заказ: салат, вишневый морс вместо вина и чашку кофе с пирожным. Она, по всей видимости, происходила из хорошей семьи и имела представления о приличиях.
– Я иду на это только ради Грады. В другом случае вам бы не удалось поставить меня в такое дурацкое положение, – сказала она, кокетливо улыбаясь.
– Признаться, я не нахожу в вашем положении ничего дурацкого, – улыбнулся Йера в ответ.
– Женщина не должна зависеть от мужчин, это даёт им право чувствовать себя выше женщины.
– Ну что вы… – мягко заметил Йера. – Напротив. Ведь не женщина открывает двери перед мужчиной, не женщина уступает мужчине место. Женщине многое позволено, формально у неё гораздо больше прав – по-моему, в обществе принято демонстрировать преклонение мужчин перед женщинами.
– Да, у женщин в нашем обществе есть все права, кроме избирательного. А в вашем высказывании я бы отметила два главных слова: «формально» и «демонстрировать», – ответила она с едкой улыбкой. – Нам бы хотелось реального признания наших прав, а не демонстраций и формальностей. Мужчины стараются свести роль женщины к любви, детям и семье и за это готовы демонстрировать преклонение. Но меня такими уловками никто поколебать не сможет.
– Кроме Грады Горена? – Йера посмотрел на девушку снисходительно. Она вспыхнула так, что покраснели мочки открытых прической ушей.
– Града Горен прежде всего мой друг! – возмущенно прошипела она. – В наших отношениях нет места ханжеству и двойной морали. Если мы испытываем друг к другу половое влечение, это вовсе не означает, что мы должны связать себя долгосрочными обязательствами. Наша дружба выше низменных инстинктов, которые принято называть любовью.
Йеру слегка покоробило столь откровенное признание юной особы, равно как и взгляды современной молодежи на жизнь, но он решил не быть брюзгой.
– Не сомневаюсь, что ваши помыслы чисты и возвышенны, – кашлянул он. – Ведь ради них вам пришлось немного отступить от своих принципов. Так о чем вы хотели со мной говорить?
– Я хотела просить вас не встречаться с ним более… – неожиданно выпалила она.
– Но почему? – удивился Йера такому повороту.
– Я попробую это объяснить. Позавчера, когда ваш шофер привез его домой, Града сразу рассказал мне о встрече с вами, и он был очень взволнован.
– Что же в этом дурного?
– Вы не понимаете… Он решил, что вы тоже верите в падение свода, а это перечеркивает и все мои старания, и старания докторов… Нет, я не обвиняю вас, вам трудно представить, что он за человек. Я поэтому и решила с вами встретиться, чтобы всё объяснить, чтобы вы поняли… Со стороны кажется, что с ним всё в порядке, на самом же деле он – это сплошная кровоточащая рана, он живет в непреходящем ужасе. Его мучают кошмары, иногда он вообще не может спать. Он способен неделями не выходить на улицу, потому что в любую минуту ждёт падения свода. Он никогда не признается в своем страхе, но я-то знаю! Понимаете, ему предсказано, что он погибнет так же, как его отец, и он верит в это предсказание.
Она прервалась, чтобы перевести дыхание, и поспешно глотнула вишневого морса. Щеки её горели, и дрожали руки.
– Града много раз клялся мне, что не вернётся к экстатическим практикам, но это выше его сил, это сродни наркоманической тяге. Он говорит, что хочет понять, как Внерубежье убило его отца, но мне кажется, он ищет опровержений этому предсказанию. А еще этот ужасный человек, Ждана Изветен… Если бы не он, Града давно бы успокоился и забыл об этом!
– Ждана Изветен? – переспросил Йера.
– Да. Я его не видела, но знаю, что он магнетизёр и тоже считает, что свод скоро рухнет. А для Грады почему-то очень важно, чтобы его принимали всерьёз, чтобы остальные тоже верили в падение свода, тоже боялись. Иногда его удается убедить, что падение свода – выдумка. Тогда он успокаивается, выздоравливает на время. Но стоит кому-то с ним согласиться, и всё начинается сначала. Он снова рисует какие-то невообразимые ужасы, один другого страшней… И этот Изветен все время лезет в его жизнь, все время сбивает его с толку! А теперь еще вы…
Йера задумчиво отпил немного вина.
– Скажите, вам когда-нибудь приходило в голову, что Града прав? Что опасность падения свода существует?
– Конечно приходило! – запальчиво ответила девушка. – Конечно! Вы представить себе не можете, насколько Града бывает убедителен!
– В таком случае с его стороны было бы правильным предупредить об опасности остальных, как вы считаете?
– Может быть. Я уже думала над этим и давно пришла к выводу: совершенно всё равно, упадёт свод или не упадет. Для Грады лучше не думать об этом и жить так, как будто этого не будет. Я считаю, в этом мире найдется немало людей, которые лучше него знают, как это предотвратить. А он только изводит себя напрасно.
– А что если он изводит себя не напрасно?
– Всё равно! – Она сузила глаза. – Он уже достаточно пережил. Он лишился матери в младенчестве, он видел страшную смерть отца, вся его жизнь теперь – непрерывный кошмар! И я очень вас прошу: оставьте его в покое!
Йера улыбнулся своим мыслям и спросил:
– Скажите, а зачем вам избирательное право?
– Я считаю, это глупый вопрос, – вспыхнула она. – Женщины ничем не хуже мужчин и тоже имеют право на свое мнение и изъявление своей воли.
– И вам в самом деле всё равно, упадет свод или нет? – Йера вдруг ощутил необъяснимое раздражение. Возможно, оттого, что обращение к единственной зацепке – Граде Горену – выглядело в свете этого разговора не вполне порядочным.
– Ну… не совсем, конечно… Но почему именно Града?
– Потому что он знает об этом больше меня. И от него, возможно, зависит жизнь многих и многих людей. В отличие от вас, Града это понимает.
– Что он может понимать? – вспылила она окончательно. – Он же болен, болен!
– Простите, но я не смогу выполнить вашу просьбу, – вздохнул Йера. Ему всегда было трудно говорить «нет».
– Ах вот как? – Девушка поднялась с места. – В таком случае, вы бессердечный, жестокий человек! Я думала о вас лучше. И если бы у меня было избирательное право, я бы никогда, слышите, никогда не стала бы за вас голосовать!
Йера хотел извиниться, но она не стала ничего слушать и скорым шагом направилась к выходу. Ботинки с высокой шнуровкой, такие громоздкие на её стройных ногах, топали неестественно грубо по блестящему полу ресторации.
Дара привез Йеру на улицу Махи Мастона, где по традиции селилась славленская богема, к высокому и узкому доходному дому без архитектурных излишеств, построенному в середине прошлого века.
Града Горен обитал в мансарде, над седьмым этажом, и Йера порядком запыхался, поднимаясь наверх. Жилище Горена нисколько его не удивило: две маленькие комнаты с низким скошенным потолком, окна, в которые видно только небо, дощатый пол и потрёпанные обои с потеками.
Железная кровать, круглый стол, два обшарпанных и разных кресла по обе стороны от плетёного короба, служащего и журнальным столиком, и комодом, за которым стоял торшер в бумажном абажуре.
Горен открыл дверь сразу, как только Йера повернул ручку простого механического звонка, – ждал, хотя и сделал безразличное лицо. Он был навеселе.
– Проходите, судья. Располагайтесь. У меня для вас хорошая новость: вчера я вспомнил одного человека, не мрачуна, который разделяет мои взгляды. И договорился с ним о встрече на завтра, а это было нелегко… Он магнетизёр, друг моего отца и принимает участие в моей… хм… судьбе.
Йера осмотрелся, и Горен указал ему на кресло.
– Хотите абсента, судья? У меня настоящий абсент, а не та бурда, что за полулот продают фабричным пьяницам.
