Оказавшись в полной темноте, Светка какое-то время просто моргала в пространство, не особо соображая, что делать. Вытянув перед собой руки, она шагнула вперед. Раз, другой, пока не уперлась руками в земляную стену. Двигаясь по часовой стрелке, она аккуратно ощупывала комнату и никак не могла сообразить, какого она размера. И вообще, это какая стена? Но тут ее пальцы почувствовали холод железа. Дверь. Значит, она обернулась кругом.
Нафиг. Надо отсюда валить, а то складывается впечатление, что она решила сходить к бабушке напрямую. Потянув на себя дверь, Светка с неимоверным облегчением ощутила на своем лице движение воздуха. Все-таки, что бы ни случалось в жизни, небо над головой дорогого стоит.
Обшарив руками каждый клочок земли под деревянной лестницей, и каждую ступеньку, Светка почти впала в отчаяние. Телефона нигде не было. Но ему просто некуда деться –никаких потаенных мест здесь нет.
Вот фигня. Не то, чтобы он был дорогой, но без него как без рук. Да и мать сожрет – ей только дай повод. Светка выбиралась из погреба в таком поганом настроении, какого у нее давно не случалось. А уж она знала в этом толк.
Пока она там ползала, люди разошлись. Эвакуатор уехал, и мать ушла — психанула, наверное, и уехала на кладбище одна. Ну и черт с ней. И все же Светка почувствовала тоскливое посасывание под ложечкой — она знала, что расплата неминуема. Мать съест ее живьем. Будет обсасывать каждую косточку, смаковать и причитать, какой же Светка урод, и как ей не повезло с дочерью. Причем, если она просто ушла домой, это одно, а вот если она сама съездит на кладбище и уберет могилу, тогда пощады не жди. И все это надо будет терпеть. Изо дня в день, из года в год.
Двор гудел ровным гулом, состоящим из тысячи звуков. Лай собак, крики детворы, звуки магнитофона из чьего-то окна, хохот выпивающей компании на лавочке у четвертого подъезда. А еще монотонное гудение проспекта имени Тельмана и жужжание проводов.
Летний вечер всегда будто разговаривает с кем-то, бесконечно перебивая. Его много, он везде, он занимает собой эфир, совсем не думая об окружающих. Нагретый за день асфальт отдает тепло. Поднимаются к небу струйки горячего воздуха, дрожат перед глазами и, как увеличительное стекло, искажают очертания предметов.
А если не ходить домой? В груди аж захолодело от совершенно дикой мысли: вот так взять и… не пойти. Всю жизнь Светка шла, как коза на веревке, а сегодня не пойдет. Пойдет… а вот куда захочет, туда и пойдет!
Ей стало страшно. Даже не от того, что надо как-то жить самостоятельно, а от мысли, что мать догонит и притащит ее назад. Она всегда догоняла — если бы Светка вдруг действительно стала самостоятельной и завела свою семью и квартиру, мать бы разбил паралич.
И все же – другие люди ведь делают, что хотят, почему бы и ей не попробовать? Светка постаралась успокоить бьющееся сердце. Проверила, есть ли в кармане деньги, и, одновременно боясь и упиваясь своей смелостью, двинулась на остановку.
Когда из-за здания таможни показался автобус, ей пришлось ускориться. Заскочив внутрь, она плюхнулась на сидение и спросила пожилую кондукторшу:
— Куда едем?
Та смерила ее презрительно-жалеющим взором из-под нависших век, и словно сплюнула в пространство:
— На ЖД вокзал.
В легкой дымке июльского заката к небу летели металлические голоса диспетчеров. «Пассажирский поезд сто-одиннадцать Северо-Байкальск-Новосибирск прибывает на четвертый путь пятой платформы». «Отправление скорого поезда ноль-девяносто-девять Владивосток-Москва состоится в двадцать один сорок со второго пути первой платформы».
На гранитном постаменте паслись голуби. Раньше вся площадь была забита бабками-семечницами, а теперь их уже и не встретишь. Но голуби не унывали, они все равно стрясали с пассажиров дань. Если никто не спешил, чтобы накормить их, они сами шли на раздобытки. Парочка таких ухарей подошла к Светке и нахально заглянула в глаза:
— Семки есть? А если найдем?
Жаль, но предложить им было нечего.
— Девушка… Девушка…
Светка обернулась: это был бичик, загоревший до коричневой корки, с ярко-голубыми глазами. Она подумала, что у всех бичей глаза почему-то голубые. Типа, стоит стать бичом и глаза твои сразу голубеют, как апрельское небо.
Хотя это был не бич в классическом понимании, а скорее бичеватый мужичок, выпивоха, который летом живет где-нибудь на дачке-развалюшке, безмятежно бухая с приятелями. Приятель, кстати, был в наличии – мелкий суетливый человечек в белом платке маляра, повязанном узелками, и с большим черным зонтиком.
— Не лезь к девушке, дурак… — он пробежался мимо и остановился в паре метров от них. Потом побежал обратно. Второй и ухом не повел, он рассматривал Светку, словно решился сделать ей предложение.
— А вы замужем?
О, господи… Светка молча отвернулась.
— Да вы не обижайтесь, я просто так спрашиваю. Чтобы поговорить, тасссзать. Вот лично я третий год уже холостой, — он выпятил хилую грудь и подбоченился.
— Поздравляю, — сухо ответила Светка.
— Не с чем. Женатому, знаете, лучше.
Светка ничего не ответила. Пусть порассуждает о жизни, раз ему пришел такой стих.
— Да отстань ты! – черный зонтик снова промелькнул мимо, — дурак, как есть дурак!
— Я не пристаю. А откуда вы приехали?
— Ниоткуда. Я живу тут.
— То есть вы домой едете?
— Нет, из дома.
Гоповатые голуби начали потихоньку собираться вокруг них, постепенно сужая кольцо. Бичик прихлопнул себя по ляжкам и покачал головой:
— А зря. Лучше бы домой.
Светка снова отвернулась. Такие разговоры хуже комаров – назойливые и бесполезные. Черный зонтик подскочил и заверещал в самое лицо словоохотливому холостяку:
— Что ты привязался? Какое твое дело? Куда хочет, туда и едет. Дур-р-ррак ты!
— Сам дурак, — голубоглазый даже не подумал обидеться, — я говорю, что лучше бы ей домой ехать.
— Да тебе-то что? Разберется без тебя. Тоже мне, ангел-хранитель нашелся!
— Ну, какой есть.
Светка с грустью прислушалась к пустому желудку и подумала, что, может, и правда лучше домой. Начинала сказываться усталость, и настроение понемногу портилось. Если вернуться сейчас, можно отделаться малой кровью – мать поорет и отстанет. Потом, конечно, все будет хуже.
— Поезжайте домой. Вечер уже, скоро темно станет. А дома ужин и постель теплая.
Все так. Только что она за человек, если не решится вырваться? Неприятное чувство, но в обретении свободы, наверное, должны быть и какие-то лишения. Светка сглотнула трудный комок в горле и отрицательно покачала головой, будто действительно отвечала бичику.
И тут кто-то кинул на мостовую огрызок пирожка. Банда голубей бросилась в драку: замелькали перья, захлопали крылья, сизые пятна, как в калейдоскопе, закружились, почти сливаясь в наступивших сумерках. Потом прогрохотал носильщик с тележкой, разогнав голубей, и тут Светка поняла, что бичи куда-то ушли. Ну и слава богу.
