2–3 июня 427 года от н.э.с.. (Продолжение)
Исподний мир представлялся Йере чем-то вроде мифологического царства теней, которые бродят во мраке. И чем черней этот мрак, тем сильней тени ненавидят Обитаемый мир.
Йера вдруг улыбнулся, вспомнив наивные рассуждения Йоки о призраках, – воспоминание показалось ему светлым.
– Мой сын однажды спросил, не есть ли причисление призраков к абсолютному злу нарушением презумпции их невиновности. Он говорил, что надо учитывать их мотивы, а не просто обвинять.
– Призраки, которые приходят к мрачунам, вообще не есть зло. А те, что являются обычным людям, – неопытные мальчики, которые просто не умеют найти в межмирье мрачуна. Они понятия не имеют о том, что кого-то убивают.
– Значит, Йока был в чем-то прав? – снова улыбнулся Йера. – Если вы в самом деле знаете, что говорите, это не предумышленные убийства, а убийства по неосторожности?
– Примерно так, – пожал плечами парень.
Мысли о Йоке напомнили о том, какой вопрос задал Горен на пресс-конференции.
– Скажите, а кто подсказал вам идею, что Враг не разрушит этот мир, а, наоборот, поможет его спасению?
– Никто. Но это же очевидно вытекает из Откровения.
– Я никогда не слышал такой трактовки. Хотя, как вы понимаете, в последнее время только и делал, что выслушивал экспертов в этой области.
– Никто из экспертов не посмеет предположить, что свод сам по себе рухнет раньше, чем через сто лет. И, конечно, никакие крылья не могут его поколебать.
Йера с грустью подумал о том, что нельзя отметать в Откровении одно и опираться на другое, это непоследовательно. Но мысль о том, что Йока не разрушитель, а спаситель мира, нравилась ему, успокаивала, примиряла с самим собой, и он отбросил сомнения. Да и спорить с Гореном он побаивался.
– Скажите, а кто-нибудь ещё разделяет ваши взгляды? – спросил Йера, питая надежду на какого-нибудь здравомыслящего учёного, на чьи слова можно будет полагаться.
– Думаю, мрачуны. Но у меня нет знакомых мрачунов. Даже если бы я захотел, мрачуны не стали бы со мной говорить, это закрытая каста.
– Простите за бестактность… А от чего умер ваш отец?
По лицу Горена словно прошла судорога, Йера заметил, как трудно ему справиться с собой, но парень ответил:
– Считается, что он покончил с собой, но это неправда, отец хотел жить. И если бы надеялся покончить с собой, то выбрал бы другой способ. Дядя собирался лечить его от меланхолии, потому полиция в конце концов согласилась с самоубийством. Но я знаю: его убило Внерубежье. И мне бы очень хотелось понять, как ему это удалось…
– Он погиб за пределами свода? – переспросил Йера. Горен помолчал.
– Отец несколько лет назад предсказал и свою, и мою смерть. Мне он, конечно, ничего не говорил, я знал об этом из его дневников, которые тогда читал тайком. Он не верил в это предсказание, но меня с тех пор не брал на рудники, хотя в те времена трещины с лавой ещё не было у границ свода. Он предсказал нам обоим смерть в огненной реке.
– Но… если трещины тогда ещё не было… – пробормотал Йера, потому что Горен снова замолчал.
– Он упал в ковш с расплавленным чугуном… Случайно этого произойти не может, никто в здравом уме близко не подойдет к ковшу, когда из домны выпускают чугун. Полиция подозревала дядю, но до суда дело не дошло. Все рабочие видели, что дядя хотел его остановить. И я видел…
Йера не успел подумать о том, что подобное способно помутить рассудок и более зрелого человека, как Горен резко, безо всякого перехода сменил тему:
– Хотите почитать кое-что из записей моего отца? Всех дневников у меня нет, их… забрали, когда отец… когда полиция вела расследование.
– Что ж, это было бы интересно… – пробормотал Йера, не столько в надежде на сто́ящую информацию, сколько не желая оскорбить память отца Горена.
* * *
Инда не солгал Йере Йелену: на случай локального обрушения свода, причем для самых разных ситуаций, действительно существовали планы эвакуации населения.
Но в случае глобального падения свода эвакуация была бессмысленна, хотя такую модель рассматривали и просчитывали. Более чем неутешительно выглядела эта модель: даже если после первого удара Внерубежья хоть кто-то уцелеет, то долго не проживет – ничего живого Внерубежье Обитаемому миру не оставит. А ведь это было и наиболее вероятным развитием событий.
Накануне Инда снова ездил в Магнитный, не удовлетворившись переданными с метеостанции данными: трещина подползала к границе свода, лишь незначительно отклонившись в сторону Брезена. И…
Инда мог поклясться, профессора Важана и Йоку следовало искать именно там, неподалеку от свода. Скажем, в пределах пешей доступности. На берегу небольшого, но проходимого для лодки водоёма. Впрочем, в девственных лесах, испещрённых сеткой рек и ручьёв, найти одиноко стоящий дом было практически невозможно.
Инда вспомнил о коротком веке воздухоплавания, бесславно завершившемся около пятидесяти лет назад… Если бы не свод, летательные аппараты могли бы стать обыденностью, как авто. Всё возвращается к своду.
Свод – проклятье Обитаемого мира!
В Тайничной башне Инде передали короткий и сухой доклад Красена: при том, что Инда с некоторых пор испытывал к этому человеку явную неприязнь, нельзя было отказать ему в умении собирать информацию и излагать её коротко и по существу.
Инда поднялся к Приору, чтобы обсудить вести Исподнего мира. Особенно важным он счел напоминание о том, что человек, убивший змея, сам превращается в змея. К тому времени проверить это утверждение не составило труда (в известном смысле, конечно): из архивов давно была поднята вся информация о змеях и змееборчестве.
Это утверждение не опровергал ни один миф, ни один научный труд прошлого. Приор поморщился в ответ на слова Инды, посчитал, что тот слишком доверился и словам оборотня, и сомнительным выводам архаичной науки.
– Я всего лишь хочу перестраховаться, – пожал плечами Инда. – Оборотень прав: если вместо него к нам на следующей неделе явится безмозглое чудовище, одержимое ненавистью к Обитаемому миру, ситуация будет непредсказуемой. Нам ведь надо уничтожить оборотня, а не поменять шило на мыло.
– Может, у тебя есть какое-то предложение?
– Конечно. Оборотень ненароком дал понять, что, если его убьет чудотвор, всё будет иначе. И мне кажется, в замке как раз есть подходящая кандидатура убийцы. В конце концов, у кого ещё имеется такая возможность? И для чего мы держим агента в замке колдунов?
– Внедрить этого агента в замок стоило большого труда, он ещё не начал работать в полную силу, а ты хочешь, чтобы он так рисковал?
– Он, часом, не твой родственник? Сдаётся мне, все вокруг только и делают, что пекутся о здоровье Праты Сребряна. Агент в замке – не самоцель, не так ли?
– Он сын моего погибшего друга. – Приор недовольно сложил губы. – И я видел в нём не диверсанта, и даже не осведомителя, а, скорей, созерцателя, учёного наблюдателя за Исподним миром изнутри…
– Нам хватает учёных наблюдателей в Исподнем мире. И созерцателей тоже. К тому же я слышал, что он превосходно стреляет из лука.
Приор помолчал и нехотя ответил:
– Хорошо. Пусть попытается. Но… А если сказки Исподнего мира не лгут? Если он в самом деле превратится в змея?
– Ты только что даже слышать об этом не хотел! – посмеялся Инда. – Думаю, не превратится. А если и превратится, то спасёт этим сотни тысяч жизней – это ли не достойная чудотвора гибель?
– Ты уверен, что спасёт? А не наоборот?
– Нет, не уверен. Но вероятность значительно меньше, чем в случае со стрелком из Исподнего мира. Я, конечно, понимаю, Прата Сребрян – ценный для Тайничной башни экземпляр, но почему бы ему не попытаться убить оборотня так, чтобы мы могли заполучить его мёртвое тело?
– Ты ставишь невыполнимые задачи, Инда…
– Это лишь пожелание.
Это пожелание Инда высказал не просто так. Слишком уж гладко всё складывалось, словно оборотень сам подбросил идею о Прате Сребряне: чудотвор, отличный лучник, живет в замке рядом с жертвой… Не исключено, что оборотень давно вычислил агента чудотворов и теперь навязывает Инде какую-то игру.
Чего проще: заставить агента рапортовать о выполненном задании и объявить себя мёртвым. Никто не проверит… И даже если в замке есть агенты храмовников, каждый его обитатель не приложит голову к груди «убитого», не позволят.
Инда решил лично курировать операцию, и хотя мало понимал в таких вещах, но только тогда он мог быть уверен, что оборотень не дурит головы остальным её участникам.
Впрочем, Инда всё равно сомневался в успехе и не делал ставку на этот кон. Он был весьма удивлен, когда от Дланы Вотана ему передали просьбу о встрече – Инда надеялся, что его дела никак не пересекаются с делами куратора службы здоровья, и с некоторых пор чурался мозговеда.
Но Вотан не собирался лезть в мозги Инды – он был обеспокоен судьбой Праты Сребряна, что раздражило Инду ещё сильней, чем заступничество Приора.
Вотан тоже дружил с отцом Сребряна и принимал некоторое участие в воспитании мальчика. Его родители жили в Исподнем мире (созерцателями, надо полагать), Прата учился в закрытой школе, но Вотан брал его к себе на выходные и каникулы. Они встречались и теперь, когда Сребряну случалось бывать в Тайничной башне.
Инда, возможно, был слишком категоричен, когда ответил Вотану так же, как и Приору. Но задумался: судьба кинских детей не волновала Вотана совершенно, не волновала настолько, что он не видел ничего зазорного в превращении их в животных. Но почему-то он сперва вступился за дочь оборотня, а теперь, пусть и опосредованно, способствует тому, чтобы и сам оборотень остался в живых…
Он ратовал также за передачу ему кураторства над Йеленом.
Складывалось впечатление, что Вотан вовсе не против того, чтобы второе Откровение Танграуса воплотилось в жизнь…
Глупость, конечно, и не вполне логичная, но Инда не отбрасывал пришедшие ему в голову мысли на основании того, что не мог сразу найти им логического подтверждения. Девочка, которую Вотан защищал, в Откровении не упоминалась, забота о её жизни и здоровье полностью отвечала стратегии максимального сброса энергии.
* * *
Ничта Важан никогда не думал, что страх может быть таким пронзительным, таким… острым. Когда он увидел махонькую фигурку Йелена на фоне черных туч Внерубежья, это было только предчувствие страха, его предтеча.
Йелен брёл вперед, словно сомнамбула, шатаясь и переваливаясь с боку на бок, что нисколько не напоминало его обычную походку. И дело было не только в лёгких подземных толчках, которые уже ощущались в теле свода, – нет, он не балансировал на ходу, как это сделал бы любой человек, когда теряет равновесие. Он будто спал.
Когда же они с Цапой подоспели к спуску в долину и Ничта увидел распластанную на камнях мальчишескую фигурку, вот тогда он испугался. Первый раз в жизни так… остро. Он не подумал даже о грудной жабе и спустился вниз быстрей Цапы – вовремя…
Конечно, никаким объяснениям Йелена про удар мрачуна Ничта не поверил, но вид у парня был такой, будто его в самом деле ударил сильный мрачун. А впрочем… оказаться в долине именно в минуту сильнейшего подземного толчка… Парень просто испугался, но не желает в этом признаваться.
Но не его испуг взволновал Важана, а причина, заставившая Йелена спуститься в долину. Ничта долго расспрашивал мальчишку, но вразумительного ответа не получил. Неужели он слышит зов Внерубежья?
Зов крови, инстинкт саморазрушения. Но в этот раз Йелен не брал энергии – ещё не оправился после водопада. Зачем тогда спускался?
Ничта думал, что и во вторник занятия придется отложить, но к вечеру Йелен отошел, взбодрился, был полон нетерпения и желания идти к своду. И профессор не нашел ни одной причины этот поход отложить. Он не сомневался, что парень побоится спускаться вниз, хотя бы на секунду задержится на краю – нет, преподанный Внерубежьем урок пропал напрасно.
Как только Йелен ощутил на лице ветер, его нетерпение перехлестнуло через край, он издал победный клич и бросился вперёд со всех ног (хотя Ничта и кричал, чтобы он остановился). Что-то странное было во всем этом, что-то неразгаданное…
Какие инстинкты он, Ничта Важан, заложил в это тело, в это сознание? В какие странные игры со стихией играет мальчишка! Сколько Ничта ни припоминал, так и не вспомнил ни одного древнего ритуала, похожего на эту игру, а впрочем – много ли историки на самом деле знают о древних ритуалах?
Но… в этом однозначно проглядывало что-то первобытное, что-то архаичное – словно в незапамятные времена не только человек говорил со стихией, а и стихия говорила с человеком.
2–3 июня 427 года от н.э.с. (Продолжение)
Йера вышел от Инды задолго до заката и направился домой пешком, как и собирался: ему нужно было проветриться и спокойно подумать, поэтому он не торопился.
Прогулка не стала напрасной – Йера неожиданно вспомнил молоденького журналиста с длинными волосами, спросившего о падении свода. Вряд ли этот парень был мрачуном, но что-то же заставило его задать этот вопрос? Кто-то же натолкнул его на эту мысль?
И к возвращению домой Йера принял решение: на следующий день подготовить и собрать пресс-конференцию. Этот журналист не может там не появиться, если следит за работой думской комиссии.
Предположение подтвердилось: Йера увидел паренька ещё до начала пресс-конференции, сквозь щёлку в душной портьере разглядывая зал, переполненный прессой. Тот сидел в самом дальнем углу с печальным и равнодушным лицом, словно пребывал в иных сферах, недоступных простым смертным. Совсем ещё мальчик, не больше двадцати лет. Во времена Йеры молодежь иначе выражала протест против старшего поколения…
Пресс-конференция началась бурно: щёлкали магниевые вспышки, мешая расслышать многочисленные вопросы и сосредоточиться на ответах, журналисты не соблюдали очередности, выкрикивали вопросы (и желчные комментарии) с места, и стоило большого труда заставить их слушать.
Кроме Йеры, в пресс-конференции приняли участие ещё пятеро членов комиссии, мнения их существенно разнились, поэтому прессе было где развернуться. Йера старался оставаться объективным и говорить о существе, пойманном в лесу, лишь то, что мог подтвердить документально.
Но даже это вызвало бурю: со стороны левых – возмущения, а со стороны правых – одобрения. Желтая пресса потирала руки, предвкушая сочинение новых сенсаций. Шум вокруг заговора мрачунов подняли представители правых газет, но быстро успокоились, когда речь зашла о чудовище, посетившем Обитаемый мир.
Потому что Йера имел неосторожность сказать, что не уверен в смерти монстра, так как чудотворы не предоставили комиссии ни единого доказательства того, что он на самом деле мёртв. От неожиданности этого заявления газетчики несколько минут молчали, и только их растерянность позволила молоденькому журналисту подняться и высказаться. Голос у него был негромкий, но прозвучал в наступившей тишине зловещим предупреждением:
– «Крылья нетопыря взрежут непрочный щит». Откровение прямо указывает, что сначала чудовище повредит свод и вызовет катастрофу, и только после этого сын росомахи прорвёт границу миров. Не означает ли это, что корень зла в чудовище, а Враг лишь смягчит падение свода?
Если бы Йера не побывал за пределами свода, он бы посчитал это заявление глупой выдумкой. Журналисты уже опомнились, и со всех сторон посыпались беспорядочные вопросы, а он сидел и осмысливал сказанное, не в силах оправиться от потрясения.
Он хорошо успевал в школе, и даже с его скудными знаниями в области естествознания было ясно: если Исподний мир примет удар Внерубежья вместе с Обитаемым, этот удар будет вполовину слабей. Всё перевернулось с ног на голову: Враг может как погубить этот мир, так и спасти. Йока не монстр, не орудие абсолютного зла, а, возможно, единственная надежда Обитаемого мира…
В перерыве Йера подозвал секретаря и велел проводить молоденького журналиста в свой кабинет. Юноша попытался воспротивиться, но посмотрел по сторонам и неожиданно согласился. Йера проследил направление его взгляда и заметил у выходов из зала людей в коричневых куртках – предосторожность оказалась не напрасной.