Йера кашлянул, пристально разглядывая бутылку без опознавательных знаков на «журнальном столике»:
– Насколько мне известно, продажа абсента у нас запрещена…
– Ну, судья, я же предлагаю вам выпить абсента, а не купить. Так что ничего противозаконного.
Почему-то эта фраза напомнила Йоку – тот тоже был мастером на подобные штучки… И Йера против воли улыбнулся. За бутылкой «зелёной пери» обнаружился тёмный флакон с надписью «яд» – скорей всего, спиртовой раствор опия.
В суде Йере не раз приходилось рассматривать дела о смертях любителей мешать опий с абсентом. Но оказаться изнутри этой чужой ему жизни было совсем не то, что смотреть на нее из зала суда…
– К вам сегодня Звонка приходила, я слышал? – нарочито развязно спросил Горен.
Йера ещё раз покосился на бутылку и ответил:
– Она мне так и не представилась. Значит, её зовут Звонка?
– Да. Не слушайте её, она совершенно сумасшедшая девчонка. У неё такая каша в голове, вы и представить себе не можете.
– Отчего же… Это я как раз очень хорошо себе представляю… – деликатно заметил Йера.
– Сейчас она борется за избирательные права женщин, а два месяца назад боролась за отмену смертной казни для мрачунов. Ей надо за что-нибудь бороться, иначе ей скучно. Вы слышали о теории «стакана воды»? Завтра она начнёт бороться за свободную любовь прямо на улицах. – Горен усмехнулся, но совершенно невесело. – Она такая пылкая, кипучая… И застенчивая. Мне кажется, всё это способы преодолеть вбитую ей в голову кротость. Может быть, всё-таки выпьете, судья? Мне одному как-то неловко…
– Признаться, я считаю употребление абсента опасным для здоровья, – кашлянул Йера. Он не мог себе представить, что делать в такой ситуации, как соблюсти приличия…
– Бросьте. Опасно употреблять подделки. Попробуйте совсем немного, вы убедитесь – абсент не опьяняет в привычном смысле: он не похож на вино. Это полёт, вдохновение, свобода. Прекрасная зелёная пери окрыляет, а не валит с ног. Особенно в сочетании вот с этой штучкой… – Горен потряс темный флакончик с надписью «яд».
– А вот от этого точно увольте… – в испуге пробормотал Йера. – Абсент – это еще куда ни шло, но опий…
– Я не настаиваю, абсент так абсент, – слабо улыбнулся Горен и направился к ветхому шкафчику. – У меня, правда, нет специальных ложечек, но сойдут и обычные. А еще это красиво, судья…
Это в самом деле оказалось красиво и немного торжественно – когда в широких бокалах зелёный спирт вспыхнул синеватым огнём. Вид испортил только сахар в чайных ложках, который потемнел (по краям до черноты) и пузырился, шипел и переливался через край. Горен ловко опрокинул ложки в абсент, задул пламя и протянул бокал Йере.
– Пейте, судья.
Йера пригубил напиток, боясь обжечься, но абсент был чуть теплым, горьким и очень крепким. Горен выпил его залпом, словно воду, даже не поморщившись, и Йера последовал его примеру.
«Зелёная пери» обожгла глотку и вскоре закружила голову – пожалуй, это в самом деле напоминало полёт. Йера думал, что сейчас упадёт, и покрепче взялся за подлокотники кресла. В ушах что-то тихо позванивало на одной ноте, но вовсе не неприятно, и было трудно сфокусировать взгляд.
Горен же будто не заметил выпитого, присел на корточки перед кроватью и вытащил из задвинутого под неё чемодана общую тетрадь в картонном переплете.
– Вот, судья. – Он махнул тетрадью. – Это всё, что мне оставили от записей моего отца. А отец, между тем, вёл очень подробные дневники.
– Скажите, а кто забрал остальные записи?
– Я не знаю. Я был в клинике тогда. Дядя сказал, что полиция, но это наверняка были чудотворы.
– Почему вы так думаете? – Йера тоже считал, что это были чудотворы, но ему требовались доказательства, а не домыслы.
– А кому еще это нужно? Мой отец был настоящим пророком, ничем не хуже Танграуса. Между прочим, он предсказал рождение Врага. Вот, слушайте. – Горен сел на пол, пролистал тетрадь, бегая глазами по страницам, и начал:
– «Мне было видение: Внерубежье явило мне лик Врага. Это мальчик-мрачун, сирота. Он смугл и темноволос. Чудотворы теперь умоляют Предвечного, чтобы он выжил, но я точно знаю, что он жив и будет жить, он прорвёт границу миров. Если бы я этого не знал, жить далее было бы бессмысленно».
Йера вздохнул: это очень мало напоминало предсказание. Как назло, голова кружилась и мысли путались.
6 июня 427 года от н.э.с.
Дело Горена в самом деле велось со всем возможным тщанием и закрылось в соответствии с законом, за отсутствием состава преступления. Пожалуй, это было неподходящее чтение на ночь, но Йера просмотрел дело полностью, надеясь обнаружить то, что ускользнуло от добросовестного сельского детектива.
Появление хозяев в цехе никак не являлось из ряда вон выходящим, они бывали там ежедневно. В этот раз речь шла о ненадёжной лебёдке деревянного крана. А вот присутствие младшего Горена для всех оказалось неожиданностью. Зачем он явился в плавильню, никто сказать не мог, а его самого, по требованию врачей, не допрашивали.
Но и подозревать его не было оснований, он, по словам свидетелей, стоял у самого входа, в трёх десятках локтей от ковша – скрупулезный детектив на плане цеха изобразил, кто и где находился в момент трагедии. Плавильня Горенов делала чугунные и стальные чушки, поэтому чугун из домны выливался или в изложницы для слитков, или в ковш, который краном переносили к конвертору для выплавки стали.
Детектив, зацепившись за ненадежность лебёдки, поинтересовался даже тем, в каком случае чугун сливали в изложницы, а в каком – в ковш. Но выяснил, что и в этом нет ничего странного: неисправность лебёдки не могла привести к падению ковша.
Братья Горены вошли в цех, когда выпуск чугуна ещё не начался, и долго спорили, стоит поменять лебёдку или вложиться в новый кран, работающий на магнитных камнях. Происходящее было обыденным, ничто не предвещало трагедии.
Младший Горен появился в цехе как раз в тот миг, когда в ковш пошел чугун. Его отец вдруг замолчал на полуслове, повернулся к домне и показал пальцем на лившийся металл. На лице его был ужас, это отметили четверо свидетелей. А один из них сказал: «Он словно увидел призрака».
Югра Горен двинулся к домне медленно, словно шел вслепую, с вытянутой вперед дрожащей рукой. Сначала его брат оставался на месте, лишь с удивлением смотрел на происходящее. Потом окликнул Горена: «Эй, ты куда?»
И только когда до ковша Горену оставалось несколько шагов, брат кинулся за ним и взял за плечо. Горен не остановился. Брат ухватил его обеими руками, между ними началась короткая борьба. Горен поднялся на край ковша, с неожиданной силой оттолкнул брата и шагнул вперёд.
Детектив по многу раз и по-разному спрашивал свидетелей, не мог ли брат толкнуть Горена в ковш, ведь они боролись. И все свидетели в один голос говорили, что этого не было. Не мог ли Горен потерять равновесия от толчка? Нет. Он сначала оттолкнул брата и только потом шагнул в ковш.
Записи допросов Збраны Горена в этой части ничем не отличались от других показаний. И прочие показания брата подтверждали их друзья и знакомые. Да, Югра Горен страдал меланхолией, но ни припадков, ни лунатизма, ни отключения сознания раньше у него не бывало. О самоубийстве он не заговаривал и попыток убить себя не совершал.
Да, он, случалось, употреблял опий, но морфинистом не был. Да, он был человеком со странностями и странными увлечениями, от чего у него и развилась меланхолия, но никто не видел в этом смертельной опасности.