Сумерки – самое классное время суток. Особенно когда зажигаются огни, еще недостаточно яркие на темнеющем небе. Все пастельное и размытое, как дождевые узоры на стекле. У сумерек много общего с вокзалом и аэропортом – они обещают счастье, пользуясь плохой видимостью.
Светка медленно брела прочь от вокзала. Перед ней шелестел листвой парк на Красной площади. Сквозь листву призывно горели витрины супермаркета – зайти, что ли? Но супермаркет был красивее именно отсюда – из тенистого парка, когда он светился и бросал золотистые отблески между стволами деревьев. Светка шла и думала, что летние вечера удивительно хороши. Вот остановить бы мгновение и гулять, гулять, гулять – и чтобы никогда не наступало утро с его отвратительной реальностью. Только ночь, только тени и ночная музыка.
В сквере Сурикова было еще красивее. В густой листве горели огоньки, в глубине светились окна домов, и все было бесконечно уютное. Светка прошла и села на одну из скамеек вокруг памятника. Ноги гудели, и сама она почему-то жутко устала. Полежать бы сейчас, но неудобно – пятачок вокруг памятника хорошо освещен. Здесь можно только сидеть, сложив руки на колени.
Пришлось подняться и заглянуть в соседние аллеи. После недолгих поисков нашлось идеальное место – лавочка со спинкой за живой изгородью из кустарника. У соседней лавки горел фонарь, и его свет создавал мягкий полумрак, похожий на свет от вечернего торшера возле старого любимого дивана.
Светка положила под голову руку, вытянулась и стала смотреть в небо. Отсюда оно казалось светло-синим, а ветви деревьев на его фоне – черными. Они колыхались, легко обдувая ветерком Светкино лицо, и это было чертовски приятно. И вообще это здорово – вот так бомжевать летом. Действительно, раз ты свободный человек, можешь и на лавочке поспать. Имеешь право.
Теперь она будет жить, как хочет. Будет ходить, куда хочет и оставаться, где захочет. Больше никакой матери и никаких скандалов – у нее впереди лето, в которое может уместиться целая жизнь, как пелось в известной песне.
Город вокруг и не думал затихать, он продолжал жить своей жизнью, просто немного убавил громкость: все так же где-то играла музыка и ревели автомобильные моторы. По проспекту Ленина временами проносились троллейбусы, оставляя металлический, чиркающий звук.
Над головой горел фонарь, и в его свете кружились ночные бабочки. Сюда бы настоящих светлячков и картина была бы завершена. Не хватает волшебства. Вот самую малость волшебства бы добавить, и было бы ок. Потому что жизнь идет, и она неумолимо грозится пройти, а чудеса не случаются.
Но она терпеливая, она подождет. Она ждала достаточно долго, и подождет еще. Ведь все хорошее приходит только к тем, кто умеет ждать и верить. Хотя странно конечно, что оно идет так долго. Если честно, это возмутительно, кто построил мир – криворукий баран. Светка выдохнула раздражение, проморгалась и стала смотреть в небо, которое становилось все ближе, ближе и ближе…
Солнце приблизилось к поверхности воды, осветив ее всю, а потом отпрянуло, рассыпавшись горстью бликов, как бриллиантов в старых шпионских фильмах. Они сверкали ярко и горячо, смотреть было больно. Но вскоре они начали гаснуть один за другим, солнце удалилось, тьма поднялась из глубин, заползла на поверхность воды чернильными струйками, расширяя свое присутствие. Вокруг стремительно темнело, а жаркий шар солнца остыл и превратился в точку посреди набежавшей тьмы. Светка судорожно вздохнула и открыла глаза.
— Гражданочка… Эй, гражданочка!
Кто-то тряс ее за плечо. Во рту был отвратительный кислый привкус и сухость, словно она спала с открытым ртом. Она попыталась подняться и поняла, что все тело болит, будто ее долго били палками. Пахло сигаретами и сыростью.
Вокруг было темно и холодно, ветер с Енисея принес запах реки и ночную прохладу. В траве стрекотали сверчки, и плыл по воздуху ровный электрический гул фонаря у соседней скамейки.
Светка сглотнула слюну:
— Сколько время?
И вздрогнула, когда тьма сгустилась, сформировав силуэт, чтобы ответить ей надтреснутым голосом:
— Полвторого ночи.
— Бомжуем? – раздался рядом другой голос. Силуэты во тьме качнулись, стали плотнее, сформировались и шагнули к скамейке. Вокруг сразу стало светлее, будто они вобрали в себя окружающую тьму. Один шаг и свет фонаря облил их с ног до головы, окрасив в бледно-серые цвета. Серые утомленные лица, серо-голубая форма, серые фуражки с красным кантом, который в лунном свете тоже казался серым.
— Здравствуйте, гражданочка. Документики предъявите, пожалуйста.
С души свалился огромный камень. Хоть не бандиты, хотя милиция тоже доверия не внушает, особенно ночью и в парке. Но все-таки не так страшно. Разбудивший ее наряд состоял из двух человек: один пониже и совсем худенький, а второй – приличного роста, так, что его лицо надо было еще рассматривать в темноте.
— Какие документы? Зачем?
Низенький сделал еще один шаг и полностью отделился от окружающей ночи. У него было желчное лицо с резкими морщинами и щеками, изрытыми лунками от прыщей. Маленькие глазки непонятного цвета, весело и злобно сверкавшие из затемненных впадин, и скошенный рот делали его похожим на мультяшную жабу.
— Затем, что порядочные граждане на скамейках не ночуют. А непорядочных мы забираем в отделение, такая у нас работа.
— А как вы определяете порядочный или непорядочный перед вами гражданин? – Светка утвердилась на пятой точке и окончательно пришла в себя.
— По паспорту, гражданочка. По паспорту. Предъявите паспорт и мы посмотрим на вашу порядочность.
— Интересно… — она задумалась, надо ли подчиниться или стоит побыковать? – А где в паспорте это написано?
Низенький милиционер, которого Светка мысленно назвала Жабом, усмехнулся и покачнулся на носках туфель:
— Мы знаем, где искать, главное – паспорт покажите.
Тем временем второй мент засопел и зашевелился, тоже показавшись в круге света. Он больше смахивал на огромное, плохо отесанное бревно, в котором вдруг зашевелилось дупло и басовито произнесло:
— Паспорт.
Светка подумала и решила, что наверное, они имеют право спрашивать документы. Все-таки милиция или полиция, хрен их разберет. Но проблема была в том, что паспорт остался дома.
— Вы что, опять заснули? – скрипучий голос Жаба вывел ее из состояния прострации. Черт…
— Слушайте, паспорта у меня нет. Он дома остался.
— Надо же, и почему я не удивлен? – Жаб хихикнул, а Дуб подвинулся еще ближе. – А дом у нас где?
— Дома, — тупо пробормотала Светка.
— Невероятно! Кто бы мог подумать!
Он подсел к Светке на скамейку, достал из кармана сигареты и закурил, откинувшись на деревянную спинку. Сигаретный дым поплыл вверх, окутывая Дуба сизым кольцом, скрывая его, подобно дымовой завесе.
— Значит, паспорта у нас нет, а если бы он и был, то в нем нет регистрации. А это административное правонарушение.
— Есть у меня регистрация, — возмутилась Светка, — это же прописка?
— Прописка. А раз у вас есть паспорт, есть регистрация, и, как вы говорите, есть дом, какого лешего вы ночуете в общественном месте?
— Не ваше дело.
— Ошибаетесь. Все, что происходит в городе, наше дело. И мы можем легко выписать вам штраф или даже арестовать на пятнадцать суток.
— За что?! Что я сделала?