Конец пресс-конференции был скомкан и превращён в свару между газетчиками, Йера чувствовал себя донельзя усталым и успел пожалеть о том, что в кабинете, вместо чашки кофе, его ждёт трудный разговор с журналистом.
Парень чувствовал себя в чужом кабинете довольно свободно, Йера застал его стоящим у окна: одной рукой он откинул белоснежную штору, в другой держал чашечку кофе, любезно предложенную секретарем. Поднос стоял на журнальном столике около дивана, а блюдце с ложкой – на столе Йеры, возле окна.
Парень обернулся на звук открывающейся двери и молча кивнул Йере, предложив взглянуть в окно. Стоило определённых усилий вспомнить о свободе от условностей, которую Йера искренне декларировал. Впрочем, поведение журналиста вряд ли было бесцеремонным, скорей именно свободным от условностей…
Окна кабинета Йеры выходили во двор, и, выглянув, он увидел лишь карету скорой помощи со значком клиники доктора Грачена на лобовом стекле.
– Я думал, на этот раз меня арестуют, – неуверенно улыбнулся парень.
– Сомнение в основном постулате теоретического мистицизма не всегда рассматривается как преступление, – пожал плечами Йера. – Хороший защитник не оставит от обвинения камня на камне.
– У доктора Грачена защитников не предлагают. – Журналист на секунду вскинул глаза.
Сначала Йера не понял, что означают эти слова, а когда догадался, зачем во дворе стоит карета скорой помощи, был и смущён, и обескуражен. Даже отступил на шаг, предположив, что рядом с ним стоит безумец. А разве человек в здравом уме стал бы публично задавать столь провокационные вопросы?
Профессор Камен вообще не желал вести разговоров о падении свода, хотя знал об этом немало… Йера поспешно задернул штору и предложил парню кресло – тот сел глубоко и закинул ногу на ногу, снова заставив задуматься о разнице между бесцеремонностью и свободой от условностей, и Йера одернул самого себя: возможно, это воплощение его собственных юношеских мечтаний о всеобщем равенстве. Не так давно и Инда сидел в этом кресле, закинув ногу на ногу…
Вошедший секретарь лишь удивленно покосился на гостя – он принёс кофе, позволив оттянуть нелёгкое начало разговора.
Отрешенность на лице парня казалась Йере уже не данью моде, а признаком безумия, и печальный взгляд – не способом привлечь внимание девушек, а следствием беспричинной меланхолии.
===2–3 июня 427 года от н.э.с.. Продолжение===
Его звали Града Горен. Он первым начал разговор, нарушив тягостное молчание.
– Вы ведь позвали меня не просто так, судья? – Парень снова поднял глаза лишь на секунду.
– Я лишь хотел понять, что заставило вас задать мне вопрос о падении свода… – смущенно пробормотал Йера. – Наверное, у вас были основания предполагать, что чудотворы не могут его удержать…
– А вы когда-нибудь бывали за пределами свода, судья? – ответил парень вопросом.
– Да. Чуть больше недели назад.
– Вам не показалось, что свод – слишком хрупкая скорлупа, чтобы защитить Обитаемый мир от Внерубежья?
– Я думаю, для того чтобы делать заявления о ненадежности свода, одних ощущений мало. – Йера едва смог скрыть разочарование.
– Оно… говорило с вами? – На этот раз парень пристально посмотрел Йере в глаза и даже откинул с лица мешавшую этому прядь волос. Йера кашлянул и опустил взгляд.
– Что вы имеете в виду?
– Внерубежье. Вы слышали его голос?
Йера с тоской подумал, что напрасно затеял этот бессмысленный разговор, лучше было бы откинуться в кресле с чашкой кофе и просто отдохнуть. Он знал о безумии не так уж много, но определённо считал «голоса» его вернейшим признаком.
– Нет, голосов я там не слышал, – смущенно ответил Йера. – А что вы делали за пределами свода?
– Вы, наверное, знаете плавильню «Горен и Горен»? Первый Горен – мой покойный отец, а второй – дядя. Отец часто бывал на рудниках, – сказал парень и поспешно добавил: – Но теперь я порвал со своей семьёй…
Он говорил тихо и вовсе не запальчиво, чего Йера ожидал от безумца. Казалось, этот разговор бередил какие-то его душевные раны, потому что каждое слово он выдавливал будто с трудом.
– Продолжайте, я вас внимательно слушаю, – подбодрил его Йера.
– Оно говорит «Я иду». Верней, это раньше оно говорило, а теперь кричит. Оно… угрожает, понимаете? И сила Внерубежья такова, что оно имеет основания угрожать.
В глазах Горена мелькнул странный огонёк, и Йера решил, что с безумцем следует разговаривать на его языке и ни в коем случае ему не противоречить…
– Но это вовсе не означает, что Внерубежье способно обрушить свод. Я не говорю, что не согласен с вами, напротив, у меня есть основания предполагать, что чудотворы не могут удержать свод. Но для официального их обвинения одних ощущений и домыслов мало. Поэтому я и хотел выяснить, что вы об этом знаете.
Йера не был уверен в том, что Горен его понимает. А тот, задумавшись ненадолго, ответил:
– Вы знакомы с энергетической моделью двух миров?
– Простите, энергетической моделью чего? – переспросил Йера. Горен улыбнулся углом рта.
– Двух миров. Эта модель известна каждому мрачуну и чудотвору. С ней знакомы и некоторые ученые. Но поскольку она расходится с основным постулатом теоретического мистицизма, то относится к области герметичных научных знаний. Не подумайте, что мой отец был дельцом, делец – его брат, мой достопочтенный дядюшка. Мой отец был учёным, он закончил горный факультет Ковчена и долгое время работал там. Он ещё в студенческие годы увлекся герметичными науками, но не волнуйтесь, он не сочувствовал мрачунам, напротив – его гораздо больше занимал теоретический мистицизм, а не запрещенный оккультизм. Судья, вы знаете, из чего возник мистицизм?
– Я представляю себе это не очень хорошо…
– Из экстатических практик чудотворов. И эти практики включали в себя не только приём и отдачу энергии, но и многое другое. В частности, из попыток чтения и внушения мыслей на расстоянии родилась практика путешествий по иным мирам. Чудотворы способны видеть межмирье, для этого достаточно инициации, но проникновение…
– Погодите, погодите… – оборвал Йера. – О каком приеме энергии вы говорите?
– Энергетическую модель двух миров можно описать в двух словах: мрачуны отдают энергию призракам, в Исподний мир, а чудотворы забирают её у тех, кто населяет Исподний мир.
Как просто… Как логично. И вот это тривиальное утверждение, понятное даже ребёнку, – предмет изучения герметичных дисциплин? Тайна за семью печатями?
– В случае равновесном, – продолжал Горен, – из этого можно было бы извлечь обоюдную пользу, но равновесия никогда не было за всю историю двух миров. До начала эры Света, во времена гонения на чудотворов, в Исподний мир передавалось больше энергии, чем чудотворы могли вернуть. Но тогда людей было меньше, в том числе и мрачунов, поэтому наш мир недостатка энергии не ощущал. А в Исподнем мире энергия сбивалась в сгустки и порождала чудовищ, которые иногда пересекали границу миров. После того как начались гонения на мрачунов, всё изменилось в другую сторону: теперь чудотворы получают гораздо больше энергии, чем мрачуны способны отдать.
– Да, это я уже понял… – пробормотал Йера. – И каким вам видится выход из сложившейся ситуации?
– Мне? Выхода нет. Чудотворы привели мир к катастрофе, до неё остался один шаг. Всё, что они могут предложить, лишь полумеры, которые оттягивают конец, но не решают проблемы. Следующей их полумерой станет сокращение расхода энергии.
Йера подумал, что рассуждения Горена не так уж безумны. Может, он напрасно посчитал его сумасшедшим?
– И сколько времени, по-вашему, продержится свод?
– Я не знаю. Но расчет чудотворов, по которому у нас есть ещё лет сто, – это или ложь, или ошибка. Я не могу сделать свой расчет, даже мой отец не мог сделать расчет, это довольно сложно. Но я видел Исподний мир и видел то, что происходит за сводом. Этого достаточно, чтобы… ощутить… Вы понимаете меня?
– Не совсем… – честно ответил Йера, смешавшись.
Человек, который видит Исподний мир и верит в то, что видит, не может быть психически здоров. Ну как если бы Йера заявил вдруг, что вчера встречался с умершими родственниками, которые посоветовали ему принять в Думе новый закон о правилах погребения.
– Свод скоро рухнет, это не смутное ощущение, не подумайте! Я… я занимался мистическими практиками… Нет, я не чудотвор, но в детстве мне казалось, что всего можно добиться тренировкой. Я изучал труды древних мистиков, их собирал мой отец… Но экстатические практики вредят рассудку нечудотворов. Когда отец узнал, что я тоже пробовал заглянуть в Исподний мир, он избил меня в кровь, хотя раньше и пальцем меня не трогал. Он пришел в отчаянье, понимаете? В общем, всё это закончилось трагично: отец погиб, я полгода лечился… Но дело не в этом. Дело в том, что эти практики и в самом деле развивают сверхсознание. Чудотворы погрязли в добыче энергии и забыли о корнях ортодоксального мистицизма, власть над миром волнует их больше, чем созерцание, самосовершенствование, стремление к чистому знанию…
Йере захотелось сжать руками виски. Слишком много информации, и, возможно, какая-то её часть – вовсе не плод больного воображения безумца. Наверное, только безумцы в этом мире способны задаваться подобными вопросами, человеку в здравом рассудке не придет в голову сомневаться в чудотворах…
Йера снова пожалел о том, что больше не сможет поговорить с профессором Каменом, – ничего не остаётся, только выслушивать бред сумасшедшего и искать в нем крупицы истины.
Конечно, опираться на доводы вроде «я ощутил» или «развитие сверхсознания» ни в коем случае нельзя, но, вспоминая опыт судебных расследований, Йера понимал: если не знаешь, что искать, не найдешь ничего. Возможно, Горен может подсказать, в каком направлении вести поиск, как действовать дальше. Ведь не вызвало же у Йеры сомнений его описание энергетической модели двух миров…
И хотя наука ещё не доказала существования Исподнего мира, но заявления Камена вкупе с тюрьмами для мрачунов было вполне достаточно, чтобы Йера допустил: Исподний мир есть реальность. И сумасшедшего сказочника он не задумываясь причислил к представителям Исподнего мира. Так почему бы не пойти дальше?
2–3 июня 427 года от н.э.с.
Мрачуны перекачивают энергию в Исподний мир… Йера Йелен снова удивился самому себе: как он раньше не додумался до столь очевидной вещи?
Впрочем, это было очевидно только за рамками основного постулата теоретического мистицизма. А существовал ли в теоретическом мистицизме этот постулат? Или он придуман для таких, как Йера, непосвященных?
Страшная картина предстала перед ним, логичная, как таблица умножения: от начала эры света чудотворы уничтожали тех, кто должен был обеспечить равновесие в двух мирах. И результат этого уничтожения – то, что происходит за сводом.
С каким сарказмом профессор Камен говорил: «Даже не нарушая основных постулатов теоретического мистицизма, можно предположить, что генерируемая чудотворами энергия не находит выхода и скапливается за сводом». А генерируемая ли?
Если призраки получают энергию от мрачунов, то откуда её берут чудотворы? И нет ли в Исподнем мире других призраков, сродни мрачунам, которые отдают энергию чудотворам?
И тогда… тогда в Исподнем мире происходит прямо противоположное, и появление сказочника-оборотня приобретает совсем другой смысл, и прорыв границы миров уже не представляется бессмысленным злом, хотя и остается катастрофой.
Йера на минуту представил, что будет, если эта информация выльется на страницы газет. Крушение основ! Уничтожение государств! Открытая конфронтация с чудотворами и ответная реакция: этот мир не может существовать без их энергии. Демократия превратится в диктатуру, диктатуру чудотворов. Когда им нечего будет скрывать, они задавят Обитаемый мир шантажом. Счастливый благополучный мир превратится в мир страха, неуверенности и ожидания конца.
Так может быть, чудотворы правы, не раскрывая миру своих секретов? Они якобы продолжают преследовать мрачунов, но смертные казни случаются все реже и реже, в тюрьмах заключенные имеют человеческие условия для жизни, могут брать энергию из-за свода и беспрепятственно отдавать её своим призракам. И… вот для чего им нужен Йока! Сбрасывать энергию в Исподний мир! Не уничтожить Врага, а использовать на благо Обитаемого мира – разве это не достойная цель?
Пошатнувшийся под ногами Йеры мир постепенно снова обретал прочный фундамент. Чудотворы знают, что делают. Они исправляют допущенные ранее ошибки, ведь в начале эры света никто не слышал о законе сохранения энергии. И делают они это так, чтобы люди Обитаемого мира жили спокойно и счастливо, разве это не правильно?
И тогда понятно, почему мрачунов продолжают преследовать: мрачуны не могут согласиться с абсолютной властью чудотворов, они как раз были бы рады обнародовать информацию о грядущей катастрофе, они были бы рады и прорвать границу миров, лишь бы лишить чудотворов власти. По какой тонкой грани проходят иногда политические решения!
Казалось бы, надо позволить мрачунам жить спокойно (например, в удалённых от людей поселениях, где призраки не потревожат людей), но это очень быстро приведет к их усилению, объединению, и тогда они смогут бороться с чудотворами за власть.
Йера был новым человеком в большой политике и, конечно, сделал для себя немало неприятных (если не сказать шокирующих) открытий, но одно понял довольно ясно: отстаивая интересы избирателей, совсем необязательно доносить до них, как именно ты это делаешь. Возможно, многие политические лидеры знали о том, о чем Йера только что догадался, ведь это было не так сложно. Но… продолжали помалкивать.
Кто-то из тех же соображений, что и Йера, кто-то – из страха перед чудотворами. Выстроенная в голове модель была уютной, удобной, давала ощущение уверенности, пока Йера не вспомнил о расчете, по которому свод простоит не сто, а лишь десять лет. И то, что он увидел за сводом, заставляло поверить в этот расчет.
«Хлынет огонь в леса…» Что за строчки шли дальше? «В страхе дрогнут творящие чудеса…» Согласно тексту Откровения, сначала рухнет свод, и только потом будет прорвана граница миров… И чудотворы ничего не смогут с этим сделать. Они проиграют!
Холодный пот выступил на лбу от этой мысли. Знать об этом и не предупредить людей – это бесчеловечно. Сохранять видимость спокойствия, играть в политические игры, печатать в газетах оптимистичные заявления и делать вид, что миру ничто не угрожает, – это предательство! Полагаться на авось в такой ситуации – чудовищная безответственность.
А впрочем, почему безответственность? Не могут же чудотворы открыто признать своё бессилие! И что в таком случае может он, Йера Йелен? Если катастрофа неизбежна, нужно готовиться к катастрофе! Нужно строить убежища, возводить на пути лавы защитные сооружения, создавать запасы продовольствия, питьевой воды и медикаментов.
Да, это вызовет панику, разрушит привычный уклад, приведёт к политическому коллапсу – но это спасёт человеческие жизни.
Йера представил себе, что начнется, объяви он во всеуслышание о неизбежности катастрофы. Богатые и знатные не станут дожидаться подтверждения или опровержения этой гипотезы, а кинутся углублять подвалы и набивать их консервами.
А что сделают люди победней? Особенно живущие не в отдельных домах, а в многоквартирных муравейниках на окраинах Славлены? Что будет с городом Магнитным, если лава, торя дорогу по мягкой породе, зальет их подвалы? Не пора ли чудотворам посмотреть правде в глаза?
Он сам послал Инде телеграмму с просьбой о встрече и даже подумывал о том, что вместо телеграммы следовало передать записку с шофером, но решил, что это было бы слишком официально. Инда ответил тут же – приглашением на ужин.
Дом чудотвора только казался скромным – на самом же деле не уступал в роскоши особняку Важана. Только роскошь эта не бросалась в глаза, в ней не было излишеств.
Из прислуги Инда держал только дворецкого, садовника и молодого секретаря, но секретарь распрощался с Йерой, едва успев поздороваться, а присутствие дворецкого не ощущалось: он лишь поприветствовал Йеру на входе и проводил в столовую, где уже был накрыт стол на двоих.