Заключение врачей полностью опровергало мнение близких и друзей Горена. Чрезмерное увлечение экстатическими практиками вызвало серьёзное расстройство психики, которое принято называть схизофренией, и её закономерным итогом стал параноидный психоз, сопровождаемый галлюцинациями, усугублённый к тому же употреблением дурманящих веществ.
Конечно, врач, выступивший экспертом, иногда вставлял слова «возможно», «по всей вероятности» и «скорей всего», но общий тон заключения был весьма категоричен: вот что случается с теми, кто чересчур увлекается мистикой, не имея представления о мистицизме.
Однако, получив бесспорный довод для закрытия дела, детектив на этом не остановился, словно чуял какой-то подвох. Ему не дали разрешения на обыск дома и на изъятие бумаг и личной переписки Горена (значит, дневники изъяла не полиция, как утверждал Града!), ему не позволили допросить младшего Горена и запретили копаться в сущности экстатических практик.
Но всё равно в дело лёг ещё один протокол – с записью допроса некоего Жданы Изветена, который был близким другом Горена и вроде бы знал толк в медитациях, которыми увлекался Горен. Изветен отвечал на вопросы односложно, даже сухой язык протокола позволял заметить, что ему неприятен этот допрос, в чем не было ничего удивительного, учитывая герметичность мистицизма.
Детектив хотел понять, что же за видение толкнуло Горена на смерть. Изветен не сказал ему ничего определенного, из протокола было ясно, что это не последний допрос, но окружная прокуратура закрыла дело и повторный допрос не состоялся.
Йера долго не мог уснуть, перебирая в памяти подробности дела, и однажды даже встал и спустился в библиотеку, чтобы заглянуть в бумаги ещё раз: ему показалось, что закрытие дела как нельзя кстати помешало повторному допросу Изветена, который как раз мог пролить свет на произошедшее, и Йера искал подтверждения этому в документах. Словно кто-то очень не хотел, чтобы Изветену задавали ненужные вопросы!
Горен погиб в полутора лигах от того места, где Йока появился на свет. Смерть эту можно было считать если не пророческой, то символичной – в случае обрушения свода многих ждет та же участь. Если верить словам сына, Югра Горен предсказал свою смерть.
Впрочем, он мог действовать как раз под влиянием этого предсказания. И под влиянием идеи о крушении свода.
И тут Йера подумал о святилище, устроенном безумным получеловеком. Вспомнил слова: «Он будто увидел призрака». Ведь призраки тоже сводят людей с ума! Может быть, в смерти Горена виновны именно они? Ведь не зря Беспросветный лес считают плохим местом. Может быть, его убил Исподний мир?
Мало ли что об этом говорит младший Горен – кто сказал, что он не ошибается… Или… рядом находился мрачун – удар мрачуна тоже может свести человека с ума.
Однако врач, сделавший заключение, даже не предположил ничего подобного, а он, наверное, знает, как выглядят последствия удара мрачуна или появления призрака. Но… кто же знает, какие ещё инструменты имеет Исподний мир…
Даже если Исподний мир не есть абсолютное зло, от чего Йере было не так просто отрешиться, даже если существует энергетическая модель двух миров, даже в этом случае – Исподнему миру есть за что мстить Обитаемому, есть за что его ненавидеть… Ведь явилось же чудовище, чтобы прорвать границу миров.
Может быть, смерть Горена – предупреждение?
Йера не выспался и поехал в Славлену раздражённым, с тоской думая о том, что от него снова будут требовать казни несчастного получеловека, найденного в лесу. Соблазнительное решение, особенно в свете того, что Враг – Йока – не разрушитель, а спаситель Обитаемого мира. Важан недаром направил Йеру в лес, он хотел прикрыть Йоку.
И Инда считал это правильным. Но доверять Инде Йера теперь не мог, так же как не мог доверять мрачуну Важану. «Иногда можно казнить и младенца»! Нельзя, Йера был уверен – нельзя! Газеты второй день пестрели фотографиями чудовища – темными, неясными и смазанными, в свете прожекторов, а не магниевых вспышек.
«Крылья нетопыря взрежут непрочный щит»… Йера непроизвольно втянул голову в плечи, ему вдруг ясно представилось, как рушится свод, как огненные реки льются через Беспросветный лес в сторону Славлены. «Хлынет огонь в леса»…
После утреннего собрания социал-демократической фракции Верхней палаты, прошедшей нервически крикливо и безрезультатно, Йера надеялся пообедать спокойно, а потому собрался не в буфет здания Думы, а в маленькую ресторацию неподалеку, где обедал ещё будучи судьей.
Но у авто его ожидала юная особа, одетая как эманципантка, – Йера принял её за газетчицу, а потому издали покачал головой и даже сделал отталкивающий жест рукой. Девушка не сдвинулась с места.
Он почему-то считал, что эманципантки непременно должны быть дурнушками, и сначала в глаза ему бросились тяжёлые высокие ботинки на шнуровке и сюртук с закрытой грудью и стоячим воротом – даже скромная девушка не станет так уродовать себя и так тщательно прятать свои прелести, тем более в теплый летний день.
Но подойдя ближе, Йера заметил, какой тоненькой кажется её шея, забранная в грубый стоячий ворот, какое хорошенькое личико испорчено чопорной причёской, какими изящными выглядят руки с длинными пальцами, выглядывающие из суконных рукавов.
– Нет, нет, никаких вопросов… – начал Йера, поспешно открывая дверь авто.
На лице девушки мелькнул испуг и нерешительность, она отступила на шаг в замешательстве, но потом справилась с робостью и сказала (пожалуй, излишне резко, чтобы скрыть застенчивость):
– Судья Йелен, мне очень нужно с вами поговорить.
– Позавчера на пресс-конференции я ответил на все вопросы, мне нечего добавить, – холодно ответил Йера, в глубине души жалея бедняжку.
– Нет, вы не поняли. Я не из газеты, я хочу поговорить по личному делу, – поспешно объяснила она.
Йера окинул её удивлённым взглядом и вымученно улыбнулся. Конечно, можно было сказать, что у него для этого есть приёмные часы, но… ему всегда было трудно отказывать, тем более – хорошенькой застенчивой девушке, которая упорно прикидывается пробивной особой.
– Я слушаю вас, – вздохнул он. Девушка снова растерялась и посмотрела по сторонам.
– Как, вот здесь? Но… я думала… это очень личное…
– Вы не хотите, чтобы нас кто-то слышал? Но, право, я сегодня занят и могу назначить вам встречу только на послезавтра.
– Нет-нет, мне надо сегодня, сейчас! Я хочу поговорить про Граду Горена. До того, как вы с ним встретитесь.
– Ах вот как?.. – удивился Йера. – Хорошо. Сейчас я еду обедать, больше времени у меня не будет. Поэтому я приглашаю вас в ресторацию пообедать вместе со мной.
А почему бы не пригласить на обед хорошенькую молодую девушку? Йера даже улыбнулся, таким неожиданно смелым ему это показалось.
– Но… у меня нет с собой столько денег, и это не совсем… удобно.
– Я же сказал, что я приглашаю. Или это как-то расходится с вашими убеждениями?
Йера распахнул заднюю дверь авто, и девушка, секунду поколебавшись, села. Но тут же заметила, словно извиняясь перед самой собой:
– Это только потому, что иначе у меня не будет возможности с вами поговорить.
4–5 июня 427 года от н.э.с. Исподний мир (Продолжение)
Жёлтый Линь спал. Крапа выждал ещё полчаса, надел плащ и направился на Лысую горку. Встречаться с Пратой в одной из землянок, выстроенных колдунами, было очень удобно, но он медлил. Во что во что, а в эту тайну нельзя посвящать Огненного Сокола.
Крапа вышел на освещенную луной Лысую горку, сделал вид, что заходит в землянку, сам же, прячась в тени, вернулся под прикрытие Змеючьего гребня и замер.