Страх и злоба закачались в груди, подступая к пищеводу. Да кто они такие, совсем охренели от безнаказанности! Людей убивают и грабят, а они не шевелятся, зато стоит уснуть на лавочке, как они тут как тут – бдительные, суки.
— Вот заодно и выясним, что вы сделали. Пальчики прокатаем, в базе посмотрим, а то мало ли. На первый взгляд вы порядочная дамочка, а может, на вас кража какая висит или убийство.
— Ничего на мне не висит. За всю жизнь только один административный штраф был, за переход в неположенном месте.
Сизое облако внезапно разошлось и выдохнуло:
— Так повесим. Долго, что ли. – Дуб, очевидно, потерял терпение. – Хватит с ней миндальничать, забираем.
В грязном милицейском бобике Светка была одна – видимо, она стала первой жертвой за сегодняшнюю ночь. Угораздило же ее заснуть не вовремя! И что теперь делать, паспорт действительно дома – и пусть в нем есть регистрация, но это ей мало чем поможет.
В голову лезли все страшилки, которые она когда-либо слышала про ментов. Сейчас, когда она заперта в автомобиле, они реально могут сделать с ней все, что угодно. Могут завезти в лес и изнасиловать, а потом убить – и ничего им не будет. Хотя, зачем так далеко ехать – могут и в отделение привезти, а там пустить по кругу. Могут наркотики подкинуть – при этой мысли Светка подскочила, как ужаленная, и стала лихорадочно шарить по карманам, пытаясь вспомнить, не подходил ли кто к ней достаточно близко
Липкий страх держал ее за горло, она с трудом дышала, успевая хватануть воздуха, когда бобик подбрасывало на ухабе, и судорога немного проходила. Пальцы обледенели, ногти посинели – разве что зубы еще не стучали, но и до этого было недалеко.
Вжжжж… Бобик остановился, металлическая дверь лязгнула.
— Выходи!
Тусклая лампочка под металлической решеткой над входом в отделение постоянно моргала и издавала сухой треск. Очень неприятно, у эпилептика наверняка случился бы припадок. Света с нее было мало, и тот какой-то грязный – здесь все было грязное и захватанное. Ее отвели в тесную комнату и велели садиться возле письменного стола, заваленного бумагами.
Кабинет был крохотный, чуть больше, чем кухня в их с матерью хрущевке. Но потолки высокие – примерно три с половиной метра. Беленые известью стены с панелью в человеческий рост, крашеной темно-коричневой эмалью. Жуткое зрелище. Большое окно, забранное решеткой, с грязным облупившимся подоконником и шторками на веревочке, как в кабинете у зубного.
На стенах бухгалтерские календари на три месяца, графики, написанные от руки на тетрадных листочках. И еще два стола, помимо того, рядом с которым посадили Светку. Как это все умудрились втиснуть на крохотную площадь – загадка. Деревянный стул, на котором она сидела, словно взяли из пионерской комнаты ее далекого детства. Впрочем, остальные стулья в кабинете были не лучше.
Светка откинулась назад и закрыла глаза, но яркий свет люминесцентной лампы пробивался даже сквозь закрытые веки. Голова болела, хотелось спать или хотя бы просто отдохнуть в тишине, покое и безопасности. Лечь бы сейчас, вытянуть ноги и расслабить тело. Но вместо этого она вынуждена слушать назойливый треск галогенки. Как они сами тут работают целыми днями и слушают этот треск? С ума же можно сойти? Почему не поменяют лампу?
Окно в ярко освещенной комнате казалось черным провалом, колодцем в бездну. Но за ним был воздух и простор, и Светке страстно захотелось выйти отсюда, пойти хоть куда, хоть даже домой к матери, лишь бы иметь возможность идти по своему усмотрению.
А если сбежать? Она повернулась и стала прислушиваться к звукам, доносящимся из коридора. Ее данных у них нет – ушла и ищи-свищи. Зато можно будет дышать свежим ночным воздухом, и идти по своим делам, ни на кого не оглядываясь.
Светка привстала и сделала вид, что решила немного размяться. Она пару раз согнулась взад-вперед, якобы разминая поясницу, и подошла к двери. Тишина. Если сейчас ее приоткрыть, и быстренько проскользнуть, сказав дежурному, что ее отпустили, а потом бежать, сверкая пятками, в ближайшие дворы, куда не проедет милицейская машина?
Но стоило ей коснуться пальцами дверной ручки, как дверь пришла в движение и медленно открылась. За ней стоял еще один милиционер, на сей раз без фуражки. Он был среднего роста и уже в возрасте – на вид лет пятьдесят. Сутулый, худой, с лысеющей головой и прической «внутренний заем», он сухо поздоровался и протиснулся мимо Светки к столу.
— Садитесь.
Светка присела на краешек стула.
— Зачем вы здесь?
Нормально. Мало того, что задержали ее ни за что, так еще и заставляют саму объясняться.
— Не знаю. Меня задержали за то, что я задремала на лавочке в сквере имени Сурикова.
— И все?
— И все. Я ничего не сделала, никому не помешала, просто сидела на лавочке и не заметила, как уснула. Ваши сотрудники меня разбудили, стали издеваться и угрожать, а потом принесли сюда.
Мент выслушал ее, не перебивая. У него было такое же серое и усталое лицо, как и у этих двоих, которые ее задержали. Впрочем, в середине ночи у всех такие лица.
— Вы говорите, угрожали? Чем угрожали?
— Тем, что пришьют мне какое-то дело, кражу или убийство. У меня нет с собой паспорта, но разве это преступление?
— А вот это уже ближе к истине. Видите ли, барышня, каждый гражданин Российской Федерации обязан носить с собой документ, удостоверяющий личность, а также предоставлять его для проверки по требованию сотрудников органов внутренних дел.
— В смысле «обязан носить»? Я не должна таскать с собой паспорт каждый день.
— Ошибаетесь, должны. Если интересуетесь, почитайте закон. А раз паспорта у вас нет, наши сотрудники имеют право задержать вас до выяснения вашей личности.
— Хорошо, давайте выясним. Что для этого нужно?
Мент развел руками:
— Ваш паспорт.
— Но он дома. Если это так важно, давайте я съезжу домой и привезу его.
— К сожалению, без паспорта я не могу вас отпустить.
— Интересно, и как тогда быть?
Мент откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди:
— Ну, сейчас мы заполним протокол, потом разместим вас в КПЗ – до тех пор, пока вы не предоставите нам паспорт.
— Как я вам его предоставлю, если буду сидеть в КПЗ?
— Может, привезет кто-нибудь. Без паспорта отпустить вас мы не имеем права.
Светка представила, как звонит матери и говорит, чтобы та привезла ей в КПЗ паспорт, и внутри все опустилось. Уж лучше тут сидеть с алкашами и хулиганами. Она замолчала и поглубже вжалась в стул.
Коридор ожил, загремел шагами и голосами. Потом загремел взрыв хохота, раскатился на мелкие смешки и затих возле самой их двери.
— …а я тебе говорю, утром она прибежит забирать заявление. Как миленькая. И еще скажет, что фонарь ей не муженек поставил, а ты свои полномочия превысил…
Дверь распахнулась, и на пороге показались уже знакомые Светке Дуб и Жаб. Дуб прошел сразу в кабинет и полез в тумбочку за кружкой, а Жаб застыл на пороге, пристально оглядев Светку глазками-жуками, сказал:
— Пфффф… — и криво усмехнулся.
У окна заворчал электрический чайник. Дуб достал большую жестяную банку «Нескафе» и стал скрести по донышку. Хорошо бы сейчас кофейку, даже такого дрянного, но никто не собирался предлагать его Светке.