Столовая, в отличие от других домов, нисколько не напоминала парадную залу, напротив, была совсем небольшой и уютной комнатой. И Йера сперва удивлялся странному свету, который словно наполнял пространство вокруг, не давал теней и, казалось, заставлял светиться все вокруг, пока не понял: потолок и верхняя часть стен были выложены пластинами из солнечного камня. Роскошь, доступная лишь чудотворам…
– Я рад тебя видеть, друг мой, – сказал Инда и улыбнулся так искренне, что невозможно было не улыбнуться в ответ. Голос его в маленькой комнате прозвучал приглушенно, располагая к доверительной беседе.
– Да, я тоже… – кашлянув, ответил Йера. Получилось немного фальшиво.
Ужин, как и особняк, только казался скромным, на деле же состоял из изысканнейших блюд и дорогих многолетних вин. Чудотворы богаты. Они не могут не быть богатыми, ведь весь Обитаемый мир платит им за свет солнечных камней. И, надо отдать им должное, власть – абсолютная власть над миром – не развращает их. Так красивая женщина без заносчивости принимает комплименты и объяснения в любви, в то время как дурнушка глупо кокетничает и хихикает от неуверенности в своих чарах.
– Я слышал, ты познакомился с профессором Каменом? – начал Инда, едва усевшись за стол.
– Да. Он преподавал моему сыну естествознание.
– Все преподаватели до единого, которых Важан пригласил к твоему сыну, были мрачунами. И что они лепили – и продолжают лепить – из Йоки, можно догадаться. Я боюсь, твой сын под таким влиянием действительно рано или поздно превратится во Врага.
– Где он сейчас? – тут же спросил Йера, едва не забыв, зачем сюда пришел.
– А этого, мой друг, никто не знает. Кроме мрачунов. Его украли у нас из-под носа. При попытке остановить мрачунов погибло два чудотвора. Их убил небезызвестный тебе сказочник. Впрочем, ему не впервой убивать чудотворов.
В этом Йера не нашел ничего удивительного. Если чудотворы методично на протяжении пяти столетий уничтожали мрачунов, кто-то из мрачунов непременно начнет убивать чудотворов.
– У меня есть и ещё одно неприятное известие, – продолжил Инда. – Мальчишке предъявили копию документа об усыновлении.
Йера сначала похолодел, а потом почувствовал, как капельки пота катятся с висков на шею. Он забыл о том, что Йока – Враг, который уничтожит этот мир. Забыл о том, что собирался предать его ради спокойствия и процветания этого мира…
Какая жестокость! Какая чудовищная чёрствость – лишить ребёнка самой светлой, самой нужной в жизни иллюзии, по сути – веры в родительскую любовь!
Он отодвинул от себя тарелку и сложил на неё приборы: после этого кусок не полез бы в горло. Но дворецкий тарелку забрать не поспешил.
– И… как… – Йера проглотил ком в горле: от жалости к своему (да, своему!) ребёнку он с трудом удержался от слёз.
В то время Йера не думал о том, что Йока оттолкнёт его теперь, не простит обмана, перестанет считать отцом, и как раз тогда, когда более всего нуждается в отце! Он думал о Ясне, о её нервном расстройстве – о том, как больно Йоке было узнать, что она не родная ему мать.
Мальчик любил её так искренне, так наивно и безыскусно искал её внимания, так верил в ответную любовь! За три недели Ясна ни разу не спросила, где Йока и что с ним. Не потому, что не хотела о нем вспоминать или выбросила его из головы, нет.
Она словно боялась о нём заговорить, боялась заглянуть в будущее даже на один день. Её нервное расстройство быстро прошло, и со стороны казалось, что всё в полном порядке, но Йера видел, как иногда останавливается её взгляд, например, за ужином, когда она видит пустующее Йокино место за столом.
– Я думаю, он это переживет, – проворчал Инда. – Дело не в этом. Дело в том, для чего они это сделали. Они не могли этого не сделать.
– Да, именно об этом я хотел поговорить. – Йера взялся за вилку с ножом только для того, чтобы придать себе уверенности.
– О чём?
– Я собираюсь сделать заявление на завтрашнем заседании Думы о том, что крушение свода возможно и даже весьма вероятно.
– Ты сошел с ума? – Настала очередь Инды отложить приборы.
– Нет. Я считаю, что это заявление поможет подготовиться к катастрофе и уменьшить число жертв.
– Йера, ты не в своём уме… – Инда натянуто засмеялся. – Какая катастрофа? Свод простоит ещё сто лет. Но дело даже не в этом. Ты представляешь, к чему это приведёт?
– Да, Инда. Паника. Пустые лавки и магазины. Взлёт цен на продовольствие, давка на рынках и на вокзалах, осада складов, остановка крупных предприятий и прочие неприятности. Но это всё равно меньшее из зол.
– Нет, Йера. Ты ошибаешься. Это приведет к другому: тебя снимут с поста председателя комиссии, вышвырнут из Думы и отправят в клинику доктора Грачена.
– Да, и об этом я хотел поговорить тоже. О том, что не только исполнительная, но и законодательная власть – марионетки в руках чудотворов.
– А тебе бы хотелось иного? – Инда криво усмехнулся.
– Мне бы хотелось, чтобы о крушении свода людям сообщила не Дума, а Тайничная башня.
– Я не уполномочен вести переговоры такого уровня. Попробуй поговорить об этом с Гроссмейстером Тайничных башен, может быть, он тебя послушает.
– Инда, я не шучу. Что́ чудотворы делают для предотвращения катастрофы, я уже понял, достаточно было просмотреть финансовую отчетность Магнитогородской тюрьмы. Но что чудотворы сделали для спасения людей в случае наступления катастрофы? Или вам нет дела до человеческих жизней?
– Ты наивен, как ребёнок. Никакой катастрофы не будет.
– Я своими глазами видел лаву, подступившую вплотную к своду.
– Ну и что? Я тоже её видел. – Инда невозмутимо вернулся к еде. – Кстати, как продвигается работа думской комиссии? По-моему, настало время объявить о результатах.
– Ты имеешь в виду то несчастное существо, найденное в лесу? Некоторые члены комиссии возражают. Этот полузверь никак не может быть Врагом, способным прорвать границу миров.
– Вот и отлично. Мрачуны попытались создать Врага, но вместо сильного мрачуна получили никчемного получеловека, неопасного и заслуживающего не казни, а лечения у доктора Грачена. Впрочем, я бы настоял на казни – вдруг способности к прорыву границы миров лишь дремлют на дне его угасающего разума?
Он смеялся! Более того, он считал, что вправе отдавать Йере распоряжения! Словно знание Йеры о месте чудотворов в этом мире развязало ему руки, а не устыдило!
– Казнить эту невинную тварь – всё равно что повесить грудного младенца. Это… неэтично. – Йера покрепче сжал в руках приборы – он был не готов к подобным играм и с трудом сдерживал гнев.
– Иногда для предотвращения паники можно повесить и грудного младенца. – Инда был невозмутим и продолжал есть как ни в чем не бывало.
– Консерваторы настаивают на доследовании. Их не убедили рисунки на валунах.
– Ещё бы! Ведь такие, как Важан, кормят консерваторов с руки. Именно поэтому казнь – лучший выход из ситуации. Это и успокоит толпу, и положит конец ненужным слухам.
– Я всегда считал приговор невиновному самым страшным просчетом в карьере судьи, как для хирурга смерть больного на операционном столе. Каждый имеет право на ошибку, но судья, выносящий ложный приговор, всё равно что хирург, который нарочно зарежет больного во время операции. Убийца.
Инда расхохотался:
– Милый мой, о чём ты говоришь? О какой этике ты рассуждаешь? Неужели ты, как и Ясна, ненавидишь своего приёмного сына и надеешься от него избавиться? Я возьму эту мысль на заметку, это был бы интересный штрих к портрету депутата Верхней палаты. О, найдется немало журналистов, готовых писать длинные и слёзные очерки о твоем изощренном цинизме!
– Ты угрожаешь мне?
– Я? Йера, мне смешно! Ты не просто наивен – ты глуп, если до сих пор не понимаешь главного.
– И в чем же состоит это главное? В том, что я – лишь кукла, ослушавшаяся кукловода? – Йера почувствовал: ещё немного, и он повысит голос, не выдержит закипавшего в груди гнева. И разговор закончится безобразной ссорой.
– Это тебе тоже полезно помнить, но главное всё же не в этом. Главное в том, что чудотворы без тебя знают, что делать. В том, что лучшие умы Обитаемого мира не первый год бьются над задачами, которые ты третьего дня соизволил осознать. Ты похож на младшеклассника, вздумавшего доказать Великую теорему, ещё не освоив толком арифметики. Не суйся не в свое дело, Йера! И всё будет хорошо – и для тебя, и для Обитаемого мира.
– А почему я должен быть уверен в том, что чудотворы эти задачи решат? И решат их не в свою пользу, а в пользу моих избирателей? Где гарантия, что под Тайничной башней нет надежного убежища на десять тысяч человек и самим чудотворам бояться нечего?
– Можешь не сомневаться, убежище под Тайничной башней есть. Только ни одно убежище не спасёт от землетрясения и потока лавы. Но раз уж ты столь настырный, скажу тебе по секрету, что на все возможные случаи обрушения свода существуют тщательно проработанные планы эвакуации людей, давно созданы продовольственные склады, расписаны по квадратному локтю помещения для приема беженцев, по минутам – движение поездов, авто и морских судов, место каждого врача, полицейского и пожарного. И я очень сомневаюсь, что сборище горлопанов, коим является Государственная дума, в состоянии не то что организовать – хоть сколько-нибудь тщательно продумать подобное!
31 мая – 2 июня 427 года от н.э.с. Исподний мир. (Продолжение)
Дверь распахнулась от ловкого пинка ногой – кофе принесла домоправительница. Крапа сам стал именовать служанку домоправительницей, уж больно горда была и основательна. Высокая, тощая, она смотрела на Крапу чуть ли не свысока, хотя знала своё место и выражала мнение лишь позой и плотно сжатыми губами.
Больше прислуги Крапа не держал.
Домоправительница поставила серебряный поднос на столик перед камином, зажгла свечи на каминной полке и сунула лучинку под давно подготовленные дрова.
– Спасибо, – кивнул ей Крапа.
Она, как всегда, окинула его холодным взглядом и вышла, плотно прикрыв за собой дверь. В её спальне над кроватью простиралась длань Предвечного, а в углу стоял лик Чудотвора-Спасителя, и домоправительница не ложилась спать, не простояв перед ним на коленях положенной четверти часа, – Крапа чувствовал льющуюся сквозь стены энергию её любви. Искренней любви. Потому что неискренняя любовь силы не имела.
Гость первым пересел поближе к огню и кофе. А Крапа подумал, что если он не солгал (вдруг), то мог бы существенно дополнить и Энциклопедию Исподнего мира, и архивы Тайничной башни.
Крапа по крупицам собирал историю Млчаны, и в особенности историю Цитадели, библиотека которой сгорела во время эпидемии, не оставив никаких летописных свидетельств.
– Какая милая светская беседа у нас с тобой получается, – сказал гость, отхлебывая кофе. – Я слышал, чудотворы дали добро на убийство Государя?
– Твои осведомители неправильно поняли мои слова. Я сказал лишь, что чудотворы не смогут предотвратить это убийство.
– До чего же ты хитрый жук, Крапа Красен. Ты, наверное, знаешь: я люблю убивать чудотворов. Из всех чудотворов мне не хотелось бы убить только двоих: тебя и Инду Хладана.
– Вот как? Почему именно Инду Хладана? – Крапа не спросил о себе, потому что из всех чудотворов именно Хладан заслуживал смерти – с точки зрения интересов Исподнего мира.
– Я не знаю. Он мне интересен. И… я чувствую в нём что-то такое. Кстати, передай ему вот что: змей не может повредить свод при всем желании. Свод – поле, проницаемое для живого.
– Да? И Откровение Танграуса не сбудется? – осклабился Крапа.
– Сбудется, конечно. Но непрочный щит взрежут отнюдь не крылья нетопыря. Инда знает, что́ может привести к ослаблению поля настолько, что в Обитаемый мир хлынет лава.
И внезапно Крапа подумал, что этот человек (или не человек?) не должен умереть. Это была бы слишком большая потеря для обоих миров.
– Обязательно передам. Но, думаю, ты до этого не доживешь.
– Вот как? – усмехнулся гость. – Не сомневаюсь, что чудотворы поставили своей целью меня уничтожить. Не мытьем, так катаньем.
– Да, и если чудотворы ставят перед собой какую-то цель, они не останавливаются, пока её не достигнут. Мы уничтожим тебя, даже если для этого придется утопить в крови всю Млчану. А уж замок Чернокнижника и подавно.
– Ах вот как? – Гость довольно улыбнулся. – Ты предлагаешь мне сдаться добровольно? Или я, или сотни тысяч невинных жертв? Я правильно тебя понял? Чудотворы мастера заключать сделки. А знают ли чудотворы, что тот, кто убьет змея, сам станет змеем? Что на моё место тут же встанет преемник?
– Кто? Меткий стрелок, который застрелит тебя из лука, едва завидит на стене замка? Огненный Сокол уже предложил лучника, у него в бригаде, разумеется, был стрелок. И разумеется, один из лучших в Млчане, – наверняка именно он должен был стрелять и в Государя.
Крапа, конечно, понимал, что прикидываться дурачком, выбалтывающим противнику свои намерения, долго не получится. Но пусть гость думает, что Крапа хочет его напугать.
– А почему нет? Или меткий стрелок не порождение этого мира? Вся разница только в том, что я держу в узде ту силу, которая стоит за моей спиной, а у моего преемника не будет времени этому научиться. Но хода истории это не изменит. Потому что Откровение Танграуса – неотвратимое будущее вашего мира.
Прата Сребрян… Если передать Инде Хладану эти слова, он сразу же подумает о том, что змея должен убить тот, кто порождён не этим миром. А передать ему эти слова придётся. Во-первых, это может его отрезвить и толкнуть на поиск других, менее радикальных решений. А во-вторых… Если этому человеку суждено умереть, то пусть свод лучше стоит на месте.
– Тогда это сделает чудотвор.
– Я не знаю ни одного чудотвора, который умеет стрелять из лука, – усмехнулся гость.
Крапа задумался, прежде чем сказать следующую фразу. И дело не в том, что он побоялся выдать себя и свои намерения, – ведь даже в пылу спора (а этот спор пылким вовсе не был) дипломат должен думать над каждым своим словом. Он понял, что с головой выдаст Прату Сребряна. И вместо того чтобы сказать «А я такого чудотвора знаю», он произнес обтекаемое:
– Это можно сделать и ножом.
Вот так. Пусть знает, что ему и в замке следует опасаться нападения из-за угла.
* * *
Баба Пава намеревалась сидеть в комнате всю ночь (как просидела весь день), но Волчок выставил её вон и закрыл обе двери на засов. Они со Спаской сидели у открытого окна, глядя на болота, – бок о бок. И когда гасли сумерки, ему казалось, что впереди бесконечная ночь.
Он держал её руки в своих, и мял их, и прижимал к лицу, касался губами. Он перебирал её остриженные волосы и вдыхал их травяной запах, согревал её на своей груди и поглаживал по хрупкой спине. Её прикосновения были несмелыми, словно она боялась обжечься – как он боялся ненароком оцарапать её ладонью.
Он рассказывал ей о детстве, лавре и немного о гвардии, она – о родной деревне, об отце и жизни в замке. Он не стал говорить о том, что ему ответил Змай, а она не спросила.
В окно с болот тянуло холодком, слышны были крики ночных птиц и лягушачий хор, и не успел Волчок оглянуться, как чернота ночи начала стремительно сереть: пасмурный рассвет набирал силу, скоротечное время неслось вперед, и Волчку казалось, он слышит грохот колес, и стук копыт, и посвист возничего, который торопит лошадей, гонит время вперед всё быстрей и быстрей. И не боится, что дорога, по которой летит время, ведёт к обрыву.
Волчок прижал её к себе, обхватив обеими руками. Удивительное махонькое и нежное существо… Такое хрупкое, такое уязвимое, что, кажется, сожми чуть посильнее – и сомнется, как цветок. Дохни чуть горячее – и растает, как снежинка, дунь – и развеется, как парок над горячей кружкой.
– А вы можете, когда посылаете голубя, и мне написать письмо?
– Голуби не для этого. Каждая записка с голубем – риск. Знаешь, зачем Огненный Сокол возит с собой своего Рыжика? Чтобы перехватывать голубей.
Она послушно вздохнула.
– А можно я вам письмо напишу? Кто-нибудь из замка в Хстов поедет, и я попрошу Зоричу передать.