Нет, Жёлтый Линь не выходил на свет. Крапа не заметил бы его, если бы стоял поодаль: парня выдал еле слышный шорох камешков, посыпавшихся из-под сапога. Крапа подобрался к нему вплотную и вполголоса сказал:
– Волче, возвращайся в землянку. Я расскажу тебе всё, о чем буду говорить со своим человеком, а Знатушу ты скажешь, что не смог его рассмотреть. Скажи, что он был в широком плаще, говорил шепотом и лицо прятал под капюшон. Подходит?
– Вполне, – усмехнулся тот.
– Волче, я не шучу. Мне придется убить тебя, если ты увидишь этого человека. Его инкогнито стоит дороже самого лучшего секретаря Млчаны. Там в ящике стола лежат песочные часы. Возьми их, возьми молоток и каждые две минуты ударяй молотком по засову на дверях. Понятно?
– Понятно.
– Раз уж тебе не спится… – проворчал Крапа.
И в этот миг со стороны замка донесся вой ветра, а над далёкой стеной взметнулся вихрь. В темноте, при ясной погоде его было трудно разглядеть, но в струи ветра вплелся туман с болота, и вихрь повис над землей, словно исидский джинн, выпущенный из бутылки (или кинский демон пустыни, исполняющий желания).
Крапа покосился на секретаря: тот глядел на замок неотрывно, и в глазах его было восхищение. А ещё – странная, необъяснимая печаль.
– Завтра здесь снова будет солнечно, – сказал Крапа.
Взор Жёлтого Линя потух, лицо обрело прежнюю невозмутимость, и он кивнул. Нет, не всё так просто, как он говорит. Он понимает, что происходит, он знает, что есть добро, а что зло. И карьеру делает у пятого легата, а не в Особом легионе.
Пожалуй, Огненный Сокол доверяет ему напрасно.
– Иди, – велел Крапа, и Жёлтый Линь не промедлил ни секунды.
Но почему-то показалось, что ему трудно оторвать взгляд от поднятого колдуньей вихря. А через несколько минут (ветер ещё кружился над замком) раздался едкий, отвратительный звук – молоток ударил по железному засову.
Прата Сребрян появился на Лысой горке за час до рассвета. Крапа боялся этой встречи, подбирал слова и интонации, но так и не смог найти нужных. Отец Сребряна умер в Исподнем мире во время эпидемии чумы на юге Млчаны. Ходили слухи, что он пытался лечить людей из окрестных деревень, вскрывая бубоны, заразился сам и умер, лишь на несколько дней опередив свою жену, которая ему ассистировала. Но это были слухи.
Стоило большого труда выдать юного Сребряна за сына колдуна из соседнего замка, который умер вместе с родителями при сходных обстоятельствах. Мальчик никогда не бывал в Исподнем мире, воспитывался в закрытой школе, но от отца и матери хорошо знал язык молков. Он с радостью согласился отправиться в Исподний мир, продолжить дело отца.
И теперь Крапа раздумывал, какое дело отца так хотел продолжить Сребрян? Уж не спасение ли людей Исподнего мира от бедности и болезней? Или школа чудотворов навсегда отравила его сердце холодной расчетливостью и цинизмом?
Во всяком случае, Сребрян не давал повода сомневаться в его преданности клану чудотворов. И Крапа побоялся двусмысленностей, просто изложив разработанный Хладаном план убийства оборотня.
– На рассвете к воротам замка подойдут люди и потребуют встречи с Живущим в двух мирах. Вряд ли он откроет ворота: сначала захочет поговорить с ними со стены. В эту минуту и нужно стрелять. Засов в калитке ворот нужно заклинить таким образом, чтобы её невозможно было открыть в течение хотя бы получаса. Есть и ещё условия. Стрелять нужно из арбалета, в спину, чтобы болт толкнул его со стены вниз. Угол выстрела должен быть рассчитан так, чтобы он упал на каменный мост.
– А если он не захочет говорить с людьми? Не выйдет на стену?
– Захочет. А чтобы он не вышел через калитку на мост, она и должна быть закрыта. Ворота будут заперты снаружи.
Крапа считал этот пункт плана самым уязвимым. Если мост не будет поднят, а ворота и калитка заперты снаружи, оборотень почувствует подвох.
– А если Милуш решит держать мост поднятым? Такая блажь частенько приходит ему в голову.
– Ещё лучше: вывести из строя подъёмный механизм моста проще, чем запереть ворота снаружи. Тогда из замка вообще никто не сможет выйти, пока мост не опустится.
– Но тогда он не упадет на камни.
– Это не самое важное условие, тогда у людей из Особого легиона будет больше времени, чтобы забрать тело. И если его не убьёт выстрел, он захлебнётся в трясине. А если не успеет – люди Огненного Сокола его добьют. Так что поднятый мост даже выгодней.
– Есть ещё одно… Во-первых, я плохо стреляю из арбалета. Во-вторых, в замке нет ни одного арбалета. Откуда такое странное условие?
– Видишь ли… Длина арбалетного болта позволяет точно определить, как глубоко в тело он вошел. – Красен кашлянул. Поймёт или нет?
– А длина стрелы разве нет?
– Можно выстрелить укороченной стрелой, тогда поверхностную рану нетрудно принять за глубокую.
«Ну же, Прата Сребрян! Ты понял, о чем я говорю?»
– Я возьму стрелу нормальной длины. Укороченной стрелой выстрелить гораздо трудней, привычки нет. А если кто-то сомневается, пусть вынет стрелу из тела и посмотрит, достала она до сердца или нет.
– Есть ещё одно… Я не должен говорить этого, но, мне кажется, Приор Тайничной башни не осудил бы меня. Ты знаешь, что тот, кто убьёт змея, сам превратится в змея?
– Знаю.
– И ты всё равно готов его убить?
– Ещё неизвестно, ведь я чужак здесь. И потом, я убью не змея, а человека. Но я готов идти на риск – возможно, это мое призвание.
Расставаясь со Сребряном, Крапа не чувствовал удовлетворения, но убеждал себя в том, что сделал всё возможное. Если Сребрян побоится превращения в змея, ему на блюдце с золотой каймой поднесли решение – укороченная стрела.
Занимался рассвет, каждые две минуты молоток ударял по засову, и Крапа поспешил к землянке. Жёлтый Линь держал в пригоршне голубя с красной меткой на лапке, и тот пил воду у него изо рта.
– У Знатуша научился? – кашлянул Красен.
Жёлтый Линь выплюнул воду и улыбнулся:
– Огненный Сокол кормит Рыжика мясом. Голуби мяса не едят.
К птичьей лапке уже был привязан депешник, и Жёлтый Линь подбросил голубя вверх: тот захлопал крыльями, поднялся выше, над деревьями, и его белые перья вдруг окрасились розовыми красками ясного рассвета.
– Полетел… – Жёлтый Линь, запрокинув голову, долго провожал птицу глазами, а потом зевнул и тыльной стороной ладони словно снял пелену с лица. Веки у него припухли и покраснели – ведь так и не заснул…
– Сам себя наказал, – усмехнулся Крапа. – Иди дописывай доклад Знатушу. О моей встрече с человеком из замка. А потом – на заставу.
==6 июня 427 года от н.э.с.==
Получив от Горена приглашение посетить его скромную славленскую квартиру, Йера никак не мог отделаться от мыслей о несчастном юноше. И оправдывал себя тем, что парень – единственная пока зацепка, которая поможет выстроить правильную картину мира, выбрать сторону, на которую встать.
Не доверяя даже секретарю, Йера сам выяснил, какое полицейское управление занималось делом Горена-старшего, и на следующий же день перед возвращением домой заехал в Речину, предупредив полицейских телеграммой.
В уголовной практике он чувствовал себя как рыба в воде, в отличие от большой политики, и эта поездка показалась ему чем-то вроде отдушины, временным возвращением в привычный и прочный мир. Известность сыграла ему на руку – детектив, который вел дело Горена, не только дождался приезда Йеры, но и вышел встретить авто, заранее распахнув ворота: он был польщён вниманием председателя думской комиссии.