А запах был аппетитный! Дуб налил себе, от души насыпал сахара и уселся за свободный стол, вытянув длинные ноги на полкомнаты. Жаб прошелся туда-сюда и присел на край стола возле Светки, скрестив руки на груди.
— Так что будем делать? В КПЗ оформлять?
Светка угрюмо зыркнула на него исподлобья и промолчала. Пошел на хрен, разговаривать еще с ним, козлом.
— Молчит. Гордая какая! А на лавках в парке бомжевать так не гордая, даже совсем смирная. А все почему? Регистрации нет. И это в лучшем случае.
Поспать бы сейчас, а не вот это все. Голова была тяжелая, даже звуки до нее долетали, как сквозь ватную завесу, а эмоции и вовсе притупились.
— А я предполагаю, что документов у нас нет, потому что мы точно замешаны в какой-то скверности. По магазинам воруем или вещества запрещенные продаем. А может, и похуже что…
Светка никак не могла разобрать, какого цвета у него глаза. Даже здесь, в ярко освещенной комнате, они прятались в глазницах, ускользали, отсвечивая вспышками отраженного света.
— Мы вот что сделаем: сейчас возьмем пальчики, потом отправим их проверить – нет ли за вами, гражданочка, чего неприятного. А вы пока в КПЗ посидите, это потом в общий срок зачтется.
— Вам так скучно?
Жаб живо повернулся к ней всем корпусом – наконец-то ему удалось развести ее на поговорить.
— Вы хотите поизмываться надо мной? Попугать? Чего вы хотите? Денег у меня мало, для вас это ни о чем. Ценных вещей тоже нет, взять с меня нечего.
Жаб аж подпрыгнул, на лице его отразилась чистая, незамутненная радость.
— Вы слышали? Все слышали? Предложение взятки должностному лицу при исполнении! А это карается законом.
Светке стало совсем тошно. Наверное, этот урод хочет довести ее до слез, чтобы она плакала, просила их, умоляла… Но сейчас она не чувствовала ни гнева, ни страха, одну поглощающую усталость. Треск лампы и легкий стрекот крыльев мотыльков вызывали тревогу и раздражение, придавливая плечи камнем.
В ответ на его слова Дуб усмехнулся, а старый мент поморщился.
— Знаете, мне все равно сейчас, я устала. Я очень хочу прилечь и поспать. Можете угрожать, как вам угодно, я ничего не сделала.
Жаб тоненько рассмеялся, и смешок его прозвучал зловеще. Он подался вперед, приблизив лицо к Светке, и злобно зашипел, сверля ее глазами:
— Глупое ты создание: «я ничего не сделала». В этой стране каждый что-нибудь сделал уже по факту своего рождения. Ты наши законы вообще читала когда-нибудь? Знаешь, как они хитро составлены: вот идешь ты по тротуару – один закон нарушаешь, лежишь на тротуаре – другой. Никуда не идешь и дома сидишь – третий. Ты хоть что делай, а что-нибудь нарушаешь.
Светка тупо уставилась на лицо Жаба.
— Но так ведь жить нельзя, правда? Поэтому всем плевать, что ты там нарушаешь – живи себе тихонечко. Но если ты нам понадобишься, то мы всегда найдем, за что тебя притянуть. Видишь, как разумно все устроено.
Он откинулся и был явно доволен произнесенной тирадой.
— И когда ты по скудоумию своему говоришь, что ты честный человек и ничего не сделала, ты просто не понимаешь ситуацию. Нет честных и невиновных, есть неинтересные. Вот если ты станешь мне интересна, я быстро найду, в чем ты виновата. Да ты и сама мне расскажешь – все вспомнишь, а если забудешь – придумаешь. Да с огоньком и фантазией!
Тук! Тук! Тук! Пожилой мент постучал ручкой по столу, призывая Жаба к порядку.
— Идите-ка вы отсюда, я сам разберусь. Может, и не наша она вовсе.
Жаб быстро обернулся:
— Наша, наша… Я всегда такое чую.
Дуб со своего места равномерно закивал, подтверждая:
— Наша. Сто пудов. Мы бы зря не потащили.
— Это я сам буду решать. Проваливайте.
Когда Дуб и Жаб вымелись из кабинета, мент вздохнул и провел рукой по остаткам волос. У них со Светкой был одинаково утомленный вид. Он ждал, пока она заговорит. Минуту или две он время от времени вскидывал на нее глаза, и не говорил ни слова. Но Светка молчала, она твердо решила, что трепать лишнее точно не стоит. Будь что будет – рано или поздно им надоест, и ее оставят в покое.
— А почему вы на лавочке-то ночевали? – голос пожилого мента как будто потеплел. – Я же вижу, что вы не бомжиха. Случилось что?
В черном провале окна угадывалось движение – листья тихонько трогали стекло, мягко стучали бессильными пальцами, пытаясь что-то сказать. Время от времени мелькали золотистые тени-мотыльки, с легким шорохом: ввввввуррррр – задевали крыльями окно. Их настойчивость тревожила и нагоняла смутную тоску. Хотя, что может нагнать тоску больше, чем опорный пункт милиции?
Светке казалось, что прошло уже часа три, но заляпанный циферблат на стене показывал пятнадцать минут третьего.
— Вот телефон, — мент протянул ей грязно-зеленый аппарат, — позвоните домой, и попросите привезти вам паспорт. Мы его проверим, и, если регистрация у вас в порядке, отпустим. Поедете досыпать домой, в теплую постель.
Светка отрицательно покачала головой.
— Кофе будете?
Светка кивнула. Он выбрал из ряда обкусанных кружек что-то более-менее приличное и насыпал туда «Нескафе». Принес сахарницу и тщательно вытер салфеткой почерневшую от времени ложку.
— Дома проблемы? Это бывает, и ничего страшного в этом нет. Помиритесь.
— Не помиримся.
— Даже если и не помиритесь, это не повод вам сидеть в КПЗ. Позвоните домой и попросите паспорт, чтобы мы могли вас отпустить. А дальше сами разберетесь, мириться или нет.
Вокзальные пирожки уже давно переварились, и желудок начинал жалобно урчать, напоминая, что пора бы и покушать. Крепкий кофе натощак мгновенно вывел Светку из состояния прострации, она словно очнулась и трезвым взглядом увидела, где находится. Мент был прав – сидеть в КПЗ из-за паспорта не годилось, но и матери сейчас звонить было не дело.
— Знаете, что, давайте вот как: завтра утром я позвоню подруге и попрошу сходить ко мне домой, взять паспорт и привезти сюда. Я действительно прописана в Красноярске и живу по месту прописки. Вернее, до вчерашнего вечера жила. Я понимаю, что ребята ваши скучают, но тащить меня сюда было лишним – даже по их понятиям я самый неинтересный персонаж, какого только можно придумать.
Мент прищурился и очень внимательно ее слушал.
— А вот это вы зря, персонаж вы как раз интересный. Сначала мне показалось, что нет, а теперь вижу — перспективная вы.
— В смысле?
— Ну, вы молодая симпатичная женщина. Нет, я не в этом смысле. Просто такие люди редко ночуют на лавочках – у вас на лице написано высшее образование и работа в офисе. Кем вы работаете?
— Бухгалтером.
— Так я и думал. Обычная жизнь у вас, работа с девяти до пяти, квартира в ипотеку куплена или в наследство от родителей досталась. Скучно и постоянно чего-то жаль.
Он покрутил ручку в пальцах и бросил на стол.
— А налью-ка я себе тоже кофейку.