– Только не называй меня по имени. А лучше дай Милушу прочитать, перед тем как отправить.
– Нет, я не смогу Милушу такое дать. Разве можно! – Она повернулась боком и потерлась щекой о его грудь. – Я ещё подумала… Если мне нельзя из замка выходить, а вы будете тут рядом где-нибудь… Я могла бы выйти к вам. Ну хоть на минутку…
– Нет.
– Ну пожалуйста…
– Нет. Тебе нельзя выходить из замка даже на минутку. И мне нельзя к замку подходить.
– Неужели вы сможете пройти мимо и не взглянуть на меня?
– Ну только если я буду совсем близко, – улыбнулся Волчок. – И смогу незаметно пройти в замок.
Рассвет сменило утро – летнее, зелёное, тёплое. Давно прошла пора завтрака, и баба Пава похрапывала под дверью: устала, наверное, подглядывать в щелку и прислушиваться.
И каждая минута казалась последней, и мучительными стали объятья, и всё внутри металось между счастьем и болью скорого расставания, и невозможно было выпустить её из рук, оставить хоть на миг, но нужно было это сделать…
Они уже не тратили время на слова: Волчок целовал её лицо, и она отвечала ему торопливыми и короткими поцелуями. И иногда замирала, глядя в его глаза. И он тоже смотрел на неё, как будто хотел навсегда насмотреться…
Послышалась короткая возня под дверью и сонный удивленный возглас бабы Павы, кто-то дернул дверь, а потом забарабанил в неё кулаком.
– Волче, открывай немедленно! – раздался голос Змая.
– Татка приехал… – Спаска прикусила губу, а Волчок поднялся на ноги.
– Немедленно открывай, я сказал! – Змай снова шарахнул кулаком в дверь. – Какого лиха вы там делаете?
Волчок отодвинул засов и не успел её толкнуть, как она распахнулась. Змай решительно шагнул через порог, но, оглядев Волчка, остановился и вытер пот со лба:
– Уф… А я-то думал…
– Татка, ты что, сердишься? – Спаска вышла ему навстречу.
– Уже нет. – Змай прошел в комнату и, кинув на пол увесистую сумку, сел за стол.
Баба Пава хотела войти вслед за ним, но Волчок лишь глянул на неё, и она прикрыла дверь снаружи.
– Татка, я никогда не видела, как ты сердишься! – рассмеялась Спаска.
– Да я бы его убил… Если что… – проворчал Змай.
– Ты плохо думаешь о своей дочери. – Волчок сел напротив.
– Разве? – усмехнулся Змай.
– Мне казалось, она настолько тебе доверяет, что не задумываясь сделает всё, о чем ты попросишь.
– А я, по-твоему, только и ищу подходящего случая, чтобы предать её доверие? – Волчок вдруг разозлился. – Да пошел ты!..
– А то я не знаю, как легко потерять голову! Наедине с девушкой, запершись на засовы…
– Я, в отличие от тебя, головы никогда не теряю. И в Хстове не кричу при встрече: «Здорово, Змай, давно не виделись».
– А я что, назвал тебя по имени?.. – спохватился Змай.
– Ты проорал его на весь замок.
– Едрить твою бабушку… Я не хотел…
– Да ну? А может, наоборот, решил от меня избавиться?
– Чушь не городи. Я сам с тобой разберусь, мне для этого Огненный Сокол не понадобится. Кстати, об Огненном Соколе: он вчера тебя искал. Кроха, принеси нам поесть чего-нибудь, а?
– Хорошо, – согласилась Спаска, и Змай продолжил, когда она вышла: – Любица сказала, что ты уехал в Горький Мох, сватать её племянницу. Там подтвердят, конечно, но лучше бы до этого не доводить. Огненный Сокол велел тебе передать, чтобы ты не возвращался на заставу, а явился в «Сыч и Сом» завтра к десяти утра. Сдаётся мне, он тебя вытащит из бригады штрафников. И очень вовремя.
– Что-то случилось? – Волчок с тоской подумал о встрече с Огненным Соколом. На заставе служить было гораздо проще.
– Да. Для начала чудотворы дали добро на осаду замка. И на самом деле у меня к тебе серьёзное дело, гораздо более важное, чем твои шуры-муры с моей дочерью. Головы он не теряет… А кто избил горбуна при всём честном народе?
– Горбун убивал детей. Я жалею, что не изрубил его в куски.
– Да ладно, это я к слову. Слушай меня: я никогда раньше о невозможном тебя не просил, а теперь попрошу. Чудотворы передали Храму оружие – бездымный порох. Его будут называть оружейным хло́пком. Мне нужно знать, где его будут делать и где хранить. Иначе замок за один день сровняют с землей. И это будет не самое страшное – того и гляди от Хстова камня на камне не останется.
– Всё зависит от того, где я буду служить. Если на заставе, это невозможно.
– Сделай невозможное, Волче. Из этого оружейного хлопка будут делать разрывные снаряды. Представь себе, что бочка с порохом влетает в это окно и взрывается, – вот что такое этот оружейный хлопок. И стрелять они будут с расстояния в тысячу локтей, их не достанут ни лучники, ни наши пушки. А три их пушки за час уничтожат замок: им не надо остывать по полчаса, скорострельность примерно один выстрел в минуту. Мы даже не успеем вывести отсюда женщин и детей. Десяток выстрелов, и упадет стена. Ещё три – и рухнет Укромная.
– Я попробую.
– Если тебе придётся выдать себя – уходи в замок. Эти сведения стоят того, чтобы считать твоё дело в гвардии законченным. Кстати, в сумке – гвардейская форма. Не новая. Сапоги я взял побольше. Во-первых, боялся, что будут жать, во-вторых, нужно хоть одно отличие от тех примет, которые теперь знает Огненный Сокол.
– Нельзя носить сапоги не по размеру, стучать будут. Это сразу заметно.
– Наматывай портянки потолще, – пожал плечами Змай. – И подковки прибей – никто стука не услышит.
– Понимаешь, если Огненный Сокол хоть раз уличит меня во лжи, он никогда мне больше не поверит.
– Право, не будет же он тебя разувать? – фыркнул Змай.
– Знаешь, когда я болел тифом, он раздевать меня не стал, но рубаху порвал до подола. Проверял, есть ли сыпь.
– Вот как… Я не знал.
– Именно так. Хотел сказать тебе спасибо за вычищенную саблю – её он проверил тоже. И булавку, конечно…
– Твоя золотая булавка мне надоела хуже горькой редьки – я сделал сразу четыре. Две будут у Зорича, если снова потеряешь – возьми у него.
31 мая – 2 июня 427 года от н.э.с. Исподний мир. (Продолжение)
* * *
Крапа имел свой дом в Хстове – небольшой и уютный, на Столбовой улице, соединявшей Дворцовую площадь и площадь Чудотвора-Спасителя.
Он никогда не приглашал к себе нечудотворов, и не потому что скрывал такие богатства Верхнего мира, как водопровод и канализация, – он словно ревновал это место, ему было бы неприятно видеть здесь даже Огненного Сокола (которого он по-своему уважал), а тем более Стоящего Свыше или хстовского Сверхнадзирающего.
После тяжелого дня хотелось покоя и одиночества, но Крапа должен был проверить схему, которую набросал третий легат, – как храмовники намерены хранить свои новые военные тайны. Крапа не сомневался, что о скором появлении оружия от чудотворов уже докладывают Государю, а возможно, и Чернокнижнику – на переговорах присутствовали три писаря, и минимум один из них был шпионом.
Но это входило в планы и Храма, и чудотворов: пусть все знают и боятся, один только слух об оружии может стать способом сдерживания Государя. Конечно, рецепт бездымного пороха, способ выплавки нужных сталей и устройство мощных орудий станут известны Государю рано или поздно, но лучше бы это случилось как можно позже.
А пороховой склад способна уничтожить одна горящая стрела, поэтому никому не нужно знать, где храм производит порох и где его хранит.
Вот на это Крапа и намерился сделать ставку: уничтожения замка можно избежать, если Чернокнижник будет знать, где делают бездымный порох. Государь вряд ли осмелится на такую диверсию, а Чернокнижнику терять нечего. Но оружия в руки Государя лучше не давать – это в самом деле чревато большой гражданской войной.
Крапа расположился в уютном кресле под лампой с солнечным камнем. Здесь, в Исподнем мире и особенно в Хстове, энергия текла в его тело прямо из воздуха, он чувствовал подъём, и ему казалось, что он способен осветить солнечными камнями весь город.
Чудотворы, не привыкшие к болотной сырости и дождливой погоде, обычно быстро утомлялись здесь, начинали задыхаться и кашлять, Крапа же давно тут прижился и перестал замечать дождь, слякоть и гнилостный запах болот.
Зато ничем не сдерживаемую энергию – любовь жителей Исподнего мира – ощущал и принимал со смесью чувства вины и благодарности. Эта чистая и искренняя любовь заслуживала ответной. Хотя бы от кого-нибудь из тех, в кого верят и на кого уповают простые и темные прихожане Храма.
Он не успел вникнуть в схему, которую набросал третий легат, как внизу зазвонил колокольчик, и старый лакей открыл входную дверь. Крапа нехотя поднялся с кресла и вышел на лестницу. Но лакей уже закрывал двери на засов – это мальчишка-посыльный принес пакет.
И снова вести оказались недобрыми. Это было донесение от одного из личных шпионов Крапы, который служил в секретариате Государя и обходился Красену дороже остальных.
В пакете содержалась лишь точная копия письма Государя хстовскому Сверхнадзирающему. В нём Государь уведомлял Храм, что в случае угрозы замку Сизого Нетопыря армия Млчаны будет вынуждена встать на его защиту, ибо земли млчанской знати, по сути, принадлежат Государю, а Милуш Чернокнижник из рода Сизого Нетопыря пока ещё остается подданным Государя.
За те подати, что ежегодно платит замок, за рекрутов и прочие государственные повинности он имеет право на защиту государства. Если бы речь шла о столкновении двух знатных родов Млчаны, Государь не стал бы вмешиваться, но речь идет об отторжении земель и людей с этих земель, а в особенности наиболее ценных для государства людей (так и было написано и дважды подчеркнуто) от государства в собственность Храма.
До этого ни разу в столь официальном документе колдунов не называли наиболее ценными для государства людьми… Государь поспешил с этим письмом – теперь ему не так просто будет отказаться от своих слов, а отказаться от них придётся. Если он не хочет потерять государство вместе с замком Сизого Нетопыря.
Скорей всего, письмо было отправлено до того, как ему доложили о сегодняшних переговорах.
Красен поморщился: мальчишка…
Бескомпромиссный заносчивый мальчишка, уверенный в своих силах и любви к нему народа. Но он не читает ежедневных проповедей своему народу, он не сможет даже оправдаться, если завтра Храм объявит его пособником Зла.
В этом мире нет газет и журналов, его народ не умеет читать, а глашатаев на улицах слушают только в ожидании зрелищ, но никак не оправданий. И меньше всего народу понравится мобилизация в армию, которой нечем будет поживиться в случае победы. Нет, в его руках бездымный порох не станет оружием сдерживания…
Сжигать письмо Красен не стал, ему хотелось сохранить этот исторический документ в архивах Тайничной башни. Да и вряд ли в его дом мог проникнуть чей бы то ни было шпион. В этом мире технологии подслушивания развиты необычайно для своего времени, но проходить сквозь стены шпионы пока не научились.
Стоило Красену подумать об этом, как сзади, в глухом углу комнаты, раздался еле слышный шорох. И тут же в спину уперся взгляд… Нет, не взгляд даже – что-то иное, словно сама смерть нацелилась на него из угла, словно арбалетный болт на натянутой тетиве, готовой сорваться.
Крапа прислушался, но дыхания не услышал. И почему-то побоялся оглянуться, и не только оглянуться – шевельнуться побоялся. Будто и в самом деле был под прицелом. Будто находился на расстоянии одного броска от ядовитой змеи…
Мысль о змее – о реальной возможности оказаться с ядовитой змеей в тесной комнате – напугала его до капелек пота на лбу. Руки, сжимавшие подлокотники, бессильно обмякли, похолодели, и стали ватными ноги.
Прошло несколько томительных секунд, Крапа слышал какое-то движение за спиной и ждал, когда сильное гибкое тело обовьётся вокруг сапога… А потом за спиной, на расстоянии не более локтя, раздался насмешливый голос:
– А теперь можешь обернуться, Крапа Красен.
Это было сказано на северском языке. Крапа почувствовал себя припертым к столу – он не мог отодвинуть кресло, а встать ему мешала столешница.
– По-моему, я достаточно тебя напугал… – сказал его непрошеный гость, сделал два шага в сторону и присел на край стола.
Крапа поспешил развернуть кресло боком к столу, чтобы прямо смотреть в лицо незнакомцу.
– А теперь посмотри на меня внимательно, Крапа Красен. Чтобы между нами не оставалось никаких недоговоренностей. Когда я хочу, даже чудотворы не видят того, что стоит за мной в межмирье, но при желании я могу это показать. Посмотри, Крапа Красен.
===31 мая – 2 июня 427 года от н.э.с. Исподний мир. Продолжение===
На празднике мрачунов Крапа видел этого человека слишком издали и не разглядел его лица. Он был похож на своё фото, но только похож. Обычный человек, заговоришь с ним на улице и не поймешь, кто стоял рядом с тобой.
Красен примерно знал, что́ увидит в межмирье, но всё равно поразился. Не силе, раскинувшей крылья за спиной этого человека, а тому, что это за сила. Ненависть… Это слово пришло в голову, едва Крапа заглянул в межмирье.
А что ещё должна была породить эта земля? Противовес любви, льющейся через границу миров.
– Здравствуй, Живущий в двух мирах… – усмехнулся Красен.
– Я читал твои статьи в энциклопедии Исподнего мира, – кивнул тот как ни в чем не бывало. – Дай-ка мне взглянуть на это письмо.
Он протянул руку, и Крапа, словно в магнетическом трансе, вложил в неё сложенное вчетверо донесение. Гость пробежал его глазами, тут же отдал и бесцеремонно развернул к себе разложенную на столе схему третьего легата.
Впрочем, у того была хорошая привычка не доверять бумаге конкретных имён и названий.
И лишь одно могло бы взволновать Красена – нетрудно догадаться, что третий легат замаскировал за словами «оружейный хло́пок».
– Я так и думал, – удовлетворенно кивнул гость. – Больше мне от тебя ничего, в сущности, не надо. Всё, что мог, ты уже сделал.
– Ты, наверное, самый лучший шпион в двух мирах.
– К сожалению, я не могу находиться в нескольких местах одновременно, это существенно меня ограничивает.
– Не хочешь выпить кофе?
– Да ты гостеприимный хозяин, Крапа Красен… Не удивлюсь, если на столе третьего легата сейчас уже мигает солнечный камень. Или в соседнем кабаке, где пьют твои телохранители?
– Я сам могу справиться с любой угрозой. Чудотвору не нужны телохранители. Тем более здесь, где энергии так много.
– Удар чудотвора не может раздавить змею, он имеет псевдомеханическую природу. Что-то в змеином теле устроено не так, как в человеческом, я чувствую лишь приятное покалывание. А то-то было бы здорово давить клопов под перинами… Я одно время интересовался герметичной зоологией и просто зоологией, даже ознакомился с новой теорией эволюции, которая вызывает так много споров у ученых Обитаемого мира. И заметил, что чем ниже уровень развития организма, тем устойчивей он ко всяким неприятностям, вредным для человека: к морозу, огню, сырости, суши. И особенно поразительно, что низшие существа не боятся небесного электричества, ударов чудотвора и мрачуна. Что лишний раз подтверждает родство этих сил природы.
Гость огляделся и придвинул к себе кресло, стоявшее у стены.
– Я мало разбираюсь в зоологии и не верю в теорию эволюции, – сказал Красен.
– Напрасно, мне она нравится. Ладно, давай выпьем кофе, раз уж через пять минут сюда не ворвутся молодчики в грязных тяжёлых сапогах. Перестаю любить людей в тяжёлых сапогах, когда собираюсь стать змейкой или ящеркой.
Крапа дёрнул за верёвку с колокольчиком на другой стороне стены. Может, старый лакей был не слишком расторопен, зато фанатично предан и дому, и его хозяину. И не поменял бы жизнь среди солнечных камней на золото.