Это был типичный сельский страж порядка: простоватый служака, однако не лишенный смекалки и чутья – иначе не выбился бы в детективы.
– Дело Югры Горена трудно забыть, – сказал детектив, усадив Йеру за стол в своем тесном, заваленном бумагами кабинете. – Чаще мы расследуем последствия пьяных драк и кражи садового инвентаря. Мы уже хотели передать дело в Славлену, но внезапно нам пришло распоряжение его закрыть.
– Простите, от кого пришло это распоряжение? – тут же насторожился Йера.
– От окружной прокуратуры. Ничего удивительного, Горен был совершенно сумасшедшим, и врачи из клиники доктора Грачена дали нам заключение о параноидном психозе. В прокуратуре решили, что незачем тратить казённые средства на расследование очевидного самоубийства. Но, положа руку на сердце, я до сих пор сомневаюсь в том, что это самоубийство. Знаете, слишком напоминает анекдоты о нерадивых полицейских. Я потому и вёл расследование так тщательно, опасался, что меня поднимут на смех.
Возможно, это было первое и последнее громкое дело в его карьере, потому детектив и проявил служебное рвение.
– Ну почему же… Если человек бросается в расплавленный металл, он, наверное, рассчитывает быстро умереть.
– Какое там… – Детектив поморщился и махнул рукой. – В том ковше было не больше четырех кубов, Горену чуть выше колена. Он скончался через несколько часов, слава Предвечному, не приходя в сознание. Я брата его подозревал, очень уж ему была выгодна смерть Горена.
– Но разве он наследовал брату? – переспросил Йера. – Ведь у Югры Горена есть сын.
– По завещанию сын получал треть дела, а не половину. К тому же брат становился опекуном, и, есть у меня подозрения, он успеет добиться признания мальчишки недееспособным, чтобы сохранить дело в своих руках. Но там было больше десятка свидетелей, и все в один голос твердили, что брат не толкал Югру Горена, а, напротив, старался удержать.
– А… его довольно было толкнуть? – удивился Йера.
– Края ковша на четверть локтя выше пола, его опускают, чтобы чугун из домны тёк вниз. А потом поворотным краном поднимают. Вот я и думал, что брат нарочно его к ковшу подвёл. Но свидетели…
– Вы думаете, он надавил на рабочих? Ведь это не исключено.
– Сначала я тоже так думал. К тому же допрашивать их было невозможно трудно, некоторых рвало прямо у меня в кабинете. Зрелище, я вам скажу, они пережили – никто не захочет вспоминать, да ещё и в подробностях. Горен, говорят, выбраться из ковша пытался, его двое рабочих вытащили, которые постарше и нервами покрепче. Мальчишку Горена с припадком в клинику увезли, он и так малахольный был, а после этого совсем слетел с катушек. Твердит, что скоро свод обвалится и все сгорят так же, как его отец. – Детектив покачал головой, всем видом выражая, как абсурдна мысль о падении свода.
У Йеры мороз пробежал по коже: раньше он думал о катастрофе беспредметно, отвлеченно, а тут вдруг представил магму, льющуюся по улицам Славлены, – воистину, смерть старшего Горена в этом свете выглядела леденящим душу пророчеством…
В мозгах детектива вдруг что-то щёлкнуло, глаза загорелись от любопытства:
– Вы, может, думаете, это как-то связано с Врагом? Ведь его тут, у нас, совсем рядом с плавильней Горенов нашли…
Йере не приходила в голову эта мысль. Наверное, потому, что существо, найденное в лесу, вовсе не было Врагом. Но… не слишком ли много безумцев водится в окрестностях Речины?
Йера готов был поверить, что страх Ясны перед Беспросветным лесом имеет под собой основания. А может, это дело рук призраков? Или мрачунов?
– Вы позволите мне взять с собой материалы дела? Официально, конечно, – спросил Йера, вглядываясь в кромку леса за окном.
– Разумеется. Нам ведь оно не нужно, в архиве пылится.
– Скажите, а в ваших краях в то время не было отмечено появление призраков?
– Нет. Слухи, конечно, о них распускали, ну да это везде так, верно?
– А мрачуны в Речине есть?
– Ну, скажете тоже! – фыркнул детектив. – Если бы знать! Но полиция ведь за это не отвечает… Мы, если что, сразу докладываем куда следует, но ни тогда, ни в последнее время у нас ничего такого не было.
4–5 июня 427 года от н.э.с. Исподний мир
Крапа Красен, обжигая пальцы, снял с вертела тушку гуся, начинённую кислой капустой, и, ловко орудуя острым ножом, разрезал его на куски. По обеим комнатам землянки шел умопомрачительный аромат – Крапа сглотнул слюну и поднялся к двери.
Солнце еще не село, но в логе Змеючьего гребня уже смеркалось. Новый секретарь Крапы давно нарубил дров (аккуратная поленница стояла возле входа в землянку), принёс воды лошадям и теперь кормил рыжего мерина морковкой, почесывая его за ухом. Почтовые голуби в голубятне ворковали и толкались, склевывая насыпанное им пшено.
– Волче! Бросай лошадей, пойдем ужинать, – позвал Крапа, и тот удивленно оглянулся – не ожидал, что ли?
Крапа вернулся в Исподний мир несколько часов назад и ещё не успел изучить своего секретаря. Не было сомнений в том, что он будет докладывать Огненному Соколу о каждом шаге Крапы и передавать содержимое всех бумаг, которые через него пройдут. На это Крапа и рассчитывал: пусть Огненный Сокол думает, что всё знает о чудотворах. Тем меньше у него будет подозрений.
А Жёлтый Линь ничего – сноровистый парень, не лентяй: к появлению Крапы на Змеючьем гребне привёл землянку в порядок (тут давно никто не жил), даже прочистил трубу, забитую сырой сажей. Сам нашел скважину с водой и догадался, как её качать.
Приказ Тайничной башни – на время перебраться поближе к порталу (и к замку) и лично проследить за операцией уничтожения оборотня – он получил ещё в Хстове, через хстовский портал. Там же он и перешел границу миров, потому что ехать из Храста в Славлену на авто значительно быстрей, чем добираться из Хстова на Змеючий гребень.
На этот раз Хладан решил сам взяться за дело, несколько часов инструктировал Крапу – не столько смерть оборотня его интересовала, сколько доказательства его смерти.
Ночью нужно было встретиться с Пратой Сребряном, к завтрашнему дню вызвать сюда Огненного Сокола, написать несколько писем, в том числе третьему легату, – дел хватало. Но Крапа хотел немного отдохнуть, не торопясь приготовил гуся и собирался ужинать спокойно.
Жёлтый Линь не заставил себя ждать: спустился в землянку, ополоснул руки в умывальнике и растерянно оглядел обеденный стол.
– Садись. – Крапа указал на табуретку напротив себя. – Что смотришь?
– Да неловко как-то. Что вы мне еду подаёте…
– Привыкай, раз сам не умеешь, – ответил Крапа. – Не брать же сюда ещё и кухарку.
Жёлтый Линь сел прямо, глянул исподлобья и взялся за гусиную ножку.
– За что ты оказался в бригаде штрафников? – спросил Крапа через некоторое время.
– Избил калеку, уважаемого горожанина…
– Вот как? – удивился Красен. Жёлтый Линь казался ему человеком сдержанным и незлым.
– По приказу Огненного Сокола?
– Нет. Он толкнул меня на улице.
– Ты или лжёшь, или недоговариваешь. Я не верю, что секретарь пятого легата может избить калеку, это к лицу пьяницам из хстовских дозоров.
– Я уже давал объяснения на разбирательстве.
Крапа не стал настаивать, но решил при случае выяснить, что это за странный случай, и снова попытался разговорить Желтого Линя:
– Тебе нравится служба у пятого легата?