— Вот смотрите: отпущу я вас, и куда вы пойдете? На дворе ночь, уже, кстати, прохладно, а вы одеты легкомысленно. Здесь хотя бы безопасно, а на улице с вами все что угодно сделать могут.
Светка промолчала о том, что на улице намного безопаснее, чем среди таких вот сотрудников, как Жаб.
— Вы живете обычной жизнью и не знаете, что каждую ночь мы находим трупы по подворотням, вылавливаем из Енисея, вытаскиваем из квартир. Все зависит от угла зрения – так как я постоянно это вижу, я понимаю, что в городе опасно. И особенно опасно ночью. И вдвойне опасно женщине.
Светка понимала, что он прав, но желание вырваться из этого вонючего участка было сильнее даже инстинкта самосохранения.
— Я привезу вам паспорт утром, сами убедитесь, что я не вру. Есть у меня регистрация. Я обещаю.
Мент улыбнулся:
— Никогда и никому не верьте на слово, и вам не придется о многом сожалеть.
— Если я о чем и сожалею, то не о том, что верила людям.
— А о чем же?
Светка пожала плечами:
— О чем люди сожалеют? Об упущенных возможностях, о прошедших годах, о том, что в жизни что-то не сбылось. Я и тут совершенно неоригинальна. Но это все лирика, давайте все-таки придем к какому-то решению насчет паспорта?
— Конечно. Просто, извините, разговор интересный, не каждый день такое бывает. Работа у нас очень грязная и скучная. Кстати, на ребят не обижайтесь, они нормальные парни, просто устают иногда.
— Угу, — кивнула Светка.
— Знаете, вот я тоже хотел бы многое вернуть в жизни.
Еще бы! Когда ты в пятьдесят лет участковый мент с лысиной на полголовы, тебе надо возвращать все, начиная с момента зачатия.
— А вот вам было бы неплохо просто вернуть вчерашний день, чтобы не уходить из дома и не попадать сюда.
Светка состроила неопределенную гримасу.
— Скажите, вам хоть есть, где ночевать?
— Нет. Пока нет, но я разберусь.
— Сейчас вы не разберетесь, на дворе ночь. А спать на лавке – действительно не дело. Вы точно не хотите вернуться домой.
Ни за что! Если ее все-таки отпустят, то она ни за что туда не пойдет. Если ей от матери ничего не нужно, даже паспорт, то она и видеть ее не желает.
Мент посидел, помолчал, словно обдумывая что-то. Лампа продолжала трещать, вызывая тупую головную боль, усиленную ударной дозой кофе.
— В общем, не знаю, как вам такой вариант: возле Торгового, на правом, есть общежитие. Там иногда бывают свободные комнаты. Я могу позвонить коменданту, спросить – если что-то есть, у вас хотя бы будет жилье. Они недорого берут.
Светка удивилась. Только что ей угрожали тюремными сроками, и тут вдруг решили по-отечески позаботиться. Про игры в доброго и злого полицейского она слышала, только не понимала, к чему это в ее ситуации. Кому и зачем она может понадобиться?
— Не знаю, я еще не думала об этом, — но тревожная мысль сразу забегала: в общаге реально должно быть недорого, а у нее сейчас с деньгами не густо. Можно временно пожить, хотя бы до зарплаты, а потом найти себе что-то поприличнее. – Впрочем, можно попробовать. Но сейчас же ночь, как вы будете звонить?
— Подождите…
Мент встал и вышел из кабинета. Отсутствовал он пару минут, за которые Светка успела передумать кучу всякой дряни про тайные ментовские бордели и наркопритоны. Но, с другой стороны, надо отсюда как-то вырваться, и желательно, не ставя мать в известность.
Мент вернулся с вымытыми кружками, составил их обратно в тумбочку и вернулся за стол. Достал из ящика стола замусоленный блокнотик, отыскал какой-то номер и придвинул к себе телефон. Долго ждал ответа. Светке стало жутко неловко, что сейчас из-за нее кого-то поднимут с постели, и она жестами стала показывать, что не надо, можно и без этого обойтись. Но мент прижал палец к губам и затем опустил руку на стол ладонью вниз. Тем более, что на том конце провода кто-то ответил.
— Здравствуйте. Доброй ночи, Варвара Львовна, извините за поздний звонок. Да, я в курсе, иначе бы и беспокоить не стал. У меня к вам вопрос – у вас сейчас случайно нет свободной комнаты? Ага, в аренду. Нет, женщина, молодая. Одна. Так получилось, что человеку срочно нужно жилье, практически прямо сейчас. Вы же знаете, бывает.
Светка с интересом слушала, она даже разволновалась за оценку своей подходящести какой-то незнакомой ей Варварой Львовной. А вдруг откажет? И придется все-таки звонить матери.
— …нет, приличная, не употребляет. Да это видно сразу, я вам говорю, а у меня взгляд наметанный. Просто такая ситуация, семейная. Я вам отвечаю, Варвара Львовна, человек подходящий.
Он подмигнул Светке и закончил разговор неожиданно:
— Хорошо, договорились. Сейчас мои ребята ее к вам доставят, а вы уж там все оформите, как положено. Благодарю. Всего хорошего.
Трубка легка на рычаг, а мент поднял на Светку глаза и сказал:
— Вот вы и свободны. Я сейчас позову ребят, они вас отвезут. Будет у вас крыша над головой. И вам хорошо, и нам работы меньше, а то заполнять на вас бумаги – до утра не управишься.
Он снова поднял трубку и нажал три кнопки:
— Паш, зайди.
Через минуту в дверях появился Дуб, что-то жевавший и наспех вытирающий руки носовым платком.
— Отвезете девушку в общагу на Якорном. С Варварой Львовной я договорился.
Дуб изумленно поднял брови, но ничего не сказал. Он скомкал платок, засунул его в карман брюк и взял со стола форменную фуражку:
— Пройдемте.
Жозе Дале
5:30
роман
Глава 1. Волшебство 2
Глава 2. Бесы 10
Глава 3. Договор 22
Глава 4. Соседи 35
Глава 5. Робин Гуд 47
Глава 6. Стакан 55
Глава 7. Цыганская могила 63
Глава 8. Молчание 72
Глава 9. Дом Ашеров 81
Глава 10. Лабиринт 88
Глава 11. Лицом к лицу 98
Глава 12. 5:30 107
Глава 1. Волшебство
— Что это? Там, под ней? Видите?
— Ничего себе…
— Это она на нем двадцать лет стояла?
— Вызывайте милицию, а. Самим лучше не трогать, мало ли что.
Лебедка натянулась, загудела – с неприятным металлическим звуком рванула вверх ржавый металлический остов. С гнутых дисков и днища посыпались комья земли. Старая девятка неуверенно качнулась и медленно поплыла наверх, в небо. Вернее, на площадку эвакуатора МКУ «Управление дорог, инфраструктуры и благоустройства г. Красноярска».
— Наконец-то. Я думала, она тут вечно стоять будет.
— А что, мешала кому-то?
Светкина мать поджала губы и осуждающе посмотрела на соседку из первого подъезда. Все правильно делают, эту девятку давно надо было убрать. И так сто лет тут стояла, зарастала ржавчиной и грязью. Бомжи в нее ссали, да шпана всякая сидела по ночам, топая ногами по дырявому кузову.
Бум-та-та…
А теперь вишневая девятка, вернее то, что когда-то ею было, поднялось в воздух, покачалось на прощание и поплыло на большую платформу, в последний раз обозревая дворы, доверху залитые светом и зеленью. Несколько местных жителей, проходивших мимо, провожали ее своеобразным почетным караулом. Стояли, задрав головы, будто над ними снова летел олимпийский Мишка.