Крапу слуга считал столь продвинутым на пути Добра, что чудотворы снисходили в его дом и не оставляли его ни днём ни ночью. Крапа не заставил старика подниматься наверх, вышел на лестницу и приказал принести кофе на двоих.
– И как часто ты бываешь в моём доме? – спросил он, возвращаясь в кресло.
– А что мне здесь делать? Ты не беседуешь здесь со своими осведомителями, не принимаешь гостей из Особого легиона, а твои бумаги мне малоинтересны. Я и сегодня зашел только для того, чтобы посмотреть тебе в глаза. После того как узнал о сегодняшних переговорах во дворце Стоящего Свыше.
– И что ты увидел в моих глазах?
– Ты дипломат, что я мог в них увидеть? Но, знаешь, мне доставляет удовольствие пугать чудотворов. Это даже приятней, чем их убивать. Вкус страха бывает очень разным. Если человек мечется, потеряв голову, вкус его страха подобен едкой горечи, он раздражает змею, приводит её в ярость. И оно понятно: кому охота ползать с отдавленным хвостом? А вкус твоего страха был неимоверно приятен, он завораживал, но не успокаивал. И если можно говорить, что змея в такие минуты наслаждается властью, то это одно из самых рискованных её наслаждений. Она его смакует. Вот вкус страха Огненного Сокола похож на прикосновение к раскалённой игле языком – от него лучше бежать. Есть люди, которые в минуту опасности начинают быстро и хладнокровно соображать. Они обычно любят опасности.
– Ты заглянул и к Огненному Соколу? – улыбнулся Крапа.
– Зачем? Он же не чудотвор. Интересный тип, не лишенный принципов, не чуждый благородства, в отличие от чудотворов. И при этом не знающий сострадания. Меня удивляет, как его быстрый и совершенный ум легко договаривается с совестью. Ведь он искренне верит, что служит Добру. Когда он был юн, я пробовал с ним говорить об устройстве двух миров. Возможно, он мне и поверил, но это не отвратило его от карьеры в гвардии. Ему нужно кому-то служить, он не способен к рефлексии.
– А Государь? Его мировоззрение поменялось, когда ты поговорил с ним об устройстве двух миров?
– Государь – моя самая большая удача. И, возможно, самая большая ошибка. Знаешь, он совсем не боится змей. Я был его сказкой и его сказочником. Он вырос с мыслью о том, что чудотворы – это злые духи, отнимающие у людей сердца. Я знал, что в решительный миг он выступит против Храма в открытую. Он похож на Вереско Хстовского даже внешне, и я подозреваю, что в нём течет кровь Белой Совы, а не Белого Оленя.
– Я видел портрет Вереско Хстовского и не нахожу сходства… – в замешательстве пробормотал Красен.
Вообще-то Вереско Хстовский на этом портрете имел весьма отталкивающий вид.
– Сохранился только один его портрет, где ему далеко за пятьдесят, уже со шрамом. Ранение в лицо очень исказило его черты, отсюда кривой рот и разные глаза. К тому времени он заматерел, расплылся и стал совсем не похож на красивого тонкокостного мальчика, каким был в юности.
– Ты так хорошо изучил биографию Вереско? В замке остались какие-то архивы с рисунками?
– Я хорошо его знал. Лет с семнадцати примерно.
– Насколько мне известно, Вереско Хстовский родился примерно в девяносто пятом году до начала эры Света… – сказал Крапа, холодея.
– В девяносто шестом. Он лжёт… Он нарочно лжёт, чтобы придать собственной персоне значительности.
С семнадцати лет? Крапа прикинул в уме – с семьдесят девятого года? Незадолго до гибели Айды Очена. Убитого змеем… А змея он только что видел в межмирье.
31 мая – 2 июня 427 года от н.э.с. Исподний мир. (Продолжение)
* * *
Волчок проснулся поздно днём и едва поднялся – каждое движение отдавалось в пояснице. Спаски в комнате не было, а Змай брился перед умывальником.
– Ты чего это еле ковыляешь? – спросил он, не оглядываясь.
– Вчера по спине дубиной схлопотал, теперь поясница болит.
– Я Милушу скажу, он посмотрит. Лучше бы, конечно, у Свитко спросить, он хороший травник. Но… вдруг болтать начнет.
– Да не надо. Пройдёт. Не стоило столько пить. А… где Спаска?
– У бабы Павы, вышивает гладью – достойное царевны занятие, ты не находишь? – Змай спросил это как-то особенно едко, как будто хотел в чем-то уязвить.
– Я поговорить с тобой хочу… – буркнул Волчок.
– Умойся сначала, а я пока раздобуду чего-нибудь на завтрак. Там и поговорим.
На завтрак Змай раздобыл холодной говядины, сыра и три бутылки вина.
– Это тебе не у мамоньки: горячие оладушки с молочком… У Милуша десяток поваров, а жрать, как всегда, нечего. – Он выставил на стол вино и принялся резать говядину.
– Я не буду пить, – сказал Волчок поспешно.
– Да и не пей. Только как ты без вина говорить будешь?
– Я серьёзно хочу поговорить…
– А то я не знаю, о чем ты говорить собрался. Давай, говори. – Змай с усмешкой откинулся на спинку стула.
– Думаешь, мне для храбрости надо выпить? Не надо. Отдай за меня Спаску.
Змай покусал губы, выбил пробку из бутылки и налил себе вина.
– Это мне не для храбрости, а с похмелья… – пробормотал он и исподлобья посмотрел на Волчка. – Знаешь, я тебя очень ценю. И даже уважаю. Но свою дочь я ценю гораздо больше, поэтому не обижайся.
– Не отдашь? – усмехнулся Волчок.
– Я ещё не решил. Я вообще раньше шестнадцати её отдавать не хочу. Я человек небедный, сбагрить дочь с рук на руки не тороплюсь. Но вот скажи мне, Волче, как ты себе это представляешь?
– Рано или поздно я уйду из гвардии. У меня кое-что отложено… Я могу купить дом – не в городе, конечно, но где-нибудь здесь, поблизости… – Волчок замолчал.
– Ты говори, говори. Ну? Дом – уже хорошо.
– Она не будет голодать, я все для неё сделаю…
– Голодать не будет? – Змай подался вперед. – Тоже неплохо. Дальше давай.
– Что ещё ты хочешь услышать?
– Я хочу услышать, как моя дочь, которая сейчас вышивает шёлком по батисту, будет зимой полоскать бельё в ледяной воде, скрести дощатые полы, выносить помои и выгребать золу из печки. Ломать спину на огороде, вставать до света и доить корову – а у тебя будет корова, я не сомневаюсь, а то и две. И как она будет рожать детей каждый год по штуке, одной рукой качать люльку, а другой – мешать кашу в горшке на печи. Пока не подрастут мои старшие внучки и не начнут ей помогать. Ты такого счастья хочешь моей дочери?
– У меня другого нет. – Волчок посмотрел Змаю в глаза и усмехнулся.
– Так и хочется ответить: а на нет и суда нет… Я, конечно, уважаю чувство собственного достоинства, с которым ты это говоришь… Но мне почему-то хочется другой судьбы для своей дочери. Она видит границу миров и межмирье лучше, чем я и любой колдун Млчаны. Она учит геометрию и естествознание, понимает энергетическую модель двух миров, строит карты силовых потоков, я уже не говорю про врачевание: она лучше Свитко разбирается в ядах и сильнодействующих травах. Она не просто колдунья – она дочь змея… И ты хочешь сделать её простой деревенской бабой? Может, тебе лучше поискать простую хорошую девушку? Которая будет ценить то, что ты ей сможешь дать?
– Мне не нужно других девушек…
– Верю. Потому что все они в сравнении с моей дочерью проигрывают, – самодовольно сказал Змай. – Но через год она разочаруется в тебе, и тогда домик за высоким забором будет для неё темницей, понимаешь ты? Ей всего тринадцать, таких, как ты, у нее будет ещё десяток! Это ты будешь любить её до гроба, а она нет! Ты хочешь стать её проклятьем?
– Нет, не хочу. Что ты мне предлагаешь?
– Для начала я предлагаю подумать. Тебе подумать – она думать не будет, ей кажется, что всё ясно. Ещё я предлагаю подождать – ей подождать, может, она разлюбит тебя раньше, чем будет поздно что-то менять. В-третьих, если вы оба подумаете и подождёте, я поставлю тебе такие условия, что и жениться не захочется.
– Ты уверен?
– Ты по-другому видишь место мужчины в семье. Это тебе придется идти за ней, а не ей за тобой. Ты будешь её придатком, а не она твоим. Так часто бывает при неравном браке. И ты с этим не смиришься, я знаю. А если смиришься, то таким ты ей будешь не нужен.
– Ты бы предпочел видеть зятем Славуша?
– Беда в том, что у меня только одна дочь, и я хочу для неё слишком много. А вообще-то я уже нашёл ей подходящую партию, но, боюсь, она моего выбора не оценит. Пока с тобой год-другой не поживет. И иногда я думаю, что надо пойти по простому пути: стерпится – слюбится.
– Значит, Славуш?
– Да нет, не Славуш, с чего ты взял? Я их даже не познакомил ещё. Кстати, учти, что Славуш не чужой ей человек – близкий друг, она к нему привязана. Она и так в тебя влюблена, какие ещё победы тебе нужны?
– Он уверен, что она принадлежит ему, – проворчал Волчок. – И мне это не нравится. Я думал, ты ему что-то пообещал.
– Нет, ничего я ему не обещал. А ты в самом деле ревнивый. И такого счастья я дочери тоже не хочу. Ты собственник, властный и не терпящий возражений, а она существо из мира грёз, к ней надо прислушиваться. В неволе она зачахнет…
– Я подумаю над твоими словами. Сколько ты предлагаешь думать и ждать?
Змай ухмыльнулся:
– Я бы хотел, чтобы прошло года три, но пожалею и тебя, и её. Год. Через год можем вернуться к этому разговору. Но если ты, мерзавец, посмеешь…
Змай уехал в Хстов, не дожидаясь обеда, а, чтобы Волчок не скучал, принес ему книгу – в замке было множество книг. Змай привозил Волчку книги и в Хстов (и за любую из них его могли объявить врагом Храма), но эта была особенной, потому что написал её Славуш-сын-Ивич Вышьегорский из рода Серой Белки. Для детей – учеников Милуша.
И Волчок обиделся было – углядел в этом желание уязвить его, выставить дураком, но в конце концов проглотил обиду: это был довольно сложный, но понятный учебник по естествознанию.
Спаска вернулась в свою комнату незадолго до обеда (в замке поздно вставали и поздно обедали) – вместе с бабой Павой, которая посмотрела на Волчка такими глазами, что захотелось провалиться сквозь землю.
– Доброе утро, – сказал Волчок.
– Утро! – фыркнула та. – День давно! Это у лежебок утро!
– Доброе утро, – улыбнулась ему Спаска и повернулась к няньке:
– Волче-сын-Славич вовсе не лежебока, он обычно до света встает. Он вчера устал, ему надо было выспаться.
– Бражничать устал? От этого больше всего и устают, – проворчала нянька. – Безобразие это. Чтобы в комнату невинной девочки мужика привести… У отца твоего вообще соображения нет никакого.
– Вот вы отцу это и скажите, – пожал плечами Волчок. – Спаска-то здесь при чем?
Спаска с улыбкой приложила палец к губам, но было поздно: нянька вдохнула поглубже, уперла руки в бока и начала, наступая на Волчка:
– А вот тебя я забыла спросить, что мне делать! Ни стыда, ни совести! Приведут проходимца, а я потом отвечай за девочку! Раз позволили тебе тут находиться, так сиди и помалкивай! Знаю я таких прохвостов: чуть отвернись, и под юбку девочке полезет! Глаза-то бесстыжие! И правильно тебе вчера Славуш по зубам-то дал – сразу небось тебя разгадал, натуру твою продувную! Ты в её сторону и смотреть не смей, она тебе не хстовская распутная девка, чтобы ты глазами своими наглыми на неё пялился! И не…
Волчок не дал ей договорить – поднялся и рыкнул негромко:
– Ты, бабка, на кого рот разинула?
И только потом сообразил, что он не на базаре в Хстове, и гвардейской кокарды на нём нет, и вообще, нехорошая это привычка – на людей огрызаться. Любая хстовская торговка (будь Волчок даже в форме гвардейца) за словом бы в карман не полезла, им так просто рот не заткнёшь – прожжённые бестии.
Но баба Пава, видно, была совсем другого сорта, потому что присела от испуга и прошептала восторженно:
– Ох…
Волчок сел обратно на стул и проворчал:
– Серебро не забудь пересчитать, когда я уйду…
Она послушно закивала, будто всерьез собралась пересчитывать серебро. Спаска засмеялась, прикрывая руками рот.
– Нечего смеяться! – строго сказала ей нянька. – Я принесу обед, а ты накрой на стол. И это не дело, что я должна сама носить еду с кухни…
– Так Милуш велел, – ответила Спаска, улыбаясь. – Хотите, я схожу на кухню?
– Этого только не хватало! Нечего тебе возиться с горячими горшками, еще обожжёшься. Что я тогда скажу твоему отцу? – Баба Пава скосила глаза на Волчка, словно искала одобрения.
– Баба Пава! Я же сто раз вам говорила, что у тётушки Любицы я сама готовлю еду! А тут – только принести.
– Вот пусть тётушка и дает отчёт твоему отцу, если что. А мне такой радости не надо. – Она еще раз посмотрела на Волчка вопросительно – верно ли она рассуждает? – и направилась к двери.
– Ой! – Спаска расхохоталась, когда дверь за нянькой захлопнулось. – Ой, я не могу! И как вы догадались, что на неё просто прикрикнуть надо?
– Да я и не кричал вовсе…
– С бабой Павой Милуш так разговаривает, так она его уважает и боится. И ещё метельщик один – его она тоже слушается. А отец с ней по-хорошему, поэтому она его ни во что не ставит. Она не злая на самом деле, она меня любит, только хочет, чтобы я была как настоящая царевна… – Спаска присела к столу напротив Волчка. – Ой, а вы книжку Славуша читаете?
Волчок смутился, но вида не показал:
– А ты вот так с одного взгляда догадалась?
– Так я же её пять раз переписывала! Сильней естествознания я ненавижу только вышивку. Ну и геометрию ещё. А Славуш нарочно написал её так, чтобы ничего непонятно было… – Она рассмеялась.
– По-моему, всё понятно. Надо только подряд читать, не пропускать ничего.
– Да? Что, и вот это понятно? Про сложение несущих?
– Ну здесь же всё подробно объясняется… – Волчок смутился ещё сильней – ему показалось, что она его проверяет.
– Славуш – он ужасно умный… Но я ничего в его книжке не понимаю. И терпеть это всё не могу.
– А что ты любишь?
– Я змей люблю. Как жаль, что вам нельзя ходить по замку! Я бы вам столько показала всего! У Милуша целая каморка с гадюками. Они сейчас злые ужасно, у них время любви. Даже Милуш их в конце весны боится, а я могу у них брать яд – он крепкий сейчас, хороший.
– А зачем тебе яд? – кашлянул Волчок.
– Им от жёлтых лучей лечат. Ну, если колдуна отравили солнечные камни, то гадючий яд помогает. А ещё он согревает хорошо, от суставов помогает, от боли в спине… Нет, не как у вас, у вас почки болят, вам вообще змеиный яд нельзя. Я вам после обеда припарку сделаю и травки заварю, можно?
– Да не надо, пройдёт…
– Тогда на ночь, почки к утру больше всего болят. Я сильные травки знаю, чтобы не так болело. А чтобы совсем почки вылечить, надо долго травки пить, месяца два-три. Кто вам их заваривать будет? – Спаска вдруг замолчала, а потом незаметно коснулась его руки и прошептала: – Я не хочу, чтобы вы уходили… Я сейчас так счастлива, что вы тут, но это же всего на два дня… Пожалуйста, не уходите…
– Я не могу.
Если Змай прав и Спаска в самом деле скоро его разлюбит, то очень обидно будет потом вспоминать этот миг и эти слова. И пока она любит его, надо быть с ней каждую секунду, беречь эти секунды, эти крупицы счастья, а не тратить их на гвардию, Огненного Сокола, пятого легата…
Ничто в словах Змая не напугало его так, не причинило такой боли, как эта мысль: она скоро разлюбит его. Надо привыкнуть к этому, смириться, оставить надежду. Но пока этого не случилось, разве можно уйти от неё, отказать ей в том, чего он и сам хочет больше всего на свете?