– Да.
– И чем?
– Чисто, сухо и тепло.
Лаконично…
– Ты родился Хстове?
– Нет. В деревне Усть-Углиш, это по Паромному тракту около пяти лиг от Хстова.
Какие бы вопросы ни задавал Крапа, Жёлтый Линь отвечал без видимой охоты. И было никак не нащупать какую-нибудь чувствительную его струну, сделать беседу оживлённой. Поэтому после ужина Крапа коротко бросил ему: «Пойдём» – и направился на вершину Змеючьего гребня. И на этот раз угадал.
Солнце опустилось к рваному краю широкой дыры в облаках, окрасив их светящимися красками: от броского золота к багрянцу до сизой темноты по бокам. Небо над головой медленно теряло голубизну, обретая прозрачность, – чёрный космос ещё терялся в серой дымке, но месяц уже поднялся над болотом.
Удивительно, как солнечные лучи преображали мрачное болото: оно не казалось ни угрюмым, ни смертоносным – оно цвело, зеленело, блестело водой бочажков. Крапа уселся на камни гряды и повернулся к закату, приглашая Жёлтого Линя сесть рядом.
А тот смотрел и смотрел на солнце во все глаза, как будто хотел запомнить, как оно выглядит. Многие люди этого мира так же провожают заходящее солнце, словно прощаются с ним навсегда.
– Красивый закат, – сказал Красен немного погодя. – Ты, наверное, видишь их редко?
– Да, – нехотя ответил Жёлтый Линь.
– Эту брешь в облаках пробила девочка-колдунья, за которой охотится Огненный Сокол…
Лицо Жёлтого Линя не изменилось, не дрогнул ни один мускул, он невозмутимо посмотрел на Крапу и спросил:
– Зачем вы мне это сказали?
Если бы Крапа не был чудотвором, он бы ничего не заметил и не понял. Но сказанное вызвало в новом секретаре не сомнения и не чувство вины, как ожидалось, а страх. Короткий импульс страха.
Оборотень говорил о вкусе страха – и Крапа ощутил этот вкус. Как прикосновение языком к раскалённой игле – страх, которого змея должна бежать, потому что люди с таким вкусом страха в минуту опасности начинают соображать лучше. И Жёлтого Линя страх только подстегнул, мобилизовал.
– Хотел узнать, что ты об этом думаешь, – пожал плечами Крапа.
– Я обязательно должен что-нибудь вам сказать?
– Нет.
– Тогда я скажу, что думать не входит в мои обязанности. И кажется, Огненный Сокол охотится за девочкой по вашему приказу.
Жёлтый Линь произнёс это без сарказма, равнодушно и холодно. Но Крапа ощутил новый укол – на этот раз короткий импульс ненависти. Впрочем, как раз это ему могло показаться – он считал, что Исподнему миру есть за что ненавидеть чудотворов.
А Жёлтый Линь гораздо умней и циничней, чем представлялось Крапе. Когда-нибудь он обойдёт Огненного Сокола.
– Знатуш в последнее время позволял себе пропускать мои приказы мимо ушей… – усмехнулся Крапа. – А этот кинулся выполнять, ещё толком его не дослушав.
– Вы думаете, он его неправильно понял? – серьёзно спросил Жёлтый Линь, не взглянув в сторону Крапы.
И невозможно было определить, что это: прямая издёвка или попытка заставить Крапу оправдываться.
– Вряд ли. – Оправдываться Крапа не собирался. – Но и рвение его по меньшей мере странно. Ты что-нибудь слышал о болотниках?
– Огненный Сокол спрашивал меня о них, но ничего не рассказал.
– Болотники поклоняются болоту и якобы по его приказу убивают колдунов. Может быть, Знатуш из их числа?
– Нет. Он служит Храму и исполняет приказы Стоящего Свыше, – улыбнулся Жёлтый Линь.
А, ну да, он же принимал участие в этой операции по вызволению и продаже колдунов… Из него вышел бы хороший дипломат – он владеет лицом и замечательно строит двусмысленные фразы. Солнце ушло в облака, но зарево над горизонтом не погасло.
– Поразительно сильная колдунья. Таких еще не рождала земля. Думаю, её появление предвещает перемены, – сказал Крапа.
– К лучшему или к худшему?
– Следовало бы ответить: «для кого как», но я скажу – для всех к лучшему. Разве солнечный свет не есть добро?
– Меня научили отличать Добро от Зла. – Желтый Линь снова взглянул на Крапу. – Солнечный свет есть добро только тогда, когда исходит от чудотворов. А если он исходит от колдунов, это не добро, а обман и соблазн. И, пожалуй, я пока подожду менять своё мнение на этот счет.
– Солнечный свет для этих мест – настоящее добро, и неважно, от кого он исходит.
– Я пропущу это мимо ушей. Надеюсь, это не приказ.
– Ты можешь опасаться это повторить, но запретить думать тебе никто не может. Или ты предпочитаешь и не думать?
– Мне не нужны чужие подсказки, чтобы думать. Я отлично понимаю, что происходит, так же как это понимает Огненный Сокол или третий легат. Не пытайтесь меня смутить или заставить сомневаться. – Отповедь была холодной и злой.
Да, в этом мире двадцать два года – далеко не юность, наивно надеяться на свое умение убеждать, это надо было делать раньше. Интересно, Живущий в двух мирах является ко всем сколько-нибудь заметным личностям этой страны в юности? Или кого-то может пропустить?
Если так, то Жёлтого Линя он пропустил напрасно. А, впрочем, почему пропустил? Может, оборотень когда-то пытался и его склонить на свою сторону?
– Скажи, ты когда-нибудь видел этого человека? – Крапа достал из-за пазухи фото оборотня. Жёлтый Линь посмотрел на фото пристально, даже потрогал фотобумагу, а потом ответил:
– Да. Это он превратился в Змея. Его называли Живущим в двух мирах.
– А раньше? Раньше ты никогда его не видел?
– Нет. Во всяком случае, я такого не помню.
– Мы с тобой будем торчать здесь, в землянке, до тех пор, пока его не убьют. И ты будешь помогать мне организовать его убийство.
– Мне кажется, Огненный Сокол справился бы с этим лучше нас с вами… – Улыбка тронула губы Жёлтого Линя, но что-то шевельнулось у него внутри. Может, он слышал легенды о Живущем в двух мирах?
– Разумеется, без него не обойдётся. Мы будем лишь направлять и наблюдать. Давай вернёмся в землянку, сегодня надо написать несколько писем, а солнца всё равно уже не видно.
Жёлтый Линь поднялся с явным облегчением – почему-то этот разговор его тяготил. Но почему? В прошлый раз Крапа его откровенно допрашивал, нежелание говорить было понятно: он что-то скрывал. А сейчас? Вряд ли он надеется скрыть свою причастность к Огненному Соколу – он не столь наивен.
– Ты слышал легенды о Живущем в двух мирах? – спросил Крапа, поднимаясь.
– Легенды? Нет, в основном байки.
Каков! Никаких сантиментов. Убить героя баек совсем не то, что убить героя легенд.
Зато писал Жёлтый Линь очень быстро, при этом ровным, разборчивым каллиграфическим почерком: строчки прямые, поля вертикальные, концы строк четко рассчитаны – удивительная способность делать это на лету.
Крапа продиктовал ему письма Стоящему Свыше и третьему легату и перешел к сообщению для Огненного Сокола, которое следовало отправить голубиной почтой.
Жёлтый Линь достал из ящика узкий свиток тончайшей полупрозрачной бумаги – писать на ней он тоже умел. На этот раз почерк его был столь мелким, что разглядывать послание пришлось бы с помощью лупы, но таким же аккуратным и разборчивым. А Крапа подумал вдруг: куда, интересно, пятый легат может отправлять письма голубиной почтой?
– Где ты этому научился? – спросил он удивленно.
– Это моя служба, – ответил Желтый Линь.