И, только когда проржавевшая машина глухо стукнулась о металлическую площадку эвакуатора, опустили глаза и ахнули: все это время она стояла на крышке чьего-то погреба.
Вокруг нее наросла трава, оплела диски и оси. И лишь место ее стоянки траурно чернело на зеленом фоне, явив миру такую же проржавевшую металлическую крышку. В принципе, ничего необычного – вся земля во дворах давно изрыта погребами. И многие из них давно заброшены, ибо ничего молодежи не нужно.
— Ничего им не нужно, — мать кивнула на Светку, призывая соседку в свидетели, – ни котенка, ни ребенка…
Та промолчала и на всякий случай отодвинулась подальше.
Послать бы тебя на хер. Как было бы здорово!
Светка смотрела, как мать складывает в сумку тряпки, набирает в большой трехлитровый термос воду. Глупость – на кладбище есть колонка, можно набрать воды там и не тащить через полгорода, дабы помыть бабушкин памятник домашней водичкой. Да и вообще, съездить можно в более удачное время, а не сейчас, когда над городом повисла духота.
По-хорошему, съездить можно вовсе без матери. Прибрать могилу нехитрое дело, пары рук вполне хватит. Но мать своего не упустит. Во всех этих ритуалах есть какой-то тайный, сладострастный садизм – не столько ей нужно навести порядок, сколько помучиться самой и помучить Светку. Без мучений нещитово.
Послать бы тебя на хер.
Встать, как Арина Петровна Головлева, позвать людей, открыть церковь, простереть руку, и, со звуком грома и ударом молнии, произнести:
— Иди на хер! Со своим кладбищем и могилкой!
И ощутить ликующее чувство освобождения, которое заливает все существо. Жаль, что Светка никогда так не сделает.
— Чего вылупилась? Собирайся. Каждый раз со скандалом загонять приходится. Что ни попросишь, все со скандалом.
Лицо матери не выражало ничего хорошего. И Светка с тоской понимала, что ничем хорошим это и не закончится – в итоге она получит по рогам и все равно потащится за матерью на кладбище, отбывать каторгу. Все ее бунты всегда кончались одинаково. Подспудно она понимала, что настоящий бунт – это действие. Не ядовитые слова, которыми они с матерью поливали друг друга с утра до вечера, а действие. Не нужно ничего говорить, достаточно просто встать и уйти. Поднять свою задницу, выйти за дверь и…
А дальше Светка не знала. Как бы ненавистно ни было багровое материно лицо, оно было везде. Надежно встроившись в обмен веществ, вроде производных морфина. Пару раз Светка пыталась уйти, но мать бежала за ней и тащила назад, вцепившись в волосы. Стыдно вспомнить.
И все же иногда она бунтовала.
— Я не хочу ехать с тобой на кладбище. Я ненавижу это кладбище, мне от него плохо. Каждый раз, когда мы туда ездим, я потом полдня лежу пластом. Оно, как вампир, все высасывает. Мерзкое место!
— Там твоя бабушка и моя мать!
— И чем ей помогают мои мучения? Она становится от них более живой?
— Мы живы, пока нас помнят, пока дела наши в миру остаются. Это не ей надо, а тебе, дура! Мертвым уже ничего не нужно, это нужно живым.
— Мне не надо. Вот реально – не надо. Я ничего не чувствую, я помню, какая была баба Маша, и я не хочу снова ее видеть, даже на фотографии с памятника.
Это было примерно час назад, когда они с матерью только собирались, и еще не знали, что во двор приехал эвакуатор. Светка сидела за письменным столом, щелкала по клавишам – ей не хотелось отрываться от писанины. Тем более ради кладбища.
Тему для рассказа она придумала еще в детстве – звездный корабль, который может перемещаться во времени и пространстве. Когда она была маленькая, все ее игрушки помещались в пластмассовый ящик из-под молочных бутылок. Балконная дверь летом была всегда слегка приоткрыта, и сквозь нее лился в комнату желто-зеленый свет, раскрашенный солнцем и тополями. Тишина стояла в доме, даже радио на кухне молчало.
Светка вытаскивала на середину комнаты свой ящик, выкидывала из него игрушки, забиралась внутрь и подставляла лицо льющемуся свету. Как в небесной лодке плыла, покачиваясь на волнах вместе с пылинками. Бортики ящика нагревались, и держаться за них было приятно, а можно было не держаться, соскользнуть внутрь и лететь по ветру, куда ему вздумается занести этот странный транспорт. Отец качал головой, а мать злилась, когда видела своего ребенка, сидящим в ящике с выпученными глазами:
— Блажная какая-то. Вырастет дурочка, вот попомни мое слово.
Со временем ящик трансформировался в корабль, получил звучное имя «Кассиопея» и стал чем-то вроде Светкиного личного транспорта. Во всяком случае, из жизни с матерью он ее увозил достаточно оперативно – стоило закрыть дверь и посмотреть на крышу соседнего, 22го дома. Там, в закатном мареве ее всегда ждала «Кассиопея», готовая к отплытию.
Мать о существовании «Кассиопеи» не знала. И слава богу, а то могла бы и в психушку сдать.
— Собирайся, кому говорю! Пора ехать.
Чертово кладбище. Светка бы спокойно съездила туда одна, прибралась и забыла, но матери непременно нужно тащиться вместе. Нужно ругаться, нужно идти и брюзжать от самого подъезда, как будто если помолчать пару часов, то у кого-нибудь отвалится жопа:
— Ты ничего не хочешь, тебе ничего не нужно. Посмотри на себя – здоровенная кобыла, а до сих пор на материной шее сидит!
— Я не сижу на твоей шее.
— Нет, сидишь. В твои годы уже пора своих детей воспитывать и матери помогать, а ты все не пришей кобыле хвост. Где твоя семья? Где твоя квартира? И о чем ты только думаешь? Что напишешь «Войну и мир» и прославишься? Ну-ну…
Светка слышала это примерно миллион раз, репертуар у матери не менялся. Ей можно было даже реплики не подавать, она и за двоих отлично справлялась.
— Посмотри на себя, что на тебе надето. Балахон этот страхолюдный давно пора выкинуть!
— Я на кладбище иду, а не в театр.
— Думаешь, твоя писанина кому-то нужна? Бедная ты дурочка… — зеленоватые глаза матери недобро заискрились, — ты считаешь себя лучше девок-ПТУшниц, которые замужем за слесарями и сидят с тремя детьми. Вот только ты вообще никому не нужна – ни слесарю, ни дворнику, ни бомжу на улице.
Светка ухмыльнулась – так просто ее не прошибешь. За долгие годы совместного существования она привыкла. Как бедная глупая лягушка, когда ее начинают варить живьем, понемногу повышая температуру. Иногда Светка догадывалась, что их жизнь со стороны похожа на позорный цирк. Но по-другому они не умели.
Каждый раз, когда лето катится к концу, закаты становятся особенно выразительными. Август создан для закатов, он умеет рисовать на небе лучше любого художника. Хочешь — нежную пастораль в желто-сиреневых тонах, а хочешь — яростный багровый пожар во все небо. Светка аж засмотрелась, когда они с матерью спустились вниз.
Во дворе было немного прохладнее, огромные ладони тополиных листьев закрывали от солнца тротуары и скамеечки с вечными бабками, давно вросшими в землю. Но сейчас скамейки были пусты — бабки переместились к трансформаторной будке и встали там кружком, что-то обсуждая.