– Я не могу… – хрипло повторил Волчок. – Я буду нужен твоему отцу перед осадой замка.
31 мая – 2 июня 427 года от н.э.с. Исподний мир. (Продолжение)
Третий легат прищурился и откинулся на спинку кресла. Он, конечно, предпочел бы считать сказанное блефом чудотворов, но и отметать возможность реального появления змея после этого не мог.
И Крапа поспешил склонить его в сторону последнего:
– Мне поручено сообщить собравшимся: нам доподлинно известно о существовании восьмиглавого змея в распоряжении Чернокнижника, и по окончании наших переговоров я могу предоставить сведения о его размерах, убойной силе его молний, возможной маневренности и скорости передвижения. Чудотворы сражались с этим змеем и готовы передать свой опыт Храму. К сожалению, победить змея нам не удалось, он ушел от нас в Исподний мир. Ведь змей, как известно, является живущим в двух мирах. – Крапа пристально посмотрел на третьего легата: тот должен был понять, что́ ему только что сообщили.
Изумлённое молчание длилось долго. Среди присутствующих не могло быть религиозных фанатиков, но первый легат и Сверхнадзирающий одновременно взялись за нательные длани Предвечного: Крапа был доволен произведенным эффектом.
То-то вам, господа храмовники! Добро пожаловать в сказку, которую вы так усердно вбиваете в головы своим прихожанам!
– Единственное, что остановит Чернокнижника от использования змея в войне с Храмом, – это страх перед народным гневом, – добавил Крапа. – И я советую вам молить Предвечного о том, чтобы Чернокнижник оказался достаточно дальновидным.
Третий легат первым понял, к чему Красен ведет переговоры, – в чем тот и не сомневался. Стоящий Свыше тоже думал не долго, но именно он должен был принять решение: попрощаться с независимостью Храма в обмен на помощь или отвергнуть помощь ради независимости. И он его принял.
– Неужели чудотворы оставят нас в такую трудную для всего Исподнего мира минуту? – пролепетал он просительно.
Третий легат еле заметно поморщился: он хотел другого решения. И первый легат не обрадовался тоже. Понятно: Стоящий Свыше – старик, он хочет дожить свой век в тепле и достатке, у него нет амбиций молодых и бравых вояк.
Сверхнадзирающий (наверняка преемник Стоящего Свыше) ничем не выдал своего недовольства, но Красен был уверен: он недоволен не принятым решением, а сложившейся не в пользу Храма ситуацией.
– Разве чудотворы хоть раз оставили Храм в трудную минуту? – сладко улыбнулся Красен.
– Но и Храм должен помочь чудотворам… В последнее время он принимал множество решений вопреки нашим советам. Нам бы хотелось, чтобы советы чудотворов впредь выполнялись.
– Мне кажется, сначала нужно выслушать, какую помощь нам готовы оказать чудотворы, а уже потом составить перечень «советов», которые мы впредь будем выполнять, – сказал третий легат.
Грубо сказал, но, похоже, ему давно надоел разыгрываемый фарс. О, как у них загорелись глаза, когда Явлен рассказал о мощи бездымного пороха! Особенно у первого легата. Интересно, играл ли он в детстве в солдатиков? Строил ли крепости из песка?
Красен наигрался в такие игры будучи мальчишкой и уже тогда понял, что победа сладка, только если завоевана честно. Можно разрушить крепость противника, объявив новым оружием садовую тележку, она с лёгкостью сомнёт стены и башни из мокрого песка. Но после такой победы на душе остается только пустота и ощущение непоправимого.
Храмовники даже не торговались! «Советы» показались им мелочью, их обрадовала новая стратегия чудотворов – она во многом совпадала с интересами и замыслами Храма. И хоть переговоры тянулись до обеда, обстановка перестала быть столь напряженной.
Крапа же был особенно доволен тем, что его право отдавать приказы гвардейцам теперь закрепили на бумаге. Этот пункт он постарался сделать особенно жёстким: приказ чудотвора должен выполняться даже в том случае, если он противоречит приказам первого легата, и единственный, кто может приказ оспорить, – Стоящий Свыше.
Обед подали в другом зале, после него Явлен со Сверхнадзирающим и первым легатом остались обсуждать доставку чистого хлопка из Кины и металла из Дерта, а Крапа и третий легат направились в башню Правосудия.
Огненный Сокол уже ждал третьего легата в просторной приёмной – в мокром плаще и, как всегда, с птицей на краге. Бравый ординарец вскочил и вытянулся по стойке смирно, вслед за ним нехотя поднялся и Знатуш. Третий легат знаком указал ему следовать за собой.
– Упустил девку? – спросил он, едва прикрыв двери в свой кабинет – тяжёлые и обитые изнутри войлоком.
Крапа знал, что под гобеленами тоже проложен войлок, а дымоход ведёт не на крышу, а в стену.
– Её перехватил Чернокнижник. У меня не было приказа вступать с ним в открытый бой, – нисколько не смутившись, ответил Знатуш.
– Гвардейца нашел?
– Нет, но теперь я знаю его размер обуви, – усмехнулся Огненный Сокол. – Такой же, как у каждого третьего в гвардии. Ну и примет побольше: высокий, светло-русый, голубоглазый, широкий в плечах – как каждый четвертый в гвардии.
– Я рад, что круг твоих поисков сузился, – проворчал третий легат.
– Но есть примета и получше: веснушки.
– Как у каждого десятого в гвардии? – Третий легат осклабился. – После стольких солнечных дней у всех, кто не сидит по кабакам, а несёт службу на улицах, повылезали веснушки. Как думаешь, это случайный воздыхатель или шпион?
– Думаю, случайный воздыхатель.
– Тогда не трать на это время. В Хстов она в ближайшие месяцы не вернется. Лучше подумай, как её выманить из замка.
– У меня есть на примете один человек, если ваш человек, господин Красен, – Знатуш деланно кивнул Крапе, – с этим снова не справится.
– Мой человек не будет рисковать попусту. Если обстоятельства сложатся в его пользу, он сделает все возможное. Если нет – попробуйте хоть здесь обойтись без чудотворов, – недовольно ответил Крапа.
И подумал при этом, что Прата Сребрян и в самом деле мог бы это сделать без труда и риска. Другое дело, с ним очень трудно выйти на связь.
– А вам посоветую: предложите за помощь в поимке девочки не денег, а больших денег. Чтобы ваш человек мог покинуть замок навсегда и не опасаться преследования.
– Я сам решу, как мне лучше действовать. – Знатуш вскинул глаза, и сокол на его руке недовольно вскрикнул – чувствовал настроение хозяина.
– С этого дня, Знатуш, советы чудотворов для нас – не пустые слова, – едко улыбнулся третий легат.
– Этим советом можно пренебречь, – миролюбиво сказал Крапа.
– И я пришел сюда не за этим. Девочка – не цель для нас, а средство. Мне нужен её отец, и лучше мёртвым, чем живым. Более того, мне нужно его мёртвое тело, чтобы я мог убедиться в том, что он вас не обманул. Делайте что хотите, но пока он здесь, в Исподнем мире, задержите его и уничтожьте любой ценой. Кстати, Знатуш, твои люди знают его в лицо. Но у меня есть его портрет, не очень четкий, правда.
Крапа вынул из кармана фото, сделанное в доме судьи Йелена без вспышки, а потому довольно тёмное и расплывчатое. Третий легат в который раз поразился работе художника Верхнего мира и поскрёб фото пальцем, надеясь обнаружить краску, а лицо Огненного Сокола изменилось: он вцепился взглядом в изображение и сузил глаза.
– Его зовут Змай, – добавил Крапа.
– Значит, все-таки Змай… – пробормотал Знатуш. – Значит, змеи недаром встречаются мне на каждом шагу… Я видел его. Не один раз.
– Живущего в двух мирах видели многие… – усмехнулся Крапа.
И если сначала ему хотелось, чтобы оборотень был убит, то теперь стало понятно: Афран не изменит своего решения ни об оружии, ни о захвате замка, если оборотня убьют. А значит, стремиться к его смерти нет никакого смысла.
Как это всё-таки грубо – убить Живущего в двух мирах, легенду Исподнего мира, последнюю надежду его бесправных бедняков… Убить надежду – звучит сентиментально.
Тёмный бог Исподнего мира, враг чудотворов и Предвечного – защитник Исподнего мира от чудотворов и Предвечного… От него, Крапы Красена, защитник.
Крапа не сразу вспомнил о том, что именно змей угрожает Верхнему миру прорывом границы миров.
31 мая – 2 июня 427 года от н.э.с. Исподний мир. (Продолжение)
Волчок уснул сразу, но ненадолго. Змай уступил ему свою постель и сказал, что замечательно выспится и на сундуке, а Волчок был слишком пьян, чтобы спорить. Его разбудила боль в пояснице – удар дубиной даром не прошел.
С похмелья хотелось пить. В окошке брезжил серый свет, Змай сидел за столом, на котором горела единственная свеча, смотрел перед собой и время от времени отхлебывал вино прямо из бутылки.
За пологом, где стояла Спаскина постель, раздался шорох и тихие шаги – она вышла к столу в тоненькой рубашке с оборками, и Волчок хотел отвернуться, но не смог даже зажмурить глаза.
– Таточка, что ты не спишь? – Она присела на ковер у ног Змая и положила голову ему на колени.
– Не спится. – Змай снова приложился к бутылке.
– А хочешь, я тебе сонной травки заварю?
– Не поможет, – буркнул он. – Понимаешь, кроха, я… предал тебя. И что самое страшное – не в последний раз.
– Почему… предал?
– Чудотворы сказали мне, что ты у них в руках, а я не кинулся тебя спасать, не стал выполнять их условия, в общем… я ничего не сделал для тебя. Я ответил им, что жизнь Вечного Бродяги стоит дороже, чем твоя.
– Но ведь я не могу прорвать границу миров, значит, это правда. – Спаска потерлась щекой о колено Змая.
– Но мне-то твоя жизнь, оказывается, гораздо дороже, чем прорыв границы миров! Как это глупо: ждать столько лет, а дождавшись, самому себе связать руки.
– Татка, я тебе обещаю: я больше не уйду из замка…
– Да дело не в этом. Они, в случае чего, возьмут замок приступом, чтобы до тебя добраться. А Инда всё про меня понял… Его так просто не обмануть.
– Кто такой Инда?
– Чудотвор. Я говорил, что неуязвим, а он нашел моё уязвимое место. Они всегда будут сильней меня. Потому что я не смогу причинить вред детям Инды. Я искал тебя и думал, что отомщу. Если с тобой что-нибудь случится, я отомщу! Нет. Я могу убить его самого, но его детей – я не смогу… Я ещё много чего не смогу… Только не говори об этом никому, ладно?
– Татка, ты не переживай. Я знаю, ты добрый. Разве это плохо?
– Иногда плохо. Понимаешь, иногда надо от всего отказаться, чтобы победить. Я вот сегодня отказался от тебя… Прости меня, кроха.
Волчок лежал ни жив ни мёртв. Когда-то он и сам думал, что Змай не сможет победить, потому что… Потому что побеждает тот, кто не выбирает средств. Но сам он, Волчок, не смог бы отказаться от Спаски.
– Татка, не надо. Я всё понимаю. Вы так устроены, вам без этого никак.
– Кто это мы?
– Мужчины. Вам мало просто жить…
Змай сухо рассмеялся:
– Твой дед когда-то сказал: женщина не может быть колдуньей, она думает только о себе и о тех, кого любит, ей нет дела до умирающего мира. Но если дальше так пойдёт, жить твоим детям попросту не придётся. Так что каждому своё: женщинам – рожать детей, а мужчинам – кормить их и защищать.
– Татка, но ведь живут же люди просто… Вот Ратко – ему ведь тоже не было дела до умирающего мира.
– Однако он погиб, защищая тебя и твою мать. Но защищать семью на пороге своего дома – это неправильно. Это… недальновидно. Для женщины нет счастья выше, чем собственный домик за высоким забором. И ей кажется, что одного мужчины вполне достаточно, чтобы чувствовать себя в безопасности. Но если не изменять этот мир, он когда-нибудь явится на порог твоего дома – бригадой гвардейцев, или заразной болезнью, или проливными дождями…
Спаска помолчала, а Змай отхлебнул вина.
– Поэтому Волче не захотел увезти меня куда-нибудь далеко… – вздохнула она.
– Что, в самом деле не захотел? – удивился Змай. – А впрочем… Ты не будешь с ним счастлива, кроха.
– Почему?
– Потому что. Я как-нибудь потом тебе это объясню. Вот как? Если бы знать ещё, что такое счастье…
– Нет, татка. Я знаю, ты хочешь мне добра. Но ты думаешь, я хочу того же, чего хочешь ты. А я хочу… просто жить.
– Ну, если просто жить… Ничего, кроха. Скоро всё закончится. Скоро Вечный Бродяга прорвёт границу миров, и всё изменится. Может быть, тогда можно будет просто жить.
– Татка, скажи, это же, наверное, очень больно, если вот сюда кулаком ударить? – Она показала пальцем на щеку. Змай усмехнулся:
– Ну, скажем, это не так страшно, как кажется. Во всяком случае, от зуботычины никто ещё не умирал. Гораздо опасней удар в переносицу, снизу в подбородок… Не бери это в голову – тебе не пригодится.
* * *
Крапа Красен прибыл в Хстов утром, к началу переговоров с храмовниками. Его карета, присланная за ним на Северный тракт, ни на миг не задержалась у ворот резиденции Стоящего Свыше – их распахнули заранее – и прокатилась через роскошный парк к особняку в лиццком стиле: приплюснутые золоченые купола над приземистыми башенками, белая ажурная аркада по всему периметру, арочные своды окон и дверей с лепными, нарочито выпуклыми наличниками.
Крапа не любил Лиццу, её тяжеловесную красоту – она была похожа на разбогатевшую случайно торговку, – и особняк Стоящего Свыше не вязался со строгой красотой хстовских крепостных стен. Впрочем, в Хстове было довольно построек в лиццком стиле, и не только храмов – богатые храмовники возводили свои дома, подражая Стоящему Свыше.
Крапа вырос в Славлене и с детства привык видеть безупречные пропорции, не придавая этому значения, – так не замечаешь воздух, которым дышишь, пока его достаточно, – и лиццкий стиль резал ему глаз диспропорциями.
К карете подскочили сразу шестеро лакеев: двое взяли под уздцы лошадей, третий распахнул дверцу, четвертый готовился услужливо поддержать Крапу под локоток, пятый держал зонт, а шестой театральными жестами мёл ковровую дорожку, уложенную от кареты к парадной двери особняка, – на дорожке не было ни пылинки.
Стоящий Свыше расстарался, встречая чудотворов, – рыльце было в пушку. Красен посмотрел на сапоги, перепачканные болотной грязью, и сердито глянул на протянутую руку лакея.
– Я не старик и не барышня, – процедил он сквозь зубы, легко сходя на ковровую дорожку.
Стол был накрыт в огромном зале, шесть его застекленных окон выходили в парк – пожалуй, это было одно из самых светлых помещений в Хстове. Инкрустированный дубовый паркет сиял, как зеркало; и золото отделки, и блестящий шёлк гобеленов, и множество зеркал тоже отражали свет.
Переговоры предварял лёгкий завтрак, на него Крапа немного опоздал, но никто не придал этому значения. Он сел рядом с Явленом, лакеи тут же наполнили его тарелку и огромный костяной кубок.
Крапа пригубил вино – крепкое и сладкое, совсем не подходящее к лёгкому завтраку. Да и «лёгкость» завтрака вызывала сомнения.
За столом, кроме Явлена, сидели Стоящий Свыше, хстовский Сверхнадзирающий, первый легат гвардии Храма и, кого Красен не думал здесь увидеть, – третий легат.
Крапа надеялся, что Особый легион получит распоряжения от Стоящего Свыше, и вовсе не жаждал иметь дела с этим хитрым и опасным человеком. Обмен любезностями закончился вместе с завтраком, со стола убрали за одну минуту, и Крапа перешел к делу:
– Нам стало известно, что Храм всерьёз приступил к освоению Выморочных земель, прилегающих к землям замка Сизого Нетопыря. Мне поручено сообщить, что чудотворы согласны с политикой освоения Выморочных земель и даже готовы оказать на этом пути существенную помощь Храму. Но нас несколько настораживает близость замка: не воспротивится ли Милуш Чернокнижник осушению болот в непосредственной близости от его владений?