– Пятый легат часто пользуется голубями?
– Нет. Довольно редко. Но пользуется.
Глядя на то, как пишет Жёлтый Линь, Крапа начал завидовать пятому легату. Казалось бы – малость, а так хочется, чтобы твои письма всегда были столь безупречны… Работать с таким секретарём – всё равно что иметь дорогую безделушку, вызывающую всеобщую зависть, вроде булавки для плаща или огнива: необязательно, но престижно.
И, конечно, Желтый Линь обладал многими другими способностями и добродетелями, но именно эта заставила Крапу подумать о том, как переманить парня от пятого легата к себе. Жёлтый Линь перочинным ножиком (безупречно острым) отрезал письмо от свитка, мастерски свернул тонюсенькой трубочкой и спрятал в легкий депешник, который крепят к лапке голубя. Словно делал это каждый день!
– Отправить? – спросил он, оглянувшись на Крапу.
– Да, завтра на рассвете. Голуби с красной меткой, – кивнул тот. – Остальные письма утром отвези на заставу. Сейчас ложись, до рассвета часов пять осталось. А мне надо немного поработать.
Крапа ждал не меньше двух часов, чтобы убедиться в том, что его секретарь заснул. Дыхание его изменилось быстро – стало шумным и редким, – но Крапа не сомневался, что тот притворяется.
Однако больше двух часов ждать не следовало – рассвет наступал слишком рано, поэтому Крапа вышел на гряду незадолго до полуночи и выпустил три шутихи с перерывом в пять минут: если Прата Сребрян не увидел их или не сможет выйти из замка, следующей ночью приглашение придется повторить. А сейчас оставалось только ждать.
3 июня 427 года от н.э.с. Исподний мир
Карета Милуша Чернокнижника беспрепятственно обогнула Хстов, проехала по Паромному тракту около лиги и остановилась не более чем на мгновенье, тут же помчавшись дальше.
Волчок в сопровождении одного из всадников Милуша верхом добрался до Южного тракта и благополучно сел в почтовую карету на постоялом дворе возле гати, которая вела в Горький Мох. В руках он держал бутылку хлебного вина, купленную в трактире постоялого двора (там он тоже успел немного пошуметь), и время от времени прихлебывал прямо из горлышка.
В карете ехала молодая супружеская пара, и по броской одежде сразу было видно: обитатели скромного поместья решили не ударить лицом в грязь перед столичными модниками. Напротив них сидели два солидных мниха (из тех, что в лавре стоят не ниже Надзирающих), а рядом с ними в углу прятался скромный и тощенький человечек в сером плаще – наверное, какой-нибудь хстовский счетовод.
Мнихи были особенно кстати. Волчок уселся рядом с молодухой, нарочно поближе, а когда она постаралась подвинуться к мужу, подвинулся тоже. Муж её робел, незаметно косился на Волчка и делал вид, что ничего не замечает.
Лигу до Хстова должны были проехать быстро, поэтому Волчок поспешил хлебнуть вина и перешел в наступление.
– До чего соблазнительные сиськи у твоей благоверной… – Он нагло посмотрел на молодого мужа. – Можно пощупать?
Тот втянул голову в плечи и пробормотал что-то себе под нос. Мнихи переглянулись.
– Не понял? Можно, что ли? – расхохотался Волчок. Бедняжка попыталась вскочить, но ударилась головой о низкий потолок.
– Я думаю, подобная развязность позорит гвардию Храма… – назидательно произнес один из мнихов в пространство.
– Несомненно позорит, – ответил второй.
Мнихов Волчок не любил ещё со времен батрачества, поэтому испытал некоторое удовольствие, показав неприличный жест и дополнив его точным указанием места, куда им следует отправиться. Молодуха возмущенно ахнула и закрыла лицо руками.
Однако пришлось приложить ещё немало усилий, чтобы мнихи поинтересовались именем Волчка, но и этого ему показалось недостаточным: надо было возмутить их так, чтобы они непременно доложили о безобразном поведении гвардейца его начальникам. Пришлось выбросить обоих из кареты на въезде в Хстов.
Перед тем как явиться в «Сыч и Сом», Волчок успел немного поспать. И его расчет на гнев мнихов оказался верным: Огненный Сокол встретил его с усмешкой.
– Я бы дал тебе похмелиться, но боюсь, тебя развезёт…
– Не надо, – ответил Волчок, садясь за пустой стол без скатерти.
– Тебя можно поздравить?
– С чем?
– Говорят, ты собрался жениться.
– А… Нет, рано ещё. Её отец уперся рогом: денег ему мало, и девка слишком молодая.
– Отказал? – удивился Огненный Сокол.
– Нет, поставил условие: свой дом в Хстове. Ну или поблизости.
– Не оценил, значит, высокой чести иметь зятем гвардейца Храма?
– Нет, – усмехнулся Волчок.
– А я как раз хотел предложить тебе немного заработать… Пока пятый легат не потребовал тебя назад. Ты парень расторопный и сообразительный, привык иметь дело с бумагами. В общем, господину Красену нужен секретарь, он же истопник, гонец, лакей, конюх и повар. И господин Красен хочет на этой службе видеть непременно тебя. Я понимаю, чем ты ему приглянулся, – тебя все ценят и отличают, и он не исключение. И, я думаю, он догадывается, что ты будешь докладывать мне о каждом его шаге и передавать содержимое всей его почты. Но, видно, это его устраивает. А ты будешь докладывать мне о каждом его шаге. И в особенности меня интересует та его почта, которую он постарается от тебя скрыть. Если, конечно, такая найдется. Его редко будут посещать гости, но особенно меня интересуют разговоры, которые начинаются со слов: «Иди, Волче, погуляй». Раз в два дня ты будешь составлять мне подробные отчеты и отправлять через капитана заставы.
– Какой заставы? – переспросил Волчок.
– Я не сказал? Ты будешь жить на Змеючьем гребне. Думаю, господин Красен собирается бывать там чаще, чем в Хстове. Для пятого легата и всех остальных ты продолжаешь служить в бригаде штрафников. А вообще, это большая для тебя удача, парень. И если ты убедишь господина Красена в том, что не шпионишь за ним, и он захочет дальше иметь с тобой дело, можешь плюнуть на службу в гвардии: этот человек толкнет тебя гораздо выше, чем дядюшка пятого легата. Но! Я бы хотел, чтобы ты остался моим человеком… Я понимаю, что рассчитывать на вечную твою благодарность глупо. Но лет через пять-семь я стану третьим легатом. И лучше тебе со мной дружить, парень, потому что третий легат в Хстове имеет власть бо́льшую, чем Сверхнадзирающий. А иметь двух сильных покровителей всегда лучше, чем одного.
Трактирщик наконец принёс завтрак: кашу из белой арутской крупы с сушёным виноградом, сливки вместо молока, порезанную крупными кусками буженину, хлебцы из пшеничной муки, мёд и пряные сласти, наподобие кинских.
Волчок поел дома, но повторить не отказался. И надо же было такому случиться, что Огненный Сокол, расплачиваясь, уронил под стол серебряную монетку – прямо к ногам Волчка. Нет, он возился под столом не долго, но вполне достаточно, чтобы померить ладонью сапоги. Наверное, Змай был прав, раздобыв сапоги больше по размеру, потому что выражение лица Огненного Сокола изменилось в сторону полного благодушия.
Подозревал, но снова – лишь подозревал, как подозревает всех. Проверил, убедился в том, что совпадают не все приметы. И обрадовался.
– Ну как? Ты доволен моим предложением? – спросил он, налегая на кашу.
– Я не умею готовить еду, – ответил Волчок.
– Не понял…
– Ну, там же требуется и швец, и жнец, и на дуде игрец… И повар ещё. Я не повар. И очень давно в последний раз ходил за лошадьми.
– Спроси совет у своей… мамоньки? Так ты называешь хозяйку трактира?
Волчок улыбнулся.