Мать спускалась по лестнице, продолжая свою безрадостную песню про то, как ей не повезло в жизни. И как вообще хорошим людям в жизни не везет. Как только ты честный и порядочный, так тебе сразу и не везет. А если еще и добрый, то вообще туши свет. Светка не слушала, для нее это давно было «Радио Маяк» на китайском языке.
— …не хочешь жить по-моему, иди, покупай себе квартиру и живи как хочешь, раз мать тебе плохая. Не волнуйся, я к тебе не пойду.
— Что?
Тут бы и снова начать ругаться, но внимание матери привлекло скопление людей у трансформаторной будки. Они собрались поглазеть на эвакуатор с парой мужичков, грузивших проржавевшую девятку, казалось, давно вросшую в землю их обычного рощинского двора.
Замначальника отдела благоустройства Кировского района Цыпин рассматривал пожелтевшую бумагу, пока его шеф Крайнов напрасно пытался впустить ветер в кабинет. Не было ветра, воздух стоял, напитывался запахами и тяжелел. Казалось, что вечером придется толкать его в сторону Енисея, чтобы освободить хоть немного места для ночной прохлады.
— Что это за летучий корабль?
— А мне нравится, в нем что-то есть. Смотри, у него крылья, но они рукотворные. И он плывет по воздуху, а ведь именно так люди поначалу и представляли себе гражданскую авиацию. Это как мечта, которая прошла через много лет и стала явью. В другом виде реализовалась, но суть все та же… Да и графика тут отличная, придраться не к чему. Прямо просится на фасад.
После вчерашнего заседания комиссии по благоустройству у Крайнова болела голова. Бюджет выделили, и теперь надо было срочно решить, что делать с фасадами сталинок на Вавилова. Наслушавшись всяких диких предложений, он был настроен скептически.
— Дмитрий Сергеич, — секретарша ушла на обед, и Крайнов сам сварил кофе, — вот подумай, что лучше: нарисовать на фасаде какую-нибудь хрень, прямо поверх облезлой штукатурки, или счистить все пескоструйкой, отштукатурить заново и покрасить. Просто покрасить в приятный цвет – по новой, качественной штукатурке.
— С чего она качественная-то будет? Между тобой и штукатуром семнадцать откатов влезет. А тут может получиться красиво, если толковую бригаду нанять.
Крайнов не любил такие разговоры. Если уж работаешь в администрации, уважай свое место и языком не мели. Иногда ему думалось, что надо бы какой-то моральный ценз ввести для приема на работу. Потому что Цыпин, конечно, хороший специалист, но в голове у него тухловато. Все никак ветер перемен не выветрится.
— Зачем ты приволок мне эту древность?
Цыпин пережевывал печеньку и ответил не сразу.
— Мне его Паньков принес, краевед хренов. Нашел в архиве. В общем, это 1940 год, проект фасадной росписи для Авиадома от студентов Красноярского художественного училища — тогда еще художественной школы, кажется.
— Авиадома? На Вавилова, 35?
— Угу. Его же специально строили для летчиков и техперсонала гидропорта. На острове Молокова был такой, во время войны на нем самолеты перегоняли по трассе Аляска — Сибирь.
— Это тебе тоже Паньков рассказал?
— Да. И вот этот корабль подготовила группа студентов, но проект отвергли как несоветский.
— Неудивительно.
— А потом забрали нескольких профессоров, и даже студенты огреблись. Творческий руководитель молодежной группы тоже сел или села – неизвестно. Проект сдали в архив, и он чудом дожил до наших дней. Вернее, не то, чтобы дожил… Имена тут повымарали, сметная документация не сохранилась, но хорошо, что этот эскиз есть. Он действительно стоящий, и, мне кажется, пришло время использовать его по назначению. Зря люди старались, что ли?
Даже странно было видеть эту муху в кабинете. Все вокруг задраено и кондиционировано, а надо же — просочилась откуда-то и весело жужжит. Будто нет у нее никакой заботы. Крайнов потянулся к тоненькой папочке с докладом, свернул ее трубочкой и почти замахнулся, но поймал себя на недостойном чувстве. Мухе позавидовал. Беззаботности ее и сверкающим зеленым крылышкам.
Стыдно.
Рука сама собой опустилась.
— Нет тут ничего стоящего, Дмитрий Сергеич. Правильно забраковали. Это какая-то мутная мистическая дрянь, а не искусство, прославляющее советскую авиацию. Какая там графика – будто ворона по листу лапами походила.
— Ты бы себя слышал.
— Я слышу, — Крайнов потянулся к кофейнику за добавкой, — и то, что этих художников от слова «худо» отправили валить лес – не повод рисовать их каляки-маляки на фасадах. Ты кой-чего не понимаешь, Дмитрий Сергеич, не дорос еще.
Крайнов улыбнулся, подливая Цыпину кофе.
— Если мы сейчас этот авангард на фасад повесим, мы как бы признаем, что государство было не право в отношении этих художников. А мы с тобой этому государству служим, и рисовать будем за его счет, между прочим. Понимаешь, для тебя будто есть хорошая Родина и есть плохая Родина. А она одна. И всегда была одна – примерно одинаковая. Скафандр, буденовка, стрелецкий колпак – все это в итоге та же песья голова, и другой не дано. И, если ты хаешь свою Родину, считаешь, что она была не права, ты хаешь сам себя. Нельзя с таким отношением на государевой службе быть, нельзя.
Цыпин усмехнулся:
— Ты, Юрий Владимирович, демагог известный. Только не вали в одну кучу Родину, березки и мудаков. Художников по этапу мудаки отправили, и было бы очень неплохо признать, что они были не правы. Ты так не считаешь?
Крайнов развел руками и зацепил кофейник. Тот рухнул прямо на бумаги. Цыпин выматерился и выхватил пожелтевший лист из лужи на столе. Стряхивал кофе на ковер и дорогой итальянский костюм, дул и тряс, но странный корабль медленно исчезал под большим темным пятном.
По коридору прокатилась волна шума, топот и громкие голоса выплеснулись из лифта и теперь растекались по кабинетам Управления благоустройства. Пора обедать, и Крайнов решил не ждать, чтобы вернуться пораньше и занять хорошее место на парковке. Цыпин ушел очень сердитый, унес свой древний эскиз. Может, получится его реанимировать, а может и нет. И это даже хорошо.
В коридоре его догнал Афанасьев. Лицо у замначальника тарифной службы было такое, будто он только что сожрал именинный торт и закусил свечками.
— Слушай, ну и новость!
Но сказать не успел – галдящий поток сослуживцев подхватил их и понес к выходу. Афанасьев толкнул блестящую вертушку и стал прокладывать себе путь в толчее. Хотелось скорее выскочить на улицу, вдохнуть запах листьев и нагретого асфальта, в котором растворятся духи и пот сослуживцев. Иногда он оборачивался, открывал рот, чтобы что-то сказать Крайнову, но каждый раз замолкал — момент был неудачный.
На улице было тепло и тихо. Машины и троллейбусы гудели где-то вдалеке, а здесь, в небольшом переулке, заставленном машинами и заросшем тополями, звуки неизбежно опускались на дно. В этом колодце с кирпичными стенами всегда было прохладно. Стоячая вода времени покрывала дворы и прохожих плотным одеялом, отрезая звуки большого города.
В молодости Крайнов любил такие дворы-колодцы. Можно было взять пива и сидеть, смотреть вверх, представляя себя пулей, готовой вылететь, чтобы показаться миру. Вот, показался, посмотрел – теперь уж и не знал, что еще сделать.