Первый легат кашлянул еле слышно, и Стоящий Свыше незаметно ему кивнул.
– Этот случай мы предусмотрели. Кроме строительства дорог, мы возводим и оборонительные сооружения, в первой половине июня на границу будет стянуто около сотни пушек и запасы пороха, легион гвардейцев обеспечит нашу оборону – для этого в гвардию набирают новых наемников, и это опытные наемники, преимущественно из Дерта и Руха.
Красен кивнул. Оборона… Осушение болот… Осадные башни совершенно не нужны для осушения болот, да и обороняться с их помощью неудобно. Как же, господа храмовники, вы, наверное, и провокацию подготовили – чтобы осадить замок в ответ на нападение Чернокнижника на Выморочные земли, принадлежащие Храму.
– А известно ли вам, что Государь недоволен этим начинанием Храма? – спросил он, глядя в глаза Стоящему Свыше.
На этот раз слово взял третий легат:
– Государь, как всегда, поддерживает не ту сторону, несмотря на лояльность Храма к светским властям и убедительные доказательства враждебности колдунов государству. Третий легат имел в виду множество тщательно спланированных провокаций, которые ему никак не удаётся свалить на Чернокнижника: несмотря на «убедительные доказательства», Государь не так глуп, чтобы поддаваться на провокации.
– Может быть, Храм прилагает недостаточно усилий для убеждения Государя? – без улыбки спросил Крапа.
Разыгрывая этот бездарный фарс, третий легат тоже остался серьезным:
– Думаю, наш следующий довод разрешит все сомнения Государя: нам доподлинно стало известно о подготовке колдунов к покушению на Государя.
Не слишком ли смелое заявление? Крапа думал, что в планы покушения на Государя чудотворов не посвятят и разрешения у них не спросят.
– Ах вот как? – Он сокрушенно покачал головой. – И на какой день назначено покушение?
– По всей видимости, это произойдёт в середине июня.
– Как раз к тому времени, когда на границы земель Чернокнижника будет подтянуто довольно пушек и наемников? – не удержался Красен.
– Да. – На этот раз губы третьего легата дрогнули в улыбке. Крапа коротко взглянул на Явлена, и тот опустил веки в знак согласия.
– Думаю, чудотворам не под силу остановить это покушение, – сказал Крапа.
И хотя все присутствующие сохранили лица неподвижными, ни единый звук не нарушил тишину, но Крапе показалось, что над столом пронёсся вздох облегчения: храмовники всё ещё побаиваются чудотворов, всё ещё опасаются вступать с ними в открытую конфронтацию.
А с другой стороны, получив от чудотворов добро на убийство Государя, они думают, что отвоевали себе немного независимости, что чудотворы пошли на попятную. Они ошибаются – их независимость очень легко купить. И сейчас они с радостью её продадут…
– Но что если планы колдунов провалятся? – выдержав паузу, продолжил Красен. – Что если и этот веский довод не заставит Государя прекратить потворство колдунам? И не случится ли так, что армия Государя и наёмники млчанской знати выступят на стороне Чернокнижника?
– На стороне Храма народ, – поджал губы Стоящий Свыше.
– Народ любит Государя и не пойдёт против него. Но, насколько мне известно, Храм может противопоставить армии не одну тысячу гвардейцев.
– Да, конечно, мы можем потребовать помощь и от Лиццы, и от Дерта, и, что особенно важно, – от Кины, – кивнул Стоящий Свыше неуверенно. – Но на переброс сил потребуется время.
– Вот и мне кажется, что к середине июня Храм не будет готов к полномасштабным военным действиям. Кроме того, и Государю ничто не помешает обратиться за помощью к соседям.
– Я бы хотел заметить, – сказал третий легат, – что в данном случае не только народ, но и армия Государя будет на стороне Храма. Вам, наверное, известно, что Чернокнижник разбудил змея, мирно проспавшего на болотах полтысячи лет. Молки готовы сразиться со Злом, как никакой другой народ. В память о подвиге Айды Очена каждый из них сочтёт честью взять в руки оружие…
На этот раз Красен позволил себе усмехнуться:
– Какое оружие народ возьмет в руки? Топоры и вилы?
– Храм может вооружить около трёх тысяч легких пехотинцев, – обронил первый легат.
– Кстати, я хотел бы знать: а если на стороне Чернокнижника в самом деле будет сражаться змей, вы надеетесь обстрелять его из пушек чугунными ядрами? Какова прицельная дальность выстрела из пушек, которыми располагает Храм? – Красен посмотрел на первого легата.
– Около четырехсот локтей…
– Нет, простите, я вынужден вас поправить. Вы говорите о дальности выстрела. Конечно, если целиться за крепостную стену, трудно туда не попасть. Но голова змея – движущаяся и довольно маленькая цель. Хороший лучник мог бы её поразить, но не пробить. А из тяжелого арбалета, которому это, возможно, под силу, нельзя так точно прицелиться.
– Но… – Третий легат посмотрел Красену в глаза, словно пытался понять, всерьез ли он говорит. Ну да, троим гвардейцам Огненного Сокола никто не поверил, их подняли на смех.
– Но мы вовсе не уверены, что змей будет подчиняться Чернокнижнику…
Выкрутился. Одно дело распускать слухи о змее, и совсем другое – сражаться с ним.
– Будет, – ответил Красен. – Слухи о змее, несомненно, на руку Храму. Но я был уверен, что Храм подумает не только о выгоде слухов, но и о том, как змея победить.
31 мая – 2 июня 427 года от н.э.с. Исподний мир. (Продолжение)
Волчок не хотел пить много – от хмеля на него нападал кураж, – но заявление Славуша смутило его, и он опрокинул в себя кубок едва ли не одним глотком. На званом обеде у пятого легата он бы себе такого не позволил…
Впрочем, Славуш тоже выпил вино залпом. Змай посмотрел сначала на Волчка, потом на Славуша и удовлетворенно хмыкнул.
– Весело тебе? – спросил Волчок, глядя Змаю в глаза.
– Почему бы мне не повеселиться? – ответил тот. – Раз уж я здесь. Ты пей, пей. Тебе иногда надо расслабиться. Здесь можно.
Волчок на секунду перевел взгляд на Чернокнижника и увидел его еле заметный кивок. И если по дороге в замок Милуш Волчка раздражал, то теперь стало видно, что его брюзжание и недовольная мина – только притворство.
Странный человек был Чернокнижник – Волчок так и не решил, как к нему относиться. И со Змаем они вроде бы все время переругивались, на самом же деле души друг в друге не чаяли.
Змай снова потянулся к бутылке, и Милуш – в который раз! – поморщился:
– А ты и без вина всё время расслаблен, я бы тебе вообще пить запретил.
– Буду я тебя спрашивать! – ответил Змай. – Я предлагаю выпить за прорыв границы миров.
– Ты все еще считаешь это возможным? – Милуш смерил его взглядом.
– Волче, ты единственный на себе почувствовал силу Вечного Бродяги. Как ты думаешь, он сможет прорвать границу миров? – спросил Змай.
– Я ничего в этом не понимаю… – ответил Волчок. – Но по ушам он мне врезал здорово.
– Энергия прорыва границы миров намного больше, – сказал Славуш. – В сотни раз. Если не в тысячи.
– Он сможет прорвать границу миров, – сказала вдруг Спаска. – Он сильней других добрых духов в сотни раз. Если не в тысячи. Татка, а ты с ним говорил так же, как сейчас говоришь с нами? Какой он?
– Он? Сказочный царевич. Молодой, красивый, избалованный. Он хотел явиться сюда, чтобы тебя спасти. Он требовал, чтобы я отдал его чудотворам, лишь бы они освободили тебя. Но это от глупости.
– Почему… от глупости? – Спаска опустила глаза.
– Потому что чудотворы ни за что бы тебя не отпустили. Так что будь добра, сиди в замке и не высовывайся. А, впрочем, мы поговорим об этом утром. Давайте лучше выпьем за прорыв границы миров, – напомнил Змай.
Волчок осушил кубок в три глотка, и Славуш последовал его примеру. Чернокнижник кашлянул, глянув на Славуша. Но тот невозмутимо поставил кубок на стол и повернулся к Спаске:
– А знаешь, с короткими волосами ты ещё красивей.
Волчок едва не поперхнулся – такое утешение показалось ему двусмысленным, если не оскорбительным.
– Ага, прям как белокрылый чудотвор, – проворчал он, уткнувшись в тарелку.
– У чудотворов нет крыльев. – Славуш вскинул глаза – как будто усмотрел в словах Волчка какой-то подвох.
Волчок сжал вилку в руке и тоже посмотрел Славушу в глаза:
– Я знаю.
Змай спрятал усмешку и снова наполнил кубки.
– Мне показалось, тебе чем-то не понравились мои слова, – продолжил Славуш. – Ты, наверное, считаешь, что девушка с обрезанной косой должна этого стыдиться? Прятать волосы под платок?
– Спаске нечего стыдиться. Но она не заслужила ни косых взглядов, ни оскорбительных слов. Ты же не станешь объяснять каждому встречному, зачем она обрезала волосы. – Волчок вернулся к куску жареной телятины.
– Нет, объяснять я не стану, но пусть кто-нибудь попробует взглянуть на неё косо! – ответил Славуш.
Змай прыснул, но тут же прикрыл рукой рот и извинился:
– Нет, сын-Ивич, ты не подумай… Это я о другом…
Волчок не стал смеяться:
– На каждый роток не накинешь платок. Но даже если тебе удастся заставить людей помалкивать и держать глаза долу, то думать ты им не запретишь.
– Спаска, пусть люди думают, что хотят. – Славуш посмотрел на неё ласково. – Нам ведь на это наплевать?
Волчок снова стиснул вилку в кулаке, неуверенный в том, что его больше разозлило: «нам» или «наплевать». Очень хотелось спросить, не слабо́ ли Славушу подняться на башню с голой задницей, если ему наплевать на то, что думают люди.
– А ты выпей ещё, – посоветовал Змай посмеиваясь – как будто мысли читал. Волчок потянулся к кубку, и Славуш от него не отстал. – Кроха, а ты как считаешь? – Змай воспользовался паузой.
– Славуша просто никогда не дразнили, – ответила Спаска с улыбкой. – Он ведь не жил в деревне. Волче, не сердитесь, я же говорила, что буду ходить в платке.
– Он, помнится, был Волче-сын-Славич… – хмыкнул Змай.
– Спаска, ты что же, оправдываешься перед ним? – вспыхнул Славуш. – Ты считаешь, на тебя за это можно сердиться?
– Славуш, Волче сердится не на меня вовсе, он переживает из-за косы. Он её даже больше, чем я, жалеет.
– А что ему до твоей косы?
– Ему – это мне? – Волчок повысил голос. И если бы не широкий стол, он бы сейчас развернул Славуша к себе лицом.
Но Славуш повернулся к нему сам.
– Да, Волче. Что тебе до ее косы?
Змай потёр руки и хотел подлить в кубки ещё вина, но бутылку неожиданно за горлышко перехватил Чернокнижник.
– Вот гадова твоя сущность… – прошипел он.
Змай со смехом вырвал горлышко из рук Чернокнижника, пролив вино на скатерть.
– А тебе, я смотрю, до её косы нет никакого дела? – спросил Волчок.
– Мне она одинаково дорога и с косой, и без. А ты мне так и не ответил.
– Я и не намерен отвечать. По какому праву ты требуешь от меня отчета? И по какому праву ты требуешь отчета от Спаски?
– Выпейте ещё, ребята, – ухмыльнулся Змай. – А то ведь так и не подеретесь. Кстати, Славуш, учти: в случае чего, Волче тебя побьёт.
– Отчего же? – процедил Волчок. – Если издали кидать в меня невидимые…
Он не успел договорить: Змай опрокинул бутылку – она упала горлышком в тарелку Милуша. Тот со звоном швырнул на стол приборы и выругался длинно и по-казарменному непристойно.
– Милуш, я не хотел… – кротко сказал Змай и со значением глянул на Волчка совершенно трезвыми глазами.
Волчок помнил, что рассказывать историю об освобождении Славуша по приказу чудотворов никому нельзя, но здесь? Значит, и здесь нельзя до конца расслабиться?
– Уже набрался, что ли? – прорычал Чернокнижник.
– Милуш, я приношу свои извинения, что ещё тебе надо?
– Что мне надо? Чистую тарелку! И кусок мяса!
– Да сколько угодно… – Змай поднялся и, направляясь к полкам с посудой, кивнул Волчку:
– А вы продолжайте, продолжайте, ребята!
Конечно, продолжать после этого было глупо, и Волчок снова залпом выпил вино, чтобы заполнить неловкую паузу, хотя был и без этого изрядно пьян. Змай же, возвращаясь к столу с тарелкой в руках, шепнул ему на ухо:
– А ты, оказывается, обидчивый и злопамятный…
– Вовсе нет, – ответил Волчок. До конца ужина он успел выпить ещё три полных кубка и всерьёз опасался, что не сможет встать из-за стола.
Славуш же, казалось, от вина не пьянел, во всяком случае с лёгкостью поднялся вслед за Милушем.
– Завтракать я к тебе не приду, не надейся, – сказал Милуш Змаю.
– Да я и не рассчитывал, – ответил тот.
А Славуш решительно взял Спаску за руку:
– Послушай, мне надо кое-что тебе сказать… Пойдём?
– Куда? – растерянно спросила она.
– Ну, на стену… Ты же любишь стоять на стене – вот и пойдем. – Славуш приобнял её за плечо, подталкивая к двери.
– Славуш, но не сейчас же… – Спаска оглянулась на Волчка, словно извиняясь, и этого было достаточно: он схватил Славуша за локоть и развернул к себе.
Глаза Славуша вспыхнули неподдельным гневом, он выдернул локоть и, чего Волчок совсем не ожидал, не раздумывая ударил его кулаком в зубы. От души ударил, всерьёз – Волчок пошатнулся и едва не упал. Рот наполнился кровью, от удивления даже злость пропала, а сзади раздался радостный возглас Змая:
– Ух ты!
Милуш оглянулся с брезгливой гримасой и вышел вон, нарочито хлопнув дверью.
– Если я тебе отвечу – ты не встанешь, – усмехнулся Волчок и вытер губы.
– Нет уж, Волче, – сказал Змай, – если ты не ответишь, то обидишь Славуша. Кроха, отойди в сторонку, они пьяные и могут тебя уронить.
– Я не буду отвечать, – пробормотал Волчок и отступил на шаг. – Я знаю, что я сильней.
– Уверен? – спросил Славуш. – Ты и в прошлый раз не захотел ответить. Не бойся, теперь меня никто не держит, в этом не будет ничего, что запятнает твою честь.
– Славуш, перестань! – тихо попросила Спаска.
А Волчок вдруг вспомнил тяжёлый железный крюк, который так легко проламывает голову, – и ему стало страшно. Там, в деревне, он сделал это не задумываясь, походя. Походя ранил человека в живот, обрекая на мучительную смерть.
И ничто не шевельнулось внутри, он привык убивать, как люди привыкают давить тараканов в грязных трактирах. Он посмотрел себе на руки, увидел кровь и снова отступил на шаг. И кровь во рту показалась невыносимо густой и солёной – словно он хлебнул её из чужой раны, как упырь…
– Я сегодня убил трёх человек… – пробормотал Волчок и схватился за спинку стула, чтобы не упасть. – Я… не могу тебя ударить. Не сейчас… Не сегодня…
– Злой дух тебя побери… – проворчал Змай. – Было так весело. Сейчас тебя ещё и стошнит, и всю ночь в комнате будет вонища. Я тоже сегодня убил двоих чудотворов и одного гвардейца, и что теперь? А ты, Славуш, иди отсюда. Завтра приходи – продолжим.
Славуш развернулся к двери, катая желваки по скулам, и не оглянулся, прежде чем выйти вон. А Змай тут же подхватил Волчка под руку и потащил к умывальнику.
– Умойся, что ли… Полегчает… Ты не только обидчивый и злопамятный, ты еще и ревнивый, оказывается.
– Я не злопамятный и не ревнивый, – проворчал Волчок и тронул щеку: зубы были целы.
– А здорово Славуш тебе врезал, – сказал Змай. – Моя выучка. И напрасно ты ему не ответил – выставил его дураком.
– Он сам выставил себя дураком, – ответил Волчок, нагибаясь к умывальнику.
– Ничего подобного. Ты первый начал его за руки хватать.