– Я позавчера ужинал у неё. Жаль, что это её собственный трактир, я бы хотел иметь такую кухарку. Думаю, не заглядывать ли к тебе в гости почаще.
Этого только не хватало!
– Ладно, ладно. Я понимаю. Сам такого не люблю. Если бы третий легат заглядывал ко мне на квартиру, когда-нибудь я перестал бы отпирать ему дверь. Но твоя хозяйка – до чего же хороша! Знаешь, любить юных дев тоже приятно, однако вдова зачастую искусней в любви, чем дорогая шлюха. И, конечно, никакая шлюха не будет исходить соком, как сладкий перезрелый персик. Не знаешь, у твоей хозяйки есть любовник?
– Иногда у неё в комнате ночует муж её сестры, – проворчал Волчок. – Отец моей невесты.
==3–4 июня 427 года от н.э.с. Исподний мир==
На ужин отец опять позвал Милуша и Славуша, только на этот раз вокруг стола суетились слуги. Спаска не хотела есть, но отец уговорил её немного посидеть за столом.
Она боялась, что после ужина придётся объясняться со Славушем, и поэтому надеялась улизнуть как можно скорей.
В замке только и говорили, что о новом оружии чудотворов, а людей за стенами собиралось всё больше, не только с земель Сизого Нетопыря, но и с Выморочных земель, – в деревнях боялись предстоящей войны. Спаска приняла известие о новом оружии равнодушно, тревожило её только то, что Волче наверняка снова будет что-то узнавать для отца, а это опасно. Милуш собирался говорить об осаде, но отец начал с другого.
– Я хотел рассказать… Чтобы не было недомолвок… – Он посмотрел на Славуша. – Позавчера Волче попросил у меня руки Спаски.
Спаска обмерла. Она думала, что Волче на это так и не решился, раз ничего ей не сказал. А он, оказывается, сдержал слово.
– И что же ты ему ответил? – равнодушно поинтересовался Милуш и оторвал кусок от свиной рульки.
– Пока я ему ничего не ответил. Велел подождать годик.
– Всего годик? – угрюмо спросил Славуш.
– Во-первых, тебе ничто не мешает сделать то же самое. Во-вторых, я знаю надёжный способ избавления от соперника: довольно почаще упоминать его имя в замке. Но я это к чему… Получается, он ухаживает за Спаской… – Отец кашлянул. – …с моего ведома. И намерения у него самые благородные.
– Змай, не надо передергивать. Я не собираюсь избавляться от соперника. И если Спаска не против его ухаживаний и ты тоже не возражаешь, я могу только пожелать ему удачи, а Спаске счастья.
– Я ещё кое-что хотел сказать… Только что прилетел голубь от Зорича. В ближайшее время Волче будет находиться у портала чудотворов, на Змеючьем гребне. Его взял в секретари Крапа Красен. Это очень большая удача для нас, через него пойдёт множество сведений, которые нам необходимы. Но голубей он там держать не сможет, поэтому тебе, Славуш, иногда нужно будет ходить на Лысую горку.
Наверное, Спаска не смогла скрыть радости, потому что отец посмотрел на неё снисходительно и продолжил, обращаясь к Славушу:
– И если ты не хочешь, чтобы Спаска по ночам одна убегала на Змеючий гребень, лучше иногда бери её с собой. Пока я здесь, вопроса нет, но я думаю завтра же уехать в Хстов. Когда вернусь – не знаю. Волче не всесилен. Может, я раньше него выясню, где они будут хранить порох.
Милуш кашлянул.
– Я как раз хотел поговорить о порохе… И об осаде…
– Да можешь даже не начинать, я знаю все, что ты скажешь, – усмехнулся отец.
– Восьмиглавый змей – очень сильное оружие… – Милуш снова кашлянул.
– Милуш, ты не первый, кому это пришло в голову. И ты не первый, кому я отвечу: обойдёшься без змея. Я поклялся, что не явлюсь этому миру в облике чудовища, и я намерен эту клятву сдержать.
– Это та самая глупость, которую я ожидал от тебя услышать… – фыркнул Милуш. – Я в юности тоже давал немало клятв. Например, я клялся, что никогда не лягу в постель с женщиной, потому что это редкостная мерзость. И что теперь? Думаешь, я сдержал эту клятву?
– Когда я давал клятву, я был молод, но вовсе не наивен и не глуп. Это во-первых. А во-вторых, если над замком хоть раз появится восьмиглавый змей, можешь попрощаться с поддержкой армии Государя, она сразу же окажется на стороне храмовников.
– Что мне толку от армии Государя? Она так же разбежится, как только увидит, как бьют разрывные снаряды. И Государь не дурак воевать с храмовниками в таком положении!
– А змей, значит, такой дурак! – Отец рассмеялся. – Или ты думаешь, если снаряд разорвётся у него в брюхе, он отряхнётся и продолжит разить молниями пушки чудотворов? Нет, через десять минут в змея превратится пушкарь и полетит разить молниями колдунов! В общем, не выдумывай. У меня совсем другие планы.
– Скажи мне тогда: если рецепт бездымного пороха так прост, что в Верхнем мире его знает каждый ребёнок, почему мы до сих пор не владеем этим секретом?
– Да потому что это не только рецепт! Хлопок нужной чистоты ты ещё мог бы купить в Кине, а серную кислоту ты будешь делать в реторте? Ладно, ты получишь селитру, но как ты перегонишь её в концентрированную кислоту? Как ты будешь плавить стали высокой прочности? Где ты возьмешь топливо? Это не топорик выковать, тут не тигли нужны, а доменные печи.
– Я думаю, если бы мы занялись этим лет десять назад, сейчас мы диктовали бы Храму условия, а не он нам.
– Да ну? Милуш, не будь наивным, через месяц у Храма было бы такое же оружие, а в замке шныряли бы десятки шпионов. Шила в мешке не утаишь. И… я бы никогда на такое паскудство не пошел. Не ты ли, услышав о кинских мальчиках, грозил чудотворам карой? Гвардия ли, армия ли Государя, война между Киной и Арутой – всё равно! Это гибель наших людей, людей нашего мира, а не мира чудотворов! И нет никакой разницы, у кого это оружие окажется раньше, – через месяц после этого бездымный порох появится и в Кине, и в Лицце, и в Аруте, и в Дерте. И у Государя, смею тебя заверить.
– Думаешь, замку от этого легче?
– Во-первых, Государь создаст на пути храмовников множество препон. А во-вторых, я найду, где они будут делать и хранить порох, чего бы мне это ни стоило. Вот Спаску Волче пообещаю – он в лепёшку расшибется, третьего легата в плен возьмет, а узнает.
– Он и без этого в лепёшку расшибется. – Милуш скривил лицо. – Можешь дочку пока оставить себе.
– Ты так думаешь? – усмехнулся отец.
– Я не знаю, что у него на уме, но он показался мне очень надёжным человеком.
– Знаешь, он и Огненному Соколу кажется надежным человеком, – посмеялся отец. – И, как видишь, Крапе Красену. Я его надежность заметил ещё шесть лет назад, когда он в первый раз в Хстове появился: основательный такой, правильный. А наивный! Рот раскрыв глядел на Чудотвора-Спасителя. У Огненного Сокола хотел служить не за страх, а за совесть. Я тоже не знаю, что у него на уме, он не очень-то любит об этом говорить.
– Татка, он хочет, чтобы светило солнце. Он людей жалеет, как ты. А ещё… он если что-то считает правильным, то от этого не отступится.
– Я не думаю, что тебе стоит доверять его словам, – улыбнулся Милуш.
– А он мне ничего такого и не говорит. Я же сама вижу. Он считает, что колдунов нельзя убивать, что они приносят солнце, и он ни за что нас не предаст, даже если ему гору золота пообещают. И это не из-за меня, это потому что он считает, что так правильно. Он в самом деле надежный.
– Да я и не сомневаюсь, – согласился отец.