— Короче, слушай, — Афанасьев дочитал на телефоне сообщение и начал что-то набирать в ответ. – Это анекдот: хоть к Малахову на передачу выставляй. Наши архаровцы в рамках программы благоустройства решили убрать старую девятку в каком-то рощинском дворе.
— Бесхозную что ли? Владельца не установили?
— Не стоит на учете, да и вообще ей сто лет. Ее, похоже, еще в девяностые расстреляли, да там и бросили. Но суть не в ней – убрали девятку, а под девяткой оказался погреб. Такой же брошенный и бесхозный. И не успели еще ребята ее на эвакуатор погрузить, как туда полезла какая-то дурная баба.
Приятный солнечный день внезапно померк, и с реки подуло холодом. Крайнов побледнел:
— Упала?
— Пропала!
— Что?
Афанасьев закончил диалог с виртуальным собеседником и ткнул Крайнова телефоном в грудь:
— Пропала. Полезла в погреб и исчезла. Растворилась.
Эта девятка действительно стояла тут с девяностых годов. Светка не смогла вспомнить, когда именно она появилась, но явно после развала СССР, потому что ее и правда расстреляли. Однажды утром местные жители нашли ее тут, уже с дырами от пуль и спущенными колесами.
Это было интересно и волнующе. Легкий запах смерти и судьбы волновал подростков, но, к их разочарованию, трупов обнаружено не было. Как и других следов насилия. Вызванный участковый осмотрел машину, сказал во всеуслышание, что ее, видимо, расстреляли из озорства, так что нечего тут пялиться. Люди еще постояли и разошлись. А девятка осталась стоять за трансформаторной будкой.
Потом с ней играли ребятишки, потом в ней жили собаки. Постепенно теряя все отчуждаемые части, она становилась похожа на мертвое тело, которое тихо распадается, выставляя наружу белые кости. За столько лет она так примелькалась, что давно стала частью пейзажа, и никто даже не думал, что ее можно вывезти.
Вот вроде бы глупость – кому нужно это проржавевшее корыто? Но что-то царапало душу изнутри: старая девятка была частью двора. Частью этого места, где Светка выросла, где проводила долгие томительные дни и быстротечные вечера, пока мать не начинала орать с балкона:
— Доо-о-оча! Да-а-амой!
Помнится, когда девятка еще не вросла в землю, они с Ольгой и Наташкой забирались ей на крышу, сидели, пили пиво и трепались. Считали дырочки от пуль, гадали, что же здесь случилось и сочиняли истории о кровавой драме, разгоревшейся в обычном рощинском дворе. Ольга горячилась:
— В ней чувака расстреляли, он своих предал. Подментованный был, вот и добегался.
Наташка усмехалась, тихо мотая головой:
— Подментованный… Мать, ты где вершков-то нахваталась? Не позорься.
А вечер катился под гору огненным колесом, наматывал на себя их молодость. Девятка была ржавая и дырявая, но своя. А теперь ее взяли и грубо выдернули, как больной зуб. Вроде и правильно, а все же неуважительно и больно.
Когда из-под поднятого днища показался погреб, Светка подошла поближе и взялась за ржавую ручку, почти утонувшую в земле. Это ж сколько времени машина прикрывала брюхом чью-то капусточку? Страшно подумать. А вдруг там что-то важное? Такое, что машину специально посадили на погреб, а потом расстреляли.
— Вы бы не трогали погреб, мало ли что там.
— Да что там может быть? Столетняя капуста с картошкой?
— Хорошо если так. А вдруг там труп лежит? Не зря же она столько времени его брюхом прикрывала. Может, лучше полицию вызвать?
Мать вертела головой туда-сюда, она явно нервничала, и Светке доставляло удовольствие хоть немного ее помучить.
— Куда ты лезешь, пошли, говорю! Бабушка ждет.
Светка сжала пальцы и потянула крышку на себя:
— Никого она не ждет. Она мертвая.
Как из открытой могилы, из погреба на Светку дохнуло холодом и гнилью. Хотя, если подумать про капусточку, то запах должен был быть ядренее. Черный провал, как разинутый рот, втягивал в себя воздух, исторгая наружу тонкое, но ощутимое зловоние.
— Такое ощущение, что там кто-то сдох.
— Вот-вот, девушка, не лезьте туда лучше.
Мать подскочила и схватила Светку за руку – крепко, так, что на коже отпечатались следы пальцев:
— Я кому говорю! Пошли, нам еще ехать!
Светка резко выдернула руку:
— Там что-то есть.
Вниз убегали деревянные ступеньки, но нельзя было поручиться, что они не сгнили. Впрочем, Светка так обрадовалась внезапной возможности оттянуть поход на кладбище, что поставила на землю термос и достала из кармана телефон. Интересно же, что такого было в погребе, чтобы прятать это под автомобилем. Экран вспыхнул, выхватив из темноты убегающие вниз ступеньки и темно-красные глинистые стены.
Светка подняла одну ногу и спустила ее вниз, нащупав деревянную полочку.
— Совсем свихнулась?! – подскочившая мать схватила ее, потянула на себя. Светка потеряла равновесие и зашаталась. Чтобы не упасть, согнулась и ухватилась за железное обрамление люка. Телефон скользнул между пальцев и, предательски моргнув экраном, улетел вниз.
— Капец…
— Господи, за что мне это! У людей дети как дети, а у меня урод.
Светка переборола в себе сильнейшее желание толкнуть мать так, чтобы та отлетела к эвакуатору, чтобы лежала там и не могла подняться. Чтобы завыла тоненьким голоском:
— Оооооой, мамочки!!! Бо-о-о-ольно! Ой, убилаааась! Маааамочка!
На кладбище твоя мамочка, поезжай к ней, а то не услышит.
Телефон, похоже, разбился, потому что погас где-то в недрах погреба. Светка наклонилась, пытаясь высмотреть хотя бы слабый отблеск, но из смрадной земляной глотки на нее смотрела только первозданная тьма.
Делать нечего, придется лезть так.
Она встала на первую ступеньку, схватилась пальцами за железную крышку погреба. Крепко схватилась, аж костяшки побелели. Рабочие бросили девятку и не без интереса уставились на ее спуск.
Вторая ступенька, потом третья и четвертая, а потом надо было отпускать крышку – и это было капец как неприятно. Казалось, что стоит разжать пальцы, как черный провал погреба всосет ее, разжует и отправит перевариваться в бесконечную черную дыру, где нет ни пространства, ни времени.
Спустившись вниз, Светка подняла голову и увидела небольшой квадрат розового неба. Красивый все-таки сегодня закат. Его легкий отсвет лежал на деревянных ступеньках, но, сколько Светка ни смотрела, она не могла разглядеть маленькую черную коробочку. Телефон будто провалился сквозь землю.
Когда глаза немного привыкли к темноте, она поняла, что погреб совершенно пустой. Не было тут никакой капусточки, никаких огурчиков, и тем более никого дохлого. Только земляные стены, осклизлые ступеньки и странная железная дверь с приваренным обрезком трубы вместо ручки.
Железная дверь в погребе? Кто ее сюда поставил?
— Вылазь! Мы на кладбище опоздаем! – надрывалась сверху мать. Хотелось крикнуть ей в ответ, что на кладбище опозданий не бывает, но Светка поленилась. После недолгих колебаний она толкнула железную дверь и удивилась, что та медленно и плавно отъехала внутрь. В полную и абсолютную темноту.
— Да ты над матерью издеваешься! Сейчас спущусь и космы тебе повыдергиваю…
Светка подумала и шагнула внутрь.