Сзади неслышно подошла Спаска и положила руку Волчку на спину.
– Вы не обижайтесь на Славуша. Это я во всем виновата, а не он.
Волчок прополоскал рот, сплюнул и оглянулся:
– В чём?
– Ну, в том, что позволяю ему себя обнимать. Понимаете, это так сложилось, так всегда было, я даже не задумывалась никогда…
– Перестань оправдываться. Это он должен задумываться, а не ты.
– Я бы с тобой поспорил, – сказал Змай, усаживаясь обратно за стол, – но мне чем-то нравится такая постановка вопроса. Ложитесь спать. Уже рассвет скоро.
31 мая – 2 июня 427 года от н.э.с. Исподний мир. (Продолжение)
А учёный строитель – бодрый сухой старикашка лет пятидесяти – оказался самоучкой, от трудника лавры поднялся до таких солидных высот. Смекалистый он был, опытный и добросовестный, и, глядя на него, Крапа подумал, что, родись он здесь, в этих болотах, и сам бы уже считался стариком, и выглядел бы как старик.
Учёный строитель страдал астмой: хоть и бегал бодрячком, а в груди у него свистело так, что издалека было слышно. Здесь, в вечной сырости, он бы долго не протянул…
Чертежи, привезённые Крапой, старик разглядывал с благоговением – ему уже сообщили, что Надзирающие получили помощь от самих чудотворов, и белоснежная бумага, на которой были сделаны рисунки, служила тому подтверждением. Но через час разговора учёный строитель перестал бездумно кивать и разевать рот, ещё полчаса вникал в содержимое чертежей, а потом и вовсе начал поправлять «учёных строителей» Тайничной башни.
– А если вот так крепеж сделать? На клин его пустить?
Крапа не был инженером, но решил, что в фортификации старик разбирается получше, чем все инженеры Славлены, вместе взятые.
– Нет, так вообще ничего не выйдет! – восклицал ученый строитель. – Всосёт трясина.
– А если колдуны ветром со стен дунут? За что этот щит будет держаться?
– Ну, тут у меня всё давно скумекано! Видели, какие щиты я делаю? С дырьями! Брёвна не плотно друг к другу подгоняю. Весь ветер сквозь дырья и пролетит. А чтобы ходить было удобно, сверху плетёные настилы. А если сплошной щит будет, так ветром и сваи вырвет – чай, не твердая земля, грязь сплошная. Тут только одна у меня промашка вышла: если змей налетит, очень ему удобно эти щиты цеплять когтями получится. Но, я посмотрел, гореть они будут плохо, брёвна друг от друга далеко.
Крапа подумал вдруг, что, заставь он старика строить по чертежам чудотворов, осада провалится, и провалится по вине инженеров Тайничной башни. И никто не назовет его действия диверсией. Но это будет самой настоящей диверсией с его, Красена, стороны.
Сколько людей Храм готов положить на осаде замка? Храмовникам всё равно – не всё равно чудотворам. И, как бы там ни было, Крапа вовсе не хотел падения свода – как и напрасных жертв.
* * *
Тридцать всадников Чернокнижника преградили дорогу десятку гвардейцев, и те не стали вступать в бой. Это в Хстове хорошо пускать пыль в глаза девкам и задирать безоружных, а на пустынном тракте, в лиге от ближайшей заставы, остается только молить Предвечного о снисхождении.
Карета остановилась, Славуш соскочил с козел и бросился навстречу Спаске, поймал её в объятья. Волчок увидел слёзы у него на глазах и остановился в сторонке. Он не слышал того, что Славуш ей шептал, поглаживая по спине и оглядывая со всех сторон.
Из кареты вышел Чернокнижник, брезгливо посмотрел на Славуша и Спаску, проворчал что-то, а потом смерил взглядом и Волчка – тяжёлый это был взгляд, мороз пробежал по коже.
Славуш неохотно выпустил Спаску из объятий и под локоть повёл к карете – она же оглядывалась на Волчка, и лицо у неё было растерянное и испуганное. Чернокнижник что-то сказал, Волчок слов не расслышал, но догадался, что это ему. Лицо главного колдуна Млчаны недовольно сморщилось, он снова что-то проворчал и поманил Волчка пальцем.
– Ну быстрее, быстрее! – услышал Волчок, подойдя ближе. – Что вы всё тянете время? Славуш, ты рвался править лошадьми – уже надоело? Я не собираюсь воевать с гвардией Храма прямо здесь, у меня для этого выстроен замок…
Спаска скрылась в карете, Славуш вернулся на козлы, а Милуш, держа распахнутой дверь, подтолкнул Волчка в спину.
Внутри было сумрачно, но уютно и просторно – совсем не так, как в почтовых каретах. Широкие сиденья с мягкой обивкой могли служить и постелью, четыре окошка с раздвинутыми занавесками были забраны витыми решетками, пол и светлые стены блестели полированным деревом.
Спаска забилась в дальний угол, и Волчок поспешил сесть рядом с ней. Милуш, пригибаясь, захлопнул дверцу, уселся напротив и откинулся на спинку сиденья. Карета тронулась с места – у неё были мягкие рессоры, Волчок не сразу заметил движение.
Глаза Чернокнижника сузились, когда он взглянул на Спаску.
– То, что ты сделала, – поступок не только глупый, но и дрянной, – начал он медленно, с расстановкой. – И на месте твоего отца…
Волчок не дал ему договорить, прикрывая Спаску плечом:
– Не смейте на неё кричать. Она ни в чем не виновата.
Милуш воззрился на Волчка скорей удивленно, чем рассерженно.
– Он плохо слышит, – робко сказала Спаска Чернокнижнику, и Волчок догадался, что говорил слишком громко.
– А нечего стоять рядом с колдуньей, когда она отдает силу добрых духов, – презрительно усмехнувшись, ответил тот, глядя Волчку в глаза. – И защищать её от меня тоже не надо, я сам разберусь, виновата она или нет.
– Если бы она не ушла из замка, то давно была бы в руках Огненного Сокола. – Волчок постарался говорить тише, но, похоже, у него это плохо получилось, потому что Милуш поморщился.
– Подвинься к свету, – велел он и, недовольный результатом, бесцеремонно развернул голову Волчка боком к окну. А потом, дергая его ухо обеими руками в разные стороны и заглядывая внутрь, изрек:
– К утру пройдёт. Можно подумать, она вспомнила об Огненном Соколе, когда уходила из замка. Мне показалось, её интересовал совсем другой гвардеец.
– Это вас не касается. – Волчок подвинулся на место. – Вы ей не отец, чтобы я перед вами оправдывался. А за всё, что она сделала, отвечаю я, и только я.
– Её отец сейчас мечется по Паромному тракту в надежде спасти дочь, а с его раной надо лежать в постели, – ответил Милуш. (Спаска тихо ахнула и прижала руки к губам.) – Я уже не говорю о том, что он бросил всё и примчался сюда, едва узнал, что ей грозит опасность.
– А вы уверены, что в замке она была бы в большей безопасности? – спросил Волчок.
– Уверен. А ещё я уверен, что, будь она в замке, мне не пришлось бы играть в догонялки с гвардейцами. Я должен готовиться к осаде, а не раскатывать по всей Млчане в поисках негодной девчонки.
– Я благодарен вам за спасение. И мне особенно приятно, что человек, для которого я работал пять лет, сделал это сам.
– Ты работал не для меня, а для себя и всех нас. – Милуш усмехнулся скорей довольно, хотя и не без досады.
– В таком случае и вы защищаете эту девочку не для меня и не для неё, а для себя и всех нас. Потому что никто из нас не может дать миру столько солнца. Ради этого можно и в догонялки с гвардейцами сыграть.
Милуш поморщился:
– Это не снимает с неё ответственности.
– Я уже сказал: за это отвечаю я.
– Вот так просто? Берешь и отвечаешь?
– Считайте, что это я велел ей уйти из замка. Я хотел, чтобы она ушла из замка ко мне. Она это сделала для меня, и я рад, что она это сделала. И мне безразлично, нравится вам это или нет.
– Вот сейчас я высажу вас обоих из кареты и погляжу, что будет дальше, – прошипел Милуш сквозь зубы.
– В самом деле? – вспылил Волчок. – Мы можем быть свободны? Пойти куда вздумается? Поставить домишко на краю Выморочных земель, завести козу, огородик, наплодить детишек? Спаска может колдовать помаленьку, так что об этом и в соседней деревне никто не узнает. Я могу ловить рыбу или бить зверя, а не торчать в башне Правосудия, рискуя в любую минуту оказаться её арестантом. Мне это нравится гораздо больше.
– Ну, о домишке на краю Выморочных земель ты поговоришь с её отцом, – криво усмехнулся Милуш. – И я очень сомневаюсь, что ему это понравится. Я же никого насильно не держу: бей зверя, лови рыбу, плоди детишек. Но рисковать людьми ради чьей-то глупости, а тем более прихоти, я не намерен.
– Хватит! – вдруг выкрикнула Спаска. – Милуш-сын-Талич, не надо. Я виновата, я знаю! Но Волче – он так не думает, как говорит. Он ругал меня знаете как? Это он нарочно сейчас, он меня защищает. Это вовсе не его прихоть…
Волчок повернулся к ней с усмешкой:
– Да ладно, теперь уж помалкивай. – Он снова глянул на Милуша.
– Её сила – это бремя. И за то, что она его несёт, можно простить ей и маленькие прихоти, и большие глупости. Она не виновата, что её ищет Особый легион. И в отличие от меня она своей судьбы не выбирала.
– Защитник, значит? Зачем она Славуша обманула? Какого злого духа мы в замке сходили с ума, гадая, где она?
– Она не видела Славуша. Она не знала, что он приезжал, – это хозяйка трактира подумала, что в замке опасно, и солгала. И Зорич её поддержал. В Хстове только и говорят об осаде замка. Спаска от меня узнала, что за ней Славуш приезжал.
Милуш посмотрел на Волчка сверху вниз:
– Надеюсь, Огненному Соколу ты лжёшь правдоподобней.
– Если бы Огненный Сокол хоть раз уличил меня во лжи, я бы здесь не сидел. И вам тоже ничего не стоит проверить мои слова.
– Спаска, он говорит правду? – Милуш вцепился взглядом в её лицо.
– Не смейте её допрашивать! – рыкнул Волчок, но Спаска безропотно выдержала взгляд Чернокнижника и твердо ответила:
– Да. Он говорит правду. Я не знала, что Славуш приезжал. Тётушка Любица ничего мне не сказала.
Волчок не понял, слышен ли Славушу этот разговор. Может быть, его заглушал стук копыт…
===31 мая – 2 июня 427 года от н.э.с. Исподний мир. Продолжение===
Двоих всадников отправили за Змаем, на Паромный тракт. К Хстову не приближались, на Северный тракт выехали по узкой и шаткой гати.
Волчок успел рассказать об охотниках за колдунами, о подготовке к осаде, разговоре с Огненным Соколом и господином Красеном, Спаска – о небывалой силе Вечного Бродяги. На почтовой станции, где Милуш менял лошадей, к карете подъехал гвардейский разъезд, капрал хотел обыскать карету, но Чернокнижник указал капралу направление, в котором тот может ехать вместе со своим разъездом.
Волчку показалось, что Спаске не следовало слышать этих слов, но она нисколько не смутилась, как будто слышала их каждый день. А вскоре сзади раздался грохот колес (занавески на окнах задернули), надрывное ржание лошади, и через минуту дверца распахнулась – в карету запрыгнул Змай. Спаска кинулась ему на шею:
– Татка, таточка мой… Ты ранен? Милуш сказал, что ты ранен…
Змай молча обнял её, и лицо у него было… страшным. Каменным – и серым, словно камень.
– Таточка, ну что ты молчишь? Тебе больно?
– Ох, кроха. – Лицо его разгладилось, он улыбнулся и глянул на Волчка. – Мне сказали, что это не опасная рана, так что не переживай.
Змай на Спаску совсем не сердился. И отшучивался в ответ на брюзжание Милуша, и благодарил Волчка, но казалось, что его гложет какая-то неотвязная мысль, потому что взгляд его иногда останавливался, а лицо каменело.
Волчок же думал о восьмиглавом змее, летевшем в ночную тьму болот, – и по спине бежал озноб. Живущий в двух мирах… Человек, обладающий силой бога, сидел напротив него как ни в чём не бывало: балагурил, хохотал, насмехался над Милушем (самым знатным колдуном Млчаны!), рассказывал о Верхнем мире и Вечном Бродяге (наверняка выдумав половину чудес, о которых говорил).
Волчка решено было оставить в замке на три дня – до конца отпуска, – и Змай пообещал позаботиться о гвардейской форме, оружии и пресловутой золотой булавке, оставленных в деревне охотников за колдунами.
Конечно, показываться на людях Волчку не стоило – подозревали, что в замке есть шпион, поэтому поселили Волчка не в отдельную комнату, где он сидел бы взаперти, а в комнату Спаски и Змая.
Строгая и чопорная старуха – Спаскина няня – долго отчитывала Змая за этот опрометчивый поступок, а Волчка невзлюбила с первого взгляда. И если над Милушем Змай откровенно смеялся, то старуху побаивался, хотя и не уступал её напору.
Поздний ужин – далеко за полночь – Милуш назначил в комнате Змая. Волчку показалось, это было сделано лишь для того, чтобы не оставить его наедине со Спаской. И явились на ужин только сам Чернокнижник и Славуш.
– Никаких факелов! – заявил Змай, увидев Милуша на пороге. – Здесь только восковые свечи.
А свеч в самом деле хватало с лихвой – за столом было светло как днём. И дорогая посуда сверкала, и хрусталь, серебряные кубки и приборы. Волчку случалось бывать на званых обедах, и этот не был роскошней других, но на скромные ужины у мамоньки не походил.
– Ты не бери в голову, – подбодрил его Змай. – Это Милуш любит пустить пыль в глаза. Мы же со Спаской живём здесь так же, как у Любицы.
То ли Змай сделал это нарочно, то ли это получилось случайно, но Спаска оказалась сидящей в торце стола, а Волчок и Славуш – рядом с ней, напротив друг друга. Милуш долго мялся во главе стола, но сел рядом с Волчком – наверное, из вежливости.
Змай, подсевший к Славушу, сам разлил вино и предложил выпить за встречу. Некоторое время за столом было тихо – все проголодались, да и устали. Но вино взбодрило не только Волчка – Милуш воспрянул и продолжил брюзжать:
– Змай, я твоей дочери более не сторож. У неё и без меня довольно защитников, так что уволь меня за неё отвечать.
– Да и не отвечай, – ответил Змай. – Я на тебя и не надеялся. Я Славушу её поручал.
Милуш кашлянул и сжал губы:
– А я, между тем, говорю совершенно серьёзно. Прежде чем снова исчезнуть, будь добр, позаботься о том, чтобы твоя дочь больше не совершала столь опрометчивых поступков.
– Милуш, какой ты скучный человек… Мелочный брюзга, – ответил Змай, разливая вино. – Наверное, ты мало выпил.
– Да, – поднялся Славуш, сжимая кубок в руке. – Я предлагаю выпить за Волче. Если бы не он, вряд ли мы сейчас сидели бы за этим столом.
– Вот уж точно, – проворчал Милуш. – И Змаю не пришлось бы возвращаться из Верхнего мира, и мы спокойно спали бы сейчас в своих постелях…
– Ерунду ты говоришь, – сказал Змай Чернокнижнику. – Меня бы точно заставили сюда вернуться. Я догадывался, что чудотворы могут блефовать, но всё равно должен был всё проверить. Меня смутило только одно: Вечный Бродяга сказал, что у Спаски пострижены волосы. И я испугался.
– Почему? – спросил Славуш.
– В башне Правосудия женщинам стригут волосы, – ответил Змай. – Так что я присоединяюсь: выпьем за Волче, за его золотую голову, его находчивость и бесстрашие.
Славуш, пригубив вино, повернулся к Волчку и сказал:
– Я очень благодарен тебе и за то, что ты пришел сюда третьего дня, и за то, что Спаска сейчас здесь, со мной.
– Это не стоит благодарности, – пробормотал Волчок. И очень хотел добавить: «Не с тобой, а со мной», но удержался.
– Ты рисковал, – смущенно пожал плечами Славуш.
– Я всегда рискую, – ответил Волчок.
– Главное, чтобы тебе не приходилось рисковать попусту, – вставил Чернокнижник, многозначительно посмотрев на Спаску.